Цель оправдывает средства

Всякий раз, оказываясь в этом кабинете, Ашкенази ловил себя на мысли, что время здесь прекращает свой безумный бег. За окнами могло происходить все, что только может произойти в этой потерявшей себя стране, но за плотными шторами, гасящими гул оживленной улицы, всегда царили покой и полумрак, едва размытый неяркой настольной лампой. Как гласила легенда, когда-то давно известная оперная Дива, не устояв перед хозяином кабинета, набросила на абажур свою шаль.

Что произошло потом, какие клятвы и признания были произнесены в волнующем полумраке, окутавшем стены, не знал никто. Звезда оперы канула в небытие вечной магаданской ночи, а хозяин никому своих тайн не раскрывал. Осталась лишь шаль, навсегда укрывшая бронзового амура, держащего в руках горящий шар лампы.

Соломон Исаевич редко покидал свое убежище в глубине огромного театра, где, сколько помнил Ашкенази, работал администратором. Он пережил многих: безвозвратно теряли голос истеричные примадонны, спивались герои-любовники, со скандалом снимали режиссеров, уходили в бомжи художники, не выдержавшие интриг, а Соломон Исаевич оставался администратором. Его даже не коснулась карающая длань Минкульта, когда среди молодой поросли артистов пошла мода не возвращаться с зарубежных гастролей. Он жил тихо и незаметно, знал обо всем происходящем в театре и вокруг него, но предпочитал не вмешиваться. Истеричная закулисная жизнь, казалось, умирала на пороге его кабинета. Здесь был оазис тишины, неспешных разговоров, тонких намеков и многозначительного молчания.

«Я любопытный, поэтому должен жить долго. Хочется, знаете ли, узнать, чем же это все кончится», – говорил он самым непоседливым, пряча в умных глазах улыбку. И он, действительно, казался человеком вне времени. Лишь благородная седина и тонкая сеточка морщин вокруг глаз говорили, что Соломон Исаевич далеко не молод. Но аристократичность манер и гордая осанка до сих пор волновали дам, щедро одариваемых контрамарками на премьерные спектакли. Как шептали злые языки, Соломон Исаевич для сохранения здоровья до сих пор пользуется услугами молодых дарований из хореографического училища при театре. Слухи лишь укрепляли авторитет нестареющего бессменного администратора. Он знал свое место под солнцем, обустроил и обнес его незримой стеной полумрака и тишины и, само собой, имел право пользоваться некоторыми привилегиями хранителя очага искусства и храма красоты.

Но почему же тогда при приближении этого благообразного пожилого мужчины мелко дрожали драгоценности на пышных бюстах мамаш, выведших подросшую молодежь на новогоднюю елку в Колонный зал? Почему папаши стискивали влажные ручонки чад и вытягивались, как ефрейторы на строевом смотре? Потому что Соломон Исаевич был Администратором.

Ежегодно, фланируя в суете Колонного зала, он как заботливый садовник осматривал едва распустившиеся цветы. Его наметанному глазу достаточно было секунды, чтобы, сопоставив ребенка и напряженных, как на семейном фото, родителей, вынести решение: вести или нет. Забракованных, несших явные признаки вырождения или происходивших из семей, скомпрометировавших себя недостойным поведением, оставлял на откуп случая. У достойных, – а в ребенке, как в щенке, сразу видны порода и будущая стать, – случайностей быть не должно. Тот, кто способен далеко пойти и подняться высоко, должен достичь ему предназначенного.

Но что останется от него, истрепанного в драках за с в о е с безродными и нечистыми, вообразившими, что им что-то полагается в этой жизни сверх отпущенного и предначертанного? Нет, его обязательно нужно поддерживать, вести по этой жестокой жизни.

