С ужасом усмотрел он здесь намек на то, как произошло их первое знакомство. За ужасом последовало возмущение; он сжал сплетенные пальцы между колен так, что они сплющились и покраснели, и произнес, пригнувшись, словно для прыжка:

— Почему же вы, графиня, сочли нужным принять меня?

Увидев, что она сильно побледнела, он сделал испуганный жест, отрекаясь от своих слов. Но все же перед ней внезапно и неотвратимо встал тот миг в ночи, когда они, прижавшись друг к другу, как преступные беглецы, склонялись над растекавшейся лужей крови вокруг убитых. Она была во власти того, кто держал ее тогда в объятиях!

— Не кляните меня! — пробормотал он виновато.

— Наоборот, я, как и мой отец, чувствую особое пристрастие к сомнительным личностям, — холодно и отчужденно отрезала она.

Он выслушал ее, не дрогнув. Только ощутив неловкость молчания, он встал, чтобы проститься. Но она удержала его:

— Вам незачем бежать. — У нее снова был тон насмешливой приятельницы. — Вы все равно вернетесь.

— А вы захотите меня видеть? Без всякой задней мысли, просто захотите видеть?

Вместо ответа она повела его наверх по лестнице. Здесь, наверху, был большой рабочий кабинет. Войдя, она заперла дверь, словно от тех страшных сил, которые отдавали каждого из них в руки другого. Из обширного сада под окнами в комнату попадали последние лучи угасающего дня. Она подвела его к окну, и вот они стояли одни над простором сада, так же одни, как в ту ночь на ярмарочной площади. Она сказала тихо и проникновенно:

— Вы, именно вы, никогда не забываете опасностей жизни.

— Но не с вами, — беспомощно прошептал он. — Что испытал я сейчас? Мне казалось, я встретил здесь возвышенное и милосердное существо, чьи помыслы все это время были исполнены доброты.

— Так бы должно быть, — и добавила по-прежнему мягко: — И все же мы будем друг друга ненавидеть.

— Даже мы?

— Как только что. Мы много будем бороться друг с другом.

Он из этого понял одно: значит, он не потеряет ее. Задыхаясь от радости, он признался:

— Помочь вам жить — это все, о чем я мечтаю.

— Но ведь у вас есть сестра? — Ее глаза смотрели так участливо, что он, пристыженный, опустил взгляд.

«Чем был я для сестры? — чувствовал он. — Разве я помог ей жить?» Но пора было кончать с тихими и задушевными признаниями. Она быстро повернулась.

— А у меня есть брат, — сказала она звонким голосом.

— Вот он, — ответил ей брат, появляясь из глубины комнаты.

Он стоял на ступеньках, которые вели во внутреннюю, ниже расположенную часть кабинета. Позади него был мрак, он там, внизу, дожидался сестры и не слышал, как они вошли. С ней он говорил без того отчуждения, которое как будто всегда отдаляло его от людей. Его лицо просветлело и стало привлекательным, словно с него упала завеса. Сестра заботливо положила руку на плечо брата.

— Ты ведь знал, что я приду с господином Терра? — Брат послушно повернулся к Терра. — Он мой друг, — добавила она. Тогда он без колебаний протянул руку.

— Господин Терра, простите меня! Мне следовало лучше запомнить вас. Я, может быть, обидел вас сегодня?

Сестра зажгла маленькую лампу и сказала:

— Я убеждена, господин Терра уже давно считает тебя своим заклятым врагом. Это на него похоже.

— Простите и вы меня, — сказал Терра растроганно. — Я обычно встречаю только противников, и это мне не мешает. Вы же в качестве врага были бы мне помехой.

— Почему? — спросила сестра.

Терра взглянул на брата.

— Потому что вы настоящий человек. Мне было бы стыдно, если бы именно вы не были моим другом.

Сестра рассмеялась, ее умные глаза ласкали нерешительное лицо брата.

— Настоящий человек, — повторила она, улыбаясь снисходительно. — Только беспамятный. Выходит каждый день на улицу так, словно города вчера еще не существовало. Это должно быть прекрасно. Я стара по сравнению с ним, — говорила она, легко-легко взмахивая обеими руками, словно летая.

— Но я помню, — задумчиво произнес молодой Эрвин, — что у господина Терра была бородка, раздвоенная и зачесанная на обе стороны. Он сбрил ее, — уверенно закончил он.

— Он сбрил ее, но ты знаешь, для кого?

