Пропажа осла

Мамедгулузаде Джалил
Пропажа осла

      Джалил Мамедгулузаде
      ПРОПАЖА ОСЛА
      В начале ноября тысяча восемьсот девяносто четвертого года в селении Данабаш произошло преинтересное событие. Заключалось оно в том, что у дяди Мамед-Гасана похитили осла.
      Я не сомневаюсь, что те, кто не знает об этом происшествии, не поверят мне: подумать, какое удивительное событие, чтобы ему была посвящена целая повесть. В каждом селе, каждом городе не бывает дня, чтобы не исчезал чей-нибудь осел.
      Но случай с исчезновением осла дяди Мамед-Гасана не похож ни на какой другой случай. Клянусь аллахом, история похищения осла дяди Мамед-Гасана захватывающая история. Вот послушайте, я расскажу, а вы насладитесь.
      Прежде всего, кто такой Мамед-Гасан?
      Всякий, кто знает селение Данабаш, безусловно, знает и дядю Мамед-Гасана, так как дядя Мамед-Гасан - один из почитаемых жителей села. Мамед-Гасану будет лет этак пятьдесят четыре-пятьдесят пять - не больше. Хотя борода у него и поседела, но сам он уверяет, что, не угнетай его бедность, никто бы ему не дал более сорока лет. И он не врет: несмотря на возраст, на щеках его горит румянец.
      Много пережил на своем веку дядя Мамед-Гасан. Если рассказывать обо всем подробно, слишком долго придется рассказывать.
      Чего только ни приключалось с дядей Мамед-Гасаном, какие
      только беды на него ни обрушивались. Одним словом, судьба ни разу не улыбнулась этому человеку.
      Дядя Мамед-Гасан был двенадцатилетним мальчиком, когда умер его отец Гаджи-Рза. Не прошло после того и двух лет, как он лишился матери. Немало добра оставил покойный родитель своему наследнику: несколько пашен, табуны коней, ковры, деньги. Но что пользы? Когда умер Гаджи-Рза, а затем его жена, Мамед-Гасан остался без покровительства, без поддержки. Его дядья за год промотали все богатство, а отчет дали на пальцах.
      Когда Мамед-Гасан подрос и стал разбираться в окружающем, он увидел, что оказался совершеннейшим голодранцем.
      Впоследствии он полюбил одну девушку, женился и, оставив молодую жену, на несколько лет уехал на заработки в сторону Эривани, хотел скопить немного денег, но и в этом его постигла неудача - вернулся он домой без денег и, купив несколько ослов, стал погонщиком. Не везло дяде Мамед-Гасану, с каждым днем дела его становились все хуже и хуже.
      Тогда он отказался и от этого занятия, разделил свой хлев пополам, пробил в прилегающей к улице половине дверь и, положив там несколько пудов муки, пшеницы, сушеного тута, пшата, стал торговать.
      За этим занятием мы и застаем сейчас дядю Мамед-Гасана: кое-как сводит он концы с концами. Но что нам до его бедности, все равно он прекрасный человек, этот дядя Мамед-Гасан. Он собственной головы не пожалеет для ближнего; несмотря на бедность, никому никогда не откажет в помощи. Если кто обратится к нему с просьбой одолжить три-четыре рубля, он тотчас же достанет и даст; а если у самого не будет, все сделает, чтобы раздобыть где-нибудь, лишь бы исполнить просьбу.
      Нет, в самом деле, очень хороший человек дядя Мамед-Гасан.
      Дядя Мамед-Гасан далек от мирской суеты, одно сильное желание владеет им: вот уже три-четыре года, как дядя Мамед-Гасан задумал съездить в Кербалу на поклонение праху имамов. Он крайне набожный человек, и будь у него хоть какая-нибудь возможность, он давно бы посетил гробницы обожаемых имамов. Но что делать? Бедность лишает человека возможности совершать даже благие деяния.
      Короче говоря, давно уже дядя Мамед-Гасан задался целью посетить Кербалу. Не проходит года, чтобы эта благая мысль не возобновлялась у него с новой силой. И каждый раз, когда наступает пора выезда или возвращения паломников, когда он слышит голос вожака паломников - чавуша, у него из глаз слезы ручьем льются.
