Владимир Кириллович Малик
      Черный всадник
      Роман
      Перевод с украинского В.Доронина (часть 1)
      и Е.Цветкова (часть 2)
      Третий роман историко-приключенческой тетралогии известного украинского писателя Владимира Кирилловича Малика о борьбе народа Украины против чужеземных захватчиков во второй половине XVII века. Читатели снова встретятся с запорожцем Арсеном Звенигорой и его друзьями - русским Романом Воиновым, поляком Мартыном Спыхальским, болгарским воеводой Младеном и его сыном Ненко, уже знакомыми им по предыдущим романам "Посол Урус-Шайтана", "Фирман султана", выпущенным издательством одной книгой в 1973 году.
      Для среднего и старшего школьного возраста.
      ОГЛАВЛЕНИЕ
      Часть первая
      Набег
      Палий
      В осином гнезде
      Яма
      На руинах
      Часть вторая
      "Крым нещадно тряхануть!"
      Аркан вьется
      Каменец
      Завещание кошевого
      Перемирие
      Варвара-ханум
      Буджак
      В.Д.Королюк. Послесловие
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      НАБЕГ
      1
      В последний день декабря 1678 года Арсен Звенигора с Романом Воиновым и Ненко перебрались по льду на левый берег Днепра и вдоль Сулы устремились на север. Торопились - хотели встретить Новый год в Дубовой Балке среди своих.
      Пронизывающий холодный ветер зло сек лица колючим снегом, слепил глаза, танцевал и кружился в вихре, как свора ведьм и чертей, застилая все вокруг густой белесой пеленой.
      Усталые голодные кони с трудом преодолевали снежный круговорот, с натугой взбирались на крутые холмы. А в долинах, в глубоких оврагах окунались по грудь в пушистые сугробы, как в свежее пенистое молоко.
      Всадники тоже устали и ехали молча. Арсен прокладывал путь, пристально вглядываясь в неясные очертания холмов и в едва заметные в снежной мгле рощи, чтобы не сбиться с дороги. Собственно, никакой дороги не было пробирались напрямик, но эти места казаку были хорошо знакомы, так как не раз проезжал он здесь. Его товарищи полностью полагались на своего провожатого - надвинули башлыки до самых глаз, низко наклонили головы к гривам лошадей и, казалось, дремали.
      А метель не утихала. Небо дрожало в неистовом гневе и, будто гигантская мельница, без устали непрерывно стряхивало, кидало, швыряло из-под невидимого жернова целые потоки ледяной Муки, которую сразу же подхватывал осатаневший ветер и мчал над притихшей землей.
      Арсен плотнее запахнул полы кожуха и, сняв рукавицу, ладонью смел с бровей и ресниц жесткий намерзший снег. А мысленно был уже в Дубовой Балке, в низенькой, теплой хатке. Представил, как в этот предновогодний вечер мать со Стешей и Златкой готовят праздничный ужин, а мужчины - дедушка Оноприй, Младен, Якуб, Спыхальский и Яцько, - управившись по хозяйству, сидят на лавках, за столом и возле лежанки*, в которой весело гудит огонь, и поджидают щедровальщиков**.
      ______________
      * Лежанка (укр.) - специальная низкая печь в виде топчана для сна или лежания в холодное время.
      ** От укр. "щедрувати" - исполнять обрядовую песню под Новый год.
      Щедрый вечер!* На этот раз ты будешь особенно радостным в доме старой Звенигорихи. Только бы успеть добраться до хутора!
      ______________
      * Щедрый вечер (укр., этногр.) - вечер под Новый год.
      В воображении возникло лицо Златки. На ее пухлых губах блуждает грустная улыбка, а в темно-синих глазах затаился невысказанный вопрос: "Арсен, когда же, милый, я дождусь тебя? Когда, наконец, ты повесишь на колышек в глухом углу хижины свою саблю-разлучницу, когда расседлаешь своего боевого коня и забудешь про нескончаемые пути-дороги, про кровавые битвы, про полные тревог и опасностей дни и ночи?.." Ему слышится ее нежный грудной голос, в котором звучит дивная музыка чужих южных наречий...