От всей общины в кабинет Соломона Исаевича стекались данные о подрастающей смене. Он раскладывал сложнейший пасьянс: подбирались учителя, в чьи классы должен был попасть выбранный отпрыск, велись переговоры с деканами факультетов, в нужный год готовыми обеспечить поступление в заранее определенный ВУЗ; молодого специалиста с новеньким дипломом должен был принять свой руководитель, научить всему, что не напишешь в учебниках, и, уходя на пенсию, передать бразды заматеревшему волчонку. Пути избранных ни в коем случае не должны были пересечься: к чему лишняя конкуренция между своими, хватит и чужих. Исключение делалось только для браков. Но и таинство Гименея Соломон Исаевич выверял жесткой логикой и далеко идущим расчетом. Сконструированный им союз не обещал семейного счастья, но гарантировал стопроцентный учет интересов породнившихся семей и общины. Отказавшиеся от пути, предначертанного рукой Соломона Исаевича, навсегда вычеркивались из его необъятной памяти. Дурак, коль он так уж хочет, имеет полное право идти, беззаботно насвистывая, по тропинке, ведущей в пропасть.

Ни Ашекнази, ни его родители дураками себя не считали. Поэтому, выслушав Соломона Исаевича, лишь покорно вздохнули. Администратор, специально приглашенный на праздник совершеннолетия Саши Ашкенази, поковырявшись в рыбе-фиш и выпив полбокала сухого шампанского, с расстановкой произнес:

«Мальчик пойдет далеко. Его мама не узнает горечи нищеты, это я вам говорю. Но! – Соломон Исаевич погрозил сконфузившемуся Саше сухим пальцем. – В таком возрасте уже спекулировать чеками! Оно вам надо, молодой человек? Вы умеете делать деньги, я это знаю. Но этого мало. Нужно уметь делать их осторожно! А вам этого, увы, не дано. Серьезного предпринимателя из вас не выйдет, слишком уж криминальный склад ума. К нашим деньгам вам и близко приближаться нельзя. Будете работать с чужими. И никакой эмиграции, молодой человек. Даже бросьте об этом думать!» – Он строго посмотрел на Сашину маму, только два дня назад получившую приглашение от неизвестных родственников, успешно обустраивающих обетованную землю.

Это было много лет назад. А сегодня постаревший и истрепанный жизнью Саша сидел напротив, но как и тогда, смущенно сопел, ожидая приговора Администратора.

Выслушав Ашкенази, Соломон Исаевич долго молчал, поигрывая серебряным ножичком для разрезания бумаги. Ашкенази щурился, когда острый зайчик, соскользнув с лезвия, попадал в глаза. Заговорить первым он не решался. Вдруг вспомнилась старая хохма о хорошем адвокате.

«Хороший адвокат – это обязательно старый еврей. Выслушав клиента, он обязательно молчит три дня, потому что думает, что сказать. А потом обязательно молчит еще день, потому что думает, говорить это или нет. Так вот, когда он, наконец, говорит, то это не обязательно то, о чем он так долго думал». Соломон Исаевич не был адвокатом, он был Администратором. Но, как в свое время узнал Ашкенази, он был одним из хранителей казны общины. Его слово было законом в любом деле, касавшемся пополнения или урона казны.

– Вот там, – Соломон Исаевич указал ножом на противоположную стену, – там у меня висит Шагал. – Ашкенази послушно повернулся и посмотрел на едва видимую в полумраке картину. – А сзади – Репин. Подлинники, естественно. И мне не надо долго объяснять, что лучше, я это вижу сам. Но! – Он слегка пристукнул ножом по столу. – Марик Шагал – наш мальчик. Пусть у него не все получается, как нам того хочется, но он – наш. Это не делает его живопись лучше, но – делает ее другой. Ты понял, о чем я?

Ашкенази только засопел, его давно отучили демонстрировать свою догадливость в разговоре с серьезными людьми.

– Я о тебе, – вздохнув, продолжил Соломон Исаевич. – У тебя получается не так, как нам бы того хотелось. Но! Ты работаешь с людьми, у которых нет ничего святого, это надо учитывать. Именно поэтому я не виню тебя. Эти босяки и гопники привыкли все делать под нажимом. Сами такие и других ломают под себя.

Но в наших делах нажим исключен, ты согласен?

Ашекнази опять засопел.

– Нажим исключен. – Соломон Исаевич отодвинулся в тень, теперь Ашкенази была видна лишь сухая кисть, поигрывающая ножом. – Я могу связать цепь, о которой просит Кротов, не выходя из этого кабинета. Думаю, ты бы и сам смог найти нужных людей. Но! Ты пришел ко мне. Почему?