      Что делать ему, бедняге! Да будет проклята бедность! Эта бедность, до сих пор связывает его по рукам и ногам, не дает сдвинуться с места.
      Будет тому месяца три или четыре. Дяде Мамед-Гасану приснился сон. Проснувшись, он разбудил жену и сообщил ей, что в этом году он во что бы то ни стало должен выехать в Кербалу. Сна своего он до сих пор так никому и не рассказал. Только и отвечает на все вопросы:
      - Я видел сон. Что бы там ни случилось, я должен выехать в Кербалу, поклониться гробнице о шести углах.
      Итак, месяца три-четыре дядя Мамед-Гасан готовится к отъезду. Эта страсть совершенно отдалила его от других забот.
      С тех пор как он решил осуществить свою давнишнюю мечту, он забросил лавку. Приготовил про запас немного ячменной и просяной муки, закупил нужных семье вещей и теперь выжидает дня выезда паломников. Раньше дядя Мамед-Гасан думал пройти весь путь до Кербалы и обратно пешком: всем известно, что пешие паломники совершают большее благо, чем едущие верхом; но затем он отказался от этой мысли - не в таком он возрасте, чтобы отшагать двухмесячный путь туда и обратно. Что же делать? Как быть? И пришлось дяде Мамед-Гасану добывать деньги: взял свои, занял у других и, сколотив таким образом нужную сумму, купил себе осла.
      Конечно, осел лучше лошади. Прежде всего, он дешевле. Очень возможно, что дяде Мамед-Гасану не удалось бы добыть тридцать-сорок рублей на покупку лошади. Кроме того, если из двух паломников один поедет на осле, а другой на лошади, нет сомнения, что паломничество того, кто поехал на осле, будет принято всевышним охотнее, чем паломничество того, кто приехал на лошади.
      Итак, дядя Мамед-Гасан купил осла, но осел этот оказался злосчастным.
      * * *
      Однажды утром, проснувшись на заре, дядя Мамед-Гасан оделся, совершил намаз и вышел пройтись по двору. Собрал кур и дал им корм, зашел в хлев и подсыпал ослу пригоршню ячменя, затем вышел на улицу, сел на корточки у своих ворот и, набив трубку, стал курить. Немного погодя к дяде Мамед-Гасану подошли несколько крестьян таких же лет, как и он сам, и, сев рядом, достали трубки и закурили. Все эти крестьяне были соседями Мамед-Гасана.
      Посидев, покурив, покашляв, крестьяне начали беседу. Всех интересовал, конечно, вопрос о паломниках, так как собравшиеся знали о намерении дяди Мамед-Гасана. И, конечно, во время беседы часто упоминали его имя.
      Беседа затянулась. Поговорили о благах паломничества, затем перешли к условиям паломничества. Крестьянин, сидевший по левую руку от дяди Мамед-Гасана, высказал такую мысль:
      - Вот скажем, один взял и поехал на поклонение, потом вернулся к себе на родину. Мы пришли к этому человеку с поздравлениями, жмем ему руку и говорим: "Да примет аллах твое паломничество". Теперь давайте выясним: помогут ему эти наши слова или нет? Могут они принести ему какую-нибудь пользу или не могут? Вот, к примеру, возьмем тебя, дядюшка Мамед-Гасан. Ты хочешь поехать на поклонение. Да сохранит тебя аллах от всех бедствий, чтобы ты вернулся в добром здравии. Конечно, когда ты, бог даст, вернешься домой, мы все придем тебя поздравлять и скажем: "Да примет аллах твое паломничество". Вот я и спрашиваю, будет ли тебе какая-нибудь польза от наших поздравлений и от этих наших пожеланий, или не будет? По-моему, не будет. Потому не будет, что ты уже месяц, а то и полтора тому назад свое паломничество закончил. Ежели оно принято аллахом, то при чем тут наши поздравления? А ежели не принято, то пожелания все равно не помогут. Ведь не будет же принято твое паломничество только потому, что мы того желаем?
