1

В то самое время, когда версальцы наконец вернули церковь Святого Христофора в ля Виллетт и шли вперед по колено в крови, Прюитт ничего об этом не знал. Он никогда ничего не знал, подобные вопросы не представляли для него никакого интереса. Он сидел на крыльце большой деревянной развалюхи, примерно посередине штата Техас, и чистил свое оружие. Это был «ремингтон» простого действия с рукояткой орехового дерева, исцарапанной и выбеленной от ударов, пота, песка. Прюитт был крепкого телосложения, с квадратной фигурой, тяжелой челюстью, узкими глазками и немного развратной улыбкой. Такие, как он, твердо стояли на земле. Сейчас он заботливо чистил свой револьвер.

Налетевший легкий ветерок поднял клубы пыли, которая прошуршала по плотной ткани его штанов. Однако он был очень сухой и ничуть не смягчил жары. Ветерок шел издалека, но медленно, тут и там останавливаясь на пыльных равнинах, образуя маленькие красноватые завихрения.

Перед деревянной развалюхой теснились повозки, мулы, люди. Мулы порой прядали ушами, люди дремали на земле, почесывались, цедили сквозь зубы избитые шутки. Лица их, лоснившиеся от грязи и высохшего пота, казались мертвыми.

На некотором расстоянии от развалюхи Поттс, стоя на одном колене, тщательно обследовал почву. Он не смотрел на Харви Хаддлстона, который, сидя в своей повозке, выговаривал ему с презрением:

— В конце концов, мне плевать! Я ему сто раз говорил, и все без толку! — Он был раздражен молчанием Поттса. Надо быть кретином, чтобы приехать разорившимся из своей родной Джорджии и купить землю, которую бы и негр не захотел взять, да еще собираться растить на ней хлопок. Он, Хаддлстон, не кретин. Он — поставщик кретинов. Он покупает им орудия, чтобы копать ямы в пыли, семена, чтобы сеять в эти ямы, съестные припасы, чтобы ждать, пока что-нибудь надумает прорасти, вылезти из почвы. Но ничего не прорастает, и эти кретины убираются восвояси еще тощее, чем приехали, и кашляют иногда, и кончают тем, что подыхают где-нибудь на Севере. Подводят ли их легкие или какой ковбой сочтет, что они неплохая мишень, эти несчастные идиоты, эти дерьмовые фермеры? Но это не его, Хаддлстона, проблема. С него хватит того, что он поставляет и получает за это плату.

— Знаешь, Харви, ты не единственный поставщик в этом углу.

Хаддлстон посмотрел на выпрямившегося Поттса: это был высокий человек, сильный, подтянутый, хотя на вид ему было лет шестьдесят.

— Как бы не так! — ответил Хаддлстон.

Поттс покачивался на каблуках. Физиономия у него была морщинистая, но кожа упругая. И в сто лет он еще будет выглядеть на шестьдесят, не похоже, чтоб он скоро скис. Сунув в свои желтые зубы длинную сигару, он стал созерцать пейзаж. Хаддлстон смотрел на него с оскорбленным видом. Поттс неохотно протянул ему сигару.

— Я скоро буду много зарабатывать, — заявил фермер.

— Вот оно что! — сказал Хаддлстон, покачав головой. — Тебе еще повезет, если тебя не сдует в залив ветром. Или ты мне платишь наличными, или я забираю все, что тебе поставлял.

Поттс зевнул и вновь опустился на колени, чтобы заниматься землей.

— Наличными? У меня их вообще нет.

Хаддлстон бросил сигару, Поттс скорчил гримасу, подобрал сигару и положил ее в карман.

— Обычные условия, — сухо сказал торговец, — шестьдесят на сотню прибыли мне. Так я смогу вернуть то, что вложил в дело.

Это, по всей видимости, показалось Поттсу забавным.

— Согласен, я на мели, но я не такой простак, как ты думаешь.

— Ладно, ладно. Пятьдесят на пятьдесят, пусть. Это мое последнее слово.

Поттс строго посмотрел на торговца.

— Харви, — сказал он, — у меня никогда не было компаньонов. Давай договоримся. Я тебе отдам долг, когда соберу урожай.

Хаддлстон открыл было рот, чтобы усмехнуться, но сразу же его захлопнул, как только Поттс выпрямился и приблизился к нему. С безмятежностью во взоре он сказал неторопливым голосом:

— По крайней мере, ты позаботишься о том, чтобы самому привезти их, твои поставки.

Хаддлстон поколебался, затем покрепче уселся на свое сиденье. Он был в ярости. Подобрав поводья, он слегка хлопнул ими по спинам мулов. Оси повозки заскрипели. Хаддлстон еще раз взглянул на Поттса, как бы желая что-то добавить, но так ничего и не сказал. Экипаж тронулся. Мулы цокали копытами, а Поттс вновь занялся своим делом и, видимо довольный собой, улыбнулся.

2

В десяти километрах от этих мест медленно двигались по долине три открытые повозки. Они были набиты битком. Плотно прижавшись друг к другу, на скамьях сидели белые, мексиканцы, черные. Ослабевшие и грязные, они сотрясались от каждого толчка, бряцая цепями.

Каждый экипаж сопровождали двое стражников, лица которых, казалось, были припудрены красной пылью. Еще один стражник замыкал колонну верхом на кривоногой лошадке. Поперек седла висела большая двустволка.

Конвой пересек высохшее русло сезонного потока. Правда, иногда оно ненадолго наполнялось грязной пенистой жижей. Но сейчас расселина была суха, и повозки, подпрыгивая на камнях, сотрясали свой груз еще сильнее. Люди уже старались не реагировать, лишь изредка доносились проклятия и ругань. Над кавалькадой кружились полчища мух — у многих арестантов были открытые раны от ударов и язвы от беспрерывного трения цепей.

Тем временем возле деревянной развалюхи Прюитт кончил чистить револьвер, вставил патроны в гнезда и установил барабан. Если дела Поттса пойдут хорошо, Прюитту тоже перепадет. Он мечтал купить револьвер, стреляющий металлической картечью. Его легче заряжать, и он более меткий. Говорят, предприятия Кольта вот-вот начнут выпускать модель с бойком центрального действия, который позволит употреблять более мощные патроны — хорошее оружие для надсмотрщика над каторжниками.

Прюитт оторвался от своих мечтаний и сел на лошадь. Шесть человек, которыми он командовал, небрежно поднялись. Они собрали под дощатой верандой свое снаряжение, взяли револьверы, ружья и кожаные ремни в полтора метра длиной, на случай если рукоятка окажется короткой. Их губы растрескались от ветра. Прюитт разместил своих людей так, чтобы занять все углы.

В это время Поттс, взглянув на свои часы — старую стальную луковицу, — вернулся к развалюхе. С сигарой в зубах он наблюдал за Прюиттом.

Подъехали три повозки. Стражники опустили борта. Командовавший ими офицер лениво приветствовал Поттса. У него была двухдневная щетина. На потемневшей от пота форменной рубашке не хватало пуговицы. Он подошел к Прюитту.

Заключенные с трудом слезли с повозок и выстроились в ряд перед домом. Они были истощены, голодны, неповоротливы, каждое движение причиняло им боль. Были среди них искалеченные, увечные и явно больные. Прюитт шел вдоль цепочки людей, следуя за офицером, и выбирал тех, кто казался еще годным для работы. Он не трогал только калек и живых мертвецов. Ударами сапога или хлыста он определял чувствительность заключенных и состояние их духа. Заметив в глазах одного из них лютую ненависть, Прюитт резко ткнул его в живот рукояткой хлыста.

Каторжник с ревом согнулся пополам. Он вырвал хлыст из рук Прюитта и сильно ударил его в пах. Прюитт страшно завыл и рухнул на колени. Заключенный бросился бежать. Офицер, командовавший стражей, раздраженно прищелкнул языком и поскреб небритую щеку.

Стражник, стоявший перед одной из повозок, вскинул заряженную двустволку. Расправив плечи, он стал медленно поворачиваться на каблуках, наводя ружье на беглеца точно по траектории его движения. Наконец он спустил по очереди оба курка. Грохнули выстрелы, из ружья вылетела крупная дробь. На небольшом расстоянии, метров в двадцать, она всегда достигала цели. Корчась от боли, Прюитт поднял голову. Однако страдальческое выражение моментально исчезло с его лица, как только он увидел, что выстрелы достали беглеца и он упал вперед, раздробив себе челюсть. Прюитта позабавило, что тот пытался еще ползти, идиот. От бедра до пояса тело его было разворочено, хлестала кровь. Два стражника схватили раненого за ноги и затем, протащив его по земле, бросили в повозку.

Прюитт с трудом поднялся. Довольная ухмылка вновь сменилась страдальческой гримасой — очень болел живот. Грин — так звали одного из заключенных — поднял из пыли хлыст и протянул его надсмотрщику. И хотя лицо Грина было в следах жестоких побоев, сжатые губы и непроницаемый взгляд свидетельствовали о твердом характере. Прюитта раздражало спокойствие Грина (правда, тогда он не знал его имени). Он вырвал хлыст из его рук. Ремень хлыста обжег ладони Грина, но он не подал вида. Прюитт, не обратив на это внимания, продолжил свой обход. Он шел, слегка раскорячившись.

3

Начальник конвоя и Прюитт сидели на веранде. Прюитт разбирал официальные бумаги, согласно которым несколько каторжников переходили в ведение Поттса. Фермер решил выступить с речью перед этой рабочей силой.

— Ребята, — начал он мягко, — меня зовут Аугустус Ц. Поттс. С двумя «т». Я ни ваш тюремщик, ни стражник, ни проклятый государственный чиновник, ни хозяин, я — месье Поттс, простой гражданин, хлопковый плантатор…

Он слегка улыбнулся. Шепот пробежал среди заключенных-негров. Поттса они знали. Улыбка хозяина не изменилась.

— Вы, ребята, вы — моя новая команда, и я заставил привезти вас, чтобы вы мне помогли растить хлопок.

Он качнул головой, подбирая слова:

— Какой-нибудь дурак может подумать, что я плохо начинаю в этом углу…

Он широко улыбнулся, взгляд его демонстративно был обращен на сухую долину. Он ждал, что слушающие также посмотрят туда, но люди стояли неподвижно, вперив глаза в землю.

— Но, — продолжал Поттс, — поверьте, я-то знаю, как растить хлопок. И если я говорю, что через четыре месяца вы увидите хлопок белый, как зад альбиноса, то так оно и будет.

— Что за чушь! — вполголоса заметил офицер.

Он отпил из горлышка плоской фляжки терпкой браги из молодого зерна, потом неохотно вернул фляжку Прюитту.

— Вы не знаете Поттса, — сказал надсмотрщик.

Офицер пожал плечами и презрительно ухмыльнулся.

Поттс между тем так увлекся, что уже не обращал внимания на каторжников, которые его не слушали и лишь ждали момента, когда можно будет передохнуть.

— Ребята, мне нужно от вас только одно — чтобы вы забыли, почему вы здесь оказались. Вы должны как следует поворачиваться, а я — обрабатывать свою землю. Я собираюсь к вам относиться по-человечески. У вас будет хорошая пища, табак и куда больше свободы, чем было до сих пор, когда это продажное государство решило вас арестовать.

Заключенные молчали. Реакции никакой. Поттс умолк. Его слова еще найдут дорогу к сердцам каторжников — и это все, чего он хочет. Он сделал неопределенный жест и, повернувшись, направился к развалюхе. Кивнув Прюитту, он сказал:

— Хорошо.

4

Приближалась ночь. Комната, которую Поттс называл своей конторой, была завалена одеждой, документами, съестными припасами, ящиками, тюками, образчиками хлопка. Она напоминала скорее корабельный трюм. Керосиновые лампы отбрасывали желтый неровный свет.

Поттс сидел в вертящемся кресле за большим бюро, забитым бумагами. Несмотря на то что наступили сумерки, жара не спадала и обветренная кожа хозяина была красной и блестящей от пота. Борода его, жесткая и седая, топорщилась, как свиная щетина. Кружились мухи, привлеченные светом ламп и съестными припасами. Когда они близко пролетали, Поттс прихлопывал их короткими ударами. Он с увлечением читал журнал. В углу комнаты Прюитт разбирал тюки бумаг.

— Он пьёт по-черному, этот начальник конвоя, — пробормотал он, — я, кажется, сроду не видал такого пьяницы. Должно быть, его что-то грызет изнутри!

— Он совсем не любит белый свет, — тихо сказал Поттс.

— Но что вы на это скажете? — вдруг воскликнул Прюитт с завистью. — Как они прихлопнули этого типа?!

Поттс поднял голову, на его лице можно было прочитать осуждение.

— Убивать арестантов, меня это не приводит в восторг. По правде говоря, это был хотя бы работник!

— А, дерьмо! — плюнул Прюитт. — Он и так уже пожил лишнее. От нас требовалось его прикончить.

Поттс задумчиво смотрел на летающих насекомых.

— А ты жесток, не так ли?

— Кто-то должен делать грязную работу. Вы это сами говорите.

— Но тебе это нравится, да? — сказал Поттс.

Прюитт взглянул на него и слегка ухмыльнулся:

— Может быть.

И поскольку Поттс не улыбнулся в ответ, надсмотрщик продолжил с вызовом:

— Знаете, мы с вами не муж и жена. Вы хотели что-то сказать…

— Единственное, что меня интересует, — это арифметика. Мне пришлось десять лет пресмыкаться; прежде чем я смог начать это дело. Тебе не стоит этого забывать.

— Вы могли бы и раньше нанять каторжных, — подсказал Прюитт.

— Ну да, я мог бы с таким же успехом стать президентом Соединенных Штатов, — ответил Поттс и усмехнулся. — Но что-то не стал. И должен тебе сказать, эти каторжники стоят денег. Без денег никуда, а они мне очень нелегко достались. А теперь проваливай отсюда, понял? На сегодня урок закончен.

Прюитт еще секунду постоял, затем вышел. Поттс продолжал давить мух над керосиновой лампой…

Один из каторжников тихо вошел в кабинет. Он был в наручниках. Подойдя к столу Поттса, он словно застыл на месте.

— Ты что-то хочешь сказать? — спросил Поттс.

— Меня зовут Грин.

— Ну?

— Поттс, вы любите деньги?

— Месье Поттс! Так что ты говоришь?

— Вы любите деньги? — спокойно повторил Грин.

— А ты знаешь кого-то, кто бы их не любил? — ухмыльнулся Поттс.

Грин улыбнулся, но глаза его не улыбались.

— У меня есть для вас предложение.

Поттс, изображая, что с трудом оторвался от журнала, со скучающим видом уставился на Грина.

— Сынок, я уже говорил, что я всего лишь обычный, уважающий законы гражданин, который нанял вас исключительно в коммерческих целях. И потом, как ты сюда вошел?

— Я смог так устроить, — сказал Грин.

— Устроить? Скажи пожалуйста…

— Поттс, — продолжал Грин, — у вас есть возможность кое-что сделать для меня.

— У меня есть возможность? И в чем же она состоит?

Поттс раздвинул губы в улыбке. У него не хватало зубов, а те, что оставались, были грязные и желтые.

— Возможность дать мне смыться, — заявил Грин.

Улыбка Поттса перешла в конвульсивный смех. Шестидесятилетний человек стонал и трясся. Он даже слегка поперхнулся. Грин оставался невозмутимым. Поттс наконец перестал смеяться.

— Ты ненормальный.

— У меня есть золото.

— А я — незаконный сын Авраама Линкольна. Слушай, парень…

— Вы помните ограбление Фловердаля? — живо прервал его Грин.

Поттс посмотрел на него с подозрением:

— Ты был в том деле? Как, ты сказал, тебя зовут?

— Грин.

Поттс перелистал кипу официальных бумаг, громоздившихся на столе и на полу. Он не нашел того, что искал, и отбросил бумаги.

— Черт побери, в конце концов! — выругался он. — Я же говорил Прюитту, чтобы мне поступали все дела в порядке, но…

— Я забрал около трех тысяч долларов, — вмешался Грин.

— Ах, вот как? — сказал Поттс, продолжая листать бумаги.

— Когда я говорю — около трех тысяч, — настаивал Грин, — это значит, так оно и есть.

Поттс с раздражением отбросил дела. Сунув сигару в желтые зубы, он перегнулся через стол к Грину:

— Ты зря пришел мне все это рассказывать. Потому как, я думаю, ты врешь.

Грин не смутился.

— У меня есть золото, — подтвердил он. — Надо быть идиотом, чтобы пытаться вас надуть.

— Ты воображаешь, что можешь внушать мне доверие? — задумчиво спросил Поттс.

— В такой же мере, в какой внушаете вы мне, — сказал Грин.

Хозяин и каторжник долго смотрели друг на друга. У Поттса созрел план наказать его.

5

Итак, Грина приковали к позорному столбу, который быстро и ловко соорудили. Голова его была зажата в деревянной раме, а кисти рук (причем сами руки оставались неподвижными) растянуты самым мучительным образом. Пот струился по его глазам, вокруг кружились насекомые. Он совершенно не мог двигаться. Солнце жгло ему глаза, и он сильно сжал веки.

Прямо под боком у Грина два каторжника водружали позорные столбы для тех, кто надумает бедокурить.

Поодаль арестанты ставили палатки. Стражники били хлыстом по спинам тех, кто плохо пошевеливался.

6

Вторая ночь на плантации. Грин все еще был подвешен за голову и за руки на деревянной раме. Покрытое пылью, его лицо с пересохшими губами приобрело в полутьме белый оттенок, эту маску пересекали струйки пота. Спутанные волосы слиплись от грязи и висели темными прядями.

Прюитт верхом на лошади подъехал к наказанному и наклонился к нему. От волнения у него подрагивал уголок тонкого рта. Тяжело дыша, он тихо спросил:

— У тебя на самом деле есть золото?

— Я тебе уже сказал, — пробормотал Грин.

— Поттс в это не верит.

— Ты приехал, чтобы мне об этом сообщить? — спросил Грин.

Прюитт колебался. Он огляделся, потом чуть пришпорил лошадь и совсем приблизился к Грину:

— Сколько, ты сказал, у тебя есть?

— Три тысячи. — Маска на его лице дрогнула, как будто он улыбнулся. — Президент банка обливался слезами.

— Над этим стоит подумать, — пробормотал Прюитт. — В любом случае, если этот тип решил выбраться отсюда, у него должны быть на то свои причины.

— Три тысячи причин, — презрительно сказал Грин.

Прюитт не ответил и опять пришпорил лошадь. Грин видел, как он удаляется, но не стал подзывать его. Грин знал, что он скоро вернется.

7

Должен был идти второй день пребывания Грина под палящим солнцем. Однако молодой человек сидел, развалясь в повозке, удалявшейся от плантации. И вот она уже довольно далеко.

Прюитт держал поводья. Он явно нервничал, кусал губы.

— Ты вполне уверен? — спросил он, беспокойно оглядывая краснеющую долину.

— Абсолютно, — холодно ответил Грин. — Я уже приехал, не так ли?

Прюитт скорчил гримасу, взъерошил волосы. Повозка продолжала катиться по равнине. Грин старался найти удобную позу, так как кисти его рук были прикованы к железной раме сиденья. Шапка, надвинутая на глаза, защищала их от солнца, но не от пыли.

Равнина была однообразной, казалось, на ней почти невозможно ориентироваться. Однако Грину это, видимо, удавалось. Он четко определял направление, говорил Прюитту, где свернуть. Они ехали уже несколько часов.

Прюитту стало невмоготу. Остановив повозку на пригорке, он стал осматривать унылый пейзаж. Затем повернулся к Грину, лица которого под шляпой не было видно. Прюитт был в ярости, пот выступил на его лице.

— Ты знаешь, куда мы едем, похоже, не лучше моего! — раздраженно бросил он, в душе надеясь, что ошибается.

Грин приподнял шляпу и оглядел равнину.

— Я никогда не грабил банка, — спокойно заявил он.

Прюитт не мог поверить. Он вытаращил глаза, каждый мускул на его лице дергался.

— Ты обманом заставил меня переться в такую даль!

От крика он побагровел. Ему не хотелось, чтобы Грин отвечал. С тремя тысячами долларов человек сам себе хозяин, можно вылезти из дерьма. Прюитту представился такой случай, и он не хотел проиграть. Но Грин, очевидно, забавлялся.

— Да, примерно так, — пробормотал каторжник.

Прюитт в ярости схватился за голову. Он с удовольствием убил бы Грина на месте.

— Ты мне скажешь, как отсюда выбираться! — закричал он.

— Конечно, — сказал Грин, — но только нам в разные стороны, тебе и мне.

— Ты веселишься! — зарычал Прюитт.

Ему хотелось плакать. Он вытащил заряженный револьвер и направил его в лицо Грину.

— Подожди чуток, — бесился он, — подожди чуток…

Ударом большого пальца он взвел курок. Но он находился слишком близко от Грина, и тот бросился на него. Револьвер выскользнул из глубоко оцарапанной руки Прюитта. Он попытался схватить его, но оружие упало на дно повозки. От удара хорошо смазанная пружина выпрямилась, собачка опустилась. Мощный выстрел разнесся по равнине. Прюитт издал изумленный рев, свалился с сиденья, не выпуская поводьев, и кувырнулся в пыль. Лошади дернули, обезумев от выстрела, и заржали. Прюитт судорожно натягивал поводья, чувствуя, что не может удержаться на ногах. Боль пришла почти сразу же, охватывая ногу и поднимаясь до горла. Прюитт корчился в пыли, закрыв глаза и кусая губы. Его лицо исказила гримаса.

Грин тем временем суетился в повозке. Ему удалось ногой пододвинуть к себе револьвер и схватить его. Его глаза сузились от ненависти. Он смотрел на корчившегося надсмотрщика, который держал ключ от наручников.

Прюитт действовал быстро. Он вытянул нож из кармана, разрезал кожу сапога, со звериным криком стащил его с ноги. От страха он икал. Пуля раздробила ему подъем ноги, мелкие кости и клочья мяса образовали кровавое месиво.

— Плохи дела, а?

Морщась от боли, Прюитт бросил яростный взгляд на Грина.

