Случайности исключены

Белов поморщился. Воспоминания были настолько отчетливы, что он даже ощутил мерзкий вкус пива под языком.

Прошелся по кабинету. Телефоны молчали. Он достал из кармана связку ключей от машины. "Надо, Игорь, – сказал он сам себе. – И тогда было надо, и сейчас.

Другого выхода нет".

Через две минуты он вывел свой «жигуленок» со служебной стоянки. Попетлял по городу. В хорошо знакомом месте на Пресне, где «наружка» неминуемо выдавала себя, выждал пятнадцать минут. «Хвоста» не было. Нашел таксофон, набрал заученный наизусть номер. Куратор просил никогда его телефоны не записывать.

По-осеннему темная вода канала казалась густой и вязкой. Вдоль дальнего берега еле полз буксирчик. Отсюда, с четырнадцатого этажа, он казался маленьким крутолобым китенком в сбитой на макушку белой шляпке.

Белов прицелился в него пальцем.

– Чпок! И ваших нет, – сказал он вслух и оглянулся. Тихомиров все еще гремел посудой на кухне.

Альберта Ивановича Тихомирова он за глаза называл Куратором. В те славные годы, когда Старая площадь не спускала немеркнущего ока с компетентных, как тогда было принято выражаться, органов, Белов, сам того не желая, попал в поле зрения Куратора.

Тихомиров сразу же поставил условие – о проявленном интересе к молодому сотруднику должны знать только двое: Тихомиров и он сам. В противном случае к заброшенному злой волей в Тмутаракань Белову потеряют интерес все и навсегда.

Белов условия игры принял и никогда об этом не жалел.

«Сами виноваты. Довели, гады. Если бы не стали вытирать об меня ноги, стал бы я палить из главного калибра? Только дурак может подумать, что Куратор давно не у дел. Ого! Эти седые крепыши интригуют, пока дышат. А с их закалкой – еще на наших поминках блинами обожрутся. Куратор и сейчас по старым каналам может так шарахнуть, что на Лубянке в кабинетах все портреты со стен послетают!»

– Любуешься? – Куратор, шаркая тапочками, осторожно пронес поднос с чайником и чашками к столу. – Нет, не помогай! Вдвоем точно уроним.

– Красивый вид.

– По секрету, Игорек, здесь себя чувствую сперматозоидом в пробирке. Нет, что улыбаешься? Что это такое – вместо двух стен – окна во весь рост! Слава богу, что высоко, только с вертолета подсмотреть можно. – Куратор запахнул на груди теплый халат, по случаю сырой погоды накинутый поверх спортивного костюма.

– А на Краснопресненской квартира?

– Вспомнил! Сдаем фирмачу. Продаем свой кусочек социалистической собственности.

– Вместе с аппаратурой? – подколол Белов.

Куратор на секунду замер с чайником в руке, удивленно посмотрел на Белова, потом захохотал, показав крепкие белые зубы.

– Славно, Игорек! – Он вытер заслезившиеся глаза. – Давно сообразил, что квартирка «крестовая»?

– Давно. Не совсем же я дурак. Ваше поколение работало круглые сутки: дома и на работе. Сам бог велел квартиру нашпиговать «клопами».

– Садись. – он указал Белову на кресло напротив себя. – Ты дураком никогда не был. Чай будем пить с мятой. Говорят, от сердца помогает, веришь?

– Не знаю, – пожал плечами Белов.

– И я не знаю. Однако вкусно. – Он разлил дымящийся чай по чашкам, пододвинул к Белову корзиночку с печеньем. – Мне горячий нельзя, а ты пей, если хочешь. Я пока о твоих интеллектуальных способностях поболтаю. – Он сел, закинув ногу на ногу, поиграл свесившимся с пальцев тапком. – М-да, Игорек. Годы тебе на пользу. Заматерел. А я тебя еще волчонком подобрал.

