СЕРЫЙ АНГЕЛ

Утро действительно выдалось ясным и прохладным. В той здоровой пропорции, что дает заряд бодрости на весь день, как душ: чуть теплее — опять погрузишься в сон, чуть холоднее — добровольная пытка. Удачное сочетание по-летнему яркого солнца и свежего бриза с Балтики обещало прекрасный день. И самое главное, ночной ветер разметал хмарь, висевшую всю неделю над городом, и сейчас небо сияло чистотой, как вымытое хорошей хозяйкой окно.

Андрей Ильич Злобин шел по аллее к главному корпусу больницы и с удовольствием ощущал, что походка у него бодрая, в теле нет неприятных зажимов и тяжести, а хорошо выбритые щеки холодит морской ветерок с названием любимого одеколона Злобина — бриз.

В свои пятьдесят он чувствовал себя прекрасно, выглядел намного лучше сорокалетних сослуживцев, но самое главное — не заболел букетом профессиональных болячек, которые умудряются подхватить даже молодые работники прокуратуры. Злобин знал, что цинизма, авантюризма, здравого смысла и гуманизма в нем ровно столько, сколько нужно, чтобы качественно, но без вреда для здоровья и семьи, исполнять свои служебные обязанности.

Род Злобиных шел с казачьего Дона, и Андрей Ильич искренне благодарил неизвестных прадедов, от которых унаследовал не только отменное здоровье, но и тягу к порядку и степенному отношению к любому делу. И было еще в нем то веками выпестованное чувство, нет — чутье на несправедливость, что вскипало порой до красного марева в глазах. Дедам было проще: чуть что не по справедливости, что дана свыше и только нелюдь ее не чувствует, хрясь шашкой от плеча до седла, а там пусть Бог да люди судят.

Злобину родина шашку не доверила, а сунула в руки затертый томик УК. Но и им он сподобился орудовать так, что подследственный контингент очень быстро переименовал его в Злобу. Прозвище произносили со смесью страха и уважения. Зеки, народ с обостренным до болезненности чувством справедливости, быстро вычислили, что Злоба оступившихся не топит, если уж никак не открутиться, то уходили от него на минимальный срок. С тех пор на пересылках, где, представляясь братве в камере, кроме статьи и срока, полагается назвать «за кем сидел», прошедшие кабинет Злобина вызывали особый интерес.

А если вдруг Злоба выяснял (а нюх на тухлятину у него был собачий), что подследственный законченный душегуб и сука, то такого крутил беспощадно на полную катушку. Мало того, что ни по одному эпизоду дела спуска не давал, так еще в суде так клиента расписывал, что у кивал, что по бокам от судьи сидят, волосы на голове шевелились, и даже самая сердобольная из судей, которой до пенсии два дня, штамповала приговор на максимальные сроки и еще долго жалела, что по этой статье не предусмотрен расстрел. Как-то само собой получалось, что те, кого Злоба раскусил, на зоне долго не тянули, перла наружу из них гниль, таких быстро ссылали под нары, а там и до удавки или пера под ребро недалеко.

Злобин мурлыкал песенку про бодрое утро, залетела в голову за завтраком и никак не собиралась вылетать. Песенка была из давнего прошлого, переименованного в застой, о котором почему-то все чаще вспоминалось только хорошее. И не потому, что был молод и сахар казался слаще.

Действительно, тогда жизнь была если не бодрее, то уж точно здоровее. Взять хотя бы работу. Первый расчлененный труп Злобин увидел на пятом году службы в прокуратуре. По пьяни не поделили что-то два бывших зека. Но и тогда экспертиза признала потрошителя невменяемым. А за грабителем, пальнувшим в сельпо в Озерском районе из пистолета, высунув языки, бегали всей областью. Затравили за два дня. Тоже дураком оказался, кстати. При задержании выстрелил в милиционера. Отделавшегося легким ранением старшину наградили орденом, а дураку с чистой совестью впаяли «вышку». Злобин был уверен, что вернись по волшебству те времена и нравы, народ, осатаневший от беспередела урок и властей, с отвычки подумал бы, что попал в рай.