— Ну что ж. Но поводья-то держу я. Твоя пушка тебе не поможет.

— Ты изойдешь кровью до смерти, — заметил Грин.

— От одной-то раны в ногу? — усмехнулся Прюитт.

Грин вновь выпрямился на сиденье, удобно оперся, поместив заряженный «ремингтон» на бедре.

— Как угодно, — сказал он. — Это не моя нога…

Стиснув зубы, Прюитт оторвал полотнище от сомнительной чистоты рубахи и обмотал им раздробленную ногу. Кровь тут же пропитала полотно.

— Если ты снимешь мне наручники, — мягко сказал Грин, — будет лучше для нас обоих.

Прюитт не отвечал. Похожий на взбешенного ребенка, он пытался оторвать еще кусок от своей рубашки. Со стонами сменил повязку. Кровь продолжала течь, пунцовая, липкая.

— Ядро к щиколоткам, вот что тебе приделают, — бормотал Прюитт. — Красное ядро, слышишь? Ядро на ногу!

Он плакал. Грин всадил ему вторую пулю в ногу. Берцовая кость была раздроблена до колена и даже выше. Прюитт свалился в пыль. Грин ждал, сдвинув брови.

— Ты псих! — воскликнул Прюитт.

— Никто не прикует меня к ядру, жалкий ублюдок, — заявил Грин. — А сейчас ты откроешь наручники, или я займусь тобой как следует.

Прюитт не двигался. Грин снова зарядил «ремингтон» и спустил курок. Пуля подняла между ляжками надсмотрщика фонтанчик песка, хлестнувший его в пах. Он застонал.

— Как я могу знать, что ты не убьешь меня потом?

— Никак, — усмехнулся Грин.

Прюитт опустил голову и стиснул зубы. Он подполз к повозке и, поднявшись с помощью рук на здоровой ноге к Грину, открыл наручники. Отбросив их подальше, Грин поднялся и положил револьвер в карман своих штанов. Прюитт тяжело дышал, цепляясь за повозку, кровь из его ноги продолжала капать на землю.

Грин спустился с повозки, быстро выпряг одну из лошадей и сел верхом. Жестом показал надсмотрщику дорогу, по которой тот сможет вернуться. Прюитт покачал головой, давая понять, что вряд ли останется живым.

— А ты меня не обманываешь в очередной раз?

Грин пожал плечами:

— Зачем мне это?

Покуда Прюитт, испытывая неимоверные муки, устраивался на сиденье, его лошадь с каторжником уже неслась галопом. Прюитт смотрел им вслед, пытаясь разгадать, за какое преступление был осужден Грин. Должно быть, что-то серьезное.

8

У крутого склона, в который упиралось ущелье, примостилась бревенчатая хижина. Деревья и кустарник скрывали ее со всех сторон. В густой листве щебетали птицы.

Возле хижины отдохнувшая лошадь Грина щипала траву. Над деревьями поднималась струйка дыма от небольшого костерка. Возле него лежала полотняная сумка, а над огнем висел привязанный к ветке кролик. Его жир с шипением капал в огонь.

Из чащи с топором на плече вышел Грин, таща за собой только что срубленное длинное деревце. Выражение его лица говорило о душевном покое. Грин был чистым, кожа была гладкой и загорелой, волосы вились, а не свисали грязными лохмами. Судя по всему, неподалеку была вода, об этом говорила и сочная зелень пышной растительности.

Возле хижины молодой человек сбросил дерево и с явным удовольствием всадил в него топор. Его мускулы легко играли. Гибкой походкой он подошел к огню. Оглядев жарившегося кролика, он наклонился к полотняной сумке и, порывшись в ней, достал кожаные мешочки с солью и перцем. Однако они были почти пусты. Он их тщательно вытряс над кроликом, который постепенно покрывался румяной корочкой. Грин проглотил слюну, но решил не торопиться есть. Теперь он вновь стал хозяином своего времени. Он забыл Прюитта, удары хлыста, проклятые цепи и это чертово государство. Лежа у огня и блаженно потягиваясь в ожидании, пока мясо как следует поджарится, он думал о том, как бы подобраться поближе к цивилизации.

Отдохнув и наевшись досыта, Грин потушил костер. Затем распилил дерево на дрова и сложил их в аккуратную поленницу у стены хижины. Взяв седло, он вышел из дома, прикрыв за собой дверь. Замка на ней не было, его заменяло небольшое приспособление, состоявшее из шнурка и задвижки. Этот запор мог скорее противостоять сильному ветру и животным, чем людям. Ударом ноги его можно было легко разбить. Но люди сюда не доходили, по крайней мере цивилизованные.

Грин оседлал лошадь и поправил ремни. Порывшись в седельной кобуре, вытащил револьвер и проверил патроны барабана. Остался всего один. Грин сунул оружие за пояс и легонько натянул поводья. Лошадь пошла. Он углубился в чащу, направившись к выходу из ущелья. Прекрасная девственная природа создавала хорошее настроение. Грин был счастлив.

Он проехал несколько километров. Местность он знал давно, легко в ней ориентировался.

В долине раскинулся маленький городок. В верхней его части, возле довольно крутого склона, стоял грязно-серый барак, вроде салуна. Он был построен из деревянных бревен без единого гвоздя. Сооруженный еще перед войной, он хорошо выдержал испытание, но дерево начало гнить.

Грин приехал в городок запастись солью, перцем, боеприпасами. Сейчас он сидел за бараком, стреляя по пустым пивным бутылкам. В долине царило оживление — шла стройка, поднимались новые срубы. Дерево было еще сырым, полным соков, поэтому гвозди входили со скрипом, а срубы уже начинали кривиться.

Грин был увлечен своим занятием и не смотрел на долину. За его спиной хриплый старческий голос пел непристойную песенку. Из салуна показался человек лет семидесяти. Держался он прямо, хотя был пьян в стельку. Седые волосы падали ему на плечи, густая борода почти целиком закрывала лицо. Выделялись лишь глаза — голубые, блестящие, игривые. Перед собой он держал несколько бутылей с вином. Старик уселся возле Грина, но тот почти не обратил на это внимания. В то время как молодой человек пулями разбил несколько пустых бутылок, старик щелчком пальца откупорил полную и с удовольствием сделал долгий глоток. Потом вытер губы тыльной стороной руки и громко рыгнул.

— Очень рад тебя видеть, — сказал он Грину. — Раз ты все время хлопаешь бутылки, надо, чтобы кто-то их опустошал еще быстрей!

Грин улыбнулся.

— А что, тебе надоело?

Старик расхохотался, стукнув Грина по плечу. Зубов ему сильно не хватало, но смех не был противным.

— Черт возьми, нет! Но я побьюсь об заклад, что это надоест пивной компании «Миссури энд Грейт Вестерн»!

Он кивнул, продолжая беззвучно смеяться, опять выпил и рыгнул.

— Эта свинья директор, — усмехнулся он, — теперь достает меня, потому что я им написал, что индейцы растащили все их пиво.

Старик опустошил бутылку и бросил ее. Ударом пальца Грин взвел курок. Бутылка описала дугу, Грин спустил курок, и она разлетелась, не коснувшись земли. Старик откупорил другую и принялся за нее. Немного пива запузырилось на бородатом подбородке, он тряхнул головой и заявил:

— Придурок. Он все время называл их «аборигенами». Черт возьми!

Старик был пьян и продолжал напиваться. Прикончив бутыль, бросил. Грин выстрелил снизу, она разбилась. Посмеиваясь, старик уже открыл новую, а Грин перезарядил оружие. Молодой человек бросил взгляд в глубину долины. Лицо его ничего не выражало, но он внезапно разрядил свой револьвер, и шесть бутылей разлетелись на тысячу кусков под его пулями. Стрельба была очень быстрой и очень точной. Старик одобрительно зарычал, сделал новый глоток и бросил презрительный взгляд в долину.

— Они нам строят здесь чертову столицу! — злобно сказал он. — С пожарной колесницей, мэрией и даже начальником полиции с толстым задом!»

Он потряс головой. Грин заряжал по новой.

— По-моему, это ужасно, — заявил молодой человек.

— Конечно, ужасно! Они даже переменили название города.

Грин недоверчиво уставился на пьяного старика.

— Он теперь будет называться «Цветущие холмы»! — вздохнул старик. — Я не шучу. А, черт возьми…

Он оглядел долину. Внизу, посреди построек, веселые рабочие малевали большую вывеску, на которой уже выделялось слово «холмы». Старик тряхнул головой, икнул и зашелся хохотом. Грина тоже обуяло веселье. Понемногу они успокоились. Старик еле дышал от смеха.

— Старина, — нежно сказал Грин, — а не заехать ли нам к вдове, тебе и мне, и как следует поразвлечься?

Старик задумчиво оглядел себя ниже пояса, но смутила его не пыль, покрывавшая штаны.

— Я этим уж давненько не занимался, — вздохнул он. — Для меня это, как говорят, дело прошлое.

— Пойдем, пойдем, — весело сказал Грин. — Ты всегда сможешь дать мне совет.

Старик чуть не поперхнулся пивом. Плюнув себе под ноги, засмеялся, но смех его перешел в кашель.

— Грин, — икнул он, — ты мне нравишься. Но, бог мой, вдовы здесь больше нет… Они уехали!

— Уехали? — повторил Грин. — Все шлюхи?

— Все, бог ты мой, наши славные шлюхи. Провели два последних месяца в новенькой тюрьме, в то время как Малькольм Курле-ту, Чарли Бель Пиис и все эти негодяи…

Грин тряхнул головой. Казалось, он был подавлен и обеспокоен. Он отпил немного пива и вопросительно взглянул на старика. Тот отвернулся.

— Да, — нехотя сказал он, — и она тоже!..

Грин ничего не сказал, глаза его сузились. Он опустошил бутыль и со злостью бросил ее на травянистый склон.

— Ах, — вздохнул старик. — До чего же было хорошо, когда они были здесь. Все исчезло, уехало, умерло или умирает. Это все называется прогрессом.

Он весь обмяк, сгорбился. Похоже, что-то его угнетало: то ли пиво, то ли тяжелые мысли. Глаза увлажнились.

— Единственное, что, кажется, важно сейчас, — это сколько у тебя монет а кармане. Ты можешь спокойно сдохнуть, и на тебя обратят внимание только для того, чтобы посмотреть, нет ли у тебя чего продать.

Старик откупорил новую бутыль и передал ее Грину, который продолжал молчать.

— Грин, тебе лучше уехать. Право слово, даже сама твоя порода типа из долины проклята. Не знаю почему, но город расставляет сети для таких, как ты.

Лицо молодого человека напряглось, в глазах мелькнул холодок.

— Пошли со мной, — сказал он старику.

Тот покачал головой:

— Нет, месье! Я лучше останусь здесь сидеть и попивать пиво этого подлеца из Миссури, пока он не разорится или я не попаду в ад, вот так!

Грин улыбнулся грустно и даже с какой-то нежностью. Он растянулся на солнце, старик передал ему еще одну бутылку.

— Старина, — сказал Грин, — ты достоин лучшей участи.

Старик не ответил. Грин поднял бутыль на вытянутой руке и, медленно наклонив ее, закрыл глаза. Пиво полилось по его лицу.

9

Грин вошел в магазин, считавшийся самым главным в городе, и восхищенно присвистнул. Да, он здорово изменился, сейчас здесь было полно всякого товара: продукты, ткани, скобяные изделия и тому подобное. Однако молодого человека ничто из этого изобилия не привлекло, и он направился в глубину помещения, где был отдел огнестрельного оружия. Стойки для винтовок были покрыты пылью, в полутьме поблескивали длинные карабины. Грин осторожно взял «винчестер». Ему было приятно ощущать прохладный синеватый металл ствола, полированное дерево приклада.

— Вы хорошо стреляете, месье?

Голос был неприветливый. Грин увидел мальчонку лет десяти в коротких штанишках, нарядно одетого.

— Я никогда еще не видел человека, который бы хорошо стрелял! — сказал он с некоторым вызовом.

Грин улыбнулся, оглядывая магазин. Хозяин лавки, одетый с иголочки, с важным видом обслуживал молодую даму с сухой кожей и поджатыми губами. К своим бакалейным покупкам она добавила Библию.

— Три новых семейства только за эту неделю, месье Котч, — произнесла она, чуть разжимая свои тонкие губы. — Фактически девятнадцатые в нашей конгрегации. Мы надеялись…

Грин больше не слушал. Взгляд его вновь остановился на мальчишке. У того была извиняющаяся улыбка.

— Это мама, — объяснил он со вздохом.

Затем с завистью поглядел на «винчестер», и лицо его вновь оживилось.

— Вы уверены, что стреляете неважно?

Грин колебался, посмеиваясь, потом слегка отодвинул мальчишку.

— Гляди, парень!

Он подпрыгнул, сделал пируэт в воздухе и, нажимая на спусковой крючок винтовки, вскинутой к плечу, и быстро передергивая затвор, стал палить по воображаемым врагам. «Винчестер» щелкал вхолостую. Сидевший на полу у прилавка мальчишка широко открыл глаза.

Привлеченные шумом, продавец и клиентка обернулись и взглянули в глубину лавки.

— Это что, необходимо? — ядовито спросили поджатые губы.

Грин застыл:

— Может, и нет, но чертовски забавно.

Чопорное лицо сделалось еще высокомернее.

— Месье, — заявила дама, — ваши уста богохульствуют!

— А, дерьмо это все, — сказал ей Грин и направил на нее «винчестер». Дама с оскорбленным видом повернулась к нему спиной. Грин пожал плечами и прислонил оружие к прилавку. У него чуть было не испортилось хорошее настроение. Но тут он заметил в углу серые шапочки — маленькие, похожие на луковицы, смешные колпачки, которые носят на Восточном побережье. Грин схватил ту, что была сверху. Нацепив ее на голову, он посмотрелся в зеркало. Ему было весело.

Торговец забеспокоился, извинился перед покупательницей и подошел к Грину.

— Чем могу быть полезен? — спросил он раздраженным тоном.

Грин молчал. Он бросил шапочку на стол и стал рассматривать дорогие модные вещи, развешенные на плечиках.

— Что-то я тебя не знаю, — заметил торговец. Чувствовалось, что в нем нарастает глухая злоба. — Ты когда-то здесь жил? На холме?

Грин приложил к себе костюм и полюбовался в зеркало. Затем повернулся к своему сердитому собеседнику. Тот сказал:

— Я должен быть настороже. Это ты был со стариком несколько недель назад, не так ли? Скажи-ка мне одну вещь! Почему вы хотите, чтобы этот город оставался как двадцать лет назад, отставал на двадцать лет, а?

Он размахивал пальцем перед носом Грина, глядевшего на него с презрением. В это время с улицы донеслись громкие голоса. Большая толпа весело и шумно горланила, неся плакат, на котором яркими красками было написано: «Цветущие холмы».

— Тебе нечего жаловаться, — заметил Грин, — как говорится, цивилизация пришла.

— Это великий день для такого местечка! — твердо заявил торговец. — И шаг вперед для всей страны.

Грину стало тошно. Он бросил костюм, который рассматривал, и стал искать другой. Торговец подобрал костюм со злобной гримасой.

— Ты что-то имеешь против перемен? — спросил он ехидным тоном.

— Смотря кто меняет и что.

Грин бросил на пол другой костюм, продолжая рыться в вещах. Торговец был уже вне себя от гнева.

— Надеюсь, тебе есть чем платить, — сухо сказал он.

Толкнув его, Грин положил костюм, который выбрал, на модную шляпу и бросил через плечо тяжелую золотую монету. Торговец схватил ее на лету, как обезьяна, попробовал на зуб и вытащил из кармана большой матерчатый кошель. Грин тем временем сложил костюм в длинный сверток. Шляпа исчезла. Молодой человек беспечно повернулся, взял горсть мятых купюр — свою сдачу, которую протянул ему торговец.

— У тебя таких много, а, Котч?

— Чего? — спросил торговец.

— На этот раз, — усмехнулся Грин, — тебе меня не надуть.

10

Ночь. Поезд тянется в Сан-Антонио и дальше, через границу и Рио-Гранде, к Монтре и Сент-Луис Потоси, к Мексике. Плохо освещенные вагоны набиты шахтерами, ковбоями, угольщиками. Картежники с тонкими пальцами протискиваются в толпе. То тут, то там затевается игра. Играют в очко, в покер, в «черного Джека». Дым, шум, духота. Человеческие испарения, табак, ругань. Стук колес, грохочущих по рельсам.

Два человека продвигались по вагону. Один высокий, вызывающе одетый, низко на бедре висит револьвер. Другой поменьше, с помятым лицом. Он беспрерывно теребил ружье с нарезным стволом, которое держал в руках. У обоих было угрюмое выражение лица. Они только что проиграли в очко последние доллары. Они отказывались признать себя побежденными — это просто неудачная полоса. Надо ее преодолеть, и они оба разбогатеют, даже не успев проехать Сан-Антонио.

Глаза их шныряли в поисках какого-нибудь простофили. Тут и там слышался пьяный храп, виднелся разинутый рот. Человек с револьвером и человек с ружьем залезали тогда в карманы, но тщетно. Кто-то другой давно уже прошелся здесь. Что до тех пассажиров, которые не были захвачены игрой и не пьяны, то к ним лучше было не приближаться.

Человек с ружьем заметил наконец желанную добычу: в углу вагона дремал хорошо одетый человек в шляпе, надвинутой на глаза. Он был одет по моде Восточного побережья. По всей видимости, неопытный простофиля, которого ничего не стоит запугать. Они окружили его и довольно бесцеремонно растолкали. Простак едва пошевелился.

— У вас не будет пяти долларов в долг?

— Вы шутите! — сказал простак, не решаясь двинуться..

— Ровно пять долларов. Давай…

— Конечно, — добавил человек с ружьем, — если вы не хотите дать нам в долг…

— Я не хочу давать вам в долг, — отрезал простак.

— В таком случае, — сказал малый с револьвером, — мой друг и я, мы должны дать вам понять, как вы рискуете, путешествуя в этом поезде вот так, в одиночку…

Он усмехнулся, довольный этим выражением. Простак, должно быть, понял, потому что протянул приятелям пятидолларовую бумажку.

— Держите, — сказал он. — Вы меня пугаете!

Два игрока, удовлетворившись, вернулись к своей партии в очко. Проиграли. Вернулись к простаку.

— Не дадите ли нам в долг еще, приятель?

— Я вам не банк Соединенных Штатов.

— Всего пять долларов!

— Я не даю денег в долг.

— Что ты говоришь? — злобно сказал малый с револьвером.

— Это не долг, — сказал путешественник.

— А что же тогда?

— Видя, с какой скоростью вы их промотали, — заключил путешественник, — я бы назвал это милостыней.

— Ты, может, думаешь, мы идиоты? — спросил парень с револьвером.

— Я точно не знаю, кто вы такие.

— У нас просто тяжелая полоса, — заявил малый с ружьем, — поэтому мы тебе позволяем говорить о нас плохо.

Щеголь вздохнул:

— Я вам уже сказал, что я не банк Соединенных Штатов. Но я и не Иисус Христос, Поищите кого-нибудь другого.

Он выпрямился. Два приятеля толкнули его обратно на сиденье. Путешественник перепрыгнул через спинку, в его руке появился револьвер. Он досадливо тряхнул головой: ему не хотелось приключений. Он ехал на Юг, к Калли, в Мексику, туда, где никто не знает и не разыскивает человека по имени Грин, беглого каторжника.

Выпрямившись, он пошел на неудачливых игроков. Они попятились и оказались прижатыми к противоположной скамье. Грин показал на окно.

— Открой, — скомандовал он малому с ружьем.

Другой повернулся, и его палец скользнул к курку. Ударом ноги Грин выбил у него оружие, у его напарника вырвал ружье и отступил, держа обоих на прицеле. Все трое знали, что на таком коротком расстоянии картечь на три четверти разнесет черепа обоих картежников. Они замерли, разом вспотев.

— Открой, — снова приказал Грин.

Малый с ружьем, у которого, правда, ружья уже не было, осторожно открыл окно.

— Хорошо, — сказал Грин, — а теперь прочь отсюда.

Второй растерянно глядел на него.

— Я сказал — пошли вон, — отрубил Грин.

Парень, обезумев от страха, посмотрел на своего приятеля, который оставался неподвижен, потом на черное дуло ружья. У него похолодело в животе. Он нервно тряхнул головой и неловко вскарабкался на окно. Ночь была хоть глаз коли.

— Месье, — сказал он плачущим голосом, — я могу убиться.

Грин взвел оба курка.

— Если останешься здесь, то уж точно убьешься.

Парень слабо качнул головой и неловко соскользнул. Темнота поглотила его. Дуло ружья обратилось на его приятеля.

— Я не стану прыгать! — заявил бывший владелец револьвера. — Вы не смеете меня заставлять!

— Ты так думаешь? — спросил Грин.

И владелец револьвера очень быстро выскользнул через окно. В это мгновение шум поезда усилился. Вагоны качались. Кто-то похлопал Грина по плечу. Молодой человек повернулся к подошедшему к нему пассажиру, который давился от смеха.

— Эти двое, — икая сказал незнакомец, показывая на окно, — надеюсь, умеют плавать!

Грин не понял.

— Потому что, — клокотал тот, — они только что прыгнули прямо в середку этой чертовой реки!

Мост вибрировал под колесами, потом их стук изменился — значит, состав вновь шел по твердой земле. И Грин, сбитый с толку, вернулся на свое сиденье.

— Черт побери! — воскликнул он, покатываясь со смеху.

11

Все той же ночью где-то между Сан-Антонио и Ларедо Грин шел вдоль пустынной улицы мимо темных фасадов. Иногда редкий огонек давал знать, что кабак еще не закрыт. Набравшиеся пьянчуги спали в тени улочек. Грин шагал быстро и налегке. Он напевал вполголоса. Он не любил города днем, когда честные люди занимались своими честными делами. Но как только наступала полночь, а затем проходило еще два часа и честные люди отправлялись спать, у Грина начиналась жизнь.

Сейчас же молодой человек завернул за угол улочки. В темноте он разглядел элегантное здание. Красная лампа указывала подъезд. Дверь была не закрыта, и Грин переступил порог.

