Большие потери

Мы с Виктором Королевым первыми подошли к эскадрильному «командному пункту».

– Черт, холодище какой!

Хотя была только середина октября, перед рассветом сильно похолодало, и летчики в легоньких хлопчатобумажных комбинезонах чувствовали себя довольно неуютно.

– Замерз? Терпи, казак, атаманом будешь!

– Костер бы разжечь, что ли, – предложил я. На этом месте – метрах в двадцати пяти сзади стоянки самолетов – мы обычно разводили костер из сухих стеблей кукурузы и подсолнуха и, коротая время, грелись у огня, курили, сидя на банках из-под бензина и технического масла, обменивались новостями, обсуждали события в полку и на фронте, расспрашивали у побывавших в сражениях о боях, о повадках фашистских истребителей, а то и просто «травили баланду». На большом листе жести жарили подсолнух, неубранные плантации которого были рядом. Сюда же подходили покурить и поболтать все свободные от работы техники и механики. В общем, народ толпился, как на КП полка. Так и привилось этому месту название «КП». Только здесь в отличие от настоящего командного пункта серьезные разговоры часто сменялись взрывами хохота над очередной побасенкой, которых не слышно было на КП полка. Там народ стеснялся присутствия командира полка, замполита, начальника штаба и особенно начальника особого отдела (его с началом войны стали называть не особый отдел, а отдел «Смерш» – смерть шпионам). Тут уж лишнего слова не скажешь! – приучены были еще до войны!

– Ну, с костром-то подождем малость. А то «Юнкерс» припрется… Под Прохоровкой частенько в это время наведывались, – вспомнил Королев бои на Курской дуге.

– Так и станут они по какому-то костру бомбить!

– А почему нет? Они же знают, что здесь новый аэродром. Разведчики-то днем прилетали.

Напоминание о возможности бомбежки заставило меня вспомнить о первом вылете на фронте.

– Слушай, Виктор, вот тогда, перед перелетом, мы облетывали район. Думали, встретим фашистов, а никого и не видели. Может, их вообще здесь нет?

После прилета на Степной фронт (позже, с 20 октября 1943 года, он стал называться 2-м Украинским) наш истребительный авиационный корпус влился в состав 5-й воздушной армии. Мы, молодые летчики, с нетерпением ожидали начала боевых действий, вылетов.

Наметился было один вылет для штурмовки фашистских танков, пытающихся ликвидировать наши плацдармы на правом берегу Днепра. Для этого вылета были отработаны имеющие боевой опыт летчики. На их самолетах даже сменили боекомплект 37-мм пушек – убрали фугасные и осколочные снаряды, но вылет не состоялся. Очевидно, вовремя подоспели подразделения штурмовой авиации на «Ил-2».

И вот как-то после обеда командир полка, построив летный состав, объявил, что получено разрешение облетать для ознакомления район боевых действий. Ведущим он назначил своего заместителя, штурмана полка Овчинникова. В это время полк был уже вооружен американскими истребителями «Белл Аэрокобра» с отличной радиостанцией, так что все три эскадрильи (полки к этому времени стали трехэскадрильного состава) и все 30 летчиков на 30 истребителях отлично слышали друг друга.

Еще перед взлетом Овчинников построил летчиков. Объявил порядок взлета и сбора, взаимодействие в бою – ведь летели к линии фронта, и никто не гарантировал от встречи с вражескими самолетами.

– Учти, Женька, мы идем на правом фланге. Значит, самые крайние со стороны немцев. Смотреть в оба нужно, – говорил тогда своему ведомому Королев.

– Ладно, видимость сейчас хорошая… Миллион на миллион.

