Внизу – передний край

Прошла и напряженность на плацдарме. Наземные войска остановили контрнаступление фашистов. Больше двадцати километров им нигде не удалось продвинуться.

Понемногу улучшалась погода, и у летчиков опять началась работа – в воздухе частенько появлялись одиночные фашистские бомбардировщики. Они обычно шли в облаках, выходили вниз на короткое время, сбрасывали бомбы и снова уходили в облака. Поймать их было затруднительно, но истребители поднимались и не теряли надежды на встречу…

Шли на высоте четыреста метров. Совсем рядом, метров на десять выше, простирался ровный пласт густых, как сметана, облаков. Нас подняли по шуму мотора, донесшемуся из облаков, – над аэродромом прошел «Юнкерс». Где он сейчас? Попробуй найди! С земли приказали продолжать патрулирование, и мы пошли на запад, поближе к линии фронта. «Черта с два тут увидишь, – подумал я, поглядывая вокруг. – Не такие они дураки, чтобы ждать, пока их поймают.

Сбросят – и снова в облака. Вниз они не пойдут…» Я посмотрел вниз, на землю. Там километрах в полутора от нас в черной осенней степи что-то блеснуло в нескольких местах и потухло, а вокруг этих вспышек сразу же образовались белые и черные концентрические круги. «Как в учебниках звуковые волны рисуют… Да это же бомбы взорвались!»

– Виктор, слева видел разрывы бомб?

– Видел… Какой-то «ас» даже из облаков не вышел, бросил в божий свет как в копеечку, – ответил Королев и внезапно скомандовал: – Разворот вправо!.

Королев развернулся градусов на тридцать вправо. «Что он там увидел?!» – удивился я. Воздушное пространство впереди было так же пустынно, как и вокруг Виктор продолжал маневрировать, подворачивать самолет то вправо, то влево, подошел к самым облакам. И тут я увидел, что метрах в двадцати впереди носа самолета Виктора из облаков торчат… «лапти»! Шасси «Юнкерса», как приклеенные к нижней кромке облаков, висели в воздухе. Но облака были настолько плотные, что сам бомбардировщик не просматривался. Только сзади «лаптей» ровный слой облаков взвихривался, колебался… Естественно, и фашист не видел землю, думал, что он неуязвимый идет в облаках…

Виктор закончил маневрировать, приподнял нос своего самолета. В прицеле чуть ниже центральной марки висели ноги «Юнкерса». Сама центральная марка смотрела в облака. Там, за их тоненьким слоем, должен быть фюзеляж бомбардировщика… Виктор нажал гашетку. Красные ленты трасс вырвались из носа его самолета и тут же исчезли в ровном светло-сером слое. Вслед за трассой вверху исчезли и ноги «Юнкерса», а самого Виктора прилично-таки тряхнуло воздушной волной.

«Ушел, сволочь!» – со злостью подумал Виктор, отдавая ручку от себя: ему вовсе не хотелось испытать «прелесть» столкновения с бомбардировщиком в облаках.

– Отворачивай, Витька! – крикнул я. Виктор рванул «ястребок» влево и в тот же миг увидел, как совсем рядом из облачности вывалился «Юнкерс».

За какие-то доли секунды «Юнкерс» успел перевернуться на спину и сейчас с отрицательным углом пикировал к земле, а за ним тянулась слегка изогнутая полоса черного дыма. Эта зыбкая полоса как бы отмечала последний путь гитлеровцев.

Это действительно был их последний путь. Сколько ни смотрели летчики, парашютистов они так и не обнаружили.

– Теперь-то можно и домой идти! – передал Виктор.

– Хорошо, что я всегда привязываюсь плечевыми ремнями и стопорю их. А то бы… – донеслось из-за закрытой двери.

Первым, кого мы увидели, спустившись в землянку, был Чугунов. Освещенный с одной стороны тусклым серым светом, проникавшим сквозь маленькое окошко, а с другой – красными отблесками огня из железной бочки, поставленной на-попа и заменявшей печку, он размахивал руками и с увлечением рассказывал о своей вынужденной посадке.

