- Спасибо, - сказала я. - Это было бы прекрасно.
      Мужчина открыл мне дверь. Не сказала бы, что мы вошли торжественно, но я двигалась довольно уверенно. Мое лицо ничего не выражало. Под заинтересованными взглядами семи парочек, которых я более или менее знала, мы проследовали к столику и сели.
      Я взглянула на своего спутника при свете настольной лампы с красным абажуром, являвшейся торговой маркой Энрико, и не нашла в его облике ничего нового. Он был стройным, со слегка сутуловатыми плечами, в дешевом, уже поблескивающем в некоторых местах костюме с обтрепавшимися рукавами. Мужчина выставил немного вперед одну ногу, и я посмотрела на ботинок. На нем виднелась аккуратно заделанная картоном дырка. Однако картон уже потерся и намок от вечерней росы.
      Незнакомец проследил за моим взглядом и быстро убрал ногу под стол, затем улыбнулся мне и покраснел.
      Около нашего столика появился Тони.
      - Да? - произнес он, быстро посмотрел на Жозефа и, игнорируя его, спросил:
      - Ты знаешь его, Джоан?
      - Ага, - ответила я. - Он друг папы. Тони ничего не смог сказать, но в его глазах мелькнуло удивление. Он знал меня уже полгода, с тех пор как я начала посещать это заведение.
      - Что принести? - спросил Тони.
      - Две кока-колы, - проговорил Жозеф немного более громко и вызывающе, чем требовалось, но официант покорно пошел выполнять заказ.
      - Это все, что в моих силах, - сказал мужчина, назвавшийся Жозефом. Спиртного позволить себе не могу.
      Фраза была сказана без притворства, но и без отчаяния. Странно, но она разозлила меня.
      - Ладно, - произнесла я. - Так что?
      - Это место для подростков, - заметил Жозеф Вито, оглядываясь по сторонам.
      - Большая часть школьной банды ходит сюда... Ребята без комплексов.
      - А вы с комплексами?
      - Нет. Да.., не знаю. В некотором смысле да, в некотором - нет.
      - Вы немного запутались. Я не о вашем приятеле, - он улыбнулся. - Я не думал, что дочь президента банка может смущаться. Ваш отец самый.., несмущаемый человек.
      Итак, незнакомец знал, кто мой отчим.
      - Он мне не родной отец, - сказала я. - Мой родной отец давно умер.
      Мужчина с интересом посмотрел на меня. Я хотела поговорить с ним и знала, что должна быть осторожной. А в ответ могла получить только такую же осторожность и безличную грусть. Тут вернулся Тони и принес нашу кока-колу. Он поставил бутылку и бокал перед Жозефом, а мой бокал демонстративно наполнил. Мой спутник ничего не сказал, даже не подал вида, что заметил небрежное отношение официанта. Но две складки от уголков его рта, спускавшиеся к подбородку, стали глубже. Я наклонилась и уверенно поменяла наши бокалы. Джозеф поднял глаза.
      - Почему вы сделали это?
      - Не знаю, - смущенно отозвалась я. Но на самом деле я знала, чувствовала, что этот стройный сорокалетний мужчина с мягким голосом заслужил немного нежности - хотя бы малейшего ее проявления - в жизни, которая ничего ему не дала. Ему требовалось сочувствие. Я хотела, чтобы он выпил бокал, наполненный официантом.
      - Вы часто приходите сюда?
      - Я здесь впервые. Ехал домой и увидел огни, - Жозеф развел руки в стороны жестом одинокого человека. Они были у него тонкие, с изящными, почти женскими пальцами, и лежали на скатерти, словно маленькие прозрачные креветки.
      - Вы живете здесь.., в Моронвилле? - вопрос вырвался у меня неожиданно.
      - В Моронвилле?
      - Так ребята называют Ширфул Вистас, - пояснила я. - Это ничего не значит.
      - Да. Я живу здесь, - Жозеф посмотрел на меня. - Я даже работаю на металлургическом заводе.
