Московский гамбит

Мамлеев Юрий
Московский гамбит

      Юрий Мамлеев
      Московский гамбит
      Глава первая
      Москва нежилась, древнела, отдыхала и успокаивалась в лучах еще не заходящего вечернего солнца. Стояло лето 197... года, и небо над Москвой было таким бездонно-чистым и открытым, как будто в мире наступало какое-то сверхъестественно безмятежное время.
      Спиридоньевский переулок, что затерялся в бесконечных улочках между Пушкинской и Никитской площадью, тоже был покоен, солнечен и чист. Одинокие прохожие - многие москвичи уже разъехались по дачам, была суббота - только подчеркивали высшую пустынность и уютность улиц. Иногда из какой-нибудь булочной выскакивала осторожливая старушка с буханкой белого хлеба в руке, да лениво позевывал на своем посту милиционер... Но по мере того, как темнело, некоторая тревожность, как всегда, входила в улицы и переулки. Впрочем, довольно благая тревожность.
      Точно тьма таила в себе пробуждение...
      Дом ? 3 по Спиридоньевскому переулку - двухэтажный, желтовато-белый, сохранился еще с конца прошлого века. Широкая парадная лестница вела в квартиры с длинными узкими коридорами, по бокам которых размещались комнаты жильцов. В конце одного коридора, выходящего в глубокий и покойный сад, приютились две смежные комнатки, которые принадлежали Олегу Сабурову знаменитому подпольному неконформистскому поэту Москвы. В этот вечер Олег сидел у себя со своим давним другом Борисом Берковым в томительном и немного странном ожидании. Мебель в комнатах была вовлекающая в себя, старинная, и друзья расположились в высоких вольтеровских креслах, покуривая и распивая пиво. Иногда из сада под окном раздавался какой-нибудь причудливо-нездешний голосок, и сразу замирал.
      - Придет или не придет, вот в чем вопрос, - мрачно повторял Борис.
      Был он низенького роста, с внимательным, даже пронизывающим взглядом и с выражением на лице скрыто-одухотворенным. Олег же внешне являл собой полную противоположность: пышный, красивый, со стремительными движениями, вдохновенным лицом и печальным, но властным взглядом. Чувствовалось, что он избалован женщинами, хотя это внутренне не коснулось его. Обоим друзьям было под 30.
      - Я почему-то боюсь, что он не придет,-глухо ответил Олег.
      Стало тихо в комнате, когда где-то - словно из несуществующего подпола болезненно мяукнула кошка.
      - И что же будет, если он не придет?
      - Тогда будет то, что было, - продолжал Олег. - А мне так хочется многое изменить!
      - Почему, Олег? Что с тобой?
      - О, Боря, ты же знаешь меня. Да, конечно, я хочу того, чего всегда хотел:
      славы, самоутверждения и... бессмертия.
      - Ты сама скромность, Олег.
      Сабуров засмеялся, неожиданно изменившись в лице.
      - Да. Но, Боря, иногда я вдруг, среди дня, отключаюсь и смотрю застывшим взглядом в одну точку, как будто что-то, самое жуткое и тайное, я упустил... А потом бессмертие. Я ведь говорю не только о творческом, но и том... абсолютном бессмертии. И это мучает меня. Что-то во мне надорвалось. Может быть, потому что я болел, но скорее не в этом дело. Я чувствую, что мы, люди, находимся в совершенно невыносимой ситуации: с одной стороны жизнь сама по себе, сознание, самобытие - так прекрасны, и так хочется, чтобы это всегда было, но с другой стороны жизнь чудовищно, издевательски коротка и безобразна... и что после? Если не владеть ключами жизни и смерти, то лучше не жить. Если бессмертие существует, то я хочу сейчас, именно сейчас, стать свидетелем своего собственного бессмертия, а не просто верить в него! Соприкоснуться с ним практически! Если же это невозможно, и все покрыто непостижимым мраком, то хотя бы продлить, продлить жизнь, за ее обычные сроки, любыми средствами, в том числе и почти сверхъестественными. Говорят, теперь много появляется намеков на такую возможность. Тогда и шансы на абсолютную разгадку будут выше. Но я чувствую жажду сохранить и спасти себя. И поэтому боюсь, что он не придет. Не придет, как не встают мертвые из гроба.