      Сказав это, крестьянин в упор посмотрел на дядю Мамед-Гасана; остальные в задумчивости опустили головы, так как вопрос оказался очень сложным. Дядя Мамед-Гасан снова достал кисет и стал набивать трубку. Закурив, он повернулся к своему соседу слева:
      - Хорошо ты говоришь, братец Мешади-Орудж! Только если бы было по-твоему, если бы было так, как ты говоришь,, то не все было бы правильно, перевелись бы хорошее обращение и добрые отношения. Если кто-то поехал на поклонение, вернулся домой и никто не пошел к нему с приветствием, то какое же это мусульманство? Предположим, я вернулся из паломничества, и что же, по-твоему, ты не должен прийти меня поздравить? Да после этого я на тебя и смотреть не стану...
      Мешади-Орудж быстро протянул руку к дяде Мамед-Гасану и, приподнявшись, прервал его речь:
      - Да нет же, дядя Мамед-Гасан! Ты меня не так понял" и то, что ты сказал, не разрешает моего вопроса. Конечно, я приду к тебе с поздравлениями, да речь-то не об этом. Я только хочу знать, будет тебе какая-нибудь польза от моего поздравления или нет? Вот о чем я спрашиваю.
      Дядя Мамед-Гасан снова ответил, что так или иначе поздравление имеет пользу, так как не будь его, перевелись бы добрые отношения.
      Остальные крестьяне в один голос поддержали дядю Мамед-Гасана. Хоть и сложен был вопрос, поднятый Мешади-Оруджем, но всем было как-то дико, чтобы человек вернулся из паломничества и никто не пришел его поздравлять.
      Спор на эту тему продолжался целый час, причем трубки беспрерывно дымили и перед каждым из собеседников набралась целая куча пепла.
      В самый разгар беседы слева, из переулка, появился человек. Быстрыми шагами приблизился он к крестьянам, поздоровался с ними и, обратившись к дяде Мамед-Гасану, сказал:
      - Дядя Мамед-Гасан, поскорее пошли мальчишку вывести осла из хлева, мне надо в город, начальник вызывает. Крестьяне поднялись и ответили на приветствие.
      - Слушаюсь, слушаюсь. Сейчас я сам выведу осла! С этими словами дядя Мамед-Гасан вошел во двор. Пока он будет выводить осла, познакомимся с этим новым человеком.
      Легко догадаться, что это человек не маленький; во-первых, потому, что при виде его крестьяне в самый разгар беседы поднялись на ноги и даже поклонились ему; а во-вторых, всем ясно, что для дяди Мамед-Гасана осел - свет очей его, ведь купил он осла для поездки в Кербалу; дни и ночи ухаживал за животным, чтобы осел не подвел его в пути; поэтому трудно предположить, чтобы дядя Мамед-Гасан отдал осла кому-нибудь и согласился, чтобы на нем кто-то ездил. А между тем, как только человек попросил осла, дядя Мамед-Гасан с готовностью бросился исполнять его просьбу.
      Так кто же он такой этот человек, и чем занимается?
      Да, не маленький он человек. Это староста селения Данабаш - Худаяр-бек.
      Я бы не хотел касаться его прошлого, тем более, он и сам этого не позволит...
      Таков уж порядок на земле: если кто-нибудь в жизни потерпит неудачу, опустится или, будучи богатым, обеднеет, тот всегда поведет беседу так, что начнет говорить о прошлом: вот таков был мой отец, такова была мать, столько-то у нас было богатства, такие-то дома, почет, уважение...
      Если же кто повысится в положении, разбогатеет, добьется почета и уважения, тот никогда не заговорит об отце и деде. Возьмем того же дядю Мамед-Гасана. Целую неделю он может проговорить о богатстве своего отца, о почете, которым тот пользовался, и не устанет. А Худаяр-бек даже имени отца никому не назовет. Всякий раз, когда заходит разговор об этом, Худаяр-бек отвечает:
      - Какое тебе дело, братец, до отца и матери. Умерли они, и да благословит аллах их память. Давай поговорим о нас самих.
      И раз Худаяр-бек не любит вспоминать о прошлом, я не хочу обижать его. Нет мне дела до его прошлого.
      Лет Худаяр-беку будет тридцать семь-тридцать восемь, не больше, а то, быть может, и поменьше того. Роста он высокого, очень высокого. В прошлом за чересчур высокий рост крестьяне даже наградили его прозвищем, но я обещал не касаться его прошлого и боюсь нарушить обещание.
