- Ревность? Да они могли ревновать только друг друга, точнее. Роман вообще, по-моему, не Умел этого делать, а Марина... Она, как бы ни ревновала, не могла причинить ему никакого зла, потому что очень его любила.
      Кусяшкин, казалось, говорил вполне искренно.
      - Я имею в виду, что это могла быть женщина, - попробовал подсказать Василий. Кусяшкин не понял:
      - Женщина? Какая?
      - С которой Гарцева что-то связывало.
      - Нет, что вы. Таких женщин у него не было, - отмахнулся Кусяшкин. .
      - Вам знакома фамилия Мальцева?
      - Да. - Тут Кусяшкин впервые слабо улыбнулся. - Выбросьте это из головы. Я догадываюсь, кто вам это сказал. Но это бред.
      - И все же, что вы о ней знаете?
      - Смешная девчонка, то есть ей уже за тридцать, но маленькая собачка до старости щенок. Она засиделась не в своем возрасте и ведет себя как семнадцатилетняя. И с Романом у них не было ничего серьезного, так, развлекал очки.
      - Но, согласитесь, странно - развлекалочки накануне свадьбы.
      - Странно? Ничуть. У них нравы более чем свободные. К тому же для Романа эта свадьба была скорее вынужденной, и он-то от любви не сгорал. Там и Оле место могло найтись, и много еще кому.
      - "У них" - вы имели в виду Дом творчества молодежи? - уточнил Василий.
      - Нет, я имел в виду пионерский штаб, - покачал головой Кусяшкин.
      - Это, насколько я понимаю, одно и то же, - блеснул Василий своей осведомленностью.
      - Да? Я это местечко знаю как "штаб". Да, тогда я их имел в виду.
      - И что же там за нравы?
      - Подробностей я не знаю, но это что-то вроде корабля, потерпевшего крушение и выброшенного на необитаемый остров. И неважно, сколько выжило пятьдесят человек или трое. Главное, что больше двух. Тогда человеческие драмы неизбежны. Женщина, если она одна, будет уходить от одного к другому или жить будет с одним и изменять ему. Ну, все, что положено. Страсти те же, страдания те же. Они ведут себя так, как будто вокруг их штаба - выжженная пустыня. Отбегут на пять метров в сторону, на работу там или домой, и опять в штаб.
      - И что они там делают?
      - Ничего. 'За жизнь разговаривают, пьют много. Девушек отбивают друг у друга. Все как в жизни, только в очень замкнутом пространстве и в рамках очень ограниченного коллектива.
      - Но дружбы и любови на стороне все же бывают?
      - Бывают. Они странные ребята, но не сумасшедшие. Бывают, но не поощряются, - Кусяшкин грустно усмехнулся.
      - Кем не поощряются?
      - Всеми.
      - Однако болезни они со стороны все же приносят, - злорадно заметил сыщик.
      - Болезни? Вот эти самые? Правда? Не знал.
      -Теперь несколько вопросов о Марине Грушиной. - Василий придал лицу приличествующее случаю печальное выражение. Что касается Кусяшкина, то у него такое выражение было с самого начала разговора.
      - Пожалуйста.
      - Врач в больнице сказал, что вы часто звонили, справлялись о ее самочувствии.
      -Да.
      - Когда он вам сообщил, что ей стало лучше и что она приходит в себя? Василий достал блокнот и приготовился записывать.
      - Утром того дня, когда ее убили.
      - А вы кому-нибудь говорили об этом?
      - Да, своей секретарше Алисе. Я обрадовался, вышел в приемную, сказал, что, слава богу, Марина выздоравливает.
      - Вы просто сказали, что ей лучше, или повторили все то же, что сказал врач?
      - Кажется, повторил. Алиса, она, знаете, такой человек, что не может удовлетвориться короткой информацией. Все равно она задаст еще сорок восемь вопросов. А какое это имеет значение? - Кусяшкин слегка встревожился.
      - Грушина была отравлена незадолго до нашего приезда. Как вы понимаете, мы ехали за показаниями. Логично предположить, что кто-то не хотел, чтобы она нам что-то рассказала. Если мы установим, кто знал о том, что мы приедем...
