— Наука невозможного.

— Да! И я тоже хочу уметь! Не того, чтоб царствами ворочать, а того, что и в моем, военном, ремесле вы лучше меня сумели. Я бы за десять дней весь отряд без толку положил!

— Это горькая наука, Ланс. Даже ради самой благой цели не очень приятно играть царствами и постыдно играть людьми. Каждый день насилуешь совесть, мараешь душу, и нет радости даже в победе — уж очень непомерна цена.

— Я видел, — ответил он просто. — Знаете, биил Бэрсар, я испугался после того боя. Все мы смертны, но когда я подумал, что вас могли убить… И я подумал: ладно, на этот раз вы сами все сделали. А если такое опять начнётся через десять лет? Ведь вы же немолоды, биил Бэрсар, в отцы мне годитесь. Сумеете ли вы через десять лет сесть на коня и вынести этот труд? А если не вы — то кто сможет это сделать?

— Мой мальчик, — сказал я ему, — нельзя этому учить. Наука невозможного должна умереть вместе с Огилом и со мной. Но есть другая наука, и она важней. Она может сделать так, чтобы это не повторилось ни через десять, ни через сотню лет.

— Какая?

— Наука равновесия. Вы правы, Ланс: война — ремесло, полководец подобен лекарю, который взрезает нарыв. Но умелый лекарь может вылечить и без ножа, главное, вовремя заметить болезнь и вовремя дать лекарство.

— Вот с лекарем меня ещё не ровняли! И ваша наука…

— Трактат о лечении стран. Смотрите, — сказал я ему, — вот карта, и на ней нарисован наш материк. Огромный Кеват, не очень большой Квайр, Лагар ещё меньше, а Тардан — совсем пустячок. Бассот мы пока не будем считать. Что будет, если мы сбросим с карты хотя бы одну страну? Ну, хотя бы Тардан, раз он так мал.

Лагар останется хозяином побережья, единственным владельцем заморских путей. Он устанавливает цены и, конечно же, богатеет, но только на пользу ли это ему? Вот Квайр — производитель товаров, а вот Кеват — производитель сырья. Не усмехайтесь, Ланс, мы все благородные люди, а торговля — низкое ремесло, но она та кровь, что питает страны. Квайр не обеспечивает себя хлебом и шерстью, Лагар может себя прокормить, но одет он в квайрские сукна, и рубится саблями квайрской стали, а Кеват нуждается во всем, что производит Квайр и Лагар, да ещё в товарах, привезённых из-за моря. Так вот, если Лагар снизит цены на наши товары и поднимет на то, чем торгует сам, он нарушит теченье торговли и ударит по нашим ремёслам. Равновесие нарушится.

— И война?

— Да. И в этой войне Квайр с Кеватом окажутся заодно.

— Из-за купчишек?

— Ну, Ланс! Вы рассуждаете, как гинур, который живёт на доходы с поместий. Сейчас только торговые пошлины наполняют казну, и ваше жалованье идёт из этой кубышки. Когда дела худы, государи не прочь их поправить за счёт соседа.

— Бывает, — ответил Ланс неохотно.

— А вот Кеват. Он может всех накормить, всех одеть и обеспечить железом. Но с ремёслами там неважно, потому что крестьяне привязаны к земле, а свободный ремесленник, как и всякий простолюдин, совершенно бесправен. У Кевата нет выхода к морю, и приходится дёшево продавать сырьё и втридорога покупать товары. И, конечно, ему стоит подмять под себя и Квайр, и Лагар, и Тардан, чтобы разом заполучить всё, что надо. Что бы могло ему помешать?

— Квайр?

— Да, сильный Квайр, связанный союзными договорами с Лагаром и Тарданом.

— А сам Квайр?

— А самому Квайру нужен под боком Кеват, чтобы он не стал слишком сильным и не нарушил равновесия сам. Простите мне долгое поучение — но это единственное, что я могу предложить. Наука равновесия не исключает войны — возможны несогласия, которые нельзя разрешить иначе. Главное, чтобы все вернулось в свои берега, чтобы все эти страны остались на карте, и ни одна не могла оказаться сильнее всех прочих.

