Помимо чисто внешних встреч - на улице, во дворе (в конце концов девочка была ее соседка) - произошло еще что-то, но уже в душе Люды - только в ее душе. Никто кроме нее не знал об этом, лишь, может быть, сама Ира отдаленно чуть-чуть догадывалась, ничего не понимая в целом.
      История была такова.
      Несколько раз Люда, наблюдая за девочкой, поражалась ее внутреннему состоянию - вдруг в каких-то чертах очень сходному с ее собственным: так, по крайней мере, казалось Люде.
      Однажды они вместе были на опушке леса. Ира лежала в траве, почти голенькая.
      Внезапно поднялась сильная буря. И сразу же одно дерево - видимо гнилое начало падать на землю, прямо на Иру. Она в ужасе отползла. А потом замерла, лежа, чуть приподнявшись. Глаза ее неподвижно впились в мертво-лежащее дерево, которое чудом не раздавило ее, как лягушку, наполненную человеческим бытием.
      И Люда видела как прозрачно-дрожащий пот покрывал ее лоб, плечи, как дрожали линии живота. Это не был обычный физический страх, а безмерный, отчаянный, как будто все мировое бытие соединилось - в ее лице - в одну точку, и эта точка могла быть раздавлена - навсегда. Ужас превосходил человеческий, хотя сама девочка, может быть, этого не осознавала. Люда видела только - особенно отчетливо - ее дрожащее, точно в воде, лицо, и глаза, застывшие в безумном космическом непонимании за самое себя.
      Во всяком случае, все это Люда мгновенно ощутила в подтексте ее страха.
      "Девочка еще не может все осознать, - подумала Люда. - Но подтекст, подтекст. Я чувствую, это мой подтекст, мои прежние бездонные фобии за себя в детстве...
      Когда нет Бога и вообще ничего нет, а есть только ты - одна как единый космос - и ты должна быть раздавлена. Фобии плоти и "атеистических" парадоксов в детстве и ранней юности".
      Потом Люде стало казаться: она преувеличивает, у Иры не может быть такой подтекст, потому что это слишком сложно для нее, и, наконец, не может быть такого поразительного сходства. Тем более во многом другом девочка отталкивала Люду и даже пугала ее. Ирины холодные глаза, с тяжеловатым бредом внутри, хохот, грубая открытая сексуальность - вызывали отвращение.
      "Какая это не-я", - говорила тогда самой себе Люда.
      Но внезапно тождество опять всплывало и самым странным образом.
      Однажды Люда увидела, как Ира спала - одна на траве. Она замерла в трех шагах, глядя на нее. Ира спала как все равно молилась своей плоти (своей родной, дрожащей плоти), точнее бытию плоти, и формой молитвы было ее дыхание - прерывистое, глубокое, страшное, идущее в глубь живота... (с бездонным оргазмом где-то внутри.).
      Все это вместе и отвращало и влекло Люду к ней: патологически влекло, точно она видела в ней свое второе "я" или "темную" сторону своего "я". "Но почему "темную", - возмущалась в уме Люда, - просто... таинственную сторону... Боже, как она дрожит за свое бытие. (Ее смерть будет как мучительный прерыв оргазма).
      Да-да, есть что-то общее у меня с ней, до сумасшествия, но в то же время и какое-то резкое различие, до отвращения к ней. А в чем, в чем дело на самом глубинном уровне - не пойму. Иногда мне хочется сжать ее и зацеловать, иногда - проклясть... Брр!".
      И еще - один ее знакомый (словно день превратился в сон) сказал ей: "Да, да вы очень, очень похожи..." Ира стала даже сниться ей, словно девочка, как змея, вползала внутрь ее собственного бытия, слилась с ним, и обе они - Ира и Люда - выли вместе в ночи:
      от страха и блаженства быть, покрываясь смертным потом, словно приближался к ним
      - в ночи - грозный призрак, готовый остановить их сердца.
      Люда и сама - в полусне, в полубреду - хотела бы съесть собственное сердце - от наслаждения жизнью и чтобы чувствовать в своем нежном рту его блаженный стук.
      "Кругленький ты, как земной шар", - стонала она во тьме, прижимая руки к груди, где билось оно.