      Почему-то я не могла представить его рабочим. Тонкие пальцы, стройное тело, круглые плечи, усталое лицо и, главное, этот голос, как бархат, вьющийся вокруг меня, согревающий каждым мягким, чистым словом. Я и не подозревала, как мне было необходимо слышать хороший английский.
      Забавно, что до встречи с Жозефом мне никогда не доводилось сталкиваться с приличным американским языком, незасоренным местным жаргоном. Голос моего нового знакомого звучал легко, прозрачно.
      Джозеф мог бы работать диктором.., но на хорошей радиостанции, а не на одной из тех, которые вещают на нас из Манхэттена.
      Я попыталась мысленно увидеть Жозефа на заводе, но бросила эту затею. Невозможно было представить его обнаженным по пояс, питающим огненную утробу монстра, или даже работающим на одном из кранов, дергающим рычаги и поднимающим ковш с расплавленным металлом. Видимо, он понял, что происходило в моей голове, потому что опять улыбнулся своей особой улыбкой.
      - Я работаю не на самом заводе, - пояснил Жозеф. - Я бухгалтер. Клерк в отделе зарплаты.
      Это было более подходящее для него занятие, хотя я все равно не могла понять, почему такой образованный человек должен выполнять подобную работу (как я выяснила, заработная плата бухгалтера была гораздо меньше, чем у рабочего).
      Я ничего не сказала, только отхлебнула ставшей уже теплой кока-колы и посмотрела на Жозефа.
      Импульс шел постепенно, но он рос, расширялся, пока не заполнил меня, нерациональный, побуждающий, и я не знала, что с ним делать, откуда он взялся. Ощущение напоминало щекотку, и мне очень хотелось почесаться.
      Я положила свою ладонь на правую руку Жозефа, лежащую на покрытом скатертью столике, и стала держаться за нее, испытывая непонятное облегчение. Что-то полыхало внутри меня, и я могла закричать, но легко, без страдания.
      Жозеф не убрал свою руку. Наверное, я умерла бы, если бы он сделал это, потому что это была глупость, противоречащая всему, чему меня учили. Словно кто-то посторонний вселился в мое тело, а я смотрела со стороны и с небольшим испугом наблюдала, что случится дальше.
      А дальше случилось то, что большой палец Жозефа стал поглаживать тыльную сторону моей ладони, очень осторожно, по-дружески, и по какой-то причине этот маленький жест отодвинул все на задний план, и жизнь опять стала прекрасной.
      Наступила долгая пауза. Из музыкального автомата послышалась новая мелодия, приятный вальс. Мы встали, вместе вышли на площадку и начали танцевать.
      Жозеф осторожно держал меня на приличном расстоянии от себя.
      Я не обращала на это внимания. Так было лучше. Он танцевал очень хорошо, приятно, с новым для меня самообладанием и улыбался мне.
      - Я не танцевал уже лет десять, - наконец проговорил Жозеф. - Это все равно что танцевать с дочерью.., если бы у меня была дочь. Но она не выглядела бы такой симпатичной, как вы.
      Я уже знала, что он был женат.
      Хочу оставаться до конца честной: мне было наплевать на это.
      Я почему-то боялась испытать разочарование, если бы он оказался холостяком.
      Если вам хочется назвать меня сумасшедшей запутавшейся девчонкой, пожалуйста. Я знаю, что в тот вечер все шло хорошо и правильно. Все абсолютно правильно. И мне плевать, что вам приходит в голову. Тот вечер, когда мы с Джо впервые танцевали, был самым лучшим в моей жизни.
      - Я не чувствую себя твоей дочерью, - мягко произнесла я, и он опять улыбнулся, не насмешливо, нежно. Я прижалась к нему, и мы продолжили танец. Тело Жозефа оказалось костлявым под дешевым костюмом, и я чувствовала, как билось его сердце.
      Теплая рука моего партнера лежала у меня на талии и успокаивала. Словно по собственной воле она нашла больное место и замерла на нем, чтобы помочь мне.
      Музыка смолкла. Я заморгала. Мы молча вернулись к своему столику.