— О тэмпора, о морэс, — пробормотал Злобин. Это была единственная латинская фраза, оставшаяся в голове после зубрежки римского права. Все остальное, включая кодексы Хамурапи, цезарей и прочих наполеонов, Злобин выкинул из головы, чтобы не захламлять память ненужной информацией.

По аллее навстречу ему приближалась стайка девушек, и Злобин невольно подтянул живот и расправил плечи. У только что сменившихся медсестер лица еще несли печать ночного дежурства, но глаза все равно играли огнем. Впереди у них был целый летний день и долгая ночь, и, судя по оживлению, провести их они собирались по завету Павки Корчагина, «чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы». Злобин скользнул взглядом по фигуркам девушек, затянутых в узкие, минимальной длины платья, отвел глаза.

— О тэмпора, о морэс, — пробормотал он еще раз. Латинское изречение о временах и нравах, как он не раз убеждался, срабатывает во всех случаях жизни.

Девушки расступились, готовясь пропустить Злобина сквозь свой ярко накрашенный и пестро разодетый строй, но он свернул на дорожку, уводящую к приземистому двухэтажному домику. Сразу же отметил, что за спиной смолкли оживленный щебет и смех. Дорожка вела к моргу. А без особого повода к патологоанатомическому корпусу, как был обозначен морг на карте больницы, люди не ходят.

Девушки, уважительно притихшие, по молодости лег и незапятнанности биографии не знали, что представительный дядька с пепельной шевелюрой не скорбящий родственник, а начальник следственного отдела прокуратуры Злобин, и ведет его к моргу не личное горе, а служебная необходимость.

Еще на заре своей карьеры по совету старого следака, у которого Злобин три года бегал в учениках, он взял за правило минимум два раза в месяц посещать морг. «По твоему делу идет труп или нет, не важно, — наставлял его учитель. — Смотри, изучай, запоминай. Это для человека уже все кончилось, а для нас, прокурорских, еще только начинается».

Теперь Злобин поминал учителя добрым словом. По количеству и состоянию трупов он без всяких оперативных данных мог предсказать, что ждет город: утихнут ли разборки между бандюками, пойдет ли вверх кривая бытовухи, что ее вызвало — полнолуние или привоз в город польской самопальной водки, вопрос отдельный. И еще сразу же становилось ясно, что у граждан обострились сексуальные комплексы, значит, надо крутить хвост участковым, чтобы упреждающе профилактировали ранее замеченных либо уже отсидевших за половые непотребства.

Как врачи прогнозируют динамику эпидемии гриппа, так Злобин предсказывал всплески и спады уровня тяжких преступлений. Он был убежден, что преступность — это болезнь, преследующая человеческий род. С ней приходится мириться, как с ежегодным гриппом. Но если ослаб иммунитет государства и душ человеческих, то зараза проявляется в крайних формах — как чума. В то время, когда перестройка начала переходить в стадию перестрелки, Злобину довелось поработать в бригаде Генпрокуратуры, расследовавшей резню в городе Ош. Тогда он увидел растерзанные трупы, забившие все арыки, и сделал для себя вывод — в его страну пришла чума...

Злобин толкнул ногой стальную дверь и поморщился от концентрированного запаха карболки и формалина.

В коридоре за столиком дежурного, не обращая внимания на запах и специфическую обстановку, два мужика с испитыми лицами разложили закуску. Застолье украшала банка из темного стекла — со спиртом — и графин с водой.

— Привет, медбратья!-Злобин притормозил у столика. — Вы, ей-богу, как при Брежневе... Утро только начинается , а народ уже со стаканом!

— Дык мы, эта... — Тот, что не успел донести до рта стакан, розовыми глазками жалобно посмотрел на Злобина. — Мы, гражданин начальник, не в запой... Ни-ни. Мы, эта, чисто отек снять... Мозга, -добавил он, продемонстрировав знание анатомии.

— Нахватался,-невольно улыбнулся Злобин. У обоих корявые пальцы синели от татуировок, а щеки запали, как у туберкулезников. Злобин давно навострился определять, по какой статье сидел человек, и даже угадывать, по какой сядет. Тот, что со стаканом, пару ходок заработал за два кулака — по хулиганке. Второй, нервно зыркающий то на стакан, то на Злобина, прошелся, судя по повадкам, по воровским статьям, но высот в блатном мире не достиг, иначе не кантовался бы при покойниках.

Особого интереса они не вызывали, потому что свое отсидели, когда он пацаном чижа гонял, а новых оперативных данных о темных делишках в морге пока не поступало.

— Может, с нами, гражданин начальник? — Стаканоносец дрогнул кадыком на дряблой и пупырчатой, как у ощипанной курицы, шее.

За это он тут же получил пинок под столом от более авторитетного. На кулаке у того синели три буквы— «СОС». К международному сигналу бедствия они не имели никакого отношения.

«Суки Отняли Свободу», — без труда расшифровал Злобин, по долгу службы знакомый с устным и письменным творчеством своих клиентов.

Злобин хмыкнул и покачал головой.

— Спасибо, уже позавтракал.

Он пошел по коридору к двери с надписью «Прозекторская», за которой мерзко пела дрель. Злобин знал, что кто-то сейчас вскрывает черепную коробку очередного трупа. Зрелище не для слабонервных, но больше всего досаждает мелкое костное крошево, что летит во все стороны, и, пожалев костюм, Злобин намеренно сбавил шаг. У столика, где медбратья расположились на завтрак, послышалась непонятная возня, потом отчетливый шлепок по шее.

— Колян, за што? Я же чуть не расплескал...

— Вот и пей, а не граммофонь. Ты к кому, падла, со стаканом лез, знаешь?

— Дык я чисто для порядка, -попробовал оправдаться потерпевший,

— Это же сам Злоба! А ты, конь педальный... - Колян понизил голос до злого свистящего шепота, и Злобин больше ничего не услышал.

«Без меня разберутся», — решил он и толкнул дверь в прозекторскую.

Здесь к запаху дезинфекции примешивался характерный запах смерти. Под потолком горели люминесцентные лампы, наполняя помещение нездоровым, мертвенно-холодным светом. На секционном столе лежал свежевскрытый труп, алела распоротая грудина, но страшнее всего была кровавая головешка вместо лица.

— Есть кто живой? — негромко спросил Злобин.

В ответ раздалось сопение, перешедшее в булькающий смех. Так Черномор, хозяин этого царства мертвых, всегда реагировал на шутливое приветствие Злобина.

— Конечно — я! — раздалось из утла. — Входи, Андрюша. Я мигом.

Черномор появился из-за ширмы с подносиком в одной руке, на котором лежал склизкий комок мраморно-розовой плоти, и с сигаретой, приплющенной в зажиме, в другой. Яков Михайлович Коган бессменно служил экспертом уже тридцать лет, и не одно поколение оперов за лысую голову и пиратскую черную бороду уважительно звало его Черномором. Был он невеликого роста, кругл, как мячик, сопел, как паровозик, но отличался поразительным жизнелюбием и оптимизмом, что страховало от психологических проблем, связанных с его ремеслом. «А что вы хотели? Любой патологоанатом рано или поздно становится либо психопатом, либо философом. Так я выбрал последнее. И кому, скажите, от этого стало хуже?» — отшучивался он от навязчивых расспросов любопытных.

Всякий раз, приступая к очередному трупу, он долго всматривался в него и изрекал: «М-да. Могло быть и хуже». Фраза звучала без изменений, вне зависимости от состояния тела. А привозили всяких. Что имеет в виду Черномор, мало кто знал. Кроме Злобина, в тайный смысл фразы были посвящены еще трое, но тайну Черномора не только по служебным соображениям, но и из человеческой порядочности никому не доверяли. В восемьдесят четвертом Яков Михайлович получил «грузом двести» тело сына. Втайне от жены и родни добился вскрытия свинцового гроба и убедился в худшем своем предчувствии. Тела в гробу не было. Тогда он обвел взглядом присутствовавших, а в глазах была такая боль, что у Злобина все внутри перевернулось. С того дня и прилипла фразочка «Могло быть и хуже», как нервный тик. Потому что Черномор считал, что смерть — это плохо, но ужаснее, когда даже нечего хоронить.

— Что-то ты сегодня раненько, Яков Михайлович.

— А что делать, Андрюша? Холодильник у нас на ладан дышит, не приведи господь перегорит в нем что-то, как в прошлом году... Я даже вспоминать боюсь! Сгниют ваши криминальные покойники, а с меня спросят. Вот и страхуюсь, до обеда режу, после обеда отписываюсь. И так каждый день. А сегодня вообще -ужас. Шесть криминальных трупов за ночь. Между прочим, полюбуйся, Андрюша. — Черномор сунул под нос Злобину подносик с жирно-студенистым комом. — Мозг больше, чем у среднего европейца, а качество, прости господи, как содержимое прямой кишки.

— Судя по амбре, согласен. — Злобин поморщился, едкий запах мозга в смеси с табачным дымом лез прямо в нос. — Что с мозгами-то?

— Повреждение сосудов мягкой мозговой оболочки, Ударился головкой сильно... Но ты бы видел его печень! Увеличенная, обнаружены деструктивные изменения, поражение печеночной паренхимы. Неактивный склероз. — Яков Михайлович перечислял болячки, элегантно грассируя, словно смакуя каждое слово.

— Выражаясь ненаучно, покойный пил, курил анашу, колол героин и нюхал всякую гадость одновременно. Имеется также зарубцевавшаяся язва двенадцатиперстной кишки.

— От этого и помер? — без особого интереса спросил Злобин.

Черномор поднес к губам сигарету, глубоко затянулся. Зажим, плоскогубые ножницы, он всегда использовал не по назначению: чтобы курить, не снимая перемазанных сукровицей перчаток.

— М-м, — промычал он, выпуская дым. — Не угадал, Андрюша. Помер клиент на операционном столе, на который попал в результате двух пулевых ранений. В область правой подключичной впадины и сквозного в область нижней трети левого легкого, с разрывом левой почки. Пошли, полюбуешься.

Он первым прошел к столу, занял место в изголовье. Поставил на придвижной столик подносик с мозгом, там уже лежали извлеченные из трупа внутренности. Стал возиться над вскрытым черепом.

— Откровенно говоря, мартышкин труд,-бормотал он, не отрываясь от работы.

— Причина смерти ясна как божий день. Но у нас шутят, что самый точный диагноз ставит патологоанатом. Не знаю, зачем с ним реанимация столько возилась... И вообще, как его до операционной живым довезли с такими-то ранениями?

— Пулю извлекли?-для проформы поинтересовался Злобин.

— Угу Еще в операционной. А толку? Как у нас говорят, если пациенту не повезло, медицина бессильна.

Черномор приладил крышку черепной коробки, потом потянул за кожу, собранную в складки под подбородком. Это был самый шокирующий момент вскрытия, Злобин никак не мог к нему привыкнуть. Вместо кругляша из кости и мышц вдруг возникло лицо. Уже не живое, но все же человеческое лицо.

— Вот такой у нас получился красавец. — Черномор стал накладывать стежки, стягивая разрез на макушке. Кожа на лице еще больше натянулась. — Если тебе интересно, у клиента классический синдром де Ланга. Сочетание наследственных пороков развития: задержка роста, умственная отсталость и симптом «лица клоуна». — Черномор провел ладонью по низкому лбу трупа. — Брахицефалия, низкая линия роста волос и густые сросшиеся брови. Типичный случай.

— Иса Мухашев. Кличка — Гном. — Злобин достал сигареты, закурил.

— Знакомый? — вскинул голову Черномор.

— При жизни не успели пообщаться. Он с полгода назад в городе объявился.

— Так, с мордашкой у нас полный ажур. Сейчас мы ему грудину заштопаем, и можно отдохнуть. — Черномор чиркнул ножницами, перерезав нитку. Передвинулся к центру стола.

— Слушай, а что он у него такой маленький? Отрезали, что ли? — поинтересовался Злобин.

— Ты о чем? А! — Он пошевелил синий отросток, едва выступающий у трупа из густой поросли внизу живота. — Действительно, маловат. — Черномор заинтересовался и наклонился ниже. — Не-а. Целехонек. Просто не вырос.

— Думаю, мужик при жизни жутко комплексовал из-за такой пипетки. — Злобин поморщился, выпуская облачко дыма, и добавил: — Из-за этого, наверно, в бандюки и пошел.

— Не знаю, не знаю, Андрюша. С такими вопросами к Зигмунду Фрейду обращайся, а я всего-то патологоанатом. — Он наложил последний стежок на грудине. Полюбовался своей работой. — Замечу, неплохой специалист. Кстати, а откуда узнал, что покойный из бандитов?

— Элементарно, дорогой доктор. — Злобин усмехнулся. — Перед выходом из дома позвонил дежурному узнать новости. Он и обрадовал. Вчера вечером РУБОП освобождало заложника, попутно покрошили четверых, а пятого серьезно ранили. — Злобин указал кончиком сигареты на труп. — Как я понимаю, с этим чернявеньким у нас полный комплект образовался.

— Ага, -кивнул лысиной Черномор. -Четыре тела кавказской национальности уже помыты и мерзнут в холодильнике. Сейчас этого заштопаю — и можно отдохнуть.

— Ну и утро выдалось, как на заказ, — проворчал Злобин.

— А утро, между прочим, добрым не бывает. Особенно в нашей стране и в понедельник, — философски изрек Черномор, сдирая перчатки. — Кофе будешь?

— Не откажусь.

Черномор устремился за ширму. Роба висела на нем мешком, скрывая круглую фигуру, а фартук, перемазанный сукровицей и прочей дрянью, вечно шкрябал по полу. При этом Черномор еще забавно попыхивал, посвистывал и побулькивал при движении, полностью уподобляясь маленькому паровозику из детского парка.

Из-за ширмы раздалось хмыканье, перешедшее в кваканье. Так Черномор хохотал, как он выражался, в полный рост.

— Слушай, Андрюша, анекдот хочешь? — Судя по раскрасневшейся лысине и слезящимся глазам, Черномор в одиночестве уже успел навеселиться всласть.

— Давай, — вздохнул Злобин. Он уже успел смириться с мыслью, что утро и вся неделя вперед окончательно испорчены. Пять трупов выпадали из прогноза.

Черномор пронесся через прозекторскую, ловко маневрируя между препятствиями, и встал напротив Злобина. Чего-чего, а возможности смачно и со вкусом рассказать хохму Черномор не упускал никогда.

— Ты этих шаромыжников на входе видел? — начал он, азартно поблескивая глазками.

— Ну. Уже квасят.

— А, и черт с ними! — отмахнулся Черномор. — Слушай... Вчера вся реанимация изображала из себя сериал «Скорая помощь». Видел, да? «Доктор, мы теряем его. Сестра, катетер номер восемь! Интубирую! Разряд, еще разряд». И прочее в том же роде. Бились, между прочим, над этим чернявеньким. Но то ли его Господь прибрать хотел, то ли бедолага сам таким способом от прокуратуры отвертеться решил — ничего у них не вышло. Кстати, замечу, что никакой врачебной ошибки не было, я так в бумажке и напишу: ранение, не совместимое с жизнью. После РУБОПа он уже был обречен.

— Этот бандюган был обречен еще тогда, когда рубоповцы у его дверей встали. Или гораздо раньше. Когда на первое дело шел, — вставил Злобин.

— Возможно, — легко согласился Черномор. — Но соль не в этом. — Он опять оживился. — Только бедолага отмучился, бригада разошлась чаи гонять. А девочки, как положено, отзвонили в морг и уведомили моих шаромыжников, что в первом корпусе имеется труп. Кстати, трупу полагается часа два отлежаться, а потом можно и увозить. Стали девочки смену сдавать, а трупа-то и нет. — Он выдержал театральную паузу. — Нет, хоть плачь! Девчонки весь этаж пробежали, во все палаты заглядывали. Думали, кто-то сдуру или в шутку туда новопреставленного закатил. Нет нигде!

— А сюда звонили?-подсказал Злобин.

— Звонили, звонили, — закивал круглой, как мячик, головой Черномор. — Полчаса названивали. Молчание. Как в могиле. Короче, бросились сюда. И выяснилось... — Черномор подергал себя за бороду, сладострастно прищурив глазки. — Ты сейчас умрешь от хохота, я обещаю!

— Уже готов. Не тяни.— Злобин решил подхлестнуты рассказчика, изобразив на лице крайнюю степень ожидания развязки.

— Дело в том, что мои помощнички, чтоб им мучиться белой горячкой и на том свете, где-то стырили литр спирта и по такому случаю решили устроить ужин при свечах. А тут звонок. Труп, конечно, два часа подождать может, а моим-то невтерпеж. Они, стало быть, галопом туда и обратно смотались, уволокли труп, никому не доложившись. И сразу за стаканы. Через полчаса они на звонки, как сам понимаешь, уже не реагировали. — Черномор не выдержал и первым захохотал.

— А как девчонки это дело закрыли? — спросил, отсмеявшись, Злобин.

— Очень просто, как русским женщинам и положено. Все сами. Сами дверь взломали, сами убедились, что труп на месте, в журнале отметку сами сделали. Потом остолопов этих выматерили с ног до головы и по шеям разок приложили. — Черномор вытер слезы. — А этим хоть бы хны! Они уже упились до состояния собаки Павлова: только слюни на свет лампочки пускать и могли. Так что когда шестой труп привезли, тут была разлюли-малина. Двери нараспашку, хлопцы в делириуме, сквозняк по всем углам...

— Так что ж ты им с утра пить разрешил?-Злобин вопрос о последнем трупе решил пока приберечь.

— Хуже, Андрюша. Сам же из собственных запасов и выставил. А что ты такое лицо сделал? Мне же с ними еще весь день работать. — Черномор наморщил лоб и философски изрек: — Пьяный мужик худо-бедно, да работает, а неопохмеленного лучше сразу пристрелить.

— Хорошо сказал, надо записать, — похвалил Злобин.

— Ты, извини за вопрос, сам-то не страдаешь? — Черномор цепко, как умеют врачи, посмотрел в глаза Злобину — Выходные все-таки...

— Нет, Яков Михайлович, давно уже нет. И не тянет даже. А на выходные с семьей на рыбалку ездил. Правда, под дождь попали, но все равно отдохнули хорошо.

— Умница, Андрюша, держись. А то ваши орлы пьют так, как моим шаромыжникам и не снилось.

— Бывает, — согласился Злобин. — А что за шестой труп?

— Ой, только не сейчас! — Черномор всплеснул руками, изобразив на лице ужас. — Поимей совесть, Андрей! Я же с семи утра тут пластаюсь. И, обрати внимание, в гордом одиночестве. Санитара у меня нет, как ушел в мае в отпуск, так больше и не видели. Те двое не в счет, только переложить да помыть могут. Режу и шью сам, Клавдия после дежурства отсыпается. Кстати, раньше у меня здесь барышня-машинистка сидела, сразу же протоколы печатала. А теперь где я за такие деньги найду красотку, согласную весь день сидеть среди трупов? То-то! Тебе спасибо, выручил. Только он и спасает. — Он достал из нагрудного кармана диктофон-микрокассетник и хитро подмигнул Злобину