      - Да все! Надо знать Алису. Если хочешь, чтобы в курсе была вся фирма, скажи ей, и успех обеспечен.
      - Вы и про милицию ей сказали? - спросил Василий.
      - Сказал.
      - Зачем?
      - Сказал, что мне разрешат ее навестить только после вас. Так что круг тех, кто владел этой информацией, слишком широк для того, чтобы кого-то заподозрить.
      - Но, в любом случае, это служащие фирмы? .
      - Вероятно. Хотя на фирме у Марины даже знакомых не было. Она приходила к Роману пару раз, пару раз участвовала в наших офисных застольях... И - все.
      - Может быть, она что-то знала о его делах на фирме?
      - Нет. Он и сам в последнее время не очень хорошо знал об этих делах. Кусяшкин презрительно скривился, а старший оперуполномоченный взял себе на заметку, что фигурант не скрывает своего плохого отношения к компаньону.
      - Тогда почему же информация о выздоровлении Грушиной была так интересна для ваших служащих?
      - Потому что она - невеста хозяина. И мое к ней... - Кусяшкин замялся, - особое отношение тоже не было ни для кого .секретом. В женском коллективе все обсуждается. Не потому, что это кому-то жизненно важно, а потому, что интересно. Потому что - вона оно как!
      - Что вы называете особым отношением? - уточнил сыщик.
      - Я ее любил.
      - И ваш компаньон знал об этом?
      - Роман? Знал.
      - И... как же?
      - Был очень щедр. Говорил: "Старик, бери, мне не жалко, с ней только договорись".
      - Не договорились, судя по всему?
      - Не успел.
      - Плохо.
      - Очень плохо.
      - Плохо потому, что... каждый, боюсь, может сказать, что у вас были причины недолюбливать Гарцева.
      - Я не боюсь.
      - Но причины были?
      - Были.
      - А как на фирме относились к Гарцеву?
      - Нормально. Спокойно. Как к уходящему начальнику. Переориентировались на меня.
      - Вернемся теперь к началу. Кто мог знать, что Гарцев находился у вас в квартире в тот день?
      Василию показалось, что вопрос Кусяшкину не понравился. Он занервничал:
      --Да кто угодно!
      - Вы полагаете вероятным, что он стал бы распространяться о свидании с любовницей накануне свадьбы? - усомнился Василий.
      - Да, маловероятно.
      - Вы никому об этом не говорили?
      - Никому, - ответил Кусяшкин, но как-то не очень уверенно.
      Василий достал из портфеля фотографию Сани и показал ее собеседнику:
      - Вам знакома эта женщина?
      - Нет. Кто это?
      Кусяшкин по-прежнему был спокоен. "Впрочем, - решил оперуполномоченный, - если даже он как-то причастен к исчезновению Сани, весьма вероятно, что он ее не видел. Не сам же он, действительно, за ней гонялся? Нанял кого-нибудь".
      - Это наша помощница. Она пропала после посещения вашей фирмы.
      - Найдется, - сказал Кусяшкин вяло. Было видно, что он готов разговаривать об убийствах Гарцева и Грушиной; о том, что у него болит, а чужие пропавшие женщины его интересуют мало.
      В целом Василию Иван Иванович Кусяшкин понравился. Спокойный, неглупый. Видно, что все произошедшее его очень расстроило. Впрочем, убийства мало кого радуют, и многие убийцы, которых доводилось ловить капитану, очень даже печалились как до раскрытия преступления, так и после.
      "Но где же все-таки Саня?" - думал Василий. Среди трупов никого с похожими приметами нет. Среди "бессознательных" - тоже. Он пытался утешать себя тем, что она просто уехала куда-нибудь, как она это любит, но в управлении его ждал очередной сюрприз. Как и следовало ожидать - неприятный. Более того жуткий. И Василию уже ничего не оставалось, кроме как заявить Саню в розыск.