– Привязывайся!.. Так и посмотреть назад не сможешь, не увидишь, кто и когда собьет. И садиться-то не придется!

– Зачем же тогда эти ремни сделаны, если не привязываться?

– Для спроса… Ты лучше скажи, почему садился не на аэродром, а в эти ямы? – вместо ответа спросил его Архипенко.

По докладу механика, приехавшего два дня назад, когда положение на плацдарме еще не было таким определенным, он знал, что Чугунов вполне мог сесть на аэродром, но почему-то отвернул в противоположную сторону. Кроме того, все механики, наблюдавшие за полетом с земли, в один голос заявляли о хорошей работе мотора. Так что и причины для вынужденной посадки вроде не было. Однако инженеры были уже на новом месте базирования, посылать специальную комиссию для выяснения причин не было возможности, и самолет просто списали…

– Куда ж еще мне было садиться? До аэродрома бы не дотянул, а эта площадка сверху показалась ровной…

– Давай, Женька, готовься. Сейчас вылет будет. Пойдем восьмеркой на прикрытие, – сказал Виктор, подходя к самолету моему. – Вон идут уже все.

Из землянки выходили летчики во главе с командиром эскадрильи.

– Королев, давайте быстренько по самолетам! Сейчас полетим! – закричал Архипенко издали.

Взлетели звеньями и сразу пошли в район прикрытия – высота облачности была всего восемьсот метров, и терять время на набор не приходилось. Я чувствовал себя спокойно. Идет восемь истребителей. Это же сила! Я не летал в составе такой большой группы, и мне казалось, что больших групп истребителей и не бывает. Прошли и те времена, когда они расходились по парам и теряли друг друга из виду. Ежедневно проводились разборы полетов и воздушных боев, и всем стало ясно, что для хорошего взаимодействия необходимо группу держать в кулаке, выделяя часть сил для прикрытия основной ударной группы. Такая группа должна идти в стороне и с превышением не менее шестисот метров, чтобы в случае необходимости, набрав скорость на пикировании, нанести решающий удар во время воздушного боя. Сейчас, при низкой облачности, выделение такой группы было невозможным.

Недолго продолжались мои размышления по этому поводу. Впереди, еще на нашей территории, показались вражеские самолеты. Двадцать «Ме-109» встречали нас на подходе к цели. Они, видимо, пришли на расчистку воздуха, чтобы обеспечить безнаказанность действий своих бомбардировщиков.

– Атакуем! – передал Архипенко, и вся восьмерка врезалась в строй «Мессеров».

Началась настоящая свалка. Стесненные с одной стороны облачностью, а с другой – землей, истребители кружились в небольшом замкнутом пространстве. «Мессеры» сначала действовали нахально. Как же! Их двадцать против восьми! Они даже бравировали своим мастерством. Вот один из них зашел в хвост «ястребку» Лусто и, перед тем как стрелять, перевернул самолет на спину. Я, мол, и с перевернутого положения собью этого Ивана! Но очередь, выпущенная Королевым, положила конец ухарству фашиста. Так, в перевернутом положении, он и падал до самой земли.

Я не мог сам атаковать. Ведомый должен прикрыть своего ведущего, обеспечить Королеву безопасность маневра…

Впервые я участвовал в таком жарком воздушном бою. Даже при сопровождении «пешек» было легче. Тогда «шмиты» лезли снизу. Их было относительно меньше, если брать по количеству наших истребителей. А главное, тогда воздушный бой велся в гораздо большем пространстве по вертикали и горизонтали.

Я следил за всеми самолетами, вертел головой на триста шестьдесят градусов, как любили говорить летчики. «Хорошо, что меховую куртку снял перед вылетом, не повернуться бы…» – мелькнула где-то в подсознании и тут же исчезла мысль. Намокший от пота воротничок гимнастерки резал шею, и я рванул его, обрывая пуговицы.

– Витька! «Худой» справа!

