— Вы играете парикмахершу? — спросил он.

Та обернулась:

— Да… А я вас видела на втором спектакле. Вы журналист?

Михаил подтвердил, и девушка с любопытством спросила:

— Тут у нас говорят, что Оля Ватутина пропала. Это вы ее ищете?

— Уже не я, а милиция — Он присел и предложил девушке сесть рядом. Она поколебалась, потом осторожно расправила полосатое бумажное кимоно и села. Девушка постоянно ежи мала и разжимала руки, было видно, что она очень волнуется.

— Роль у меня маленькая, но вдруг что-то забуду, — пробормотала она, смущенно поглядывая на Михаила. — Вот будет позор! А я ужасно боюсь публики. На репетициях все помню, а вот на премьере чуть не влезла не вовремя… Поговорите со мной о чем-нибудь, ладно? Я, может, хоть немного отвлекусь.

— Пожалуйста, — согласился он. — Например, можем поговорить про вашу тезку, Олю Ватутину.

Она передернула узкими плечиками, отчего ворот слишком просторного кимоно поднялся до самых ушей.

Девушка раздраженно его поправила и бросила:

— Да ну. Не хочется о ней говорить.

— Почему же? Вы ее так не любили?

— А за что ее любить? — возмутилась девушка. — Ради бога, не думайте, что ее тут затравили. Это она всех презирала. Даже узнавать не хотела вне театра.

Она оживилась, забыла про свое волнение и ударилась в воспоминания. Оказалось, что однажды она случайно столкнулась с Олей Ватутиной, а та не пожелала даже кивнуть ей. Отсюда и пошла обида.

— Мир тесен, вот мы и встретились случайно… — рассказывала девушка. — Я готовлюсь поступать в институт, в школе учила немецкий. Но недостаточно знаю язык, вот и решила позаниматься частным образом. Мне говорили, что лучше идти не на курсы — там ко всем стандартный подход, а найти частного преподавателя. Позвонила по объявлению в бесплатной газете, договорилась… А это оказался Олин отец, представьте себе! Только я этого сперва не знала.

Она рассказала, что преподаватель немецкого со странной фамилией Бог жил неподалеку от театра, и это было очень удобно — она сразу после урока шла на репетицию.

Они прозанимались уже около двух недель, как вдруг девушка столкнулась с Олей.

— — Мы занимались, и тут я услышала, что кто-то отпирает дверь квартиры своими ключами. Виктор Эдуардович громко спросил, кто пришел, и ответила девушка. Она заглянула в комнату, и я узнала Олю. Поздоровалась с ней… А она, будто меня не расслышала, хлопнула дверью и больше не появлялась. Виктор Эдуардович даже извинился за ее поведение. Он интересовался, на самом ли деле мы знакомы, Я ответила, что мы встречались в театре. Он спросил, как она там занимается, и я сказала все как есть.

— А что именно? — напряженно поинтересовался.

Михаил.

— Ну, что способностей у нее особых нет, роли ей никакой не дали, а в массовке она играть отказалась… И что на репетиции ходит очень редко. Я сказала правду, потому что… — Девушка на миг запнулась, поправила прическу,: хотя в том не было никакой нужды, и несколько смущенно закончила:

— Ну, потому что разозлилась на нее. И вообще — зачем мне было врать?

На вопрос, когда произошла эта встреча, «парикмахерша» ответила, что это случилось в конце апреля. Тогда Оля Ватутина совсем перестала появляться в театре, ребята даже имя ее стали забывать. Девушка все еще смущенно заметила, что вовсе не хотела отомстить Ольге, просто так получилось. Да, кроме того, Виктор Эдуардович вовсе не расстроился. Так ей показалось.

— Он сразу предложил продолжить занятие, и это очень порядочно с его стороны, — сказала она. — Ведь оплата почасовая, так что отвлекаться на посторонние предметы мне совсем невыгодно. Кстати, который час?

Михаил показал ей циферблат своих часов. «Парикмахерша» ойкнула и вспорхнула с кресла:

— Начинаем через десять минут! Извините, мне пора!

