Полковая наша семья

      Таких малозаметных на первый взгляд уроков Денисов преподал мне не один десяток. Однажды перед хутором прижали нас к земле пулеметы врага. Час лежим, два. Мороз жмет, вьюга начинается. Хорошо, что одеты в маскировочные халаты, не так заметны на снегу. Но холод адский, замерзнем, и все тут.
      И командир роты отстегивает флягу со спиртом. Сам отхлебнул и велел по цепи передавать.
      "Зачем, - подумалось, - он это делает? Каплей не согреешься". Но отхлебнул чуток, передал другому - и как-то легче стало. А тут разыгралась метель. Она ухудшила видимость, фашисты стали стрелять без прицеливания, по площадям. Слышу по цепи - новая команда Денисова: "Через пять минут атака, приготовиться!"
      Первым поднялся командир роты, за ним бойцы. Встали, кричать "ура" уже не могли, пошли молча. Хутор взяли.
      - Ты думаешь, люди пошли навстречу пулям после глотка спирта? спросил меня после боя Алексей Михайлович и сам же ответил: - Нет. Получив флягу из рук товарища, каждый из них как бы почувствовал плечо друга, отвлекся от мысли о возможной гибели, о лютом морозе, о неприступности фашистских позиций. Вот на что я рассчитывал, когда передавал флягу.
      Гвардии капитан А. М. Денисов стремился донести до глубокого сознания каждого молодого командира твердую убежденность, почему надо поступать так, а не иначе, учил нас мыслить творчески, постоянно анализировать свои действия и действия противника.
      Помню такой случай. Нашему взводу автоматчиков было приказано сопровождать и прикрывать группу разведчиков, ходивших в тыл врага каждые двое суток. Мы выдвигались за проволочные заграждения на нейтральную полосу и там ждали, находясь в готовности вступить в бой с противником, если тот обнаружит нашу возвращающуюся поисковую группу.
      Над истерзанным "ничейным" полем царила тишина. Передний край казался безжизненным. Но вот послышалось какое-то шуршание: наши разведчики проползли мимо нас. Стали свертываться и мы, то есть группа прикрытия. Приступили к делу и саперы, стали сноровисто восстанавливать минные и проволочные заграждения.
      Уже при отходе я уловил какое-то движение за проволокой и неясное мелькание теней на той стороне. Оставаясь на месте, я через связного доложил об этом Денисову. Тот появился скоро, долго наблюдал за происходящим, спросил, что я думаю об увиденном и услышанном.
      - Немцы минируют тропы. Давайте ударим по ним из автоматов, - шепотом предложил я.
      - Отставить! - улыбнулся в темноте Денисов. - Думай. Постарайся обосновать, зачем понадобилось фашистам идти следом за нашей разведгруппой.
      - Намерений их не знаю, но, похоже, они к нам собираются. Наверное, мины снимали, - пытался я размышлять.
      - Молодец! Это уже ближе к истине, - похвалил ротный.
      Предположение мое подтвердилось следующей ночью. Немецкая разведка попыталась нас перехитрить: пройти к нам в тыл, используя наше же окно. Но благодаря бдительности, своевременно разгаданным планам врага их группа напоролась на засаду.
      Много ценного из своих секретов передал мне и другой мой старший фронтовой товарищ гвардии капитан Федор Гаврилович Гаврилов. Имя его в полку произносили с неизменным восхищением. Когда я начал службу в полку, он был еще лейтенантом. Но за его плечами уже имелся немалый боевой опыт. Гаврилов отслужил кадровую, воевал на Карельском перешейке. В Ленинградской области у него остались жена и два сына, Федор Гаврилович не имел с ними связи и очень переживал, постоянно тревожился, что они могут попасть в фашистскую неволю.
      Помню его открытое волевое лицо, живые, цепкие, остро поблескивающие глаза, полные неукротимой энергии и душевного огня. Даже в непокорном чубе его густых темно-русых волос, который словно отказывался слушаться расчески, чувствовалась неугомонная, по-русски широкая, натура. Он был улыбчив, никогда не терял присутствия духа.