Он окинул взглядом красное с золотом убранство небольшого холла, стулья в стиле Людовика Пятнадцатого из Нового Орлеана, белое бюро. За ним сидела немолодая, но стройная дама с подрумяненными щеками и поджатым ртом, с черным кружевом на рукавах и на плечах.

— Я ищу Калли, — объяснил Грин, не тратя времени на приветствие. — Мне сказали, она работала здесь.

— Первый этаж, комната в начале коридора, — сказала сводня, — но она дорого стоит…

В ее тягучем голосе слышался луизианский акцент. Трудно было понять, настоящий он или фальшивый. Грин, довольный, улыбнулся, вынул золотую монету и бросил ее на прилавок. Сводня в ответ не улыбнулась и продолжала сидеть совершенно неподвижно. Грин добавил монету, потом еще одну. Женщина наконец тряхнула своими буклями.

— Приятно видеть, — усмехнулся Грин, — что вы ее не отдаете за бесценок.

Сводня холодно взглянула на него. Это была шутка совершенно не в ее вкусе.

В комнате Калли — на первом этаже, в начале коридора — было темно. Молодая женщина спала.

Когда дверь отворилась, Калли проснулась, приподнялась. Белокурые волосы струились по смуглым круглым плечам. Глаза сияли, полные, чувственные губы улыбались.

— Артур? — воскликнула она.

— «Артур»! — с иронией повторил человек, приближаясь к кровати Калли и садясь рядом с ней.

— А, черт! — выругалась молодая женщина. — Не ты!

— Э, нет, — усмехнулся Грин. — Я.

Полные губы растянулись в злобной улыбке.

— Тем хуже. На самом деле никакой разницы.

Калли подвинулась на кровати, чтобы дать место мужчине.

— Ее и не было никогда, — заметил Грин.

— Ты в самом деле не изменился…

Грин скользнул под простыню и обнял женщину:

— «Артур»! — опять усмехнулся он.

Калли вдруг улыбнулась в темноте, сжала Грина в объятиях, тихо засмеялась, голова ее запрокинулась, а грудь обнажилась.

12

— Хорошо…

— Очень…

— Грин…

— Что?

— Ты почему такой странный? Правда… Когда-то мы…

— Да, да. Я помню.

Рука Грина описала дугу при желтом свете зари.

— Это жизнь. Я хочу сказать… Черт, я только что оставил одного кретина, который пытается растить хлопок на юге Техаса. Если приглядеться внимательнее, мир полон странных типов.

— Они-то да, — сказала Калли, не раскрывая глаз, — они чокнутые, но нормальные. Ты хуже. Попадаешь в переплет из-за какой-то ерунды, которую другие считают в порядке вещей.

Грин не хотел спорить. Он вновь обнял молодую женщину.

— Хорошо, — пробормотал он, — но в постели-то все нормально, нет?

— Грин, болван! — воскликнула Калли. — Если бы все шло так хорошо, почему, ты думаешь, были все другие… все эти другие мужчины?

— Может, потому, что ты никогда не возражала.

Калли повернулась на живот, зарыла голову в подушку.

— Что это меняет?

Грин задумчиво посмотрел на Калли, потом улыбнулся и весело шлепнул ее пониже спины.

— Не унывай, старуха. Мы еще не померли!

Он выбрался из-под простыней, схватил свою одежду и начал одеваться. Калли медленно повернулась к нему и сделала большие глаза, увидев новый костюм Грина — костюм городского щеголя с Восточного побережья. Грин пожал плечами.

— Я решил, что, если так выряжусь, мне будет легче добраться до Мексики.

— Это ты туда направляешься?

— Мне лучше уехать на некоторое время.

— Я с тобой не поеду, — заявила Калли.

— А я тебя просил?

— Нет, но это вот-вот может случиться.

Грин скосил глаза на свой галстук, который он завязывал с большим трудом. Калли соскочила с кровати, легонько шлепнула его по пальцам и в несколько секунд завязала изящный и элегантный узел.

— То, что я имею здесь, — сказала она, — лучше, чем мерзнуть, лучше, чем вся эта мерзкая жизнь. Лучше, чем все эти проклятые утра, когда я просыпаюсь…

— Ты в самом деле хорошо устроилась, — отрезал Грин, — у тебя красивая жизнь, не так ли?

Калли яростным движением затянула узел галстука. Глаза ее были огромными. Он сглотнул.

— Это не красивая жизнь, — пробормотала Калли, — это другое.

— Только что-то по тебе не заметно, что ты так думаешь.

— Может быть. Но это ничего не значит.

— Ах, вот как!

— Плевала я на тебя! — крикнула Калли.

Грин пожал плечами. Калли повернулась, пошарила под матрасом и вытащила пригоршню банковских билетов, которые протянула Грину. Он попятился. Она наклонилась и сунула их в карман помятого пиджака. Грин не возражал. Калли отвернулась, бросилась на кровать и повернулась лицом к стене. Грин теперь видел только ее затылок.

— Пока, Грин.

13

С сапогами в руках Грин перелез через подоконник, встал на землю и прикрыл окно. Он и на два шага не отошел от борделя, когда ствол оружия, блеснув в воздухе, уперся в его грудь.

— Не двигайся! — раздался приказ.

— Артур? — сообразил Грин.

— Да. Но обычно меня зовут начальником полиции.

Грин застыл. Сегодня ему уже не проехать Рио-Гранде.

14

Туманным утром возле кузницы стояли в ряд заключенные. Кузнец готовил цепи и все остальное. Каторжники жались к стене, спасаясь от холода. Их охранял вооруженный конвой. Один из конвойных, сидя верхом на муле, хотел подтолкнуть первого в очереди заключенного. То был Грин.

Солнце поднялось из тумана и осветило небо. Грин повернулся к солнцу и улыбнулся, не обращая внимания на стражника. Конвойный взял дубину, привязанную к седлу, и ударил Грина. Тот упал, голова обагрилась кровью.

— Красное ядро этому на ногу! — крикнул конвойный.

1

Надпись гласила: «Частное владение. Вход воспрещен!» Один из охранников плантации с угрюмым видом ехал верхом на муле по краю дороги, ведущей к частному владению. Он страдал недержанием мочи, к тому же было довольно жарко. Мухи вились вокруг мула и человека, пахнувших примерна одинаково. Мул смотрел в землю, человек — на экипаж, который только что остановился перед въездом на плантацию. Наездник пришпорил мула и проехал вдоль повозки, в которой сидели шесть арестантов в серой одежде и соломенных шляпах. Все они были в цепях и прикованы к литым ядрам, покрашенным в красный цвет. Охранник сделал гримасу и обратился к двум стражникам в униформе, сидевшим на козлах.

— Мы ждали только одного с красным ядром и пятерых легко осужденных! — посетовал он.

— Начальник стражи сказал, что вы получите то, за что платили, — ответил возница.

— Ах, вот как! Поттс, оказывается, еще должен радоваться, — пробурчал ехавший на муле.

Имя Поттса не вызвало у Грина, сидевшего в повозке, никакой реакции. Он уже догадался, куда возвращается. Возница спрыгнул вниз и опустил борт повозки. Арестанты медленно спускались. Сначала большой массивный негр. Возница заглянул в список и увидел, что его зовут Болт. За ним Ле Васо, неповоротливый белый, с тупым выражением обожженного солнцем лица и потухшим взглядом. Затем Толливер, тоже белый, лет пятидесяти, довольно подозрительного вида.

При виде следующего у стражника инстинктивно дернулось лицо. Это был стройный породистый чернокожий со сверкающими зубами. Он небрежно ступил в красную пыль и окинул взглядом окрестности. Хлопок покрывал долину. Флаш улыбнулся.

— Хорошо! — выдохнул он то ли с удовлетворением, то ли с насмешкой.

Стражник не любил Флаша. Этот негр ходил с высоко поднятой головой, делая вид, что ему на все плевать.

Как будто специально, чтобы окончательно испортить и без того плохое настроение конвоира, следующий арестант был несносным представителем расы хозяев. Старый, скрюченный, с бегающими глазками, Ля Трим вонял на три метра кругом, то есть еще сильнее, чем сам конвойный.

Последним спустившимся арестантом был Грин. Он был грязен, след от удара дубинкой, который он получил, еще был виден у него над ухом. Он тоже озирал поля, до горизонта покрытые густым цветущим хлопком. Конвоир дал подписать свой список человеку с плантации, передал ему досье на арестантов. Затем, пока повозка делала полукруг, человек с плантации проверил, хорошо ли заряжено его ружье, пришпорил своего мула и направил ружье на Болта.

— Иди вперед! Остальные следом!

Он подождал, пока люди двинутся, затем на хорошей дистанции последовал за ними с наведенным ружьем. Он знал свое ремесло.

— Небольшая колонна пересекла поля, белые от цветущего хлопка. Там работали бригады по шесть человек, возле — каждой шестерки каторжников находился вооруженный охранник верхом на муле. На плечах у людей были полотняные мешки, куда они бросали сорванный хлопок. Они не были закованы.

Ля Трим внезапно споткнулся на красной тропе, запутался в своих цепях и рухнул на большого черного Флаша, который упал на идущего перед ним. Как домино, четверо первых в колонне с проклятиями обрушились в пыль, спутавшись цепями и ногами. В ярости Болт ударил кулаком в живот Васо. Флаш встал между ними.

— Это не он! — сказал высокий негр и показал на Ля Трима, который все еще лежал на земле. — Он!

С непроницаемым лицом Болт приблизился к вонючему старику, который хныкал, тщетно пытаясь ползти. Болт схватил красное ядро, к которому тот был прикован, и протащил его на живот старика.

— Не двигаться. Всем стоять на месте, куча дерьма! — приказал страж, наводя на людей ружье.

Красные ядра застыли. Стражник разглядывал заключенных. Начавшаяся среди них склока заинтересовала его. Глаза его остановились на Грине.

— Держу пари, ты рад возвращению.

Грин удивленно взглянул на него.

— Ты меня не узнаешь? А должен бы. Ведь это я тот ублюдок, который имел несчастье пустить тебя к Поттсу и в которого ты стрелял.

Грин не реагировал. Улыбнувшись, стражник резко пришпорил мула, тот вздрогнул и лягнул Грина, который опрокинулся в красную пыль. Всадник сделал полукруг, вернулся к Грину. На этот раз удар был очень сильным. Грина подбросило в воздух, и он головой ударился об землю. Он уже не поднимался. Стражник повернул мула и остановился, направив ружье на Болта.

— Подберите его.

Болт и Ле Васо подняли Грина и отправились дальше, за ними Флаш, Ля Трим и Толливер. Стражник, довольный собой, поехал следом.

— Говорят, — пробормотал Толливер, — Грину дали пятьдесят лет, из них тридцать за побеги.

— Черт побери, — с горечью сказал Ля Трим, — у меня шестьдесят пять лет, и без единого побега.

— Потому что ты кретин, — миролюбиво заметил Флаш. — Надо быть последним идиотом, чтобы изнасиловать жену судьи.

— Кто бы мог знать! — возразил Ля Трим со вздохом.

Небольшая группа людей продолжила свой путь. Вскоре арестанты прибыли по назначению и выстроились в большой комнате, служившей Поттсу конторой. Владелец осмотрел их, сделал гримасу и потряс головой.

— Честное слово, не понимаю, зачем Этот болван, начальник стражи, послал вас сюда. У него просто безмозглая башка!

Все, кроме Грина, улыбнулись и даже начали смеяться.

— Ничего смешного! — крикнул Поттс, и смех прекратился. — Черт возьми! Что касается Грина, то мы обязаны его вновь взять, но вы не сможете работать как надо. Не сможете, таская за собой эти ядра…

Поттс зажег одну из своих черных сигар.

— Короче, — заявил он, — я жду, что вы оправдаете мои расходы на вас, ребята. Я обстряпал здесь неплохое дельце и, делая деньги, хочу, чтобы это продолжалось.

Выпустив дым, владелец оглядел аудиторию, ожидая реакции. Ее не было.

— Вы теряете время, — произнес кто-то за спиной Поттса.

Грин поднял брови. В полутьме конторы только что показался Прюитт. За это время он изменился, лицо было изрыто морщинами, горькая складка пролегла у рта, веки сморщились от усталости или от алкоголя.

— Может, я и теряю время, но никому не завлечь меня в охоту за сокровищами, — едко пробормотал хозяин.

Не ответив, Прюитт прошелся вдоль шеренги арестантов. Он прихрамывал, волоча ногу. Надсмотрщик остановился перед Грином. Он ничего не говорил. Грин тем более. Поттс приблизился к первому в строю — мощному Болту.

— Я, как говорят некоторые, любопытен, — заявил он. — Почему тебя осудили? Только не ври, ваши досье у меня в конторе.

— Удар ножом, — сказал Болт.

— Однако… И кого же?

— Своего хозяина. Он увеличил мне плату за жилье.

Покачав головой, Поттс перешел к следующему.

— А ты?

— Я задушил одного, — заявил Ле Васо.

Он колебался. Поттс ждал подробностей.

— Он спер у меня мои башмаки…

— Но это, однако, не преступление! — воскликнул хозяин.

— Я их у него взял накануне, — объяснил чурбан.

Его приятели покатились со смеху. Поттс с отвращением пробормотал что-то сквозь зубы и двинулся дальше. Вопросительно поглядел на Толливера.

— Умышленный поджог, — четко ответил пятидесятилетний человек.

— И что же именно сгорело?

— Моя жена.

Теперь Поттс был перед Грином. Прюитт отодвинулся, оперся на бюро и глотнул виски. Поттс вытащил изо рта сигару и выпустил в лицо Грину облако дыма.

— Ага, это ты. Я знаю все, что надо знать, и мы с тобой еще приятно побеседуем на эту тему, когда Прюитт кончит распивать.

Грин не отвечал.

— Смотри-ка, — сказал хозяин. — Что это с тобой случилось? Прошлый раз, когда ты приходил в мою контору, то говорил без умолку. Политиканствующий янки не смог бы лучше!

Пожав плечами, Поттс сделал еще шаг. Зрачки его расширились, когда он уставился на Ля Трима.

— Насилие, — сказал старик.

— Она была красивой? — спросил Поттс.

В строю засмеялись. Ля Трим отвел взгляд.

— Я тебе задал вопрос.

— Темно было, — захныкал старик.

— Какая банда кретинов! — заключил Поттс. — Насилует женщину и не знает даже, как она выглядит.

Он повернулся к последнему в очереди.

— Ну ты хоть сотворил что-нибудь оригинальное?

— Двоеженство, — сказал Флаш.

— И за это тебе приклеили ядро?

Сверкающая улыбка озарила на мгновение черты негра.

— У меня было восемь жен.

— Восемь? Ого, — повторил Поттс. На него это произвело впечатление. — Красивые?

Вновь ослепительная улыбка.

— Роскошные!

— Белые, вся куча?

Улыбка погасла.

— Я не идиот, начальник.

— Месье Поттс, мой мальчик! — поправил хозяин. — С двумя «т». — Он снова уставился на высокого негра. — Держу пари, ты совсем истощен.

— Только не по этой части.

— «Не по этой части»! — колко повторил Поттс, поворачиваясь к остальным арестантам. — Вы отличная банда подонков! В то время как честные люди, вроде меня, надрываются на работе, эти спят двадцать четыре часа в сутки или творят зло повсюду. Все, кроме Грина, конечно. Он — то, что я называю — особый случай…

Хозяин отвернулся, ему было тошно.

— Черт, — вздохнул он, — этот начальник стражи в самом деле полный нуль, когда речь идет о торговле!

2

Лачуга была крохотной. Это было дощатое сооружение в ограде плантации, и на первый взгляд его можно было принять за конуру большой собаки, но оно предназначалось для человека. На этот раз для Грина. Там нельзя было ни стоять, ни лежать. Грин вынужден был все время находиться на коленях или на корточках. Здесь не было ни мебели, ни окна, ни света. Грин не знал, сколько ему придется здесь пробыть. Иногда дверца открывалась, и Прюитт избивал Грина. Наконец она отворилась в последний раз. Прюитт схватил Грина и выволок наружу.

У арестанта была многодневная щетина, лицо испещрено следами от ударов. Под носом запеклась кровь, глаза налиты кровью. Он был очень грязным. Его подбитые глаза зажмурились от резкого света.

— Тебе надо было меня прикончить, когда ты мог это сделать, — заметил надсмотрщик и ударил Грина. Его здоровенный кулак несколько раз опустился на лицо арестанта. Тот был слишком слаб, чтобы как-то реагировать. Он отупел от побоев, голода и бессонницы. Голова его болталась из стороны в сторону. Звук ударов ласкал слух Прюитта, и он с наслаждением продолжал избивать чуть живого Грина. Молодой человек рухнул на землю, не в силах больше шевельнуться. Губы его распухли и посинели, язык ощупывал разбитые зубы.

— Дерьмо! — с ненавистью сказал Прюитт. — Наколол меня с этим золотом.

Он пнул Грина ногой в бок, но тот уже почти не реагировал. Прюитт схватил его, поднял на ноги и толкнул вперед. Грин сделал несколько шагов, запутался в цепях и упал. Надсмотрщик опять поднял его.

— Тебе надо преподать урок. Другие с красными ядрами быстро поняли…

— Как и ты, хромоногий? — пробормотал Грин.

Рот Прюитта судорожно сжался. Он отвесил Грину сокрушительный удар по почкам. Каторжник издал вопль и упал на колени. Прюитт хлестнул его хлыстом по лицу. У Грина открылся рот, кровавая слюна закапала с губы и окрасила красноватую пыль. Прюитт усмехнулся. Он снова схватил Грина и потащил его к конторе.

3

— Теперь, — мягко сказал Поттс, — я полагаю, ты отдаешь себе отчет в том, что некий хромоногий предпочел бы видеть тебя мертвым…

Поттс удобно устроился в своем вертящемся кресле. Он был мокрым от пота и, казалось, в хорошем расположении духа.

Грин пошатываясь стоял перед конторкой. Он оперся о край стола, чтобы не рухнуть.

Прюитт прислонился к стене и молчал. Он не отреагировал и тогда, когда Поттс намекнул на его ногу.

— Но, — продолжал Поттс, — приказывает здесь не он. И убивать арестантов, если хочешь знать, не в моих интересах. Тебе остается покориться и делать то, что от тебя требуется. И может быть… может быть, все образуется.

— Идите вы… — выругался Грин.

Прюитт хотел было наброситься на него, но Поттс стукнул кулаком по столу, и надсмотрщик остановился.

— Да, это нечто! — вздохнул Поттс. — За все время, что я руковожу, не видел большего идиота. Ты, наверное, самая дубовая башка, из всех что я когда-либо встречал на плантаций!

Хозяин порылся в бумагах, громоздившихся на его рабочем столе, и вытащил толстое досье.

— Грин, я все про тебя знаю. Черта с два ты участвовал в ограблении Фловердаля. Ты всего лишь непокорный разгильдяй, из тех, что уклоняются от призыва государства!

— Вы хотите сказать, что я трус, как остальные подонки, не так ли?

— Нет, конечно. Ты — штучка похуже, чем просто трус, — заметил Поттс.

— Если вы так прекрасно знаете все, что происходит у меня в голове…

— Я хочу знать! — отрезал хозяин.

— В таком случае, — холодно сказал Грин, — вы знаете, что я собираюсь тикать отсюда, как только смогу.

— Дубина, — сказал Поттс. — Дубовая голова, ты еще не понял, да? Ну ладно, кое-что я тебе сейчас покажу!

Хозяин встал и пошел к двери. Грин повернулся и с трудом последовал за ним. Прюитт остался в конторе и, как только фермер вышел, потянулся к бутылке.

Поттс шел впереди Грина через двор. Они приблизились к краю хлопкового поля. Вдали работали каторжники. Длинные повозки, запряженные мулами, перевозили то, что собрали люди. Поттс с удовлетворением осматривал свои владения.

— Грин, — сказал Поттс, — ты мне стоил породистой кобылы, четырех дней работы моих стражников, которые они провели в поисках тебя, и тридцати восьми долларов семидесяти двух центов, которые я должен был заплатить государству, — моя часть расходов за твою поимку…

Хозяин порылся в кармане, вытащил одну из своих сигар, закурил.

— Может, вы хотите, чтоб я возместил издержки? — сказал Грин.

— Не пытайся со мной шутить, малыш!

— Дайте мне смыться отсюда. Вы не имеете права…

— Права! — воскликнул Поттс. — Бог ты мой! У меня есть все права, какие только можно пожелать. Прекрати свои шутки, Грин. Тебе бы стоило как следует задуматься.

Хозяин наклонился, схватил несколько цветков хлопка и бросил их в лицо Грину.

— Этот хлопок сделает меня богатым! Богатым, да-да, — серьезно сказал он. — И я намерен этим воспользоваться.

Затем он нагнулся, сгреб пригоршню красной земли и с яростью бросил ее в лицо молодому человеку. Красные комочки прилипли к потной коже Грина.

— Даже эти чертовы фермеры янки, — все больше горячась, продолжил Поттс, — ничего бы не смогли вырастить в этой пыли. А я смог. Я! Я приехал сюда совершенно один, и никто не протянул мне руку помощи. Теперь я скажу тебе одну вещь. Ты сейчас же отправишься в поле и будешь собирать мне хлопок.

Губы его дрожали, глаза сверкали. Он придвинул лицо совсем близко к грязному, испещренному синяками и кровоподтеками лицу своего пленника.

— В этом грязном мире, — сказал он, — и люди, и вещи прогнили. Надо биться, чтобы завоевать себе место. И у меня нет времени нянчиться с уродом, который не желает следовать тем правилам, которые это общество установило.

Он ощупывал взглядом лицо Грина, но тот ничего не отвечал.

4

Поля были обширны и сплошь покрыты хлопком. Часть его уже была собрана. Бригады арестантов работали быстро. Прикованные к ядрам трудились наравне с остальными, и Грин был среди них. Люди уже действовали механически. Они быстро срывали хлопковые волокна из коробочек и отправляли их в висевшие через плечо мешки. Вооруженная охрана дремала на своих мулах.