— Чудная наука, — сказал Ланс. — Уж больно все просто!

— Вам понравилось то, что мы в Приграничье? Вы сумеете это забыть?

— Не знаю, — ответил он хмуро. — Нет, наверное.

— Если мы не научимся блюсти равновесие, лет через пятнадцать это случится опять. Нас с Огилом уже не будет в живых и наука невозможного умрёт вместе с нами. Кто тогда остановит Кеват? Лучше подпереть оседающий дом, чем погибнуть, когда повалятся стены. Мы в самом начале равновесия, Ланс. Надо успеть его достроить.

— Может, вы и правы, биил Бэрсар… Ладно, — сказал он. — Буду учиться!

Послезавтра мы выезжаем в Лагар.

Завтрашний день забит до минуты, а сегодня я раздаю долги. Устроил прощальный пир для лагарцев и каждому что-нибудь подарил. Не плата за то, что они совершили — за это нельзя заплатить — просто подарки на память. Маленькие вещички немалой цены, кто захочет, тот выкупится со службы, и кое-кто возвратится ко мне.

А теперь я хочу заглянуть к Эслану. Совсем короткий визит, на несколько слов.

Так я ему сказал после долгий приветствий.

— Я счастлив вас видеть, царственный кор, но я очень спешу и вынужден лишить себя радости долгой беседы. Через месяц, когда я вернусь…

— Вы опять нас покидаете?

— Да, царственный кор, послезавтра.

— И то, что вы хотели бы мне сказать…

— Всего лишь совет. Осмелюсь вам посоветовать, царственный кор, начать с акихом переговоры о выкупе ваших поместий. Я думаю, вам не надо уж очень стоят за ценой.

— Вот как? А местом жительства вы мне советуете избрать Балг?

— В Касе вы под моей защитой, царственный кор.

— Весьма вам благодарен, — ответил он надменно. И вдруг накрыл мою руку своей рукой, заглянул в глаза и сказал с неподдельной печалью:

— Неужели это так скоро? Жаль.

Опять мы с Эргисом в Лагаре, но нет с нами Дарна и нет Эгона. И только Двар остался из тех, что вышли со мною из первого Приграничья. Последний из шестерых.

Невнятная слава опередила меня; все знают, что я герой, хотя и окутан тайной. Меня приглашают наперебой; в одном из домов мы встречаемся с гоном Эрафом и еле киваем друг другу. Довольно забавно для тех, кто видел нас в прошлом году, но я не хотел бы навлечь на Эрафа опалу.

Тубара опять нет в столице — старик непоседлив, но Ланс уже мчится к нему, и я не спеша ожидаю его возвращения.

Зачем мне спешить? Дел торговых мне на неделю, а не торговых… Раз лесную границу можно закрыть на замок, меняем систему связи. Будем прокладывать связь через Лагар.

Мой товар интересен и для квайрских купцов, а для Эргиса весьма интересны их слуги. Зелор нам дал кое-какую наводку, и мы потихоньку готовим надёжный канал. Все на совесть: постоянный, резервный, цепочка из маяков, быстроходный посыльный корабль.

Я не на шутку готовлюсь к блокаде Каса. Баруфу, конечно, это совсем ни к чему, но если с ним что-то случится… И боль — сильнее, чем в полузажившей ране. И стыд: как я посмел смириться? Почему я не делаю все, чтобы его спасти?

Я делаю все, чтобы его спасти, но что-то теперь мы с Баруфом не понимаем друг друга. Он словно, и правда, считает меня врагом и начисто обрывает любую попытку контакта.

Наверное, он не хочет, чтобы его спасли.

Квайр, победитель Кевата, поднимается из-под развалин. Юг разорён, но в Среднем Квайре созрели хлеба, и, кажется, голода этой зимой не будет.

Полным-полно моих квайрских знакомых в Лагаре, и у них не хватает ума сторониться меня. На рынке и в гавани или в портовых харчевнях я случайно, хотя неслучайно, приветствую их, и они снисходительно утоляют моё любопытство, горькую жажду изгнанника, так смешно потерявшего Квайр.