      "Златка! Любимая! Мы с тобой теперь никогда больше не расстанемся, навсегда соединим наши судьбы! Я лечу к тебе, невеста моя, чужеземочка дорогая, чтобы с этих пор до конца нашей жизни быть вместе. Ты не будешь больше чувствовать себя среди этих широких степей отломанной ветвью. Златка! Мне так хочется видеть тебя счастливой, чтобы моя земля стала и для тебя родною и дорогой..."
      Мысли его были вдруг прерваны какими-то звуками, долетевшими из глубокого оврага. Арсен подождал, пока подъедут его товарищи.
      - Вы слышали? Кажись, где-то ржал конь!
      - А что тут - село или хутор? - спросил Роман.
      - В том-то и дело, что ни села, ни хутора... О, слышите?!
      До них донеслось едва различимое в завывании бури тревожно-болезненное ржание.
      - Должно, путники, - высказал предположение Роман. - И носит же в такую лихую пору!.. Кто бы это мог быть? Будем надеяться, не людоловы?
      - Сейчас узнаем, - ответил Арсен.
      Они спустились в овраг. Здесь было немного потише. Метель ревела где-то вверху, неслась над белой бесконечной равниной, а сюда врывались только отдельные вихри и выстилали между невидимыми холмами пушистое снеговое одеяло.
      К отчетливому ржанию коня теперь присоединился человеческий стон. Он слышался снизу, словно из-под снега или из глубокой ямы.
      Всадники спешились. Подошли ближе к тому месту, откуда раздавались эти звуки, и в полузанесенной снегом вымоине увидели вороного коня. Вздрагивая от холода, он с трудом поднимал мокрую голову и жалобно ржал, будто умолял о спасении. Под ним лежал его хозяин. Всей своей тяжестью конь придавил ему ногу, и человек, превозмогая боль, тихо постанывал.
      Арсен спрыгнул вниз.
      Конь потянулся к нему мягкими заиндевевшими ноздрями и попытался подняться. Его хозяин тоже зашевелился и открыл глаза.
      - Крепись, дружище! - произнес Звенигора. - Сейчас мы тебе поможем!..
      Втроем они приподняли коня, высвободили из стремени ногу незнакомца. Помогли ему встать и вылезти из вымоины.
      Это был высокий, крепкий на вид человек. Его статную фигуру плотно облегала суконная бекеша, подбитая лисьим мехом. Сабля на боку и два пистолета за поясом, дорогая смушковая шапка с малиновым верхом и добротные сапоги с посеребренными шпорами свидетельствовали о военных занятиях незнакомца и о том, что он - не сирый да убогий, а вполне зажиточный казак.
      Он отряхнул с себя снег, несколько раз согнул и разогнул правую ногу. Потом перенес на нее вес всего тела. Нога была цела, не повреждена, но, видимо, болела или затекла, так как незнакомец долгонько, кривясь, притопывал ею. Наконец выпрямился перед своими спасителями и, тронув небольшие, но густые темно-русые усы, одарил всех приятной белозубой улыбкой, снял шапку, степенно поклонился.
      - Добрый день, люди добрые! Спасибо сердечное за то, что спасли! А то уже подумывал - пропаду! - И он крепко пожал всем руки. - Кого ж это бог послал мне на помощь?
      - Запорожцы. Звенигора, Роман Воинов да Ненко, - сдержанно ответил Арсен. - А ты кто?
      - Семен Гурко, абшитованный* казак Нежинского полка.
      ______________
      * Абшитованный (укр.) - отставной.
      - Почему абшитованный? Твой возраст не позволяет еще оставить военную службу.
      - Возраст не позволяет, да обстоятельства заставили... Жену похоронил, дочку замуж отдал. Пожил некоторое время с молодоженами, но вижу - лишний я в их новой семье. Потому и решил - ведь теперь я вольная птица! - махнуть в Запорожье. Понятно, не бока отлеживать да саламаху есть, а тоже нести войсковую службу... Да вон как вышло: чуть было голову не сложил в этой чертовой карусели... Еще раз благодарствую за спасение!
      - Судьбу свою благодари... Вот только как же ты теперь? Без коня в такую непогодь далеко не уйдешь!
      Гурко молча развел руками, будто говоря: "А что мне остается делать?"