      - Ну, что за сравнение!
      - А, это к слову! Но видишь ли, я ничего не преувеличиваю. Я знаю из верных источников, что этот тайный человек существует. Кто он? Маг, исцелитель, алхимик
      - не знаю. Но он обладает какой-то огромной силой, и главное, совершенно необычной, не встречающейся почти в истории людей. Как тебе сказать? Необычной в смысле ее направленности и сути. Так оценивают это те, которым я доверяю. Нет, не маг, не исцелитель, это слишком банально, хотя может быть он и делает мимоходом все эти пустяки. Это что-то другое, совсем другое! Мне сказали, что лучше всего его назвать "алхимиком", хотя то, что он делает, может быть, к алхимии никакого отношения не имеет. Но случилось так, что мой приятель, через которого я кое-что знаю, уже больше никогда не увидит этого тайного человека.
      Здесь все кончено. Но он назвал Сашу Трепетова, сказав, что Саша действительно близок к нему. И вдруг теперь Трепетов обращается к нам...
      - Но не сам этот человек...
      - Но ведь Саша с ним в контакте, и придет от его имени...
      - Что тебе Трепетов точно сказал?
      - Что я, ты и Леша выбраны. И чтоб больше никого не впутывать в это дело.
      - А много ли людей в Москве вообще слышали об этом тайном человеке?
      - В основном только очень узкие круги. Но так получилось, что вся эзотерическая Москва содрогнулась...
      - Что же можно такое сотворить, чтобы даже эзотерическая Москва содрогнулась? - пробормотал Берков и тихонечко себе, спокойно закурил новую сигарету.
      Опять настойчиво и беспомощно мяукнула сиротливая кошечка, оказавшаяся под кроватью. Она была бездомная, и угол под кроватью поэта был только временным убежищем для нее. Откуда-то из коммунальной кухни донесся нелепый звон кастрюль.
      - И ты по ряду признаков думаешь, что этот человек владеет, так сказать, ключами жизни и смерти? - добавил Берков, неуютно взглянув приятелю прямо в лицо.
      - О, Боря, Боря! - Олег даже вскочил с кресла. - Не думай, что я такой уж подлый, законченный эгоцентрист! Хотя, конечно, как я говорил, это, мягко выражаясь, не последнее, что интересует меня... Нет, понимаешь, есть нечто большее, что меня влечет... Я ведь ничего не знаю, тут какое-то притяжение, что-то странное, великое и реальное...
      - Да, самое интересное в этом деле, - прервал Борис, - его подлинность. А подлинность в таких вещах нельзя пропускать. Я и согласился на все это только потому, что слышал кое-что крайне любопытное об этом человеке от серьезных людей.
      - То-то и оно! И не упрекай меня...
      Но тут раздались истерические шесть звонков в дверь этой коммунальной квартиры.
      В ответ в стороне, на кухне, упала чья-то кастрюля, может быть, вывалилась из руки хозяйки.
      - А это к нам идут, - улыбнулся Боря.
      - Пойду открывать, - озаботился Олег.
      Через минуту-другую он вернулся.
      - Конечно, Закаулов, - радостно объявил он.
      - Ну, значит, все в сборе, не хватает только главного, Саши Трепетова, вздохнул Боря. - Ну, входи, Леха, входи!
      И Леша Закаулов появился за спиной поэта. Олег захлопнул за ним дверь и запер ее на ключ. Леха, как всегда, был чуть-чуть пьян ("Не удержался даже в такой момент", - подумал Берков), в помятой рубашке, он весел.
      - Ребята, клянусь, не пил, зная, что иду в бездну, а не в пивную! воскликнул он.
      - Ну, если подходить с твоими мерками, то можно считать, что ты сегодня не пил,
      - проворчал Борис.
      Леха уселся в третье вольтеровское кресло.
      - Лешка в норме, - заметил Олег. - Он выпивши, но без перехода за грань...