Лагарцы знают, что я участвовал в этой войне — квайрцы нет. Лагар, Тардан и Бассот понимает, какой была эта война — квайрцы нет. Словно и не было в Квайре великой войны, съевшей десятки тысяч людей, разорённого Юга, сожжённого Биссала.

Петушиное чванство, упоение победы, но никто не способен представить, во что она нам обошлась. Тоже ошибка? Нет. Баруф хочет выиграть время, и поэтому беженцев не пускают в столицу, а людей из столицы не пускают на Юг.

Квайрцы ликуют, торгуют, живут, как жили; опустевшие села готовы снимать урожай, армия, получившая жалованье и награды, в полной готовности перебиралась в Согор, и порою желание обмануться заставляет меня хоть на миг, но поверить, что все хорошо.

Трудно — даже на миг. В Квайре нехорошо. Под напряжённой плёнкою тишины то здесь, то там водоворотики возмущений. Пока локальные очажки, но каждый чреват серьёзным бунтом, и если чуть-чуть ослабнет власть… И чуть заметное оживленье: вельможи ездят из замка в замок, и кто-то уже закупает ружья; калар Назера гостит в Лагаре и пробует почву при дворе. И это все означает: скоро.

Тубар объявился, и мы с Эргисом званы. Именно так: я и Эргис. Приятно. Старик определяет Эргису новый статус: не просто Эргис, а биил Эргис Сарталар, которого надлежит ублажать и бояться. Пока что они боятся его ублажать.

Обед с приветственными речами, достаточно узкий круг — армейские офицеры, и кое-кто из вельмож: нейтралы, но настроенные пробэрсаровски. Хозяин был мил, а гости ещё милей; немного растерянный Ланс опекал Эргиса, я честно выдерживал образ, но вот, наконец, все кончилось, и мы с Тубаром одни.

Одни в том самом покое, где были весной, и круглая рожа луны торчит над окном, как прожектор.

— Вот мы и свиделись, — говорит мне Тубар, будто и не было этого длинного дня, пышных речей и томительных разговоров.

— Да. Мне опять повезло.

Кивает, он но не глядит на меня. Разглядывает парчовую скатерть, обводит пальцем узор.

— Поздравить бы мне тебя, — наконец говорит он, — а душа не лежит. Великие дела ты совершил и великие труды принял… а не лежит. Тяжко мне с тобой говорить.

— Опять я провинился?

Он угрюмо покачал головой.

— Как добрался до меня Ланс, я всю ночь из него душу вытряхивал. Уж больно чудно: в Приграничье целое войско вошло, а оттуда едва половина, да и ту будто черти грызли. А Крир из того же места — да нещипанный. Прям колдовство.

— Ну и что?

— Не по-людски это, — сказал он угрюмо. — Я солдат и по врагам не плачу, но чтоб так…

— Не пойму я вас что-то, биил Тубар! Вам жаль кеватцев?

— Мне себя жаль, что до такого дожил. И я, парень, грешен. И пленных вешал, и города на грабёж давал. Коль счесть, то и на мне не меньше душ, чем ты в тех лесах положил. Молчи! — приказал он. — Я все знаю, что скажешь. Мол, нельзя было по-другому. А так можно? Сколько тыщ в землю положить… не воевал, не отгонял… просто убивали, ровно сапоги тачали иль оружие чинили. Да люди ль вы с Огилом после того?

— А кто? Кто? — закричал я. — Будьте вы прокляты! — закричало во мне Приграничье. — Сначала заставили растоптать свою душу, а теперь говорите, что я жесток. Да, я жесток! А вы? Вы-то где были, прославленные полководцы? Почему вы сами это не сделали — по-людски?

— Тише, парень, — грустный сказал Тубар. — Разве ты жесток? Видывал я жестоких, ягнёночек ты против них. Жестокость — это понятно. А тут… Чужие вы с Огилом. Не люди вы. Не могут люди так… убивать, как поле пахать… без злобы.

Так тихо и грустно он говорил, что мне расхотелось кричать. Я просто молча глядел на него и слушал, что он говорит.