Белову был неприятен цепкий взгляд глаз в мелкой склеротической сетке, но виду не подал. Куратор надкусил печенье, аккуратно стряхнул г упавшие на грудь крошки и продолжил:

– Ты умница, Игорь, и сразу понял, что органы – это лишь часть тела. Что было бы, если печень стала бы жить сама по себе? Согласись, если у тебя кое-что зашевелилось в штанах, скажем, в высоком кабинете, это уже неприятно, да?

– К-хм. – Белов вспомнил утренний разнос у начальника Управления и улыбнулся.

– Только у Гоголя нос жил сам по себе. Но носатый гений был параноиком, что лишний раз доказывает мою правоту. Ты не стал якшаться с теми, кто считал, что органы, твоя контора или другая, не о том речь, есть пуп земли и царь царей. Таких мы давили. До сих пор считаю, правильно делали.

– Только мало. – Белов отставил чашку.

– Ну, дорогой, нельзя же всех сразу! Хотя, согласен, не учли, что мразь размножается со скоростью болезнетворных микробов. Ну и бог с ними! Теперь о тебе. – Куратор потянулся за чашкой, потом махнул рукой. – Ай, еще горячий...

Значит, тебя потянули на цугундер за провал перехвата, и ты прибежал ко мне.

Зачем? Помочь остаться или помочь уйти? Подумай, Игорь. Иногда нужно мужество, чтобы вовремя смазать пятки. Ты и так там пересидел. Дальше ;будет хуже.

– Я все понимаю, Альберт Иванович. Тошно там. Хочется пройтись по коридорам и наплевать на все двери. А потом уйти. Я же не первый день в контрразведке; такой провал возможен только при утечке информации, из отдела или из Управления, меня уже не особо волнует. Служебного расследования не будет, так мне сразу и заявили. А за то, что из-под носа увели три фуры с наркотиками, отвечать придется лично мне. Ну как тут можно работать?!

– Вот что я тебе скажу. – Куратор провел ладонью по аккуратно постриженным чуть побитым сединой волосам. Перец с солью, как говорят. Белов по опыту знал, этот жест означает, что Куратор готовится сделать решающий ход. – Ты стоял в резерве. Я уже начал торить тебе тропинку на переход к нам, в Комитет партконтроля. С Лубянки до Старой площади за пять минут дойти можно, а перетащить человека – это целая наука! Но тут такое началось, сам помнишь.

Большинство, само собой, решало личные проблемы. Самые серьезные занимались эвакуацией. – Он со значением посмотрел на Белова, тот кивнул. – А это работа особая. В такую обстановку привести нового человека я просто не смел. Ну а потом все рухнуло. Но сейчас у меня есть куда тебя пристроить. О деньгах и прочем у нас не принято говорить. Для своих мы решаем эти вопросы раз и навсегда. Будешь думать только о работе. Работа серьезная. На несколько порядков выше твоей.

– Спасибо, Альберт Иванович. Но мне нужно продержаться месяц. Если повезет меньше. После этого я в вашем полном распоряжении.

– Интересно-о! – Еще крепкая ладонь, только кожа стала суше да четче проступили синие жилки, замерла, потом опять поплыла по жесткой щетке волос. – Дело?

– Да.

– Серьезное или дурь ради принципа?

– Очень серьезное. И для меня, и для вас, и для тех, кому вы меня рекомендуете.

– Даже так? Заинтриговал, Игорек. До сих пор наши дела с твоими не пересекались. Давай-ка, братец, колись!

– Допустим, это мой прокол. Неудачный перехват каравана с наркотой. – Белов выложил на клетчатую салфетку кругляшок печенья. – Второе. Абсолютно независимая от этого эпизода информация, что вернувшийся из небытия авторитет решил потребовать назад свое. – Он положил рядом еще одно печенье. – И последнее. Некто крутит операцию, в которой задействован бывший кадровый сотрудник КГБ, в хорошем звании, замечу. Соль операции мне еще не ясна. Но если объединить их? – Он сложил стопкой три печенья. – Крупные дела, как вы знаете, сами по себе не живут. Они обязательно задевают паутину чьих-то интересов. А почему бы не допустить, что в этих трех делах интересы не сплелись в тугой узел? Дела же очень крупные. Под силу немногим. Стало быть, фактура одного дела плавно перетекает в другое. Логично?