– Хорошая-то хорошая, только она и для немцев хорошая, им увидеть нашу армаду из 30 самолетов гораздо легче, чем какую-то пару «охотников» или даже одиночного «Мессера». Голова на триста шестьдесят должна вращаться. А то и не заметишь, как «худой» («худой», «шмит», «Мессер», «Мессершмитт» – истребитель «Ме-109») пристроится… Атакует с высоты на большой скорости, рубанет и уйдет на скорости на свою территорию. И наше численное превосходство ничем тут не поможет. У него и скорость, и момент атаки, и выбор цели. А мы сможем что-нибудь предпринять, только если загодя, задолго обнаружим противника.

Опасения Виктора оказались напрасными. Никто к нам не пристраивался. Мы и не видели фашистских самолетов.

Сразу после взлета Овчинников собрал все три эскадрильи в полный парадный строй. Самолеты шли крыло к крылу. Маршрут проложили треугольником – к линии фронта, то есть к Днепру, затем на восток вдоль Днепра, и снова разворот на свой аэродром Карловка. Пока шли по прямой – все было в порядке. Все летчики держались своего места, как привязанные. Овчинников даже сумел показать нам ровное поле, протянувшееся вдоль железной дороги возле большого населенного пункта Козельщина, и сообщил, что здесь будет наш следующий аэродром. А впереди уже давно виднелась широкая полоса Днепра. Настала пора делать левый разворот.

И сразу же выяснилось, что парадный строй хорош только для прохождения над Тушино или над Красной площадью, когда большие группы в парадном строю если и делают развороты (довороты), то только на 2—3 градуса, при этом строй не нарушается. Сейчас же клину из трех десятков истребителей предстояло развернуться влево, более чем на 90 градусов. У правых ведомых сразу же не стало хватать мощности моторов, чтобы сохранять свое место в строю, поэтому правый фланг строя стал оттягиваться назад. Оторвались и несколько одиночных самолетов – это те, у которых моторы оказались послабее. Для их охраны пришлось выделить три пары летчиков, имеющих боевой опыт.

Ведь рядом – за Днепром – находились наши плацдармы. У Мишуриного Рога и знаменитой Переволочной, где когда-то переправлялись остатки разбитой войсками Петра I шведской армии Карла XII, по данным штаба полка, над плацдармами постоянно висели большие группы фашистских бомбардировщиков и истребителей. Однако на этот раз, к счастью, небо и над Днепром, и за ним было чистым. Полет по прямой снова прошел спокойно. Все 30 истребителей постепенно заняли свои места в плотном парадном строю. После нового разворота все повторилось. И к аэродрому Карловка полк подошел не в парадном строю, а бесформенной кучей. Впрочем, роспуск на посадку и сама посадка прошли благополучно. Но после посадки выяснилось, что двух самолетов не хватает. Поздно вечером в полку узнали, что они оторвались от группы и, не зная точного курса на свой аэродром, заблудились и сели на аэродромах соседнего 3-го Украинского фронта, откуда прилетели только на следующий день.

Утром нам объявили о перелете на аэродром Козельщина, осмотренный нами накануне с воздуха. Передислокация диктовалась тем, что истребители должны базироваться поближе к плацдармам. Линия фронта тянулась вдоль Днепра и только юго-восточнее Кременчуга у села Мишурин Рог и у Переволочной переходила за Днепр. Здесь советские войска захватили узкие полоски низменного берега на правобережье. Основной задачей в то время было прикрыть от налетов гитлеровской авиации эти плацдармы и переправы через Днепр.

Перед перелетом нанесли линию фронта, или ЛВС (линию боевого соприкосновения, как официально говорили в штабе полка). На этот раз перелет совершали поэскадрильно, и он прошел благополучно, без всяких препятствий. Остаток дня летному и техническому составу предоставили на обустройство на новом месте.

На аэродроме рыли землянку для командного пункта полка, оборудовали стоянки самолетов.