— Не дозволяю я этого, парень. Покуда жив — не дозволю. Если эдакое в мир пустить… и так-то зла хватает… Ну, что скажешь?

— Думаете, что я не того же хочу? Да, я чужой. Да, я воевал так, как воюют у нас. Но воевал-то я за то, чтобы не стали такими, как мы! Возьмите это на себя, доблестный тавел! Сами защищайте свой мир!

— Да, — сказал он почти беззвучно. — Знаю, чего ты хотел. Все будет. И поздравительное посольство в Квайр… и союзный договор подпишем… Крир-то в Согоре… есть чем убедить.

— Как цветы на могилу? Значит, мы больше не увидимся, биил Тубар?

— На людях разве. Ты уж прости меня, Тилар. Старый я. Кого любил — считай, все умерли. Оставь мне того молодца, что мне в лесу глянулся, а в деле полюбился.

— Спасибо, биил Тубар, — ответил я грустно. — Прощайте.

— Постой, Тилар. Те парни, что с тобой были… забирай их себе. Не надо мне твоей заразы в войске!

— Спасибо, биил Тубар. При случае отдарюсь.

— Иди! Нет, постой! — он вылез из-за стола, подошёл — и обнял меня.

Я заново покорю Кас. Прошло то время, когда приходилось кланяться и просить. Мне нужен послушный Кас и послушный правитель — и никакой возни за нашей спиной!

Маленький праздник: приёмная дочь Эргиса выходит за одного из лесных вождей. У нас в гостях половина леса; три дня мы буйствуем, пьём и стреляем, и наша невеста стреляет не хуже гостей.

Удовольствие не из дешёвых, зато Касу понятно, что стоит мне только свистнуть…

Никто не знает, сколько у меня людей.

Никто не знает, сколько у меня денег.

Никто не знает, чего я хочу.

Мне бы ещё выгнать отсюда попов-кеватцев. Это не так уж сложно: Бассот не верит в Единого, и даже те, кому положено верить, втайне предпочитают лесных богов. Пожалуй, мне стоит связаться с Нилуром…

Целый день я на людях, и люди меня раздражают.

У Суил в глазах ожидание, и она сторонится меня. Я знаю, чего она ждёт. А я жду вестей от Зелора.

Зелор оберегает его. Братство хранит своего убийцу. Зелору не надо ничего объяснять, он понимает меня. И он уже перехватывал нож и отводил ружьё. Пока.

Мне больше не снится Приграничье. Мне снится стремительная река, которая уносит его. Его. От меня.

В Малом Квайре кипит работа. Асаг добрался и до реки и укрепляет подмытый берег. Хозяйство Братства ему по плечу, он счастлив, он пьян от работы. Все вертится словно само собой: завозится лес, куётся утварь, разосланы люди на поиск руды. Мы будем сыты этой зимой — те, что есть, и те, что придут.

Хорошо, что он снял с меня эти заботы. Или плохо? Я жду.

Эргис растворился в лесу. Куёт железо, пока горячо: гостит у новой своей родни, раздаёт подарки, мирит врагов.

Хорошо, что он, а не я. Или плохо? Я жду.

А вот и вестник беды: гон Эраф убежал в Кас.

Он не сразу ко мне явился. Выждал несколько дней, принюхался, осмотрелся — и прислал слугу с письмом.

И снова, как год назад — как тысячу лет назад! — его чёрная трость с серебром, дипломатическая улыбка и холодок в глазах.

Я знаю: он верит мне — только мне он и может верить, но — бедный старик! — он горд, как признаться в своём поражении?

— Биил Эраф, говорю я ему, — наша встреча в Лагаре… надеюсь, я вас не обидел?

— Не будим лукавить, биил Бэрсар. Если бы в Лагаре я не оценил вашей заботы, я бы не осмелился прибегнуть к вашему покровительству.

— Мне было бы приятней услышать «довериться вашей дружбе». Вы знаете, как я к вам отношусь, биил Эраф.

Улыбается. Ироническая улыбка и облегчение в глазах. Милый старый хитрец! Нам с тобою не стоит играть…

— Что же творится в Квайре, биил Эраф? Неужели Огил посмел?..