      - Для меня непонятно одно, господа, - заговорил Закаулов из глубины своего кресла, - зачем этот тип, Саша Трепетов, выбрал меня?! Понятно, что тебя, Олег, ты - поэт, языкотворец, избранник муз и богов, и что тебя, Борис, ты - подпольный интеллектуал, философ... Но зачем этому тайному человеку я, я, Леха Закаулов, с моим метафизическим надрывом, песнями и пьянством?.. Мне бы улететь на Луну, а не лезть в ворота жизни и смерти. Я сюрреалист, черт побери, гуляка, и у меня сердце иногда рвется на части от любви.
      - Наговорил! - захохотал Олег. - Ты, Леха, - поэт, только я пишу словами, а ты - своей жизнью...
      - Спасибо, Олег. Утешил, - пробормотал Леша. - Если б не вы двое, я б может и не пошел к этому тайному человеку, да еще через посредника. Хотя, откровенно говоря, все это вдруг стало меня занимать по большому счету. Ну, в крайнем случае посмотрим на Сашу Трепетова - он и сам по себе легендарная личность.
      - Саша ведь, - вставил Берков, - из самых скрытых слоев московского подполья.
      Глубже этого слоя по-моему уже ничего нет. Недаром он связан с этим тайным человеком...
      - Хватит о нем, - вдруг прервал, чуть не вскрикнув, Олег, - об этом... алхимике.
      Здесь наверчено столько, что голова пойдет кругом. Хватит! Лучше поговорим о Саше. "Алхимик"-то появился недавно, и неизвестно откуда, точно с того света, а Трепетов уже столько лет крутится по глубинкам московским, он из нашего мира...
      - Но из другого слоя, - поправил Борис. - Ты ведь даже не был с ним знаком до недавнего времени, а только слышал о нем...
      - Это уж точно, что слышал! - захохотал из своего угла Леха Закаулов, ловко вынул из кармана уютную четвертинку чего-то крепкого и смочив им горло. - Я ведь тоже многое слышал...
      Был Закаулов беспределен, лих, но временами - серьезен и мрачен в своем веселии.
      Было ему тоже под тридцать лет, и выглядел он, худой и голубоглазый, хоть и растерзанным, но с загадочной бравадой и отчаянностью. Любили его за широкие и необъяснимые метафизические высказывания во время пьянства.
      - Так что же ты слышал о Саше? - спросил Борис.
      - Странный он человек! - как-то по трезвому оживившись, ответил Закаулов. - Хотя и я, конечно, не стандартен, что и говорить. Я ведь Трепетова видел давно, всего несколько раз, мельком. И мне трудно о нем говорить. Что-то неуловимое и непонятное в нем есть, во взгляде, даже собственно взгляда нет, а есть нечто большее... Нет, не могу сказать.
      Он задумался и поставил четвертинку себе между ног.
      - Кто хочет, наливайте, - пробормотал он. - Да, конечно, о нем много всяких легенд и побасенок ходит. Например, дескать, устроили ему с большим трудом частные уроки, итальянского, он же знает языки, для дочери какого-то академика.
      По высшему счету. Мол, известный человек, Бодлера, Рембо и Петрарку переводит, почитайте "Иностранную литературу". А потом в назначенный час раздается звонок в эдакую роскошную квартиру академика. Мамаша с дочкой умильно открывают: все-таки учитель, не кто-нибудь, а переводчик Петрарки. И входит Трепетов. Два-три неуверенных шажка по импортному ковру и бац падает. И блюет на ковер. Явился:
      учитель...
      - Неплохо. Разрядил, разрядил ситуацию Лешка, - улыбнулся Берков.
      - Или еще. - И Закаулов лихо отхлебнул из бутылки. - Приходит Трепетов в "Иностранную литературу" по поводу статьи о немецких поэтах-авангардистах.
      Туда-сюда. Присели на стулья в одном кабинете. Неожиданно входит важное начальство и о чем-то убежденно говорит. Вдруг Саша приподнимается со стула, молча берет пухлую руку начальника и намертво целует ее. Руководящий замирает, обалдевает и тихо себе, без слов, вылетает из комнаты.