Следует отметить, что командир полка Бобров, принявший полк перед летними боями, немало сделал для подготовки полка к боям на Курской дуге. Хотя опыт боев в Испании, в которых он участвовал и за которые был награжден орденом Ленина, мало годился для опыта войны. Все же он разработал и научил летчиков приему – «разворот все вдруг» на 180 градусов, когда на развороте летчик не тянется за ведущим в плотном строю, а выполняет разворот так, словно он вообще один в воздухе. Для этого маневра, естественно, пришлось отказаться от парадного строя. Истребители теперь летали с интервалом 100—150 метров и на дистанции 25—50 метров. В результате группа с любым количеством самолетов выполняла разворот за такое же время, как и одиночный самолет. При этом никто не зависал без скорости, не было и отставших. Так же «все вдруг» выполнялся и разворот на 90 градусов, и на любой другой угол. После таких разворотов группа снова сразу оказывалась в прежнем строю «фронт», на прежних интервалах и дистанциях. Это было большое достижение в тактике истребителей. И здорово помогало летчикам в ведении воздушного боя, особенно в начальной его фазе.

Он же учил в бою подходить к вражескому самолету на предельно малую дистанцию, вплотную, и стрелять с самых коротких дистанций, когда возможность промаха исключалась.

На этот раз обстановка не дала возможности готовить к боям новый состав полка. И молодые летчики перенимали опыт от старших, уже побывавших в боях летчиков.

На следующее утро после перелета нас подняли необычно рано. Еще ни один луч света не пробивался сквозь забитые досками и кусками фанеры окна.

– Подъем! – раздался громкий голос дневального за дверью.

Летчики проснулись, но подниматься не торопились. Но вот дверь приоткрылась, в щели показался огонек красноватого пламени, дрожавшего на отмощенной верхней части гильзы 37-миллиметрового снаряда. Эту «катюшу» (так фронтовики прозвали самодельные коптилки из гильз снарядов) вносил в комнату дневальный. Красноватое пламя причудливо освещало его руки, шинель внакидку, подбородок и кончик носа солдата, несшего огонек. Все остальные детали одежды и фигура солдата тонули в темноте. Слабенький огонь не мог, конечно, разогнать мрак в комнате, но все же создавал какое-то светлое пятно.

– Подъем! – повторил дневальный потише. – Автобус уже ждет! Побыстрее, давайте собирайтесь.

Мы быстрее, на ощупь, оделись и через пару минут выскочили на улицу. Там нас встретила темная осенняя ночь. Лишь в разрывах облаков сверкали яркие южные звезды. Возле крыльца стоял, пофыркивая мотором, старый потрепанный на фронтовых дорогах автобус, получивший в честь прославленного Ильфом и Петровым автомобиля прозвище «Антилопа Гну». Говорили, что когда-то он развозил курортников из Симферополя по Южному берегу Крыма и в те времена сверху его прикрывал тент. Сейчас от него остались лишь обрывки ремней. Кто через дверцы, а кто и через низкие борта, мы моментально заполнили «Антилопу», и она покатила по пыльным улицам Козельщины. Зная, что неподалеку расположен действующий женский монастырь, мы и решили устроить побудку монашкам, запели не совсем приличные куплеты, сложенные, по всей видимости, еще в пору Первой мировой войны:

Мы так и не узнали, разбудили ли хоть одну монашку и проезжали ли вообще мимо монастыря, но исполняли куплеты азартно и во весь голос.

Тем временем «Антилопа» резво пробежала по улицам Козельщины и вскоре остановилась у входа в командный пункт полка. Все ее пассажиры моментально оказались на земле и сгрудились у входа в землянку. Всем не терпелось узнать о причине столь раннего подъема, о том, что им предстоит на сегодня.

Но на командный пункт пригласили только командиров эскадрилий. Остальной летный состав отправили на стоянки принимать самолеты у механиков. Правда, нам в общих чертах объяснили задачу полка. Истребители должны были все светлое время суток прикрывать от налетов вражеских бомбардировщиков наши войска на плацдарме и особенно переправы, по которым эти войска снабжались боеприпасами, продовольствием и пополнением. Конкретное время вылета и задачу должны были донести командиры эскадрилий, оставшиеся на КП полка.