Королев рванул свой «ястребок» влево. С концов плоскостей срывались полотнища сжатого маневром воздуха. Но и «Мессер» не хотел отставать. Он тоже потянул ручку так, что белые полотнища сжатого воздуха стали срываться не только с концов плоскостей, но и со стабилизатора. «Ну и-ди, и-ди…» – бормотал я, вынося центральную марку прицела так, чтобы она легла перед носом «Мессера». «Так…» – И нажал гашетку. Огненные струи полоснули воздух впереди фашиста, ударили по самолету.

– Женька! «Шмит» в хвосте! Предупрежденный Королевым, я рванулся в сторону. Мимо пронесся шквал огня, выпущенного фашистским истребителем.

И снова все сначала… Сначала? Нет. Фашисты как-то быстро потеряли охоту драться, стали уходить в облака, в сторону от поля боя. И вскоре только восемь краснозвездных «ястребков» остались над передним краем. Только они? Нет! Внизу – передний край. Наши войска ведут наступление, и обязательно должны прийти фашистские бомбардировщики. «Шмиты» ведь не просто так приходили…

– Федор! С юга идут «Юнкерсы»! – раздался в наушниках голос Виктора.

– Вижу, – отозвался Архипенко. – Прикрывай, Королев, атакуем! – и повел свою четверку в атаку на бомбардировщиков.

«Ю-87» шли почти под самыми облаками. Сначала всем показалось, что прикрытия возле них нет. Так подумал и Королев.

– Внимание! Атакуем сзади! – передал он по радио и развернулся для атаки.

В тот же момент я увидел четырех устремившихся к ним «худых». А сзади шли еще два «Фоккера».

– Виктор, «шмиты»!

– Уходим в облака! – быстро сориентировался Королев: выходить из-под атаки противника больше было некуда. Обязательно попали бы под огонь стрелков с бомбардировщиков.

Я взял ручку на себя и тут же оказался в непроницаемом молоке. Мне никогда не приходилось летать по приборам и только теоретически, по занятиям в училище я знал, как это делается. Поэтому, пройдя несколько секунд в облаках и испугавшись потери ориентировки с последующим сваливанием, отдал ручку от себя и выскочил вниз. Прямо подо мной шли бомбардировщики, а один из них – ведущий группы – закрыл собой не только прицел, но и все переднее стекло фонаря кабины. От всех «Юнкерсов» ко мне потянулись дымные нити трасс. Я тоже нажал гашетку, увидел, что вся очередь вошла в темную серо-зеленую тушу «Юнкерса», и взял ручку на себя, уходя от огня стрелков.

Когда я снова вывалился из облаков, «Юнкерсов» подо мной не было. Они поодиночке уходили обратно на юг.

– Давай пристраивайся! – услышал я голос Виктора и увидел, как тот качает самолет с крыла на крыло, показывая: вот, мол, где я.

Они еще некоторое время гонялись за одиночными «Юнкерсами», но те не подпускали близко к себе истребителей, загодя уходили в облака.

Семь «ястребков» собрались и пошли домой после боя. Где-то там, на линии фронта, остался восьмой, ведомый Архипенко Николай Бургонов. На аэродроме он обычно молча сидел у костра или у открытой дверцы печки и изредка грустно улыбался, слушая рассказы летчиков.

Что случилось, я не знал. После боя с «Мессерами» все были на месте. Потом короткий бой с бомбардировщиками, проходивший в основном за линией фронта, недалеко от передовой. Я еще радовался, что фашисты бросают бомбы на свои же войска. А если Цыгану пришлось там садиться? Ему тогда отомстят за все…

Уже на земле Архипенко рассказал, что они с Цыганом с первой атаки сбили по одному «Юнкерсу».

Потом «лаптежники» рассыпались по одному. Он видел, как Бургонов погнался за вторым «Юнкерсом», подошел вплотную, но внезапно скрылся в облаках, а оттуда вывалились только обломки его истребителя. Больше он ничего не видел…

В этот день за четыре часа, с двенадцати до четырех часов дня, полк провел четыре воздушных боя и сбил двадцать фашистских самолетов. Но радость такой крупной победы омрачалась гибелью Цыгана, которого все любили в полку…

Случилось что-то неправдоподобное. Летчики забрались в кузов трехтонки, чтобы ехать домой («Антилопа Гну» к этому времени уже отслужила свой срок и развалилась на ходу), и обнаружили, что вместе с ними в кузове сидит и Цыган!