      Итак, он высокого роста, с черными бровями и черной бородой. Лицо у него тоже черное, очень черное, а глаза совсем черные, и белка в них нет ни кусочка. Бывает, когда Худаяр-бек надвигает папаху на лоб, получается прямо-таки жуткий вид: папаха черная, глаза черные, лицо черное; из-под папахи зрачки блестят. Но все бы это было ничего. У Худаяр-бека и в лице есть недостаток, большой недостаток: нос у него кривой. Не то чтобы немного кривой, нет. Бывают разные кривые носы. Я видел многих красавцев с кривым носом. А у Худаяр-бека нос крив до безобразия; в верхней части носа возвышается большая горбинка, а ниже нос, подобно петушиному гребешку, идет круто налево. Не знаю, родился он таким или это случилось с ним позднее.
      Одним словом, неважный нос у Худаяр-бека. Красивым мужчиной назвать его никак нельзя.
      Два года как Худаяр-бек стал старостой в селении Данабаш. Он не просто стал старостой, как другие старосты. Обычно старосту избирает население, а Худаяр-бек стал старостой иначе. Раньше, а именно два года тому назад, Худаяр-бек был рассыльным у главы. Случилось так, что тот вступил в брак сийга с матерью Худаяр-бека. Ясно, что глава не стал поддерживать другого кандидата в старосты. Не прошло и недели, как прежний староста был отстранен от должности. Некоторое время село оставалось без старосты. И в один прекрасный день население узнало, что старостой над ним поставлен Худаяр-бек.
      Став старостой, Худаяр-бек сразу резко изменился. Начал он с одежды. Обновив ее и вооружившись кизиловой дубинкой, он объявил, что отныне звать его не просто Худаяр, а Худаяр-бек. Кто смел спрашивать у него, каким образом он стал беком??
      Но народ знал, что беком он стал благодаря матери, которая вышла замуж за главу.
      До тридцати человек Худаяр-бек посадил в кутузку только за то, что они по старой памяти назвали его не Худаяр-беком, а просто старостой Худаяром.
      Понукая осла, дядя Мамед-Гасан вывел его на улицу. В этот момент со двора выбежал мальчуган лет семи-восьми, без штанов, без шапки; с плачем и криком он подбежал к ослу и ухватился за его хвост. Это был сын дяди Мамед-Гасана.
      - Не дам осла!.. Не дам!.. У-у-у!..
      Мальчик плакал, крепко держа осла за хвост и не давая ему двинуться с места.
      Дядя Мамед-Гасан - очень добрый отец и никогда бы не обидел своего сына. Он подошел к мальчику и начал ласково увещевать и успокаивать его.
      - Не плачь, сынок! К вечеру твой осел вернется домой. Что с ним случится? Я же не продаю его. Дядя Худаяр-бек возьмет его в город и даст ему там много ячменя...
      - Нн-ет, н-нет! Не отпущу, ни за что не отпущу-у, и на шаг не отпущу-у...
      С этими словами мальчик начал тихонько ударять осла прутиком по шее, чтобы повернуть его ко двору. В этот миг к мальчику сзади подошел Худаяр-бек и огрел его дубинкой по спине.
      - Ты что, собачий сын? Куда осла поворачиваешь? Или ослеп, меня не видишь? Клянусь аллахом, шкуру с тебя спущу...
      С криком "вай-вай" мальчик бросился во двор, а Худаяр-бек сел на осла и поехал. Крестьяне разошлись. Проводив Худаяр-бека, дядя Мамед-Гасан, расстроенный, вернулся домой, чтобы утешить сына.
      * * *
      Был уже полдень, когда Худаяр-бек доехал до города.
      Взяв осла у дяди Мамед-Гасана, Худаяр-бек сказал, что его вызвал начальник, но сказал он неправду. Никакой начальник его не вызывал, а было у него совсем другое дело. Если бы он ехал к начальнику, то должен был бы приехать пораньше. Он хорошо знал, что начальник бывает в канцелярии только до полудня, а в полдень канцелярия закрывается.
      Нет, у Худаяр-бека было совсем другое дело.