      Глава 17 ИРИНА Два года назад
      Прославленный конфликт отцов и детей не может идти ни в какое сравнение с главным и самым болезненным конфликтом нашего времени: жен, которые хотят детей, и мужей, которые их не хотят.
      Ирина дважды самостоятельно разрешала этот конфликт в рамках одной отдельно взятой семьи. Но всегда это было только локальной временной победой. Как нельзя утолить голод раз и навсегда, так нельзя было справиться с Иваном и его отношением к любимому занятию своей жены. Пожалуй, Ирину могла устроить только безоговорочная капитуляция, а именно, если бы Иван сказал однажды: "Хочешь ребенка? Рожай, конечно. Двух? Пожалуйста. Рожай сколько хочешь. А я тебе всегда помогу". Еще очень было бы хорошо, если бы он иногда мечтательно закатывал глаза и говорил: "Хорошо бы родилась девочка, такая, как ты". Еще бы хотелось безумной бешеной радости по поводу рождения каждого ребенка; хотелось бы стояния под окнами роддома, бессонной ночи после того, как начались схватки, бесконечных звонков в справочную роддома и бурной пьянки, когда в справочной сообщат, что "девочка, рост 51, вес 3,200".
      В жизни все было не так. Иван упирался, отказывался, сопротивлялся, приходил в ярость, когда она начинала настаивать. В результате все ее беременности были якобы случайными, но, бог мой, только ей одной известно, как трудно было его обмануть! Он любил детей, никто не спорит, но любовь его была пропорциональна его привязанности. Ребенок рос, и чем больше Иван с ним общался, тем больше любил. Оба раза, когда она рожала, он, отвезя ее в роддом, спокойно ложился спать и даже не пытался скрыть от нее этого. Под окнами не бродил, завозил передачу и сразу уезжал.
      - Вань, а как же ТЫ мог заснуть? - спросила она у него после рождения Лизы.
      - Ну, с этим у меня никогда проблем не было, - ответил он, - ты же знаешь, я и стоя могу спать. К тому же утром в университет. Он даже не понимал, что она имеет в виду. Обиды копились, нарастали и временами выливались в жуткое раздражение. После очередной дискуссии на тему "А не завести ли нам третьего ребенка?" ее начинало раздражать все - как он ходит, сидит, пьет чай, не вынимая ложечки из чашки. Особенно, как шумит по утрам. Если он встал, то и ей приходилось, потому что производимые им шумовые эффекты со сном несовместимы. Непременно будет хлопать дверями, шуршать чем-то в спальне, кашлять, греметь посудой. И уронит, обязательно что-нибудь уронит.
      Раздражение проходило, но обиды оставались. Самой большой обидой была его реакция на две ее неудачные беременности. Первый раз, Алеше тогда было четыре года, она опять ухитрилась забеременеть, Иван опять, разумеется, рвал и метал, даже ушел из дома на пару месяцев, но вернулся, как миленький, когда срок был уже достаточно большой и об аборте разговаривать стало бессмысленно. Она сама виновата - полезла за чем-то на антресоли и упала со стремянки. Кровотечение было сильным, и врачи даже слушать ее не захотели: "Зачем вам рисковать, родите в другой раз". Он навещал ее в больнице, жалел, утешал, но весь так и светился от радости. Вторая история была еще хуже - выкидыш безо всяких видимых причин, и срок был большой - почти шесть месяцев. Ирина успела уже накупить детских шмоточек, игрушек, и все разговоры в доме крутились вокруг предстоящего появления малыша. И опять он обрадовался! У Ирины было чувство, как будто он пляшет на похоронах. Этот нерожденный ребенок благодаря бесчисленным разговорам о нем уже стал членом их семьи, как же можно так относиться к такому горю?!
      Ни разу Ирине даже в голову не пришло, что она в чем-то не права. В чем, хотелось бы спросить? Он, что ли, рожает? Кормит? Не спит ночами? Глупости. Ему-то что?
      Вот мама реагировала на появление внуков правильно. Она просто с ума по ним сходила. И вполне понимала устремления Ирины. Она сама всегда хотела много детей, а не получилось. Отец пил, жили трудно, в тесноте.