– Цыган!

– Откуда взялся?!

– Цыган пришел!

Его награждали дружескими тумаками под бока, по спине, расспрашивали, перебивая друг друга и не давая Бургонову слова сказать. А он молчал, смущенно улыбаясь.

Оказывается, когда он пристроился к «Юнкерсу» и уже собирался нажать на гашетки, наша зенитка прямым попаданием отбила ему хвост. Неуправляемый обрубок самолета задрал нос и, скрывшись в облаках, начал беспорядочно кувыркаться. Там Цыган с большим трудом сбросил дверцу кабины и вывалился из нее, раскрыл парашют. Архипенко видел падение обломков самолета, а Цыган в это время был еще в облаках…

Вышел из облачности он над немецкой передовой. Его обстреливали с земли, не попали. Хорошо, ветерок дул в нашу сторону. Опустился на нейтральной. Снова обстреливали. Даже «Тигр» выполз из-за бугра, стрелял болванками (бронебойными снарядами). Тогда Цыган понял, что его выдает купол парашюта, отчетливо выделявшийся на черном фоне.

Отполз в сторону. А тут подползли два наших солдата, утащили в окоп…

– Вот и все… – закончил Бургонов.

– Так ты что, и на КП не был? – спросил Гулаев. – Там же передали в дивизию…

– Когда заходить? Смотрю, все на машину полезли. Уедут, думаю, без меня. И сам полез. Пешком не больно хочется переться. Находился сегодня…

Это был обед и ужин сразу. Днем обедать на аэродроме ни у кого не было времени. Сейчас летчики прямо с машины, не заходя домой, ввалились в столовую. Никогда еще сюда не набивалось одновременно столько народу. Шум, гам, толкотня за столами не могли омрачить настроения. Везде все жестикулировали, рассказывали эпизоды проведенных воздушных боев. Героями дня были Бургонов и Галушков, пострадавшие в сегодняшних боях. Бургонов прыгнул с парашютом, а Галушкову в левую бровь впился небольшой осколок плексигласа от разбитого пулей фонаря кабины.

Только лицо Чугунова выпадало из общей гармонии. Мрачный, он сидел в углу на своем обычном месте, которое занял еще до приезда летчиков с аэродрома. Ему, как не летавшему, не дали боевых ста граммов, и он недовольно бурчал про себя.

– Нашли чем хвастаться!.. Я бы полетел! Орденов теперь нахватают! Подумаешь!.. Я им покажу!..

Кому и что покажет, он не уточнял. Просто увидел, что воевать можно и без потерь, что это, казалось ему сегодня, дело несложное —вылетай и складывай в мешок сбитые немецкие самолеты, получай ордена. Он не рисковал высказывать свои мысли во всеуслышание, шептал все себе под нос. Однако Виктор, сидевший против него, услышал и громко спросил меня:

– Ты доложил, сколько сбил сегодня?

– Ничего.

– Почему? Ты ж говорил, что в «худого» очередь всадил и в «лаптя»!

– Так я же не видел, куда они упали. А может, и не упали вовсе.

– Ерунда. Про «шмита» не знаю, все-таки издали бил, может, пули только попали. А в «Юнкерса», говоришь, вся очередь вошла?

– Куда же ей деться? Он загородил все перед самолетом. Ни одна пуля мимо не могла пролететь.

– И ты боишься, что не сбил?! Одного нашего снаряда хватит, чтобы завалить его, а тут целая очередь!

– Ладно… Теперь уже поздно думать. Сбил, не сбил. Не видел я, как падал. А не видел, так вроде и не сбил… В подтверждениях от наземных войск будет указано, сколько, каких самолетов и в какое время упало. Разберемся тогда…

Начали подавать первое. По столовой разнесся аромат наваристого украинского борща. Он и в самом деле оказался хорошим – впервые за все время после перелета на Правобережную Украину. Или, может, летчики просто проголодались? Ведь сегодня они крепко поработали и не пообедали вовремя. Вообще-то кормили здесь довольно плохо. У местного населения ничего не было: все забрали фашисты, а подвоз через переправы был затруднительным. Технический же состав вообще питался «на подножном корму» – собирали в полях остатки кукурузы и свеклы. Изредка кому-то удавалось подстрелись из винтовки зайца, которых расплодилось великое множество, но попасть в которого было ой как не просто.