      Гаврилов умел, казалось, все: мастерски стрелять и метать гранаты, двигаться бесшумно как тень и с терпением истого охотника часами выслеживать врага, устраивать засады и брать "языков". Мы жили с ним в одной землянке, и он многое передал мне из своего богатого арсенала. Федор Гаврилович мог, доходя до мельчайших деталей, часами рассказывать о способах борьбы с врагом. Он совершил столько подвигов, что рассказ о них составил бы добрую книгу.
      Однажды наш полк вел упорный бой за высоту. Фашистский дот не давал продвинуться ни на шаг, вел сильный огонь.
      У Федора Гавриловича возник дерзкий план уничтожения дота. Получив разрешение командира полка и взяв несколько противотанковых гранат, он пополз на высоту. Фашисты заметили его, усилили огонь. Но Федор, искусно используя неприметные выбоины, ловко полз вперед. Мы прикрыли его дымовой завесой.
      Смельчак подобрался к траншее, подходящей к доту. Одна за другой полетели гранаты. Вздрогнула от взрывов земля. Гаврилов мгновенно соскочил в траншею, затем в дот. Там ошалело метались оглушенные фашисты. Троих, оказавших сопротивление, он уничтожил, а двух взял в плен. Рассказ об этом случае буквально передавался из уст в уста.
      А через несколько дней о капитане снова заговорили. Вместе со взводом разведчиков он пробрался ночью в тыл противника, дерзкой атакой захватил поселок Дубровский и до подхода главных сил удерживал его, отражая непрерывные атаки фашистов.
      Герой Советского Союза, кавалер многих орденов, Федор Гаврилович прошел с полком до Эльбы, увидел долгожданный день нашей Победы.
      Можно еще долго рассказывать об опытных командирах подразделений, о моих старших начальниках, которые делали все, чтобы я, молодой офицер, как можно быстрее стал в боевой строй. Но не меньше труда и времени затратили на мое становление политработники, коммунисты, комсомольские активисты. Это они научили меня глубоко понимать суть происходящих событий и на нашем участке фронта, и на войне в целом, в нашей стране и во всем мире. Это они помогли мне осознать свое место в коллективе полка, на всю жизнь понять, что за судьбой каждого из нас стоит судьба нашего народа, судьба Родины. И с этим высоким сознанием своего долга шли мы в огонь сражений, ковали победу. Рассказать об этих людях, вспомнить их, почтить их подвиг - мой святой долг.
      Идем на рукопашную
      В ночь на 21 сентября 1943 года севернее Чернигова фашисты нанесли сильный контрудар по войскам 61-й армии. Наша 12-я гвардейская дивизия, входившая в ее состав, находилась в резерве, а 32-й полк совершал в это время марш к линии фронта. Мы получили распоряжение повернуть севернее Чернигова на Петрушино, атакой с ходу овладеть Осняками, Вебичами, Гусинками и дальше наступать к Днепру.
      Полк спешил в район Петрушино. Прошедшие накануне дожди размыли проселочные дороги, затрудняли движение артиллерии, сковывали маневр. Больше всего мы не хотели, чтобы нас обнаружила авиация противника: деваться с техникой некуда. И того, чего мы опасались, миновать не удалось.
      Ранним утром, едва взошло солнце, над головой нашей колонны пронеслись четыре "Хейнкеля-111". Они появились внезапно, со стороны солнца. Шли низко, над самым лесом. Видимо, фашистские летчики и сами, не ожидая увидеть в этом месте воинскую колонну, от неожиданности потеряли несколько важных мгновений, потому что открыли огонь явно с опозданием: их пушки и пулеметы успели ударить лишь по разъезду конных разведчиков во главе с гвардии лейтенантом Т. Ф. Кучеренко.
      Пока самолеты делали разворот, стрелковые батальоны успели рассредоточиться. Бойцы нашей роты побежали в густой кустарник, что находился справа.
      - Приготовиться к стрельбе по самолетам! - раздалась команда. - По самолета-а-ам!