      Что может быть приятнее маленького ребенка? Эти пяточки, эти попки, маленькие дети так вкусно пахнут. Да никакая работа, ничто вообще этого не заменит. Иван все время говорил: "Чтобы освободиться от своих маниакальных мыслей о беспрерывном деторождении, займись чем-нибудь". Да чем бы ни заниматься, такой радости это все равно не принесет. К тому же дети играют важнейшую социальную роль: они укрепляют семью и привязывают мужика к дому. И отношения в семье лучше, потому что жена при деле, жизни радуется.
      В последние полтора года, прошедшие после развода, мама об Иване даже слышать не хотела. Ее всю переворачивало, когда старшие дети вспоминали папу. "При мне чтоб не было разговоров о нем!" Резковато, но понять можно: мама человек простой, современными нравами не испорченный. "Женились - живите" таков был ее семейный девиз, а уж если дети...
      Ирина поняла, что беременна, через неделю после того, как Иван застукал ее с Геной. Но, разумеется, ни о каком Гене ни маме, ни детям она ничего не сказала.
      Как можно уйти от беременной жены, мать Ирины не могла бы понять ни при каких условиях. Ни понять, ни простить. Так мог поступить только отъявленный мерзавец.
      Однако, ведомая прежде всего заботой о детях, она ему позвонила.
      - Извини, теща, - сказал Иван, - я к этой беременности отношения не имею.
      - А кто же имеет?! Пушкин?
      - Может, и Пушкин, это ты у своей дочери спроси, как его фамилия.
      - А почему же ты так уверен?
      - Потому что, теща, как бы это тебе сказать, у твоей дочери завелся возлюбленный, и именно его она использовала для рождения своего последнего ребенка. То есть, может, и не последнего, если брать в расчет ее нездоровую страсть к маленьким детям. Крайнего.
      - Это правда, Ириша? - спросила мама. Ирина, разумеется, все отрицала:
      - Врет он, мам.
      Кому верила мама? Тут и вопроса не было.
      Мама готова была его простить, если покается и вернется.
      Идея экспертизы по установлению отцовства, что смешно, принадлежала именно маме, а не Ивану. Где-то она про это прочитала, или кто-то ей рассказал, но она буквально загорелась.
      Дня не проходило, чтобы она Ирине этого не предлагала:
      - Пусть, пусть сделает. И поймет, кто он есть. Устыдится своих подозрений.
      Ирина отнекивалась, отказывалась, и тогда мама сама позвонила Ивану:
      - Сомневаешься? Вот, сделай анализ тогда. Сейчас делают.
      Он согласился. Спросил только:
      - Теща, твоя идея или Иркина?
      - Моя.
      - Ну я так и думал. И что же - она не отказывается?
      - Пока отказывается. Иван расхохотался:
      - Почему же?
      - Гордая она. Ты ее сильно обидел. Что ж ей, тебя уговаривать?
      Ирине пришлось нелегко. Объяснить маме действительную причину своего отказа было крайне сложно.
      - Нет и нет, - говорила она, - это унизительно. Все равно что он за мной шпионит, подсматривает, а я с этим соглашаюсь.
      - Ириша, у вас двое детей. Скоро будет трое. Раньше надо было обижаться на то, что он такой подозрительный, когда мужа себе выбирала. А теперь уж придется терпеть.
      Ирина попробовала зайти с другого бока:
      - В этих экспертизах бывают и ошибки. Ты представь, если они чего-то неправильно скажут, как мы тогда будем выкручиваться? Сейчас он хотя бы деньги дает, и немало.
      Мама вроде согласилась, а потому навела справки, повыясняла и опять взялась за уговоры:
      - Дело научное, все говорят, что абсолютно точное, ошибиться невозможно.
      Пришлось все маме рассказать. В принципе, мама с ней согласилась. Согласилась с тем, что Иван сам во всем виноват. Забросил ее совсем со своей работой, относился к ней без нежности, без внимания.