Он не удерживал ее — было ясно, что девушка чистосердечно рассказала все, что смогла. «Но каков этот господин Бог! — изумленно думал Михаил. — Значит, он почти месяц знал, что дочь не ходит на занятия студии, и все же… Ну, пусть она ему не дочь, а падчерица, но все равно не чужая! А он держался так, будто ему безразлично, где она пропадает… Мать не знала, что Ольга не посещает студию. И Милена не знала. Отчим молчал… Почему? Уж он-то должен был понять, что никакой премьеры у Ольги нет — ни премьеры, ни генеральной репетиции накануне… И все-таки отпустил дочь на двое суток — неизвестно куда… Хотя почему неизвестно? Возможно, он-то знал, куда она собралась?!»

Михаил вскочил и направился к выходу, совершенно забыв о статье и об Ирине. Но ему преградил путь поток лицеистов. Они уже давно скапливались у входа в зал, и теперь прорваться сквозь их шумную толпу не было никакой возможности. Михаил встал у стены, чтобы не мешать ребятам войти в зал. Он так ушел в мысли об Ольге и ее загадочном отчиме, что совсем забыл о своих страхах — увидеть дочь, столкнуться с ней лицом к лицу. И когда он все-таки увидел Дашку — толпа бросила девочку прямо к нему, — Михаил остолбенел.

Рыжая челка до бровей, испуганные светлые глаза, голубой джинсовый костюм, бисерное колье на тонкой шее — все такое знакомое и уже непривычное. Она увидела отца и приоткрыла рот. С ее плеча свалился рюкзачок и повис у нее на локте, потом большой зеленой жабой шлепнулся на пол. В следующий миг его кто-то пнул, Дашка очнулась, побежала поднимать рюкзак, толкнула кого-то локтем, огрызнулась и, не глядя больше не отца, прошла дальше в зал и уселась в одном из последних рядов. Он больше не видел ее от двери сквозь толпу школьников. Михаил почувствовал, как его обдает горячей волной. Какова! Ни словечка! А сам-то он?! Мог бы хоть поздороваться!

Он с трудом вырвался из зала и сбежал — иначе, как побегом, это трудно было назвать. Опомнился только за оградой лицея, достал сигарету, уставился на бумажную афишку, извещавшую о спектакле… «Она расскажет матери…» — вертелось у него в голове. И эта мысль мучила его, как будто он и впрямь боялся бывшей жены. А собственно, почему?

Он женился по любви — безрассудно, не имея ни образования, ни собственной квартиры, сразу после армии…

Тогда все казалось проще. Не было квартиры — работай, и тебе ее дадут. Образование — бесплатно, почти любое. И Люба тогда тоже была проще. Может, у нее и были уже какие-то повышенные запросы… Но скорее всего, она просто не знала толком, чего ей желать. В основном она хотела, чтобы было «не хуже, чем у людей», а уж этот уровень он ей с грехом пополам обеспечивал… И ему казалось, что все идет хорошо. Они были красивой парой и познакомились тоже красиво — на шахматном турнире, во время поединка Михаил тогда разбил ее наголову, и она заглядывала ему в рот.

Да, как ни странно, она любила, чтобы ее побеждали. А он-то считал, что самое главное — равенство. Его радовало все, что подчеркивало это равенство и сходство между ними.

Вкусы и привычки у них во многом сходились, даже дни рождения они отмечали в одном месяце — июле. Только она в самом конце, а он — в самом начале. Уже в последние годы, перед тем как развестись, жена стала донимать его гороскопами. В частности, почти серьезно сообщила, что он — Рак, она — Лев и друг другу они не подходят. Ей, видите ли, был нужен муж-лидер, которого бы она слушалась. А он — рохля, тихоня… Михаил не принимал этих заявлений всерьез. Когда они поженились, про гороскопы никто и не слышал, а мало ли счастливых пар создавалось? И в конце концов, разве они были несчастливы?

— Да, — заявила она как-то этой зимой, когда он задал ей этот вопрос. — Я никогда не была с тобой счастлива. Ну, может, в самом начале, — добавила она, увидев его недоверчивый взгляд.