Прикованным к ядрам было не угнаться за другими бригадами — мешали цепи на ногах. Работа от этого замедлялась, производительность была низкой. Однако Поттса это не волновало.

Подошло время отдыха. Почуяв запах бекона и свиного бока, которые поджаривал под навесом черный повар, люди оживились. Первым из красных ядер подошел Болт и протянул свой котелок. Повар погрузил куда-то половник и положил в его котелок порцию фасоли и патоки.

— Следующий! — скомандовал повар.

— Как это следующий? — воскликнул Болт. — У меня нет ни свиного бока, ни бекона!

— Следующий!

Болт не понял. Флаш потеснил его, заставив уступить место. Он улыбался повару, сверкая всеми своими белыми зубами.

— Двойную порцию свинины для меня, дорогой, — заискивающе попросил он. — И не забудь бекон!

Два негра глядели друг на друга. Повар покачал головой и, посмеиваясь, обслужил Флаша: фасоль и патока.

— Какого черта! — воскликнул Флаш. — Я не буду жрать это! У других царская еда!

— Проходи, наглая рожа, — отрезал повар. — Ты будешь есть, как другие, если соберешь столько же хлопка, сколько и они. Если будете продолжать бить баклуши, останетесь на бобах. Пошел!

Резким движением Флаш поставил свой котелок перед поваром.

— Негр, — сказал высокий чернокожий, — я надеюсь, скоро, где-нибудь на днях, тебя потянет на Перл-стрит, в Гальвестон.

— И что тогда?

— Все будет отлично, все будет нормально. Я устрою, что ты такое подцепишь у одной из моих девиц, что век не забудешь! Негр, у тебя вся ряшка будет зеленая!

Повар проворно схватил котелок Флаша, опрокинул его, потом поставил перед разъяренным сутенером.

— Так, — сказал он, — это будет стоить тебе обеда.

Флаш в гневе удалился. Во дворе арестанты покатывались от хохота.

5

Стояла ночь. Керосиновая лампа слабо освещала палатку, где растянулись на соломенных матрасах люди с ядрами на ногах. Било жарко, на всех одно рваное покрывало, негнущееся от грязи. Насекомые роились вокруг лампы в спертом от вони потных тел и сигаретного дыма воздухе.

Грин лежал с тонкой сигаретой в зубах, повернувшись спиной к товарищам. Возле него примостился высокий чернокожий Флаш.

— Ты поднял бунт и за Союз?

— Я тебе уже три раза говорил.

— Да, — прошептал Флаш, — но это кажется таким…

— Здесь нечего понимать, — отрезал Грин. — Эти типы с Юга меня призвали, и я помчался на всех парах. Когда меня остановили на бегу, то Север захотел меня перехватить.

— Чего я не могу понять, — вмешался прислушивавшийся Толливер, — так это почему ты не защищался. Все на свете дерутся!

— Я — не все на свете, — сухо сказал Грин. — Север, Юг, Восток, Запад. Плевал я на все эти дерьмовые правительства.

— Ты в самом деле странный, — заметил старый Ля Трим своим хныкающим голосом.

— Точно, странный!

Это сказал Болт, простодушно качая курчавой головой.

— Тип, который не верит в правительство! — добавил он. — Никогда такого не видал. Это ненормально.

— Ты опять за свою чушь, — заметил Флаш.

Болт убежденно потряс головой:

— Это не чушь, то, что я говорю. Это жизнь так устроена.

И Болт громко пукнул.

— Прекрати! — приказал Флаш. — И так осточертело собирать целый день хлопок и жрать всякую гадость, а тут ты еще воняешь.

— Это не я. Это фасоль, — заявил Болт.

— Слушай, прекрати, а то я сбегу…

— Сбежать! — воскликнул Ля Трим, ухватившись за новую возможность принять участие в разговоре. — Сбежать! Я знал одного парня в Канзасе, ему оставалось тянуть всего неделю. Проклятый кретин выдержал в этой дыре девять лет, и надо же было, чтоб он утек! Он сказал, что не может больше выдержать даже минуты. Они его поймали на следующий день и пришили еще десять дет!

— Вот это да, это свинство, — убежденно заявил Болт.

— Все время болтаешь, — сказал Ле Васо. — Ты не знаешь, что это такое.

Толливер холодно взглянул на Васо. Тот замолк.

— Что ты хочешь этим сказать, будто я не знаю, что это такое? — раздраженно воскликнул Болт. — Я здесь такой же, как и ты. Разве нет?

Васо не поднимал глаз.

— Ты что-то хотел спросить у Грина, — пробормотал он.

Грин все еще лежал спиной к своим компаньонам. Он смотрел невидящими глазами на полотняную стенку палатки. Потухшая сигарета висела на губах, вполуха он прислушивался к арестантам. Он начинал в них разбираться. Что до Ля Трима, от него толку не будет. У старика никогда и не было достоинства. Толливер и Ле Васо, кажется, вместе, еще старая команда. С этих двоих тоже мало проку.

Оставались двое черных. Болт дурак. Никогда б он никого не зарезал и не оказался здесь, если бы его кожа была белой. Но раз уж он здесь, то отсюда не выберется. Что до Флаша…

Флаш интересен. Умный, хотя не сказать чтобы сговорчивый. Но какого черта! Он никогда ни на кого не рассчитывал, не будет и теперь. Он уйдет отсюда один. Скоро, По крайней мере…

— Здесь не о чем говорить, — сказал он громко.

6

От шеи до щиколоток человек был облачен в полотняную, побелевшую и потертую на швах одежду и сапоги. Мятая шляпа защищала от солнца его плоское лицо с ясными глазами. Поперек седла на ремне висел «винчестер». И хотя оружие было недавнего образца, видно было, что оно много послужило. Блестящий смазанный ствол содержался в чистоте, приклад был отполирован как частым употреблением, так и заботливым уходом.

Всадник медленно ехал вдоль бригады красных ядер, которые прекратили собирать хлопок, чтобы лучше разглядеть его. Он тоже смотрел на них. Только Грин продолжал работу.

— Я его когда-то видел, — пробормотал Ля Трим.

— Кто это может быть? — спросил Болт.

— Это Длиннорукий, — сказал Грин, не прерывая работы.

Ле Васо сделал большие глаза:

— Не верю, это невозможно! Почему они наняли этого типа? Всего лишь шесть рецидивистов…

Грин продолжал работать, он уже обходил своих компаньонов. Подобие улыбки промелькнуло на его полных губах.

— Если это тебя так интересует, спроси у Поттса. Я уверен, он не откажет себе в удовольствии объяснить тебе.

7

Вечером в дыру, которая служила входом в Палатку красных ядер, вошли двое обыкновенных арестантов, тех самых, которые когда-то сооружали позорный столб для Грина. Они принесли виск.

— Пришло времечко, — сказал Ле Васо, поднимаясь и облизывая губы.

— Тариф — один доллар за глоток.

Среди красных ядер послышалось ворчание. Только Грин и Флаш молчали.

— Доллар — глоток, — повторил человек, державший виски.

Ле Васо выругался, пожал плечами, вытащил из башмака скомканную бумажку, протянул ее разносчику, схватил бутылку и жадно глотнул.

— Вы видели Длиннорукого? — спросил Толливер с деланной беспечностью.

Пришедшие кивнули:

— Т. С. Банше… Он дорого стоит.

Ле Васо воспользовался тем, что те отвлеклись, и сделал украдкой еще глоток. Разносчики смерили его ледяным взглядом.

— Ты должен нам еще доллар.

— Идите в задницу, вот еще! — воскликнул Ле Васо — Оно вообще из мочи, ваше пойло, она не стоит и цента!

Один из разносчиков схватил ядро Ле Васо и с силой потянул за цепь. Ле Васо потерял равновесие. Двое мужчин бросились на него, пиная ногами в бока и в лицо.

Болт и Толливер поднялись. Флаш взглядом остановил Болта, который намеревался броситься на разносчиков. Огромный негр сел обратно. Толливер увидел, что он один. На губах его показалась жалкая улыбка. Он остановился и тоже сел, теребя рукой небритый подбородок, будто желая стереть эту улыбку.

Ле Васо свернулся в комок. Разносчики ногами вколачивали его лицо в землю. Потом повернулись к остальным. Никто не двигался. Ле Васо тяжко дышал, лицо было прижато к земле. Ля Трим наконец зашевелился. С кривой улыбкой старик извлек из своего тряпья разные мелкие монеты, приятели глядели на него. Ля Трим замер в колебании.

— Давай! — скомандовал тот разносчик, что был повыше.

Никто ничего не говорил. Помимо всего прочего, им хотелось того же.

Все молчали.

— Вы что, туги на ухо? — спросил второй разносчик.

— Нет, — сказал Грин.

— Тогда поторапливайтесь. Идите сюда!

Грин не отвечал и не двигался. Разносчики уставились на Флаша.

— Я — пас, ребята, — мирно заявил сутенер. — У меня понос. Спасибо, однако… Что касается Болта, то он поклялся своей несчастной матушке, чтобы она покоилась с миром… Он ей еще в детстве поклялся, что не притронется к виски. Не правда ли, брат мой?

Болт усмехнулся и покачал головой, не сводя глаз с разносчиков. Те поколебались минуту и вышли.

8

Грин ждал своего часа. Он молча работал, не ввязывался в разговоры. Он не верил в солидарность среди негодяев, так же как и среди честных людей. Он ждал. Это не было терпением, или скорее это было терпением зверя. Он ждал.

Другие не ждали. Толливер сделал выбор — он решил уйти отсюда. Но только не в одиночку. Ему уже было пятьдесят, и своих сил на такую операцию явно не хватало. Ему нужен был даже не столько компаньон, сколько человек, который бы служил ему и у которого было бы много силы и не слишком много ума. И в этом плане он тоже сделал выбор.

Собирая неспешно хлопок, Толливер приблизился к Васо.

— Ты можешь обстряпать это дельце? — зашептал Ле Васо.

— Кобб требует слишком много денег…

Ле Васо нервно облизал губы и почувствовал привкус пыли во рту. Краем глаза он следил за остальными красными ядрами, работавшими молча. Ему и Толливеру нужно было достать денег, чтобы подкупить охранника Кобба.

— Мы возьмем в долю негров…

— Ля Трим никуда не годится, — шепнул Толливер, — а Грин рванет сам по себе.

— А если обратиться к другим арестантам?

— К кому это? И когда выбирать?

— Это верно, — вздохнул Ле Васо. — Ты можешь сказать Коббу, что мы согласны.

Стражник верхом на муле приблизился к заговорщикам. Ле Васо сразу же принялся за работу. Руки замелькали быстрее, мешок стал наполняться хлопком. Он отодвинулся от Толливера.

А в это время Поттс стоял возле своей хижины и, опершись о ящик, обозревал свои владения. Он был недоволен красными ядрами, которые двигались как черепахи, не осознавая своей выгоды. Они не любили хлопок.

— Сегодня что-то очень жарко, — заметил появившийся с бутылкой в руках Прюитт. Его лицо было покрыто капельками пота.

— С каких это пор я должен тебе платить за рассказы о погоде? — презрительно спросил Поттс, — Я хочу, чтобы ты, хромоногий, работал в поле. А не таскался здесь с барометром в заднице…

— Я только что с полей, — запротестовал Прюитт. — Там все в порядке, кроме красных ядер. Если бы вы мне позволили обращаться с ними, как они того заслуживают…

Поттс резко повернулся к нему. Прюитт застыл неподвижно с открытым ртом. Слегка покраснев, он тяжело вздохнул и опустил голову. Он понял, что лучше заткнуться, и поднес к губам горлышко бутылки.

Поттс продолжал осматривать свои поля. Прюитт удобно устроился в тени под повозками, где были набросаны мешки… Поттс сжал губы. Красные ядра почти совсем прекратили работать. Ле Васо и Толливер опять принялись преспокойно болтать. Поттс стукнул ногой по ящику и повернулся с перекошенным от злобы лицом к своему надсмотрщику.

— Ты мне можешь сказать, чем занимается стража? Позволь тебе напомнить, что эта не дом отдыха.

— Не слишком ли вы суровы со стражниками? — пробормотал Прюитт. — Все это потому, что вы не даете им шанса…

— Шанса! — воскликнул хозяин. — Бог мой, да эта банда болванов не способна найти постоянной нормальной работенки, даже если их жизнь зависит от этого. Это относится и к тебе.

Прюитт ухмыльнулся:

— Мне плевать, что вы обо мне думаете. Я доволен всем, кроме денег.

— А что тут удивительного? — воскликнул Поттс. — Ты получаешь только за то, что подгоняешь банду дебилов! Больше ты ни на что не годишься.

Быстрым движением хозяин выбил бутылку из рук надсмотрщика и направился к своей конторе. Прюитт бросил ему вслед взгляд, полный ненависти, и опустился на колени, чтобы подобрать осколки.

9

Вечером Флаш, Болт, Ле Васо и Толливер, передвинув соломенные тюфяки в своей палатке, рыли землю руками. Они торопились, лица их были напряжены, губы стиснуты.

— Я все-таки видел, как Кобб сюда входил, — злился Ле Васо.

— Что ты рассказываешь сказки? Если бы заходил он, мы бы нашли эту штуку…

Ле Васо поднялся, остальные продолжали копать.

— Этой проклятой пилы здесь нет!

— Кто-то мог зайти вслед за Коббом и утащить ее, — сказал Флаш.

— Пусть он только мне попадется, этот ублюдок! Честное слово, я отдал Коббу все припрятанные деньги. Я отдал ему даже свой золотой зуб!

Ле Васо открыл рот и показал зияющую дыру в челюсти. Он в ярости потряс головой. Все глядели друг на друга.

Другие арестанты, сидя на земле, болтали, курили, играли в карты. Грин держался чуть поодаль. Он сидел, опершись спиной о стенку навеса, потухшая сигарета прилипла к губе.

Кто-то чиркнул спичкой и протянул ему огня. Грин собрался прикурить и поднял глаза. Перед ним полукругом стояли Толливер, Ле Васо и оба негра. Флаш задул огонек спички.

— Ты нас разочаровываешь, Грин, — тихо сказал Толливер.

Грин поднял брови:

— Чем?

— Ты прекрасно знаешь! — в ярости пробормотал Ле Васо.

— Грин, — прервал Флаш, — наша пила у тебя?

— У меня ее нет.

— Грин, — сказал Ле Васо, — ты больше всех нас хочешь выбраться из этой дыры!

— Это ты сам додумался?

Ле Васо издал звериный рык и схватил Грина за глотку. Коротким ударом молодой человек высвободился. Второй удар — и Ле Васо рухнул на колени. Остальные бросились на Грина и прижали его к стенке навеса.

Раздался стук лошадиных копыт. В сумерках блеснул хорошо смазанный «винчестер», висевший поперек седла. Красные ядра нехотя оставили Грина, отодвинулись и, поддерживая Ле Васо, удалились вместе с ним. Т. С. Банше медленно проехал в двух шагах от Грина. Его взгляд на мгновение задержался на молодом человеке, и почти неуловимая улыбка пробежала по лицу. Затем темнота поглотила Длиннорукого. Грин подобрал сигарету и вновь уселся у навеса.

10

Красные ядра спали в темной палатке.

Флаш вытянулся на животе. Он открыл один глаз и легонько потряс Болта. Рослый чернокожий проснулся. Выскользнув из-под дырявого покрывала, он похлопал по плечу Толливера, потом Васо.

Теперь все четверо были на ногах. Они направились в глубину палатки. Когда они проходили мимо спящего Грина, Ле Васо внезапно повернулся и наклонился к молодому человеку. Тот открыл глаза, и рука его поднялась над головой. В кулаке была зажата узловатая дубинка.

— Сволочь! — пробормотал Ле Васо.

— Ты что-то сказал?

— А, — выдохнул Ле Васо, — иди ты…

Он отвернулся и присоединился к остальным троим, которые стояли на коленях около Ля Трима. Огромный Болт заткнул своей ручищей грязный рот старика. Ля Трим вытаращил глаза, ерзал, тщетно пытаясь сопротивляться, но другая рука Болта прижимала его к убогому ложу. Толливер склонился над стариком.

— Больше не пытайся морочить нам голову. Куда ты дел пилу?

Сообразительный Болт убрал руку от рта Ля Трима, чтобы тот мог ответить, и осторожно схватил его за горло.

— Я не знаю, о чем вы говорите! — икнул несчастный.

Движением головы Толливер показал Болту, что тот может немного потрясти жертву. Огромный негр пнул Ля Трима в живот, тот скрючился от боли.

— Я ничего не делал! Я клянусь! Толли, имей жалость…

Болт пнул еще, и старик стал корчиться, глаза его наполнились слезами, от страха он покрылся потом.

— Имейте жалость!

— Мы хотим правды, Ля Трим…

Старик безобразно зарыдал:

— Но я говорю правду… Я никогда…

Толливер с презрением отвернулся. Ля Трим с ужасом глядел на огромную черную фигуру, склонившуюся над ним. Гигантский кулак просвистел во тьме и обрушился на лицо старика. Нос был проломлен, кровь хлынула в гноящиеся глаза, старые зубы, редкие и гнилые, наполнили осколками зловонный рот, и Ля Трим опрокинулся, потеряв сознание.

11

На следующий день красные ядра медленно продвигались среди зеленых кустиков с белыми верхушками. Охранник Кобб, как всегда, верхом на муле держался возле Толливера, чуть наклонясь вперед. Голос его был угрожающим.

— Уж не воображаешь ли ты, что я не сдержал слова, а, Толливер?

— Я сказал только, что мы не получили того, что ждали…

Говоря это, Толливер продолжал работать, продвигаясь вдоль хлопковых растений. Кобб слегка пришпорил мула, чтобы не остаться позади. В эту минуту кто-то зарычал. Болт опрокинулся назад, завертелся на земле. Рука его была сжата, он корчился, крича от боли. Ля Трим, который находился рядом, прыгал от радости.

— Негритоса укусила крыса! — ликующе горланил он. — Негритоса укусила крыса!

Все бросились туда. Флаш тщетно пытался удержать Болта, который продолжал биться в исступлении. Грин схватил руку раненого и повернулся к Ля Триму:

— Дай свой клинок!

Ля Трим попытался вывернуться. Флаш прыгнул к нему, вырвал небольшой нож, который старик прятал у себя за поясом, и дал его Грину. Молодой человек тут же надрезал ранку от укуса и, прижав рот к руке огромного негра, стал отсасывать густую кровь, которая хлестала из раны.

Стоя в нескольких метрах, Толливер не двигался. Он холодно наблюдал эту сцену, не прекращая говорить с Коббом.

— Мы перерыли всю палатку, сантиметр за сантиметром…

— Честное слово, — сказал стражник, — в следующий раз будете осторожнее.

— В следующий раз! — ухмыльнулся Толливер. — За ту цену, что ты нам назначил, следующего раза не будет,

— Тебе нечего жаловаться. Я рисковал.

— Мы на тебя рассчитывали, — сказал Толливер.

Кобб почти потерял терпение.

— Пошевеливайся! — приказал он. — He забывай, с кем разговариваешь, или ты еще увидишь, где раки зимуют… А если ты не согласен…

— Все в порядке, — сказал Толливер.

— Постарайся не забывать этого, — бросил Кобб, пришпоривая мула и удаляясь от Толливера.

С мрачным видом тот присоединился к приятелям, которые столпились вокруг раненого. Ле Васо повернулся к своему товарищу.

— Что сказал Кобб?

— Это он, нет сомнения.

— Ублюдок, — пробормотал Ле Васо сквозь сжатые зубы.

Тем временем Флаш перевязал тряпкой руку Болта, поднялся и с ножиком в руке направился к Ля Триму.

— Надо бы всадить его тебе в брюхо!

Ля Трим боязливо отвернулся. Флаш сунул нож под его рубаху из серого полотна.

— Если бы Болт разбил рожу мне, — спокойно заметил Грин, — я бы выпустил ему кишки, как только он упал.

Молодой человек выпрямился, тряхнул головой и отвернулся. Флаш помог Болту подняться. Огромный негр морщился от боли, Флаш поддерживал его. Вдвоем они направились к ферме. Остальные возобновили работу. Было еще очень жарко.

12

Равнодушная к человеческим судьбам экономика развивалась по известным только ей законам. Тысячами нитей были связаны торговля, промышленность, сельское хозяйство. И Поттс, не сознавая всех масштабов этого процесса, нашел, однако, здесь свою удачу и участвовал в нем. Поэтому лицо плантатора сияло, когда он, стоят в огромном амбаре, полном хлопка, созерцал все это богатство. Большая машина обмолачивала хлопок-сырец и затем формировала из него огромные тюки, которых накопилось уже довольно много. В дальнейшем все они отправятся в разные концы света, принося немалые доходы.

Поттс чувствовал себя причастным к этому важному делу и потому сиял все больше. Кроме того, он испытывал необыкновенную потребность в общении. Он окликнул Грина, который переносил мешки хлопка-сырца в глубину амбара.

— Ты сегодня спас Болта и сохранил мне работника. Это хорошо.

Грин не ответил и положил свой груз возле Поттса. Плантатор любовно ударил ногой по мешку.

— С самой войны я не выращивал его. Все это время я растил чужое. В самом деле, видеть весь этот хлопок, мой хлопок… это здорово.

Плантатор посмотрел в лицо Грину, желая знать, понимает ли он его чувства. Молодой человек, казалось, был несколько смущен.

— Возможно, тебе этого не понять, — сказал Поттс. — Конечно, ишачить на хлопке…

— Есть люди, которые ишачат в местах и похуже, — сказал Грин.

Поттсу казалось, что он понял, по крайней мере частично.

— Ты знаешь, Грин, — сказал он добродушно, — может, в конце концов ты станешь славным малым после всего этого.

— Возможно, — сухо произнес Грин. — Но я предпочел бы стать свободным малым.

Поттс снисходительно засмеялся:

— Свободным? Что ты хочешь этим сказать? Для этой банды болванов, которая нас окружает, по правде говоря, свобода означает надираться, трахать баб и нарушать тот или иной закон!