      - Поедем с нами, - предложил Арсен. - Доберемся до теплого жилья, а там подумаем, как быть дальше...
      - Гм, легко сказать - поедем с нами... Пеший конному не товарищ! возразил Гурко.
      - Это правда. Но мы тебя, друг, не оставим здесь погибать! Как-нибудь доберемся вместе до Дубовой Балки. А там и коня для тебя раздобудем... Ну, нечего мешкать! Вечереет, а нам еще добрых верст пятнадцать ехать!
      - Если так, то погодите малость, - сказал Гурко. - Я мигом!
      Он ловко спрыгнул в вымоину, наклонился над конем. Обеими руками обнял его голову, сбил с буйной вороной гривы снег. Конь коснулся руки хозяина дрожащими губами, жалобно заржал.
      - Прощай, мой Черныш, - глухо произнес Гурко, вынимая из-за пояса пистолет. - Ты честно и преданно послужил мне... А я... Вот единственное, он взвел курок, - чем могу отблагодарить... Прости меня!..
      Он приложил пистолет к уху коня и отвернулся, чтобы не видеть широко раскрытых черных глаз, из которых то ли слезы катились, то ли стекала талая вода.
      Раздался короткий выстрел. Конь встрепенулся и затих. И вьюга начала укрывать его легким белым саваном, из-под которого страшно и неестественно торчали сломанные, вывернутые вверх передние ноги.
      Гурко расстегнул на коне подпругу, снял седло и уздечку. Проворно и легко, будто ему было лет двадцать, а не сорок и будто не он полдня пролежал, коченея, в холодном снегу, выпрыгнул наверх, вскинул седло на плечо и сказал:
      - Ну вот, я готов! Если берете меня с собой, то постараюсь не отстать...
      - Э-э, человече, не больно-то ценишь ты нас, ежели думаешь, что мы позволим тебе идти пехтурой!.. - возмутился откровенный и честный Роман Воинов. - Вот, пожалуйста, мой серый! Приторачивай покрепче седло сзади и поезжай, а я малость пройдусь пешечком, а то ноги совсем затекли... А потом меня сменит Ненко, да и Арсен будет не прочь... Ежели помогать в беде, так гуртом! Неспроста же у вас говорят: гуртом и родного батьку колотить легче!
      Нежинский казак заразительно засмеялся:
      - Разрази меня гром, если вы не чудесные ребята! А? Ей-богу, стоило померзнуть в снегу, лишь бы встретиться с вами! Сразу видать, что настоящие запорожцы, а не какие-то бродяги.
      Арсен и Роман, переглянувшись, расхохотались. А Ненко, не совсем поняв, что сказал веселый путник, которого только счастливый случай спас от смерти, с удивлением наблюдал эту сцену.
      - Угадал, батько! - сказал Арсен, вытирая рукавицей слезы на глазах. Один из нас - бывший янычар, турок, то бишь отуреченный болгарин, - он показал на Ненко. - Другой, - кивнул на Романа, - донской казак... А третий, - ткнул рукавицей себя в грудь, - недоученный спудей*. Ну, а все вместе - самые настоящие запорожцы!
      ______________
      * Спудей (укр.) - учащийся бурсы или духовного начального училища.
      - О! - вырвалось у нежинца, и он захохотал громче всех.
      Дружный хохот, к которому, догадавшись теперь, о чем шла речь, присоединился и Ненко, перекрыл завывание вьюги. Можно было подумать, что четверо этих людей сошлись не среди взбудораженного ураганным ветром дикого поля, а где-то в уютной теплой корчме, за кувшином доброго пива, возле красивой и острой на язык шинкарки.
      Насмеявшись, они быстро собрались и нырнули в снежную муть. Арсен снова двигался впереди. За ним верхом - Ненко и Гурко. А Роман, ухватившись за уздечку, привязанную к седлу, поспешал сзади по прибитому копытами снегу.
      Буря не утихала. Когда путники выбрались из оврага, им показалось, что она разыгралась с новой силой и еще быстрее мчалась по беспредельным просторам белой степи.
      2
      За маленькими оконцами, которые мороз разрисовал причудливыми кружевами, глухо завывает ветер, кидает в стекла сыпучим снегом, гогочет в широкой, сплетенной из лозы трубе. А в хате натоплено, по-праздничному уютно.