Она могла выдумывать что угодно, искать себе оправдания в гороскопах, вспоминать давно забытые размолвки, все его мелкие и крупные провинности… Но в сущности, уходила она только по одной причине — он ей надоел.

Сознавать это было настолько унизительно, что Михаил долго в это не верил. Она-то ему не надоела! В конце концов, жена почти убедила его в том, что он серый, скучный, неинтересный… Михаил видел, кого она сочла ярким, интересным и увлекательным. Видел из окна своей квартиры, как Люба садилась к нему в машину. Такие сцены стали обыденными и продолжались всю зиму, пока она окончательно не ушла… Ничего особенного ни в этом человеке, ни в его машине не было. И он далеко не супермен, и машина — не иномарка. Михаил даже разглядел у Любиного поклонника намечающуюся лысину — со второго этажа это было хорошо видно. Он возненавидел наглого соперника лютой ненавистью, даже хотел убить. Несколько недель он ходил с этой мыслью, и она мало-помалу становилась все реальнее. Он убьет его, подкараулит где-нибудь в глухом переулке, все ему выскажет и убьет. Михаил даже всерьез поверил, что способен на убийство, и в его снах появился новый кошмарный мотив — его хватают, заламывают ему руки и волокут в тюрьму. А он счастлив — ведь соперник убит и Любе некуда идти.

Когда жена ушла окончательно, Михаил разом оставил мысли о мести. И в этот миг испытал огромное облегчение, будто избежал опасности. В самом деле, теперь не имело смысла убивать соперника — он больше не приезжал подокна, не сигналил, Михаилу не приходилось, сжав зубы, смотреть на то, как жена пересекает улицу и садится в эту проклятую «Волгу»… Кончились эти унизительные сцены, это бесконечное ожидание развязки. Реальность оказалась не такой ужасной, как он воображал. Все это можно было вытерпеть. И как ни удивительно, ревности он тоже не испытывал. У него остался только страх за дочь.

Как она там? Быть может, ей там плохо, ее обижают?

— Иннокентий заботится о Даше, как о родной, — отрезала Люба во время последнего телефонного разговора. — Между прочим, на лето отправляет ее со мной на Кипр. На двадцать дней! И это несмотря на кризис! Ты хотя бы можешь понять, что у девочки впервые все, как у людей?! Конечно, по-твоему, без этого можно было обойтись!

Но если уж на то пошло, можно обойтись и без холодильника, и без телефона…

И пошла, и пошла… Кладя трубку, он даже почувствовал что-то похожее на радость. Освободился, больше ему не слушать этих нотаций! И тут же навалилась тоска — в конце концов, он мог бы заработать и на Кипр… Неужели из-за такой Дряни надо было все ломать?!

…Он бросил сигарету. «Ну и пусть расскажет матери, что я тут был, — злорадно подумал Михаил. — Пусть Люба забеспокоится, она ведь так боится, что мы начнем общаться! Не все же мне мучиться в одиночку, пусть она тоже понервничает!»

Михаил зашел в телефонную будку, достал карточку.

Она была почти полностью использована, но на короткий разговор должно было хватить.

К телефону на этот раз подошел мужчина. Михаил напористо поздоровался, сказал, что его дочери нужны частные уроки немецкого. Тот замялся, ответил, что сейчас у него достаточно учеников… Михаил настаивал — хотя бы раз в неделю! В удобное для вас время! Когда на карточке оставалась всего пара единиц, Виктор Эдуардович сдался и назвал свой адрес. Михаил договорился, что подъедет к нему прямо сейчас и они побеседуют об условиях.

Яркий спортивный костюм и кроссовки — преподаватель немецкого будто на пробежку собрался. Только оказавшись с ним лицом к лицу, Михаил понял, до чего же тот высокий — не меньше ста девяноста сантиметров. Виктор Эдуардович открыл дверь сам. По-видимому, больше никого дома не было, и Михаил обрадовался — ему хотелось поговорить без свидетелей. На то, что хозяин его узнает, он не рассчитывал — они виделись мельком, в темном дворе и почти не разглядели друг друга.