      Ируня пугала ее еще и некоторым сходством - духовным, конечно - с тем мальчиком, в которого она была влюблена в детстве и который исчез. Тот-то вообще сошел с ума, надломился от чувства самобытия - и потому навеки пропал.
      "Где мальчик-то, где мальчик?" - бредила Люда порой во сне. Тьма ночная тогда наступала на нее, и видения в мозгу путались с мистически-тревожным биением собственного сердца. Плоть превращалась в дрожащую воду, в которую смотрели звериные призраки. И только возвращение из сна к дневному блистательному Я - спасало ее от привидений.
      Днем, конечно, Люда могла полностью контролировать себя, и собственный Свет сверху над головой (как у браминов - улыбалась она самой себе) умерял метания плоти и ночного "я", и она ужасалась Ириной извращенности и грубости.
      - Она уже сложилась, она будет такой и взрослой, - думала Люда. - Что-то в ней есть такое глубокое и хорошее, но повернутое не в ту сторону и превратившееся в свою противоположность. - И она порой вздрагивала, глядя на Иру, от каких-то странных ассоциаций.
      X
      Между тем в квартире Зои творилось черт знает что. Пока Люда бродила по Москве, слушая подпольные чтения, у Вольских произошли самые черные события. Началось все часов за пять-шесть до возвращения Люды домой. Старушка Софья Борисовна уже спала в своей комнатке, заставленной непонятными фотографиями. Володя тихонько пил водку, Ира исчезла в ванной, а Зоя только что возвратилась из кино. То, что ванна была заперта, взбесило ее.
      - Когда эта тварь угомонится?! - закричала она, бегая около невозмутимого Володи. - Голову даю на отсечение, она мастурбирует там. Но ведь все последние дни она поздно приходила - спала с этим парнем. Я видела его и сегодня, она от него и пришла. Но разве эта тварь когда-нибудь насытится?! Ребенок называется!
      Когда, когда это кончится?!
      Володя пил, курил и молчал. Зоя ревела, кричала, рвалась в ванную, но все напрасно. В бешенстве она выскочила из квартиры. И, встретив во дворе знакомых, окончательно завелась. Она отсутствовала, наверное, часа два, пропадая у соседей по поводу девочки, которая боялась смерти, но во время всей этой суматохи мысль об Ире не оставляла ее. Ненависть душила ее. Особенно почему-то возмущала Зою наглость и почти беспрерывность Ириного сладострастия в сочетании с холодным, почти взрослым умом девочки, все это над собой наблюдавшим.
      В таком состоянии она вернулась домой. И застала сцену, помутившую ее мозг. В столовой на диване лежала голая Ира, вся растекшая от неги, а рядом с ней сидел Володя в одной рубашке, без трусов. Только из маленькой комнатушки доносилось сладкое похрапывание Софьи Борисовны.
      Ира умудрилась тут же вскочить и стремглав убежать в свою комнату, заперевшись там. Но Володя однако ж растерялся и оторопело смотрел на Зою. Ярость последней выразилась, однако, как-то странно: она мигом подскочила к Володе и плюнула ему в лоб. После этого она приказала Володе убираться из квартиры и не считать ее своей женой - навсегда. Володя, обычно не робкий, но почему-то покорный жене, стал собирать вещи. Зою всю трясло как в ознобе. Володя торопился и, быстро допив водку, ушел. Зоя знала: к ближайшему соседу, через квартал, к дружку, так как было уже поздно. Злоба и желание отомстить Володе объяла ее, на время даже затмив ненависть к Ире.
      В квартире стало пустынно и тихо. Софья Борисовна была чудовищно покойна, когда спала. А Ира словно замерла в своей комнате. Зоя долго не могла прийти в себя и бродила по комнате и коридору. У нее возникла даже мысль запрятать Володю в тюрьму, раз и навсегда избавившись от него. Но для этого нужны были бы показания Иры, в том смысле, что Володя ее растлил. Тогда за растление ребенка ему могли бы дать много лет. А он, со своим здоровьем, долго бы не выдержал, издох, думала Зоя. Однако многое зависело от медицинского осмотра Иры и от "легенды". А Иру нетрудно было бы уговорить, эта тварь способна на все.