      Оставив осла в караван-сарае, Худаяр-бек вышел в город. Купив семифунтовую сахарную головку, он спрятал ее под полой и двинулся к кварталу Бузхана. Пройдя некоторое расстояние, повернул налево. Тут он перепрыгнул через канавку и, остановившись перед невысокой дверью, поставил сахарную головку на землю и стал стряхивать с себя пыль.
      Подняв левую ногу, он почистил брюки правой рукой, затем поднял правую ногу и почистил левой рукой. Сняв после этого папаху, он сунул в нее левую руку, а правой похлопал ее со всех сторон и надел на голову. Взял сахар под мышку, кашлянул и постучал в дверь.
      - Кто там? - отозвался со двора женский голос.
      Худаяр-бек, не отвечая, снова постучал. Через некоторое время дверь открыла девочка лет пяти и, увидав незнакомого мужчину, захлопнула дверь и убежала.
      - Мама, там какой-то большой дядя! - послышался со двора ее голос.
      Посмеявшись словам девочки, Худаяр-бек позвал ее из-за двери:
      - Девочка, кази-ага дома?
      Но девочка так была перепугана видом Худаяр-бека, что не ответила. В это время дверь снова открылась, и в ней показался какой-то молодой человек. Став в дверях, он уставился на Худаяр-бека.
      - Кази-ага дома?
      - Дома, а что тебе надо?
      - Мне надо повидать кази-агу.
      Не сказав ни слова, молодой человек закрыл дверь и удалился; вернувшись через некоторое время, он предложил Худаяр-беку следовать за ним.
      Наклонив голову, Худаяр-бек перешагнул через порог и спустился на две ступеньки, во двор. По-видимому, жена кази стирала белье, так как, открывая дверь, молодой человек предупредил:
      - Ханум, уйди, человек идет.
      В одном углу двора стояло глиняное корыто, возле которого кучей лежало мокрое белье; грязная мыльная вода, вылитая после стирки, текла по двору и образовала у самых ворот большую лужу. Строго говоря, это был даже не двор, так как, кроме четырех стен, тут ничего более не было; шириной двор был не более десяти, а длиной около пятнадцати шагов; у левой стены были сложены сырые кирпичи, вот и все. Вероятно, это был задний двор кази, так как в этом городе нет дома, который бы не имел садика. Так или иначе, если у кази и был еще садик, Худаяр-бек, кроме этого заднего двора, ничего не видел.
      Оставив Худаяр-бека во дворе, молодой человек скрылся в узком проходе. Через некоторое время в том же проходе появился согбенный старик. Левая рука была у него в кармане, а правой он защищал глаза от солнца.
      - Что тебе надо, братец? - спросил старик, подойдя к Худаяр-беку.
      - Дядя, мне надо видеть кази-агу. Дело у меня к нему.
      - Откуда ты, дружище?
      - Я староста селения Данабаш - Худаяр-бек. Хочу видеть кази-агу.
      - А что это у тебя под мышкой, милый?
      - Это сахар, принес для кази-аги. У меня доброе дело одно, а сахар подсластит его.
      Старик тем же путем ушел обратно, а через несколько минут появился молодой человек и пальцем пригласил Худаяр-бека идти за ним. Пройдя по узкому проходу, Худаяр-бек вошел за своим провожатым в переднюю, где снял башмаки и шагнул в комнату.
      Войдя в комнату, Худаяр-бек остановился в удивлении, забыв даже поздороваться. Он удивился тому, что уже виденный им старик сидел у противоположной стены на тюфячке. Конечно, он сразу догадался, что этот старик и есть сам кази.
      Кази с первого взгляда понял, что гость его не из смышленных, поэтому не только не обиделся на него за то, что тот не поздоровался при входе в комнату, но сам встал и, приветствовав гостя, показал ему место рядом с собой.
      Худаяр-бек почтительно ответил на приветствие и, пройдя в конец комнаты, сел и поставил перед собой принесенную сахарную головку. Комната кази была большая, выбеленная, с высоким потолком. Она имела по стенам тридцать семь ниш и выступов, и все они были заняты чем-нибудь: на выступах была расставлена всевозможная фаянсовая посуда, а в нишах стояло несколько самоваров, сундучок, кальян, около пяти головок русского сахара и всякая мелочь. Примерно десять ниш были заняты связками белья и одежды, в двух нишах лежали разные книги. Пол был покрыт дорогими коврами. У одной из стен комнаты стояли три больших железных сундука, на которых сложены были тканые и войлочные ковры, паласы. У другой стены были сложены завернутые в ситцевые простыни постели. Кази сидел на бархатном тюфяке и опирался на пару громадных мутаков, сложенных друг на друга.