Сестра задорно смеялась, и Терра смеялся тоже, смеялся сам над собой, смеялся ей в угоду и потому, что был счастлив. Брат беззвучно делил их веселье, все трое приветливо глядели друг на друга. Графиня Алиса неожиданно схватила обоих мужчин за руки и закружила их.

Едва переводя дыхание, они заговорили одновременно.

— Вот чего мне здесь недоставало! — воскликнул Терра.

— Мы моложе, чем сами думали! — подхватила графиня.

— Я рад, что мы вместе, — сказал граф Эрвин.

Его сестра подняла лампочку так высоко, как могла.

— Именно здесь, — воскликнула она, — здесь, где император бывал у Бисмарка! И последний знаменательный разговор происходил здесь!

— Разве здесь? — спросил Эрвин. — Может быть, внизу, в комнате с панелью. Это уже теперь неизвестно.

— Какое утешение для нас! — воскликнула Алиса. — Наше ничтожное существование столь же преходяще, как и то, что особо отмечено судьбой. — Она легко взбежала по отлогим ступенькам, разделявшим комнату пополам, и примостилась на них.

— Подите сюда! Расскажи нам, Эрвин, о своей последней проделке, о той, за которую отец сегодня тебя упорно не замечает.

— Это не проделка, — ответил он, — это недоразумение, оно могло случиться со всяким. Посудите сами, господин Терра.

Сестра, едва только он начал, прижала ладони к щекам.

— Значит, ты шел по улице, кого-то встретил и пошел провожать? — заговорила она сама.

— Не на улице, а в кафе. Я пошел вслед за какой-то дамой, собственно за ее собачкой, которую мне хотелось зарисовать.

— Вы не верите, господин Терра? Но это правда, — пояснила сестра.

Терра заметил:

— У дамы, конечно, не было более спешных дел, и она заинтересовалась рисованием.

— Нет. Ее ждали. Но около меня уселся какой-то господин. Он был как все, может быть воспитаннее других, во всяком случае он читал «Фигаро»[18].

Терра намеревался вставить какое-то замечание, но молодая графиня взглядом остановила его. Эрвин медленно вертел в руках папиросу, его тускло поблескивавшие глаза, казалось, ничего не видели, и рассказывал он однотонно, запинаясь, как будто о чем-то далеком, виденном во сне.

— Мой рисунок упал к его ногам. Он поднял его и сделал какое-то меткое замечание. Я подарил ему листок, а он за это пригласил меня поужинать. Тут подошла дама, мы уговорились и с ней. Но потом мы решили лучше пойти в варьете. Там я довольно долго прождал его и даму, за которой он хотел заехать. Мне там понравилось, но все же я вышел на улицу, а он как раз в это время проходил мимо. В сущности я был рад, что он без дамы. Он сказал, что теперь он занят. Скоро я опять потерял его в толпе, но, когда я подошел к «Волшебному дворцу», он стоял там у дверей. Он объявил мне, что уже с кем-то сговорился. Я сказал ему, что вообще не пошел бы сюда, здесь никогда не найдешь свободного столика — не для того чтобы сидеть, а чтобы рисовать, столика с бутылками и с брошенными салфетками, какой мне хотелось зарисовать. Он ответил, что может устроить мне такой столик, и я вошел вслед за ним. Мне отвели место, напротив меня оказался пустой столик. Зал был полон, посредине танцевали очень нарядные дамы, и наша знакомая из кафе тоже была здесь. Многие посетители пытались занять свободный столик, но всякий раз им говорили, что он заказан. Я рисовал бутылки и салфетки. Подошла та дама и очень смеялась, не знаю почему, — верно, потому, что я пил только водку. Я предложил, чтобы она заказала себе шампанского, но сам собрался уходить, потому что кончил рисовать, и позвал кельнера. Он пришел и подал мне очень большой счет за все, что могло быть съедено за свободным столом, если бы стол был занят. Я посмотрел на кельнера, — это был тот самый господин, с которым я познакомился. При мне не оказалось денег, но ведь у него была моя карточка. И сегодня утром он явился к папе.

Эрвин умолк, будто и не говорил. У сестры его под белыми руками раскраснелись щеки, из-под полуприкрытых век сияла влажная улыбка.

— Ты говоришь, это со всяким могло случиться?

Молодой Эрвин вопросительно посмотрел на Терра.

— Со мной — пожалуй, — сказал Терра и встал. — А с кем еще — не знаю.