      Конечно, по существу, Зоя была убеждена, что растлительницей выступала Ира, что именно она инициатор. "Ира уже давно лезла к нему", - вспыхивало в сознании Зои.
      Попеременно ненависть то к Ире, то к Володе волнами сменялись в ее душе. Она не могла сосредоточиться сразу на двоих; когда думала об одной, забывала о другом, и наоборот.
      Так в полудреме и тоске прошло много времени. Приближалась настоящая ночь. Зоя иногда ненадолго выскакивала из дома и в легком забытьи бродила во дворе. Иногда ей казалось, что кто-то за ней следит. Шорох, дыхание, тьма. Но как будто никого не было...
      Вернувшись, она, наконец, вздремнула на диване, при свете. Но вскоре проснулась и опять стала ходить по квартире. Старуха, конечно, глубоко спала. Эта история извела Зою. Естественно, то, что натворила Ира два дня назад, когда Зоя принеслась к Гале и ее друзьям, не решаясь, однако, им высказать и тень того, что произошло, было невероятно, инопланетно, история с Володей казалась чепухой сравнительно с тем. Но это не касалось ее лично. А теперь касается.
      В своем возбужденном хождении Зоя несколько раз останавливалась перед дверью в комнату ребенка. Свет от настольной лампы горел там, но Зоя чувствовала, что девочка в конце концов заснула. Вдруг ей пришло в голову открыть дверь. Она запиралась только на крючок. Зоя была уже босиком и ступала беззвучно как ангел.
      Она достала железку, просунула в щель (дверь была чуть-чуть покосившаяся, ненадежная) и скинула крючок. Тихо открыла и вошла.
      Девочка не проснулась. Она лежала на постели, скинув до живота одеяло, и глубоко дышала. Руки ее были раскинуты, рот полуоткрыт, и сладострастный пот стекал с жирного тела, особенно с нежных, интимных ямочек. Видимо, вся она и все ее тело было пронизано до сих пор сладстрастными токами, и она теперь наслаждалась ими, может быть, еще сильнее, чем наяву. Возможно, даже во сне она погружалась до конца в какое-то бесконечное удовлетворение...
      Мгновенная ярость охватила Зою. Эта вспышка ненависти в мозгу бросила ее к постели девочки. Судорожно Зоя протянула руки к пухлому горлу Иры и, повинуясь своей бешеной воле, стала душить ее. Та начала дергаться, хрипеть, но силы Зои удесятерились, и потом вдруг все кончилось... - и девочка из мира сновидений перешла в так называемую другую жизнь.
      Зоя подпрыгнула и в ужасе отскочила от кровати. Ее трясло, но к сердцу подступала радость. Она бросила истерический взгляд на труп. На вид это было еще живое существо. И Зое показалось, что пот сладострастия по-прежнему стекает с нежной, но уже мертвой плоти девочки, особенно с ее лба. Но вместе с тем могло быть такое впечатление (у знатоков, если б кто-нибудь из них втайне взглянул на нее), что глаза Иры уже ввалились в самое себя и как бы безвозвратно открылись внутрь, и она видит уже не мир, а только свое собственное темное существо во всех его катастрофах и бесконечности. Возможно, Ира даже не узнавала в этом новом и страшном существе самое себя, или...
      Зоя вышла, захохотав, из комнаты и хлопнула дверью как будто рассердилась.
      Это было как раз той ночью, когда Люда, замученная своими мыслями, возвратилась домой и увидела свет в окнах у Вольских. И была поражена этим светом среди полного мрака окружающего.
      Она еле пробралась в свою квартиру, куда вел иной подъезд, чем в квартиру Зои, но никак не могла заставить себя лечь в постель. Спустилась во двор, забрав сигареты, и пошла во тьме к одной из своих любимых деревянных скамеечек, спрятанной за деревьями. И там устроилась в одиночестве.
      Тем не менее Зоя приходила в себя. Точнее, радость привела ее к хладнокровию.