      Когда Худаяр-бек поставил сахарную головку на пол, кази повернулся к нему и сказал с улыбкой:
      - Для чего этот сахар, бек? В чем дело?
      - Кази-ага, у меня благое дело, - так же улыбаясь, ответил Худаяр-бек. Сахар я принес, чтобы подсластить беседу.
      - Да будет сладкой твоя жизнь, братец мой! Наверное, хочешь совершить кябин.
      - Нет, кази-ага, не кябин, а сийгу.
      - Очень хорошо, сийга еще лучше. Прекрасно, прекрасно! Да благословит аллах! А сийгу заключаешь для себя или для другого?
      - Нет, кази-ara, для себя, если только уладится это дело.
      Кази повернулся к двери, позвал слугу и приказал убрать сахар, приготовить кальян и подать чай. После этого снова обратился к Худаяр-беку.
      - Как ты сказал? Если дело уладится?
      - Да, кази-ага. Если вы сумеете как-нибудь устроить это дело, то заставите молиться за себя всю жизнь.
      - А что там устраивать? Дело простое. Прочитаешь молитву о сийге - и все тут.
      - Правильно изволите говорить, кази-ага, но ведь надо же, чтоб был представитель со стороны женщины.
      - Ну да, конечно. Я ведь не говорю, чтобы представителя не было. И представитель должен быть и свидетели. Как же можно совершать сийгу без представителя и без свидетелей?
      Худаяр-бек поник головой, подумал и тихо сказал:
      - Да, верно!
      - А где же твои свидетели и представитель? - спросил кази.
      - Пока что нет ни представителя, ни свидетелей. Посмотрим, как все это устроится. Кази был немало удивлен.
      - Так как же? У тебя нет ни представителя, ни свидетелей. Как же я могу совершить сийгу?
      - Да, кази-ага, верно, совершенно верно.
      - Клянусь аллахом, я ничего не могу понять из твоих слов. Если ты пришел совершить сийгу, то надо, чтобы женщина была представлена чем-нибудь, и я бы мог прочитать молитву о сийге. Если сейчас нет налицо представителя и свидетелей, то отложим дело до другого раза, когда будут и они, тогда совершим все честь по чести. Ну, а если есть какие-нибудь иные препятствия, то тебе об этом лучше знать.
      Услышав эти слова, Худаяр-бек снова задумался, потом посмотрел на дверь и, приблизив лицо к кази, сказал ему доверительно:
      - Кази-ага, правду сказать, есть одна помеха. От аллаха не скрыто и от тебя нечего скрывать...
      - Ну, ну, говори, послушаем. Конечно, от меня скрывать незачем.
      В это время открылась дверь и вошел слуга, неся на подносе два стакана чаю. Он поставил чай перед кази и Худаяр-беком. Кази сделал ему знак, чтобы тот вышел из комнаты. Когда слуга удалился, Худаяр-бек начал рассказывать тихим голосом:
      - Кази-ага, я вам скажу всю правду. В нашем селе есть одна вдова. Я давно задумал жениться на ней браком сийга, но она не соглашается. Не знаю, стращают ее, что ли. Не пойду, говорит, и конец. Вот я и пришел к вам рассказать об этом и попросить у вас совета. Быть может, вы поможете чем-нибудь.
      В этот момент в дверь просунулась голова маленькой девочки, которая открывала ворота Худаяр-беку.
      - Мама здесь? - спросила она.
      Кази прикрикнул на нее, и она мигом скрылась за дверью. Слуга принес и поставил перед кази кальян. Он хотел было задержаться в комнате, но кази опять знаком отослал его.
      - Итак, что же ты хочешь? - спросил кази, закуривая кальян.
      - Кази-ага, как хочешь поступи, но устрой мне это. Кази громко забулькал кальяном и, замотав головой, сказал с усмешкой:
      - Значит, если ты принес мне каких-нибудь два фунтика сахару, я должен насильно бросить женщину в твои объятия? Убирайся отсюда, наглец!
