Золотое руно, где же ты, золотое руно?
      Всю дорогу шумели морские тяжелые волны,
      И, покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
      Одиссей возвратился, пространством и временем полный.
      11 августа 1917, Алушта
      <>
      Меганом
      Еще далеко асфоделей
      Прозрачно-серая весна.
      Пока еще на самом деле
      Шуршит песок, кипит волна.
      Но здесь душа моя вступает,
      Как Персефона, в легкий круг,
      И в царстве мертвых не бывает
      Прелестных загорелых рук.
      Зачем же лодке доверяем
      Мы тяжесть урны гробовой
      И праздник черных роз свершаем
      Над аметистовой водой?
      Туда душа моя стремится,
      За мыс туманный Меганом,
      И черный парус возвратится
      Оттуда после похорон.
      Как быстро тучи пробегают
      Неосвещенною грядой,
      И хлопья черных роз летают
      Под этой ветряной луной.
      И, птица смерти и рыданья,
      Влачится траурной каймой
      Огромный флаг воспоминанья
      За кипарисною кормой.
      И раскрывается с шуршаньем
      Печальный веер прошлых лет,-
      Туда, где с темным содроганьем
      В песок зарылся амулет,
      Туда душа моя стремится,
      За мыс туманный Меганом,
      И черный парус возвратится
      Оттуда после похорон!
      16 августа 1917, Алушта
      x x x
      А. В. Карташеву
      Среди священников левитом молодым
      На страже утренней он долго оставался.
      Ночь иудейская сгущалася над ним,
      И храм разрушенный угрюмо созидался.
      Он говорил: небес тревожна желтизна!
      Уж над Евфратом ночь: бегите, иереи!
      А старцы думали: не наша в том вина -
      Се черно-желтый свет, се радость Иудеи!
      Он с нами был, когда на берегу ручья
      Мы в драгоценный лен Субботу пеленали
      И семисвещником тяжелым освещали
      Ерусалима ночь и чад небытия.
      1917
      x x x
      Когда на площадях и в тишине келейной
      Мы сходим медленно с ума,
      Холодного и чистого рейнвейна
      Предложит нам жестокая зима.
      В серебряном ведре нам предлагает стужа
      Валгаллы белое вино,
      И светлый образ северного мужа
      Напоминает нам оно.
      Но северные скальды грубы,
      Не знают радостей игры,
      И северным дружинам любы
      Янтарь, пожары и пиры.
      Им только снится воздух юга -
      Чужого неба волшебство,-
      И все-таки упрямая подруга
      Откажется попробовать его.
      Декабрь 1917
      <>
      Кассандре
      Я не искал в цветущие мгновенья
      Твоих, Кассандра, губ, твоих, Кассандра, глаз,
      Но в декабре -- торжественное бденье -
      Воспоминанье мучит нас!
      И в декабре семнадцатого года
      Все потеряли мы, любя:
      Один ограблен волею народа,
      Другой ограбил сам себя...
      Но, если эта жизнь -- необходимость бреда
      И корабельный лес -- высокие дома,-
      Лети, безрукая победа -
      Гиперборейская чума!
      На площади с броневиками
      Я вижу человека: он
      Волков горящими пугает головнями:
      Свобода, равенство, закон!
      Касатка милая, Кассандра,
      Ты стонешь, ты горишь -- зачем
      Сияло солнце Александра,
      Сто лет назад, сияло всем?
      Когда-нибудь в столице шалой,
      На скифском празднике, на берегу Невы,
      При звуках омерзительного бала
      Сорвут платок с прекрасной головы...
      Декабрь 1917
      <>
      x x x
      Du, Doppelgaenger, du, bleicher Geselle!..1
      В тот вечер не гудел стрельчатый лес органа.
      Нам пели Шуберта -- родная колыбель!
      Шумела мельница, и в песнях урагана
      Смеялся музыки голубоглазый хмель!
      Старинной песни мир -- коричневый, зеленый,
      Но только вечно-молодой,
      Где соловьиных лип рокочущие кроны
      С безумной яростью качает царь лесной.
      И сила страшная ночного возвращенья -
      Та песня дикая, как черное вино:
      Это двойник -- пустое привиденье -
      Бессмысленно глядит в холодное окно!
      Январь 1918
      1 О, мой двойник, о, мой бледный собрат!.. Г. Гейне (нем.).
      <><><>
      x x x
      Твое чудесное произношенье -
      Горячий посвист хищных птиц;
      Скажу ль: живое впечатленье
      Каких-то шелковых зарниц.
      "Что" -- голова отяжелела.
