Когти Орла

Машина, переваливаясь в разбитой колее, медленно ползла к выезду из поселка.

Гаврилов приспустил стекло, выбросил окурок.

– Настоящий снег скоро пойдет, – сказал он, потянув носом. – Уже снегом пахнет. Скорее бы, надоела слякоть.

Максимов промолчал. Впереди по дорожке шел старик, волоча скрипучую тележку. Из проулка выскочили двое подростков, бросились через пути к платформе. Судя по скопившемуся на ней дачному люду, вот-вот должна была подойти электричка.

Гаврилов увеличил скорость, скрипнув мокрым песком под колесами, выкатил «Ауди» на дощатый помост переезда. С прерывистым перезвоном опустился шлагбаум, красные огоньки замигали прямо перед бампером.

– Кто не успел, тот опоздал, – усмехнулся Гаврилов, дернув ручной тормоз.Кстати, что это на тебя так Кротов пялился?

«Ему надо знать, на кого я работаю: на себя или в паре с кем-то из дачников, – подумал Максимов. – Сколько тревоги в голосе! Кротов, черт старый, так перенервничал, что потерял контроль над собой. Так пялил на меня глаза, что Гаврилов сразу же насторожился. По-моему, там все уже поняли: игра сделана, на днях потушат свет и вынесут трупы».

– Он не на меня пялился, а на костюм, – как можно небрежнее сказал Максимов. – Кротов же у нас денди старой закваски, вот и распереживался.

– А неплохой костюмчик я тебе подогнал, да?

– Спецодежда она и есть спецодежда.

– Ну, тебе не угодишь! – сыграл возмущение Гаврилов.

Максимов сел боком, чтобы было лучше видно лицо Гаврилова, и задал давно подготовленный вопрос:

– Никита Вячеславович, я должен его грохнуть?

– Кого? – вскинул брови Гаврилов.

– Казачка.

– С ума сошел?!

– А на кой черт я туда еду?

Гаврилов задохнулся от возмущения, потом ткнул острым пальцем Максимова в плечо.

– Ты... Ты урод, Максим! – Гаврилов болезненно поморщился. – Я уже проклял день, когда с тобой связался. Запомни, душегуб, еще раз достанешь ствол без приказа, оторву руки!

Максимов посмотрел ему в глаза, и Гаврилов невольно отдернул руку.

Мимо пронеслась московская электричка, завыли тормоза, поезд замер у полупустой платформы. Шлагбаум не подняли, а на противоположной стороне платформы толпа дачников пришла в движение: приближалась электричка на Москву.

– Будем считать, что я не понял приказа. – Максимов не спускал глаз с лица Гаврилова. – Поясните, а то выйдет, как вчера.

Намек был слишком прозрачным, Гаврилов не мог не понять. Судя по красным пятнам, выступившим на скулах, вчерашние неприятности еще не забылись.

– Для бестолковых поясняю. Сопровождаешь казачка и его телку на тусовку.

Крутишься вокруг них весь вечер. Потом сопровождаешь до дома. Возвращаешься на дачу. Все.

– А если его убивать начнут?

– Сегодня не начнут, можешь мне верить.

– А завтра?

– Завтра ты получишь командировочные в фирме «Рус-Ин» и полетишь в Стокгольм.

Максимов кивнул, достал сигарету, прикурил, выдохнув струю дыма в лобовое стекло. Прищурившись, следил за голубоватыми водоворотиками дыма, стекающими по панели к полу.

– Самые тяжелые дни в Абхазии были перед зарплатой, – начал он тихо, словно самому себе. – Обычные бои – ерунда. Там опасность всегда спереди. А вот перед зарплатой надо крутить головой на триста шестьдесят градусов. Потому что бухгалтерия экономию любит. Получишь пулю в спину, на тебе и сэкономят зарплату. Обидно будет до чертиков, а ничего не поделаешь. Ведь, как учил верный ленинец Леня Брежнев, «экономика должна быть экономной».

– Не понял? – Гаврилов насторожился.

– Я потому и жив до сих пор, что за неделю до окончательного расчета начинаю крутить головой.

– Не доверяешь, значит.

– Извините, Никита Вячеславович, нет. На мне висит энное количество миллионов. И пока они лежат на счету в Стокгольме, я сплю спокойно. Но неужели я такой дурак, что, как бобик, по первому свистку принесу их в зубах?

– Без тебя снимем.

– Ага! Кротова туда повезете. – Максимов усмехнулся. – Только он не я, все ходы-выходы в том мире знает, хоть в кандалах его в банк введите, он все равно уйдет. И деньги с собой унесет.