      Вскинув вверх автоматы, мы до рези в глазах стали всматриваться в голубое небо, время от времени поглядывая на дорогу: успеют ли другие рассредоточиться?
      Хуже всех было артиллеристам. Лошади, измученные быстрым ночным маршем, не смогли перетащить орудия через кюветы, заполненные водой, и застряли. Отчаянные крики ездовых, артиллерийской прислуги нагнетали тревогу в солдатские сердца, вызывали жалость к лошадям, которых нещадно хлестали кнутами.
      Первыми увела орудия под спасительную сень листвы батарея 76-мм орудий. Я видел, с каким ожесточением гвардии старший лейтенант В. А. Акимов, ухватившись за станину, тянул орудие к лесу и кричал:
      - Разом! Взяли!
      С командиром этой батареи Василием Ивановичем Акимовым мы потом крепко сдружимся. Совместные тяжелые бои помогут мне понять, откуда у этого хрупкого на вид офицера в критические минуты обнаруживается большая физическая сила, непреклонная воля. Когда осенью 1942 года он пришел в полк, многие думали, что ему будет трудно выдержать трудности походно-полевой жизни. Но вскоре этот смоленский парень развеял такие сомнения. В полку он вставал раньше всех, обязательно делал зарядку, обливался холодной водой, приговаривая: "Врешь, не убьешь, мы еще дадим залп по Берлину!" Но дошел он только до Бреста, где был тяжело ранен.
      Именно тогда, во время этого налета, я, пожалуй, впервые с такой остротой осознал, что значит быстрота командирского мышления. Потом и самому приходилось попадать не раз в такие ситуации, когда на размышления отводились секунды. Видел, как в эти мгновения люди на глазах преображались. Тихие, даже флегматичные люди становились вдруг сурово-решительными, уверенными в себе. И наоборот, знал офицеров, которые в обычной, обстановке оставляли впечатление людей уверенных в себе, энергичных, способных повелевать другими, а когда попадали в положения критические - проявляли замедленную реакцию и даже неуверенность.
      Повторяю, речь идет о ситуациях критических, подобных той, которая сложилась, когда на нас налетели "хейнкели". Ведь какая задача молниеносно возникла перед командирами? Немедленно рассредоточить и людей и технику. Юркому самолету, чтобы выйти на повторный заход, времени много не надо. Замешкаешься - пропал. Но как быть? Слева от дороги местность несколько возвышеннее, чем справа, но открытое пространство перед кустарником пошире. Естественно, и времени на его преодоление, если следовать формальной логике, понадобится побольше. Но именно сюда без колебания повернул свою батарею гвардии старший лейтенант Акимов.
      А вот командир батареи 45-мм орудий гвардии младший лейтенант Иван Дерябин дал своим подчиненным команду рассредоточиться вправо. И это было ошибкой. Хотя спасительный лес и ближе, однако местность оказалась топкой, орудия сразу же завязли в болоте. Дерябин бегал, кричал, ругался... Выручил командир стрелкового батальона гвардии капитан Е. И. Генералов: он мигом смекнул, что находится ближе всех к застрявшей батарее, и тут же бросил одну роту на помощь артиллеристам. Бойцы буквально на руках дотащили орудия до березовой рощи. На этот раз беда миновала.
      Когда фашистские самолеты появились над дорогой, она оказалась безлюдной. Прицельно бомбить и обстрелять придорожные рощи и кустарник со второго захода они не смогли, да и помешал им это сделать плотный огонь из стрелкового оружия. Лишь на третьем заходе, набрав достаточную высоту, самолеты нанесли урон полку: мы потеряли несколько лошадей, сгорел грузовик ЗИС-5.
      Так в одном эпизоде по-разному проявили себя командиры. Казалось бы, оснований для каких-либо обобщений вроде и нет: подумаешь, мол, повернул не влево, а вправо. Может быть, и Акимов подал своим команду не думая, механически. Бывают же счастливые случайности?