      - Да, странновато...
      - Ну, это все-таки легенды. Хотя... Вот еще одна, она, может быть, точнее. Кто знает?! Последнее время что-то умирают вокруг Саши, те, кто с ним особенно общается. Просто умирают - и все. Но в основном - исчезают. Таких, пожалуй, больше: исчезают с поля зрения, как в воду канут...
      - Ну, наговорил!
      - Боюсь я где-то его! - вставил Закаулов.
      И он затих. Тишина была мрачноватая и неожиданная.
      - Мда, - нарушил молчание Борис, - вроде бы Саша где-то не чужд нашему миру - людей подпольного искусства... У нас же много слоев, есть и обращенный к метафизике, Олега, например. Кроме того, ведь в Москве много духовно-религиозных групп, есть и чисто эзотерический слой. Скажем, Кирилл Леснев и его союз русских мудрецов. Они связаны с Индией, с Востоком... Есть и другие...
      - Ты еще лекцию прочти!
      - Да нет, - смутился Борис, - я клоню к тому, что Трепетов вне всяких кругов, даже эзотерических, хотя казалось бы... Ведь он их всех знает... Но сам он - в каком-то другом, последнем круге, если такой есть...
      И в это время опять раздались шесть долгих пронзительных звонков в квартирную дверь. Послышалось, что кто-то из соседей открыл. И через минуту раздался стук в дверь.
      - Войдите.
      И вошел Саша Трепетов: человек тридцати с лишним лет, среднего роста, с русыми волосами и с лицом на первый взгляд довольно обычным. Но вскоре это впечатление от его лица рассеялось. И увиделось иное: что-то очень далекое, еле уловимое, но присутствующее... И это далекое как бы отстраняло все человеческие выражения на его лице, и оттого оно становилось непроницаемым для самого пронзительного взгляда, оставаясь в то же время открытым.
      Как-то чересчур напряженно и вежливо представились.
      - Чайку? - смиренно спросил Олег.
      - Отлично, - ответил Трепетов, усаживаясь за стол. За дверью, в коридоре, заворочалась любопытная старушка-соседка, любившая подслушивать - для утешения - непонятные разговоры.
      - Так вот, Саша, - начал сразу Борис Берков, после некоторого молчания, мы знаем, что вы как-то связаны с этим тайным человеком...
      - Да, он хочет, чтобы я нашел для него людей, познакомиться, так сказать, поговорить кое о чем... Вы сами-то хотите, все трое?
      - О, да! - поспешно ответил Олег.
      - Почему бы нет! - задумчиво пробурчал Борис из своей "вольтеровской" глубины.
      - Слишком большая честь! - закричал из своего угла Закаулов. - Но в общем-то я согласен, согласен!
      - Но все это, естественно, не так просто, - проговорил Трепетов, посматривая на них. - Я выбрал вас сам. Но прежде чем состоится знакомство, надо будет пройти несколько этапов, может быть два-три. И только потом, если все будет благополучно, - встреча и действие.
      - Значит, как полагается: сначала надо узнать, способны ли мы к инициативе?! - усмехнулся Берков. - Будут испытания?
      - Не совсем. Гораздо больше, чем испытание. Скорее антииспытание. Ничего страшного не будет. Никаких посещений сферы смерти. Первый шаг таков попытаться найти еще двух-трех людей. Чтобы подсоединить к вам. Дело в том, что я выбрал вас более или менее произвольно, но других надо выбрать по некоторому принципу. Этот принцип совершенно закрыт и о нем невозможно говорить. Можно условиться только так: вы мне показываете своих людей, кого угодно, пусть самых интересных с вашей точки зрения, а я буду наблюдать и отбирать. Одной встречи с каждым достаточно для отбора.
      - Значит, мы можем показывать кого угодно? - переспросил Олег.
      - Да, кроме вот этих.
      И Трепетов протянул ему бумагу, где значились фамилии в том числе некоторых весьма известных подпольных художников, поэтов и писателей.
      - Эти не годятся, - добавил он, попивая чаек. За дверью, в коридоре, кто-то испуганно прошмыгнул. - А потом, когда мы отберем людей, сделаем еще один шаг.