С воем пронеслась, набирая ход, электричка на Москву. Гаврилов, едва дождавшись, когда поднимется шлагбаум, сорвал машину с места.

– Полегче! – Максимов ухватился за ремень. – Живой сейф, можно сказать, везете.

Гаврилов вырулил на шоссе, вдавил педаль газа, покусывая губы, следил за стрелкой спидометра, подбирающейся к отметке в сто километров.

– Ладно, говори, чего ты хочешь? – Он откинулся на подголовник кресла, скосив глаза на Максимова.

– Первое, на кой черт я еду на эту тусовку?

– На тебя хочет посмотреть один человек.

– Куратор операции? – уточнил Максимов. – Только не делай круглые глаза!

Хватит играть в крутого босса. Банк твоему агентству на фиг не уперся. Тем более, не по зубам.

– Да, куратор, – выдохнул Гаврилов. Максимов отметил, что красные пятна спали, теперь лицо Гаврилова сделалось синюшно-бледным.

"Ох, как его корежит! – мысленно усмехнулся Максимов. – Сболтнул от страха.

А что оставалось делать? Хватило ума сообразить, только стоит сказать, что надо кончить «Казачка», как я выскочу из машины, оставив в ней гавриловский труп.

Убить «Казачка» означает поставить точку в игре и повязать концы на себя. А концы сейчас начнут рубить с молодецким хряком, только кровавые брызги полетят".

– Контакта там не будет. Он посмотрит на тебя, и все, – продолжил Гаврилов. – Он всегда так делает. Понравишься – сделает предложение. Но не сегодня. Через пару дней.

– А смысл какой?

– Как какой? – удивился Гаврилов. – Надо договориться, на каких условиях ты передаешь деньги со счета. И как с тобой дружить дальше. – Он покрутил головой. – Жук ты еще тот. К тому же душегуб отмороженный. Но работать умеешь. А ни я, ни куратор зря такими кадрами не разбрасываемся.

– Правильно, – кивнул Максимов. – Кадры – не массы, поэтому и решают все.

Он уже давно заметил в зеркало заднего вида прилипший к хвосту черный «форд». Гаврилов стал сбавлять газ, «форд» сделал то же самое. Впереди у обочины был припаркован джип. Гаврилов принял в правый ряд, убрал ногу с педали, машина накатом пошла прямо к джипу, из которого, завидев приближающуюся «Ауди», выскочили двое.

– Гаврилов, – прошептал Максимов.

– А?

– Не шали – Ствол пистолета уперся в бок Гаврилову.

Тот дрогнул всем телом и нажал на тормоз. «Форд» мигнул фарами и замер сзади, метрах в трех.

«Пулю в бок Гаврилову, кувырком из машины, двумя выстрелами снять тех, у джипа. Потом пулю в салон „форда“, вторую в радиатор. Назад в машину, выбрасываю Гаврилу, пулю на добивание, захлопнуть дверь – и по газам. Дай бог, оторвусь», – пронеслось в голове. Тело уже приняло приказ и собралось для рывка из машины, усилием воли он расслабил палец, лежащий на спусковом крючке пистолета.

– Гаврилов, у меня нет ни фирмы, ни семьи, ни дома. Даже кошки плешивой нет, – скороговоркой прошептал Максимов. – А у тебя есть все. Умирать тебе будет больнее и обиднее.

– С ума сошел, убери ствол!

– Это что за фокусы? – Максимов кивнул на стоящих у джипа.

Гаврилов набрал полные легкие воздуха, выдохнул, закатив глаза в потолок.

– Это, душегуб, твоя машина, – медленно закипая, произнес он. – На ней поедешь к «Казачку». Не пехом же к нему переть! А телка его в свой «мере» тебя не пустит, понял?!

– Понял. – Максимов спрятал пистолет в рукав. – Предупреждать надо. Он взялся за ручку двери.

– Я не прощаюсь, Никита Вячеславович.

– Блин, глаза бы мои тебя не видели! – прошипел Гаврилов.

– Про кошку и все остальное остается в силе. Терять мне нечего. Если меня разозлить и не убить сразу, остановить будет сложно. Найду и оторву голову.

– Угрожаешь? – нехорошо усмехнулся Гаврилов.