– Я подумал... Так будет лучше для всех нас.

– И для тебя в первую очередь. Работать с Гогой дальше нельзя. Этот зарвавшийся уголовник погубит всех, это я тебе говорю! Кротов – совершенно другое дело. Он достаточно серьезный партнер. Если он решил вернуться, мы ему в этом поможем. Если он решил погубить Гогу, мы ему в этом обязаны помочь. За известный процент, естественно. Но! Чтобы было хорошо всем – ты понял меня? Ты будешь рядом с Кротовым и станешь служить ему верой и правдой. Ты должен узнать, кто, зачем и с какой перспективой реанимирует Кротова. Старых партнеров Кротова я знал, но прямых выходов не имел. Старые это дела или новые партнеры, не суть важно. Мы должны использовать шанс и получить выход на этих людей.

Постараемся найти общие интересы. Если это получится, тебе придется устранить лишнее звено. Я имею в виду Кротова. Посредник – враг в любом деле, ты еще не забыл это правило?

– Я помню его, Соломон Исаевич. Я помню все, чему вы меня учили.

Соломон Исаевич надолго замолчал. Мертвую тишину в кабинете нарушал лишь мерный стук ножа по полированной столешнице. Загипнотизированный мерным, как удары метронома, звуком и яркими вспышками зайчика на лезвий ножа, Ашкенази вздрогнул, вновь услышав низкий голос Администратора.

– Ты умный мальчик, Саша. Ты сразу же сообразил, что такие деньги – это уже политика! Так слушай, что тебе скажет старый Соломон, а он пережил многое и многих... Если я еще хоть что-нибудь понимаю в этой стране, Кротова они легализуют без особых проблем. Сейчас миллионерами назначают, как раньше назначали директорами заводов. Назначат и его. Но! – Нож резко ударил по столешнице. – Я хочу задать вопрос: а под какую программу будет делать деньги Крот? Выбор, увы, невелик. Либо военно-финансовая олигархия, как в Латинской Америке, либо возрождение партийного государства. Первый вариант меня не устраивает. Для него придется взбить волну патриотизма. А когда русские вспоминают о патриотизме, я начинаю плохо спать по ночам. Нация напрочь утратила традиции, тут уж ничего не поделать. Восстановлением церквей, памятниками расстрелянным царям и хороводами на Красной площади дело не поправишь. В итоге они получат обычный «квасной патриотизм», а от него до «бей жидов, спасай Россию» – лишь один шаг. Пролетарский интернационализм, хоть я и не отношу себя к пролетариям, меня устроил бы больше. Вот я и хочу спросить: помогая Кротову, не рубим ли мы сук, на котором сидим, как считаешь?

– Соломон Исаевич! – Ашкенази прижал ладонь к пухлой груди. – Вчера я встречался с теми, к кому меня послал Крот. От них за версту пахнет Старой площадью. Клянусь мамой, это серьезные люди!

– Ну, после Гоги тебе любой покажется серьезным! – хохотнул Администратор.

– Сколько требует Крот за векселя? – неожиданно резко спросил он.

– Тридцать пять. И, как всегда, десять процентов с оборота после реализации векселей.

– М-да. Сумма не особо велика. Но достаточная, чтобы испортить себе жизнь.

Или нет?

Ашкенази почувствовал устремленный на него из полумрака холодный взгляд.

Предупреждение было произнесено. Администратор принял решение.

Когти Орла

Печоре

В компьютерной сети МИ КБ мною обнаружен проект договора о соучреждении банка в безналоговой зоне (Кипр). Планируется открытие кредитной линии для данного банка. Часть финансовых операций МИКБ срочно переориентируется под вновь открываемый банк. В состав учредителей вошел «Лотус-банк», ранее являвшийся основным зарубежным контрагентом МИКБ.

Бруно

Норду Зафиксировано создание дополнительного финансового центра. Предполагаю, что таким образом ведется подготовка к возможному обострению внутриполитической ситуации в стране. Времени и оперативных возможностей для получения доступа в систему связи данного центра нет.