— Я не такой, как они…

— Но ты, однако, в той же дыре. И все из-за какой-то бляди если хочешь знать мое мнение!

— Днем раньше, днем позже, — сказал Грин, — но я все равно буду свободен.

Поттс покачал головой. Его хорошее настроение стало проходить.

— Грин, ты в самом деле с большим приветом! Тебя приговорили к пятидесяти годам, а ты говоришь о свободе…

Удрученный хозяин прочистил горло и мрачно сплюнул в пыль своего замечательного амбара.

13

На следующий день красные ядра решили передохнуть возле цистерны на колесах, которая привезла им воды.

Толливер и Ле Васо держались поодаль.

— Может быть, Длиннорукого нет на участке? — с надеждой шепнул Ле Васо.

Толливер скорчил гримасу:

— Черта с два! Он выезжает каждое утро и возвращается каждый вечер, совсем как мы. Он где-нибудь за углом, можешь рассчитывать на это.

Ле Васо пожал плечами. Он направился к цистерне и взял ковш воды. Выпив, медленно вытер рукавом рот. Его грустные маленькие глазки изучали долину в поисках всадника.

14

Утром арестанты выстроились в центре плантации, чтобы идти на работу.

Под надзором Кобба Грин направился к конторе Поттса, вошел внутрь. Кобб вернулся к своим делам.

Поттс с курткой, перекинутой через плечо, столкнулся с только что вошедшим Грином.

— Ладно, — сказал хозяин, — в твоем распоряжении четверть часа, не больше. Даже если это полиция.

Грин не понял, он знал только, что его вызвали в контору. Из глубины помещения раздался голос:

— Привет…

Человек сидел возле рабочего стола Поттса, его мощный зад крепко покоился на сиденье, зубы пожевывали кончик сигары. Он разглядывал Грина. Взгляд его задержался на красном ядре, прикованном к щиколотке молодого человека. Тот быстро приблизился к полицейскому.

— Честное слово! Начальник полиции Артур С. Доббс!

Грин, улыбаясь, облокотился на бюро Поттса.

— Что же вас привело в мои края? Уборка или поставка? — спросил молодой человек.

— Все еще болтаешь? Да, Грин? — сказал полицейский беззлобно.

Он оглядывал каторжника, его цепи, лицо с печатью усталости и следами ударов.

— У меня и в мыслях не было приезжать, — сказал он медленно, — особенно после того, как по моей милости…

— Бросьте, — отрезал Грин, — я мог бы нарваться на кого-нибудь другого. В мире много честных людей.

Он наклонился и вытащил сигару из кармана Артура, спички взял со стола Поттса. Закурил и поморщился.

— Я приехал сказать тебе, что Калли передумала, — внезапно сказал Артур.

Грин поднял брови. Лицо полицейского было спокойно.

— Это вряд ли вас устроит, — сказал Грин, — но она уже больше не в этом… доме.

— Нет, — с жаром сказал Артур, — она давала мне что-то такое, чего не давали другие.

Грин задумчиво смотрел на полицейского:

— Делаете мне внушения?

— Не по этой части. Выйти из этого сада удовольствий можно только самому.

Грин не был удивлен. Он покачал головой:

— Ну ладно, мы еще увидимся, Артур. Спасибо за визит.

Он повернулся и пошел к двери.

— На въезде, — сказал Артур, — я видел Длиннорукого.

Грин замер:

— Этот маленький стрелок…

— Ну да, — сказал Артур улыбаясь. — Т. С. Банше, из Абилен.

Грин повернулся:

— Вы пустое место, Артур, но у вас верный глаз, не так ли?

— Вот благодарный человек, — равнодушно сказал полицейский.

— Не стоит портить себе кровь из-за этого, старина.

Грин снова приготовился выйти, но Артур вновь остановил его:

— Да не из-за себя я порчу себе кровь!

— Дела Калли вас не касаются, — сухо сказал Грин. — По крайней мере, больше не касаются.

— Почему ты такой злой? — спросил Артур.

Грин криво улыбнулся. Полицейский покачал головой.

— Серьезно! — сказал он. — Можно подумать, что передо мной генерал Грант собственной персоной. А всего лишь — грязный каторжник с ядром на ноге.

Грин продолжал улыбаться.

— Это интересная тема, Артур. Я бы вам объяснил, если б у меня было пиво в брюхе и хорошая сигара. Но сейчас немного не тот случай.

Грин взглянул на свою сигару, наполовину выкуренную, и поморщился.

— И это тоже не тот случай! И поля хлопка ждут меня. Итак, я предлагаю этим ограничиться.

Молодой человек вновь пошел к выходу.

— Скажите Калли, — бросил он, — что я буду в Гальвестоне до конца месяца.

— Скажи ей это сам! Она за дверью.

Грин застыл от неожиданности. Сжав зубы, Артур бросил сигару на пол и раздавил ее сапогом. Затем направился к выходу.

Грин еще какое-то мгновение не мог двинуться с места. Потом широким шагом пересек контору и осторожно отворил дверь. Калли не слышала его. Она опиралась об угол стола, глаза были опущены в землю, выражение лица печальное. У Грина сжало горло.

Калли подняла глаза, увидела Грина. Она бросилась в его объятия, и Грин поразился, как можно обнимать его, — таким он ощущал себя грязным, вонючим, оборванным, — и в то же время он чувствовал запах Калли, округлость ее груди, ее бархатистые щеки, которыми она терлась о его колючую щетину. Разум оставил его, лицо казалось опустошенным.

— Ты не сердишься? — спросила Калли.

— Черт побери, нет, — прошептал Грин.

Тут в помещение вошел Прюитт.

15

Хромоногий поначалу остолбенел, увидев Грина в обществе женщины. Он приблизился к парочке. Любовники отодвинулись друг от друга. В темных глазах Калли мелькнуло беспокойство, когда она увидела, как сжались челюсти Грина и жилка забилась на его виске. Комнату заполнила ненависть.

— Поттс сказал, что все о'кей, — сказал Грин Прюитту.

Надсмотрщик не реагировал. Глаза его вперились в Калли, оценивая тонкую талию, длину ног, округлость бедер и упругость груди, трепетавшей от прерывистого дыхания. Взгляд его задержался на полных губах женщины. Хромоногий был в восторге.

— Что вы на это скажете! — пробормотал он с вожделением.

Грин отступил на шаг и оперся рукой о спинку стула. Прюитт бросил на него взгляд и схватился за рукоятку своего хлыста. Калли закусила губу.

Вдруг во входную дверь влетела медная пепельница, с металлическим звуком проскользнула по полу и остановилась между Грином и Прюиттом.

Артур стоял в дверях. Его огромная туша добродушно заполнила весь проем. Он улыбнулся и, отодвинув полу, показал свою полицейскую бляху.

— Они никому не мешают, — сказал он.

— Они мне мешают, мне, — сказал Прюитт.

Глаза его настойчиво возвращались к соблазнительным формам Калли.

— Вы плохо смотрите. Взгляните сюда еще раз.

Полицейский раздвинул обе полы своей куртки. На его правом бедре висел «кольт» с длинным стволом. Прюитт уставился на него, сжав губы, и издал короткий вздох. Плечи его опустились, он отступил.

— Хромоногий, — сказал Грин. — Скажи «здравствуйте» начальнику полиции С. Доббсу. И вали отсюда, покуда задница цела.

— Грин! — укоризненно сказала Калли.

— Все в порядке, малышка. Артур и я, мы понимаем друг друга. Хромоногий не в счет, правда, хромоногий?

Прюитт молчал. Он пристально посмотрел на Грина, наконец повернулся и вышел.

— Грин! — вздохнул полицейский с раздражением.

Он не договорил и вышел, покачивая головой.

16

Спустя несколько минут повозка тронулась, увозя Калли и полицейского. Когда Поттс вышел из амбара, она остановилась возле него. Слегка откинув голову, хозяин прищурил глаза от солнца, чтобы лучше разглядеть Калли.

— Вы здесь ведь всего на пару часов? — спросил он. — Уже уезжаете?

— Полный вперед, на запад, — подал голос Артур.

Поттс поскреб щетинистый, будто покрытый колючками подбородок.

— Так… Пожалуй… Может быть, я через некоторое время заеду вас поприветствовать, если только буду желанным гостем.

Артур молчал, глядя в пространство. Поттс смотрел на Калли. Молодая женщина не улыбнулась, и голос ее был холоден.

— Если у вас достаточно денег, вы будете желанным гостем.

— Душенька, — воскликнул Поттс, — без денег я никуда и не отправляюсь! Ясное дело, из-за этого я все здесь и затеял!

Артур сплюнул в пыль и прикрикнул на лошадей. Повозка начала быстро удаляться, плантатор смотрел ей вслед. Игривая улыбка обнажила оставшиеся зубы.

17

Сегодня Ле Васо работал с необычным рвением. Он уже метров на двадцать ушел вперед от своих компаньонов и от охранника Кобба, лениво надзиравшего за ними.

— Честное слово, — вздохнул Болт, все еще носивший на руке грязную повязку, — на свет родился новый сборщик хлопка, этот белый.

Флаш вздохнул:

— Плевать я хотел на него. До чего же я выдохся!

— Устал? Нет, Флаш, только не ты. Ты для этого слишком себе на уме. Вечно какие-то делишки обделываешь, ни дня, чтобы целиком честно проработать! Вот ты какой. Я видел в Гальвестоне, как ты подкапывался, строил тайком, исподтишка, свои козни. Но ты меня не видел. Я всего-навсего убирался в твоем гнилом притоне.

Болт раздраженно фыркнул. Флаш улыбнулся, глаза его мечтательно затуманились.

— Да, — прошептал он, — он знал хорошие деньки, человек из Гальвестона! И вот теперь стал сборщиком хлопка, без будущего… Бог мой, как я ненавижу все. это хлопковое скотство!

На некотором расстоянии от двух чернокожих Ле Васо решил, что уже достаточно ушел уперед. Он прервал свою успешную деятельность и, подхватив ядро, пустился бежать.

— Вот каналья! — с завистью пробормотал Болт.

Стражник Кобб выругался и пришпорил мула. Животное фыркнуло и нехотя тронулось с места. Ле Васо был уже в сотне метров впереди. Он бежал между рядов хлопковых посадок к расстилавшейся до горизонта красной равнине. Старое, страдающее одышкой животное, на котором сидел Кобб, казалось, не способно было догнать бегущего человека. Несмотря на сковывающее движения ядро, Ле Васо продвигался быстро, его мощная грудь мерно вздымалась. Вдруг рядом с ним раздался короткий пронзительный звук. Земля фонтанчиком брызнула перед ним. Выстрел «винчестера» узнали на плантации все.

— Банше! — воскликнул Болт.

— О боже! — вытаращил глаза Ля Трим. — Он промазал!

Раздался голос Грина, и красные ядра живо обернулись к нему.

— Ну ты скажешь… — Грин грустно усмехался.

Щелкнули два новых выстрела.

Ле Васо повернул, чуть не упал, лихорадочно пересек ряд хлопка, опять повернул…

Глухое оживление охватило прикованных к ядрам. За исключением Грина, они подпрыгивали на месте, подбадривая криками бегущего.

Ле Васо споткнулся, упал, тут же поднялся. Теперь его дыхание стало коротким, редкие волосы прилипли к голове, пот струился ручьями. Он продолжал бежать изо всех сил.

Из узкой ложбины, шедшей вдоль поля, показался Длиннорукий верхом на лошади. «Винчестер», блестя на солнце, упирался в его колено. Он не спешил.

Выкрики арестантов подбодрили беглеца. Ле Васо вновь свернул и вдруг пропал из виду в цветущем хлопке. Здесь урожай еще не был собран, на много сотен квадратных метров кустики были густыми, покрытыми цветами.

— Надо, чтоб он дождался ночи, — сказал Толливер.

— Твой приятель — кретин, — сухо бросил Грин.

Молодой человек опустился на землю и вытянулся, опираясь на локти. Его компаньоны враждебно поглядывали на него.

— Почему ты так говоришь? — воскликнул Болт. — Ле Васо выдержит! Правда, ребята?

— Сейчас он пустится наутек, — заявил Грин.

Болт был в ярости. Говорить что-либо против бежавшего — все равно что лишать надежды всех, а это недопустимо. Огромный негр вытащил из-за пояса крохотный мешочек, содержавший весь его запас табака, и бросил на землю возле Грина.

— Я говорю, что Ле Васо удерет.

Ля Трим и Толливер в свою очередь злобно швырнули свои кисеты с табаком около Грина и, ворча, отвернулись. Флаш растянул рот в довольной улыбке, обнажив белые зубы. Он не заключал пари, он, никогда не позволял чувствам владеть собой.

— Грин, — усмехнулся он, — ну ты и штучка!

Тем временем под прикрытием хлопка Ле Васо быстро передвигался на четвереньках, втянув живот, — лицо в земле, грудь в огне.

Он достиг кромки поля. Перед ним простиралась красная равнина, бесконечный откос…

Ле Васо вытянул шею и вытаращил глаза, чтобы увидеть сквозь листья своих преследователей.

Длиннорукий оставался неподвижен. Он ждал, сидя верхом на лошади, приклад «винчестера» на бедре, ствол высоко поднят. Отсюда Ле Васо не различал черт его лица, но ему представлялось, что оно было бесстрастным, и это заставляло его трепетать и еще сильнее обливаться потом.

Кобб, следуя за другими стражниками, ехавшими на мулах, медленно продвигался через хлопок, изучая каждый метр покрытой кустиками земли.

Красные ядра оставались на том же месте. Радостное возбуждение покинуло их. Они стояли как вкопанные, напряжение сковало их по рукам и ногам, кулаки непроизвольно сжимались.

— Бог мой! — прошептал Толливер. — Чем бы ему помочь!

Флаш холодно посмотрел на него:

— Ты теряешь голову.

— Это невыносимо! — зарычал Толливер, повернувшись к ферме. — Ты дождешься, Поттс!

— Спокойно, Коко, — мягко сказал Флаш. — Не распаляйся.

18

Ле Васо лежал, втянув живот. Лицо его блестело от пота, руки тряслись. Он глядел на солнце, склонявшееся к горизонту. Сколько еще минут до сумерек? Десять, двадцать… Может, и больше.

Метр за метром приближались стражники.

Т. С. Банше по-прежнему оставался без движения.

19

С веранды фермы Поттс и Прюитт обозревали все происходящее. Прюитт наблюдал в бинокль.

— Что там? — спросил Поттс.

— Банше все еще ждет.

— Он никогда не выходит из себя, это точно, — сказал Поттс с удовлетворением. — А кто это вообще?

— Один из красных ядер.

— Не Грин, полагаю?

— Нет. Грин расположился, как будто спектакль в кабаке смотрит.

Поттс взглянул на часы. Прюитт воспользовался этим, чтобы схватить стоявшую на ящике бутыль и отхлебнуть глоток.

— Хоть бы эта дубовая башка пошевелилась, — раздраженно пробормотал Поттс.

Прюитт улыбнулся уголками губ:

— Готов поспорить на полдюжины сигар, что Банше уложит его следующим выстрелом.

— Ты уверен?

— Еще бы. У этого болвана нет ни малейшего шанса!

Поттс вытащил из кармана пухлый бумажник, извлек оттуда хрустящую бумажку в двадцать долларов и швырнул ее на ящик.

— Двадцать долларов, не уложит.

Улыбка Прюитта испарилась. Он с колебанием глядел на купюру:

— Двадцать долларов…

— Ты споришь или дурака валяешь, Колченогий?

У надсмотрщика сжались челюсти. Он вытащил из кармана пачку смятых бумажек, все купюры по одному доллару, аккуратно отсчитал двадцать штук и положил на ящик. У него оставалась только одна бумажка. Какое-то время он колебался, не решаясь оторвать руку от тех, что положил на ящик.

— Ты получишь много виски, если выиграешь, — посмеивался Поттс.

— Я уверен, что выиграю.

Прюитт оставил деньги на ящике и со злостью повернулся к полям.

В этот момент Ле Васо потерял выдержку.

20

Беглец рванул с поля в краснеющую долину. Длиннорукий тут же прицелился, палец его уже лежал на курке. Последовали четыре выстрела, и так быстро один за другим, что можно было подумать, что стреляли из револьвера. Гильзы упали, и не успела первая коснуться земли, как вылетели остальные.

Четыре выстрела легли с двух сторон от ног Ле Васо. С яростным воплем он покатился кубарем, но тут же поднялся и бросился вперед. Два выстрела справа, два — слева. Ле Васо опрокинулся, растянулся, подхватил свои цепи, вновь упал, ударившись челюстью о землю. Он обливался потом, глаза выкатились из орбит, губы дергались от тика. Он обтер рукавом пот, перед тем как вновь подняться.

Т. С. Банше быстро перезарядил винтовку. Черты его лица не выражали никаких эмоций. Он опять прицелился, выстрелил раз, другой, третий… Земля дрожала вокруг Ле Васо. Беглец уже не владел собой, он неудержимо мочился, пытаясь выдернуть из железа щиколотку, бился и дергался.

На этот раз он не поднялся. Стрелок не оставил ему на то времени, пули визжали над Ле Васо. С гнусным воем они впивались в землю совсем рядом с его корчащимся телом. Каторжник свернулся в клубок, пытаясь укрыться от стрельбы.

Стражники устремились к Ле Васо. Тот перестал двигаться и лежал распростертый, прикусив нижнюю губу. Рот его побелел от высохшей слюны. Слезы ярости струились из глаз.

Все было кончено. Приблизился Кобб, слез с мула, привязал Ле Васо за ноги. Вновь поднялся в седло и направился к ферме, волоча за собой плачущего каторжника. Его лицо билось об землю.

21

— Ле Васо надо было подождать, — сказал Толливер, — скоро должно было стемнеть…

— Ему не хватило сообразительности, — сказал Флаш.

— Что вы имеете в виду? — сухо спросил Грин. — Его могло спасти разве что какое-нибудь чудо.

Он бросил спорившим их табак и отвернулся.

Возле фермы Поттс спокойно собрал доллары и сунул в карман. Он улыбнулся Прюитту.

— Все обернулось, Колченогий, не так, как тебе хотелось, но в конце концов… Ты был вправе хоть немного развлечься. Однако за это надо платить… Это кой-чего стоит…

— Двадцать долларов! Ничего себе — кой-чего! Я так не считаю, и у меня ощущение, что вы с самого начала знали, что этот Банше намерен делать!

Поттс повернулся и сказал миролюбиво:

— Ну я бы не сказал, что ты всецело прав, Колченогий. Но надо быть кровожадным идиотом, чтобы подумать, что я буду платить хорошие деньги стрелку, которых убивает мне моих работников!

Хозяин, посмеиваясь, направился к конторе.

— И заметь, я не говорю, что ты кровожадный идиот… — добавил он.

Прюитт глядел ему вслед. Он скрипнул зубами, и, схватив бутылку, поднес к губам. В ней Не было ни капли. Отбросив бутыль подальше, Прюитт поплелся, волоча ногу.

22

Ночь, желтый свет лампы в палатке.

Ле Васо лежал, распростертый на спине, со вспухшими глазами, сломанным носом, весь в синяках. Губы его с трудом раздвинулись:

— Знаете, Поттс не так уж жесток.

— Ах, вот как? — иронически сказал Ля Трим. — Тогда как же тебе удалось так разделать себе морду?

Ле Васо потрогал лицо:

— Колченогий… Он должен был увести меня после головомойки, которую мне задал Поттс. Но он повел меня за амбары. Я уверен, этот подонок хотел меня убить!

— В любом случае тебе еще крупно повезло, — мягко сказал Флаш. — Т. С. Банше мог бы всадить тебе дюжину пуль в череп.

— Ну… Тем не менее, если б его там не было, я бы утек цел и невредим.

— Тем не менее ты здесь! — печально сказал Болт.

Ле Васо, корчась от боли, медленно повернулся набок, ища поддержки у Толливера.

— Ты не веришь, что мне бы удалось, Толли?

Толливер с мрачным видом осматривал полотно палатки над своей головой.

— Какая тебе разница, верю я или нет. Болт прав, ты здесь, вот и все.

— Но…

— Спи же ты, Васо! — рявкнул Толливер. Затем его голос смягчился. — Ты ведь так намучился.

— Спокойной ночи, Толли, — вздохнул Васо. — Спокойной ночи, ребята.

Они перебросились еще парой слов, погасили лампу и погрузились в тяжелый сон. Один -Грин бодрствовал, куря сигарету. Широко открытые глаза в упор смотрели на ткань палатки, он размышлял. Потом он принял решение.

1

Рассвет.

Красные ядра лежат в палатке. Ле Васо и Ля Трим тяжело храпят. Болт спит спокойным сном, мерно и глубоко дыша, вытянув руки и ноги. Флаш скрючился, во сне он потерял свою стройность. Сейчас это всего лишь комок черного тела, подергивающегося в забытьи. Толливер едва дремлет. Грин спит на животе, голова на сложенных руках.

Раздался звук колокола, стража начала выкрикивать приказы.

Прикованные к ядрам просыпались.

Только Грин и Флаш оставались без движения. Остальные же, раскрыв покрасневшие глаза, ругались, чертыхались вполголоса, ворчали, начинали подниматься, массируя затекшие мускулы, грязными руками ероша волосы и гримасничая.

Болт наклонился к Флашу.

— Эй, человек из Гальвестона… Эй! — прошептал он с нежностью.

Флаш вытянул свое гибкое тело и заворчал. Он вытаращил глаза и мгновенно вскочил.

— Я и в самом деле поверил, что выбрался отсюда! — простонал он.

— Не тут-то было, — ответил Болт. — Давай, пижон, поднимайся, выходи…

— Скажешь тоже, пижон, — беззлобно сказал Флаш. — Сам-то разгильдяй никуда не годный…

Он не договорил, зевнул, потянулся. Красные ядра вылезали из палатки. Флаш направился к Грину, который все еще спал в своем углу.

— Эй, мы идем, Грин! Ты слышишь?

Чернокожий вышел. Грин остался в палатке один.

2

Сидя за конторкой в нарукавниках, Поттс склонился над своими счетами, тщательно отмечая все изменения своего капитала. Настроение у него было добродушное, хотя подсчеты не всегда приносили ему удовлетворение.