      Я почти слышала шепот со всех сторон, пока мы шли, но мне было наплевать. Я улыбнулась Джо, и он взял меня под руку. Мы двигались смело и элегантно, словно актеры в пьесе или танцоры в классическом балете.
      Привлекательность Жозефа делала возможным все. Так было во все последующие вечера. Так происходили прекрасные и одновременно ужасные вещи. Он всегда знал, чего я хотела. Это совсем не походило на женскую интуицию. Ну, знаете, когда что-то озадачивает вас, очень не нравится вам в вашей матери или старшей сестре, когда вы молоды и делаете то, что вообще-то не должны делать, или думаете о том, о чем не должны думать, а мама, кажется, строго следит за вами. Но с Жозефом все было по-другому, осознанно, словно за несколько недель до нашей встречи он изучал семнадцатилетних девушек в целом, и Джоан Палма в частности.
      Я никогда не говорила ему об этом. Думаю, об этом и не стоило говорить.
      Мы снова сели за столик. Тони уже ждал нас. На этот раз он не стал сдерживаться.
      - Ты уверена, что знаешь этого парня? - опять спросил он. - Он не ахти как прилично выглядит, мисс Палма. Я могу лишиться лицензии.
      Я ждала, что Джо что-нибудь скажет, но он молчал. Казалось, мой новый знакомый замкнулся в себе, как делает мама, когда Эллиот начинает нападать на нее. Я посмотрела в лицо Тони и медленно, с достоинством проговорила:
      - Мы знакомы уже несколько лет. И мой отчим знает его уже несколько лет. Моя мать чуть было не вышла за него замуж. Она знает его всю свою жизнь. И нам не нужно от вас ни кока-колы, ни счета. Мы хотим поговорить наедине.
      Спасибо.
      Это была настоящая речь. Старина Тони покраснел до ушей и с оскорбленным видом удалился.
      - Эй, - воскликнул Джо, - хватит защищать меня. Я могу сам о себе позаботиться.
      Но ничего он не мог.
      Потом я поняла, что все время, пока буду знать его, мне придется ему помогать, разрешать подобные маленькие (и крупные тоже) проблемы социального характера. Но мне все равно. Ответственность сделала меня серьезной, хотя это действовало на нервы.
      - Конечно, можешь, - сказала я. - Только ты здесь посторонний, а меня все знают.
      Мне больше не требовалось брать его за руку - танец унимал этот мой зуд. Вдруг я почувствовала себя усталой, смертельно усталой и взглянула на часы. Пятнадцать минут двенадцатого. А в пятницу полночь считается колдовским часом. Я не боялась случайно превратиться в тыкву, просто сегодня мне не хотелось расстраивать Эллиота.
      - Я должна возвращаться домой.
      - Я отвезу тебя.
      Жозеф полез во внутренний карман пиджака и достал - среди прочих вещиц маленький потертый женский кошелек из какого-то темного кожзаменителя. Он выглядел изрядно поношенным, блестящим и патетическим. Жозеф щелкнул застежкой из когда-то позолоченного металла и после коротких поисков вытащил из глубин кошелька пятидесятицентовую монету. Нелепо и в то же время странно естественно монета оказалась такой же потертой, как сам кошелек.
      Жозеф положил ее на скатерть, и я почувствовала, как ему хотелось дождаться сдачи. Но он не стал делать этого. Тони не пришел со счетом Рэя, и я догадалась, что он, видимо, решил придержать его.
      Рэй считался одним из самых состоятельных юношей в округе (кажется, я уже говорила об этом). Официант знал, что он обязательно вернется.
      Я быстро поднялась. Десять центов не являлись для меня таким большим убытком, как для Джо, и я не хотела присутствовать при том, как Тони швырнет ему сдачу, не хотела видеть новую неприятную сцену.
      Жозеф взял меня под руку, и мы вышли, на этот раз не торжественно, а с некоторым беспокойством.
      Его машина была припаркована в дальнем конце квартала. Если это было возможно, воздух стал еще тяжелее, приобрел медный привкус - предупреждение о надвигающейся грозе.
      Было тепло, и я обрадовалась возможности немного прогуляться.