      Бывают. И все-таки в данном случае это было продуманное решение. Конечно, Акимову некогда было, подперев рукой подбородок, размышлять над обстановкой. Однако действия его были далеко не механическими, что он и подтверждал потом неоднократно. Немалый командирский опыт войны, хорошая наблюдательность, сметка, быстрая реакция - все это и многое другое, слитое воедино и обостренное возникшей ситуацией, мгновенно выдало в сознании офицера правильное решение.
      А вот Иван Дерябин, человек горячий, скорый на решения, смелый в поступках, - ошибся. Правда, воевал он поменьше Акимова. Пришел к нам из полковой школы. Крепкий, жизнерадостный, энергичный, он нравился подчиненным. Можно сказать, бойцы любили своего командира за смелость, за самоотверженность во всем. Он не боялся проявить инициативу, за короткое время был награжден орденом Красной Звезды, медалью "За отвагу". Убежден, что постепенно он бы приобрел те самые качества, которых ему так иногда не хватало в критические моменты боя. Но война, к сожалению, ждать не умеет. В одном из боев командир, недооценив ситуацию, опоздал с перемещением батареи, артиллеристы не успели как следует оборудовать огневые позиции и понесли большие потери. Погиб и гвардии младший лейтенант Дерябин.
      Но тогда, в то сентябрьское солнечное утро, никто из нас так далеко не заглядывал и не предполагал, что пройдет всего лишь несколько часов и мы попадем в такой переплет, когда каждый окажется сам себе командиром, каждый вынужден будет принимать решения на свой собственный страх и риск.
      Утром нас еще раз бомбили фашисты. Только на сей раз против нас действовали "Юнкерсы-88". Но мы уже были научены горьким опытом и находились начеку.
      По мере приближения к переднему краю все яснее и громче становилась канонада, навстречу попадались повозки с ранеными. Вскоре звуки боя были уже совсем близко.
      К установленному времени полк успел бы выйти к высоте 150,7. Но за пять-шесть километров до нее нас остановил прибывший из штаба дивизии офицер: немцы удачно контратаковали на этом участке и могут вот-вот занять высоту, к которой шли и мы. Пока командиры стрелковых батальонов и наш командир роты гвардии капитан Денисов получали задачу от командира полка, мы еще раз осматривали автоматы, готовили гранаты, брали про запас патроны.
      Я тоже сосредоточенно занимался снаряжением автоматного диска, когда ко мне подошел Алексей Лапик.
      - Товарищ лейтенант, - сам он был серьезен, а глаза улыбались, - наша ротная троица держит в сумках пшеничную муку вместо противогазов. Все боеприпасы берут, а они муку...
      Ротная троица - это три гвардии младших сержанта: Ященко, Грищенко и Мищенко. Все трое сдружились между собой и мечтали поскорее прогнать фашистов за Славутич, освободить "ридну Украину".
      Бойцы они бывалые. Знал я: не только провиантом, но и боеприпасами они себя не обделят, но все-таки интересно было узнать, что сержанты затеяли.
      - Что за самодеятельность? - строго спросил я у старшего из них, Николая Ященко.
      - Та тож не самодеятельность, - улыбнулся в пышные усы Ященко и за спиной щутя показал Алексею Лапику свой увесистый кулак. - Тож мы для бойцов варэныки зробыть хочемо, да таки, щоб сам гоголивский Пацюк позавыдував.
      Его поддержали приятели, пояснив, что муку нашли в обозе, который фашисты бросили при отступлении.
      Но в этот раз им так и не удалось сварить вареники для товарищей. Пройдет совсем немного времени, и Ященко будет ранен, отправлен в госпиталь. В третий раз. А всего за четыре года войны он был ранен и контужен пять раз. Последний - уже в конце войны, при штурме города Альтдамма, где отважно вел бой вместе со своим отделением. Газета "Правда" за 18 апреля 1945 года так напишет о нем: "Ященко воевал под Козельском, под Тулой, Калугой, форсировал Днепр, дрался под Брестом, Ригой, Варшавой и вот теперь дошел до Штеттина. В последнем сражении... он был ранен, но в санбат не ушел до конца боя".