Печора

Печоре

Форсировать подготовку финальной части операции.

Норд

Охранник пошарил взглядом по куртке Максимова, места под ней вполне хватило бы, чтобы спрятать автомат. Максимов непринужденно распахнул куртку, сунул пальцы под ремень.

– Душновато тут у вас. – В холле банка витал удушливый запах синтетического ковра. Одну стену занимал огромный экран, звук отключили, и пантерообразные мулатки на нем извивались в немом оргазме. Сидевшие в мягких креслах три толстяка время от времени бросали взгляд на этот безумный телевизор для глухих, страдающих близорукостью, и опять принимались копаться в стопке бумаг на столе.

Судя по раскрасневшимся лицам, спор уже достиг предела. От бурной жестикуляции чашки с недопитым кофе каждую секунду могли слететь на пол. Но толстяки умудрялись скандалить так же беззвучно, как пели мулатки на экране. За тихо сходящими с ума клиентами с тоской в глазах следила буфетчица в белой наколке, едва державшейся на гладко зализанных волосах.

«Капитализм плюс ненавязчивый советский сервис. Цирк, а не страна!» – подумал Максимов.

– Кондиционеры чинят, приходится терпеть. – Охранник удовлетворенно кивнул, признаков ствола за поясом, под мышкой и во внутреннем кармане куртки не наблюдалось.

Ивану Леонидовичу, как значилось на пластиковой карточке, прикрепленной к лацкану пиджака, на вид было лет сорок пять, усугубленных двадцатью годами службы в Советской армии. Наверное, еще недавно гонял на учениях танковый батальон и держал в узде триста архаровцев, ежеминутно мечтающих о бабах и дембеле. Каково ему сейчас стоять у полупрозрачных банковских дверей, Максимов предпочел не спрашивать – каждый делает свою жизнь сам.

– Вы к Яровому? – переспросил охранник.

– Да.

– Тогда извините. – Он взял со стола металлоискатель и принялся делать им пассы, как Юрий Лонго, изгоняющий бесов.

За стилет, спрятанный в рукаве, Максимов не опасался. Нож, хоть и отливал вороненой сталью, был сделан из специального пластика. Прочность и острота клинка были не хуже, чем у стального, а обнаружить металлоискателем было практически невозможно. Пистолет пришлось оставить в машине, но и без него, если в банке вся внутренняя охрана под стать Ивану Леонидовичу, Максимов был уверен, что пройдет сквозь все четыре этажа, как его стилет сквозь масло.

– Порядок? – Бдительность бывшего комбата уже начинала надоедать.

– Пожалуйста, проходите. – Сразу же почувствовалось, что обязательная для новой должности вежливость дается охраннику с трудом. Привыкший к немудрящим командам и витиеватому мату, он лепил нормальные русские слова со старательностью чернокожего студента института Дружбы народов.

– А где он сидит? – уже двинувшись вперед, спросил Максимов.

– Сейчас. Инночка! – охранник окликнул проходившую мимо невзрачную девицу со стопкой папок, прижатой к груди. – Проводи к Яровому.

– Идемте. – Инночка почти как охранник обшарила взглядом Максимова и потупила серые мышиные глазки.

Максимов пристроился сбоку, сзади особенно любоваться было не на что. На каждый его мягкий и бесшумный шаг приходились два дробных удара каблучков. Идти пришлось в самый конец коридора мимо ряда полупрозрачных дверей, откуда то и дело выскакивали ошалевшего вида мелкие банковские клерки.

«Марио идет грабить банк, Марио идет грабить банк!» – с улыбкой вспомнил Максимов фразу из любимого мультфильма «Ограбление по...». Представил себя со стороны. Вышло еще смешнее. Его почти под белы рученьки тащили на грабеж банка.

И никому из служащих, присосавшихся к кассе, до этого не было дела.

– Ну вот. – Инночка остановилась. – Вам – вторая дверь направо. А мне – сюда. – Она кивнула на лестницу на второй этаж. Папки сами собой переместились под мышку. То, что предстало взгляду Максимова спереди, тоже энтузиазма не вызывало.