Вот почему мы с Виктором ранним осенним утром оказались на нашем «эскадрильном КП» и живо обсуждали, стоит ли разводить костер и есть ли у немцев самолеты, чтобы его разбомбить.

– Кой черт нет?! – возмутился Виктор – Плацдарм наши захватили, а немцы, думаешь, авиации сюда не подбросили? Просто у них тактика такая. Мы-то все время прикрываем передний край, чтобы ни одна бомба не упала на наземные войска. А фашисты не прикрывают линию фронта. Разве пара «охотников» ходит. Так они ж на большую группу не кинутся, за одиночными самолетами только гоняются… В общем, над передовой они редко бывают. Зато появляются большими группами. И бомберов.и «шмитов» полно приходит. Только не в каждом вылете их встретишь.

К «КП» подходили остальные летчики эскадрильи, и Виктор замолчал.

– Валя, почему нас так рано подняли? – услышал я вопрос, обращенный к Валентину Карлову.

По голосу я узнал Сергея Акиншина. Мы вместе поступали и учились в Центральном аэроклубе СССР им. Чкалова в Тушино, затем попали в Астафьевское летное училище под Москвой. Вместе ждали «покупателей» в запасном полку на Северном аэродроме в Иванове.

А когда «покупатели» прибыли – вместе попали в 27-й истребительный авиаполк и даже поначалу в одну эскадрилью – во вторую. Но за несколько дней в полку многое изменилось. За бой на Курской дуге полку было присвоено звание «Гвардейский», и он стал именоваться 129-м Гвардейским истребительным авиаполком. В тот же день зачитали и Указ Президиума Верховного Совета о присвоении летчику 27-го истребительного авиаполка капитану Николаю Дмитриевичу Гулаеву звания Героя Советского Союза (он был заместителем командира первой авиаэскадрильи Чепиноги).

А тут и еще одно событие. По вечерам, перед наступлением полной темноты, повадились бомбить переправы через Днепр группы «Хейнкелей» и «Юнкерсов». Видимо, немцы знали, что у нас нет летчиков, подготовленных к полетам ночью, и спокойно прилетали в сумерках в одно и то же время.

Тогда командир авиадивизии собрал по полкам из управления всех летчиков, когда-либо летавших ночью. Таких набралось шесть человек, в том числе и командир полка Бобров. И вот незадолго до предполагаемого налета с аэродрома Козельщины поднялась наша шестерка. Оставшимся на аэродроме летчикам и техническому составу на фоне серого сумеречного неба отчетливо было видно, как наша шестерка с набором высоты шла на юг, к переправам, а им навстречу, гораздо выше, шла в плотном строю девятка немецких «Хейнкелей-111». Один из наших истребителей задрал нос и с огромной дистанции открыл огонь в сторону врага. Это не произвело на немцев ни малейшего впечатления.

В том же плотном строю они сбросили бомбы на переправу и спокойно ушли обратно.

Стали возвращаться и наши истребители. Но аэродром для приема самолетов ночью не был подготовлен. Посадочных прожекторов не было. А шесть «Аэрокобр» уже кружили над аэродромом. Тогда начальник штаба полка подполковник Пилипчук приказал выложить из зажженных фонарей «летучая мышь» посадочное «Т» и белыми сигнальными ракетами освещать посадочную полосу. Благодаря этому пять самолетов приземлились благополучно. Но на шестом летчик забыл выпустить шасси и приземлился на фюзеляж. Тем временем первый из приземлившихся подрулил к КП полка и выключил мотор. Из кабины выскочил командир полка Бобров. Он тут же подозвал техника самолета:

– Сбил, сбил, сбил! Рисуй звездочку, рисуй звездочку! – На фронте было принято – каждый сбитый летчиком вражеский самолет отмечался.