Тем временем в конторе появились стражники во главе с Прюиттом. Они ввели Грина и швырнули его на пол.

— Видишь ли, Грин, — спокойно сказал Поттс, — я, как говорится, уже привык, что ты доставляешь мне хлопоты. Ну что на этот раз?

Грин медленно поднялся.

— Я больше не работаю на ваших полях, — заявил он.

Прюитт ударил его. Грин упал на колени, согнувшись вдвое от боли. Поттс нахмурил брови.

— Тебе что, Колченогий, больше нечего делать?

Прюитт насупился:

— Я полагал, что вы предпочли бы, чтоб я остался, раз такой случай…

— Ты попал пальцем в небо, — отрезал Поттс.

Прюитт еще больше насупился и вышел из конторы.

— Нечего унижать меня перед Грином! — бросил он в дверях.

— Проваливай, — сказал Поттс, — или между нами все кончено.

Прюитт скрылся. Поттс и Грин остались один на один.

— Иногда этот тип действует мне на нервы. Но я полагаю, от него есть своя польза.

— Ну да, особенно за амбарами, с дубинкой, — сказал Грин.

— Так оно и есть! Я не то чтобы одобрял то, что он делает, но согласись, Ле Васо изворачивался изо всех сил, чтобы избавиться от него. Надеюсь, ты понимаешь, что он не пользуется моим особым расположением?

Грин холодно улыбнулся:

— Он всего лишь каторжник, не так ли, Поттс?

— А за кого ты его принимаешь, малыш? За святого?

— Никогда в жизни ноги моей в церкви не было, — усмехнулся Грин.

— Тем лучше, что ты не сдвинут на этой почве. Тем не менее ты воображаешь, что мог бы устроить все куда лучше, чем все мы, остальные, да, Грин?

— Что это значит?

— Это значит, ты считаешь себя лучше всех в мире! А это не так! Так что оставь меня в покое и иди ишачить вместе с другими. Ты больше ни к чему не пригоден.

— Я уже сказал, что больше на работаю. Я больше не собираю хлопок, Поттс.

Хозяин откинулся в кресле. Злобно глядя на Грина, он сказал:

— Мне не следовало бы тебе говорить, Грин, но я знаю, что ты и в самом деле задумал недоброе. Это мой Длиннорукий!

Поттс перестал улыбаться.

— И сейчас ты знаешь, что не можешь убежать. Я полагаю, ты замыслил какое-нибудь другое свинство. Но это не пройдет, потому что сейчас я отправлю тебя в карцер. Я больше не буду рисковать с тобой. Грин, кончай!

Хозяин повернулся к двери.

— Колченогий! — позвал он.

Послышалось шарканье Прюитта. Поттс и Грин молча глядели друг на друга.

3

Прикованные к ядрам работали, не хватало Грина, и так продолжалось уже много дней.

Чуть поодаль Прюитт ехал верхом на муле через поле, направляясь к ферме. Болт хмуро смотрел на него:

— Этот хромой точен как часы.

Ле Васо и Толливер следили за продвижением Прюитта. Потом вновь принялись за работу.

— Ты представляешь себе, — пробормотал Толливер с завистью, — как Грин вот так, хладнокровно, отказывается работать…

— Да, но он и расплачивается за это.

Прюитт уже почти достиг лачуги величиной с большую собачью конуру, которая служила карцером.

— Грин, наверное, уже сыт этим по горло.

— Это должно быть не хуже, чем собирать хлопок на солнце, — задумчиво пробормотал Толливер.

Теперь Прюитт был у входа в карцер. Грин лежал на земле, всклокоченный, грязный, бородатый. Прюитт бил его сапогом то в пах, то в живот. Удары дубинкой сыпались на голову, на колени. Грин не реагировал. Втянув голову и свернувшись в комок, он стойко переносил все удары.

Прюитт выпрямился. Он вспотел и тяжело дышал. Скорчив гримасу, он со злостью стянул перчатки и засунул их в задний карман штанов.

Грин чуть приподнялся и улыбнулся Прюитту.

Надсмотрщик стиснул зубы и ударил Грина ногой в бок. Грин сморщился и осел. Прюитт отошел. У него было острое желание убить Грина.

Заперев дверь конуры, он сел на мула и двинулся в поле. Красные ядра, собравшись вокруг цистерны, смотрели, как он проехал мимо. Толливер был задумчив.

— Что вы скажете, — вдруг спросил он, — если мы бросим все это? Все!

— Дурак!

Толливер покачал головой:

— Я начинаю понимать, что задумал Грин.

— Вот оно как? И что же?

Толливер улыбнулся Ле Васо:

— Покончить с этой плантацией.

— Что означает эта чушь?

— Поразмысли! — сказал дрожащим голосом Толливер. — Подумай! Если никто не будет работать, они вернут нас за решетку. Все же это лучше, чем собирать целый день хлопок, не так ли?

Ле Васо медленно покачал своей большой головой:

— Из этого ничего не выйдет…

— Может, и нет. Но мы не должны действовать в одиночку.

4

Спустя несколько часов Флаш зашел в палатку, где сидели каторжники без ядер, чтобы поговорить с Русским и Вье-Чесном. Они здесь были главарями (и разносчиками виски). Заключенные поболтали и о чем-то договорились.

5

Прюитт сидел на задке повозки и смотрел на людей, носивших хлопок.

— Эй, месье Прюитт… Что вы скажете на это?

Прюитт повернулся. Возница указывал ему на тот участок поля, где должны были работать красные ядра. Удобно устроившись, они сидели, болтали и курили. Прюитт, скорчив страшную гримасу, спрыгнул с повозки. Проковыляв к своему мулу, он вскочил верхом и галопом помчался через плантацию. Покалеченная нога раскачивалась в стремени из стороны в сторону. Въехав в центр группы красных ядер, он со злостью дернул уздечку. Мул резко остановился.

— Банда курильщиков! — рявкнул надсмотрщик. — Вам еще надо заслужить право на это!

Толливер спокойно посмотрел на него:

— Мы больше не работаем.

Прюитт хлестнул его хлыстом по голове. Толливер сморщился от боли.

— Заткни свою глотку! — заорал Прюитт. — За работу!

— Вы можете колотить нас сколько влезет, — заметил Толливер.

Прюитт в ярости закусил губу и подъехал к Ля Триму. У старика бегали глаза.

— Месье Прюитт… Я не…

— Что ты «не»?

— Я больше не собираю хлопка, — пробормотал Ля Трим.

— Если ты хочешь, чтоб с тобой обращались так же, как с твоим приятелем Грином, можешь продолжать сидеть!

— Грин не мой приятель! — запротестовал старик. — Во-первых, это нечестно… Эта свинья бездельничает, в то время как мы здесь вкалываем как негры!

Едва разжимая губы, Прюитт сухо и холодно приказал:

— Подбери мешок, старая вонючка.

Сидевший около Ля Трима Флаш спокойно зажег сигарету и катал спичку между пальцев.

— Проваливай, — сказал он Прюитту. — Убирайся к чертовой матери, пьяница.

На какое-то мгновение Прюитт словно оцепенел, кровь прилила ему к лицу. Внезапно он дернулся и с безумным воплем пришпорил мула. Животное скакнуло в самую середину группы красных ядер. Резко поворачиваясь, Прюитт стал наносить удары хлыстом. Он хлестал людей с уханьем лесоруба.

Каторжники не шевелились, пока по ним гуляла кожа хлыста.

6

Нещадно палит солнце.

Ля Трим, Ле Васо, Толливер, Флаш и Болт привязаны за руки и за шею к деревянной раме, служившей позорным столбом. Они могут стоять только на кончиках пальцев. Их грубая одежда, их плоть разодраны ударами хлыста, мускулы сводят судороги. Пот медленно капает с лиц и тел в красную пыль, где тут же высыхает. Цепи их раскалены. По лицам видно, что они отупели от страданий и ударов.

На небольшом расстоянии от провинившихся собраны арестанты без цепей, которых должны вести в поля. Выстроившись, люди пускаются в путь, Русский и Вье-Чесн посередине. Поравнявшись с красными ядрами, главари на них даже не взглянули.

— Мы победим? — устало спросил Болт. Однако в его голосе звучало сомнение.

Флаш вздохнул:

— Сколько раз тебе говорить!

— Когда же наконец прекратят работать все остальные?

— Какой сегодня день?

— Что ты меня спрашиваешь? — с укоризной произнес Болт. — Ты же знаешь, я никогда этого не знаю…

— Ну какой хотя бы месяц? — настаивал Флаш.

— Дай подумать.

Болт начал размышлять:

— Так… Сейчас месяц хлопка. Июль, вот!

— Теперь ты задашь мне свой вопрос в октябре.

Глаза Болта от ужаса расширились.

— Октябрь! Черт возьми, я не собираюсь здесь оставаться так долго. Значит, тем хуже для всей этой затеи.

— Болт, — сказал недовольным тоном Флаш, — ты меня очень разочаровываешь…

Он облизал пересохшие губы. Появился Прюитт и остановил мула перед красными ядрами:

— У вас еще есть силы болтать?

— Нет, месье Прюитт, — ответил Флаш, — мы двое бедных негров, измученные, как все.

— Не ломай комедию! — крикнул Прюитт. — Мерзкий сутенер! Двоеженство, ты говоришь… Я видел твое досье!

Разъяренный Прюитт, пришпорив животное, удалился. Солнце, совершив свой путь по небу, опустилось к горизонту. Заключенные не двигались. Они были так измучены, что даже не могли разговаривать. Они совершенно отключились и уже не знали, спят или бодрствуют.

Наступил рассвет, но пятеро привязанных к позорному столбу не сразу это осознали. Жаркое солнце нещадно пекло. Языки их распухли. Они судорожно пытались лизнуть каплю пота с растрескавшихся губ.

Колокол возвестил о начале рабочего дня. Люди выходили из палаток и вставали в очередь перед амбаром, где повар выдавал горьковатый кофе и куски каштанового хлеба.

Красные ядра смотрели на них голодными глазами.

Потом охранники отдали команды на построение, но люди продолжали толкаться. Раздались первые удары хлыста. Вмешались Русский и Вье-Чесн. Они начали уговаривать людей, на некоторых пытались воздействовать угрозами.

Хлыст еще чаще загулял по спинам, стражники ругались. Однако люди по-прежнему не строились.

7

Поттс с Колченогим стояли возле фермы. К ним подъехал верхом на муле охранник Кобб.

— Они не хотят работать!

— К дьяволу! — прорычал хозяин. — Только этого не хватало! Один сумасшедший в карцере, пятеро у позорного столба, и вот теперь остальные отказываются собирать мой хлопок. Они меня пустят по миру, это дерьмо!

— Вы хотите, чтоб я ими занялся? — спросил Прюитт.

Поттс со злостью взглянул на своего надсмотрщика.

— Чтоб ты мне их поубивал наполовину!

Поттс отвернулся, ему было тошно. Он нервно поскреб плохо выбритую щеку. Его распирала ярость, но он не знал, что делать. В голове не было никаких идей.

Каторжники немного успокоились. Теперь они стояли, тесно прижавшись друг к другу. Стражники больше к ним не приставали и будто замерли верхом на мулах с ружьями наперевес.

Поттс зажег сигару. Т. С. Банше, держа «винчестер» стволом к земле, стоял в тени фермы и ждал приказов. Большими глотками виски Прюитт поддерживал то пламя, которое жгло его изнутри.

— Вы целый день собираетесь жевать свою сигару? — глухо спросил надсмотрщик.

— Ты ничего не понял, — ответил Поттс. — Они могут выиграть.

— Черт возьми! — выругался надсмотрщик. — Как будто нельзя все выправить несколькими выстрелами из «винчестера».

— Ну давай, давай! Устроим войну! И кто же потом будет убирать хлопок, а? Ты и Банше?

Прюитт опустил голову и замолк. Поттс продолжал посасывать сигару и массировать себе щеку. У него, кажется, забрезжила идея.

8

Наступила ночь. Красные ядра были отвязаны. Флаш и Толливер вместе с Русским и Вье-Чесном находились в конторе Поттса. Сидя в своем вертящемся кресле, хозяин оглядывал их отеческим взглядом. Его рабочий стол был заставлен съестным. Арбузы, маис, хлеб и даже мясо. Было и виски. Поттсу казалось, что все это плюс хорошая сигара могло снять напряжение. Однако каторжники чувствовали себя не в своей тарелке и, кажется, были настроены недружелюбно. Время от времени они бросали взгляды в сторону Т. С. Банше, возвышавшегося на табурете в глубине комнаты и посасывавшего небольшую желтую трубочку.

Когда Флаш взял сигару из открытой коробки на столе, а Поттс дал ему огня, атмосфера как будто разрядилась.

— Суровый был денек, не правда ли? — спросил Поттс.

Каторжники не ответили. Они смаковали виски. Поттс был готов пойти на что угодно, лишь бы каторжники возобновили работу. Он старался говорить с ними как с равными, доверительно и открыто.

— Ребята, вы поставили меня, как говорится, в деликатное положение. У меня немало проектов, которые связаны с хлопком… Короче, мне бы очень хотелось, чтобы мы как можно скорее разрешили этот маленький конфликт…

— Это не маленький конфликт, — сказал Флаш. — Просто работать мы больше не будем. Потому что с нас хватит целыми днями работать на полях. В приговорах, которые мы получили, не сказано, что мы должны собирать хлопок, как тупые рабы.

Поттс старался не терять самообладания:

— Вы что, воображаете, будто я украл вас у государства?

Хозяин потряс пачкой официальных документов и швырнул их на стол.

— Ваши контракты! Около сотни страниц юридического дерьма, подписанного и расписанного! Читайте сами, если вы мне не верите!

Тут подал голос Толливер:

— Нам плевать на ваши контракты. Если у вас такая охота до хлопка, вам остается только собирать его самому.

Это замечание уже переходило границы допустимого. Поттс прищурил глаза.

— Вы знаете, я ведь могу приказать Колченогому, и он заставит вас работать…

Со сжатыми губами хозяин обвел взглядом упрямые лица четверки.

— По правде говоря, всему миру глубоко наплевать на вас и на то, что с вами будет… Кроме меня! — отрезал он стукнув кулаком по столу.

— Это до тех пор, пока урожай не убран. Не так ли, благородный спаситель? — прошипел Флаш.

Поттс вздохнул:

— Ты много болтаешь, чем становишься все более похожим на Грина.

Хозяин вытащил из кармана небольшой мешочек и развязал его.

— Мы не боимся ни вас, ни Колченогого, — с вызовом в голосе заявил Русский.

— Знаю, знаю, — сказал Поттс. — Оставь эту героику…

Хозяин открыл маленький мешочек и высыпал его содержимое на стол. Это был золотой песок.

— Вы не хотите понять, что вы не правы, а у меня, к сожалению, нет времени объяснять. Здесь две ему сотни долларов. Они будут ваши, если вы вернетесь к работе.

У каторжников заблестели глаза.

— Разделите это на четверых, — сказал Поттс, — и вы сможете купить себе всякой всячины, когда вернетесь на волю…

Арестанты все еще не давали ответа. Плантатор с добродушным видом сделал глоток виски.

— Черт побери, — заметил он, — и ведь урожай-то почти наполовину собран…

В комнате воцарилось молчание. Потом лысый, покрытый шрамами Русский сделал гримасу и, со стуком поставив на стол свой стакан, выпрямился. Рот Поттса с горечью сжался. Не в силах что-либо сделать, он пожирал глазами непроницаемые лица Толливера, потом Флаша.

— Я вижу, вы решили разорить меня, — сказал он спокойно и повернулся к своему стрелку: — Будь добр, уведи. этих идиотов.

Т. С. Банше поднялся и направил на каторжников «винчестер». Те встали. Флаш потянулся было к своему стакану с виски, остававшемуся на столе и лишь наполовину выпитому, но дуло последовало за его движением, и он остановился.

— И оставьте сигары! — приказал Поттс. — Они стоили мне денег.

9

Арестанты толпой сгрудились среди построек. Лишь красные ядра были снова привязаны к деревянным рамам. Они не двигались и не разговаривали, взгляд у всех был потухший.

Прислонившись спиной к стенке и поджав ноги, в своей конуре в рубище сидел Грин. Все его тело было в кровоподтеках, синяках, рубцах, губы сжаты, взгляд суров. Через щели между досками он наблюдал за обстановкой.

Поттс лежал на походной кровати в углу своей конторы. Он всю ночь не сомкнул глаз, да и сейчас не спал. На животе у него стоял стакан виски, потухшая сигара торчала во рту. Он нервно барабанил коротко остриженными ногтями по стенке стакана.

Прюитт прислонился к конторке. На его лице можно было заметить плохо скрываемое выражение ненависти и жажды насилия. Он пощелкивал по полу хлыстом с короткой рукояткой.

— Все это ничего нам не дало, — заявил он. — Если бы вы дали мне заняться ими…

— Не подначивай меня, — тихо сказал Поттс. — Как ты думаешь, солнце будет сегодня?

— Да. Будет жарко, как в пекле. — Колченогий косо поглядел на хозяина. — С каких это пор вас стала интересовать погода?

Поттс не отвечал. Прюитт швырнул в угол свой хлыст, взял бутылку и уселся в хозяйское кресло.

— Вас это не смущает, а, Поттс?

— С чего бы это должно меня смущать? — с добродушной улыбкой спросил Поттс. — Человек имеет право на маленькие удовольствия. Не пытайся только влезть в мою шкуру. Это все, о чем я тебя прошу…

Солнце поднялось выше. Утренняя влажность, и так едва ощутимая, исчезла совершенно. Воздух стал сухой и жгучий, как пепел.

Утро разгоралось, и каторжники начали испытывать настоящие мучения. Они пытались спрятаться в тени друг друга. Рты их пересохли, языки распухли. Солнце поджаривало их кожу, грязь покрывала тела, которые приняли оттенок запеченного на углях окорока.

Арестантам не полагалось ни воды, ни пищи. У стражников, неторопливо объезжавших онемевшую толпу, были фляги, и они то и дело демонстративно прикладывались к ним. Ярость каторжников нарастала.

Вдруг в толпе людей послышалась ругань, раздались удары. Два тела покатились в пыли. Они спорили из-за «шляпы» — участка, не освещенного солнцем. Один из охранников пришпорил мула и направился к месту драки. Он сделал неловкое движение, и фляга, соскользнув с его седла, упала в пыль. Вье-Чёсн бросил к ней свое стокилограммовое тело, желая отбросить соперников. Он схватил фляжку. Раздался выстрел. Вожделенный предмет был выбит из его рук и полетел на землю. Вье-Чесн бросился следом. Но тут засвистели еще четыре пули, и фляга, прыгая по пыли, раскололась.

Вье-Чесн обернулся в сторону фермы. Там, в тени навеса, сидел Длиннорукий с трубкой во рту и «винчестером» на коленях. Вье-Чесн выругался и сделал шаг к нему. Когда тот прицелился, Вье-Чесн отступил.

Жара усиливалась с каждой минутой.

10

Настала ночь. Поттс сидел спокойный, положив ноги на стол. Он держал игральные карты и бросал их одну за другой внутрь своей шляпы, лежащей на рабочем столе. Прюитт ходил из угла в угол.

— Хватит! — приказал Поттс. — У меня от твоей ходьбы мурашки по коже.

Прюитт повернулся к Поттсу. Вокруг его глаз образовались красные круги, тонкие губы приоткрыли зубы, но это не было улыбкой. Его лицо напоминало маску.

— Они. долго не выдержат на солнце, — сказал надсмотрщик. — И что мы тогда будем делать?

— «Мы», — с иронией повторил Поттс. — Полагаю, для начала ты усядешься в мое кресло и вызовешь их сюда…

Он показал на пол перед рабочим столом.

— Затем, — сказал он, — ты встанешь и прихлопнешь это проклятое осиное гнездо.

Плантатор поднялся, потягиваясь.

— В это время, — закончил он, — я немного прогуляюсь и подышу ночным свежим воздухом.

Прюитт не отвечал. Поттс направился к выходу. Уже в дверях он обернулся.

— Возможно, я уеду на некоторое время, Колченогий, так что не распаляйся, не наливайся желчью. Можешь сесть в мое кресло и отдохнуть в нем. Все, о чем я тебя прошу, — не приближайся к каторжникам.

Видя, что Прюитт хочет возразить, Поттс покачал головой и скрылся в темноте. Через некоторое время донеслись стук лошадиных копыт и поскрипывание удаляющейся коляски.

Прюитт не двигался, он размышлял, что же мог задумать хозяин. Однако он не мог ничего вообразить, кроме резни, завтра или вскоре. И Прюитт улыбнулся, представив, как расколется череп Грина. Но сперва он прострелит ему пах.

Прюитту было плевать на Поттса и на хлопок, да и на все. Он только надеялся, что хозяин вряд ли что придумает до завтрашнего дня, и задавался вопросом: что тот мог делать ночью?

11

Прошли ночь и весь следующий день. Лица привязанных к позорному столбу были черны, они уже ни на что не реагировали. Остальные арестанты, напротив, все более оживлялись, они о чем-то шептались. Самые слабые, однако, сдались; лежа на земле, они впали в дрему. Некоторые теряли сознание, хныкали, просили воды… Остальные не сводили глаз с охранников, которые держались на расстоянии и в любую минуту готовы были выстрелить.

У Прюитта все внутри похолодело от нетерпения и жажды мести. Он полагал, что взрыв произойдет через несколько часов.

12

Шел третий день забастовки. Третий день без воды и пищи. Каторжники жались друг к другу, их трясло от слабости. Русский и Вье-Чесн наклонялись то к одним, то к другим, что-то нашептывали. Люди кивали головами, сжимали кулаки, шарили по пыли в поисках камня или палки.

В этот момент из развалюхи вышел Поттс. Пройдя мимо Длиннорукого и окружавших его стражников, он размашистым шагом направился к веранде.

— Честное слово, — воскликнул он, — не стоит отрицать, что все мы попали в дурацкое положение!