– Ты не изображай из себя Чапаева с картошкой, – усмехнулся Куратор. – Если назревает война группировок, то так им и надо. Пусть хоть весь город своей гнилой кровью зальют! А сдуру зацепят мирных граждан, будет повод пощипать нынешних руководителей. Так что ерунда все это. В чем суть-то?

– Суть, Альберт Иванович, в том, что пересечения есть. Причем пересечения по основным фигурантам. А это очень серьезно.

– Допустим.

Белов тонко почувствовал, что старик давит в себе интерес. Школа старая, ничего не попишешь, но по недоброму огоньку, лишь раз мелькнувшему в холодных выцветших глазах Куратора, понял – зацепило, старый гончак сделал стойку.

– Кротов, Гога Осташвили, Журавлев. – Белов по очереди коснулся пальцем трех кругляшков печенья, лежащих на скатерти.

– Журавлев... Я его должен помнить? – Куратор прищурил глаза, успевшие стать острыми, как стальные лезвия.

– Кирилл Алексеевич Журавлев. Мой бывший шеф. В восемьдесят пятом мы вместе с ним затравили Кротова. Кирилл разработал операцию «Палермо». Суть проста: вербануть, намертво вербануть человека из высшего эшелона мафии. Имея такие позиции, можно крутить, как душе угодно. Фактически, через Кротова мы могли получить доступ к рычагам теневого бизнеса Союза. Кирилл не учел, что это уже политика высшего полета. За что и погорел. Не без моего с вами участия.

– Дальше! – Куратор сбросил маску равнодушного, умудренного опытом ветерана бульдожьих драк под кремлевскими коврами, ушедшего на покой.

«Вот теперь я знаю, на кого ты похож, хотя долго прятался, – подумал Белов, подняв взгляд на напряженно застывшего в кресле Куратора. – На добермана-пинчера. Серьезная собачка. Только для травли. И исключительно – двуногих».

– У меня есть все основания считать, что кто-то атакует один из крупных банков. Не буду называть какой, но в десятку крупнейших он входит. Конечно, он завшивлен мафией, но кто сейчас не без греха. Соль в другом. Падение этого мастодонта вызовет кризис на кредитном рынке. Будет эдакий маленький «черный вторник». Простые граждане не заметят, но у банкиров кровушка потечет. Не знаю, в этом ли интерес заказавшего операцию, но таково одно из вероятных последствий. В операции действуют те же фигуранты, что и в «Палермо», – Кротов, Журавлев, Осташвили.

– А ты часом не притянул все за уши? Доля иронии в голосе Куратора была умело дозированной, прием был старый, назывался – «поставить проблему под сомнение». Если позиция заявителя слаба, от этого приема она рушилась, как карточный домик. Тебя вынуждали привести твердые аргументы, а это заставляло открыть все карты, – это был еще один трюк, замаскированный в этом приеме. Белов все это знал и не раз сам применял. Отступать было некуда. Куратор был последней надеждой.

Белов сгреб три кружочка печенья и опять стал по одному выкладывать на стол.

– Первое. Банк фактически принадлежит Гоге Осташвили. Наркотики, которые увели у меня из-под носа, шли ему. Гога личность известная, без пяти минут лидер новой политической партии. Мощные связи на Кавказе. А Кавказ – это Горец, провозгласивший полную независимость. Второе, Кротов. Кротов жив и, как мне представляется, психически абсолютно здоров. – Альберт Иванович чуть дрогнул уголками губ, что не укрылось от Белова. – Более того, я имею стопроцентные данные, что Журавлев посещал Кротова в клинике под Заволжском. И сразу же после визита Кротов пропал. По косвенным данным, по Кротову после ареста работала ваша, Альберт Иванович, организация. Отсюда я делаю вывод, что эвакуацию Кротова из Лефортова организовали ваши коллеги. Скажем так – как эпизод в глобальной эвакуации режима, о которой вы упомянули. Чем он расплатился, не мое дело. Но, как мне кажется, вынырнул он без вашего ведома. А я еще тогда, в восемьдесят пятом, понял, по таким персонам, как Кротов, ничего нельзя делать без вашего ведома или молчаливого согласия. Поэтому и позвонил вам на следующее же утро после встречи Журавлева с Гогой. И поэтому я сейчас здесь. – Он сложил печенье в стопочку и откинулся в кресле. – Вот такие пересечения. О перспективах подумайте сами. Я вам нужен, Альберт Иванович. Вам и вашим друзьям.