      Это будет второй этап: для всех, кто будет включен... И для вас, значит, тоже. А дальше будет видно... Может быть, потом вы встретитесь с ним и начнется главное.
      - Саша, кто этот тайный человек? - Олег подошел к столу, намереваясь закурить.
      - Не торопитесь.
      - Но все-таки, хотя бы намеки. Мы же слышали независимо от вас кое-что.
      - Его называют "алхимик", - заметил Борис.
      - Ему уже не надо ни во что превращаться. Все, что могу пока сказать: у него много имен.
      - Есть ли человеческое?
      - Смотря по тому, что иметь в виду под этим словом. Какое... "человеческое"?
      - Ну, для начала, просто имя, место рождения по паспорту? - усмехнулся Олег.
      - И это есть. Его имя-отчество Тихон Федорович, и родился он в городе Пензе.
      - Недурной городишко! Самое место для рождения таких людей.
      - И еще. Вы можете его называть теперь: человек Востока.
      - Это уже ближе...
      - Да-с, Саша, - вдруг задумчиво высказался Леша Закаулов. - Надеюсь, вы не ввергнете нас в черную магию, договор с дьяволом...
      - Бросьте, Леша, - добродушно, и даже ласково, возразил Трепетов, опять отхлебнув чайку. - Что же вы все привязали к князю мира сего? Вот уж действительно: сильнее кошки зверя нет. Это совсем из другой оперы. Не на полярности между богом и дьяволом все сошлось, - добавил он.
      - Доказательства! - буркнул Алексей, полушутя.
      - Почему такой страх перед дьяволом? - удивился Трепетов, поглядывая на Алешу. - Это же присутствует везде! - и он сделал широкий взмах рукой, как будто бы даже пригласительный. - Ну, хорошо. Если уж вы так волнуетесь, то доказательства будут, когда приступим ближе к делу... Только напомните мне.
      Олег осторожно посмотрел на Трепетова. Его раздражало, что Саша имеет власть вопреки той сфере, где царствует он, Олег Сабуров, сфере поэзии. И это уязвляло его. Но он знал, что с этим надо смириться: что-то в душе его недавно надломилось, и она стала открытой для новых и таинственных течений. И эти течения меняли его. Он сдержал себя. Ему было даже жутко и где-то приятно ощущать себя беспомощным.
      - Ну, так вот, господа, - закончил Трепетов, взглянув на часы, - я же говорил, свидание будет коротким. Давайте договоримся так: вы, Олег, - он как будто слегка выделял поэта, - позвоните мне, лучше утром, когда найдете первого человека. Но хочу заметить, что вам нечего беспокоиться, если даже я не отберу никого. Тогда мы перейдем к следующему этапу только с вами. К тому же, удача и неудача - это категории дьявола, а не наши. Мы не любим побед в отличие от него, - добавил он насмешливо и встал.
      - По рукам, - улыбнулся Берков и тоже встал.
      - Оставайтесь, Саша, - предложил Сабуров. - ...Будет...
      - Нет, спасибо, мне надо идти...
      - Ну, как хотите. Ждите звонка.
      Трепетов открыл дверь, и, церемонно извинившись перед подслушивающей старушкой, направился по коридору. Олег провожал его.
      - Ну и тип! - воскликнул Леша. Олег тут же вернулся.
      - И как? - взволнованно проговорил он.
      - Тих, - ответил Берков.
      - То-то и оно, что тих... Неужели ты не чувствуешь, как он весь затаен, и от его тишины веет чем-то неизмеримым... Такому не надо совершать чудеса...
      - Да, совсем не то, что в легендах о нем! - воскликнул Закаулов из своего угла.
      - Но все это по мне, ей-богу, это по мне, ребята! Люблю послать все к черту и броситься с вышки вглубь...
      - Тише, тише! - попытался остановить его Берков.
      - Не хочу тише! И скажи, Олег, твоей соседке, чтоб донесла на нас в лучшие инстанции! - и Леха погрозил пальцем. - А не в те, которые роются в человеческом дерьме: политика, грабежи, секс...