      А через два дня, 20 апреля, командир полка гвардии подполковник Н. Т. Волков вручит гвардии сержанту Н. Ященко три медали, которые он заслужил, но из-за ранений не успел получить. В том числе и медаль "За оборону Москвы".
      ...А бой шел совсем близко. Судя по перестрелке - довольно интенсивный. Каждый из нас понимал, что нам этого боя не миновать. Но каждый по-разному скрывал тревогу, напряжение. Одни пытались шутить, другие - отвлечь себя каким-либо занятием. Алексей Лапик, как всегда в такие минуты, уже в десятый раз перепроверял наше нехитрое хозяйство, и в первую очередь оружие. Мне даже показалось, что сейчас он был озабочен несколько больше обычного.
      И вдруг все бойцы роты словно замерли в ожидании: вместе с нашим ротным гвардии капитаном Денисовым пришел командир стрелкового батальона гвардии капитан Е. И. Генералов. Ясно, что начинается...
      - Будем наступать на деревню Петрушино с высоты 150,7, - сказал он, оглядывая офицеров и сержантов роты. - Одно прошу, не лезьте, как в этих местах говорят, поперед батьки в пекло. Батальон пойдет за огневым валом. Вы продвигаетесь в этом направлении... Учтите: четкость, быстрота. Где будет трудно - туда и ударите...
      Мы понимали, что командиру роты Генералов задачу уже поставил, а сейчас пришел с людьми поговорить, на бой настроить. Для себя он это считал обязательным. Приказ приказом, но его надо разъяснить подчиненным, вселить в них уверенность в успех, а у Евгения Ивановича это получалось. В нем удачно сочетались качества и командира и политработника.
      Генералов был кадровым офицером, коммунистом. Он до войны закончил Хабаровское пехотное училище, воевал отважно и умело, за что имел орден Красной Звезды и несколько медалей. Люди чувствовали себя с ним уверенно, знали: комбат бойцов любил и берег. Солдаты его обожали и называли Батей, хотя родился он в 1919 году, а многие подчиненные были вдвое старше своего командира по возрасту. Запомнилась еще одна характерная для комбата особенность. Мы как-то привыкли, что содержание писем, которые Генералов получал от матери, в батальоне все почему-то знали. Очень часто Евгений Иванович читал их вслух, и это было захватывающее чтение, словно каждый от своих родных весточку получал, хотя мать комбата писала обычно о жизни в тылу, о женах и детях соседей, мужья и отцы которых были в действующей армии, перечисляла какие-то имена, подробности... Видимо, Генералов, как тонкий психолог, чувствовал, что эти письма снимают с бойцов напряжение перед боем, заставляют думать о тех лишениях, которые испытывают в тылу, вспомнить о своих близких, о доме.
      Вот и теперь Е. И. Генералов привычно достал из планшета только что полученное письмо от матери, но читать не стал: времени в обрез. Внимательно посмотрел на каждого из нас и сказал:
      - Мать пишет, что все у них только и спрашивают, когда же мы прогоним фашистов с родной земли. Да что вам говорить - вы знаете. Иногда стыдно подумать: все кажется, что топчемся на месте. Прошу вас, поговорите с бойцами. Ударить надо по-гвардейски. Наш полк должен показать пример...
      Через некоторое время, развернувшись, в цепь, батальон гвардии капитана Генералова первым пошел навстречу врагу. Из донесений командира конной разведки гвардии младшего лейтенанта Кучеренко мы знали, что фашисты атакуют из сильно укрепленного пункта Петрушино в направлении высоты. 150,7. Значит, вскоре столкнемся с ними. Это будет встречный бой. Самый динамичный, полный неожиданностей. И как важно в таком бою сохранить наступательный порыв, решительность, проявить умение быстро ориентироваться!
      - Товарищ лейтенант! - Рядом со мной оказался Алексей Лапик. Возьмите кинжал.
      Видимо, я не без удивления посмотрел на знакомый трофейный тесак, которым мы обычно открывали банки с тушенкой, потому что Лапик настойчиво повторил:
      - Возьмите. И у меня тоже есть.