      Только сладко хихикнула, вспомнив страстное желание Иры стать скорее взрослой; видимо, чтоб вовсю наслаждаться. И Зое стало приятно оттого, что она еще может "во всю" наслаждаться, а Ира уже не может, и если атеисты правы и Бога нет, то и никогда не сможет. И от этого она даже погладила себя по горлу, но потом неожиданно всплакнула.
      Все-таки ей удалось относительное хладнокровие. Она сообразила, что единственный выход сейчас - бежать к изгнанному Володе, ибо Володя, не подводивший ее в мирских делах никогда, был связан с уголовным миром и знал человека, мясника, который за деньги мог правильно убрать следы убийства, то есть расчленить тело, уложить, корректно смыть кровь и т. д. Ира была весьма толста, жирок прямо растекался в ней сладкими струйками в предвкушении страстей, и такую целую девочку трудно было незаметно унести в мешке, а потом надежно выбросить.
      Надо было не только расчленить, но и знать, где и как скрыть, скрыть навсегда.
      Нужен был профессионал. И Зоя знала немного этого Володиного профессионала Эдика, мясника из продовольственного магазина, который подрабатывал такой лихой службой. Тут же в ее голове созрел и иной план: о том, что сказать людям. Если удастся незаметно убрать тело, то надо объявить черед день-два, что Ира ушла и не вернулась. К счастью, на нее везде были плохие характеристики, в школе и в милиции; известно было, что она нередко пропадает, подолгу не возвращаясь домой.
      Кроме того, не все знали, что Ира - не ее родная дочь. Если бы была родная дочь, мелькнуло в уме Зои, я бы ее ни за что не убила, даже в ярости, ведь своя плоть, своя кровь; пусть бы уж наслаждалась как могла, все-таки родная дочка. Но мужа, мерзавца, она бы прогнала.
      Итак, надо было действовать. Зоя выбежала из квартиры - скорей к негодяю Володе.
      Одна, как черная точка, она унеслась со двора на улицу, где что-то мутно светилось впереди...
      Люда же за деревьями докуривала свою сигерату. Она не заметила бегства Зои и та не заметила ее. Но вдруг Люда почувствовала: по двору кто-то движется. Темная, огромная, еле видная - но почему-то как ей показалось, лопоухая фигура. То был Мефодий; она знала все странности его походки, когда он иногда шел как бы не видя людей и предметы, всматриваясь только в их тени. Мефодий медленно, крадучись, пробирался к подъезду, где жили Вольские. Весь старый деревянный дом с его обитателями молчал. Казалось, не было жизни.
      Люда вдруг встала. Тихонько, как бы стараясь не существовать внешне, она незаметно следила за Мефодием, не зная куда он ведет. Тот ступал тоже тихо, но уверенно. Уходя, Зоя погасила свет в комнате убитой, и окно ее на втором этаже теперь чернело своим провалом, словно зазывая внутрь.
      Мефодий походил под этим окном, наподобие вытянутой кошки, ставшей вдруг статуей. Люда замерла за деревом. Ей отчего-то казалось, что у этой фигуры виднеются уши, и сам Мефодий - в ее глазах - более походил на черную затвердевшую тень с сознанием в голове. Вдруг фигура подпрыгнула и какими-то непонятными Люде путями стала взбираться - устремленно и хватко - наверх к Ирининому окну. Взобралась быстро и замерла там, похожая на охотника за невидимым...
      Весь дом был погружен во мрак, нигде не светился хотя бы малый огонь. Спустя, фигура бросилась внутрь, головой вперед, точно голова была стальная.
      - Сейчас кто-нибудь закричит, - подумала Люда. - Чего он ищет?
      Она мгновенно вспомнила все легенды о Мефодий: о том, что он пребывал в соитии с тенями женщин, что ходил по могилам с Анастасией Петровной, гадавшей тем, у которых нет жизни. И она представила себе его тело эротическое по особому, словно все оно, кончая острием влажной головы, было членом, направленным в неведомое...
      Внезапно зажегся свет в комнате Иры - но свет тихий, полудремотный, ночной, может быть, Мефодий зажег лампу около изголовья мертвой девочки.