Во всяком случае, все с удовольствием загремели ложками. Только Чугунов недовольно повернулся к раскрасневшейся от духоты, от шума и общего веселья улыбающейся официантке.

– Сколько раз я говорил, чтобы первое мне подавали с косточкой! Забываться стали?!

Официантка молча, все с той же веселой улыбкой взяла у него тарелку, но смех в ее глазах пропал. Вместо смеха там показались две злые искорки – опять, мол, этот бездельник кочевряжится. Минут пять ее не было.

– Заведующий! Почему мне не подают?! – не выдержал Чугунов.

– Сейчас, сейчас! – донеслось из кухни, и в дверях показалась официантка. Она раскраснелась еще больше, стала чуть ли не малиновой, закусила губу, чтобы не расхохотаться. В вытянутых руках она торжественно несла тарелку, поперек которой, выступая сантиметров по пятнадцать с обеих сторон, лежала кость от коровьей ноги.

– П-п-по-жалуйста! – еле выговорила она, поставила тарелку перед Чугуновым и закрыла рот передником.

Летчики, притихшие было при ее появлении в дверях, так и покатились от хохота.

Чугунов несколько секунд молча смотрел на тарелку, на кость, побледнел и резко вскочил с дрожащими от бешенства губами и сжатыми кулаками.

– Эт-то что?! Издеваетесь?! – Глаза его метали молнии, казалось, он сейчас бросится на официантку и изобьет ее до полусмерти, и только стол мешает ему выполнить свое намерение. – Я в-вам покажу! – Он даже заикаться стал от злости. – Я, я, я!..

Он не находил больше слов, хотел выскочить из-за стола и затеять драку с офицанткой, но летчики не пускали его.

– Садись, Чугунов, ешь!

– Косточка какая хорошая! На десяток барбосов хватило бы.

– Вот угодили!

– Это по блату ему дали! Все время здесь в столовой отирается.

Кое-как он выбрался из-за стола и пулей выскочил в дверь – а вслед еще долго неслось:

– Косточку-то прихвати! На неделю хватит глодать!

– Под машину подложишь, раздавишь, а там – мозг!

– Косточку возьми!..

У меня нового ничего нет

– Со мной, Чугунов, пойдешь, – объявил Архипенко на следующий день, – Цыгану отдохнуть нужно сегодня. Только, здеся, смотри, в случае чего сам собью.

– Да что вы?! – как будто искренне возмутился Чугунов. – Зубами держаться буду!

Но шел снег, вылетов не было, и день тянулся в томительном ожидании. Это однообразие нарушилось только приходом на аэродром Ивана Гурова, сбитого почти два месяца назад 21 октября…

А с самого утра 17 декабря на безоблачном морозном небе засияло солнце и аэродром снова ожил.

– Ну, Чугунов, готовься, – сказал Архипенко, появляясь в землянке эскадрильи. – Вылет через два часа. Ты, Цыган, отдохни пока, здеся.

– Какой отдых? У меня все нормально!

– Ладно, один вылет слетает Чугунов, а там посмотрим. Если все в ажуре будет, то Чугунов у меня ведомым останется, а ты пару водить будешь. Пора уже…

Чугунов убежал на стоянку принимать самолет. Он дотошно заглядывал во все лючки, проверял заправку самолета и даже заставил еще раз опробовать мотор.

– Зачем гонять лишний раз? Мы и так за ночь по четыре раза вставали прогревать моторы да вот полчаса назад еще опробовали… – убеждал его механик.

В БАО не было средств подогрева, и с наступлением холодов механикам приходилось вставать по нескольку раз за ночь и прогревать моторы. Только так можно было держать самолеты в боевой готовности, предохранить от замерзания систему охлаждающей жидкости. Уставшие, не выспавшиеся, с синими кругами под глазами, механики добросовестно выполняли свою работу. Требовать от них большего было, пожалуй, жестокостью. Кроме того, работа моторов на земле уменьшала моторесурс и вообще не рекомендовалась из-за плохого охлаждения водо – и маслорадиаторов. Но Чугунов дорвался до власти, и спорить с ним было бесполезно.