Лицо у Инны было таким же невыразительным, как и все остальное. Словно кто-то по-школьному старательно выводил правильные черты, потом стер резинкой, но не до конца, оставив блеклые, размазанные линии.

«Не повезло девчонке, – подумал Максимов. – Одна дорога – карьера. Если судить по первой банкирше страны, внешность в финансах как раз и не обязательна, и даже мешает».

– Спасибо, Инна. – Максимов отогнал ненужные мысли и улыбнулся.

Ее лицо на секунду ожило.

– А вы к нам на работу устраиваетесь? Не ее, мышкино, дело было знать, зачем идет человек к начальнику службы безопасности банка. Не удержалась.

Пятница, конец рабочего дня. Впереди бесконечно длинные выходные. Квартирка, купленная на кредит от родного банка, одиночество, спрятавшееся от нудного дождя за тяжелыми шторами.

– Там видно будет, – не стал убивать надежду Максимов.

Каблучки радостно зацокали вверх по лестнице. Он посмотрел на часы. До закрытия банка оставалось сорок минут. И ровно через две минуты люди Гаврилова должны были войти в депозитарий.

«Все, Макс, хватит веселиться. Работаем!» – Он расстегнул манжет куртки, сдвинул ножны ближе к кисти. Досчитав до семи, постучал в дверь с табличкой «Начальник службы безопасности Арсений Павлович Яровой».

После происшествия в Питере, когда его легко, как малолетку, впервые попавшего в отделение милиции, сломал страдающий одышкой толстяк, Яровой тихо запил. Опохмеляться было легко, тормозни у любого ларька, прими на грудь банку джин-тоника – и можно жить. Хуже становилось к вечеру. За дневной маетой никак не удавалось забыть, что в любой момент может появиться этот курящий «Житан» толстяк и выложить на стол расписку. Пришлось подписать, а что оставалось делать, если сын маялся в КПЗ, а лучший друг, даром что начальник отдела милиции, только разводил руками.

На работе звонки шли каждую минуту, и нужные, и бестолковые. Яровой всякий раз вздрагивал, поднося трубку к уху. Но толстяк не звонил. От этого на душе становилось еще муторней. Иногда он не выдерживал, выбегал в соседнее бистро, залпом опрокидывал две рюмки коньяка, закуривал сигаретой и возвращался в кабинет. От того, что пил без закуски и, забивая запах, вечно жевал мятную жвачку, желудок казался набитым ржавыми гвоздями. Жена тихо скулила, а председатель банка один раз, весело подмигнув, погрозил пальцем. Сам был тихий алкоголик, знал, почему от мужика идет концентрированное табачно-мятное амбре.

Шефа Яровой не боялся, знал о председателе достаточно. Если тот и не загремит в больницу с белой горячкой, мина под задницу в «мерседесе» все равно гарантирована.

Яровой, как все, по глупости попавшие в капкан, сначала успокаивал себя.

Толстяк и его подручный с тех пор не появлялись. Он уже несколько раз теребил компьютерщиков, никаких признаков присутствия ч у ж их в сети банка вычислить не удалось. Но потом, взяв себя в руки, просчитал все варианты и обреченно махнул рукой. За свою милицейскую жизнь сам людишек сломал немало, и брали они на себя тяжелые статьи, и дружков сдавали, с человеком можно сделать все, если удалось переломить хребет. Информацию из банка эти люди сосали и без него, так он понял. Он им был нужен для чего-то другого. И они были уверены, что он это сделает. Коды доступа в сеть банка и коды межбанковского обмена, которые он им сдал (а сменить до сих пор не хватило духа), – козырный туз. И приговор одновременно.

– Разрешите войти?

Яровой поднял глаза на вошедшего в кабинет молодого человека в кожаной куртке. Судя по фразе, из бывших военных, таких сейчас, как бомжей, на каждом углу по пачке.

– На работу устраиваться? – Яровой осмотрел парня. «Для внутреннего периметра слишком худой. Там здоровяки нужны. Не мерзнут и одним видом отпугивают. Во внутреннюю охрану? Нет, с председателем договорились, туда берем только пенсионеров, чтобы девок не смущали. В инкассацию», – наконец решил он и указал на стул перед собой.