— Нет, — отвечал он. — С вашей помощью наша дела в Лагаре завершились успешно, посему по возвращеньи я был принят сиятельным акихом весьма благосклонно и награждён весьма достойно. Мне не в чём упрекнуть благодетельного акиха. Я служил двум государям и одному правителю…

— И только он оказался вас достоин?

— И только он меня оценил. Нет, биил Бэрсар. Просто я — старый человек, и знаю запах смерти. Я хочу умереть в своей постели, биил Бэрсар!

Не надо перебивать, он и сам слишком долго молчал.

— Таласар меня ненавидит. Можете мне поверить — есть за что! Он побывал в Лагаре. Мальчишка, наглый щенок, он за одну неделю столько напортил, что я потом два месяца носился между Лагаром и Квайром, как лист по ветру! Я — старый человек, биил Бэрсар, — сказал он угрюмо. — Я служу без малого сорок лет, и все эти годы верность моя была вне подозрений. Даже недоброй памяти кор Тисулар не посмел обвинить меня в измене. А теперь, почтённый доверьем акиха, верша секретнейшие из дел, я облеплен шпионами, как утопленник тиной, я шага не смею сделать, ибо этот шаг станет ведом ему и навлечёт несчастье на тех, кто не защищён доверьем акиха, как я. Никто ни от чего не защищён в Квайре! Воистину только за границей я чувствую себя спокойно, ибо не могу никому повредить. Я не смею переписываться с братом, биил Бэрсар!

— Гон Сибл Эраф в Тардане?

— Да. Господь дал ему светлый разум — не то, что мне. Я сам уговаривал его вернуться, но он не осмелился — и трижды прав!

— Разве в Квайре так опасно? Я вроде бы не слышал о новых арестах?

— Аресты? — спросил Эраф и безрадостно засмеялся. — Вы слишком давно не бывали в Квайре, биил Бэрсар! Поверьте, я порой сожалею о бесхитростных временах правления кора Тисулара. Вы помните Энвера, книготорговца?

— Конечно!

— Он, как и я, защищён приязнью акиха. Но у меня нет сына, а у него был сын, и сын этот пойман с разбойною шайкой на разбое, осуждён и казнён!

— Разве Энвер? Что за чушь? И Огил позволил? Или он не знал об этом?

— Не обманывайте себя, биил Бэрсар. Аких знает все, но попустительствует злодеям. Мы стали безгласны, потому что боимся не за себя. Мы! — сказал он с тоской. — Те, что покровительствовали Охотнику и были опорой акиху Калату. А теперь мы должны замолчать. Теперь говорят банкиры. У нас две тысячи кассалов долгу, биил Бэрсар! Юг разорён, треть мужчин в стране перебита. У нас непомерная армия, которой надо платить и которую надо кормить. Вы знаете, почему наша армия оказалась в Сагоре? Нет, не из политических соображений! Бродячие проповедники взбаламутили весь край, в Унтиме начинался бунт, и если бы он начался…

Знаю я это, мой друг.

— А знаете ли вы, что калары Назера и Глата, удалённые от двора, но не арестованные, ибо Крир не сумел предоставить доказательства их измены, удалились в свои замки и там вооружают вассалов? Если бы не отступничество кора Эслана…

— Я и это знаю, гон Эраф.

— В столице пахнет смертью, — сказал он тихо. — Никто ему не поможет. Мы молчим, потому что и наши дети превратились в заложников Таласара. И чернь. Проклятая подлая чернь, которой кишит город.

— Люди из предместий?

— Я ещё не забыл родной язык, биил Бэрсар, и могу отличить бедняков от черни! Поганая чернь, гниль людская! Они слоняются возле наших домов, пьют во всех кабаках, и золото бренчит в их карманах. А вы знаете, сколько раз на него покушались? Уже трижды!

— Четырежды, — говорю я.

— И ни разу злодей не был пойман! Их просто убивали на месте потому что мёртвые не болтают.

— И вы сказали Огилу?