      В ответ на эти слова кази Худаяр-бек приподнялся и, подняв правую руку с оттопыренным указательным пальцем, сказал:
      - Слышишь, кази-ага? Клянусь аллахом, который создал нас, если ты устроишь мне это дело, я не откажусь голову сложить за тебя!
      - Твоя голова, братец, мне не нужна. Пусть сохранит ее аллах. Мне вот что надо, вот!..
      При этих словах кази поднял руку от пола на высоту большой сахарной головки и, внимательно глядя на Худаяр-бека, подержал ее в таком положении до тех пор, пока Худаяр-бек не выразил согласия.
      - И не думай, кази-ага, - сказал Худаяр-бек. - Я не из тех людей, которые бросают слова на ветер. Зачем мужчина носит папаху? Затем, чтобы его называли мужчиной. Если человек тут скажет одно, а выйдя за дверь, скажет другое, его нельзя назвать мужчиной. Ты хочешь получить одну головку сахару, я принесу тебе одиннадцать. Или денег у меня нет? Слава аллаху, у меня их достаточно, чтобы не краснеть перед такими господами, как ты. Ничуть не сомневайся. Худаяр-бек умолк.
      - Да не заставит тебя аллах краснеть перед кем-нибудь! - начал кази. - Я по лицу вижу человека. Я человек пожилой. Мне ведь лет восемьдесят, а то и больше, да и опыта я набрался немало. Взглянув на человека, я сразу угадываю, что он из себя представляет. Как только я увидел тебя, сразу понял, какой ты человек. Если бы я сомневался в тебе, то не стал бы так долго разговаривать с тобой. Слава аллаху, ты человек достойный, и я не поступлю с тобой так, чтобы потом чувствовать себя виноватым перед тобой. На что мне одиннадцать головок сахару? Если ты принесешь мне всего две головы сахару, одну голову я дам наколоть и раздать нуждающимся, а другую оставлю себе, разве только для того, чтобы подсластить дело, как ты сам выразился. Так что я приму от тебя только одну головку сахару, больше мне ничего не надо, я не жадный. Ну, конечно, если к головке сахару будет приложен еще и фунтик чаю, то возражать не стану.
      - Пожалуйста, кази-ага! С готовностью! Непременно, - заговорил Худаяр-бек. - Что еще прикажешь? Все исполню, только как ты мое дело устроишь?
      Кази, опустив голову, стал глубокомысленно перебирать четки. Затем со словами "о аллах" встал и, порывшись в нише с книгами, выбрал одну из них в черном переплете. Сел на место, нацепив очки и, открыв книгу, стал читать, беззвучно шевеля губами. Так прошло минут десять. Наконец, положив указательный палец левой руки на одну из страниц, кази повернул лицо к Худаяр-беку:
      - Знаешь ли, бек, задача весьма трудная. Такие случаи встречаются очень редко. Потому и читаю в книге, чтобы выяснить, как велит шариат поступать в таких случаях.
      Сказав это, кази снова углубился в чтение, наконец радостно закрыл книгу и положил ее перед собой.
      - С помощью аллаха я разрешу эту задачу, обязательно разрешу, очень даже легко разрешу. Итак, скажи, бек, когда принесешь сахар и чай?
      - Хоть сейчас, кази-ага, хочешь, сию минуту схожу принесу. Что мне стоит?
      - Вот и хорошо, мой милый. Пойдешь принесешь сахар и чай. Затем приведешь сюда трех-четырех крестьян из вашего села; только надо, чтобы все они были твоими друзьями. Один из них придет и скажет мне, что он сын той женщины и что она, то есть его мать, согласна выйти за тебя замуж и уполномочила его сказать это. Остальные крестьяне подтвердят. Вот и все. Тогда я прочту молитву о сийге, и дело будет сделано.
      - Кази-ага, это же совсем легко! Что там три-четыре крестьянина, я могу пригнать из нашего села хоть сотню. Спрашивай, что тебе угодно, и они скажут то, что надо. Кто посмеет ослушаться меня?
      С этими словами Худаяр-бек встал.
      - Пойду-ка поищу, кто из односельчан сейчас тут в городе. Когда Худаяр-бек уже собирался уйти, кази вернул его обратно.