      Что за человек этот Лапик? Всегда он предвидел то, что произойдет. Как-то готовились мы к длительному маршу. Погода - лучше не бывает: солнце, ярко-голубое небо и теплый ветерок. А он тщательно сложил газету, запихнул ее в кисет с табаком и аккуратно сунул его... за пазуху.
      - Это зачем? - спросил я.
      - На закрутки, - не моргнув глазом ответил Лапик. - Дождь пойдет, как закуривать будем?
      И действительно, через два часа разразился ливень. Вымокли мы, как говорится, до нитки. На привале бойцы полезли в карманы, чтобы сделать самокрутку, а бумага мокрая, расползается. Да и табачок промок. А у Лапика все чин чинарем. Добродушно посмеиваясь над молодыми автоматчиками, он отсыпает им табачку в сухие газетные листки и с легким укором приговаривает:
      - Солдат должен всегда думать наперед: утром - о вечере, в обороне - о наступлении, за обедом - об ужине.
      И вот теперь, перед боем, я вспомнил этот случай и, поблагодарив Лапика, взял тесак, на ходу старался приладить его к поясу, успокаивая себя мыслью о том, что нашей роте драться с врагом врукопашную вряд ли придется. Ведь автоматчики находились в резерве, и командир обычно пускал нас в дело лишь тогда, когда требовался мощный сосредоточенный огонь по врагу.
      Размышляя так, я не учитывал одного: бой почти никогда не разворачивается по заранее намеченному плану, тем более встречный, где нельзя все продумать, все предусмотреть. И в данном эпизоде солдатская интуиция и боевой опыт Лапика оказались надежнее, чем мои, как мне казалось, логические соображения.
      Лес все редел и наконец перешел в колючий кустарник. Видимо, наша рота продвигалась слишком быстро, потому что мы догнали батальон Генералова. Командир роты передал команду замедлить движение, но в этот момент раздался удивленный возглас:
      - Братцы, так это же немцы!
      На мгновение все замерли: действительно, слева и впереди нас, метрах в семидесяти, развернувшись в цепь, шли фашисты.
      Еще не поняв, как я почему они оказались здесь, я вскинул автомат и, крикнув: "Огонь!", дал длинную очередь в сторону гитлеровцев.
      Для фашистов наше появление тоже было неожиданным. Растерявшись на мгновение, они уступили нам инициативу в открытии огня.
      Совсем рядом раздался чей-то звонкий голос:
      - Бей фашистов! Вперед! Ура!!!
      Кто подал команду, я так и не узнал. Да и не это было главным. В бою порой не всегда из-за грохота разберешь, какой приказ дает командир, но всегда чувствуешь, что от тебя требуется. Так и здесь, подхваченные единым боевым порывом, стрелки и автоматчики устремились навстречу врагу.
      Если быть откровенным, то я старался потом никому не рассказывать об этом, первом в своей жизни рукопашном бое. Каждый из нас, конечно, предполагал, что рукопашная схватка возможна. Об этом мы не раз поговаривали. И обычно после таких разговоров я мысленно представлял, как буду действовать. Короткие и точные автоматные очереди... Стремительные движения... Резкие выпады... Удар прикладом... Кое-что в моих представлениях было от запомнившихся кинофильмов о войне, многое домысливал, но себя неизменно видел в критических ситуациях ловким, изобретательным, хладнокровным, метким и сильным.
      Увы! Действительность оказалась весьма далекой от предположений. Уже с первых же секунд все развивалось не так, как хотелось бы.
      Я побежал что есть силы вперед, не спуская глаз с высокого и, по всему видно, крепкого фашиста с погонами унтер-офицера. Он понял мои намерения, устремился мне навстречу. Я прекрасно понимал, что мне стрелять надо. Надо! Между нами оставалось метров тридцать! И все же он выстрелил первым. Только случайность спасла мне жизнь. По-видимому, фашист зацепился о корень боярышника и, пытаясь удержаться на ногах, подался вперед: очередь вспорола землю впереди меня.