– Условия? – коротко бросил Куратор, закручивая темп; торг надо вести быстро, не умеющий моментально считать варианты – обречен. Таких не стоит жалеть. Не суйся в серьезные дела, если кишка слаба.

– Мой шеф должен утереться и промолчать. И не поминать о дюжине трупов, нарисовавшихся якобы по моей вине.

– Об этом забудь. Дальше?

– Месяц работы, несмотря на оргвыводы. Меня же сегодня чуть не выперли!

– Сделаем. Еще условия?

– Дайте довести это дело до конца. Я выйду на организатора этой свистопляски и сдам его вам, мне он не по зубам. Лишь после этого я буду готов рассмотреть ваше предложение о серьезной работе.

Белов дождался, когда Куратор кивнет, значит, условия приняты, и продолжил:

– Таким образом, я приду не мальчиком с улицы, а со своим взносом в общее дело. В наше общее дело.

Куратор машинально провел рукой по волосам, потом резко отдернул руку.

– Еще куришь, Игорек? – спросил он, изменив тон. Сейчас перед Беловым опять сидел радушный от стариковского одиночества хозяин.

– Все бросаю.

– Ну вот и подыми тут. А я выйду в соседнюю комнатку, пару звоночков сделаю.

Сов. Секретно

Т. Подседерцеву

...с 13.15 и до 15.32 объект «Бим» находился по адресу: Ленинградское шоссе, д. 41. Опросом консьержки дома удалось установить, что «Бим» поднялся на лифте на четырнадцатый этаж. От дальнейших вопросов, чтобы не вскрывать оперативный интерес, решил воздержаться. Установочные данные на жильцов данного этажа будут получены через участкового инспектора...

Сов. Секретно

Т. Подседерцеву

Проведен выборочный контроль телефонных разговоров, прошедших из дома № 41 в момент пребывания в нем объекта «Бим». Особый интерес представляет нижеследующая запись.

Стенограмма

Абонент: 150-5672, Тихомиров А. И. абонент: номер не установлен.

Т. – Здравствуй, дорогой. Как дела?

Н. – По-брежнему! Ха-ха-ха!

Т. – Я вот по какому вопросу... Ты мальчика моего помнишь? Ну, из «Большого дома».

Н. – Погоди... На «бэ» фамилия?

Т. – Правильно! Если говорят, что у тебя склероз, плюнь в морду. Обидятся, сошлись на меня. Молодцу помощь нужна. Совсем затюкали парня.

Н. – Организуем. А что случилось?

Т. – Так интриги, батенька. Все они, проклятые. И вот еще что... Если у тебя такая память, может, напомнишь мне, что там за дело такое было... Ну, мы его в 90-м еле-еле в архив сдали, вспомнил?

Н. -Да. Всплыл интерес, я правильно понял?

Т. – Вот-вот. Я тут кропаю кое-что для потомков. Подъезжай, память поможешь освежить.

Н. – Когда?

Т. – А прямо сейчас и приезжай. И напарника своего захвати.

Н. – Считаешь, что дело того стоит?

Т. – Так ведь не для себя – для потомков стараемся.

Н. – Понял. Жди. Молодец будет присутствовать?

Т. – Да. Я так решил. Пора бы ему ума-разума понабраться. А у кого его взять, как не у стариков, которые, слава богу, помнят старые дела?

Н. – Все понял. Немедленно выезжаем.

Сов. секретно т. Николаеву

Срочно запросите установочные данные на Альберта Ивановича Тихомирова.

Обратить особое внимание на его возможные контакты с «Бимом». При обнаружении последних информировать меня немедленно.