      - Не бойся, Леха, она глуховата. Подслушивает она только наши шаги, улыбнулся Олег.
      - Пусть на шаги и доносит. В лучших инстанциях могут судить и по шагам.
      - Лучшие инстанции и так наперед знают все, - прервал их Берков. - А теперь: как вы смотрите на все это?
      - Скажу одно, - ответил Олег, расхаживая по комнате, - я чувствую ясно, что за Сашей что-то стоит... Мое чутье меня не обманывает. Но этот Трепетов чем-то меня раздражает, - вдруг разозлился он. - Адепт, так сказать. Хотя меня тянет к нему... вернее...
      - Даа... человек Востока так и остался во мраке, - пробормотал Берков. Еще надо пробиваться к нему.
      Было решено, что "полет к человеку Востока" надо продолжать до конца. И, естественно, держать все закрытым, не вмешивая посторонних, как и было обещано Саше. Это лучше для них же самих. И попытаться найти других людей... И они удивились, что столько интересных и глубоких личностей стоит в списке тех, кто исключен...
      - Ведь мы не знаем принцип отбора, тем более мы выбраны иначе, "произвольно", как выразился Саша. На чем этот принцип основан? Явно, не на обычном, - проговорил Берков.
      - Темна вода...
      Но в это время снова прозвучали знаменитые на всю подпольную Москву шесть звонков в одну из дверей дома ? 3 по Спиридоньевскому переулку. Кто-то ломился к Олегу сквозь ночь, ветер, бред и вой машин послушать стихи и огненно прокричать среди тьмы. Звезды уже заглядывали в окна.
      - Идут, идут, уже идут! - воскликнул Закаулов.
      - Начинается! - надменно усмехнулся Олег. - Пойду открывать.
      Глава вторая
      Через некоторое время все переменилось в этой комнате. Несмотря на плотно закрытые двери изнутри порой доносились исступленные крики, переходящие вдруг в шепот и бормотание, звон посуды и одинокие возгласы... Два раза кто-то выскакивал в коридор, взлохмаченный, потный, с криком: "Я больше не могу!" Жильцы дома номер три, квартиры номер четыре, по Спиридоньевскому переулку уже ко всему этому привыкли. Бывало все: и невероятные сборища до шести утра, и шествие среди ночи по длинному коридору в высшей степени подозрительных личностей, то оборванных, то чересчур интеллигентных, и появление милиции, и сумасшедшие беседы в коридоре, и бесконечный ряд водочных бутылок, и вынос пьяного тела - домой, к друзьям, или далеко-далеко... Жильцов поражала странная смесь лиц на "сборищах": солидные бородатые люди, в хороших костюмах, с портфелями, иногда любовно ухаживали за дикими оборванцами, чуть ли не вытирали им со рта пьяную блевотину. Да и сами "солидные" люди были хороши, если правда, внимательно вглядеться им в глаза.
      Одна старушка-соседка, например, "вглядывалась" и потом так пугалась, что заболевала кошмарами.
      - Ну, о чем можно целыми ночами говорить?! - возмущалась вторая соседка, которая тоже любила подслушивать. - Ведь говорят, говорят, ночи напролет... А то шепчутся, шепчутся... Ум последний потеряешь.
      - Нет, это неспроста, - заявляли другие, - тут что-то есть...
      И они шарахались от собственных слов. Впрочем, времена были уже давно не сталинские, и с точки зрения закона все было относительно благополучно. Даже с порой возникающими милиционерами были добродушные отношения.
      Поэт Леня Терехов, например, вышел один раз из этого дома не только по-небесному пьяный, но и без штанов, и причем прямо навстречу милиционеру. Но поэт ничуть этим не смутился, а бросился в объятия служивому и стал его целовать. А на суровый вопрос: "Где штаны?" ответил: "Что значат штаны, товарищ милиционер, по сравнению с вечностью?" И тот увез поэта в вытрезвитель...
      Среди жильцов квартиры номер четыре тоже обитал милиционер, Костя, но был он тихий и забитый. Он побаивался компании Олега (потому что видел то, что по его мнению, невозможно было видеть), но все-таки кричал иногда из-под двери, запершись на крючок:
      - Олег, я тебя посажу, Олег, я тебя посажу!
