За спиной Романа тяжело засопели Спыхальский и Метелица. Начал пробираться вперед Секач. У Шевчика от волнения покраснела тонкая шея.
      - Кто посмеет тронуть Романа? - рявкнул Метелица. - А ну, выходи! Но сперва будешь иметь дело со мной!
      - И со мной! - встопорщил усы и зло повел глазами Спыхальский.
      - Да нехай и про меня не забывает! - выскочил вперед Шевчик.
      Весь курень зашевелился. Послышались крики, ропот. Все столпились вокруг спорщиков. Одни становились на сторону кошевого и Покотило, другие поддерживали Романа и Метелицу. Большинство же казаков не знали, из-за чего ссора, и сгрудились посреди куреня, просто ожидая интересного зрелища, но понемногу и они начали втягиваться в спор.
      Лишь наказной атаман Могила не присоединялся ни к тем, ни к другим. В душе он не одобрял поведения Стягайло, но и выступить против не смел, так как, будучи сейчас куренным, обязан был поддерживать кошевого.
      Масла в огонь подлил Секач. Поблескивая новым бархатным жупаном, он протиснулся к самому столу и завопил:
      - Братчики, чего наказной кошевой выдумывает? Спокон веку у нас был обычай, что новичка принимает в кош курень... Потому и сейчас мы должны решать - принять или не принять. А Иван Стягайло в этом случае имеет не больше прав, чем мы!
      - А и вправду, возгордился, старый черт! - прошепелявил беззубым ртом Шевчик. - Забыл, как грязюкой мазали голову, чтоб помнил, откуда вышел!
      - Распоясался, что и удержу нету! - послышалось откуда-то сзади.
      - Сущий мироед! Дука!*
      ______________
      * Дука (укр.) - богач.
      Стягайло от гнева покраснел, но молчал. Чувствовал, что криком сейчас не возьмешь. У людей прорывалось озлобление, копившееся долгое время, и он знал, что ему надо дать выход, чтобы избежать взрыва.
      За его спиной стягивались знатные казаки-богатеи.
      - Кто там кричит на кошевого? А ну-ка выйди сюда! - заверещал Покотило.
      - А кукиш с маком не хочешь?
      - Иди сам сюда - обомнем тебе бока!
      - Тихо, братчики! Тихо! - закричал Могила, видя, что запорожцы вот-вот вцепятся друг другу в чубы.
      В поднявшемся шуме его не слышали.
      Тогда вскочил Стягайло и гаркнул так, что глина посыпалась с потолка:
      - Будет вам, иродовы дети! Нашли время для крика! Поразевали рты, как голенища, и думают, что их кто-то испугается! Заткнитесь, говорю!.. Разве я против того, чтоб этого человека принять в наш курень? Кто слыхал такое?
      Кошевой выдержал паузу, внимательно прислушиваясь к затихающему ропоту. За многие годы казакованья он хорошо изучил этих людей и знал - в критическую минуту нельзя переть на рожон, а нужно отступить, успокоить возбужденных запорожцев, которые в гневе могут натворить черт знает что, а когда они угомонятся - вновь взять поводья в руки и делать с ними все, что вздумается...
      Почувствовав легкое изменение в настроении толпы, ошарашенной таким неожиданным коленцем наказного, Стягайло немного понизил голос:
      - Я сказал только, что в Мышастовском и Незамаевском куренях людей поменьше и не так тесно! Но если вам хочется принять его непременно к себе, так, по мне, - хоть всю гетманщину принимайте!
      - Принять! Принять! - раздались голоса.
      Казаки вмиг забыли о ненависти, вспыхнувшей в их сердцах. Кто-то намекнул, что новичку следовало бы ради такой оказии поставить товариществу бочонок горилки. Но тут вновь подал голос Покотило. Обида переполняла его, и ему хотелось хотя бы чем-нибудь пронять тех, кто оскорбил его самолюбие.
      - Как же его принимать, когда у него и прозвища никакого нету? спросил он.
      Однако настроение запорожцев уже улучшилось настолько, что они восприняли это как шутку. Кто-то крикнул:
      - И вправду - треба прозвище!