— До свидания в Либвальде, — сказала графиня.

— Можно вас проводить? — спросил граф Эрвин.

— Я еще сам не знаю, куда пойду, — ответил Терра и быстро удалился. Он убежал, потому что боялся пробудиться с проклятием на устах от этого ничем не омраченного часа. Впервые на душе у него стало спокойно, мир словно преобразился, но он был убежден, что это парение бесцельно и не может быть длительным, и хотел упасть без свидетелей. Никогда еще он так не любил. Все происходившее только укрепляло и восполняло его чувство. У нее должен быть именно такой брат, который сквозь сон проходит по той жизни, где она царит. Терра любил жизнь ради них, ради сестры и брата Ланна.

Из обшитой панелью комнаты доносился голос Кнака. Терра хотел проскользнуть незамеченным, но его настиг Мангольф. Он покинул Кнака и Толлебена, чтобы узнать, чем объясняется просветленное выражение на лице друга. Терра тотчас подтвердил его страхи.

— Я иду из будуара юного божества. О друг! Это превосходит твое воображение. Каждая частица тела моей Галатеи, даже самая малейшая, мизинчик на ее ноге сулит больше неземной отрады, чем я способен вкусить до конца моего жалкого существования. У нее есть брат, и он мой друг. Пойми, что это значит!

Мангольф понимал все как нельзя лучше. Избыток чувств у Терра мог быть опасен только для него самого, но слова о брате задевали и Мангольфа. «Осторожно, здесь надо принять меры по системе Губица».

— Графа Эрвина всегда недооценивают, — произнес он вслух. — Как враг он очень опасен, потому что даже родная сестра считает его безобидным дураком. Он, верно, собирался тебя провожать?

Терра смутился, а Мангольф многозначительно улыбнулся. Терра тряхнул головой, лицо его снова засияло. Он указал на Кнака и Толлебена.

— Высшего начальства нет дома, и мышам раздолье. Неужели мне и дальше следить за тайными махинациями прохвостов? — спросил он, пожалуй, слишком громко, необычно звонким голосом.

Мангольф хотел его увести, но сам застыл на месте. Кнак, не стараясь даже говорить обиняками, обсуждал с Толлебеном своеобразное дельце. Брат Толлебена, бригадный генерал, получит у Кнака место директора, но только после того, как новое артиллерийское орудие фирмы Кнак будет принято в армии. Кнак назначал даже срок.

— Дело должно быть закончено к весне, иначе я расторгаю договор. — На возражение собеседника он ответил просто: — С Ланна справится и ребенок. Надо льстить его политическому самолюбию. Только бы он действовал в духе Бисмарка!

— В этом случае так оно и будет, — сказал Толлебен, повышая голос.

Кнак одобрил это всей душой.

— Да здравствует будущий великий деятель! — воскликнул он, и оба подняли рюмки.

Когда Терра и Мангольф вошли в комнату, промышленник невинно рассказывал о своих заводах, о том, что стоимость довольствия рабочих, которое он сам им поставляет, он перекладывает на этих же рабочих и на заказчиков. Говоря, он чистил ногти перочинным ножиком. Терра подошел к нему.

— Милостивый государь, — сказал Терра, — судя по тому, что я вижу и слышу, ваше предприятие сулит человечеству одно только благо. Вы с одинаковой готовностью продаете вашу гуманистическую продукцию как иностранным дипломатам, так и отечественным генералам, и когда вы снабдите одинаково грозным оружием весь мир, без различия религий и валют, тогда или никогда, милостивый государь, миру будет обеспечен мир. Пью, за первого активного пацифиста! — И он схватил рюмку с ликером.

Сидя в глубоком кресле, Кнак разинув рот рассматривал это чудо природы и выжидал дальнейшего.

— Вы готовитесь к длительному миру, — стоя перед ним, разглагольствовал Терра, — поэтому наряду с военным снаряжением изготовляете также и чугунные жаровни, как для гостиниц, так и для домашнего обихода. Мало того, вы сердцем тяготеете к делу мира и вынимаете из левого жилетного кармана не пушку, а перочинный ножик, тоже собственного производства. Разрешите мне задать вам серьезный вопрос: сколько он стоит?

— Три марки, — сказал Кнак, — но вам я его охотно подарю.