По толпе каторжников прокатился ропот. Русский и Вье-Чесн начали посмеиваться. До Поттса долетали проклятья, угрозы, оскорбления. Но он, казалось, на них не реагировал, держался спокойно, дожидаясь, пока волнение уляжется.

В дверях развалюхи появился Прюитт. Он решительно двинулся к карцеру. Открыв дощатую дверцу, схватил Грина, вытащил наружу и с недоброй ухмылкой прислонил его к двери.

Шум прекратился. И тут вновь взял слово Поттс:

— Итак, я сказал, что собираюсь привезти сюда то, что должно положить конец этой ситуации…

Воцарилось напряженное молчание. Каторжники гадали, что это может быть — дополнительная охрана или новое оружие. Они сдвинулись плотнее, чтобы защищаться, если произойдет что-то непредвиденное.

Грин с опаской смотрел на Прюитта. Хромой не скрывал злобной радости. Тревога сжала горло Грину.

Появилась Калли.

Одетая в платье с оборками, более уместное в кабаке, она была роскошна и соблазнительна. Черные чулки обтягивали ее длинные мускулистые ноги. Лиф, украшенный блестками и кружевами, был глубоко вырезан, обнажая высокую грудь. Полные губы были вызывающе накрашены ярко-красной помадой.

Калли вышла на террасу фермы. Охранник Кобб, вытаращив глаза, подвинул ей сиденье.

— Устраивайся поудобнее, моя крошка, — отечески сказал Поттс, — чувствуй себя как дома.

Калли, еле заметно улыбнувшись, уселась и высоко скрестила ноги. Оцепенение сменилось бурей восторга. Люди кричали, свистели. Вье-Чесн и Русский тщетно пытались их успокоить. Даже красные ядра, подвешенные на своей дыбе, казалось, вернулись к жизни при виде этого восхитительного животного, которое двигалось, меняя позы, совсем рядом…

— Скажите, — пробормотал Флаш, еле ворочая языком, — это не жена Грина?

— Мне плевать, кто она! — прохрипел Ля Трим. — Я понял только одно — того, кого стоило бы, я не изнасиловал!

Поттс отступил на шаг и положил руку на обнаженное плечо Калли.

— Эта очаровательная крошка приехала, чтобы…

Возгласы арестантов вновь заставили его прерваться. Даже красные ядра, кроме Флаша и Грина, казалось, начали горланить. К людям вернулась неведомая сила. Старый Ля Трим чудесным образом ощутил во рту остаток слюны и, усердствуя, брызгал ею себе в бороду. Шум царил невообразимый.

Грин явно нервничал. Прюитт наблюдал за ним с огромным наслаждением.

— Эта очаровательная малютка, — вновь начал Поттс, когда возгласы немного утихли, — здесь для того, чтобы показать вам, ребята, что вы теряете!

Чтобы проиллюстрировать сказанное, хозяин ущипнул Калли за плечо. Она подпрыгнула, выпятив бюст, ее полные груди чуть не выскочили наружу, юбка взлетела, показав ляжки.

Теперь все начали расталкивать друг друга, чтобы лучше видеть представление. Русский и Вье-Чесн, до сих пор сохранявшие хладнокровие, поддались всеобщему настрою и выдвинулись в первый ряд.

— Ребята, — сказал Поттс, — я — капиталист, и этим все сказано! Меня не интересуют ни принципы, ни месть, ни даже ваше желание показать, кто здесь истинный хозяин. Нет! Для меня важно одно — чтобы хлопок был убран.

Поттс улыбался, он чувствовал, что выиграл. Арестанты толкались, незаметно двигаясь к бараку, но «винчестер» Длиннорукого охлаждал их пыл.

— Поэтому, — продолжил Поттс, — я намерен еще раз просить вас отправиться в поля и собирать хлопок. И если вы это сделаете, я попрошу свою знакомую француженку привезти всех своих девушек, включая присутствующую здесь крошку. Тогда вы им и покажете, на что вы способны как мужики…

На этот раз арестанты уже не горланили, они, не отрываясь, следили за губами Поттса.

— Наконец, я вам обещаю, что бригада, которая соберет больше хлопка, первой будет общаться с этими дамами. Да, господа! Таково угощение месье Поттса!

Плантатор обвел каторжников довольным взглядом.

— Ну что вы на это скажете?

Он знал, что уже достиг цели. Люди кричали, что согласны работать, и даже красные ядра выкрикивали слова одобрения. Поттс с презрением смотрел на бесновавшуюся толпу. Он всегда был уверен, что люди — скоты.

Грин в отчаянии отвернулся, чтобы не видеть больше происходящего, и скрылся в конуре. Прюитт присоединился к хозяину. Крики восторга не смолкали.

— Вы видели Грина? — спросил Колченогий. — Заполз к себе в будку… Болван!

Калли сидела в кресле, и ее трясло. Поттс успокаивающе положил руку на плечо девушки.

— Это не он болван, — раздраженно бросил он через плечо Прюитту.

Калли высвободилась из-под его руки и встала.

— Если я больше не нужна…

— Постой, крошка, — сказал Поттс, — я тебе кое-что должен.

— Вы ничего мне не должны, только обращаться с Грином, как обещали.

— Ага, секундочку, — пробормотал Поттс.

Калли повернулась и вошла в контору. Поттс бросил на Прюитта разъяренный взгляд и последовал за ней. Он прикрыл за собой дверь.

13

Теперь Калли сбросила платье. В нижнем белье она стояла перед Поттсом, сидевшим на краю стола. Хозяин, с сигарой в зубах, пытался справиться со сложной застежкой ее лифчика.

Калли была спокойна, она привыкла. Облокотившись на плечи мужчины, она ждала, пока он завершит свою работу.

— Вы сдержите слово? — спросила она.

— Не беспокойся, — пробормотал плантатор. Лицо его на глазах наливалось кровью.

— Знаете, — ровным голосом заметила Калли, — у вас со мной ничего не выйдет, пока вы не дадите слова, что отныне с Грином будут хорошо обращаться.

Выйдя из себя, Поттс выпрямился, дыхание его было прерывистым.

— Хорошо! Хорошо! Прекрати злиться! Лучше помоги мне расстегнуть эту чертово устройство, я не механик, в конце концов!

— Вы получите то, что хотите, — сказала Калли, — но постарайтесь не забыть выполнить то, что обещали. Ясно?

Поттс яростно кивнул. У него был вид мальчишки, стучащего ногами от нетерпения получить конфету. Весь в огне, сгорая от желания, он глядел, как Калли расстегивает лифчик. Груди ее заполняли все поле его зрения, кровь стучала в висках. С ворчанием он вытащил изо рта сигару и погрузился лицом в обнажившуюся грудь. Лицо Калли оставалось суровым.

— Поттс!

Мужчина не отвечал, его колючие щеки терлись о белую кожу.

— Поттс! — крикнула Калли.

— Ну что! Что там еще, боже мой! — с яростью воскликнул фермер.

— Твоя сигара жжет мне ляжку!

С трудом оторвавшись, Поттс отдернул руку, сунул сигару в рот и оглядел девушку, оценивая нанесенный ущерб. На панталонах Калли чуть дымился черный след. Этот инцидент только распалил плантатора. Отбросив сигару в угол, он бросился к ногам девушки, тискал ее бедра, бормоча извинения и обещая новое белье.

— Это надо включить мне в счет! — заявил он с воодушевлением. — Надо так надо, долг есть долг, я всегда это говорил!

Поттс был доволен собой. Все складывалось как нельзя лучше. Он получил любовницу Грина. Наконец-то он вознагражден за свое умное поведение.

1

Грин лежал, съежившись, на полу карцера. Глаза его были закрыты, рот крепко сжат, дыхание замедлено. Сквозь прорехи разодранной серой рубахи было видно, как нервная дрожь пробегала порой по его спине. Пот и слезы ярости оставили борозды на грязном лице.

Внезапно дверь в карцер резко открылась и в проеме замаячила фигура Колченогого. Он выпил, его шатало, лицо подергивал нервный тик, рубашка была мокрой от пота.

— Не выгорел твой план припереть Поттса к стенке, — засмеялся Прюитт. — И хуже того, это то…

Он не договорил, продолжая смеяться. Дрожащими руками вытащил из кармана бутылку и запрокинул голову. Виски капало у него с подбородка.

— Плевал я на все это дерьмо! — вновь начал он. — Раньше мне все это казалось очень важным… Очень! — Прюитт со смехом глотнул еще. — Но теперь… Вся эта ферма и все, кто здесь есть, могут убираться ко всем чертям, мне от этого ни тепло, ни холодно!

Теперь он буквально сотрясался в конвульсиях от смеха, закрыв глаза и рыча от возбуждения. Грин, не мигая, смотрел на него. Вдруг Прюитт весь напрягся, отбросил подальше пустую бутылку, вытащил из кармана перчатки и принялся их натягивать. Его сильно качало.

— Мне надо тебя выкинуть, — пробормотал он хриплым голосом, — надо тебя выбросить из головы! Как будто ничего никогда не было! Как будто…

Он приблизился к Грину, его взгляд блуждал.

— Это не перестает меня грызть.

Прюитт потряс головой, будто желая избавиться от мучительной мигрени. Теперь он был совсем рядом с Грином, который никак не отреагировал на его приближение.

— Теперь ты понимаешь, — сказал Прюитт, — я пришел, чтобы покончить с тобой.

Пьяница сделал еще шаг и, споткнувшись об угол конуры, свалился. Он растянулся во весь рост в покрывавшем землю мусоре.

Грин сощурил глаза. Прюитт был без сознания, его рука лежала на поясе. Каторжник выпрямился, но тут показался стражник Кобб, и оба ствола его ружья нацелились на Грина.

2

Производительность на плантации Аугустуса Поттса была очень высокой. Люди вкалывали так, как если бы это само по себе было наградой. Даже бригада красных ядер, хотя одного среди них — Грина — недоставало, сильно продвинулась, несмотря на затруднявшие их движения оковы. Что до остальных каторжников, подгоняемых вожделением, то ни одна бригада не продвигалась быстрее той, где Русский и Вье-Чесн всячески подбадривали своих приятелей.

Итак, хлопок собирался, заполнял мешки, нагружался в повозки и сваливался в кучи в амбарах, где паковался в тюки. В полях, на дорогах, между строениями и внутри их — всюду кипела работа. Для полноты картины не хватало только веселой музыки. Она звучала в голове Поттса.

Стоя на террасе, он радовался всей душой. Прюитт же, напротив, был мрачен. Ему было тяжело сознавать, что хитрость хозяина взяла верх над его грубой силой. Это означало, что Прюитт ничего не понимал в человеческой природе.

— Посмотри, Колченогий, — прошептал Поттс, — какова власть женщины!

— Я продолжаю считать, что ваш вариант не из лучших.

— Ты так думаешь? Честное слово, я готов вывезти для них хоть партию пигмеев из Африки, если только это заставит их вкалывать!

— Несмотря на это, я им по-прежнему не доверяю.

— А я? — раздраженно сказал Поттс. — Ты думаешь, я им доверяю? По-твоему, почему я построил эту башню? Не говоря уж о том, что это мне стоило денег! Почему, а? Чтобы принимать солнечные ванны?

Башня, о которой говорил Поттс, являлась двухэтажной дозорной вышкой. Она была построена из дерева на краю дороги, пересекавшей плантацию. Она была похожа на те вышки, что стояли вдоль железных дорог и поддерживали резервуары с водой для заправки котлов паровозов, но гораздо выше их.

На самом верху на площадке находился Длиннорукий с биноклем и парой «винчестеров». Тут же стояли несколько бидонов с водой и лежал полный патронташ. Со своего поста Банше мог видеть все, что творилось в любом закоулке владения.

Сейчас он спокойно покуривал. Вот уже несколько часов ничто не привлекало его внимания. Каторжники были благоразумны, дисциплинированны и работящи. Стрелок, однако, не терял бдительности — это была его работа, и он хорошо с ней справлялся.

3

Дверца конуры открылась. Молодой человек был весь в грязи и крови. Он зажмурил глаза от солнца. Перед ним стоял Поттс.

— Ты настоящий нахал, — заметил хозяин, — но слово есть слово.

Грин сначала не понял, а когда понял, стиснул кулаки.

— Иди почистись, — приказал Поттс, — а потом вкалывать.

Грин не двинулся. Поттс пристально смотрел на него. Затем, изобразив на лице простодушие, с невинным видом сказал:

— Все, что мы вместе сделали, эта девушка и я, — заключили сделку. Ни о чем другом речь не шла.

— Если вы врете…

— Осторожнее, Грин. — В голосе хозяина появились жесткие нотки. — Выбирай слова… Итак? Ты возвращаешься к работе, или я снова отправляю тебя в карцер. Поторопись, у меня есть чем заниматься, кроме борьбы с каторжником, кстати, уже наполовину развалившимся от того, что я с ним сделал.

Поколебавшись мгновение, Грин пошел.

4

Наступил вечер. Каторжники возвращались с работы, еле волоча ноги. Их обогнали последние за этот день повозки с хлопком, направлявшиеся к амбарам.

Красные ядра еще продолжали вкалывать в поле. Они сильно отстали от других бригад, их делянка была собрана лишь частично. Люди ворчали и ругались вполголоса. Когда стражник приказывал прекратить работу, они, прихрамывая, тащились к ожидавшей их повозке, опустошали свои мешки и поворачивали обратно. Они шли медленно, подтаскивая тяжелые ядра, под насмешки своих передовых соседей.

Этой шестерке казалось, что день никогда не кончится, — едва они успеют лечь, как займется новая заря и колокол вновь созовет их на поля.

Час за часом их отставание все увеличивалось, а силы уже были на исходе.

5

Наступил вечер. Каторжники столпились возле палаток. Недавно нанятый хозяином учетчик М. Росс водрузил себе на нос пенсне и взмахом руки установил тишину.

— Нет смысла говорить вам, кто впереди! — заявил он. — Я думаю, ребята, вы и сами это знаете.

Толпа завистливо загудела, все повернулись к бригаде Русского и Вье-Чесна.

— На втором месте Келли! — объявил М. Росс.

Бригада ирландцев заорала от радости и зааплодировала.

— Третье — Мендес!

Шепот удовлетворения донесся из рядов мексиканцев.

— Остальные будут объявлены после сегодняшних подсчетов, — заявил М. Росс. — Но, чтобы придать вам духу, я могу сказать, что красные ядра стойко держатся последними!

Толпа развеселилась, затем начала просто хохотать, когда увидела, как красные ядра, ковыляя, вышли на дорогу. Навстречу им попался Русский со своей бригадой. Услышав презрительные смешки, Ле Васо и Болт, казалось, готовы были броситься на обидчиков. Однако Флаш встал посередине, и люди, сгорбившись, поплелись к своей палатке.

Наступила ночь. Красные ядра, измученные и обессилевшие, растянулись на своих соломенных подстилках. Каждое движение приносило им боль.

— Я подыхаю! — простонал огромный Болт.

— Ты не подыхаешь, — ответил Ля Трим, — просто ты чувствуешь, что весь в дерьме, вот и все! Черт побери, меня уже тошнит от вас, ничтожества. И что это вам даст? Я уже говорил, мы слишком отстаем от других бригад.

— От одной-единственной бригады, — сказал Флаш, — Русского. Другие мы могли бы нагнать, работая вечером.

— И зачем вы хотите это делать? Зачем убиваться, чтоб быть первыми? Что изменится, если мы пойдем потом, в свою очередь?

— Говори за себя, — с горечью проворчал Болт, — а я уже даже не могу припомнить, когда в последний раз спал с женщиной. И я не хочу упускать случай!

— А я, — сказал Ля Трим, — я спал с женщинами в Сент-Луисе, в Канзас-Сити, в Новом Орлеане, даже в Чикаго. Какое бы вы место ни назвали, я там побывал!

Остальным был неинтересен мечтающий старик с глазами, блуждающими в пустоте, и кривящимися губами.

— Я думаю, — заметил Толливер, — если ребята Русского нас победят, то какая разница, кто придет последним.

— Да, это верно! — мрачно согласился Болт. — Когда они пройдут через руки Русского и Вье-Чесна, то от этих цыпочек мало что останется остальным.

— А если нам заняться этими двумя?

Это сказал Грин. Все взгляды обратились к нему. Молодой человек растянулся на спине с сигаретой во рту и смотрел на поднимавшийся к потолку палатки дым.

— С каких это пор тебя стало интересовать, будем мы первыми или нет? — враждебно спросил Ле Васо.

Грин искоса взглянул на него:

— Ты что-то сказал?

— Почему ты не играешь по-честному? — сказал Толливер более примирительным тоном. — Идея-то неплохая — свести счеты с Русским… Но, объясни, чем вызван твой интерес к нашей судьбе?

Грин выпрямился:

— Потому что я впервые вижу способ выйти отсюда. И шанс избавиться от этих проклятых цепей.

Предоставив компаньонам переваривать его слова, Грин отвернулся.

— Смыться! — прошептал Ля Трим. — Это хорошо для мечтателя. Если мы убежим, то будем подыхать от усталости и голода, а все в конце концов сведется к тому, что нас поймают. И тогда уж они начнут по новой. Нам расквасят морды и всучат еще по двадцать пять норм! Нет, месье! Здесь не рай, конечно, но все же лучше, чем спасаться бегством…

Враждебное ворчание было ответом на речь старика. Каторжники уже засыпали. Болт вытянулся совсем рядом с Флашем.

— Ты думаешь, Грин знает, что говорит? — прошептал он.

— Братец, — ответил Флаш, — как я понимаю, все это говорит о невозможности избавиться от этой проклятой красной штуковины. И если у Грина мозги наполовину в яйцах, так ведь не у него одного. Неважно, кто здесь останется в дураках.

6

Дни шли за днями, приближался конец уборки.

Там, где прошли каторжники, обнажалась красная земля и торчали сухие хлопковые стебли. Закрома Поттса были нагружены хлопком по самую крышу.

Красные ядра работали исступленно. Оставалось всего несколько соток хлопка.

Русский, Вье-Чесн и их бригада по-прежнему были впереди.

7

Удобно устроившись у стены амбара, Грин обедал. В сумерках синели палатки и постройки плантации. С мрачным видом красные ядра вышли из амбара, где подводил итоги учетчик М. Росс. Толливер и Флаш присели возле Грина. Тот продолжал жевать.

— Ты-то вот не беспокоишься, — заметил Флаш.

— Ты так думаешь? Ну, если вы мне расскажете, что же сказал вам наш славный М. Росс…

— Что нам делать с Русским? — напряженным голосом спросил Толливер.

— Им надо заняться.

— Но как? — воскликнул Флаш. — Легко сказать! Займись сам!

Грин смотрел на него с усмешкой:

— Ты боишься?

— Ты, черт возьми, прав, — сказал чернокожий, улыбаясь. — Я боюсь! И ты бы тоже боялся, если бы Колченогий не сковырнул тебе череп набок.

— А если мы возьмем Русского с собой на волю? — предложил Толливер.

— Не выйдет.

— Может, скажем ему…

— Ты сбрендил! Он думает только об одном… об этих бабах! — сказал Флаш. Чернокожий повернулся к Грину:

— Если ты хочешь избавиться от этого дебила, сам и играй в эти игры!

— Ты хочешь, чтобы твои внуки рассказывали друг другу, как ты струсил?

— Оно все же лучше, чем вообще не заиметь этих внуков.

— Флаш, — сказал Грин улыбаясь, — ты мне нравишься. Ты мне так нравишься, что я собираюсь предоставить тебе возможность помочь мне свести счеты с Русским.

— Одному?

Грин смотрел на Флаша, все шире расплываясь в улыбке.

— Время одиночества прошло, — сказал он.

8

Русский и Вье-Чесн сидели на складе среди тюков хлопка.

Их мускулы наливались. Еще несколько дней, а может быть, даже и часов, и они насладятся победой. Вье-Чесн предвкушал, как будет обладать женщиной Грина. Он был о себе такого высокого мнения, что смотрел на всех свысока. Он облизывался в предвкушении удовольствия. Аппетитная штучка, ничего не скажешь!

Внезапно вершина пирамиды хлопка качнулась и оттуда прямо на Вье-Чесна и Русского сорвались два огромных тюка. Послышались глухой удар и рычание. Бедра Вье-Чесна были зажаты одним тюком, рука и правая нога Русского — другим. Не успели два гиганта высвободиться, как показался Грин, за ним Ле Васо и оба чернокожих. Четверо приблизились к своим жертвам.

— Вперед! — рявкнул Флаш.

Казалось, он распалял себя, чтобы исполнить задуманное.

— Васо! Болт! — приказывал Грин.

Те схватили Вье-Чесна, растянули жертву, прижав ей руки к земле. Грин и Флаш склонились над пленником, схватили свои ядра и разбили ему руки. Было слышно, как хрустели кости. Вье-Чесн испустил звериный стон, скрючился и потерял сознание.

Красные ядра повернулись к Русскому и проделали с ним то же самое.

9

Красные ядра торопились. Ля Трим устал и ныл:

— Надо быть психом, чтобы так работать. Черт возьми, с Русским и Вье-Чесном, которые куда-то испарились, мы были бы среди первых, куда ни кинь…

Все молчали. Мерзкий старик наклонился к Толливеру.

— Эй, Толли, — прошептал он. — Почему ты не говоришь, что с ними случилось? Ты мне не доверяешь?

— Ля Трим, я тебе уже сказал, я не в курсе.

Старик саркастически потряс головой:

— А где же ты был? На молитве?

В нескольких сотнях метров от них бригада Русского и Вье-Чесна продолжала работу, но теперь уже гораздо медленнее, без прежнего рвения, лица их были угрюмы.

Около одной из повозок, наполовину заполненной хлопком, двое раненых с грустью смотрели на поля с хлопком. Руки их были на перевязи, в жестких деревянных шинах. Они походили на двух побитых отвратительных птиц с негнущимися крыльями. Поттс верхом на лошади держался возле них, он был в ярости. Опрокинув на ноги раненым флягу с водой, которую держал в руках, он в бешенстве бросил:

— Вам остается только собирать хлопок зубами, кретины!

Плантатор повернул лошадь и направился к красным ядрам. Они продолжали с рвением работать.