      Я споткнулась о какие-то камни, и Джо опять взял меня под руку. Мы подошли к его машине. Он открыл мне дверцу. Автомобиль оказался таким же, как и другие вещи Жозефа. Очень старый, аккуратно заделанный, скрупулезно вычищенный и хорошо работающий. Выпуск 1940 года. Я неплохо в этом разбиралась.
      Внутри я вдруг почувствовала, что что-то давит на мое левое колено, посмотрела вниз и увидела старомодную рукоятку переключения передач с бесцветным пластиковым набалдашником на конце. Джо сел за руль и включил фары. Старый двигатель ровно, даже немного сентиментально заурчал. Мы двинулись с места, повернули направо и покатили по дороге со скоростью около двадцати миль в час. Старые фары пробивали почти оранжевыми лучами туманный воздух.
      Я опустила стекло и откинулась на спинку сидения, обтянутого потрескавшейся искусственной кожей. Джо молча ехал к центру Ширфул Вистас.
      - Расскажи мне о себе, - попросила я. - Зачем ты приехал к Энрико?
      - Это длинная, грустная история, - он на мгновение резко повернул голову ко мне, потом снова стал следить за дорогой. Вероятно, мой новый знакомый был добросовестным водителем. Джо снова засмеялся своим злым, почти потусторонним смешком. - Но, думаю, все, связанное со мной, грустно, - он повернул налево. Я знаю, где ты живешь. Проезжал мимо твоего дома и восхищался сотни раз.
      - Я его ненавижу.
      - Все мы ненавидим места, в которых живем, когда там нет любви.
      У Джо была манера говорить самые необычные вещи так тихо, что они сначала не воспринимались, а их глубокий смысл становился ясен лишь через несколько секунд. Все время, сколько я его знала, мне приходилось сохранять двойное восприятие, как какому-то третьеразрядному актеру, играющему комичного дворецкого.
      - Расскажи мне все. Расскажи свою грустную историю. Мне можно не появляться дома до полуночи.
      Джо притормозил и закурил. Я знала, что он хотел сказать мне что-нибудь о машине, о том, как неожиданно мы встретились, о душном воздухе, о тепле и уюте в автомобиле. Но ток, протекавший между нами, не прекращал свое движение ни на минуту. Обычно, когда, общаясь с мужчиной, испытываешь такие ощущения, рано или поздно что-то происходит и все портит. Но тогда все мелочи, злоба и смущение, которые могли нахлынуть на нас, не нахлынули, и мы чудесным образом избежали необходимости ослаблять ток, протекавший между нами.
      Я прекрасно осознавала, что Джо в два с лишним раза старше меня. Я встречала мужчин ( например, наш учитель химии), стремившихся скрыть свой возраст, но не с помощью окрашивания волос или чего-нибудь в этом роде, а поведением, манерой речи.
      Жозеф Вито таким не был. Он использовал весь свой опыт, чтобы установить между нами непринужденные, добрые отношения и добился успеха.
      Этот человек оказался ужасно одиноким.
      Оглядываясь назад, я теперь понимаю, что с того момента, когда он в машине начал рассказывать о себе, забыв о возрасте слушательницы, все было предопределено. Но это, конечно, лишь взгляд в прошлое. А тогда я знала только одно - Джо собирался выдать мне самый потрясающий комплимент в жизни и рассказать о себе, честно, без назидательных интонаций. Это было исключительное чувство.
      - Особенно рассказывать-то нечего. Я должен деньги. Не много. Я несчастлив.
      - Ты женат?
      - Конечно.
      - Но жену свою не любишь? - я была готова откусить себе язык, поскольку чувствовала, что зашла слишком далеко, но Джо достойно принял мой вопрос, - Не люблю, - наконец ответил он. - С ней не все в порядке... Я люблю ту, которая раньше была моей Марией.
      - Прости.
      - Ничего. Кроме редких моментов прояснения она вполне счастлива.
      Я заметила, как Джо сжал руль.