      "Цо" -- это я тебя зову!
      И далеко прошелестело:
      -- Я тоже на земле живу.
      Пусть говорят: любовь крылата,-
      Смерть окрыленнее стократ.
      Еще душа борьбой объята,
      А наши губы к ней летят.
      И столько воздуха и шелка
      И ветра в шопоте твоем,
      И как слепые ночью долгой
      Мы смесь бессолнечную пьем.
      Начало 1918
      x x x
      Что поют часы-кузнечик,
      Лихорадка шелестит
      И шуршит сухая печка -
      Это красный шелк горит.
      Что зубами мыши точат
      Жизни тоненькое дно,-
      Это ласточка и дочка
      Отвязала мой челнок,
      Что на крыше дождь бормочет -
      Это черный шелк горит,
      Но черемуха услышит
      И на дне морском простит.
      Потому что смерть невинна,
      И ничем нельзя помочь,
      Что в горячке соловьиной
      Сердце теплое еще.
      Начало 1918
      x x x
      На страшной высоте блуждающий огонь!
      Но разве так звезда мерцает?
      Прозрачная звезда, блуждающий огонь,-
      Твой брат, Петрополь, умирает!
      На страшной высоте земные сны горят,
      Зеленая звезда мерцает.
      О, если ты звезда -- воды и неба брат,
      Твой брат, Петрополь, умирает!
      Чудовищный корабль на страшной высоте
      Несется, крылья расправляет...
      Зеленая звезда,-- в прекрасной нищете
      Твой брат, Петрополь, умирает.
      Прозрачная весна над черною Невой
      Сломалась, воск бессмертья тает...
      О, если ты звезда,-- Петрополь, город твой,
      Твой брат, Петрополь, умирает!
      Март 1918
      x x x
      Когда в теплой ночи замирает
      Лихорадочный Форум Москвы
      И театров широкие зевы
      Возвращают толпу площадям,-
      Протекает по улицам пышным
      Оживленье ночных похорон;
      Льются мрачно-веселые толпы
      Из каких-то божественных недр.
      Это солнце ночное хоронит
      Возбужденная играми чернь,
      Возвращаясь с полночного пира
      Под глухие удары копыт,
      И как новый встает Геркуланум
      Спящий город в сияньи луны,
      И убогого рынка лачуги,
      И могучий дорический ствол!
      Май 1918
      Сумерки свободы
      Прославим, братья, сумерки свободы,
      Великий сумеречный год!
      В кипящие ночные воды
      Опущен грузный лес тенет.
      Восходишь ты в глухие годы,-
      О, солнце, судия, народ.
      Прославим роковое бремя,
      Которое в слезах народный вождь берет.
      Прославим власти сумрачное бремя,
      Ее невыносимый гнет.
      В ком сердце есть -- тот должен слышать, время,
      Как твой корабль ко дну идет,
      Мы в легионы боевые
      Связали ласточек -- и вот
      Не видно солнца; вся стихия
      Щебечет, движется, живет;
      Сквозь сети -- сумерки густые -
      Не видно солнца, и земля плывет.
      Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий,
      Скрипучий поворот руля.
      Земля плывет. Мужайтесь, мужи.
      Как плугом, океан деля,
      Мы будем помнить и в летейской стуже,
      Что десяти небес нам стоила земля.
      Май 1918, Москва
      Tristia
      Я изучил науку расставанья
      В простоволосых жалобах ночных.
      Жуют волы, и длится ожиданье -
      Последний час вигилий городских,
      И чту обряд той петушиной ночи,
      Когда, подняв дорожной скорби груз,
      Глядели вдаль заплаканные очи
      И женский плач мешался с пеньем муз.
      Кто может знать при слове "расставанье"
      Какая нам разлука предстоит,
      Что нам сулит петушье восклицанье,
      Когда огонь в акрополе горит,
      И на заре какой-то новой жизни,
      Когда в сенях лениво вол жует,
      Зачем петух, глашатай новой жизни,
      На городской стене крылами бьет?
      И я люблю обыкновенье пряжи:
      Снует челнок, веретено жужжит.
      Смотри, навстречу, словно пух лебяжий,
      Уже босая Делия летит!
      О, нашей жизни скудная основа,
      Куда как беден радости язык!
      Все было встарь, все повторится снова,
      И сладок нам лишь узнаванья миг.
      Да будет так: прозрачная фигурка
      На чистом блюде глиняном лежит,
      Как беличья распластанная шкурка,
      Склонясь над воском, девушка глядит.
      Не нам гадать о греческом Эребе,
      Для женщин воск, что для мужчины медь.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.