– Предупреждаю. А в Стокгольм я должен прибыть живым. Запомните и передайте куратору. Конечно, проще отрубить мне руки. Но, боюсь, на тамошних банкиров это произведет неизгладимое впечатление. Представляете, входите в банк и достаете из кейса мои синие ладошки? – Максимов рассмеялся и толкнул плечом дверь.

В джипе он стер нервную испарину с висков. Посмотрел на себя в зеркальце.

В глазах, окруженных темными тенями, притаилась тревога.

«Решили поиграть в кошки-мышки? Поиграем! Куратор операции, конечно, приманка хорошая. Очень хочется на него взглянуть. Но если куратор не дурак, а он не дурак, если так долго держался в тени, то он будет последним, кого ты увидишь на этом свете». – Он суеверно сжал кулак. На секунду возникло желание выхватить пистолет и разом решить все проблемы. На дороге остались бы трупы Гаврилова и его людей. Через полчаса максимум он был бы уже в надежном укрытии Ордена. Живой.

Но его приучили к мысли, что ты живешь за счет тех, кто погиб, прикрывая тебя. Они, держась до последнего, выигрывали минуты, часы, возможно, годы твоей жизни. И если пришел твой черед тянуть время, отвлекая огонь на себя, надо это делать. Забыть об инстинкте самосохранения и умирать как можно медленнее, цепляться за жизнь, чтобы жил тот, кому предстояло довести операцию до конца.

Сейчас он был уверен, что знает этого человека. Все время он был рядом.

Именно ему Орден поручил самую сложную часть работы.

«Соберись, Макс, – приказал он себе. – Делай то, что от тебя требуется, и ни о чем не думай. – Повернул ключ зажигания, под капотом ожил мотор. – Еще рано прыгать за флажки».

«А уди» Гаврилова, бибикнув сигналом, на медленном ходу прокатила мимо.

Максимов пристроился следом.

Цель оправдывает средства

Сопроводив машину Максимова по Рублевскому шоссе до отвилки, ведущей к особняку «Казачка», Гаврилов развернулся и погнал «Ауди» к Можайскому шоссе.

Люди Самвела Сигуа ждали в невзрачном пикапе у ограды Кунцевского рынка.

Гаврилов заглянул внутрь салона, в нос ударил острый запах армейской формы. Все семеро были в полувоенной форме: камуфляжные куртки, темные штаны и высокие бутсы.

«Моджахеды, твою мать!» – подумал Гаврилов, переводя взгляд с одного заросшего до синевы лица на другое.

– Кто старший?

– Я, – сказал самый широкий в плечах, на груди в разрезе распахнувшейся куртки блеснул золотой полумесяц; – Исмаил зовут.

– Оружие с вами?

– Зачем? – Исмаил пожал плечами – Электричкой привезут.

– Правильно. Приказ прост: берете дачу под охрану. При нападении гасите все вокруг. Людей на даче не трогать. Кроме этого. – Гаврилов протянул фотографию Максимова. – Его ликвидировать. Вряд ли он там появится, но на всякий случай запомните. Как увидите, стреляйте без разговора.

Исмаил всмотрелся в лицо на фотографии, покачал головой и, сказав что-то своим людям на незнакомом Гаврилову языке, вернул снимок.

Гаврилов сопроводил пикап до Одинцовского поста ГАИ – дальше до дачи люди Самвела могли добраться без особых приключений. Развернулся и медленно поехал назад в Москву.

На город опускались по-зимнему ранние сумерки. Встречные машины слепили фарами.

Он вставил кассету в магнитофон, до максимума увеличил громкость.

Высоцкий пел про охоту на волков. От рвущего звука струн, от захлебывающегося в хрипе голоса по телу пошли мурашки.

До того, когда на него самого пойдет охота, остались считанные часы. Но Гаврилов был уверен, что успеет перепрыгнуть через флажки и уйти, заметая следы. Пути отхода готовил заранее. Главное, не начать метаться, привлекая к себе внимание. Главное – не дать понять охотникам, что почуял близкую травлю.

Тем неожиданней будет для них рывок за флажки.

Старые дела Из всех, с кем свела его служба, Гаврилов с уважением вспоминал лишь своего первого начальника отдела и учителя полковника Самсонова. Циник был невероятный. Возможно, только благодаря этому ушел на пенсию в полном физическом и умственном здравии. Первое самостоятельное задание, которое получил от него Гаврилов, к прямым служебным обязанностям отношения не имело.

Нужно было пойти в Елисеевский гастроном и кровь из носу добыть двадцать коробок конфет – по одной на каждого опера в отделе.