      Перед иконами горит лампадка, под потолочной балкой на деревянной подставке - восковая свеча, в устье печи потрескивает желтоватым пламенем связка смолистой щепы. В красном углу стоит большой сноп ржи, перевязанный тугим перевяслом из лугового сена и украшенный густыми багряными гроздьями калины. На столе, застланном вышитой скатертью, в глазурованных мисках кутья и узвар, вареники с творогом, сметана, пироги с маком, шулики*, два кольца колбасы, которая так и поблескивает поджаренными боками. А посередине, на широком деревянном подносе, - крутолобый белый каравай.
      ______________
      * Шулики (укр.) - коржики, политые медом с растертым маком.
      Старая Звенигориха с девчатами - Стехой и Златкой - суетятся возле печи и стола. Дед Оноприй пристраивает в красном углу, за снопом, горшочек с кутьей и кувшинчик с узваром - домовикам, душам умерших, чтобы добрее и ласковей были к дому и ко всем, кто живет в нем.
      Младен с Якубом молча сидят на лавке. Яцько подбрасывает в лежанку дрова, а Спыхальский, хотя и осунувшийся после ранения, но уже веселый и оживленный, потому что в последние дни почувствовал - мускулы наливаются новой силой, снует по хате и, потирая руки, заглядывает в миски, кувшины и бутылочки, которые все ставит и ставит на стол Звенигориха. Усы его шевелятся, как у кота, когда тот чувствует поживу, а голубые глаза радостно светятся: он заранее смакует обильный ужин!
      - То, паниматка, есть чудесный, вельми роскошный праздник - ваш щедрый, то бишь предновогодний, вечер! - философствует он, обращаясь к старой хозяйке. - Ни у какого другого народа не видал ничего лучшего!.. Какие блюда! Какие напитки! Ух! Аж дух захватывает, холера ясная! - Он сглотнул слюну и прищелкнул языком. - А этот трогательный сноп ржи, что до сих пор пахнет - уй! уй! - чебрецом, свежей солнечной соломой и далеким-далеким летом! Эти жесткие звенящие колосочки и кисло-сладкая красная калина меж ними!.. Как мило и остроумно! Накануне рождества и Нового года вносить сноп в хату, ставить на почетнейшем месте - в красном углу - и желать, чтобы Новый год был таким же щедрым и богатым для хозяев, как этот золотой сноп! - Он подмигнул Стехе, которая как раз раскладывала на столе деревянные ложки.
      - Аминь на добром слове! - усмехнулся в седую бороду дед Оноприй. Твоими б устами да мед пить, пан Мартын!
      - За этим дело не станет! Был бы только мед! Га-га-га! - захохотал Спыхальский и хлопнул ладонью Яцько, который, наклонившись, раздувал в лежанке жар. - Будет тебе, хлопец, тутай фукать! Ведь и у тебя небось, как и у меня, сосет под ложечкой! Пойдем-ка во двор да пощедруем под окном паниматке, авось и к столу покличет!
      - Можно и к столу. Отчего ж? И даже без щедривки... - ответила мать Арсена. - Вот разве что еще минутку подождем: может, какой гость прибудет!
      Все поняли, какого гостя ждет она. Только не верилось, чтобы в этакую непогодь Арсен с Романом пустились в дорогу. Потому и промолчали.
      Звенигориха расценила это по-своему и сразу засуетилась:
      - Да нет, это я так... Какие уж гости в такой поздний час! Будем садиться к столу! Прошу, прошу... Чем богаты, тем и рады!
      Но Спыхальский возразил:
      - Э-э, нет, паниматка! Какой же щедрый вечер без щедривочки? А ну-ка, Яцько, Стеха, Златка! Пошли со мной - да споем!
      В это мгновение за окном послышался топот ног, загудели приглушенные мужские голоса. И тут же донеслось:
      Щедрик-ведрик,
      дайте вареник,
      грудочку кашки,
      кiльце ковбаски!
      - Ой, Арсен! - радостно вскрикнула мать и в изнеможении опустилась на скамью. - Это его любимая щедривка!