— Подождите пять минут, — сказал ему хозяин, проводя гостя в большую комнату, со всех сторон уставленную книжными стеллажами. — Я сейчас освобожусь.

Михаил сел в предложенное скрипучее кресло, бросил взгляд на мальчишку лет шестнадцати, по-видимому ученика. Тот сидел за письменным столом с видом усталого идиотизма на лице. Виктор Эдуардович подсел к нему и приказал продолжать разбор предложения. Мальчишка посмотрел на часы, поерзал и принялся тянуть слово за словом.

Ему явно не терпелось вырваться из этой мрачноватой комнаты с низкими потолками — за окном сиял майский день…

Этого ученика явно привели сюда беспокойные родители, ему самому язык был до лампочки. Наконец положенное время истекло. Мальчишка бойко попрощался, причем выражение идиотизма разом исчезло. Теперь это был вполне симпатичный паренек с живым взглядом. Проводив его, Виктор Эдуардович обратился к посетителю:

— У вас дочка в каком классе?

— Ну, она уже школу закончила. — Михаил тщательно обдумал свою легенду по пути сюда. — Готовится поступать, а язык учила спустя рукава.

— В общем, как все, — пробормотал Виктор Эдуардович. Его явно утомил нерадивый ученик.

Михаил легко согласился, что в обыкновенных школах без языкового уклона никто особо не учит иностранные языки. Да там часто и преподавателей не хватает. До первого провала при поступлении в институт этим предметом не интересуются.

— А откуда у вас мой телефон? — поинтересовался Виктор Эдуардович.

— Моя дочка получила его от подружки. Она у вас занимается. Может, припомните? Ее зовут Оля. Она еще ходит в одну театральную студию с вашей старшей дочерью.

Он даже не вздрогнул, этот белобрысый великан с младенчески-розовым цветом лица. Только посмотрел на посетителя внимательней, чем прежде.

— Помню, как же, — сказал он после короткой паузы. — А в какой вуз собирается поступать ваша дочка? Не в иняз, надеюсь? Тут я никакой гарантии не дам, если у нее знания слабые. Мы просто не успеем подготовиться за полтора месяца.

Михаил заверил его, что девочка будет поступать в педагогический институт.

— Хотя мечтает о театральном, — заметил он. — Она ведь тоже посещает эту студию. Вы не были на премьере?

Весьма интересный спектакль.

Виктор Эдуардович покачал головой:

— У меня почти каждый день расписан. Некогда было пойти. Кстати, о времени Вас устроит, если занятия будут проводиться утром? С девяти до одиннадцати? У меня есть свободные «окна» в пятницу и субботу. Другого времени пока нет.

— Меня-то любое время устроит. — Михаила начало раздражать упорство, с которым хозяин переводил разговор на безопасную тему. — Главное, чтобы дочка действительно ходила к вам.

Белесые брови Виктора Эдуардовича — того же пшеничного оттенка, что у Милены, — поползли наверх:

— То есть как это?

— Ну, знаете, дети часто что-то скрывают. Например, моя дочка внушила мне, что посещает эту театральную студию чуть не каждый день. А ходила туда раз в неделю. Остальное время проводила как ей заблагорассудится. Ваша-то дочка исправно занимается?

Тот удивленно посмотрел на визитера, секунду помедлил и склонил голову. Это можно было понять как подтверждение. Затем Виктор Эдуардович выудил из стопки бумаг на столе разграфленный лист картона и нашел свободную клетку:

— Значит, я запишу вас на утро. Может, потом освободится более удобное время. Оплата почасовая, пять долларов в час. Вас устроит?

«Ну, железобетон! — разозлился Михаил. — Интересно, милиции он тоже ничего не рассказал?» И пошел в атаку — он был слишком раздражен, чтобы и далее соблюдать маскировку — Я слышал, ваша дочь пропала. Она еще не вернулась?

Теперь он явственно увидел, как хозяин вздрогнул.