      - Погоди-ка, бек, - сказал он. - У меня два наказа тебе. Во-первых, покупая чай и сахар, ты, конечно, заплатишь за это деньги. Не так ли? Эти деньги, надо полагать, ты не в поле нашел, а заработал в поте лица своего. Раз так, то по крайней мере отдай их за хороший товар. Времена теперь не те, всяк норовит надуть. Карапет-ага получил недавно хороший сахар, его называют сахар Бродского. Постарайся купить этот сахар. А что касается чая, то ты и сам сведущ, сумеешь купить.
      - Слушаюсь, - сказал Худаяр-бек и хотел уже выйти, как. кази снова остановил его.
      - Милый мой, я же сказал тебе, что у меня два наказа. Об одном я уже сказал, теперь выслушай и другой, тогда можешь идти.
      - Приказывай, кази-ага.
      - Второй мой наказ состоит в том, чтобы все это до нашей смерти осталось между нами.
      - Что ты, кази-ага? Ребенок я, что ли? Не считай меня за такого простофилю.
      - Выслушай, дай договорить. Итак, значит, это дело должно остаться в секрете...
      - В чем остаться, кази-ага?
      - Ну, должно остаться в тайне, никто о нем не должен знать. Люди, которых ты приведешь, должны быть настолько близки тебе, чтобы никому не выдали этой тайны. Ты не думай, что в этом деле есть какое-нибудь нарушение шариата. Нет! Дело в том, что подобные случаи очень редки, и если кто узнает об этом, может подумать, что мы нарушили шариат, Вот почему все, что мы здесь совершим, должно остаться между тобой, мной и свидетелями. Понял? Ну, теперь, можешь идти.
      - Слушаюсь и повинуюсь, кази-ага! Конечно, ты правильно изволишь говорить.
      Сказав это, Худаяр-бек вышел от кази и направился в город.
      Худаяр-бек, радостный и довольный, дошел до базарной мечети, спустился к речке, совершил предмолитвенное омовение, затем зашел в мечеть помолиться и после намаза вышел на базар. Пройдя по крытому базару, он отыскал указанную кази лавку Карапет-аги. За стойкой сидел тучный армянин и что-то писал. Оглядев все углы большой лавки, Худаяр-бек достал трубку и начал набивать ее. Карапет-ага положил ручку и стал удивленно наблюдать за покупателем. Набив трубку, Худаяр-бек подошел к стойке Карапет-аги, достал из-за пазухи кусочек трута и, протянув Карапет-аге, сказал:
      - Потрудись зажечь спичку, дать мне огня.
      - Ты что? - сердито отвечал Карапет-ага. - Тут тебе не кофейня. Убирайся к чертям, осел ты этакий! Вон отсюда!
      Произнося эти слова, Карапет-ага так зло оглядел Худаяр-бека, словно хотел выпрыгнуть из-за стойки и растерзать его.
      Оробевший Худаяр-бек попятился назад. Он был крайне озадачен суровым обращением Карапет-аги. Откуда было ему знать, что тот может не подать ему огня. У себя, в селении Данабаш, Худаяр-бек ни от кого не получал такого ответа. Кто бы там посмел, видя, что Худаяр-бек достает трубку, не зажечь трута и не поднести ему? Но что поделаешь?! Селение Данабаш осталось там, а здесь город.
      Худаяр-бек насупился, придал лицу обиженный вид и ответил Карапет-аге:
      - Зря ты кричишь, хозяин. Я не затем пришел, чтобы ограбить твою лавку, а за покупкой. Стало быть, напрасно ты кричишь на меня. Я пришел к тебе купить сахар.
      - Так что же, по-твоему, если ты пришел купить у меня полфунта сахара, то мне надо целовать тебе руки, что ли?
      Худаяр-бек высыпал табак из трубки обратно в кисет, воткнул трубку за пояс и сказал:
      - Прежде всего хозяин, ты узнай, кто я такой, а затем уж кричи на меня. Я не из тех, за кого ты -меня принимаешь, я не стану приходить и беспокоить тебя из-за полфунта сахара. Я староста селения Данабаш, Худаяр-бек, и не за полфунтом сахара пришел к тебе. Я пришел купить у тебя целую головку сахара, большую головку.