      - Я, как и ты, итальянского происхождения, - сказал он. - Женился десять лет назад. Мария надеялась на меня. Все на меня надеялись. Случались неприятности, но каждый считал, что у меня все в порядке, что я смогу выбиться в люди, сделать карьеру, словом, поймать случай за вихор, - Джо сделал паузу. Выражение его лица показалось мне банальным, пародийным. - Пять лет назад Мария забеременела. Врачи предупреждали меня, - после короткого молчания голос Жозефа стал вдруг резким, неожиданно сильным, резко контрастирующим с его обычной монотонной манерой речи. - Они говорили мне, что не гарантируют ее безопасность. Но я очень хотел ребенка. Мне он был просто необходим.
      Джо замолчал. Но я понимала все, даже лучше, чем если бы он продолжал рассказывать. Его жизнь прокручивалась передо мной за потрескавшимся, запыленным лобовым стеклом машины.
      - В общем, я рискнул ее жизнью. Ребенок умер. Она должна была умереть тоже.
      Джо опять умолк, и я почувствовала, что он едва сдерживает слезы. Мы оба как бы наблюдали за вереницей его несчастий. Я взяла Жозефа за руку и задержала ее в своей.
      - Но она не умерла. Три дня она жила с температурой восемьдесят градусов <По Фаренгейту>. Это было невероятно. Даже врач признал это. Никто не мог пережить такой жар, но Мария выжила. Они обкладывали ее льдом, и через некоторое время температура спала. Но сначала она спалила ее мозг.
      Джо смотрел на медленно тянувшуюся впереди дорогу.
      - Мария вполне счастлива, думает и ведет себя, как ребенок. Она любит разные яркие, блестящие вещи типа холодильников и пачек от сигарет. Все торговцы знают ее и регулярно заходят, когда меня нет дома. У нас уже есть три комплекта Британской энциклопедии.
      - Милые люди, - мягко заметила я.
      - Их нельзя винить. Мария - великолепный заказчик. Именно для таких делается реклама.
      Ребенок с покупательной способностью взрослого.
      Он опять улыбнулся, и эта улыбка вонзилась мне в сердце, словно нож.
      - Но она... - я заколебалась. - Если с ней не все в порядке, разве ты не можешь защитить себя от нее?
      - Нет, - коротко ответил Джо и добавил:
      - Я не могу этого позволить.
      Мы почти подъехали к моему дому. Я попросила Джо остановить машину. Он покачал головой.
      - Лучше я подвезу тебя прямо к дому. Мне не нужно было рассказывать.
      - Пожалуйста.
      - Джоан... Не глупи, девочка. Позволь мне довезти тебя до дома.
      - Останови машину.
      Он тихо вздохнул и притормозил у тротуара. Люди спали под кирпичными и деревянными скорлупами домов. Кое-где, правда, еще виднелись сонные квадратные желтые глаза окон, открытые звездам. Молнии сверкали, как бешеные, и собиравшаяся весь вечер гроза стала совсем близкой.
      - Расскажи мне еще что-нибудь, - попросила я.
      Джо выключил фары, и мы сидели в темноте.
      Справа шептались деревья. Откуда-то доносилось журчание воды. Ночные животные вскрикивали на неопределенном расстоянии от нас. Акустика в машине усиливала голос Жозефа. Он нервно усмехнулся. Звук получился тихим, плоским.
      - Я получаю семьдесят пять долларов в неделю, - произнес Джо. - Я в долгах, Джоан. Должен почти пять тысяч долларов. Ума не приложу, как при таком жаловании мне удалось убедить людей дать в долг. Все перешло к Марии. У нее инстинкты сороки.
      - В какую ты ходил школу? - спросила я и чуть не рассмеялась, потому что задала этот вопрос словно одному из своих одноклассников или, по крайней мере, сверстников. - Я имею в виду.., где ты получил образование?
      - В Колумбии, - ответил он с отсутствующим видом.
      - Искусство?
      - Английский.
      Я почувствовала, как Джо напрягся. Видимо, я застала его врасплох.
      - Не понимаю. С высшим классическим образованием...
      Я позволила, чтобы можно было проследить за этой мыслью.