Виктор Эдуардович рассчитанно-медленно положил на место график и повернулся к Михаилу:

— А почему вас это волнует? Нет, не вернулась. Послушайте, почему мне ваше лицо знакомо?

— Мы с вами как-то виделись. — И Михаил напомнил ему обстоятельства, при которых состоялась их встреча.

— Вот я и думаю, что-то странные вопросы вы задаете, — пробормотал хозяин. — Что ж, и дочки, наверное, у вас нет?

— Есть. Только она учит французский.

Тот меланхолично кивнул:

— Понятно, понятно Вы просто искали предлог, чтобы сюда попасть. Скажите, почему вас так интересует моя дочь?

— Ну, прежде всего, она вам не совсем дочь, — отрезал Михаил. Он уже совсем перестал церемониться с этим человеком. Редко кому удавалось вызвать у него такую антипатию. — А потом.. Разве не удивительно, что я — чужой человек — интересуюсь ее судьбой больше, чем вы?

— Ас чего вы взяли, что я ею не интересуюсь?

Глаза у Виктора Эдуардовича совсем выцвели — то ли от гнева, то ли от волнения. Михаил видел — тот сдерживается изо всех сил. Эта мощная фигура производила внушительное впечатление, от нее исходила сжатая, как пружина, угроза. И все же он продолжал:

— Вы уже с конца апреля знали, что ваша падчерица не посещает занятий в театре. Вы знали, что никакой роли она не получила, что не будет участвовать в пьесе. И спокойно разрешили ей уйти из дома на двое с лишним суток!

Вы-то знали, куда она уходит? Ведь не в театр?

— Ну, предположим, что не в театр, — сдержанно ответил тот.

— Куда в таком случае?

— Предположим, что вас это никак не касается. — Великан вплотную подошел к Михаилу, и тот почувствовал резкий запах пота и дешевого дезодоранта, исходивший от него. — Оставьте в покое мою семью!

— Почему вы скрыли от жены, что Ольга не посещает театр? — Михаил еле сдерживался, чтобы не заорать.

В эту минуту он просто ненавидел этого человека. И его, и того, другого… Ведь у его дочери тоже появился отчим!

Наверняка ничем не лучше этого типа! И он бросил ему в лицо — Вы-то Ольге не родной, но мать не отпустила бы дочь бог знает куда!

Виктор Эдуардович странно. Кривовато усмехнулся и неожиданно иронично заметил:

— Как раз Бог и не знает, куда она отправилась. Оля мне не докладывала. И почему вы решили, что она отпрашивалась именно у меня? Я узнал об этом последним, когда она успела уйти. Конечно, мог бы сказать жене правду, но… — И совершенно мирно заключил:

— Но вы же понимаете, что иногда правду сказать нельзя? Я думал, что Оля вернется в срок, и не хотел волновать жену понапрасну. А что касается самой Оли… Зря вы считаете ее таким уж ребенком. Я тоже когда-то так думал, пока не обжегся.

В дверь коротко позвонили, затем в замке повернулся ключ. Виктор Эдуардович крикнул:

— Алла, иди сюда, у нас гость!

Женщина заглянула в комнату и, увидев Михаила, воскликнула:

— Нашли?!

— Нет, — оборвал ее муж. — Это насчет объявления в газете, помнишь, ты мне говорила? Я думаю, больше тянуть не стоит. Нужно опубликовать ее фотографию.

Алла молча смотрела на мужчин, слабо покачивая головой. Секундное оживление прошло, и теперь ее взгляд стал загнанным и пустым. Она сильно изменилась за то время, пока Михаил ее не видел.

— Оля ушла из дома неделю назад, — сказала она, наконец. — Не звонила пять дней. Позвонить она могла бы, верно? Ведь первые два дня она звонила. Но теперь она не может… Я чувствую, что не может…

— Поставь чай, — приказал ей муж. Но женщина все так же монотонно продолжала говорить, будто не услышала его:

— С ней что-то случилось. Не верю, что она жива. Этот велосипед… Она бы не бросила его. Ни за что. На нее напали. Мы слишком поздно начали искать. Я думаю, ее уже нет…