      Но Люда не знала о смерти Иры. Иногда только она видела - или ей это казалось - огромную тень Мефодия в окне, которая двигалась, кралась... Может быть, она - тень эта - высоко поднималась над кроватью девочки, потом наклонялась, точно общаясь с тенью уже не существующей на земле Иры.
      - Что за пир там, - ни с того ни с сего подумала Люда. Зажгла папироску.
      Вдруг свет в комнате Иры погас, и потом хлопнула дверь где-то в пасти подъезда.
      Через секунды у парадного входа оказался сам Мефодий - веселый, с чуть раскоряченными ногами, и весь как будто светящийся, белый. Его фигура теперь уже не виделась черной сгущенной тенью, и меньше пугала. Влекомая, Люда вдруг бросилась к нему. Мефодий чуть отпрыгнул от нее в сторону.
      - Это я, Фодя! - дрожащим голосом произнесла Люда. - Не спится что-то. Посидим на скамейке!
      Огонек ее папироски метался во тьме - так беспокойна была рука, державшая ее.
      Мефодий прыгнул еще раз, но потом вдруг согласился, наклонив к ней голову, казавшуюся теперь человеческой.
      - Ишь, полуношница, - пробормотал он.
      И они мирно сели на скрытую за деревьями скамейку.
      - Где ты был, у Иры? - вдруг прямо спросила Люда.
      - Ты видела? - проговорил Мефодий.
      - Да так... Случайно. Издалека. Не знаю, что и видела.
      - Далеко Ира, далеко от нас...
      - Как?!
      - Как хошь, так и знай. Ласки, ласки она теперь не понимает, вот что, Люда, - и Мефодий притих. Глаза его смотрели ошарашенно и из другого мира, как будто сознание его было наше и в то же время не наше.
      Люда вдруг почувствовала, что он не хочет ничего говорить, и она не узнает, зачем он полез к Ире.
      Мефодий запел. Пел он тихо, по-сельскому, и что-то человеческое было в его пении, но тут же простанывали и иные, странные, мокро-охватывающие, лягушачьи голоса. И у нее возникло желание поцеловать, или хотя бы обнять его. Она тихонько протянула руку и получилось, что она обнимает его. Мефодий же по-своему дремал в этих острожных объятиях, пел и смотрел в одну точку, додумывая свою тоску.
      Так и сидели они вместе, полуобнявшись: она, человек, и он, в некотором роде другое существо.
      Люда ощутила уютность и не удержалась:
      - А как же Ира-то, Ира?! - спросила она по-бабьи.
      - Чаво, Ира? - внезапно сказал Мефодий. - Удушили ее, вот и все. Я малость предчуял заранее.
      - Что?! Да ты с ума сошел, Фодя! - вскрикнула Люда, но внутри ее что-то екнуло, и холодно-пустой ужас за Иру прошел от сердца вниз к животу. - Не может такого быть, ты что-то путаешь и мудришь.
      - Возможно я и мудрю, Люда, - мирно согласился Мефодий. - Главное, чтоб она теперь умудрилась. Для вас она, может быть, и мертвая, но для нас живая.
      И Мефодий потом закрутил такое загадочное, что Люда чуть-чуть успокоилась, ибо хотела успокоиться. "Наверное, это намеки на иное", подумала она. Но в сердце было тревожно.
      Вдруг недалеко раздались торопливые шаги. Два человека, мужчина и женщина, появились во дворе с улицы, о чем-то оживленно разговаривая. Женщина даже махала руками.
      - Возвращаются, - угрюмо прошептал Мефодий.
      То были, действительно, Зоя и Володя.
      - Хорошо, что ты Эдика на ноги поднял, Володенька, - льнула к нему Зоя. А Ире так и надо, гадине, что я ее своими руками удушила. Эдик придет и припрячет труп. Тише только, никого нет?
      Так, болтая и замирая, проникли они в свой дом, не заметив притаившихся Мефодия и Люду.
      ...Люда оцепенела от сознания смерти Иры. Мефодий превратился для нее в некое черное существо, отчужденно сидящее рядом.
      - Убили, убили, сволочи, - наконец, сдавленно сказала она. - Я так и знала, что этим могло кончиться, ведь она им не родная дочь, я знаю. Убили! Что ей теперь в аду-то делать?! Ведь могла бы пожить хоть малость на белом свете, понаслаждаться...