Молодой человек чуть развернул на колесиках стул и лишь потом сел.

«Хороший знак. Самостоятелен и не стеснителен», – кивнул Яровой, сплюнув безвкусный комок жвачки в корзину. Сунул в рот сигарету.

– И откуда ты такой будешь? – спросил он, поднося огонек зажигалки к дрожащей в губах сигарете.

– Из Питера. Бумажку показать, или так все вспомнишь?

Рука Ярового рухнула вниз.

Когти Орла

– Руки держим на столе. Лишних телодвижений не делаем, – ровным голосом произнес Максимов, вцепившись взглядом в расширенные зрачки Ярового. – Я не оторвал тебе голову в Питере, но могу это сделать сейчас.

– А не боишься, что мои тебя повяжут? – сделав над собой усилие, выдавил Яровой.

– Я-то уйду, не беспокойся. Только ты этого уже не увидишь.

Яровой поморщился, все выпитое сегодня за день настойчиво рвалось наружу из сжавшегося в комок желудка.

– Еще будешь хорохориться или хватит?

– Давай поговорим. – Яровой только сейчас сообразил, что сигарета так и осталась прилепленной к губам. Потянулся к ней, но увидев, как сузились глаза Максимова, отдернул руку и просто сплюнул сигарету на стол. – Что тебе надо?

– Сейчас снизу, из хранилища, тебе позвонят. Пошли этого клерка на фиг.

Конец рабочего дня, имеешь право.

– И все?

– Все. – Максимов развернулся вместе со стулом так, чтобы видеть дверь.Только включишь громкоговоритель, я должен слышать разговор.

Когти Орла

У Ярового все похолодело внутри. Он уже достаточно разбирался в банковских делах, чтобы понять, чего от него добивается этот внешне расслабленный человек, который умеет так неожиданно и больно бить.

По установленным в банке правилам, из депозитария ничего не выдавали без визы начальника службы безопасности. Клиент мог прийти за своими ценными бумагами, принятыми на хранение, мог продать их, и тогда покупатель предъявлял соответствующие документы и забирал причитающиеся ему бумаги. Начальник депозитарного отдела лично проверял передаточные ведомости, печати, подписи и прочую ерунду. Но без звонка Яровому ничего выдать не имел права. Тот посылал вниз специалиста по выявлению подделок документов и прогонял по учетам фирму клиента. При малейшем подозрении можно было давать отбой сделке. За последнее время, когда хоть чуть-чуть перекрыли кислород махинациям с авизовками, лихой народец переключился на операции с векселями.

Вся подлость состояла в том, что банк гарантирует сохранность векселей.

Стоит получить по «липовой» доверенности или купчей пакет векселей, быстро перепродать, и можно всю жизнь греться на солнышке в Калифорнии. А лопухнувшийся банк покроет все убытки возмущенному клиенту. Он, гад, будет громче всех орать «держи вора», хотя в девяноста девяти случаях из ста сам погрел руки на этой афере. Банк, спасая доброе имя, безропотно платит – скандал в прессе обходится дороже.

Яровой знал, что их банк дышит на ладан, «свои» клиенты из бандитствующих коммерсантов и бандитов, пробавляющихся коммерцией, кредиты не возвращали принципиально, а от оборонных предприятий, висевших ярмом на шее, лишней копейки не дождешься. На плаву удавалось удержаться только благодаря махинациям на рынке межбанковского кредита и тому, что банк пока еще обошли стороной охотники за чужими векселями.

– Сколько? – прошептал Яровой. От ответа зависело все. Если это были мелкая шушера, еще полбеды. Откусят кусочек и убегут. Потом можно выследить и раздавить. Если берут много – дело плохо. Тогда за этим человеком стоят серьезные люди, решившие опрокинуть банк.

– Задашь этот вопрос клерку, убью, – спокойно сказал сидевший напротив.

Яровой не мог оторвать взгляда от его золотисто-зеленых глаз. Давно, когда сын еще был мальчишкой, пошли в зоопарк. Дольше всего задержался у клетки с леопардом. И сейчас, как в тот июньский день, по телу прошел холодок. На него смотрели глаза зверя, в любую секунду готового к прыжку. Только сейчас между Яровым и притаившейся смертью не было прутьев решетки.

Телефон мелодично запиликал. Яровой дрогнул, затравленно посмотрел на Максимова, руки к телефону не протянул, ждал разрешения.

«Воля подавлена полностью. Попытки сопротивления не будет», – подумал Максимов и показал взглядом на кнопку громкоговорителя.

– Да? – Яровой снял трубку и одновременно нажал на нужную кнопку.

– Из депозитария беспокоят. Верхновский. – Голос был молодой, чуть дрожал.

– Что там у тебя, Саша?

– Проблема, Арсений Степанович. Фирма «Рус-Ин» изымает пакет векселей.

Надо бы проверить.

– Молодой, ты что, «Рус-Ин» не знаешь?! Они тут уже все ковры в банке истоптали, один ты о них, блин, первый раз слышишь?

– Конечно, знаю, Арсений Степанович! Но они по доверенности...

Яровой машинально потянулся за сигаретой, но Максимов покрутил в воздухе пальцем – давай быстрее.

– Так, Верхновский! – перешел на крик Яровой. – Совсем уже охренел в своем подвале?! Я начальник службы и вопросы решаю с начальниками отделов, а не с шестерками. Где твой шеф? Пусть перезвонит мне.

– Не могу его найти, Арсений Петрович. А если они не получат векселя сегодня, скандал будет! – взмолился мальчик из депозитария.

– Будет скандал, вылетишь с работы! Одним дураком в банке будет меньше.

Думай сам, я финансовых академий не кончал. – Яровой бросил трубку, но забыл отключить громкоговоритель. Из динамика пошли короткие гудки отбоя.

– Кнопочку нажми. – Максимов дождался, пока Яровой покорно, как автомат, выполнит приказ. – А теперь другую. На мониторе.

Вспыхнул экран. С центрального пульта в кабинет транслировали все сигналы, идущие от многочисленных телекамер наблюдения. В холле все еще о чем-то беззвучно спорили три толстяка.

Яровой сам догадался, что хочет видеть Максимов, и переключился на камеру в депозитарии.

– Делаешь только то, что я приказываю. – Максимов посмотрел в глаза Яровому, тот тут же отдернул руку от пульта.

Комнату на экране было видно откуда-то сверху, под острым ракурсом. За столом спиной к камере сидели двое мужчин. Появился молодой человек в темном пиджаке, что-то сказал мужчинам, те кивнули. Клерк исчез из поля зрения, а когда появился опять, у него в руках была плоская коробка, издалека напоминающая толстый альбом. Он открыл крышку и выложил на стол пачку бумаг, крест-накрест переклеенную широкой лентой.

«Если пачка векселей после пересчета перекочует в кейс мужчины справа, перед Журавлевым придется снять шляпу. Операция просто виртуозная!» – подумал Максимов.

Цель оправдывает средства

Ярового рвало мучительно и долго, до желтой желчной пены. Он уткнулся лбом в холодный кафель, уперевшись дрожащими руками в крышку бачка. В животе клокотала нестерпимая боль. Последний позыв рвоты так свел пустой желудок, что он едва не задохнулся. С трудом отдышавшись, он спустил воду. Раз, потом еще раз. Оторвал длинную полосу бумаги, бросил на пол, старательно затер комки слизи. Банк уже наполовину опустел, по коридорам сновали уборщицы, распугивая задержавшихся на работе. Не хотелось, чтобы от этих по долгу службы сующих нос во все углы бабок и пошла гулять сплетня, что кто-то хамски заблевал туалет, предназначенный для высшего руководства.

Яровой бросил липкий комок бумаги в унитаз и еще раз спустил воду.

Прислушался к себе. Боль в животе не унималась, но в голове прояснилось.

Он, покачиваясь на подгибающихся ногах, прошел к умывальнику, стал плескать в лицо холодную воду. Поднял голову. Из зеркала на него смотрело бледное, отекшее лицо. Глаза залило кровью так, словно в них плеснули кислотой.