      - Ты же знаешь, мам, никакие романы не нужны, если с мужем все в порядке. А Гена - это просто от одиночества. Хочется, чтобы кто-то тебя любил.
      - А чей Павлик-то? - спросила мама.
      - Не знаю, - соврала Ирина, хотя сомнений у нее на этот счет не было никаких.
      - А как же ты будешь, если он все-таки настоит на своем?
      - Ну не силой же он Павлушу поволочет туда. Мое согласие всяко нужно. Я ему ребенка не дам.
      Ну так, так так. Больше дома разговоров об экспертизе не было. Мама, казалось, еще больше полюбила Павлика, Ирина однажды слышала ее причитания: "Сиротинушка ты моя". Иван подлецом быть не перестал, мама по-прежнему пресекала все разговоры о нем и обижалась на Лизу и Алешу, когда они ездили с ним встречаться.
      В результате Лиза забирала телефон в свою комнату, когда звонила отцу, и всегда чувствовала себя виноватой. Алеша был менее чувствителен, но на бабушкин гнев старался не нарываться. Если Иван звонил детям, а к телефону подходила теща, она просто бросала трубку. Назвать атмосферу в доме приятной язык как-то не поворачивался.
      К тому же - теснота. Ирина была убеждена, что им необходима более просторная квартира. Павлику уже нужна отдельная комната, старшим, понятно, тоже. И маме нужна. Она устает, не девочка уже. Четырехкомнатной квартиры явно не хватало. Иван вроде не возражал, но - после экспертизы.
      - Потерпи еще пару лет, - говорила мама, - Лиза замуж выйдет, ей-то он точно квартиру купит, вот и Павлику комната освободится.
      А вдруг не выйдет? Что же, ребенка из дому гнать? Ирина не знала, что делать, и все больше склонялась к мысли, что делать нечего. Хотя квартиру хотелось. И в новом доме. А Иван вдруг завелся - сам все время звонил, напоминал, спрашивал, когда поедем на экспертизу. Ирина начала всерьез бояться, что он не успокоится, пока не доведет дело до конца. Что-то надо делать, и срочно. Только - что?
      Глава 18 ИВАН
      Зачем он спустился к почтовому ящику? Иван не смог бы ответить на этот вопрос. Почувствовал что-то. И когда увидел там конверт, нисколько даже не удивился, хотя писем не получал уже... дай бог памяти, лет двадцать, не считая, конечно, деловой корреспонденции, приходящей на адрес фирмы. Конверт выглядел вполне мирно, по-домашнему - маленький, с маркой, но Иван был уверен, что внутри него какая-то гадость. И не ошибся. Письмо было такое:
      "Он жил еще четыре минуты".
      Ивану стало страшно.
      Он поднялся в квартиру, перечитал письмо еще раз и позвонил Рехвиашвили.
      - Ты хотел приехать, - сказал он, -- не передумал?
      - Что ты, конечно, еду, -- с готовностью отозвался Сергей.
      - Только... - Иван и сам удивлялся тому, как сильно испугался, Сережа, побыстрее, пожалуйста. Похоже, у нас неприятности.
      Второе письмо пришло на следующий день.
      Оно, так же, как и первое, являло собой образец лаконичности.
      "Добровольное признание облегчает участь".
      Упрекнуть Ивана в том, что он терялся в догадках, было невозможно. Догадок не было ни одной.
      Накануне они с Рехвиашвили строили всяческие предположения относительно первого загадочного послания, но так толком ничего и не придумали. Сергей, правда, твердил, как заведенный: "Ирка это, Ирка твоя...", но Иван не соглашался. И не потому даже, что она не столь затейлива, а потому, что зачем? Зачем ей его травить, зачем терроризировать?
      Третьего письма он ждал с нетерпением, переходящим в истерику, надеясь, что оно хоть что-нибудь прояснит. И - зря. Третье письмо было абсолютно в духе первых двух: "Адрес учреждения, где с нетерпением ждут вашего добровольного признания, - Петровка, 38".
      Четвертое письмо навеяло-таки кое-какие подозрения. Текст был такой: "Заявление в милицию советую начать так: "Я не хотел его убивать..." И дальше по памяти".