Гаврилов шел по тогда еще не переименованной улице Горького, запруженной толпой, лихорадочно скупающей все подряд, – до очередной годовщины Великого Октября оставалось пять дней – и вспоминал все, чему его еще недавно учили в Высшей школе КГБ. Подобной ситуации чекистская наука не предусматривала. Но Самсонову на это было глубоко наплевать. Он пообещал за невыполнение распоряжения сослать лопоухого опера набираться жизненного, а не книжного опыта в дыру, где из торговых точек есть только провонявший селедкой и хозяйственным мылом сельмаг. Угрозу эту исполнить было проще простого: Гаврилов был взят в отдел с испытательным сроком, стоило только написать в характеристике «не способен к оперативной работе», и на карьере можно ставить крест.

Гаврилов потолкался у прилавков и обреченно вздохнул. Хрущевский коммунизм так и не наступил, а брежневский развитой социализм уже приказал долго жить.

Страна жила в царстве тотального дефицита, о котором классики марксизма-ленинизма почему-то в своих собраниях сочинений не написали ни строчки. А было бы неплохо у них узнать, по какой это политэкономической теории полагается использовать склад магазина под хранилище этого самого дефицита.

Задавать глупые вопросы было некому, все, красные от возбуждения, в съезжающих на глаза шапках приступом брали отделы, в которые «что-то выбросили». Гаврилов, собрав все остатки мужества, с трудом протиснулся к служебному входу.

Он сделал строгое лицо и сунул под нос первому попавшемуся в коридорном полумраке красные корочки удостоверения. Грузчик от неожиданности дрогнул испитым лицом, потом, приглядевшись получше к золотому тиснению буковок, махнул рукой куда-то в темноту и просипел: «Это не ко мне. Это к Зоиванне». И поволок дальше свиную тушу, тащил прямо по грязному, как асфальт улицы Горького, полу.

«Зоиванна», которую, побродив по коридорам, наконец нашел Гаврилов, оказалась знойной женщиной бальзаковского возраста. Он так и вошел в ее кабинет, держа в вытянутой руке удостоверение. Она лишь кивнула высоким блондинистым начесом и продолжила крыть матом двух понуро повесивших голову здоровяков, судя по перемазанным кровью халатам – мясников.

– Так, красавчик, тебе чего? – спросила она, переводя дух после особо витиеватой фразы.

– Организуйте двадцать коробок «Ассорти», – как мог твердо сказал Гаврилов.

«Зоиванна» неожиданно заржала, как любимый хонь Буденного перед парадом, и напрочь заглушила вторивших ей мясников. После этого она долго вытирала слезы и еще дольше восстанавливала макияж, для чего завалила стол разномастными коробочками французской косметики.

– Ну ты дал, красавчик! – Она тяжело вздохнула, отчего огромные груди угрожающе приподнялись над краем декольте. – Так и в гроб недолго. Юрка Никулин, что ли, прислал?

Сказать, что прислал полковник Самсонов, значило вызвать новый приступ истерического гогота, это Гаврилов уже понял.

– Пару слов с глазу на глаз. – Он замялся и добавил:

– Если можно.

Зоя Ивановна как-то странно на него посмотрела и одним кивком головы услала мясников вон. Достала из небрежно надорванной пачки «Мальборо» сигарету, прикурила от пьезозажигалки и медленно выдохнула дым через свернутые трубочкой губы прямо в Гаврилова.

– Я тебе, красавчик, сейчас все организую, – нехорошо усмехнувшись, сказала она. – Прямо отсюда поедешь служить... Куда тебя послать-то? Худой же, на Севере, того гляди, концы отдашь. Ай, пусть сами решают! – Она потянулась к трубке. – Что-то я не разглядела, ты из чьих соколиков будешь?

– Зоя Ивановна, вы не так поняли. – У Гаврилова по спине скользнула холодная капелька.

– Ты что, вчера родился?! – задохнулась от возмущения Зоя Ивановна, – Ты куда вломился, молокосос?! Ты в «Елисей», к Зое Ивановне вломился! Да те еще лет десять в продмаге Малаховки отовариваться положено! Сюда люди с лампасами без стука не входят. А ты, архаровец, с «ксивой» своей наперевес... Нет, таких лечить надо. Все, звоню! – Она сняла трубку, ткнула в диск густо накрашенным ногтем.

Спустя много лет Гаврилов не мог понять, какая сила подрубила его под коленки и опрокинула на пол. И куда вдруг испарился воспитанный в «Вышке» гонор от принадлежности к «элите нации», как втолковывал им начальник курса.