— Я, к моему стыду, не в состоянии исхлопотать вам заказ, а потому плачу наличными. — И Терра вынул несколько серебряных монет из кармана брюк. В послушно протянутую руку Кнака он отсчитал: «Одна, две, три марки и еще пятьдесят пфеннигов на накладные расходы по розничной продаже».

Промышленнику оставалось только грозно вращать глазами. Он увидел, что Мангольф и Толлебен стараются скрыть улыбку, словно их радует этот выпад, который они должны бы счесть предосудительным; но сейчас он явно доставлял им личное удовлетворение. «Таков свет», — подумал Кнак и предпочел разразиться не гневом, а громким смехом. Терра торжественно поклонился и отошел прочь с перочинным ножом в руках.

На лестнице, спускающейся в сад, его нагнал окрыленный Мангольф.

— Великолепно! — сказал он вполголоса. — Поздравляю.

Терра посмотрел на друга. Интересно, стал бы Мангольф поздравлять его, если бы фрейлейн Кнак оказалась сговорчивей?

— Не могу не признать, ты талантливо разделываешься с подобными свиньями, — весело продолжал Мангольф. — Но способен ли ты сам снести обиду?

— Я ведь только дилетант, — отвечал Терра не менее веселым тоном. — Тебе это хорошо известно.

Мангольфу вдруг пришло в голову давнее подозрение.

— Что мне известно? Ты появляешься в ту самую минуту, когда Кнак и Толлебен заключают между собой сделку. Разыгрываешь перед ними какого-то уморительного шута, а Ланна тем временем приглашает тебя в Либвальде.

— Я разоблачен, — сказал Терра смущенно.

— Возможно. Со стороны Ланна это просто гениально. Шпион в тесном семейном кругу! Кстати, и при его личном секретаре, правда? Придется поостеречься. — Сквозь веселость прорывалось озлобление.

— Между нами, я действительно намерен вступиться за твоего начальника. А то, чем я здесь занимаюсь, — только предлог.

— Ах, вот что!

— Мне его очень жалко, особенно когда я вижу, в чьих он руках. Я, конечно, подразумеваю не тебя.

— Да, если бы он был в моих руках! — воскликнул Мангольф с глубокой искренностью.

— Я потерял из виду некоторых людей, — Терра таинственно улыбнулся, — и здесь нахожу их снова. Никто лучше тебя не осведомлен о том, что я состоял на службе в одном мошенническом агентстве. Директор там был человек большой воли и выдающихся способностей. Если бы все зависело от него одного, несомненно, те колоссальные барыши, за которые он без устали боролся со всем миром, были бы употреблены им на пользу доверителей, — это принесло бы выгоду и ему. К сожалению, он распоряжался не один.

— Он был в чьих-то руках?

— Вследствие особой структуры предприятия, он был в руках некоего Морхена, который вполне мог бы возглавлять мощный концерн представителей тяжелой индустрии. Морхен обладал той бесцеремонностью, в силу которой общественное благо отождествляется с личной выгодой, и владел искусством устраивать свои дела за счет общественного блага. Все ресурсы ума и воли директора, его дипломатические комбинации, неподражаемое умение воздействовать на людей, обольщать их, престиж, который он себе создал, — кто видел от этого ощутимую пользу? Деньги для организации и рекламы, которые его чудодейственная рука неустанно высекала из бесплодной скалы, — кто собирал их? Морхен, все тот же Морхен!

— Это было мошенническое агентство.

— Ты прав. Прощай!

Мангольф догнал его и зашептал ему на ухо:

— И ты не веришь в войну? Ты считаешь, что деятельность Кнака — Морхена способствует миру? Где твоя логика, которой ты так гордишься?

— Там, где безумие несет всем гибель, там я отказываюсь от логики.

Мангольф вторично догнал его.

— Я открою тебе тайну, — с натянутой веселостью объявил он. — Ты сам — ты сам, таков, каков ты есть, будешь способствовать войне. К чему привела твоя забота о директоре?

— Он кончил жизнь самоубийством, — сказал Терра и остановился с открытым ртом. Мангольф, смеясь, стал подыматься по лестнице. — Стой! — громко крикнул Терра и мигом взлетел по лестнице вслед за ним. — Леа приезжает, — сообщил он, следя за тем, как меняется в лице Мангольф. — Она играет в пьесе Гуммеля, которая произведет сенсацию. Ты, конечно, уже об этом знаешь?

Мангольф исчез наверху, не вымолвив ни слова. Терра, закрывая за собой садовую калитку, понял, что допустил большой промах.