— Да. Я был допущен к нему для беседы наедине и сказал то, что почитал неизбежным сказать. — Поглядел на меня и невесело усмехнулся: — Как спасти того, кто не хочет быть спасённым? Он дал мне понять, что у меня есть и свои дела, а это значило, что судьба моя решена, ибо мне известно, сколь болтливы дворцовые стены. Мне предстояла поездка в Тардан, но едва я узнал, что аких удалил от себя Дибара…

— Дибара? Биил Эраф, скажите, что это неправда! Биил Эраф… о, господи!

Сижу, закрыв руками лицо, и в глазах у меня река. Серая, стремительная река, которая уносит его. Его. От меня.

Что мне этот Квайр и это мир? Что мне все эти пустяки, разделившие нас? Баруф, друг мой, брат мой, мой соплеменник, неужели тебя убьют? Неужели я позволю тебя убить?

Я позволил его убить. Шестое из покушений. Утром. Он шёл во дворец, а в одной из дворцовых башен его уже ждал убийца. Стреляли дважды. Первой пулей ранен солдат из конвоя, вторая была его. Будь с ним Дибар, он бы его прикрыл, и забрал бы себе его пулю, но Дибара он отослал в Согор. И кто-то успел прикончить убийцу, потому что мёртвые не болтают.

В Касе объявлен траур. Я хочу, чтобы Кас плакал о нем, и Кас о нем плачет.

Разбитая пополам несуразная жизнь. Я слишком давно быль готов, и это почти облегченье. Боль легче, чем ожидание.

А в Квайре уже началось.

Лесная граница пока не закрыта, и новости в полном объёме приходят ко мне. Три дня опоздания — по местным понятиям сразу. Как жаль, что Зелор так сурово отверг передатчик…

День первый. Растерянность, страх — и внезапные беспорядки. Квайр отдан взбесившейся черни. Подонки врываются в дома горожан, грабят, убивают и жгут. В предместьях молчанье, городские ворота закрыты, гарнизон безмолвствует.

День второй. Войска подавляют бунт. Тадас Таласар объявляет себя акихом, приводит к присяге войска и клянётся перед народом раскрыть заговор убийц и безжалостно покарать тех, кто лишил нас Спасителя Квайра.

Первый — убийства, третий — аресты. Опустел для меня Квайр. Все, кого мы с Баруфом прежде считали друзьями, кто был прозревающий совестью этой страны. Их не в чём было бы обвинить. Те, кого можно, сейчас в дворцовых подвалах.

День пятый. Преждевременное восстание каларов. Смерть Баруфа сорвала их планы, и они пропустили свой шанс. Все. Калар Эсфа, прославленный победитель Кевата, уже подводит к Назеру войска. Бойня. Квайрцы против квайрцев. Дожили!

Суды, казни. Гарнизоны во всех замках. И — тишина.

Прекрасная режиссура; знакомый почерк, я и сам недавно сыграл в поставленной им пьесе. Пришёл на подготовленную сцену и отыграл свой акт. Теперь играет Таласар. Фанатики и подлецы насилуют историю без страха. Но виноват-то ты, Баруф. Ты ведал, что творишь.

Теперь я знаю, что тебя сгубило. Олгон. Та самая порядочность, что не в рассудке, а в крови. Ты этого не смог. Спасибо и на том.

Суды, аресты, казни; казни без судов, убийства без арестов — наш святой Баад при деле! Убийца за работой. Хороший аргумент нашёл ты в нашем споре!

Прости меня, Баруф! Не мне тебя винить, ведь сам я убежал, удрал, как трус, чтобы не брать на душу эту мерзость. Но ты был прав. Все верно, нет других путей.

Все ложь. Я не хочу поверить в эту правду и в эту правоту пути по трупам. История рассудит? Нет. Она беспамятна или продажна. Мы не войдём в историю, Баруф, и это правильно. Неправильно лишь то, что ты ушёл, и я один. Один — чтобы доделать. Один — чтобы спасти все то, что ты сумел, от самого тебя и от себя. От нас.

Мне стыдно. Ты подобрал меня в лесу, заставил выжить — сделал человеком — а я тебя покинул и позволил, чтобы тебя убили. А я? Кто будет знать всю правду обо мне? И кто меня осудит?