— Ну что, — сказал Поттс, — я полагаю, вы не знаете, как эти двое парней поломали себе руки, а?

Покачав головами, каторжники что-то проворчали, не прекращая работы.

— Что ты сказал, вот ты?

Ля Трим повернулся к хозяину и что-то неразборчиво пробормотал.

— Я говорю Грину, — сказал Поттс.

Грин улыбнулся.

— Я, — произнес он, — конечно, в состоянии напасть на Вье-Чесна и Русского… При условии, что у меня есть «винчестер» Длиннорукого, у которого курок сам собой опускается, и что сейчас я скачу в направлении, противоположном вашей лошади…

Красные ядра посмеивались.

— Он чертовски хорош, Длиннорукий, правда? — усмехнулся Поттс.

— Да, но я видел и получше.

— Кого же?

— Меня, — сказал Грин без улыбки.

Его приятели вновь засмеялись. Поттс только покачал головой перед лицом такого наглого бахвальства.

10

Склады продолжали наполняться хлопком. Красные ядра работали днем и ночью, почти не спали, прерываясь для питья лишь на несколько минут.

Настал день, когда хлопка на полях больше не осталось.

11

Учетчик М. Росс сидел на табурете за высокой конторкой между тюками хлопка, наваленными в амбаре. Его окружала толпа каторжников. Он заканчивал последние подсчеты.

Грин держался поодаль. Все ожидали результата соревнования между бригадами, но он уже знал, что красные ядра победили. С сигаретой в зубах он предавался мечтам.

Прюитт проскользнул в его сторону. Лицо Колченогого было отекшим, налитым кровью, от неудовлетворенных желаний под глазами у него образовались желтоватые круги.

— Похоже, ты не особенно интересуешься, — заметил он.

— Я бы так не сказал… месье Прюитт.

— Я и Поттс, между нами все кончено, — заявил Колченогий, — как только закончится эта работенка. Но я нашел себе работу… в исправительной тюрьме.

Грин кинул на него равнодушный взгляд, бросил сигарету и раздавил ее ногой.

— Как же так, — вздохнул он, — а говорят, ничего не изменится?

Пожав плечами, молодой человек присоединился к своим компаньонам. Прюитт проводил его желчным взглядом.

— Все правильно, подонок, не изменится, — пробормотал Колченогий. — Мы с тобой еще не расстаемся, мы увидимся.

12

С веселыми криками прикованные к ядрам плескались в бочках с водой, брызгались, намыливались. Импровизированные ванны были установлены на свежем воздухе, между палатками. Посеревшие униформы, развешенные сбоку от палатки, сушились на солнце, в то время как каторжники энергично смывали с себя грязь.

Обмениваясь шутками, люди терли друг другу спины, смеялись, брызгались, в это мгновение они были почти свободны.

— Братец! — кричал Флаш Болту, мывшемуся в соседней бочке. — Попробуй догадаться, что нам выгорело?

Болт изобразил изумление, выкатил глаза и понизил голос:

— Не знаю. Скажи!

— Ладно. Нам выгорел поход к шлюхам! — весело заявил Флаш.

Он перекувырнулся в своей бочке. Болт наклонился, весело схватил его своими огромными ручищами и погрузил с Головой в грязную воду.

Неподалеку от них неторопливо, с сигаретой в зубах, мылся Грин. Ля Трим присел на корточки в соседней бочке. Мерзкий старикашка с опаской относился к воде, тело его конвульсивно сжималось от соприкосновения со столь необычной средой. Однако и он радовался, улыбался беззубым ртом, празднуя победу.

— Здорово мы их накололи, они этого не ожидали, правда? — заметил он.

— Да, — равнодушно отозвался Грин.

— Ты знаешь, Грин, — заявил старик весьма дружелюбно, — ты в конце концов неплохой парень. Когда мы выберемся из этой дыры, быть может, еще станем приятелями. Что ты об этом думаешь?

— Да…

— Надо сказать, что тюрьма чертовски закаляет человека, — удовлетворенно заявил Ля Трим.

— Да, — повторил Грин с суровым видом.

Когда наступила ночь, прикованные к ядрам растянулись на своей соломенной постели. Они курили, оживленно болтали, говорили о старых добрых временах, радостях и ошибках, вспоминали разные интрижки.

— В конце-то концов! — сказал Болт Грину. — Ты все-таки кое-что сделал!

— Нет. И я никогда ничего не делал в том смысле, что ты называешь работой. Меня мобилизовали, но я не пошел. Потом же я только тем и занимался, что убегал, и меня каждый раз водворяли за решетку. Как же часто я возвращался за решетку!

— Откуда ты? — спросил Толливер.

Даже бывший бухгалтер утратил свое хладнокровие. Его нахмуренное, морщинистое лицо разгладилось, глаза смеялись.

— Из небольшой дыры, в нескольких днях езды отсюда к западу, — ответил Грин. — Я охотился, снабжал дичью один салун.

Молодой человек зажег сигарету.

— Это были славные времена, — пробормотал он. — Старик, Малькольм Курле-ту, девочки… Весь мир, как говорится, был у моих ног.

Грин повернулся на живот и уставился на полог палатки.

— Единственная семья, которая у меня когда-либо была. Сладкая была жизнь, это точно.

— Аминь, брат мой! — воскликнул Флаш звучным баритоном. — Это у меня была сладкая жизнь. Друзья, я был королем сладкой жизни! Карты, очко, орел-решка, даже петушиные бои. Все у него было, у человека из Гальвестона! И женщины! Желтые, мулатки, индеанки… Боже мой, мне удалось даже иметь там одну черную! Это, я вам скажу, нечто!

— А белые? — с жадностью прервал Ля Трим.

— Ты неисправим, Ля Трим. Думай что хочешь, если тебе это доставляет удовольствие…

— Да, у тебя дела шли в гору, Флаш, это точно, — с завистью сказал Ле Васо.

— Честное слово, — кивнул Флаш, — не всегда все шло гладко, но своего я не упускал, вот что я вам скажу… — Он мечтательно обхватил голову руками. — Да, месье. Все курочки, каких только можно пожелать. Бог мой!

— А у меня, — с горечью сказал Толливер, — за всю жизнь была только одна-единственная женщина, и та никуда не годная. Она ничего не хотела, кроме как оставаться в этой мерзкой конуре, которую мы снимали, и ждать, пока сдохнем. А я продавал билеты на: зарубежные поездки. Боже! Что в этом было хорошего?

Он уставился в пустоту.

— Чего я всегда хотел, так это уехать. Махнуть куда-нибудь, чтобы не вставать в полшестого, потом тащиться в железнодорожную контору и просиживать там штаны до вечера… — У него вырвался короткий смешок. — А воскресенье! Знаете, что мы делали по воскресеньям? Ничего! Совершенно ничего! Мы шли в церковь и слушали проповеди о том, как будет хорошо, когда мы помрем. Потом возвращались, и остаток дня я смотрел, как она шьет, напевая. Все, что она умела делать, — шить и напевать!

Голос его стал хриплым, можно было подумать, что он защищается на суде.

— В конце концов я стал ее упрашивать, чтоб она дала мне немного деньжат из наших сбережений. Но она не хотела! Она сказала, чтобы я уезжал, а мне оставалось только размышлять, как я могу уехать без денег. И в этот момент на меня нашло. Я поджег эту чертову конуру. Это говорит о том, до чего же я был зол…

Толливер потряс головой. Он наклонился к керосиновой лампе и потушил ее. Темнота поглотила палатку, люди медленно устраивались, растягивались на своем ложе.

— Мне оставалось только уехать, оставить и ее, и железную дорогу, — пробормотал он. — Боже мой. Невозможно жить в страхе… Всем своим существом… это невозможно.

13

Следующий день, как всегда, выдался очень солнечный. Каторжники выстроились в ряд между огороженным участком с их палатками и другой, новой палаткой, поставленной возле большого деревянного строения. Кругом царила праздничная атмосфера. Группа барабанщиков и трубачей начала играть военные марши. Музыканты, все черные, были пестро, безвкусно одеты. Солнце сверкало на меди инструментов.

Вдоль участка верхом на мулах сидели стражники. Они мучились от геморроя, лица их были угрюмы. Весь этот балаган был явно им не по душе. Они совершенно не понимали, зачем поощрять каторжников независимо от того, продуктивно они работали или нет.

На некотором расстоянии двигалась длинная колонна повозок, груженных хлопком. Поттс в своей коляске с багажом, наваленным сзади, приготовился замкнуть эту процессию. Прюитт стоял возле его повозки.

— Вовремя, да?

— Точно, — сказал Поттс. — Я тебе уже сказал. Надо сразу быть повсюду. Я здесь надрывался не для того, чтобы где-то банда учетчиков нагрела руки на моей выручке!

— У вас большие планы, да, Поттс? Канзас-Сити, Чикаго…

— Черт возьми, да! — воскликнул хозяин. — Я, может быть, дойду и до Нью-Йорка. Жизнь — это далеко пойти, не так ли?

— Для некоторых, может, и так.

— Работа меня ждет, — заявил Поттс.

У него не было желания обсуждать настроение Колченогого.

— Ты получил свои деньги. Надеюсь, ты вернешь каторжников администрации целыми и невредимыми.

— Жаль, что между нами все кончается, — сказал Прюитт. — Мы бы далеко могли пойти вместе.

— Нет, — сказал Поттс. — С таким, как ты, исключено. Общаясь с тобой близко, я понял, что ты не подарок. И с тобой не договоришься, когда нужно делать хорошие деньги. Малыш, у тебя нет будущего!

— Вы так думаете?

— Да, — сказал плантатор, — и если как следует поразмыслить, то у тебя почти нет и настоящего. Ты катишься вниз.

Прюитт зло улыбнулся:

— Вы старик, Поттс.

— Возможно, но у меня есть будущее.

И хозяин щелкнул поводьями. Повозка тронулась.

Между палатками появились красные ядра, чистые, принаряженные. Влажные волосы причесаны, щеки гладкие, тряпье чистое. Все шестеро с улыбкой на губах шли шеренгой по проходу, который вел к палатке шлюх, иод шум оркестра, под завистливые шуточки других каторжников.

С ними поравнялась повозка Поттса. Грин приблизился к хозяину.

— Колченогий командует до тех пор, пока за вами не приедут казенные экипажи, — заявил Поттс. — На твоем месте я бы не возникал, если хочешь сохранить себе жизнь.

— Вы называете это жизнью?

Поттс сделал усталую гримасу.

— Ты все такая же дубовая башка. Да, Грин?

— Ни вы, ни я, — сказал Грин, — никогда не изменимся.

Они задумчиво глядели друг на друга. Потом хозяин угостил каторжника сигарой, пожал плечами и щелкнул поводьями. Повозка двинулась, возглавив длинную колонну экипажей, уже взявшую путь на восток. Грин некоторое время смотрел ей вслед, затем вернулся к своим. Так Поттс навсегда ушел из его жизни.

Красные ядра приближались к палатке шлюх. Грин уже не думал о Поттсе, он Думал о том, что через несколько минут он будет либо мертвым, либо свободным.

14

Красные ядра дошли до палатки и остановились. На террасе конторы стоял Прюитт, с ненавистью глядя на каторжников.

С площадки сторожевой вышки с «винчестером» наготове за ними наблюдал и Длиннорукий.

Прюитт подал красным ядрам знак, что они могут войти. Каторжники устремились в палатку, вход в которую вместо двери закрывало полотно. Едва переступив порог, они буквально застыли, моргая и привыкая к полутьме. Потом жадно вытаращили глаза — в палатке было шесть девушек. Они растянулись на мягких матрасах и равнодушно смотрели на вошедших. Среди них была и Калли.

Сводня-француженка в кружевах и кольцах стояла в стороне. Она смерила оценивающим взглядом вошедших, пытаясь прикинуть, какой ущерб они могут нанести ее поголовью. Каждая из девочек, ее подвижный капитал, размышляла она, умирает каждый день. Сегодня, однако, им тяжело придется.

Между тем красные ядра колебались. Стражник Кобб у входа в палатку направил на них ружье, заряженное дробью.

— Запомните, у вас ровно десять минут.

Люди стояли в нерешительности. Грин спокойно отделился от группы, приблизился к Калли. и сел возле нее. Обняв ее, он прижался губами к ее уху.

— Я надеюсь, ты захватила одежду, — прошептал он, глядя на нее влюбленными глазами, — потому что мы линяем отсюда примерно через шестьдесят секунд.

Калли обняла его в ответ, он продолжал шептать. Парочка казалась безобидной.

Остальные последовали примеру Грина, однако вели себя по-разному: Ля Трим был суетлив, Толливер сдержан, Ле Васо груб, Болт нерешителен и будто сбит с толку. Только Флаш, казалось, чувствовал себя как дома. Он был элегантен, нетороплив, полон чувства собственного достоинства.

Калли отодвинулась от Грина. Она была восхитительна. Ее распущенные волосы лежали на обнаженных плечах. Из-под прозрачной ткани соблазнительно просвечивало гибкое тело. С обворожительной улыбкой она приблизилась к Коббу.

И хотя он был дураком, но тут что-то заподозрил. Ружье его нацелилось на девушку.

— Вам не одиноко? — вкрадчиво спросила она.

— Возвращайтесь на место, — прервал стражник.

— Ну брось, дорогой…

— Я два раза не повторяю!

Кобб вспотел как вол и напрягся как бык. Когда Калли неспешно приоткрыла свое одеяние, его пробрала дрожь, на мгновение он потерял бдительность. В тот же момент ружье у него было вырвано, и Грин со всей силы нанес ему удар поперек глотки. Кобб зарычал, колени его подогнулись, и он упал.

Одновременно Болт схватил Ля Трима и ударил его. Мерзкий старикашка потерял сознание на пороге блаженства. А Флаш приблизился к сводне и взял ее за талию. Женщина сделала большие глаза, но молчала.

— Мадам, — заявил Флаш, — с глубоким сожалением…

И он унес женщину в глубину палатки, где Грин ударами ножа уже прорубал полотно.

Пузатый черный кучер дремал на сиденье крытой повозки со скамейками. Он ждал, пока девушки завершат свой рабочий день.

— Джексон!

Кучер подскочил, повернулся к палатке. Сводня просунула голову в отверстие и сделала чернокожему знак, чтобы он подошел к ней. Он тут же повиновался. Но когда он вошел в полутень, что-то стукнуло его по голове. Он выругался и рухнул, потеряв сознание.

Толливер и Ле Васо, разорвав на нем рубашку, скрутили из нее веревки и связали его. За считанные секунды Кобб, сводня и кучер были выведены из строя. Калли привела себя в более пристойный вид. Вся группа вылезла через заднюю полотняную стенку палатки и погрузилась в повозку. Грин схватил вожжи. Болт колебался.

— Не больно она быстрая, эта колымага, — с беспокойством заметил он.

— Ты хочешь остаться? — спросил Флаш.

Болт впрыгнул в повозку.

— Только попробуй меня остановить!

С противоположной стороны палатки продолжал играть оркестр. Вдруг через главный вход, горланя, высыпали обезумевшие, растерзанные проститутки.

Толпа издала рев восторга, люди, отталкивая друг друга, рванули им навстречу.

Прюитта затрясло. Он вытащил свой старый револьвер и пальнул в воздух. Однако звук выстрела потонул в общем шуме. Каторжники кидались на полуобнаженных девиц, преследовали их, опрокидывали. На всей территории плантации шла настоящая битва.

Стражники бросились вперед, чтобы разнять воюющих. Но все было напрасно. Лишь невозмутимые музыканты продолжали играть.

Повозки за палаткой уже не было видно. Она обогнула дощатую развалюху и выехала на красную дорогу, пересекавшую плантацию. Грин подстегивал лошадей. Повозка, подпрыгивая на неровностях почвы, едва не опрокидывалась. Пассажиры цеплялись друг за друга. Наконец они выехали на прямую трассу.

Показалась дозорная вышка. Сидевшие в повозке сильно пригнулись, навалившись друг на друга. Грин тем временем во всю мочь нахлестывал лошадей. Животные неслись что было сил. Повозка, казалось, вот-вот слетит с дороги.

Первая пуля как предупреждение подняла фонтанчик пыли перед упряжкой.

Повозка продолжала нестись.

На вышке в широкополой шляпе, хорошо защищавшей глаза от солнца, Длиннорукий передергивал затвор «винчестера». Слегка согнувшись, чтобы лучше прицелиться в кучку людей, трясущихся внутри повозки, он спустил курок. Затем быстро передернул затвор и снова выстрелил.

Первая пуля пронзила легкие Толливера. Он с рычанием выпрямился, тело его одеревенело. Хлынула кровь. Вторая пуля пробила ему череп, брызнул мозг, и он опрокинулся в глубину повозки.

Не прекращая хлестать лошадей, Грин толкнул Калли, которая сидела рядом с ним. Он заставил ее лечь на дно повозки и прикрывал своим телом. Повозка приближалась к сторожевой вышке.

Под колесо попал камень, экипаж наклонился влево, едва не опрокинувшись. Грин слетел с сиденья повозки, Ле Васо схватил его за шиворот и втащил обратно. Следующая пуля пробила плечо Ле Васо. Он издал яростный рев, выпустил Грина и покатился в глубину коляски. Голова Грина свесилась. Огромным усилием воли ему все же удалось восстановить положение тела. Пули разбивали в щепки дерево вокруг него.

Весь пол был залит кровью Толливера.

Т. С. Банше сменил «винчестер».

Повозка неслась как молния.

С вершины вышки сыпались выстрелы. Пули попали в спину головной лошади. Животное заржало, споткнулось и рухнуло, остальные наткнулись на него. Упряжка сразу превратилась в беспорядочное красное облако, в котором мелькали лошадиные ноги, шеи, дико косящие глаза, вылезшие из орбит. В треске ломающегося дерева повозка наполовину превратилась в трясущуюся груду, дышло отвалилось, и в облаке пыли она остановилась у подножия сторожевой вышки.

Длиннорукий все время перезаряжал оружие. Движения его были быстры и точны, между бровями появилась складка. Он наклонился, чтобы посмотреть, где повозка, и увидел только крышу, нависшую почти вертикально. Как бы там ни было, он выстрелил вслепую сквозь это хрупкое дерево и с радостью услышал стон. Это испустил дух Ле Васо.

— Болт! Флаш! — скомандовал Грин. — Давайте же! Веревки-то у вас!

Грин натянул поводья, чтобы удержать оставшихся лошадей, которые поднялись на ноги и безумно ржали. Флаш и Болт спрыгнули с повозки и бросились к балкам, составлявшим основу вышки. Привязали веревки. Потом Флаш быстро вернулся в повозку, а Болт с веревками в руках кинулся к лошадям, чтобы привязать их к упряжи.

Тут же последовала серия выстрелов. Банше перезарядил «винчестер», В тот момент, когда Болт, оставив упряжку, прыгнул в коляску, стрелок разрядил ему в спину весь магазин. Черный великан рухнул перед Флашем, протянув к нему руки, потом глаза его застыли и он соскользнул на землю.

— Вы живы? — прорычал Грин.

— Живы; — рявкнул Флаш. — Давай!

В живых остались только трое. Пули пробивали все новые дыры в крыше повозки. Грин сильно хлестнул лошадей. Они рванулись, веревки натянулись, вышка начала вибрировать, одна из свай выскочила из земли.

Длиннорукий почувствовал, что башня заколебалась. Заметив голову Флаша, он выстрелил. Чернокожий вывалился из повозки и упал на землю. Стиснув зубы, Банше схватил свой патронташ и с «винчестером» под мышкой бросился к ступенькам, ведущим вниз. Он уже почти достиг их, когда сваи сдвинулись. Лошади рванули вперед, и вся конструкция закачалась и поехала. Балки и доски накрыли стрелка.

Грин остановил повозку, спрыгнул на землю и, подбежав к лошадям, освободил их от упряжи. Повернувшись в сторону плантации, он увидел Колченогого, скакавшего к нему во весь опор.

Грин вернулся к повозке. Калли с побелевшим от страха лицом смотрела, как он схватил ружье, отнятое у Кобба, в котором наверняка оба ствола были заряжены патронами.

— Грин… — прошептала Калли.

— Калли, я…

Грин тряхнул головой. Он не находил слов. Грязной рукой он коснулся щеки девушки, нежно погладил ее волосы цвета спелой пшеницы. Потом вышел навстречу всаднику. Из-под остатков поваленной башни показался Длиннорукий. Он пытался выбраться из обломков. Сломанная нога была зажата под толстой балкой. С лицом, искаженным от боли, он пытался высвободиться, подтаскивая ногу и отталкивая балку. Когда ему это удалось, его рука сразу потянулась к кобуре «кольта».

Прюитт галопом приближался к Грину.

— Ковбой! — воскликнул Т. С. Банше.

Грин бросился на землю, когда Прюитт и Длиннорукий одновременно выстрелили. Две пули просвистели над его головой. Грин нажал курок ружья. Заряд разорвал лицо Банше. Длиннорукий дернулся, тело его скрючилось, он скончался, не выпуская из рук оружия. У Грина мелькнуло в голове — почему же он не стрелял ему в спину, почему он кричал…

Прюитт галопом скакал к Грину. Красное ядро мешало. Грин сделал шаг в сторону. Он успел увидеть ненавистную, перекошенную злобой физиономию надсмотрщика. Грин выстрелил прямо в середину груди Прюитта. Хлынул ярко-красный фонтан крови. Колченогий был мертв, еще не успев долететь до земли.

Грин потряс головой, будто пытаясь освободиться от кошмара. Он бросил взгляд на бледную, онемевшую от страха Калли, подошел к телу Прюитта и какое-то мгновение смотрел на мертвеца, на лице которого застыло удивление. Потом взял его револьвер и перебил свою цепь. Красное ядро осталось в пыли, обрызганной кровью.

Затем, вскочив на лошадь Прюитта, Грин подъехал к Калли. Он помог ей взобраться. Девушка обхватила всадника руками и произнесла всего лишь одно слово:

— Мексика.

Грин кивнул, сказав в ответ что-то веселое. Они тронулись, оставив позади мертвецов да кустики хлопка с опустевшими коробочками.