      "Шантаж? - подумал Иван. - Кто-то хочет денег, это так понятно. Но кто? И что он знает?"
      А может, и не шантаж, а провокация. Кто-то хочет посмотреть, что он будет делать. А действительно, что же делать? Вот что! Он сейчас всех удивит.
      И Иван позвонил капитану Коновалову. Тот приехал сразу, положил каждое письмо в отдельный целлофановый пакет и отбыл, горячо поблагодарив за доверие.
      После чего Иван позвонил Ирине. Не то чтобы он ее всерьез подозревал, просто слово "шантаж" у него ассоциировалось прежде всего с ней. Она - мастер этого дела, кроме того, всегда хочет денег, и много. Не исключено, что в ходе ведения боевых действий против Ивана она решила применить новую тактику и к всегдашнему нытью и угрозам добавила дружескую переписку с бывшим мужем.
      - Сегодня не получил от тебя письма и заволновался, - сказал Иван. Все ли в порядке?
      Ирина прореагировала на эту хорошо продуманную фразу странно, то есть не так, как того ожидал Иван.
      - В порядке? - возмущенно сказала она. - Как же! Все отлично! Лиза часами крутится перед зеркалом и ни о чем другом думать не хочет, Алеша хамит, у мамы - давление. Так что радуйся, все, как ты хотел.
      - За здоровье твоей мамы тоже я отвечаю?
      - А ты думаешь, она не переживает по поводу твоего странного поведения? Кстати, - Ирина наконец вспомнила, с чего Иван начал, - какие письма?
      - Дурацкие. Я отдаю тебе должное как стратегу, у тебя неоднократно получалось обводить меня вокруг пальца, но вынужден констатировать, этот твой маневр слабоват. Скажи просто, чего ты хочешь, а я подумаю, могу ли соответствовать.
      - Какие письма? Ты о чем?
      У Ивана был очень странный голос, как у сумасшедшего. "Это из-за нее, подумала Ирина, - ну конечно, как я не подумала".
      - Я понимаю, у тебя неприятности, но ты же знаешь, что я тут ни при чем, - в ее голосе появились нотки сострадания.
      - При чем "ни при чем"?
      - При том, что... ну, я имею в виду события последнего времени.
      - Какие?
      Чего он добивается? И зачем ей звонит? Видит бог, она хотела быть тактичной, но с ним разве получится.
      - Такие, что всех убивают.
      - Ладно. - Голос Ивана сразу стал безразличным и тусклым. - Пока. Пишите письма. Не Ирина. Похоже, не она. Тогда кто?
      Глава 19 АЛЕКСАНДРА
      Гуревич появился, как и обещал, вечером и окончательно отвратил от меня соседок по палате. Даже если бы он молчал всю дорогу, даже если бы он был при этом прилично одет, мне не на что было бы рассчитывать. Внешность моего коллеги говорила сама за себя. Ярко-рыжие патлы плюс ужасного вида борода и абсолютно безумные глаза, которыми он хищно сверкал во все стороны. Да, Гуревич мог напугать добропорядочных женщин с подорванным здоровьем и поломанными конечностями. К тому же и одет он был весьма экстравагантно, то есть как всегда: полосатые шорты, рубашка в цветочек, которую даже опытный эксперт не отличил бы от женского домашнего халата, плюс вельветовая жилетка с кистями. В палату он вошел со словами:
      - Э-э, уместным, думаю, будет поприветствовать присутствующих здесь дам, а также выразить свое соболезнование, нет, э-э, соболезнования.
      При этом он страшно вытянулся, как будто хотел почесать затылок о притолоку, и что-то такое сделал ногами, похоже, попытался завязать из них сложный морской узел. То есть я-то знала, что подобное переплетение задних конечностей означает попытку щелкнуть по-гусарски каблука-ми. Драные, раскисшие кроссовки Гуревича ввиду отсутствия на них каблуков помешали ему исполнить показательные выступления с должным блеском, зато тумбочка моей несчастной соседки, которая располагалась около двери, была сметена напрочь, а все то, что на тумбочке стояло и лежало, соответственно, более-менее ровно разлетелось по всей палате, на что Гуревич справедливо заметил:
      - Ах, экзистенциальное пространство полно излишеств.