      Но дальше этого дело не шло, да он и не хотел никого сажать - но любил иногда шумно грозиться, прикрывая свой испуг. К тому же "посадить" кого-либо было уже трудно.
      - Баб почему голых рисуют?!! - возмущался он иногда, поглядывая в комнате Олега на картины по стенам.
      За голых баб он принимал обычно иное, часто летящие гробы.
      Так или иначе, но по средам и субботам таинственный и свободный загул царил в доме номер три по Спиридоньевскому переулку.
      Сейчас в уютных двух комнатках Олега было всего человек восемнадцать меньше чем обычно. За окнами по-царски правила ночь, и почти все люди пришли недавно, отзвонив свои, вызывающие нервные судороги у жильцов, шесть звонков - знак, что идут к Олегу. Выделялась Катя Корнилова, подпольная царевна московских кружков, женщина лет двадцати семи с мягкими золотистыми волосами и лицом смелым и нежным. "Царевной" она была не просто за женственность мало ли красавиц в столице - но за "огонь и глубину личности", как плаксиво говорил Глебушка Луканов, знаменитый художник и ее поклонник. Глебушка был пьяница, который рисовал фантастические картины, напоминающие древние сказки, и слава его в неконформистском мире не уступала Олеговой.
      Два портрета Кати Корниловой работы Луканова украшали лучшие салоны художественной элиты Москвы. Один из них словно был в ауре древнерусских царевен, милосердных и благостных, подобно самой Анастасии, первой жене Ивана Грозного, которая смягчала страшный нрав царя: при ней он еще не был Грозным.
      Сам художник и творец этих портретов смирно сидел в углу, блестящими безумными глазами поглядывая на Катю. Был он почему-то в пальто, которое приходилось ему чуть ли не до пят. Катя пришла не одна, а как всегда со свитой: за ней тянулась целая цепь "мамасек" или ее душевных поклонников и поклонниц, которых она пригревала своим существованием и вводила в круги неконформистской Москвы. Это были совсем молодые люди, неофиты, лет 19-20, которые еще тянулись к необычному.
      Некоторые из них впервые были на вечере у Олега и им торжественно подносился штрафной стакан водки - знак внешнего посвящения. Выделялась Верочка Тимофеева, самая молоденькая. Пухлая и доверчивая, она чуть не плакала от радости, и светилась, что здесь можно по-духовному выпить и поговорить о Боге. Она с любопытством поглядывала на человека, что-то шептавшего об антропософии Андрея Белого...
      Катя - такое уж наступило у нее время - жила одна, свободная, но недоступная, хотя ее и окружали многочисленные поклонники, из которых она выделяла Глебушку Луканова.
      - Что ты в нем нашла? - сказала ей как-то Тоня Ларионова, любовница Олега. - Может быть, он и великий художник, но сам как дитя. В нашем мире есть другие великие: сильные...
      - Мне такие великие не нужны, - ответила ей по-теплому Катя. - Они без меня обойдутся. Я вот малышей люблю пригреть, им тепло сердечное давать. Им много не надо, Тонюша - ласковое словцо, чайком угостить, да иной раз о Царствии Небесном потолковать. А ведь тем великим я вся нужна: они жадные, избалованные. Я ведь и Глеба Луканова, из великих, терплю только потому, что он на них не похож: весь в соплях, пьяница, плачет часто, и по арбатским магазинам по вечерам побирается:
      на водку просит... Так-то вот, Тонюша.
      И Тонюша, усмиренная, отошла.
      Вообще поклонницы Олега - красивые, чуть-чуть высокомерные, холено-стройные были противоположностью "мамаськам" Кати, бедным, утомленным и мечтательным...
      ...Олег только что кончил читать свои стихи - и все еще длилась тишина.
      - Извел, извел ты нас своими стихами! - вдруг заголосил Закаулов. Около него лежал стакан из-под вина. - Что-то в твоих ритмах захватывает... Ритмы, ритмы - вот в чем дело.