Командир первой эскадрильи Чепинога не сдержался и высказал все, что он думает по поводу Боброва и «сбитого» «Хейнкеля». Дело дошло до драки, и на следующий день его и капитана Архипенко, командира эскадрильи соседнего полка, поменяли местами, благо для этого требовалось лишь перерулить самолеты со стоянок – полки базировались на одном аэродроме.

Буквально через несколько дней не вернулся с боевого задания командир второй авиаэскадрильи капитан Шелунцов. Позже узнали, что он садился на вынужденную по невыясненной причине на плацдарме. Потом, проверив мотор, решил взлетать. На взлете «Аэрокобра» перевернулась и сгорела. Сгорел и летчик, но на его останках обнаружили медали «За оборону Москвы» и «За оборону Сталинграда». Такого набора медалей ни у кого из летчиков, летавших на «Аэрокобрах», – их было две дивизии – не было. Так и узнали, что капитан Шелунцов погиб. Командовать второй эскадрильей назначили заместителя командира первой Героя Советского Союза Гулаева. Это вызвало дальнейшую перестановку. Заместителем к Архипенко назначили Виктора Королева. Королев, переходя в первую эскадрилью, взял с собой и меня. А Валентин Карлов с Акиншиным остались во второй эскадрилье. В первой эскадрилье командиром звена был Миша Лусто, а его ведомым Федя Трутнев. Миша с гордостью носил медаль «За отвагу», полученную за бои под Белгородом, и первое время всем своим видом старался подчеркнуть превосходство над летчиками, недавно прибывшими в полк. Низенький, кругленький, как пышка («старые» летчики поэтому звали его Пупком), он производил довольно смешное впечатление потугами казаться выше и солиднее.

Вопрос, заданный Сергеем, не в меньшей степени интересовал всех летчиков. Сейчас они собирались к «КП», а по пути Акиншин и спросил у своего ведущего о причине столь раннего выезда.

– Кто его знает… Наверное, задание получил и летать сегодня будем. Придет командир, скажет, – не задумываясь, ответил Карлов.

Летчики расселись вокруг пепелища на собранных здесь бачках из-под бензина и масла, достали кисеты и металлические коробки, заменявшие портсигары, закурили.

Рассвет наступал по-южному быстро. Одна за другой исчезали звезды в разрывах облаков, из темноты появились силуэты самолетов, расставленных на стоянке на довольно значительном расстоянии друг от друга, – сначала ближние, потом взгляду открывался весь аэродром.

Первое время все молчали. Мне не хотелось курить, и я отошел в сторону. Через несколько минут я возвратился с охапкой сухих стеблей кукурузы и подсолнечника. У «КП» раздался хохот, а затем донеслись слова Чугунова:

– Механик пробует люфт винта и слышит, что в моторе что-то стучит. «Что это там?» – спрашивает. – «Да вот коленчатый вал лопнул. Я его связал веревкой, да плохо, видно. Стучит… Нужно бы проволокой, да некогда. Ничего, сегодня полетает так, а завтра переделаю…»

Ну, сейчас будет: «Сегодня ты козла отодрал, завтра…» В начале войны в авиацию на должности, не связанные непосредственно с полетами, пришли люди, не знакомые с техникой и авиационными выражениями. На этой почве возникло множество различных анекдотов. В основу некоторых легли реальные факты, другие были досужим вымыслом острых на язык курсантов летных училищ и молодых летчиков. Один из этих анекдотов и рассказывал, захлебываясь от удовольствия, Чугунов.

Высокий, тощий, белобрысый, с веснушчатым вздернутым носиком и светло-голубыми глазами, Чугунов был удивительно жизнерадостным, свободно чувствовал себя в любой обстановке, в компании любил быть в центре внимания.

Я подошел к кучке пепла, наломал стеблей кукурузы и сложил из них небольшую пирамидку.

– Можно уже разжигать, наверное? – спросил я у Королева.

– Да, пожалуй…

Робкий язычок пламени заплясал в пирамидке, потом огонь разгорелся, и сразу стало как-то теплее, веселее на душе. Все потеснее сдвинулись к костру.