      Стеша метнулась в сени. Грохнул засов. Вместе с морозным воздухом, искристыми снежинками, что завихрились у порога, с шумом метели в хату вошли четыре белые фигуры. И кожухи, и шапки, и рукавицы, и даже лица вошедших так запорошило снегом, что среди них не было никакой возможности узнать Арсена. Все были похожи на сказочных дедов-морозов, которые нежданно-негаданно появились тут. Но вот они стянули с голов лохматые шапки, и три сильных голоса пропели:
      Щедрий вечiр,
      добрий вечiр,
      добрим людям
      на здоров'я!..
      Что здесь произошло! Ликованию не было конца! Все повскакивали с мест и бросились к прибывшим.
      - Арсен!
      - Роман!
      - Ненко!
      Веселые восклицания, смех, щебетание девчат, льнувших к своим нареченным, слезы матери, объятия и поцелуи!
      Ненко не отпускали от себя Младен и Якуб. Для них его появление было такой неожиданностью, что они никак не могли опомниться. Златка отошла на минутку от Арсена и, тоже обняв брата, чмокнула его в холодную щеку.
      Только казак Гурко стоял у порога молча, словно боялся вспугнуть радость и счастье, которые так неожиданно заполнили и всколыхнули этот гостеприимный, теплый дом.
      Когда первая волна чувств наконец улеглась, Арсен произнес:
      - Дорогие мои, как видите, мы с Романом вернулись не одни. Вот это Ненко, Златкин брат, сын Младена и большой друг Якуба!
      Ненко поклонился, пожимая дружески протянутые руки. Звенигориха - она уже знала историю его жизни - поцеловала Ненко в голову.
      - О Езус, Мария!.. - воскликнул Спыхальский. - Арсен, ведь ты настоящий чудодей! Колдун! Где и как ты поймал сю птаху, яка так обрадовала сердца Младена, Златки, Якуба?
      - В самой что ни на есть Сечи, брат!.. А еще познакомьтесь с нашим новым товарищем, который прибился к нам в дороге... Казак Гурко!
      Гурко сбросил бекешу и, приветливо улыбнувшись, поцеловал руки Звенигорихе.
      - Спасибо, мать, за чудесного сына! Он со своими друзьями сегодня спас меня от смерти. Дай боже ему счастья и лучшей доли!
      Звенигориха расчувствовалась, поднесла к глазам кончик косынки.
      - Спасибо, добрый человек, за ласковые слова. Садитесь все, прошу вас!
      - А и правда, пора юж сидать до столу, - засуетился Спыхальский. - А то наши гости, думаю я, так проголодались в дороге, как борзые после охоты!
      Вернулся как раз и дед Оноприй, который ставил лошадей в конюшню.
      С тех пор как семья Звенигоры, спасаясь от турецко-татарских набегов, перебралась из родного Каменца на Левобережье, пожалуй, не было счастливее минут в их хате, чем в этот щедрый вечер. И хотя беспрерывные войны, вражеские набеги да житейские невзгоды и беды оставили не один болезненный рубец на сердце каждого из присутствующих, хотя в их мирной беседе не раз всплывали горькие воспоминания про утраты и тяжелые переживания, все же за столом преобладало веселое, радостное настроение, которому способствовало и то, что они чуть ли не впервые собрались все вместе, и то, что, прогремев над их головами, унеслись, как им казалось, в прошлое страшные войны и лихолетье, и то, наконец, что сидели они за обильным столом, заставленным дарами щедрой полтавской земли.
      Разомлевший Оноприй, поблескивая покрасневшей лысиной, неустанно потчевал гостей: наполнял чарки сливянкой, грушовкой, калгановкой, малиновкой, остропахучим пьянящим медом.
      Каждую чарку Спыхальский поднимал над головой, рассматривал на свет лампадки, затем напевал услышанную от старой Звенигорихи песенку, очень полюбившуюся ему:
      Ой, чарочко манюсiнька,
      Яка ж бо ты гарнюсiнька,
      Нi сучечка, нi пенечка
      Вып'ю тебе до донечка!
      Потом восклицал свое неизменное: "Нех жие сто лят!" - и выпивал, долго прищелкивая после этого языком.
      Гурко поначалу отмалчивался. А когда дед Оноприй вынес из-за печи кобзу, сразу оживился, глаза его заблестели.
      - Дай-ка мне, дедусь!
      Взяв кобзу в руки, пробежал пальцами по струнам. Мелодичный перезвон печально поплыл по хате, и к нему добавился такой сочный задушевный голос, который всех заворожил. И полилась чудесная, нежная мелодия.
      Та забiлiли снiги, забiлiли бiлi,
      Ще й дiбровонька.
      Та заболiло тiло каpацьке? бiле,
      Ще й головонька.
      Песню подхватил Арсен. Два сильных, красивых голоса, сливаясь в один чистый звонкий поток, задрожали, как ветви явора под ветром, заворковали весенними ручьями, отозвались в сердцах неповторимой красой ясного лунного зимнего вечера...
      Песня захватывала, очаровывала, все слушали ее затаив дыхание.
      Спыхальский замер, только из-под прищуренного века скатилась по щеке и повисла на кончике уса одинокая слеза. Несмотря на внешнюю грубоватость и болтливость, пан Мартын был по-детски чувствителен и чуток ко всему прекрасному. Песня растрогала его, разбередила душу, напомнила про нелегкие последние годы жизни, про то, что и у него сейчас, как и у казака из песни, что захворал в заснеженной степи, никого не осталось, кроме друзей, с которыми он делил хлеб и соль. И когда рассыпался серебристым перезвоном последний аккорд кобзы, он еле слышно прошептал:
      - Боже, какие чары! Дьявольские чары! Ваша песня, панове, то есть высшее проявление вашего духа, вашей поэтической натуры!
      Семен Гурко с удивлением посмотрел на поляка.
      - Ты правильно мыслишь, пан... Однако не все наши соседи, к сожалению, думают так, как ты. Твои земляки, например, паны Синявские, Сапеги, Яблоновские, Собеские, Потоцкие, лезут на Украину, видать, не для того, чтоб услаждать слух нашими звонкоголосыми песнями, а чтобы набить свое брюхо нашим хлебом, салом да медом, а карманы - деньгами!
      - Только прошу пана не причислять и меня к этой компании! - воскликнул обиженно пан Мартын. - Я, мось-пане, дело другое!
      Гурко усмехнулся.
      - Похвально слышать это. Я с удовольствием жму твою честную руку, пан! - И нежинский казак крепко обнял Спыхальского за плечи. - Но ведь таких, как ты, маловато!.. А если вспомнить, что сделали с Украиной крымчаки да турки! Страшно представить! На Правобережье каждый второй погиб, каждый третий в неволе, каждый четвертый бежал на Левобережье, на гетманщину, под защиту Москвы, которая сейчас одна спасает нас от погибели... И только каждый пятый или, может, шестой, если не седьмой, остался еще там, скрываясь и бедствуя в лесных чащах.
      - О, пан хорошо знаком с положением края! - в свою очередь удивился Спыхальский.
      - Еще бы! Есть голова на плечах! - с достоинством ответил казак. - К тому ж сколько лет ходил с левобережными полками по Украине - то против Выговского с поляками, то против Ханенко с татарами, то против Дорошенко да Юрася Хмельницкого с турками... Дрались они, резались за Богданову булаву, грызлись, как бешеные собаки! Но ни у одного из них не было и нет Богданова ума и Богдановой силы. Вот и довели нашу отчизну до полного разора, проклятые!..
      Гурко умолк и задумался. На его высоком, слегка покатом лбу между темно-русых бровей пролегла резкая морщина, а на глаза упала печальная тень.
      Арсен переглянулся с Романом. Так вот какого гостя послала им судьба сегодня! Да, это не простой казак, как они и подумали вначале, пока ехали с ним на хутор! Величественная внешность его сочеталась с глубоким и острым умом.
      Арсену показалось, что его новый знакомый очень похож на Серко: такая же могучая фигура с крепко посаженной на широких плечах большой характерной головой, такой же властный взгляд серо-стальных глаз; чувствовалось, он так же болел душой о судьбах отчизны и народа. Только черты лица у него мягче, добрее. Может, потому, что моложе лет на двадцать пять, а то и тридцать?
      - А давно был на той стороне, батько? - спросил Арсен, имея в виду Правобережье. - Говоришь так, будто вчера оттуда...
      - Я два лета провел под Чигирином в войсках гетмана Самойловича... Был и в самом Чигирине. Перед падением его наш полк вывели из пекла. Должно быть, это и спасло меня от смерти...
      - О, так мы были где-то совсем рядом! - воскликнул Арсен. - Значит, хлебнули лиха из одного ковша!..
      Долго, далеко за полночь, светился огонек в уютной хатке Звенигоры. Продолжалась живая беседа, воскрешалось минувшее, звучали песни. И стороннему наблюдателю могло бы показаться, что так жили они всегда, что не было за их плечами ни крови, ни смертей, ни горя, ни военного лихолетья... Они искренне предавались кратковременному счастью. Заброшенные сюда жизненными обстоятельствами из разных уголков земли, они чувствовали себя в этом обществе, под этим гостеприимным кровом как дома, и никому не хотелось думать и гадать, какие нежданные удары может преподнести им своенравная судьба завтра. И у каждого из них сегодня было свое ощущение счастья.
      Старая мать умилялась детьми, дедушка Оноприй - внуками и вкусными наливками, Арсен утонул в синих Златкиных глазах, а она стыдливо льнула к нему, украдкой поглядывая на отца и брата - не видят ли?.. Стеха и Роман тоже никого и ничего не замечали, их головы, обе увенчанные пышными пшенично-русыми волосами, касались друг друга, как цветущие подсолнечники.
      У Младена и Якуба сердца были полны радостью за Ненко, который отныне принадлежал им не только телом, но и душой, а Ненко впервые в жизни ощутил любовь и ласку родных людей, и от этого до сих пор не знакомого чувства у него щекотно дрожало сердце, а к горлу подкатил ком.
      Спыхальский и Яцько, не переживая ни за кого и ни за что, с наслаждением лакомились роскошными, как им казалось, яствами и напитками и были рады-радехоньки и за себя и за своих друзей.
      Лишь об одном казаке Гурко ничего определенного нельзя было сказать: для всех он оставался еще загадкой. Однако, судя по тому, как раскраснелись от наливок его обветренные на морозе щеки, как он пел песни, можно было думать, что и гость чувствовал себя прекрасно.
      Это был щедрый вечер в их жизни! По-настоящему щедрый, ласковый, теплый, веселый. И они, люди неспокойно-жестокого времени, по достоинству ценили его.
      Поэтому и преобладали в хате за гостеприимно-богатым столом непринужденность, дружелюбие и поэтическая простота чувств, которые делают человека счастливым.
      Когда прокричали вторые петухи, в окно кто-то постучал. Это были Иваник и Зинка. Вытащив из карманов кожухов по горсти зерна, они сыпанули его на пол, на стол, на образа, на всех, кто сидел за столом. Смех, радостный гомон, запахи ржаного и пшеничного зерна, смешанного с горохом, ячменем и куколем, наполнили хату.
      - На счастье, на здоровье, на Новый год! Уроди, боже, жито, пшеницу! приговаривал, посыпая, Иваник. - Вы, тетка, знаете-понимаете, дайте паляницу!
      А Зинка защебетала:
      Сiю-вiю-посiваю,
      3 Новим роком вас вiтаю!
      3 Новим роком вас вiтаю
      Щастя й радощiв бажаю!
      Их пригласили к столу. Иваник сел на лавке, а Зинка - на скамье, где, потеснившись, дал ей место Спыхальский.
      - Идем... смотрим - светится у Звенигор, - сразу затараторил порядком захмелевший уже Иваник. - Эге-ге, говорю Зинке, должно, Арсен прибыл из Запорожья! А ну-ка, жинка, засеем его! Не поднесет ли чарочку, знаешь-понимаешь?
      Зинка незаметно толкнула мужа под столом ногой - не болтай, мол! А сама - сильная, ладно сбитая, с мороза румяная - глянула черными искристыми глазами на сидящих вокруг мужчин... И, встретив восторженный взгляд Спыхальского, смутилась.
      Пан Мартын еще летом, когда впервые попал с Арсеном в Дубовую Балку, приметил эту на диво крепкую и статную молодицу, а теперь, увидев ее в новом красивом наряде, с блестяще-черными, слегка завитыми волосами, полную сил и здоровья, так и разинул рот от удивления. О Езус, да это же просто красавица! Такой бы не в холопской хате возиться с чугунами и горшками, а в магнатском дворце отплясывать мазурку да краковяк! Он лихо подкрутил вверх свой встопорщенный ус и попытался почтительно, даже по-шляхетски галантно поклониться, чувствуя в тесноте локтем тепло ее тела.
      - Приветствую, пани! Как поживаешь?
      - Благодарствую, милостивый пан. Живем помаленьку... А ты, вижу, поправляешься от раны?
      - Слава Иисусу, поправился...
      - А то я говорю своему: жаль будет, если помрет такой хороший человек!
      - О пани, то было б совсем плохо!.. Бр-р-р!.. Особенно если принять во внимание, что на этом свете остались бы такие славные молодицы, как ты, польстил вполголоса своей соседке Спыхальский. Но тут у него мелькнула неожиданная мысль: может, Зинка тоже неравнодушна к его особе, если сказала такое? И он спросил: - То и вправду жалела бы обо мне, пани?
      - А почему бы и нет?
      - О, мне очень приятно слышать это из твоих уст! Значит, пани давненько заприметила меня?
      - Тебя, пан, все молодицы на хуторе давненько заприметили, уклонилась от прямого ответа Зинка.
      Спыхальский крякнул, покраснел от удовольствия и слегка, как бы ненароком, подтолкнул ее локтем. Женщина не отвела его руку, не рассердилась, а только искоса глянула на мужа: не видит ли?.. Но Иваник, занятый в это время огромной кружкой меда, поднесенной дедом Оноприем, и ароматной, с чесноком, колбасой, не слышал беседы Спыхальского с Зинкой, не видел его ухаживаний за нею. Или же прикидывался, что не видит.
      До самого утра в хате стоял веселый гомон, слышались то шутливые, то заунывно-печальные песни.
      Наступил новый год.
      3
      Быстро промелькнули святки. На семейном совете было решено, что свадьбы обеих молодых пар - Арсена и Златки, Романа и Стеши - лучше всего справить одновременно, в зимний мясоед*. Венчаться должны были в Лубнах. И вот однажды утром, еще до рассвета, Арсен с Романом, Спыхальским и Семеном Гурко, который ради такого события в жизни своих новых друзей отложил поездку в Запорожье, выехали верхом в Лубны, чтобы договориться обо всем в церкви.
      ______________
      * Мясоед - неделя перед великим постом.
      Дорога была трудной. Толстое одеяло снега - коням по брюхо - укрыло бескрайние степи. И куда ни глянь - ни единого следа! Поэтому ехали медленно и в Лубны добрались только к вечеру.
      Миновав редкие колючие заросли боярышника и терна на склонах Сулы, всадники въехали в город.
      Смеркалось. Из печных труб, которые, казалось, торчали прямо из сугробов снега, взвивались в небо сизые дымки. Со дворов доносился собачий лай. Скрипели над колодцами высокие журавли.
      На крутом обрывистом холме, над Сулой, высилась казачья крепость. Холм этот окружали два земляных вала - верхний и нижний - и зубчатый гребень дубового частокола, за которым темнели военные склады, конюшни, дома полковой и сотенной старшины. На башнях виднелись в синей мгле фигуры дежурных казаков.
      В церковь ехать было уже поздно, и друзья остановились на ночлег в корчме на базарной площади. Накормив и напоив лошадей, поставили их на отдых в конюшню, а сами после сытного ужина сразу улеглись спать, чтобы пораньше встать и, побывав в церкви, постараться засветло вернуться домой.
      Но среди ночи их разбудил тревожный звон колоколов.
      Друзья вскочили, выбежали во двор.
      На сторожевых башнях крепости взвивались к небу длинные языки пламени: горели бочки со смолой. Со всех сторон - из крепости, с колокольни городского собора, из Мгарского монастыря и из окрестных сел - доносились звуки набата. На крепостных стенах суетились казаки, в огненных отблесках пламени они казались маленькими суматошными привидениями.