      - Треба! Треба!
      - Так дадим ему прозвище!
      - Дадим! Дадим!
      - А какое?
      Задумались казаки. Кое-кто наморщил лоб. Другие начали осматривать новичка со всех сторон, пытаясь к чему-нибудь прицепиться.
      А Семен Гурко спокойно стоял в кругу казаков, улыбаясь доброй подкупающей улыбкой, и с высоты своего роста - он едва не подпирал кривую матицу старого, вросшего в землю куреня - оглядывал ясными глазами сечевое товарищество, среди которого предстояло ему отныне жить, делить радости и горе, жизнь и смерть. Какие разные лица, фигуры! Люди старые, и пожилые, и совсем молодые... Но всех их объединяла любовь к отчизне, ради которой они поклялись сносить и тяготы военной жизни, и разлуку с семьями, ради нее нередко проливали и свою и чужую кровь, расплачивались жизнью... Теперь они притихли, как дети, и напряженно думали, какую же кличку дать этому русому красавцу с обветренным мужественным лицом и высоким, слегка покатым лбом? И никто не решался произнести какое-либо язвительное или обидное слово, которым чаще всего наделяли новичков. Большая крепкая фигура, умный взгляд серых глаз, который проникал в самую душу, ладно сшитая одежда - ничто не давало повода для насмешливого прозвища.
      Но как-то нужно назвать!
      Спыхальский тихонько посмеивался и подталкивал Гурко в бок - попался, мол!
      А Покотило, чтобы окончательно развеять плохое впечатление о себе, с вкрадчивой улыбкой воскликнул:
      - Ну, вот видите? Как же его принимать? Он ничего такого не сделал даже для того, чтоб прозвище ему придумать!
      - А и вправду, леший его забери! - показал свой единственный зуб Шевчик. - Он ничем еще перед нами не отличился. Ничего не отчебучил!
      Гурко на мгновение задумался, посерьезнел и, хитро подмигнув деду, усмехнулся весело:
      - Ну, за этим дело не станет! Если вам так уж хочется, чтоб я отчебучил что-нибудь, могу и отчебучить! Хотя и вышел давно из этого возраста! На выдумки я всегда был мастак!.. Только, чур, не обижаться! Сами напросились!
      И он начал протискиваться к двери.
      По мере его продвижения в курене стихал шум. Всех томило любопытство: что удумал новичок? Какой фортель выкинет? Чем развеселит их?.. Может, и вправду он необычайный выдумщик, шутник и острослов? Таких они любили, потому что и сами были не против пошутить, подтрунить над кем-нибудь, до слез насмеяться.
      Проходя мимо печки, в которой полыхало малиновое пламя, Гурко остановился. Видно, в голову ему пришла новая, неожиданная мысль. Его выразительные серые глаза заискрились смехом. Хмыкнув в усы, он вдруг нагнулся, выхватил из огня горящую хворостину и быстро выбежал в сени.
      Запорожцы проводили его недоуменными взглядами.
      - Гм, что же он надумал, разумник? - нарушил всеобщую тишину Покотило.
      - А и вправду, интересно - что? - выскочил вперед дед Шевчик, вытянув из потертого воротника свитки сморщенную, как у индюка, шею. - Не чертей ли поджаривать?
      Тогда куренной Могила приказал одному молодику:
      - Пойди-ка погляди!
      Тот помялся - очень не хотелось выходить на холод, - набросил на плечи кожушок и медленно направился к сеням. Минуту спустя влетел назад возбужденный, перепуганный. От порога выпалил:
      - Горим, братчики!
      - Как? Где? - переполошились запорожцы.
      - Говори толком, вражий сын! - гаркнул Стягайло, вскакивая.
      - Курень горит! Подпалил этот проклятый палий!*
      ______________
      * Палий (укр.) - поджигатель.
      Запорожцы опрометью бросились к двери, толкая и давя друг друга, выскакивали во двор и от неожиданности замирали: камышовая крыша куреня пылала в двух местах, как стог сухого сена. А с подветренной стороны стоял Гурко и подносил горящую хворостину под стреху.