– Так полетим сегодня, Виктор?

– Наверняка. Куда только?

– Может, опять сами пойдете? Несколько дней назад полк получил задание подготовить группу для вылета на штурмовку. В группу включили летчиков, имеющих боевой опыт. Это произвело неприятное впечатление на всех, кого не брали на задание.

Тогда вылет так и не состоялся, но опасение, что нас могут не взять и на следующее задание, осталось. Виктор не торопился ответить на мой вопрос. Он уселся поудобнее, поправил бриджи, и я снова, в который раз, задумался, почему Виктор так любит эти брюки. Они ведь достаточно послужили на своем веку, начали даже просвечивать на коленках… Но зато они были темно-синие – остаток довоенной формы летчиков, – модные, с напуском. Виктор тщательно ухаживал за ними, аккуратно штопал малейшие дырочки. Только за коленки он боялся приниматься: слишком уж широко поле деятельности! Да и не было там настоящих дыр. Светятся? Что ж, еще потерпят. И они действительно терпели еще очень долго.

Смуглое, похожее на цыганское, несмотря на курносый нос, лицо Виктора было повернуто к огню. Большие черные глаза его, обрамленные длинными, почти девичьими, загнутыми ресницами, весело улыбались. Из-под темно-синей пилотки с голубым кантом не выбивались, а просто вываливались длинные, слегка вьющиеся черные волосы. Не волосы, а целая копна… По глазам его, по улыбке, чуть тронувшей пухлые губы, видно было, что он прекрасно понимает нетерпение ведомого, хочет по-своему подбодрить его.

– Ты что ж думаешь, мы одни все время летать будем? А вы – смотреть? На одних «старичках» далеко не уедешь. Сегодня всем придется полетать.

К костру подошел командир эскадрильи Архипенко.

– Ну-ка, орелики, быстро наносите ЛБС (линия боевого соприкосновения). Сегодня будем летать на прикрытие, – проговорил он, усаживаясь на свободную банку.

Маленький, остроносый и живой, в своей неизменной кожанке, Архипенко никогда не мог усидеть на одном месте, вечно куда-то торопился, а чаще всего занимался починкой реглана. Если бриджи Королева были предметом зависти, то этот реглан притчей во языцех. Он, наверное, еще до 1941 года отслужил свой срок, и теперь от него отрывались клочья, стоило только Архипенко зацепиться за что-нибудь. Архипенко его не зашивал – нитки не держали перегнившую кожу, – он просто склеивал лоскутки эмалитом.

– Давайте, здеся, перерисовывайте ЛБС, – повторил он, протягивая Королеву карту.

Он почему-то очень любил слово «здесь», вставлял его, где нужно и не нужно, и произносил по-особому – «здеся». К этому все привыкли и не обращали внимания.

Линия фронта оставалась несложной: все время тянулась по левому берегу Днепра, и только на участке от Дериевки до Домоткани красная линия отделяла узенькую полоску правого берега. Несколько расширялась эта полоска в районе сел Мишурин Рог и Бородаевка. Местность, судя по карте, там была низменная, а впереди, перед плацдармом, возвышались холмы.

– Тяжело там пехоте… – вздохнул Королев. – Нужно прикрыть так, чтобы хоть с воздуха не бомбили их. Там же наши люди дерутся…

С рассветом полк начал боевую работу. К линии фронта ушла третья эскадрилья, за ней – вторая. Подошло время вылетать и первой эскадрилье.

Первый боевой вылет. Как много надежд связывали с ним мы, молодые летчики! Но он не произвел особого впечатления. Даже разочаровал. Восемь истребителей пересекли Днепр вместе, в одном строю. Потом группа почему-то разошлась по парам, и я остался вдвоем с Королевым, потеряв остальных из виду. Внизу работали штурмовики. Изредка вблизи проносились истребители, но то были советские машины других типов. Фашисты в воздухе не показывались. Об этом говорило и молчание наземного командного пункта – командир их авиационного истребительного корпуса генерал-лейтенант Утин сидел с радиостанцией на плацдарме, но его позывной – «Гусев» – так и не прозвучал по радио.

С ним была установлена устойчивая радиосвязь. То и дело невдалеке от самолета появлялись белые и черные клубочки. Я догадался, что это разрывались снаряды немецкой зенитной артиллерии, но не обращал на них внимания: слишком уж безобидными выглядели эти комочки ваты. Вот и все… Мне показалось, что мы только начали патрулировать, а по радио уже передали команду идти на посадку. «И это весь боевой вылет?! – огорченно подумал я. – Так всю войну пройдешь и врагов не увидишь…» Хотя понятно, что до конца войны еще ой как далеко… Каждый день я читал в газетах об ожесточенных боях. Но молодость брала свое. Хотелось именно сегодня, сейчас встретиться с фашистами и драться, драться.

А тут – пустой вылет. Зря бензин жгли… Я не понимал еще всех тонкостей войны. Ведь своим присутствием над линией фронта истребители придали наземным войскам уверенности, что на них не обрушится удар с воздуха. И действительно, уберегли их от такого удара. Кто знает, если бы здесь не было наших истребителей, то, возможно, в воздухе сразу же появились бы небольшие группы и даже отдельные вражеские самолеты. Всего этого я не знал, будучи почему-то уверен, что немецкой авиации вообще нет на этом участке фронта и все сегодняшние вылеты прошли впустую. Однако после посадки пришлось изменить свое мнение. Вторая и третья эскадрильи вели тяжелые воздушные бои. Некоторые самолеты пришли с пробоинами, а Никифоров, Букчин и Козий не вернулись вовсе…

Жалкий вид представлял «ястребок», на котором летал на задание один из летчиков соседней эскадрильи. От носа до хвоста он был прошит очередью фашистского истребителя, в некоторых местах светился насквозь. Сам летчик уже несколько раз обошел машину, рассматривая пробоины, но не мог остановиться. Видимо, он все еще переживал перипетии воздушного боя. Я был удивлен живучести «Аэрокобры» —несмотря на такие повреждения, самолет не загорелся, не упал и летчик сумел довести его и посадить на свой аэродром, зарулить на стоянку.

Рядом вертелся Чугунов. Он о чем-то расспрашивал механиков, занятых ремонтом, все время оказывался у них на дороге, мешал. Механики недовольно посматривали на него, что-то, видимо, не очень лестное, бурчали себе под нос, но громко свое неудовольствие не высказывали. Все-таки офицер, летчик…

К костру Чугунов подошел своей обычной стремительной, слегка подпрыгивающей походкой и сразу начал, размахивая руками, рассказывать о ходе воздушных боев, проведенных другими эскадрильями, – он успел побывать на всех стоянках и расспросить летчиков. Теперь его так и распирало от добытых сведений.

– А Кошельков как даст!.. А Бекашонок развернулся и как врежет!..

Я почти не слушал Чугунова. «Чего он радуется?! Трое не вернулись, несколько самолетов пришли с пробоинами…»

– Почему так…

Что «так», я не договорил. Да и прошептал эти слова почти про себя. Но меня услышали. Очевидно, все думали о том же. Во всяком случае, Чугунов понял и сразу вскинулся, пытаясь скрыть испуг.

– Испугался? Вон Кошельков не испугался!

– Помолчи ты, балаболка! – одернул Королев Чугунова и повернулся ко мне. – Не вешай носа. Не сразу Москва строилась. Ты думал, десятками немцев сбивать будем, а сами целыми возвращаться?

– Да я знаю, так не бывает…

– И не может быть. Вы ж пришли только в полк. Опыта нет. Боев никогда не вели. Даже не видели живых «худых» и «Фоккеров».