      Он завел двигатель.
      - Лучше я отвезу тебя домой.
      Но я взяла его за руку, наклонилась вперед, перегнулась через рукоятку переключения передач и выключила зажигание.
      - Я могу дойти отсюда пешком. Здесь всего несколько ярдов.
      - Джоан, - Жозеф повернулся ко мне и положил руки мне на плечи. - Джоан, мне сорок два года. Я женат. Зачем ты делаешь это?
      - Потому что я должна, - ответила я не вполне честно, обняла Джо за шею и прижала его трагический рот к своим губам.
      Не знаю, как долго длился наш поцелуй, но когда все закончилось, я поняла, что нашла человека, которого искала, совсем не торгуясь. Что бы теперь ни случилось, это стоило того. Я была женщиной.., почти.
      Остальное произойдет, как только я все приготовлю. Колебания не мучили меня при принятии этого решения. Все было как-то предопределено.
      Я отпустила Джо. Он уткнулся лбом в руль и начал плакать. До этого я никогда не видела плачущих мужчин и испугалась. Наконец, стараясь подавить рыдания, Жозеф заговорил:
      - Мне не нужно было приезжать туда. Я поняла, что он почти забыл обо мне и говорил с каким-то своим богом, с тем, кто мучил его спокойствием, терпением, пронзал мечом его собственного характера, резал его на куски день за днем, неделю за неделей.
      - Мне не нужно было приезжать туда, - повторил Джо. - Я старался, держался подальше от этого места. Бог свидетель, как я избегал... Восемь лет. После восьми лет.., это слишком много, - он повернулся ко мне. Его белое лицо блестело в призрачном свете. - Ты не реальна. Ты ведьма в облике ребенка. Ты всю жизнь мучаешь меня.
      - Беда, - нежно произнесла я. Мне до сих пор это не понятно. Я должна была перепугаться до смерти. Перед глазами должны были вспыхнуть красные огоньки. Но на самом деле я оставалась спокойной, словно разговаривала с маленьким мальчиком. - В чем беда?
      - Я сидел в тюрьме, - ответил Джо и опустил голову на руки. Его голос словно сочился сквозь пальцы. - Почему ты не оставишь меня одного?
      Тогда мне следовало уйти. Это был мой последний шанс - уйти, поступить так, как просил Жозеф.
      Но я не двинулась с места. Когда-нибудь мне станет ясно, почему. Но я не двинулась с места, а вместо этого отняла одну руку Джо от лица, разбила его слабенький человеческий щит и спросила:
      - За что?
      Он не ответил, повернулся ко мне и схватил меня. На этот раз поцелуй получился почти диким, пожирающим, и я знала, что зашла слишком далеко, позволила себе пойти с ним... Не.., не знаю, как объяснить... Я позволила Джо наполнить меня собой в надежде, что это поможет, исцелит. Когда бесконечность исчезла, он сказал очень просто:
      - Ты знаешь, за что.
      Я действительно знала. Мне даже не требовалось выражать это словами.
      Я откинулась на спинку сидения, вдруг ощутив себя невероятно усталой, и произнесла:
      - Мне пора идти.
      - Знаю, - Джо выглядел теперь немного отчужденным. - До свидания.
      - До скорой встречи.
      - Нет, - отозвался он. - Нет, Джоан. Никогда. Никогда... Ты не знаешь, что делаешь.
      - Знаю, - возразила я, вылезла из машины и просунула голову в открытое окно. Джо смотрел в никуда, сжимая и разжимая пальцы.
      - Я должна увидеть тебя еще раз, - мягко сказала я, - потому что я влюбилась в тебя.
      Джо пошевелился на сидении, отвернулся от меня, и я услышала странный, мощный звук, нечто среднее между стоном и рыданием.
      - Я рада, что ты любишь молоденьких девочек, - произнесла я. - Это здорово. Неплохо, и я рада, - мой голос снизился до шепота. - А еще, больше я рада, что понравилась тебе. Ты полюбишь меня, Жозеф. Клянусь, полюбишь.