      Бездонная жалость к Ире охватила ее, и вместе с тем не проходило оцепенение. Она и не заметила, как Мефодий встал и ушел.
      "Родители" Иры прошли в дом. Но тут уже старушка Софья Григорьевна зашевелилась в своем углу. Зоя прежде всего захотела взглянуть на труп Иры. Володя по-хозяйски открыл дверь в комнату девочки.
      Ира лежала может быть чуть-чуть по-другому. Но Зое голое белое тело девочки казалось по-вечному неподвижным и спокойным.
      Надо было по-деловому подождать Эдика, мясника. А Володя, посвистывая, вспоминал свою недавнюю "любовь" с Ирочкой. Виновато он юлил вокруг Зои.
      Вдруг выползла Софья Борисовна и чуть не грохнулась. Уложили ее в кресло, отпоили. Зоя, опять начавшая злиться на Володю, рассказала ей все. Особенно старуху огорчила ссора с Володей.
      - Надо сохранить семью, сохранить очаг, - прохрипела она из кресла. - Ты не должна расставаться с мужем.
      И погрозила ей пальцем.
      ...Ранним утром, когда взошло солнце, тело девочки еще разделывал мясник Эдик.
      Рядом с мясником стояла початая бутылка водки. Но Эдик работал не хмельно, а сосредоточенно: отделял и клал жирные ляжки в одну сторону, груди - в другую, а плечи и пухлые руки - в третью.
      Зоя, которая заставляла себя холодно смотреть на все это, не понимала его профессиональных тайн. К тому же она считала, что ей надо действовать по принципу наоборот: чтоб не мучили сны, чувства, и воспоминания, надо де все просмотреть наяву, нудно и спокойно, все приняв, и тогда в уме ничего не останется. Она курила и смотрела на девчонку, как на гуся.
      Володя же тихонько заперся с Софьей Григорьевной в ее комнатушке: ведь они были полюбовниками... Старушка успела только опять прошамкать, что надо де сохранить семейный очаг, но тут же сладострастно-старчески завизжала, входя в за-бытие...
      Ее вой не был, однако, слышен из-за стука топора: Эдик как раз заканчивал труп девочки.
      Голова его как будто сузилась, и кепка (он ее не снимал) - от непонятных телодвижений - словно ползла вверх, к потолку со звездами.
      На полу лежала голова Иры.
      - Лицо ее не отдам! - вдруг истерически закричала Зоя. Эдик выпрямился (глаз не было) и указал на Зою окровавленным топором.
      - Ты что, чокнулась?
      - Я не чокнулась. Я всегда была в уме. Я просто смеюсь!
      И Зоя, захохотав, обежала вокруг головы, чтоб посмотреть, где лицо. Вид лица пронзил ее до какого-то анти-экстаза, и она остановилась, точно наткнулась на падшего ангела: лицо превратилось в кровавое мясное блюдо, и только губы посреди этого мертвого месива сохранились почти такими же, как при жизни: они были раскрыты в сладострастной улыбке. Это была улыбка самой себе, себе, которая умеет так наслаждаться.
      Эдик захохотал.
      - Сумасшедший клиент пошел, - протрубил он. - Я, правда, по пьянке ее лицо чуть-чуть изувечил. Ну, ничего, не на бал отправляется. Ты только деньги выкладывай. Не время для шуток теперь.
      В дверь высунулся Володя. Одежда его была в небрежности, и сам он хмуро-помятый.
      - Закругляйтесь, - пробормотал он.
      Зоя пулей вылетела из комнаты.
      Скоро все было прибрано, как на лужайке теней. Зоя - для страховки подмыла в последний раз пол. Девочка давно уже была уложена...
      - Не ласков мир-то был к Ирочке, - вдруг заплакала Зоя.
      - Мать съели, сама - удавилась. А хотела-то от мира всего только сладости...
      Дите...
      - Не дури, Зойка, - угрюмо поправил Володя. - На том свете восстановится. Не нашего это ума дело...
      - Чудаки вы, - на прощанье сказал Эдик. - Тоже мне клиенты... Больно много задумываетесь...