      - Олег, почему я всегда вспоминаю детей после ваших стихов? - раздался голос из тьмы.
      - Водки, водки, водки! - завопил кто-то из угла.
      - Да причем здесь дети!? -закричали рядом. - Здесь просто мастерство... Олег, прочтите еще!
      - Не надо смысла, только не надо смысла! - забормотала белокурая девушка, очутившаяся около Верочки Тимофеевой. - Не надо смысла: от него страшно! Пусть от стихов остается только музыка. Только музыка. Не хочу смысла!
      - Да нет же, смысл здесь усиливает музыку. Музыка тогда еще больше рвет душу! - выкрикнул Закаулов. - Как ты не понимаешь!
      - Не могу я, не могу! Я должен выпить от всего этого! - застонал худой моложавый парень по имени Коля, и тут же исчез с бутылкой водки за шкафом. Он почему-то очень любил этот шкаф и иногда садился на него верхом, чтобы выпить там и послушать стихи.
      Олег привык к подобной реакции и сам пьянел от нее. Он часто испытывал то же, что и слушатели, и ему хотелось читать, читать и читать, чтобы выхлестнуть все, и опьянеть от этого, и вознести свою душу куда-то вверх. Он чувствовал в себе смесь ярости и восторга. Кругом него были свои; кто лежал на полу, кто сидел у стола, какая-то группка облепила вольтеровское кресло. Всюду были разбросаны бутылки водки, пива, вина и необильная, скорее спартанская закуска: черный хлеб, лук, кусочки сыра. Но водки было в невероятном количестве: вдоволь хватало на всех.
      Олег прочел довольно много, и был какой-то переломный момент: некоторые устали.
      Читать дальше или не читать?
      Все решили резкие сумасшедшие шесть звонков в квартирную дверь.
      - Кто это ломится? - подумал Берков. - Уже совсем ночь.
      Пошатываясь, Берков пошел открывать - вперед, по длинному коридору. Он слышал как что-то щелкнуло: и ему показалось, что дверь в одну из комнат приоткрылась, и на него смотрит глаз: огромный, внимательный и пугливый.
      То была старушка-соседка, которой часто после "сборищ" - снились кошмары.
      Беркову захотелось шагнуть к ней, но он раздумал и продолжил свой путь.
      Неуверенно открыл дверь, и перед ним очутился Леня Терехов.
      В другом конце коридора по какому-то наитию уже чувствовали, что это Терехов.
      Высунулся кто-то лохматый и белолицый (напротив жил милиционер), который прошипел.
      - Терехов, Терехов идет! - громко и радостно закричали. Олег немного сник, теперь не хотелось читать. Терехов был единственный подпольный поэт в Москве, который - по крайней мере, в смысле славы - мог соперничать с Олегом. И писал он другие стихи - совершенно разорванные, безумные, возникающие как факелы в ночи (В творчестве он считался намного левее и авангардней Олега). И жизнь его была подстать его поэзии.
      - В шапке или без? - спросил Олег.
      Если Леня был в шапке, независимо от погоды - это значило, что он почти трезв.
      Шапку же он снимал (тоже независимо от погоды) - когда был пьян. Как он объяснял
      - из почтения к алкоголизму.
      - Без шапки, но держит ее в руках, - осведомила Олега Тоня Ларионова.
      Олег вздохнул. Последний раз Леня появился перед ним в шапке - в приличной академической компании, куда был приглашен. И действительно, был трезв. Пили только чай - из опаски - но Леня почему-то часто отлучался в уборную, и хотя ничего не пил, кроме чаю, с каждой отлучкой все пьянел и пьянел. Все впали в транс от этого, а Леня, наконец, вышел из уборной без шапки, и Олег понял, что Терехов припас в кармане бутылочку и прикладывался к ней в тишине клозета. Для вдохновения, чтобы читать стихи.
      - Если Терехов идет, то ожидай маразм и сумасшествие! - раздался вдруг голос сверху, со шкафа. То произнес Коля, который уже сидел там с четвертинкой водки.
      Какая-то маленькая, смеющаяся девочка подошла к шкафу и вытянула личико: