Черный всадник (Тетралогия - 3)

      ______________
      * Салтан (татарск.) - феодал.
      6
      За Оржицей, отделившись от казаков, что преследовали татар, Арсен с друзьями повернул к Дубовой Балке. Ехали быстро, хотя каждый понимал: надежды на то, что хутор остался целым, почти нет.
      Перед ними расстилалась безбрежная мертвая белая равнина. Большое красное солнце медленно опускалось за далекий горизонт, и на искристом снегу впереди всадников колебались длинные темные тени.
      Арсен невольно засмотрелся на свою тень, странно горбившуюся перед ним, и ему вдруг пришла на ум известная с детских лет поговорка: своей тени не догонишь!
      Но только ли тени?.. А счастье? Разве оно не похоже на призрачную тень? Сколько уже времени он гонится за ним, но догнать никак не может... Под сердцем вновь заныло. Ехал домой, как на похороны, не верил, что застанет своих там, ибо повсюду, где побывал Юрась Хмельницкий с ордой и его полковник Яненченко, оставались лишь трупы да пепелища.
      И все же в самой глубине сердца теплилась малюсенькая надежда. Вопреки всему теплилась... А вдруг Дубовая Балка, притаившаяся в оврагах, заметенных снегами, уцелела? Может, ее миновали татарские чамбулы и родные сейчас встретят его радостными возгласами, приветливыми улыбками?
      Напрасная надежда!
      Когда под вечер с высокой горы внезапно открылся перед ними широкий вид на Сулу и ее просторы, что белым покрывалом раскинулись до самого небосклона, они увидали Дубовую Балку, вернее, то место, где был хутор. Теперь там лежало черное пожарище.
      Всадники остановились. Долго молча смотрели на страшную картину.
      - Пся крев! - нарушил молчание Спыхальский. - Какое злодейство! И как только народ живет на этой земле? Беспрерывные войны, набеги, кровь, смерть... Несчастный край!
      - Своею кровью мы защищаем здесь и Польшу, пан Мартын, - заметил Семен Гурко. - Однако ваше вельможное панство совсем не ценит этого.
      - Как это? Мне кажется, пан ошибается! - встопорщил усы Спыхальский.
      - Я могу привести десятки примеров из прошлого, которые убедят пана... Кто не знает Ивана Подкову, могучего рыцаря, который со своими казаками столько раз побивал османов и кочевников. А что с ним сделали король и магнаты? Схватили коварно и приказали казнить в угоду султану!.. Кто не знает на Украине, для чего была построена над порогами крепость Кодак? Для того, чтобы задушить Сечь, которая, что греха таить, принимала всех, кто бежал от панского гнета... Но ни король, ни магнаты не понимали или не желали понимать, что этим самым подрывают безопасность всего края, ибо Сечь прежде всего вела смертельную борьбу против Крыма и Порты, которые поставили себе целью уничтожить до основания Украину и Польшу...
      - Сдаюсь, пан Семен, - мрачно произнес Спыхальский. - Все, что ты говоришь, то святая правда...
      - Если бы мы, славяне, не грызлись между собой, как собаки, а сообща выступили против хана и султана, то давно бы уже кровавый меч османов лежал во прахе, притоптанный нашими ногами! И не свистел бы хищный аркан над головами наших жен, сестер и детей!
      - Твоя правда, пан Семен!
      Пока Гурко и Спыхальский тихо вели беседу, Арсен отъехал немного в сторону и угасшими глазами смотрел на то место, где совсем недавно стояла его хата. Там сейчас не вился сизый дымок из трубы, не блестели весело на солнце стекла в маленьких оконцах, не скрипел журавль над колодцем... Груда головешек да почерневший снег вокруг - это все, что осталось от уютного жилья.
      Арсен застонал от боли и бессильной ярости. Вот и кончилось его счастье, угасли надежды. В один миг утратил все самое дорогое - любимую девушку, родных, жилище...
      Он ударил коня и помчался сломя голову в долину. Товарищи поскакали следом.
      На разоренном дворе, спешившись, Звенигора снял с головы шапку и долго стоял неподвижно, сразу постаревший, изменившийся в лице, убитый горем. Чувствовал, как что-то жжет его изнутри, будто в грудь ему положили вместо сердца раскаленный камень, а горечь сжимала горло, как холодная петля-удавка.
      Он смотрел на пожарище и вроде бы видел печальные, заплаканные глаза матери, Златки, Стеши, дедушки... Где они? Что с ними случилось? Живы или погибли? А если живы, то куда повели их людоловы? Неужели погнали в неволю? Неужели уготована им та же участь, какую он изведал на чужбине?
      В его груди заклокотало глухое рыдание. Он сознавал, что с этих пор его жизнь пойдет новым руслом и что на этом новом пути его ждут не просто невзгоды и мытарства, но и кровь, и смерть. Мысленно он клялся совершить все возможное и невозможное, чтобы отомстить своим обидчикам - Юрию Хмельницкому и Ивану Яненченко, а также тому, кто направлял их на черное дело, - великому визирю Кара-Мустафе. Не ведал, как он это сделает, где и когда встретит своих врагов, но знал твердо, что либо сам погибнет, либо отомстит им!
      Все в его душе перекипело. Она словно выгорела, стала пустой и каменной. Здесь, на родном пепелище, сразу потеряв самых близких людей, он понял, какое горе пережили сотни тысяч его соотечественников, какие муки приняли они и какой ненавистью наполнены их сердца. Поклялся Арсен и впредь не знать ни жалости, ни сочувствия к тем, кто творит зло его народу, кто, как саранча, опустошает его землю, превращая ее в дикое поле.
      Ему на плечо легла рука Романа.
      - Не убивайся так, брат! Этим беды не избыть.
      Рядом остановились Спыхальский и Гурко. Оба суровые, озабоченные. Горе товарища острой болью отдавалось в их сердцах.
      - А и вправду, Арсен, хватит тужить, - тихо произнес нежинец. Давайте лучше гуртом подумаем, что делать.
      - Что тут придумаешь?
      - Холера ясная! Да что мы - в худшем положении не бывали? Припомни, друже мой! - воскликнул Спыхальский, стараясь изобразить на лице подобие веселой улыбки, чтобы подбодрить друга. Но улыбка вышла бледная, вымученная. - И выпутывались каждый раз!
      - То, пане-брат, было совсем другое, - ответил за Арсена Роман. - Там мы думали только сами за себя. А теперь...
      Они не заметили, как позади них, на том месте, где раньше стоял соломенный шалаш над погребом, а теперь лежала куча черного пепла, тихонько приподнялась обгоревшая ляда и сквозь узенькую щелочку на них глянули чьи-то глаза, долго привыкали к свету, и вдруг вспыхнули радостью. Крышка с грохотом откинулась - и из темной ямы показалась простоволосая всклокоченная голова Яцько.
      - Арсен! - радостно закричал паренек и, выпрыгнув из погреба, кинулся в объятия друзей.
      - Яцько! - Арсен прижал его к груди. - Ты живой?! А где же наши?.. Что с ними?
      Казак с надеждой смотрел на погреб, словно ожидая, не появится ли оттуда еще кто-нибудь. Но Яцько, перехватив этот взгляд, печально покачал головой.
      - Не, не, там больше никого нету... Татары всех забрали - погнали за Днепр...
      - Значит, живы?
      - Да, живые...
      - А ты как?..
      - Я сбежал по дороге... До вечера сидел в яру. А потом пришел в хутор и спрятался в погребе. Накидал туда соломы, вымостил себе гнездо. Там хотя и темно, зато тепло... Я знал, что вы вернетесь сюда...
      - Спасибо тебе, Яцько... Теперь рассказывай все по порядку.
      Парнишка начал рассказывать. Все слушали молча, не перебивая и не переспрашивая. Только когда он назвал имена Многогрешного и Яненченко, Арсен быстро переглянулся с товарищами и с досадой покачал головой, будто бы говоря: "Как жаль, что полковник выскользнул из наших рук!.." Весть о том, что всех хуторян ордынцы погнали не в неволю, а на переселение в Корсунь, немного подбодрила казаков, и, когда Яцько закончил свой рассказ, они начали живо обсуждать положение.
      - Вот теперь ясно, - сказал Спыхальский. - Мы должны ехать в Корсунь и вызволить наших... Только что делать с Яцько? У него же нет коня...
      - Кто сказал, что нету? - вскинулся парнишка. - В лесу у меня припрятан чудесный конь! Тут их много бродило после боев... Так я поймал одного возле стожка на лугу и привязал в лесу, подальше от вражьего взгляда...
      - Ну, тогда ты совсем славный хлопец! Я тебя еще больше уважаю, Яцько! - И Спыхальский похлопал паренька широкой ладонью по спине. - Друзья, не можно тратить время попусту...
      - Погоди, погоди, пан Мартын, - охладил горячего поляка Гурко. Давай-ка прикинем, что мы будем делать в Корсуне...
      - Как это что? - надулся Спыхальский, который не терпел, если с ним не соглашались. - Вызволим Златку, Стеху... Всех наших...
      - Вчетвером?
      - Почему вчетвером? - обиделся Яцько. - А я?
      - Ах да, да... Прости, Яцько, - серьезно сказал Гурко и сразу же добавил: - Даже впятером мы там, как мне кажется, мало что сможем сделать. - Нужны гораздо большие силы...
      - Я тоже так думаю, - сказал Роман. - У Яненченко сотни татар...
      Арсен молчал, понимая, что решающее слово за ним. В первое мгновение он готов был сразу же броситься вслед за своими, но слова Гурко охладили его пыл. Действительно, что они впятером сделают? Да и припасов на дорогу у них нет никаких - ни сухарей, ни сушеного мяса, ни сала. Даже пороха маловато. И вместе с тем сердце его разрывалось при мысли, что Златка в руках людей, которые не привыкли считаться с девичьей красой и молодостью. Для них это был товар, ценившийся на восточных рынках дороже всего.
      Он колебался.
      - Как же теперь быть, батько Семен? - спросил наконец Арсен.
      - Трудно тут что-либо советовать, - ответил Гурко. - Вернее, не трудно, а опасно... Как бы не ошибиться...
      - И все-таки мы должны на что-то решиться.
      - Безусловно... Поскольку впятером мы не поможем нашим, то нам нужно немедля мчаться в Сечь. Если, конечно, там есть друзья, которые захотят пособить вам...
      - Друзья есть.
      - Вот и добре. Поездка в Сечь, а потом в Корсунь займет не более десяти дней... Пусть даже две недели... Но и отсюда до Корсуня нам добираться дней пять... Так что за это время, можно думать, с твоими родными, Арсен, ничего не случится. К тому же не забывайте, что с ними Якуб, Младен, Ненко. Мне кажется, они найдут какую-нибудь возможность вступиться за Златку и за всех остальных...
      - Я тоже на это надеюсь, - согласился Арсен. - А как ты думаешь, Роман?
      - Без запорожцев нам не обойтись, - коротко ответил дончак.
      - Ну, если так, тогда покормим коней - и айда в дорогу! Путь не близкий, а время не ждет.
      ПАЛИЙ
      1
      Заметенная снегами Сечь показалась путникам совсем безлюдной. На площади - ни одной живой души. Возле церкви, войсковой канцелярии и возле оружейной, где всегда околачивались те, кому нечего было делать, тоже никого. Только на башнях маячили часовые да из широких, обмазанных глиной труб над приземистыми куренями лениво поднимались в мглистое сизое небо голубые утренние дымки.
      У Арсена возникло опасение: вдруг он не застанет близких друзей в Сечи? И обычно-то на зиму многие разбредались кто куда мог. А сейчас... За годы войны исчерпались запасы хлеба, казацкие хозяйства пришли в упадок, с Украины почти никакого подвоза, и братчики, у кого была собственная хата-зимовник или было к кому податься - к родным, знакомой вдовушке или просто в наймы к своему же, но богатому братчику-запорожцу, - после победы над янычарами и выборов кошевого разошлись из Сечи.
      И все же он не ожидал, что Сечь так опустеет. Что же случилось? То ли все вымерли, то ли черт их забрал? Хорошо еще, если в курене наберется какая-никакая сотня казаков...
      Друзья привязали лошадей к коновязи и зашли в Переяславский курень. Здесь было полутемно, так как замурованные морозом маленькие окошки пропускали немного света. В печке и лежанке потрескивали дрова. На нарах, несмотря на позднее утро, храпели десятка два или три запорожцев. А те, что проснулись, занимались кто чем хотел - латали одежду и обувь, вырезали из вербы и липы ложки, ковганки*, острили сабли, резались в карты...
      ______________
      * Ковганка (укр.) - деревянная ступка для толчения сала.
      Оказалось, что людей в курене не так уж и мало. Это еще больше удивило Арсена, ему было известно: Серко никогда не позволял людям бездельничать. Он считал лень первым врагом воина.
      Почему же сейчас такая поблажка? Если б праздник какой или воскресенье - но нет!
      - Доброе утро, братчики! - поздоровались прибывшие, стягивая с голов покрытые инеем шапки.
      - Арсен! Голуба! Какими судьбами! - воскликнул Метелица и раскрыл медвежьи объятия. Старый казачина всегда был рад видеть молодого казака, к которому чувствовал отцовскую любовь.
      С лежанки, швырнув на пол вытертый, латаный-перелатаный кожушок, соскочил дед Шевчик и засеменил к Звенигоре.
      Метелица и Шевчик одновременно подошли к Арсену, поцеловали в холодные, заросшие густой темно-русой щетиной щеки.
      Бросив на стол карты, от окна мчался, перескакивая через скамьи, проворный, щеголеватый Секач. Как всегда, он был одет в новый, хорошо пригнанный жупан, на ногах красовались красные сапоги на железных подковках, а зеленые бархатные шаровары, казалось, только что вышли из-под руки портного... Только одно не вязалось с его нарядным видом - на нем не было сорочки. Очевидно, проиграл. Однако это не испортило ему настроения. Собственно, сколько Арсен помнит, настроение у Секача никогда от этого не ухудшалось. Проигравшись до нитки, он исчезал на недельку-вторую, а потом опять появлялся прекрасно одетый, на добром коне. Поговаривали, что у него в Киеве есть богатая молодая вдова, безумно влюбленная в запорожца, которая и снабжает своего любимца и деньгами, и одеждой. Другие возражали и говорили, что Секач - настоящей фамилии его никто не знал - сын какого-то богатого пана или купца, а может, даже самого киевского архиепископа... Но это были, разумеется, только предположения... А в жизни это был острый на язык, хорошо знакомый с риторикой, поэтикой, греческим и латинским языками щеголеватый сорвиголова, безоглядно храбрый в бою, безмерно щедрый в дружбе красавец запорожец. Таким знали его все, а о другом не спрашивали...
      Он подбежал к Арсену, обеими руками ударил его по плечам.
      - Арсен, брат! Ты снова с нами!.. Но как же ты оставил молодую жинку? Иль, может, выгнала? Га-га-га!
      Зашевелился весь курень. Новый человек - это всегда какие-то новости. А тут прибыло сразу пятеро... Казаки, кроме тех, кто еще не очнулся ото сна, столпились вокруг вошедших. Каждому хотелось услышать, что творится в мире, что нового на Украине, как называли запорожцы все украинские земли, кроме самого Запорожья.
      - Ну, чего ж ты молчишь, Арсен? - дернул казака за рукав Шевчик, который так и пританцовывал от нетерпения. - Рассказывай!
      - Что рассказывать? - вздохнул Арсен. - Ничего радостного нет...
      - Что стряслось, сынку? - спросил встревоженно Метелица, сразу заметивший, что в глазах Арсена притаилась глубокая тоска.
      - Юрась Хмельницкий с ордою напал на Левобережье. Опустошил всю южную Лубенщину... Людей угнал на правый берег, села спалил... Моих тоже забрал... И нареченную, и мать, и сестру...
      - У, проклятущий! - отозвался кто-то из казаков.
      - Вот я и приехал к вам, братцы, за помощью... Как видите, нас только пятеро - идти с такими силами на Хмельниченко да на Яненченко неразумно. А если бы нашлась среди вас какая-нибудь полсотня или сотня охотников-добровольцев, тогда бы мы могли смело пойти на Корсунь, куда увели моих родных и всех лубенцев...
      - А почему бы и не пойти нам? - воскликнул Секач. - Весь курень пойдет!
      - А как же! - прошамкал беззубым ртом дед Шевчик. - Я первый пойду! Он выпятил сухую грудь вперед, поднял голову, от чего стал похож на задиристого петуха. - За справедливое дело и голову не жаль сложить! Когда-то все одно придется помирать! И не гоже казаку на печи дожидаться щербатой, чтоб ей пусто было!
      Еще несколько запорожцев, близких друзей Арсена, согласились идти в поход. Но многие молчали. Метелица, понурившись, чесал заскорузлыми пальцами затылок и смущенно посматривал на Арсена.
      - Не знаю, что и сказать, сынку, - наконец промолвил он. - Конечно, я тоже хотел бы пойти с тобой... Но тут такая закавыка...
      - Какая, батько?
      - Дозволит ли кошевой?
      - Я думаю, Серко позволит.
      - В том-то и дело, что Серко сейчас у себя на хуторе... В Грушевке... Отдыхает старик... А наказным кошевым атаманом оставил Ивана Стягайло, нашего куренного... Ты сам знаешь, какой он... Скупой - зимой снега не выпросишь, а своевольный да упрямый, как осел! Я ему в глаза не раз говорил это... Захочет - дозволит, а муха какая укусит не за то место - не дозволит!
      - А мы его и спрашивать не будем! - рассердился Секач.
      - Не кипятись, хлопче! Это дело не такое простое, как ты думаешь! оборвал его Метелица. - Ведь самому понятно - без разрешения не пойдешь, если не хочешь отведать батогов... А хотя бы и пошел, то не далеко бы отошел! Без кошевого не возьмешь в дорогу ни пороху, ни олова, ни сухарей, ни солонины...
      Опытный и рассудительный Метелица, как всегда, был прав.
      - Что же ты посоветуешь, батько? - спросил Арсен.
      - А что я посоветую? Идти к Стягайло... Я тоже пошел бы, да боюсь, что мой лик не очень нравится наказному атаману. Так что мое присутствие может и напортить тебе...
      2
      Иван Стягайло приобрел на Запорожье славу отчаянного, бесстрашного воина-казачины и скупого, ненасытного хозяина-жмота. В бою, распалившись, он не раз смело смотрел смерти в глаза, бросался туда, где было более опасно, и на теле имел столько шрамов, сколько, должно, не имел латок на своей одежонке последний нищий. Его рука не знала усталости, и тяжелая сабля нагоняла страх на врагов. Не одному братчику приходила она на помощь, спасая в трудную минуту от неминуемой смерти... За это запорожцы любили и уважали Стягайло.
      Зато дома, в Сечи и на хуторе, он был совершенно другим человеком. Никто не имел больше, чем у него, земли, лесов, коней, скотины, пасек. Ни у кого из казаков-богатеев не было столько батраков и батрачек, как у Стягайло. И никто из них не был так скуп, как он. Все, что прилипало к его рукам, прилипало навеки... Во время дележа военной добычи, пользуясь своим атаманством, тянул к себе самые дорогие вещи, самые лакомые куски, а когда на куренной раде делили земельные угодья, магарычами, подкупами, а то и криком, потому как имел луженую глотку, добивался для себя наилучших делянок... Не брезговал и ростовщичеством - давал своим братчикам-запорожцам деньги в рост и потом драл с них три шкуры. За это казаки ненавидели его и прозвали: Стягайло. Поначалу он злился, когда его так окликали, но ничего поделать не мог - кличка пристала как смола и вошла в запорожский реестр. А со временем привык к ней, смирился, хорошо зная, что у запорожцев часто встречаются фамилии, клички и похлеще, даже обиднее, оскорбительнее - разные Дериземли, Безштаньки, Голопупенки, Кривошеи, Рябые, - свою же настоящую фамилию давно забыл и никогда о ней не вспоминал.
      Он был видный казак, его не раз выбирали куренным атаманом. Но ему казалось этого мало, и он втайне примеривался к булаве кошевого. Ради такой заманчивой цели иногда даже раскошеливался - задабривал куренных атаманов и старых влиятельных казаков, а в день своего рождения ставил бочку горилки на сечевом майдане для голытьбы, надеясь, что на раде своим криком она может поддержать его.
      Таким был этот человек, от которого в значительной мере зависело сейчас будущее Арсена. Он очень хорошо знал Стягайло и сам, и по рассказам Метелицы, потому побаивался, идя с друзьями к войсковой канцелярии.
      На его стук в дверь послышалось громкое "войдите". Четыре казака вошли в светлицу и, отвесив поклон, остановились у порога.
      Стягайло сидел за столом и читал книгу. Арсен издали узнал "Синопсис" Иннокентия Гизеля, архимандрита Киево-Печерской лавры и профессора Киево-Могилянского коллегиума. Эта книжка появилась лет пять или шесть тому назад и сразу приобрела широкую известность на Украине и по всей России, потому что была первым учебником отечественной истории. Арсен сам увлекался ею.
      Отложив книжку в сторону и сняв с широкого седлоподобного носа маленькие очки в железной оправе, Стягайло внимательно осмотрел казаков, расправил длинные густые усы и прогудел, как в бочку:
      - Здорово, молодцы! С чем пришли?
      Арсен выступил вперед и рассказал о нападении ордынцев на Лубенщину, об уничтожении хутора и об утрате семьи.
      - Так чего же ты хочешь, казаче?
      - Я хочу вызволить своих родных. Они, вероятно, в Корсуне...
      - Гм, чем же я могу помочь?
      - Дозвольте, батько, набрать желающих... да снарядить их припасами из войсковой казны.
      - Вот как! - Стягайло наморщил лоб. В глазах промелькнуло беспокойство. - Ты, казаче, думаешь, что говоришь?.. Да разве я могу без согласия на то царя или гетмана самочинно начинать поход против османов? Это же может вызвать большую войну!
      Обескураженный Звенигора развел руками: ответ наказного атамана показался ему резонным. Но тут включился в разговор Семен Гурко.
      - Батько кошевой, с каких это пор на поход против извечных врагов наших нужно разрешение? - спросил он. - Тем более что с Портой и Крымом у нас еще нет мирного договора...
      Стягайло с удивлением уставился на незнакомца.
      - Ты кто? Я что-то не припомню твоего лица...
      - Семен Гурко, отставной казак Нежинского полка.
      - Гм, а с каких это пор отставной казак с Левобережья указывает кошевому, что он должен делать? - с издевкой молвил Стягайло.
      - Я не указываю. Я только высказал удивление...
      - Удивление можешь высказывать у себя на печи, а не перед кошевым! Каждый бродяга будет еще поучать меня!
      - Сегодня я бродяга, а завтра стану запорожцем. С этим и прибыл сюда...
      - Вот как станешь, тогда и буду говорить с тобой! Только таких умников у нас и своих хватает - не знаем куда девать!
      Это была прямая угроза. Но Гурко пропустил ее мимо ушей.
      - Не будем препираться, батько кошевой. Ведь прибыли мы не для того... Я думаю, что в ответ на нападение гетман сам пошлет войско на правый берег, чтобы наказать Юрася, и вряд ли будет против того, чтобы какая-то сотня запорожцев приняла участие в этом походе... Нам нужны всего лишь порох, олово да хлеб или сухари. Неужели Сечь пропустит случай малость потрепать ханские чамбулы, которые, прикрываясь именем Юрася Хмельниченко, гуляют по Правобережью, как у себя дома?
      - Я повторяю еще раз, казаче, что это не твоего ума дело, - упрямо стоял на своем Стягайло.
      - Как знать, как знать, - с вызовом и легкой иронией в голосе сказал Гурко.
      - Ты слишком самоуверен, казаче, - нагнув бычью шею и наливаясь кровью, гаркнул наказный атаман. - Но мы и не таким рога обламывали!
      - Батько, мы пришли сюда не ссориться и выяснять, кто из нас умнее, вмешался Арсен, сдерживая гнев, закипающий в сердце. - Мы пришли за помощью... А коль мы невпопад, то можем и назад!.. Извиняйте, что побеспокоили... Идем, друзья!
      - Идите подобру-поздорову!.. И вот тебе мое последнее слово, казаче. Ты сам или со своими друзьями можешь ехать куда угодно - в Корсунь, в Канев или к самому черту в зубы! Но снаряжать за счет Сечи военную экспедицию, чтобы вызволить твоих родных, я не позволю!.. У нас и без этого мало припасов. А хлеба и сухарей почти совсем нет. Сидим на саламахе... Вот так!
      Казаки молча поклонились и вышли.
      - Пся крев! - выругался Спыхальский, спускаясь с крыльца. - Остались на бобах, прошу пана!
      - И вправду, разве ожидали такого?.. - глухо отозвался Роман. - Что же будем делать, братья?
      - Поеду к Серко на хутор! - решительно заявил Арсен. - Неужели и он откажет мне?
      - Поезжай, Арсен! Езжай не мешкая! - поддержал друга Спыхальский. - А мы тем временем сговорим желающих да примем батьку Семена в кош... Езжай!
      Арсен молча кивнул, и друзья направились в курень.
      3
      После обеда Переяславский курень загудел, как растревоженный улей. В сечевое товарищество принимали Семена Гурко.
      Обычно прием проходил тихо-мирно. Вновь прибывшего парубка или опытного казака, желающего вступить в запорожское товарищество, куренной атаман спрашивал, добровольно ли он вступает в семью славных рыцарей войска запорожского и согласен ли он слушаться своих атаманов. Если неофит говорил, что вступает добровольно и будет слушаться всех атаманов, его спрашивали, как он прозывается. Именно - как прозывается, и если новичок по тем или иным причинам не хотел, чтобы в реестре фигурировала его настоящая фамилия, то туда заносилась лишь кличка. Эта традиция установилась еще с тех пор, когда крепостные крестьяне, бежавшие на Запорожье от панов, умышленно скрывали свои настоящие фамилии, а панам или чиновникам короля, требовавшим выдачи беглеца, можно было сказать, что это не тот, кого они разыскивают, а совсем другой человек, вот даже и фамилия у него другая... Если же клички не было, то наблюдательные запорожцы тут же на ходу придумывали ее, чаще всего подмечая какую-нибудь черту характера или внешности новоиспеченного казака. "Нехай будет Рябоштаном!" - выкрикивал кто-нибудь, намекая на пестрые, рябые штаны прибывшего. Или: "Да он глухой, как тетеря*, пускай Тетерей и прозывается!" Так и записывали... С этой минуты новичок становился запорожцем. Если он был юношей или взрослым человеком, но не знакомым с военным делом, то его называли молодиком и прикрепляли к старому бывалому казаку, который года за два или за три должен был научить своего подопечного орудовать саблей и копьем, метко стрелять из ружья, пистолета, гаковницы** и пушки, копать шанцы, выстраивать походный табор из возов, ездить на коне, мастерить чайки*** и плавать на них и еще множеству больших и малых дел, с которыми полагалось уметь справляться запорожцу. Обучение проводилось не даром. Молодик обязывался служить "батьке" и отрабатывать на зимовнике, то есть в хозяйстве своего учителя. Но встречались и такие учителя-бессребреники, как старый Метелица, которые за науку не требовали ничего, кроме кружки горилки да уважения... Если же вновь обращенный был опытным воином, он сразу вливался в состав запорожцев, курень принимал его как равного.
      ______________
      * Тетеря (укр.) - тетерев.
      ** Гаковница (ист.) - длинное и тяжелое ружье с крюком на прикладе.
      *** Чайка - название длинного деревянного парусного судна с командой из 50 казаков.
      Однако сегодня традиция нарушилась.
      Когда Семен Гурко подошел к группе седоусых казаков и, поклонившись, как положено, попросился в Переяславский курень, наказной куренной атаман Могила, назначенный на то время, пока Стягайло будет наказным кошевым, сказал:
      - Человече, я не против... Как говорится, мне все равно... Но лучше, ежели мы покличем кошевого. Что-то у него на тебя зуб, кажись, есть... Правда, по нашим обычаям, мы можем принять тебя и без кошевого, но он решил сам присутствовать на куренной раде, и не годится перечить атаману. Тем более что он - наш куренной...
      И Могила послал молодика за Стягайло.
      Эти слова наказного куренного неприятно поразили Гурко. Значит, кошевой уже успел переговорить о нем с видными казаками куреня, от которых прежде всего зависит его судьба. Да, злопамятный человек и, кажется, не большого ума...
      Ждать пришлось недолго. Красный от мороза и от кружки крепкого меда, который он любил принимать перед обедом, Стягайло поздоровался, скинул кожух и сел к столу.
      - Ну, что тут? - спросил мрачно.
      - Да вот, батько, новичок просится в наш курень, - сказал Могила.
      - Новичок? Кто же это? - Стягайло притворился, что не замечает Семена Гурко.
      Гурко вышел вперед, поклонился.
      - Это я, батько.
      - А-а, это ты... Нежинский казак... Как же тебя звать?
      - Семен Гурко.
      - Сколько лет тебе?
      - За сорок повернуло.
      - А в войске сколько?
      - Двадцать.
      - Ты, кажется, грамотный?
      - Малость кумекаю. Учился в Киевской коллегии.
      Кошевой пристально разглядывал казака, будто хотел разгадать его самые сокровенные мысли. Что ж, красивый, сильный и рассудительный. Смотрит смело, держится независимо, словно и впрямь важная птица. "Примешь на свою голову такого разумника, а через год-другой он, чего доброго, даст тебе коленом под одно место и спихнет с куренного... Знаем мы таких! Не раз уже случалось!" - подумал Стягайло, а потому, хотя и пытался сдержать свои чувства, сказал сердито:
      - Ну, что ж, я не против. Но просись, хлопче, в другой курень. У нас и так много народа! Даже спать негде, когда соберутся все... А вот в Незамаевском да Мышастовском куренях маловато. Шел бы туда!
      - Однако, батько кошевой, мне хотелось бы со своими товарищами...
      - Мышастовский курень рядом... Вот и будете вместе!
      - А в походе? В бою?.. Разве дело в том, чтоб вместе только спать или из одной миски саламаху хлебать?
      - Тебя не переговоришь, - насупился Стягайло.
      - Не в меру умен и настырен этот новичок, - поддержал кошевого низенький и круглый, как бочка, казак Покотило, давний приятель Стягайло. Ты, человече, слыхал, что тебе сказано? И не кем-нибудь, а самим кошевым! Забирай манатки - да иди себе без оглядки!
      Гурко медлил, собираясь с мыслями, как бы помягче ответить, но его опередил Роман Воинов.
      - Братья, я не понимаю, что тут происходит? Человек просится в наш курень, а его допрашивают, как на суде! Прогоняют, как собаку... А ты-то, Покотило, хоть знаешь ли, что за человек перед тобой? Да ты батьке Семену и в подметки не годишься!
      - Чья бы мычала, а твоя бы молчала! - тонко взвизгнул Покотило. - Кто ты такой!.. Сам шатаешься черт знает где, а не успеешь заявиться на Сечи свои порядки устанавливаешь!
      - Тебя забыл спросить, что мне делать! - отрубил Роман, тряхнув своим пышным пшеничным чубом, который он, как и Арсен, не сбрил вопреки запорожскому обычаю. - Если бы все сиднем сидели по зимовникам, как ты, да держались за подолы своих жинок, давно бы уже ордынцы переловили нас всех, как перепелок!
      Покотило вспыхнул и схватился за саблю:
      - Щенок! С кем разговариваешь?.. Я тебе в батьки гожусь!