      XI
      Смерть Иры довела Люду до состояния шока. На следующий день она была не в себе, мучаясь от противоречий внутри. Сразу же она решила - всякие внешние действия (розыск трупа, милиция, земное возмездие) здесь бесполезны (хотя она и возненавидела Зою), ибо смерть необратима, а послесмертное возмездие страшнее земного.
      Главное, что ее мучило сначала - это судьба Иры, новая судьба; после гибели.
      "Как она хотела жить, Боже, как она хотела жить, - непрерывно думала Люда, - я чувствовала это по каждому движению ее плоти, ее нежного, пухлого живота... И что с ней теперь - в полу-аду, во тьме полу-бреда?! Чем ей помочь, как спасти?
      Молитвой?! Поможет ли ей, такой, молитва?" Но Люда пыталась молиться, бросалась от медитаций к медитациям... И потом с ужасом почувствовала, что она так мучается, потому что у нее возник страх за свое второе темное "я", ибо Ира, может быть, и была для нее персонификацией такого "второго я".
      Но на другой день она почти отбросила эту мысль.
      Но тем не менее судьба Иры и страх за нее продолжал болезненно тревожить Люду.
      Родилось упорное, почти неотразимое желание узнать, что реально произошло с душой Иры, что с ней в действительности теперь. Она продолжала также молиться за нее и посылать ей потоки искренней любви от себя, чтобы смягчить ее участь, но она чувствовала: надо точно знать, что с ней, в какой она ситуации, и тогда только можно помочь... по-настоящему... Ибо, что бы ни говорили мистики, в реальном состоянии души после смерти есть что-то не только глубоко-индивидуальное, но и абсолютно непредсказуемое...
      И поэтому она хотела реально знать. Но как? Не спиритическими же забавами. Она знала - тайна состояния души после смерти сокровенна и охраняется от наглого взора смертных. Она подумала: может быть, можно как-то косвенно, без вреда для нее узнать.
      Но ее поток мета-страсти прервался... явлением Иры. Оно было во сне, на четвертый день после смерти, и можно было надсмеяться и сказать самой себе, что это проекция собственных переживаний, но все-таки что-то в этом "явлении" ее поразило.
      Ира "явилась" наглая и развязная. И нисколько не опечаленная своей смертью.
      - Что ты все обо мне молишься, дура, - сказала она Люде. - Лучше отдайся мне, чем разводить слюни...
      Но на следующую ночь было другое: Иры не было, но Люда слышала ее стон, дикий, далекий и умоляющий...
      Больше явления не повторились. Так или иначе, но желание Люды оставалось неизменным: идти и узнать, болезненно-напряженно узнать и охватить всю картину в своем сознании.
      И она вспомнила о всех странных обитателях и посетителях дома номер восемь.
      Прежде всего о Мефодии и Анастасии Петровне с ее загробным домохозяйством.
      "Шутки шутками, - думала она, - но этот парень и эта девочка - крепкие практики и в чем-то знатоки..." Раньше она порой испытывала некоторую метафизическую брезгливость к ним - мол, позабыли о Духе, об Абсолюте, копаются в могильном дерьме, но теперь, она почувствовала к ним некое цельное влечение. В конце концов, и раньше она поражалась им и ласкалась в их метафизической абсурдности и лихости - Бог, мол, далеко, а они - рядом.
      "Наседка она у нас надмогильная, - часто умилялась Люда, глядя на "Настеньку", прикорнувшую в платочке на вершине могильного холма. - И сидит она над трупами, голубушка, как кура заботливая над своими яйцами. Только что из трупиков-то высиживает!?. ...Хлопотунья!!" Но теперь бешенство искания овладело ею. Да откуда известно, что они об Абсолюте "забыли". Да и мир, проявление Абсолюта, не менее бездонен и завлекателен, бормотала она. Знают, знают они, Фодя и Настя, что-то очень важное, сокровенное, тайное... Пойду за ними, и душу Иры, несчастной, может быть, найду.
      Обнаженно-черный, далекий путь, космос-бездна чудился ей там, куда вели дороги Мефодия и Настеньки...