      - Ты говоришь не как ребенок, - донеслись из машины слова Джо. - Ты говоришь совсем не как ребенок. Бог помогает мне. Я люблю тебя.., полюбил, как только увидел, - он говорил пылко, почти кричал. - Но на твоем месте могла оказаться любая, маленькая дурочка. Любая другая, такая же молоденькая, симпатичная и желанная, как ты.
      Грянул гром. Небо раскололось пополам. Мне пришлось закричать, чтобы быть услышанной среди внезапного грохота и шума дождя.
      - Но это я! Это я!
      Я увидела, как Жозеф взялся за ключ зажигания и вытащила голову из окна. Старая машина тронулась, а я осталась под проливным дождем. Она повернула и начала тяжелый путь к дому Жозефа, где Мария (замкнутая женщина с замкнутым, ничего не выражающим лицом) ждала своего мужа с детским недовольством.
      Я почувствовала, что совсем промокла и направилась к дому.
      Мне хотелось, чтобы Эллиот разволновался. Да, он получит красивую шуточку. Я шла целую минуту, а когда оказалась перед парадной дверью, поняла, что случилось.
      Мне казалось, будто я дурачилась, сказав Джо, что люблю его, считала это частью плана.., мести и приключения. Но это была правда. Как-то странно, в течение тех сорока пяти минут, пока я шла к дому под хлещущим дождем, это стало правдой.
      Я любила Джо. Но уже потеряла его и хотела вернуть.
      Я открыла дверь. За ней царила тишина. Часы пробили полночь, когда я на цыпочках поднималась по лестнице. Мне не хотелось будить маму. Но я знала, что Эллиот ждет, не спит и то и дело посматривает на светящийся циферблат часов (подаренных ему на одном из торжественных обедов). Однако говорить с ним тоже не хотелось. Нужно было о многом подумать.
      Глава 2
      - Проклятье!
      Меня разбудил голос отчима. Я взглянула на часы. Половина девятого. По соглашению (добытому слезами и скандалами за шестнадцать лет моей жизни) в выходные я могла поспать подольше.
      - Проклятье, - повторил отчим. Он ораторствовал перед мамой, что делал очень часто, особенно по субботним утрам, когда ходил за ней из комнаты в комнату, высказываясь хорошо поставленным голосом, выражая свои взгляды на все от секса до политики на пределе возможностей своих легких.
      - Жалуются мне целый день. У них нет мужества наладить свою жизнь, и они приходят для этого в банк, а потом еще удивляются, почему мы их отсылаем. "Нам они необходимы, мистер Палма. Нам необходимы эти деньги!" Как часто мне приходится это слышать! И в своем собственном доме тоже. От тебя и от ребенка. Как будто вы не можете укладываться в свой недельный бюджет. Сто десять долларов в неделю только на хозяйство. Я не потерплю этого. Достаточно того, что я должен выслушивать жалобы весь день на работе, а хныканья в собственном доме не потерплю.
      Послышалось приглушенное бормотание мамы.
      - Но Белла стоит тебе пятьдесят долларов в неделю. Я понимаю в этом, дорогая, больше чем ты. У тебя когда-нибудь была горничная до того, как ты вышла за меня замуж?
      Я прикрыла уши, чтобы ничего не слышать, но голос Эллиота звучал довольно пронзительно. Он обладал актерским тембром.
      Наступила короткая пауза, потом раздалось новое раздраженное мычание или, возможно, тут для определения больше подходит слово "фырканье". Эллиот единственный известный мне человек, который четко произносит междометия. Его "фи!" заслуживает большого признания. Буква "х" слетает с губ многозначительно, со слюной.
      - Выключи эту дрянь, - заревел Эллиот. - Не выношу радио и телевизор по утрам. Можешь смотреть и слушать свои глупости, когда меня нет дома, но два утра в неделю я, к сожалению, живу здесь. Мне необходимы тишина и покой.
      Затем послышался звук, которого я боялась. Отчим выключил радио, пока то еще не успело нагреться, и мама заплакала. Горестные, безнадежные рыдания. Я сжала под одеялом кулаки, попыталась ни о чем не думать и снова заснуть. Бесполезно. В семействе Палма занимался еще один новый день. Первый акт рыдания мамы - закончился.