Подседерцев

Неприкасаемые

Представившийся Виктором Николаевичем Салиным говорил ровным тихим голосом человека, привыкшего, что его слушают, ловя каждое слово.

– Я хочу, чтобы вы раз и навсегда отдали себе отчет: не мы обратились к вам за помощью, а вы, подчеркну, по собственной инициативе пришли к нам.

Очевидно, ситуация у вас критическая, я правильно понял?

– Да, – кивнул Белов. – Меня обложили. Захват попросту сдали, я уверен, но доказать не могу.

– В данном случае я готов удовлетвориться интуицией профессионала. – Салин снял тяжелые очки с дымчатыми стеклами, поиграл дужками, потом вопросительно посмотрел на второго гостя, представившегося Решетниковым. Тот кивнул, и Салин продолжил:

– Я скажу то, что вам никогда не суждено было услышать, если бы не рекомендации и гарантии уважаемого хозяина этого дома.

«И моя негласная пахота на вашу контору», – мысленно добавил Белов.

– Я не буду спрашивать, где ваш партбилет и где вы провели ночь с девятнадцатого на двадцать первое августа. – Салин улыбнулся одними губами.

Шутка была старой, еще августа девяносто первого. – Мы никогда не были ни формалистами, ни ортодоксами. Комитет партийного контроля был единственным органом, реально обеспечивающим безопасность страны, согласны?

– Да, – ответил Белов. Он остро ощущал вцепившиеся в него с двух сторон взгляды Куратора и Решетникова.

– Почему? – резко задал вопрос Решетников.

– Потому что партия и была государством. – Белов сел вполоборота, чтобы видеть одновременно всех троих. – На вас висело контрразведывательное прикрытие партийных структур. От врагов внешних и внутренних.

– Правильно. – По поджавшимся губам Салина было понятно, что он уловил намек, скрытый в слове «внутренний». – Не ставьте нам в упрек, что мы не пошли на развязывание гражданской войны ради удержания власти. Тем более что ее у нас осталось предостаточно. Если уж судьбе угодно, чтобы в Союзе сменилась внешняя атрибутика власти, то пусть этим занимаются те, кто без этого не мог спокойно спать. Мы можем позволить многое, но рычаги реального управления не отдадим никому. Отменив пресловутую шестую статью Конституции СССР, господа демократы посчитали, что они ликвидировали партию. Нет, они превратили нас в государство в государстве. – Салин сделал паузу, потом с едва заметным нажимом закончил:

– Иными словами, вы имеете дело с представителями тайной полиции тайного государства. Вас это не пугает?

– Я всю жизнь на секретной работе, – пожал широкими плечами Белов.

– Тогда вы должны отдать себе отчет, что встреча и последующая работа с нами, с точки зрения ваших руководителей, может быть квалифицирована как служебное преступление, иными словами – измена.

– Я обращаюсь к вам за помощью. – Белов не спускал глаз с холеного лица Салина. – В деле, которое, как я уверен, представляет для вас определенный интерес.

– Это всего лишь допуск, как и вероятность утечки информации из вашего отдела, – холодно возразил Салин. – Нужны факты.

– Пятнадцать трупов. – Белов вспомнил, как чавкала кровь под ногами. И отодвинул от себя чашку. Показалось, чай отдает тем сладковатым запахом, стоявшим тогда в будке.

– Не аргумент, – отрезал Салин. – Вы же читаете, газеты. Надеюсь, понимаете, что, если все пойдет, как идет, в Грозном будут стрелять не из водометов.

– Пусть допуск, игра воображения и разрозненные факты. – Белов всем телом подался вперед. – Но вы же сами говорили об интуиции...

– А разве интуиция вам не подсказывает, что контригру против вас ведет государственная организация? – ударил сбоку Решетников. По всему было видно, что с Салиным они сработались давно, травили умело, как пара лаек – загнанного зверя.

– Да. – Белов опустил глаза.

– Иными словами, вы, офицер спецслужбы нынешнего режима, осознанно решили противодействовать операции, осуществляемой другой государственной спецслужбой.