      Идти, идти и идти - яростно билось в ее уме. Да, она уже многое знает о себе, да, она теперь стала приоткрывать дверь в великое, вечное собственное "Я", бессмертное и необъятное, но ведь существует и этот сюрреальный, бредовый мир, который не уложить ни в какие рамки, ни в какие теории.
      Может быть, Ира, была только предлогом. Словно что-то звало ее, и вместе с тем было сильное, ясное желание познать судьбу родной и отвратительной Иры.
      После всех этих мыслей, приведя их в некоторый стройный порядок, она решила, не откладывая ничего в долгий ящик, повидать Фодю. Выбрала момент, когда тот был во дворе: прыгал головой вниз вокруг пня и шептал.
      Приманив Фодю вздохами, она присела с ним на неизменную скамеечку - на ту, где сидели они в роковую ночь.
      - Ох, Федоша, Федоша, - начала Люда, - пивка не хошь? Около меня две бутылочки в травке лежат.
      - Пивко на том свете пить будем, - смиренно ответил Фодя.
      - Мучаюсь я Ирой, мучаюсь, вот что. Заела она меня. Будто я со своей плотью рассталась. А ведь девка была нехорошая, мерзкая.
      Мефодий задумчиво пошептал, и вдруг проговорил:
      - От избытка бытия погибла девка, от избытка...
      Люда даже вздрогнула, услышав от Мефодия такое слово: бытие. Посмотрела на него.
      Тот теневел башкой.
      - Кто ты, Фодя? - тихо спросила она. - Сколько в тебе душ?
      Мефодий и ушами не пошевелил в ответ, но его слова точно пронзили Люду: а ведь верно черт старый говорит, - подумала она, - избыток бытия, избыток низшего блага погубил ее, а не какое-то "зло"... Наслаждалась бы Ирка жизнью в меру, не погибла бы, а то прямо задохнулась от себя, от плоти своей, а главного, великого, бессмертного еще не успела в себе разглядеть, прозевала, а если б познала и полюбила его так, как плоть свою полюбила - спаслась бы, и не в аду сейчас бы была, а в духе. Не успела, не смогла за одним благом увидеть более великое, пропустила его. Бедная, бедная...
      Мефодий тем временем закурил: достал самокрутку (он никогда не курил иное), покашлял и затянулся...
      - Непутевая все-таки девка была, - добавил он прохрипев. - А все от того, что мать свою съела.
      - Как съела?! Ты что?!
      - Понимаешь, дочка, - тихо сказал Мефодий, - люди эти сварили ее мать, чтоб съесть, но мало кто знает, что один добрый человек среди них захотел накормить дите и дал ей материнскую плоть, из миски, как собачке. Она и полакала: ведь маленькая была, несмышленыш. Непонарошку. А потом добрячок, накормив дите, вывел ее с завода и кому-то отдал...
      Люда остолбенела. Все это показалось ей фантастичным, но каким-то убедительным.
      Однако, она не знала верить ей или нет.
      - Такие уж люди то были, - шумно вздохнул Фодя и повел ушами. - Может быть, племя такое. Их всех на завод и прислали. Хотя говорят, грамотные уже были... Но дело не в этом, Люда. - Мефодий закашлялся, и голова его опустилась, точно в пустыне. - Кто мать свою съест, тот, помимо греха, как бы в оборотную сторону пойдет... Против всего движения.
      - Ой, бредишь ты, Фодя, про Ирку, ой, бредишь, - пробормотала Люда. - Она жить слишком хотела, потому и померла. Сам сказал.
      - Да, сказал. И это точно. Етого от ее никто не отымет. Ее натура. Но может быть, все бы обошлось, если бы она - хоть и не по своей воле - свою мать не съела. Через это она совсем несчастная и невинная вышла, а проклятие висит... На безвинной - проклятье. Да, не в проклятьи дело, шут с ним с проклятьем, а в оборотном повороте.
      - Замудрил, дедуся, замудрил, - раздраженно ответила Люда, ужасаясь Иркиной судьбе. - Многие знают эту историю, и никто про такое не говорил. Первый раз от тебя такое слышу. Поменьше с тенями якшайся.