– Разговорчики! Выполняйте то, что вам приказано!

Пока запускали и опробовали мотор, вернулась с задания вторая эскадрилья. Летчики снова вели бой, и на этот раз не совсем удачный: сбили три фашистских самолета, но и своих потеряли два. В бою были сбиты Фомин и Ремез…

Когда подошло время вылета, Чугунова на стоянке не оказалось. Искали всюду, посылали на КП полка, но его и след простыл.

– А, чертов Эней, – повторил Архипенко выражение Королева. – Услышал, что двое не вернулись, и в кусты! Медвежью болезнь, видать, подхватил.

Говоря так, Архипенко и не подозревал, что невольно сказал правду. Чугунов действительно забрался подальше в кусты, принял позу деда Щукаря, в которой тот пребывал длительное время, объевшись мяса прирезанной телушки, и выглядывал оттуда, ожидая, пока вылетит эскадрилья.

Архипенко в который раз осмотрел стоянку, все еще надеясь на появление Чугунова, плюнул и повернулся к Бургонову, шедшему следом за ним:

– Придется, Цыган, тебе идти…

– А я и иду…

Потом Чугунов доказывал, что у него схватило живот, и, хоть никто с ним не спорил – все устали после боя, – долго продолжал оправдываться.

– Да и вообще я думал, – закончил он, – что вы меня не возьмете. Такие бои идут! Если бы боя не было…

– А боев-то не было бы, так на кой черт ты, Эней, нужен там?! Тогда и летать незачем! – возмутился Королев. – Тебе бы летать на прогулку к линии фронта и обратно и ордена загребать! – вспомнил он позавчерашний ужин.

Загребать ордена… Когда-то, еще в летном училище и в запасном полку, я мечтал получить орден Красного Знамени. Сейчас мои желания гораздо скромнее. Сбить бы хоть одного «лаптежника»!.. Тогда можно считать, что не зря находишься на фронте. Почему именно «Ю-87»? Просто мне казалось, что этого «Юнкерса» легче всего сбить.

Я вовсе не думал о смерти, но считал, что к ней нужно быть готовым, а прикрытие ведущего еще не оправдывает его пребывания на фронте. Королев при мне сбил три самолета. Так это Королев! Самому бы… А пока это «самому» не удавалось. После того как 15 декабря 2-й Украинский фронт соединился с Черкасской группировкой войск, были освобождены Черкассы, Чигирин, Знаменка, Александрия и Новая Прага, линия фронта на некоторое время стабилизировалась. Утихли и воздушные бои. Правда, полк вел боевую работу. Летали на разведку, на прикрытие наземных войск, сопровождали корректировщиков «Ил-2». Но фашистские самолеты в воздухе почти не появлялись, и сбивать было некого.

В общем, я был недоволен обстановкой, сложившейся в воздухе. А тут еще Королев однажды невольно затронул больную струну.

– Ты так и не написал матери, что на фронте? – спросил он, прочитав только что полученное письмо.

– Нет. Я же говорил.

– Зря. Там семьям фронтовиков льготы какие-то положены. Мать-то у тебя на иждивении? Аттестат высылаешь?

– На иждивении? Не знаю… Аттестат только с фронта выслал. В ЗАПе нам по семьдесят рублей давали, а стакан махорки там стоил сто десять…

– Все равно, аттестат есть. Напиши, что на фронте сейчас.

– О чем писать? О том, что летаю, утюжу воздух?

– Напиши, что помог ведущему сбить три самолета. Обеспечил, так сказать… Конечно, тебе самому сбивать надо. Но ты же знаешь, что с плохим ведомым никого не собьешь. Тебя скорее собьют.

– Ладно. Я напишу…

«Обеспечил»… Отец командовал дивизией в гражданскую войну, под Царицыном воевал, Кронштадтский мятеж подавлял, а тут «обеспечил»!