      Только тогда с меня слетело оцепенение. Я нажал на спусковой крючок, целясь своему противнику в грудь и голову. Но он продолжал бежать. Значит, я промазал!
      Странное дело, потом, после боя, в своем диске я обнаружил еще десятка два патронов. Значит, пока я сближался с высоким унтером, можно и надо было еще стрелять. Но этого я почему-то не сделал, упустил драгоценные мгновения. Дальше мной руководили, скорее всего, инстинкт и ярость, чем какой-то осознанный расчет.
      Лица врага я не видел - только его раскрытый, что-то орущий рот и заслонившая все впереди серо-зеленая ненавистная фигура. Секунда - и прямо перед моими глазами возник металлический блеск автоматного приклада. Стволом своего автомата отбиваю его в сторону, и... мы сталкиваемся с такой силой, что оружие вылетает из рук.
      "Эх, Манакин, Манакин! Где же твои хитрые выпады, резкие уходы в сторону, молниеносные подсечки?!"
      Получилось что-то вроде бестолковой уличной драки: мы колошматили друг друга кулаками, попеременно, по-борцовски, обхватывая друг друга за туловище, пытались свалить противника на землю... Чудом мне удалось одолеть унтера...
      Когда я поднялся, то увидел, что рукопашный бой еще далеко не закончился. Рядом катались по глинистой земле двое, и трудно было узнать, кто же из них наш, а кто враг. Лишь по подметкам подкованных сапог разобрал, что белоголовый верзила, прижавший к земле своего соперника, фашист. Вот здесь и пригодился тесак... Словом, выручил я товарища. Опустил автомат, помог сесть гвардии рядовому Хадырову. Солдат никак не мог прийти в себя, но задерживаться возле него я не имел права: бой продолжался.
      Выстрелов было мало, но борьба шла везде. Возле раскидистого тополя умело орудовал винтовкой со штыком низкий, коренастый и смуглый солдат. Рядом уже валялись, скрючившись, двое фашистов, и теперь он мастерски наседал на третьего. Гитлеровец уже не в силах был нападать. Он только успевал отбивать автоматом резкие выпады нашего бойца. Солдат мне был незнаком. Понимая, что в помощи моей здесь уже не нуждаются, я побежал дальше. А через несколько дней все соединение узнает о подвигах этого бойца, проявившего настоящее мастерство в рукопашной схватке. Дивизионная газета "За Родину" обобщит опыт штыкового боя гвардии рядового С. Шакирова, поместит его фотокарточку на второй полосе.
      Я на мгновение растерялся: куда бежать? И вдруг сердце мое замерло: я увидел Лапика. Обхватив руками живот, согнувшись, он странно шатался из стороны в сторону. Когда я к нему подбежал и окликнул, он поднял искаженное болью и окровавленное лицо.
      - Алексей, куда тебя?
      Я хотел поддержать его, но он решительно покачал головой, отвергая мою помощь, затем с глубоким вздохом облегчения разогнулся, и (о чудо!) по его лицу пробежала улыбка.
      - Понимаете... Прикладом в живот. Ух и сильно, гад. Но и свое он получил...
      Лапик, кажется, окончательно пришел в себя и вдруг посмотрел на меня с тревогой.
      - Что с вами? Куда ранены, в голову или шею? Потерпите, я сейчас...
      - Откуда ты взял, - удивился я, наблюдая, как Алексей пытается разорвать индивидуальный пакет. - Давай вперед! Ты - влево, я - вправо. Слышишь, там еще дерутся. Сбор у дома лесника...
      Но уйти и не взглянуть на то место, где схватился с унтер-офицером, я не мог. Обойдя кустарник, вновь столкнулся с Хадыровым. Он сидел, прислонившись спиной к молодому ясеню, и держал на коленях автомат. Ствол его был направлен в сторону лежащего фашиста. Глянув туда, я обомлел. Унтер-офицер лежал с открытыми глазами и жадно глотал воздух посиневшими губами. Придя в себя от изумления, я приказал Хадырову привести фашиста, когда опомнится, к домику лесника, а сам поспешил на звуки боя. Но для меня он уже кончился. Гитлеровцы, не выдержав рукопашной схватки, начали отходить, оставив на пожелтевшей осенней траве десятки трупов.