Виктор свернул цигарку, закурил и продолжал:

– Слетанность плохая. Ведомый и без команд по радио должен знать, что хочет сделать ведущий. А у нас как? Вы на севере в Иваново получали матчасть, тренировались, а мы, фронтовики, на юге. Собрались вместе только в Воронеже перед отлетом на фронт. Вместе почти не летали. Четыре полета!.. Это ж смех! Сразу оторвешься. А ведомый с ведущим и на земле и в воздухе всегда должны быть вместе… Ничего, втянетесь, повоюете, тогда и сбивать будете. И сейчас нечего нос вешать. Слышал, Бекашонок с Кошельковым пять штук завалили?

– Слышал. По одному «Мессеру», по одному «Юнкерсу» и в паре еще одного «Юнкерса»…

– Ну вот. Всего-то за эти вылеты шесть мы сбили, а у нас только трое не вернулись. И с пробоинами наверняка тоже есть у них.

Все, что говорил Виктор, было понятно, И соотношение потерь вроде не такое уж плохое. Но одно дело понимать это умом, а другое – сердцем. Сбитые фашисты упали где-то там, на линии фронта, а пустые стоянки трех невернувшихся самолетов, техники и механики, понуро сидящие у этих стоянок, – вот они, рядом.

Королев между тем продолжал говорить:

– А пока смотреть лучше нужно. Если видишь немца, то он тебя не собьет. Всегда из-под огня уйти можно. А то привыкли за ведущим смотреть, а что в воздухе делается, вам неинтересно!

– Смотрел я кругом…

Смотрел я действительно плохо. В этом пришлось убедиться очень скоро.

Второй вылет на прикрытие ничем не отличался от первого. Разве только совсем ушла облачность и солнце светило вовсю. За Днепром группа так же разошлась по парам. «Зачем расходимся? Вместе ведь лучше», – подумал я, но во время патрулирования больше не видел ни наших, ни немцев. Только после команды идти на свой аэродром неожиданно увидел между собой и ведущим еще один самолет какого-то грязного желто-зеленого цвета. На его фюзеляже ярко выделялся черный крест, обрамленный белыми полосами.

«Мессер»! Откуда он взялся?! «Ме-109» был совсем рядом – каких-нибудь двадцать – двадцать пять метров. Я забыл обо всем: о радио, о том, что нужно предупредить ведущего… «Сбить!..» Немного подвернул самолет, прице… Прицелиться-то и не смог: прицел был выключен. Так учил инженер по спецоборудованию полка, оберегая дефицитные американские лампочки прицела, он рекомендовал включать прицел только в бою. Но немец совсем рядом, и так не промахнешься! Я нажал и тут же отпустил гашетку. Красный шар пушечного снаряда мгновенно преодолел это короткое расстояние и впился в мотор «Мессера». Разрыва снаряда не было – «значит, бронебойный». Две пули крупнокалиберных пулеметов – одна прошла перед самой кабиной вражеского летчика, а вторая пронзила эту кабину. «Эх, еще бы немножко…» Поздно. Фашист резким движением рулей увел свой истребитель вниз, под мою «Кобру». И тут же что-то вспыхнуло у пола кабины, обожгло правую ногу, раздался треск… «Второй „Мессер“ в хвосте», – понял я. Теперь моя очередь выходить из-под огня фашиста. Как это делать, я не знал. Королев и Архипенко рассказывали, но со слов не очень-то понятно. Инстинктивно повторил маневр «Мессершмитта». Попаданий в мою «Аэрокобру» больше не было. Оглянувшись, я никого не увидел, и сколько я ни осматривал воздух, немца нигде не было. Только теперь я передал по радио Королеву: «Худые» рядом!», но было уже поздно: «Меня подбили, иду на вынужденную!» – услышал ответ Королева. «Живой!» – настроение у меня немного поднялось, и я полетел на аэродром.

Не успел я выключить мотор у себя на стоянке, как вокруг самолета собрались летчики эскадрильи. Все интересовались подробностями.