      Теперь пришло время второго. Я сбросила с себя одеяло, встала, прошла в ванную и почистила зубы. Это не помогло мне, пока я не увидела свои посиневшие, покусанные губы, пока не провела языком по болящим, нежным местам и не вспомнила вчерашний вечер. Он показался мне вполне естественным, и купание у меня получилось уже веселое.
      Через десять минут я забыла о рыданиях мамы внизу. Как много дней начиналось именно так: плач мамы, моя безнадежная, бессильная злоба. Сегодняшнее утро ничем не отличалось от предыдущих. Очень скоро я преподнесу Эллиоту сюрприз, который заставит его заткнуться.
      Я вытерлась перед большим зеркалом, критически оглядела свое обнаженное тело, втянула живот, погладила груди, отбросила волосы со лба и попыталась представить чувства и действия мужчины, если он увидит меня в таком виде. Затем я вспыхнула, поежилась в теплом, влажном воздухе и стала торопливо одеваться. Голод терзал меня, и я чувствовала, что должна выпить кофе перед нашим субботним завтраком.
      Я связала волосы в два свиных хвостика (Эллиоту это нравилось, а мне не хотелось сегодня утром его расстраивать) и спустилась по лестнице. Услышав мои шаги, мама перестала плакать. Я заперла свою ненависть в надежный шкаф, где она всегда хранилась, запыленная, готовая в любой момент вступить в действие, и даже смогла улыбнуться Эллиоту и маме, словно все было нормально, словно мы жили в дружной, идеальной семье, как утверждал (будь он проклят!) мой отчим. Мама вытерла глаза и выдавши из себя улыбку.
      - Доброе утро, дорогая, - произнесла она. - Вчера вечером шел дождь, а утро сегодня прекрасное.
      Я подошла, поцеловала ее в серую щеку, пахнувшую умершими надеждами, ушедшими навсегда воспоминаниями, и улыбнулась (да, мне даже удалось изобразить вторую улыбку) Эллиоту.
      - Я попала под этот дождь.
      - Возможно, вот в чем причина, - сказала мама Эллиоту.
      - Это не оправдание, Грейс. Она должна учитывать случайности.
      - О чем вы? - спросила я.
      - Дорогая, кажется, ты вчера пришла домой поздно, - мама сделала в воздухе вялый, неопределенный жест. - Я спала, но Эллиот слышал...
      - Держу пари... Просто держу пари... - произнесла я, принюхиваясь. - Кофе?
      - На кухне, - ответила мама торопясь уйти, пока не разразилась гроза, если ей было суждено разразиться. - Я принесу тебе еще и вареные яйца.
      - Семь минут первого, - заявил Эллиот.
      - Твои часы спешат, - я злилась, возражая ему.
      - Мои часы никогда не врут, и ты отлично знаешь это. Двенадцать - крайнее время, - последние слова были произнесены неожиданным, приглушенным тоном, который я называла змеиным шипением Эллиота. Его неожиданность производила впечатление только в первый раз: переход от драматической злобы к шипящему напору, но после второго и третьего раза к нему привыкали. Но с мамой он срабатывал всегда. Подобный тон мог вызвать у нее истерику в течение пяти минут. Последнее время я стала считать его забавным...
      Однако мне никак не удавалось избавиться от страшной дрожи в животе.
      - Ничего особенного, - отозвалась я. - Просто я гуляла с Рэем, и мы опоздали домой из-за дождя. Нам пришлось ехать очень медленно.
      Я была невиновна, и Эллиот нахмурился, поскольку ничего не мог больше сказать.
      - Мне придется поговорить с этим молодым человеком, - заявил он, продолжая строить из себя судью.
      - Эллиот, пожалуйста, не надо, - я чувствовала, что мой голос звучал достаточно раздраженно, но мое сердце стучало от страха.
      А если он позвонит Рэю и обо всем узнает? Я еще не приготовилась к этому... Пока не приготовилась.