      И лишь тогда я почувствовал невероятную усталость. До такой степени, что захотелось сейчас же, под ближайшим кустом, лечь на спину, хотя бы на минутку расслабиться. Но вдруг откуда ни возьмись - Лапик. И вновь в его глазах тревога!
      - Давайте перевяжу, товарищ лейтенант...
      - Да что ты ко мне пристал!
      Я отмахнулся, но все же машинально провел ладонью по лицу: она вся была в крови. Что за чертовщина? И тут я еще раз представил себя лежащим под дюжим унтером, колючую ветку, лезущую в лицо... "Каким же, наверное, неуклюжим, смешным выглядел я со стороны".
      Чувство досады охватило меня. И вместе с тем я впервые так остро понял необходимость психологической и физической подготовки для такого боя, необходимость тренировать себя на выносливость, на ловкость. Именно с того дня, даже при самой ненастной погоде, я старался всегда найти несколько минут, чтобы заняться физическими упражнениями.
      Так война нам преподавала суровые уроки. Убежден, что каждый по-своему осмысливал удачи и неудачи рукопашной схватки. Горько переживали потери товарищей.
      Гвардии старший сержант Алешин столкнулся с фашистским обер-лейтенантом в проломе стены разрушенного домика лесника. Резким ударом ногой он выбил из рук гитлеровца пистолет. Однако справиться с немецким офицером ему оказалось не под силу. Видимо, немец отлично владел приемами рукопашного боя. Мгновенно отпрыгнув в сторону, фашист выхватил нож и ловким движением метнул его в Алешина. У веселого и опытного бойца, оказалось, несколько замедленная реакция: не успел он увернуться от летящей финки. К счастью, нож был послан не очень сильно, и рана оказалась не смертельной, и через месяц Алешин вновь вернулся в свою роту.
      Но не только он выбыл тогда из строя. Пройдя после боя немного вперед, у перевернутых немецких повозок мы с Лапиком встретили гвардии младших сержантов Мищенко и Грищенко. Они бережно несли в плащ-палатке своего раненого товарища гвардии младшего сержанта Ященко.
      - Ничого, товарищ лейтенант, я дуже живучий. Скоро вернусь, - сказал он мне на прощание.
      Пока мы вели рукопашный бой с двумя ротами фашистов, командир дивизии ввел в дело свой второй эшелон - 37-й гвардейский стрелковый полк. Вместе с 29-м гвардейским стрелковым они обошли Петрушино, овладели деревнями Голучими, Корольча, хозяйством Горки и Кукары. Два стрелковых батальона нашего полка при поддержке батареи 76-мм орудий отразили контратаку батальона вражеской пехоты, поддержанного танками.
      Несколько дней, почти без сна и отдыха, с беспрерывными боями, продвигался наш полк вперед, к седому Славутичу. Наступая на левом фланге дивизии, мы получили задачу - нанести удар через хутор Привязка, деревню Слободка, обойти Любечь с юга и, прорвавшись к Днепру, захватить переправу противника чуть южнее озера Воскресенское.
      Так уж случилось, что в хозяйстве Горки нашей роте вновь пришлось вступить в рукопашный бой. Только теперь уже ночью. Вернее, было это уже под утро. Тихо шумела уже тронутая осенью листва на тополях, дул бодрящий ветерок.
      Наша рота вместе с разведчиками гвардии лейтенанта Кучеренко незаметно подобралась к крайним домам. Высланные вперед разведчики сняли двух часовых врага, что прикорнули в стогу сена у длинного хлева. Теперь мы ждали, когда начнут атаку два стрелковых батальона, в задачу которых входило овладеть высотой 140,0. Она находилась рядом с хутором, и оттуда днем он был виден как на ладони и, разумеется, хорошо простреливался. Но это днем, а сейчас еще темно. Лишь на востоке появилась узкая бледная полоска. Яркие звезды, проглядывающие через рваные облака, начали постепенно меркнуть.