      - Ты что ж это делаешь, треклятый?! - налетел на него Стягайло. - Да за это тебя надо у столба до смерти засечь, разбойник! Надо же придумать такое - поджечь курень!
      Огонь разгорался. В сечевой церкви ударили на сполох в колокол. Изо всех куреней высыпали запорожцы и, увидев пожар, мчались кто в чем был к переяславцам.
      - Воду, воду давайте! Засыпай снегом! - неслись крики.
      - Срывайте камыш!
      - Выносите из куреня оружие, чтоб не погорело!
      На шум сбежалась вся Сечь. Появились деревянные ведра. Запорожцы стали цепочкой и начали подавать воду. Несколько человек длинными баграми срывали с крыши снопы камыша, отбрасывали в сторону и там затаптывали в снег. Все куренное добро - ружья, сабли, пистолеты, посуду, одежду - вынесли и свалили подальше общей грудой.
      Вскоре пожар погасили. С обгоревшей крыши, чернеющей безобразными ребрами стропил и слег, поднимался сизый дым, смешанный со смердящим паром. Сам курень не пострадал, он был обмазан толстым слоем глины и загореться не мог. Казаки постепенно успокаивались.
      Но вдруг зарокотал громкий голос Стягайло:
      - Довбиши*, бейте в литавры! На раду! Все на раду!
      ______________
      * Довбиш (укр.) - литаврщик.
      Тревожно загудели литавры. Запорожцы дружно повалили на сечевой майдан, посреди которого высился гладко отесанный дубовый столб, выстраивались по куреням в круг. Вполголоса допытывались друг у друга: что случилось? По какой причине собирается рада?
      Никто ничего толком не мог объяснить.
      Понятно стало лишь тогда, когда молодики вывели под стражей Гурко, а Стягайло закричал:
      - К столбу его ведите! К столбу! Накажем киями* проклятущего палия!
      ______________
      * Кий (укр.) - палка для телесных наказаний.
      На майдане нарастал гул. Казаки из других куреней, не зная, что произошло у переяславцев, поддержали кошевого и тоже закричали:
      - Казнить его! Казнить!
      - Он спалил бы всю Сечь!
      - За такое нужно хорошенько погладить по спине!
      Кто-то принес из оружейной охапку увесистых палок. Выкатили бочку горилки и вынесли деревянный ковш. Молодики быстро привязали Гурко к столбу. Все было готово к экзекуции, которая на Сечи называлась "столбовой смертью".
      Пораженные переяславцы некоторое время молчали. Вот как все обернулось! Шутка привела к смертоубийству! Прием в товарищество превратился в кровавую расправу. Разве это справедливо?
      Поначалу послышался глухой ропот. Запорожцы начали перешептываться. Потом раздались крики. Недовольные стали группироваться вокруг Воинова и Слыхальского, а также Метелицы, который не скрывал своих чувств и мыслей, вдоль и поперек понося Стягайло.
      - Надо спасать батьку Семена! - кричал Роман. - А то, как я вижу, кое-кто шуток не понимает!
      - Или не желает понимать, чертов сын! - гудел Метелица, не сводя свирепого взгляда с наказного кошевого. - Проклятый дука! Кровопивец!.. Такой дорвется до булавы - так все мы останемся без головы!
      А тем временем Стягайло действовал быстро и решительно. Не вдаваясь в долгие разговоры и объяснения, он подошел первым к столбу, зачерпнул из бочки ковш горилки - выпил и, вытерев ладонью усы, сказал:
      - Братчики, казним палия, который хотел спалить нашу мать Сечь! Который хотел довершить то, чего не удалось сделать янычарам! Видать, этого человека подослал Юрась Хмельниченко... Так не будет ему пощады!
      Он схватил палку и со всего размаха ударил Гурко по спине.
      За ним вышел Покотило. Перекрестился. Зачерпнул ковш горилки...
      Выпить он не успел. С криками возмущения и руганью к нему ринулась группа запорожцев. Впереди мчался быстроногий Секач. Он толкнул Покотило так, что тот пропахал носом снег. Метелица, держа в руке саблю, заслонил собою Гурко, крикнул во всю силу могучих легких:
      - Братчики! Не троньте! Кто поднимет руку на этого человека, тот совершит мерзкое дело! Несправедливое дело! А впридачу отведает моей сабли!..
      Роман и Спыхальский тоже выдернули сабли и стали рядом с Метелицей. К ним присоединилось еще несколько переяславцев. Даже наказной атаман Могила, нагнув по-бычьи крутую шею и сверкая исподлобья черными глазами, подошел к столбу и положил руку на пистолет, торчавший за поясом. Над майданом воцарилась грозная тишина, предвещавшая бурю.
      Минуту спустя Покотило, вскочив на ноги, выхватил саблю и кинулся на Секача.
      - Мальчишка! Как ты смел ударить меня?! Знатного казака! И за что? И ты еще посмел выступить против кошевого? Да за все это я знаешь что сделаю? Посеку как капусту!
      Невысокий, толстый, круглый, точно бочонок, он тем не менее был достаточно искусный мастер драться на саблях. В первое мгновение Секач вынужден был отступить, едва сдерживая бешеный натиск разъяренного противника. Но вскоре потеснил его назад, стараясь выбить из руки саблю.
      Стягайло же отошел в это время в сторонку, лихорадочно соображая, как поступить. Он не предвидел такого сопротивления и сначала растерялся, но, видя, что бунтовщиков немного, решил сразу покончить и с ними.
      - Эй, атаманы! - закричал он во весь голос, так, что эхо отдалось где-то на Днепре. - Эй, атаманы! Ко мне! Взять этих бунтовщиков! В холодную их! В холодную!
      Строй дрогнул. Из разных куреней выскочило несколько десятков казаков. Но большинство, обескураженные и возбужденные необычными событиями пожаром, столбовой казнью, откровенным выступлением многих переяславцев против Стягайло, оторопели и стояли в нерешительности.
      Майдан тревожно гудел.
      - Братчики! Кого в холодную? - взревел Метелица. - Меня? Хотел бы я увидеть смельчака, который посмеет это сделать!
      Несмотря на мороз, он был без шапки, в одной полотняной, распахнутой на груди рубахе и широченных синих турецких шароварах. В правом ухе поблескивала золотая сережка. Могучая грудь вздымалась, как кузнечный мех, а сильные ноги будто вросли в землю, как два дуба. И казалось, нет такой силы, которая могла бы стронуть его с места.
      Метелицу в Сечи знали все. Знали его силу, умение драться на саблях, отчаянную смелость, бескорыстность. Знали, что переяславцы не раз хотели избрать его куренным, но он отказывался, потому что не отличался ни властолюбием, ни честолюбием, а больше всего на свете ценил и берег собственную свободу и достоинство, сильнее всего любил Сечь, ставшую его домом, так как не имел ни кола ни двора, да товарищество сечевое, которое заменяло ему семью. Потому и его все любили, за исключением разве что некоторых богатеев, над которыми он частенько посмеивался.
      Когда переяславцы услыхали, что Метелице угрожает холодная, они почти все двинулись ему на помощь.
      Но тут вдруг раздался чей-то голос:
      - Серко в Сечи! Серко в Сечи!
      Моментально наступила тишина. Серко пользовался на Запорожье такой большой популярностью и симпатией, как никто из кошевых до него. Его уважали, боялись и - боготворили... Поэтому появление славного предводителя сразу всех отрезвило. Сотни глаз одновременно повернулись к воротам, навстречу двум всадникам, неторопливо приближавшимся на покрытых инеем конях.
      4
      Серко въехал на майдан в сопровождении Арсена Звенигоры, снял шапку, поклонился товариществу.
      - Доброго здоровья, братья, атаманы, войско запорожское! поздоровался он.
      - Доброго здоровья, батько кошевой! - откликнулись казаки.
      - Что у вас стряслось, к чему сошлись на раду?.. Иль собираетесь в поход на турка, иль отповедь чужеземным послам готовите?
      Сечь молчала. Запорожцы смущенно отводили глаза, опускали головы. Не знали, что ответить кошевому.
      Не слезая с коня, Серко окинул взглядом майдан. Увидев привязанного к столбу незнакомца, некоторое время пристально вглядывался в него. На лице промелькнуло удивление.
      - За что вы казните этого молодца?
      Вперед медленно вышел Стягайло. Поклонился.
      - Батько кошевой, он подпалил курень... Чуть было не сгорела вся Сечь!
      - Как это подпалил? Для чего?
      - Должно, со злым умыслом...
      - Не может этого быть! - воскликнул Арсен взволнованно. - Я знаю этого казака! Я тебе рассказывал, батько, про него! Это какое-то недоразумение!
      - Да что ты слушаешь Стягайло! Брешет он, собака! - крикнул Метелица, не пряча тяжелой сверкающей сабли. - Все было не так! Не понравился ему человек - вот он и решил учинить самосуд над ним!
      - Ка-ак?! Без суда - к столбу? Кто ж это дозволил?
      - Сам дозволил... Думал небось, после пожара никто возражать не станет, - пояснил Воинов.
      - Развяжите его! - приказал Серко.
      Арсен мигом спрыгнул с коня, подбежал к столбу, рубанул саблей веревку. Гурко, потирая онемевшие запястья, весело улыбнулся белозубой улыбкой, - от чего весь мрачный майдан тоже повеселел, - и, обняв Арсена за плечи, приблизился вместе с ним к кошевому.
      - Спасибо, батько кошевой! Теперь верю, что поживу еще... А то подумал: как отдубасят этими кийками, - он кивнул на груду длинных увесистых палок, - так и полетит моя душа к Вельзевулу в пекло!
      - Отчего же? Иль нагрешил? - усмехнулся Серко, глядя на улыбающееся лицо Гурко.
      - Бывало... да и кто на свете без греха?
      - А курень зачем подпалил, грешник?
      - Сказали переяславцы, что я еще ничего этакого, выдающегося, не сделал.
      - Так ты и отчудил?
      - Отчудил, батько...
      - Захотел, чтобы Палием прозвали?
      - Честно говоря, тогда не думал, как меня прозовут...
      - Ха-ха-ха! - засмеялся Серко. - Что не говорите, братья, а надо иметь мудрую голову, чтобы придумать такое!
      Запорожцы, сгрудившиеся вокруг кошевого плотной гурьбой и слушавшие разговор, весело захохотали. Им начинал нравиться этот человек, которого они едва не отходили киями.
      - А вдруг бы сгорела вся Сечь? - спросил Серко.
      - Не сгорела бы, батько, - спокойно ответил Гурко. - Все курени заметены снегом настолько, что нечему гореть... Если б сгорел, то только Переяславский...
      Вперед протолкался Спыхальский.
      - Холера ясная! - воскликнул он. - То и вправду есть мудро, прошу панства, отколоть такую штукенцию! Ну, кто из нас додумался бы до такого, спрашиваю вас? Не-е! Як бога кохам*, не!.. А курень наш Переяславский одна только слава, что курень, скажу я вам! Стены покривились, прогнили ветер так и свищет! Крыша продырявилась, и когда идет дождь, то мы промокаем до костей или же тикаем к соседям! Разрази меня гром, если вру!
      ______________
      * Як бога кохам (польск.) - ей-богу.
      - Правду казак говорит! Ей-богу, правду! - вмешался Метелица и повернулся к Стягайло и его приспешникам. - А вы, сукины дети, хотели за охапку гнилого камыша предать человека столбовой смерти! Да его благодарить надо, что заставил нас перекрыть свое же жилье! Что спалил к чертовой матери это гнилье!.. Иль в днепровских плавнях перевелся камыш? Иль у нас руки отсохнут, если мы по снопику свяжем и гуртом перекроем курень?..
      - Да и поджег я его не даром, - снова заговорил Гурко. - Я пришел к вам, братчики, не с пустыми руками, а с толикой серебряных талеров, которые с радостью дарю переяславцам, чтобы за эти деньги подправили свой курень... А то и новый построили... - Он достал из кармана туго набитый бархатный кошелек и подал Метелице. - Вот держи, батько!
      - Спасибо тебе, брат! - обнял его Метелица. - Вот только не знаю, как нам тебя все-таки звать: в курень принять-то приняли, а прозвища дать не успели!