      И, не сделав даже малейшей попытки устранить последствия своего яркого появления, уселся на мою кровать.
      - Подними, - прошипела я сквозь зубы. -И сходи за тряпкой в туалет.
      - Ах, оставь, - возразил этот гад, - в туалет я пока не хочу.
      Соседки в ужасе замерли и, казалось, боялись пошевелиться. Видимо, у них не было никакой уверенности, что это существо не опасно, и они готовы были пожертвовать любым количеством тумбочек, только бы он их не тронул.
      - Девушки, - между тем обратился он к ним, - о чем повествует нам карта анализов? Не тревожны ли симптомы? Не падает ли гемоглобин? Не растет ли сахар? Что, скажите мне, наконец мы лицезреем .на рентгеновских изображениях? И, наконец, как вы трактуете последние попытки исламских фундаменталистов сорвать процесс мирных переговоров между Ясиром Арафатом и Нетаньяху?
      Девушки, одной из которых было под восемьдесят, а другой - за семьдесят, выразительно молчали.
      - А у вас тут мило, очень мило, прямо прелестно, - не унимался Гуревич, - сестры милосердия, э-э, визуально очень и очень нежны. Даже не ожидал, что в преддверии постсоветской цивилизации существуют такие островки умиротворенной грусти.
      Я боялась одного: что пожилые женщины, не жалея поломанных конечностей, с криком о помощи бросятся из палаты. К счастью, старушек, похоже, парализовало.
      Вернувшись со шваброй, Гуревич кое-как подтер лужу из заначенного моей несчастной соседкой с обеда компота и загнал остатки сухофруктов ей под кровать. Похоже, поход за шваброй Удался -- Гуревича очень заинтересовал как женский туалет нашего второго травмированного отделения, так и его обитатели.
      -Там были, э-э, дамы, - сообщил он мне интимным шепотом, - и, кажется, они, э-э, не ожидали там увидеть джентльмена. Кстати, чем объясняется бинокулярное строение санузла? - спросил он, имея в виду, что в туалете два унитаза.
      - Когда джентльмен впирается в женский туалет, его не должно удивлять присутствие там женщин. Тебе не пришло в голову, что это неприлично? - сказала я. - Почему ты не зашел в служебный?
      - Ну я же не имею счастья здесь трудиться, - логично заметил он.
      Далее Гуревич сообщил мне последние редакционные новости, более всего наслаждаясь эффектом того переполоха, который возник по причине моей пропажи, то есть пропажи меня. Сказал, что "этот вопрос уже дошел до милиции" и что все встревожены не на шутку. Поклялся не выдать факт наличия меня на этом свете, с готовностью согласился поливать мамины цветы и получить белье из прачечной, а также оставить Синявскому прощальную записку. Горячо одобрил мое намерение поставить крест на затянувшемся романе с моим, как он идиотически выражался, "другом" и, по совместительству, вампиром и кровососом.
      - Подобная развязка, э-э, напрашивалась давно. Думаю, тебе мешал претворить ее в жизнь, э-э общегуманистический настрой. Но хорошо, что разум все же взял верх над... над... над немотивированным состраданием и пагубной привычкой.
      А что - прав, как ни странно. Синявский - это действительно моя пагубная привычка. Что-то вроде курения - и тянет, и противно одновременно.
      - Но у тебя в доме я же могу, э-э, встретить Синявского. Он мне... э-э, ничего?
      - Ничего. Он в командировке, не бойся, - утешила я осторожного Гуревича.
      В качестве гостинцев, которые положено приносить в больницы, Гуревич оставил мне две свои последние статьи, одна из которых называлась "Имидж как позитивная форма коррозии личности", а другая "Нетолерантный монолог", и удалился.
      - Что это было? - с ужасом спросила дежурная сестра, заглянув в нашу палату после его ухода.
      - А-а, так, - ответила я, стараясь быть предельно индифферентной.
      - Он еще придет? - допытывалась сестра. - Это возможно?
      - Если подумать, - сказала я, - на свете нет ничего невозможного.
      - А как он, к примеру, улицу переходит? - Видно было, что сестра находится под большим впечатлением;
      - Наверное, с большим ущербом для транспорта. - Я всячески старалась отмазаться от близкого знакомства с Гуревичем и старательно изображала, что совсем не в курсе того, как и что он делает.
      Зацикливаться на мыслях о том, как живет Гуревич и почему он до сих пор не попал под машину, не выпал из окна и не взорвал крупное административное здание, у меня не было возможности. Надо было бороться с преступностью, не со всей, конечно, - находясь в больнице это было бы затруднительно, но с той, которая жаждет моей крови. И я занялась делом. Вечером должен был прийти Виталик и получить от меня следующую порцию инструкций.
      Глава 20 ВАСИЛИЙ
      Перед старшим оперуполномоченным Коноваловым сидели два отвратительных типа, которых взяли при попытке угона автомобиля и которые уже полгода числились в розыске. Сами по себе они не представляли ровным счетом никакого интереса; все, что они наворотили за эти полгода, в МУРе хорошо знали, ибо они везде щедро оставляли свои следы. Василия же они заинтересовали только тем, что на чердаке, на котором они проживали, была найдена сумка Сани со всеми документами, бумагами и диктофоном.
      Злодеи, разумеется, были в полном отказе: никакой Александры Митиной они не знают, сумку нашли на улице, "что наше - то наше, а это, начальник, извини".
      Василий совсем не был уверен, что у ребят получится вытрясти из них правду. Похоже, злодеи договорились стоять на своем до упора.
      Ситуация, честно говоря, была сыщику предельно непонятна. Оба задержанных были хорошо известны четвертому отделу МУРа как мелкие жулики и никак не тянули на серьезных грабителей. МУР никогда бы не стал интересоваться такой мелочевкой, если бы не заявленная в розыск Саня.
      Да, отобрать сумку они могли; украсть ее у зазевавшейся Сани тоже. Впрочем, при ее расхлябанности это мог сделать кто угодно. Но пойти на серьезное преступление, тем более убийство, - в это верилось с трудом. Да-что там! В это не верилось вовсе.
      Как явствовало из статьи, найденной опять же в злополучной сумке, Саня была уверена, что убийца Гарцева - Кусяшкин. Прослушав магнитофонную запись в ее диктофоне, оперативники даже поняли, почему она так решила. Непонятно только, что могло связывать Кусяшкина с этим мелким жульем и почему они не уничтожили материал и пленку, если охотились за ними. Можно даже предположить, что Иван Кусяшкин нанял кого-то и поручил расправиться с Саней за то, что она влезла куда-то не туда и узнала что-то лишнее. Действительно, Саня оказалась в ВИНТе очень вовремя, после убийства Гарцева, но в отсутствие Кусяшкина, и могла что-то узнать с пылу с жару до того, как Кусяшкин проинструктировал своих подчиненных, что и как им говорить. В магнитофонной записи, правда, ничего ТАКОГО не было, но, может быть, она не все смогла записать на диктофон. Но если Кусяшкин для подобных целей использует таких, как эти, - он круглый идиот. А на идиота он не похож.
      Короче, ситуация стремительно заходила в тупик, и Василий решил все-таки навестить коварную разносчицу гонореи Ольгу Вадимовну Мальцеву, в просторечии - Олю, хотя он почти не надеется, что эта встреча даст результат.
      Оля, как показалось капитану, его ждала.
      - Наконец-то! - сказала она, внимательно изучив удостоверение старшего уполномоченного. - Что ж вы так долго не приходили?
      Василий не нашел достаточно убедительных оправданий -да, виноват, что тут скажешь.
      - У меня - алиби, - с ходу сообщила ему Оля. - Наш сосед может подтвердить, что я не выходила из машины и сразу поехала домой. Когда мы приехали, все уже произошло.