      - Как назовете, так и ладно.
      - Дозвольте, паны-братья, мне слово молвить, - сказал Серко.
      - Говори, батько, говори! - закричали казаки.
      - Нравится мне этот казак, чего там греха таить... И чует мое сердце, что принесет он пользу товариществу нашему... Так что примем его в свой кош и дадим ему прозвище Палий, ибо такое он сегодня заслужил...
      - Палием, Палием прозвать! Нехай отныне будет Палий! - зашумели казаки.
      - Имени, по нашему обычаю, менять не станем, ибо имя - от бога, его поп дал... - продолжал Серко. - А прозвище, фамилия - от людей, вот мы ее и сменили... Согласен ли, казак?
      Семен Гурко, который отныне должен был зваться Семеном Палием, а свою родовую фамилию предать забвению, поклонился товариществу и кошевому:
      - Спасибо, батько кошевой, спасибо, батько крестный! Пока жив, не забуду, кто дал мне это запорожское имя! И постараюсь не срамить его никогда... А вам, братчики, спасибо за почет, которым удостоили меня! Ведь если б вы не привязали меня сегодня к этому столбу, чтоб всыпать мне с полтысячи киев, так разве знал бы кто сейчас какого-то там Семена Гурко?.. Никто... Так благодарствую за то, что без славы прославили Семена Палия! Ну, а славу я постараюсь добыть саблей своею!
      - Ты гляди, как чешет! Хоть и молодой, а голова! - прошамкал дед Шевчик, поблескивая единственным зубом.
      Палий поклонился еще раз, потом порылся в карманах, вытащил горсть серебряных монет, подбросил их на ладони.
      - А теперь, братья, положено крестины справить! Ставлю на всех две бочки горилки... Зовите шинкаря!
      Над толпой прокатился одобрительный гомон, в котором слышалось никому до сих пор незнакомое, только что рожденное имя - Палий, которое вмиг стало известно всему запорожскому войску.
      5
      Как и надеялся Арсен, Серко разрешил набрать добровольцев для похода на Правобережье, приказав за счет запорожской казны снарядить отряд порохом, сухарями, пшеном, салом и сушеной рыбой.
      Собирались быстро, так как время не ждало. Добровольцев было порядочно, но отправлялись только те, кто имел коня. Таких оказалось немного - всего сто семьдесят человек. До захода солнца они получили в оружейной порох и олово, в амбарах - пшено, сало, сухари, рыбу и соль. Кто обносился, тот наскоро латал одежду и обувь или менялся с товарищами на более теплые, менее поношенные вещи...
      Выступать решили рано поутру. А вечером Серко собрал всех в войсковой канцелярии на раду.
      Просторная комната наполнилась до предела. Сидели на лавках, на скамьях, внесенных джурой* кошевого, стояли вдоль стен и посредине - кто где мог. Суровые, сосредоточенные лица освещались желтым колеблющимся светом восковых свечей.
      ______________
      * Джура (укр.) - слуга, оруженосец у казачьих старшин в XVI-XVII вв.
      Серко вышел из боковой комнаты, остановился у стола. В последнее время он стал заметно стареть. Усы совсем побелели, а под глазами появились синие отеки. Однако держался он еще молодцом: грудь колесом, плечи расправлены, как у парубка, голова высоко поднята. У себя на хуторе, в Грушевке, он успел отдохнуть, и приезд Звенигоры был вполне оправданным поводом, чтобы возвратиться снова в Сечь, куда он уже и сам рвался.
      Окинув взглядом притихших запорожцев, кошевой начал говорить:
      - Братья, я собрал вас для того, чтобы перед вашей далекой дорогой сказать несколько слов... Причина поездки всем известна: каждый из вас согласился добровольно помочь нашему товарищу Арсену Звенигоре освободить его родных. Об этом знаете вы, знает вся Сечь, и потому могут знать и те, кто интересуется, как и чем мы тут живем... Но это, как говорится, для посторонних ушей. На самом деле задание ваше будет значительно шире, важнее...
      Прошелестел удивленный шепот. Неужели кошевой подозревает, что среди них могут быть чужеземные соглядатаи?
      - Я никого не подозреваю, - продолжал Серко, - но мы живем в тревожное время, среди врагов и должны не только делами, но и словами не вредить себе... Так вот, первейшее условие успеха - полная тайна!.. Случилось так, что после осады Чигирина и сдачи его, в чем я обвиняю не войско, а наших полководцев - гетмана и воеводу, - об этом, кстати, я откровенно написал Самойловичу в своем письме, Правобережная Украина осталась под властью турок. Ее правителем султан назначил Юрася Хмельницкого. Мы все любили и уважали великого, славного Богдана, но не можем тем же платить его беспутному сыну. Из всех гетманов, которые были после Богдана, он более всего виновен перед отчизной и нанес ей наибольший, может статься, непоправимый вред. Говорю я это для того, чтобы вы знали, что с турками и ордынцами у меня никогда не было никаких дружеских договоров, я никогда военной силой не становился на их сторону и никогда не стану на сторону тех, кто им помогает!
      - Мы это знаем, батько, - басовито прогудел Метелица.
      - Вы завтра выступаете на Правобережье и встретитесь с теми, кто служит султану Магомету. Не так уж много их, но мне хотелось бы, чтоб совсем не было таких!
      - Смекнули, батько, - снова отозвался Метелица.
      - А если смекнули, то больше не буду об этом говорить... Скажу о другом: главное ваше задание будет вот в чем. До Корсуня вы пойдете одним отрядом, сделаете там что надо, то есть вызволите родных Арсена, а потом разделитесь на четыре группы. Старшим наказным атаманом, иначе полковником, я назначаю Семена Палия... А после Корсуня атаманство над отрядами примут Самусь, Искра, Абазин и Палий. Вы пройдете от Корсуня до Днестра, Збруча, Случи и Ирпеня, разведаете, что там делается, как живет народ, покажете ему, что мы про него не забыли, поднимете его, сообща разгромите небольшие татарские и турецкие заставы, где встретите... А весной возвратитесь в Сечь!
      - Понимаем, батько, - закивали головами запорожцы.
      - Ну, а коль понимаете, то счастливого вам пути!
      Все вышли, кроме Палия, Звенигоры, Воинова и Спыхальского, которым кошевой велел остаться.
      Серко прошелся по комнате, потом остановился перед Палием, положил ему на плечо руку.
      - Ты, должно быть, удивлен, казак, что сразу после крестин атаманом стал?
      - Удивлен, батько.
      - Привыкай... Правду говоря, я хотел назначить Арсена, но он нарассказал про тебя столько, что хоть кошевым сразу выбирай!
      - Он, видимо, преувеличил, батько.
      - Вот я и хочу сам убедиться, то ли ты и вправду орел, то ли лишь похож на него... Ну, ну, не обижайся, я пошутил... Атаманом действительно должен был быть Арсен, но, очевидно, в этом походе у него будет много других забот. Поэтому, зная про вашу дружбу и про ту славу, которую ты так быстро приобрел в Сечи, - кошевой усмехнулся, а за ним улыбнулся и Палий, я и назначил тебя полковником.
      - Благодарствую, батько.
      Серко помолчал некоторое время, думая о чем-то своем, сокровенном. Затем разогнал на лбу глубокие морщины и сказал:
      - Друзья, вашему отряду будет особое задание... После того как освободите семью Арсена, вы проберетесь в Немиров, резиденцию Юрася Хмельницкого. Я долго был винницким полковником и хорошо знаю те места. Там есть где укрыться, один Краковецкий лес может принять под защиту во сто раз больше людей, чем у вас... Если вам посчастливится, выведаете важные секреты турок, нужные не только Сечи, но и Батурину, и Москве. Вы понимаете, о чем я говорю. Война не закончена. Не исключено, что этим летом она разгорится снова. Потому нам и интересно было бы знать, куда ударит Кара-Мустафа и какими силами... После этого вы пойдете на Ирпень, разведаете, что делается на Полесье...
      - Слишком трудное задание, - задумчиво произнес Палий. - Не представляю, как мы сможем выполнить его.
      - Об этом позаботится Арсен, - улыбнулся доброй улыбкой Серко. - Ему не привыкать...
      - Все, что смогу, сделаю, батько, - твердо сказал Арсен. - Бывало и тяжелее...
      - Я полагаюсь на твою сообразительность и твое счастье, голубчик, тихо проговорил кошевой. И тут же добавил: - На этом и порешим... А теперь идите - готовьтесь в дорогу, а то ведь с рассветом выступать!
      В ОСИНОМ ГНЕЗДЕ
      1
      На седьмой день тяжелой дороги, перед полуднем, обоз изгнанников с Левобережья прибыл под присмотром конного отряда в Корсунь. Лица пощипывал легкий морозец. В ярко-голубом небе ослепительно сияло солнце. Но несмотря на прекрасную погоду в городе было безлюдно, как и повсюду на Правобережье, где довелось проезжать переселенцам. Многие части города выгорели во время вражеских набегов, а там, где жилье уцелело от пожаров, все дышало запустением. Заборы скособочились, хлева и риги зияли ребрами стропил и слег, когда-то белые стены хат теперь облупились, окна чернели страшными дырами, а дворы были завалены сугробами снега... И только кое-где виднелись следы людей. В двух или трех хатах скрипнули двери - выглянули старенькие бабуси в каких-то дерюгах, но, завидев вооруженных всадников и обоз измученных пленников, торопливо спрятались в сенях.
      Лишь замок на каменистом острове посреди реки проявлял зримые признаки жизни. Даже издалека было видно, как там весело поднимаются вверх сизоватые дымки, как бродят темные фигуры. Слышался перезвон молотов в кузнице.
      Оставив обоз на широкой заснеженной площади над Росью, Свирид Многогрешный поскакал к перекидному мосту.
      Переселенцы сбились в группки и вполголоса переговаривались меж собой, настороженно поглядывая на охрану.
      - Корсунщина - неплохой край, - знаешь-понимаешь, - рассуждал вслух исхудавший, почерневший, но, как всегда, разговорчивый Иваник. - Ничем не хуже Посулья. А может, еще и получше... Но жить тута, под турками, будет не сладко. Ой, нет, совсем не сладко!.. Мне бы только до весны дотянуть - и задам стрекача за Днепр!
      - Поймают - голову открутят! - кивнул кто-то на ордынцев.
      - Они и так не помилуют.
      У саней деда Оноприя было тихо. Ненко, Младен и Якуб молча разглядывали чужой город, а женщины, примостившись среди узлов и мешков, с грустью смотрели на шумные пороги, где даже в лютые морозы бурлила стремительная вода, пробиваясь между глыбами камней и льда.
      Вдруг все заволновались.
      Из замка выехало несколько всадников. Впереди на вороном коне гарцевал красивый, богато одетый мужчина средних лет. Позади него ехал полковник Яненченко. А еще дальше - свита, состоящая преимущественно из татар.
      - Юрась Хмельницкий! Юрась Хмельницкий! - прошелестело вдоль обоза.
      Все сразу прекратили разговоры и впились взглядами в человека, имя которого последние два года наводило ужас на всю Украину.
      Так вот какой он!..
      Младшему сыну прославленного гетмана Богдана Хмельницкого Юрию - в семье и в народе его называли Юрасем - было шесть-семь лет, когда его отец в 1648 году поднял всенародное восстание против польско-шляхетского господства на Украине. Рано потеряв мать, Юрась рос болезненным и молчаливым мальчиком. Отца своего, обремененного государственными заботами и бесконечными войнами и походами, видел изредка. А потом, когда был отдан в обучение в Киевскую коллегию, долгие годы и вовсе не встречался с ним.
      В отличие от старшего брата, Тимоша, энергичного, умного и храброго, но рано погибшего юноши, который в семнадцать лет возглавлял Чигиринскую казачью сотню, а затем водил в бои целое войско, Юрася, всегда тихого, вялого, бездеятельного, больше привлекала келья схимника и ряса монаха, чем гетманская булава, оказавшаяся после смерти брата и отца в его слабых руках.