Глава первая

Дело... заложено

Я стоял посреди комнаты на третьем этаже старого здания по улице Фран-Буржуа, сжимая вспотевшей ладонью погасшую трубку и машинально прислушивался к жалобам стен почтенного строение, атакуемых непогодой.

Гнилая весна! Ревущий ветер бросал струи дождя в окна. Сквозь мутные стекла мне открывалась панорама мокрых крыш, свинцовое небо придавало им гнетущую ядовитую окраску. Сомнительного вида белье уныло колыхалось на мансарде соседнего здания, как символ плачевной капитуляции. Слева высился отель Клиссон или Субиз, где хранятся национальные архивы. Прямо напротив из хаоса крыш вздымалась высокая труба пекарни или литейной мастерской. Поднимающийся из нее дым достигал черных облаков, смешивался с ними.

Комнату, где я находился, уже заполняли ранние сумерки. Невысокая, так называемая "банковская" перегородка делила ее не две неравные части. Подвижная доска, служившая дверцей, была откинута на прилавок.

Старенький "Ремингтон" на краю стола соседствовал с раскрытой конторской книгой и письменными принадлежностями, переполненной окурками пепельницей, маленькой лампой под зеленым абажуром, телефоном, лабораторными весами, лупой часовщика, пробным камнем и т. д.

Позади потертого кожаного кресла стоял платяной шкаф, вмещающий целую коллекцию одежды. Разрозненные предметы в беспорядке заполняли полки некрашеного дерева, висящие на стенах. Между театральным биноклем и остроконечной каской 1870-х годов сидел плюшевый мишка. На каминной полке тигр приготовился к нападению на ласточку, ныряющую с гребня застывшей волны. По соседству с этими бронзовыми произведениями искусства часы меланхолично отсчитывали время.

Прямо на полу громоздилась стопка книг в потрепанных переплетах и несколько отталкивающего вида счетных тетрадей в черном коленкоре. Неподалеку от холодной печки стоял сундук.

Хозяин дома, папаша Самюэль, сидел посреди всего этого пыльного беспорядка, отдающего чужой нищетой. Он смотрел на меня не мигая, чуть вздернув губу над кроличьими зубами, словно в насмешливой гримасе.

Жюль Кабироль по паспорту, он охотно называл себя Самюэлем, так как держал ростовщическую контору неподалеку от Мон-де-Пьете и полагал, что в его профессии небольшой налет иудейства не повредит.

Стоя перед ним, я размышлял, сколько он даст под залог обнаженной малютки, сделанной из массивного золота, которая будто плясала у него на груди. Праздный вопрос. Бесполезный. Бесполезный на все сто. Обнаженная малютка представляла собой рукоять ножа для разрезания бумаги, а его лезвие целиком ушло в зачерствевшее сердце старого ростовщика. Этим поздним дождливым апрельским вечером папаша Самюэль напоминал умершие надежды тех бедолаг, что приходили к нему обменять свои вещи на кусок хлеба.

Он был так же мертв, как и они, – надежды.

Может, даже немного больше...

Глава вторая

Неуловимые...

Этим утром, проснувшись, я решил вместо аперитива заняться подсчетом наличности. Безрадостное занятие не отняло у меня много времени. Вывернув карманы, я убедился, что после завтрака мне едва хватит на пачку дешевого табака. Если сам черт не пошлет мне сегодня же набитого деньгами клиента, не знаю, как мне удастся выкрутиться. Подзанять у Элен или других сотрудников агентства "Фиат Люкс"? Исключено. Элен и "всем прочим лицам", как говорят во Дворце правосудия, я уже и так задолжал слишком много. Кстати, мысль о Дворце правосудия подтвердила уверенность в том, что выписать чек без покрытия, пожалуй, рискованно. Остается надеяться на чудо. За время моей, полной опасностей, карьеры, это случалось не впервые. Ну, а если чуда не будет, что ж! Снесу в ломбард несколько золотых безделушек, еще сохранившихся от наследства моей тетки Изабеллы. Все-таки, будет на что протянуть некоторое время.

Я остался дома, время от времени позванивая дежурившей в конторе Элен. Но так как к трем часам ни клиент, ни чудо не явились, направился в ломбард. Я наткнулся на запертую дверь. Тогда-то мне и пришло в голову, что папаша Кабироль, старинный мой знакомец, державший такую же лавочку на противоположной стороне улицы, справится с моим делом ничуть не хуже своего официального конкурента, а то и лучше.

Я прошел под аркой и, пригнув голову от проливного дождя, пересек дворик. У подножия узкой темной лестницы на эмалированной табличке, когда-то белой с синим, украшенной нарисованной рукой с указующим перстом, можно было прочитать: "САМЮЭЛЬ КАБИРОЛЬ" Продаю. Покупаю. Меняю. Золото. Серебро. Безделушки и т. д. Скупаю квитанции ломбарда. Третий этаж..." Сток водосточной трубы приходился как раз над нижними ступенями лестницы. Уж такова специфика водосточных труб. Одним прыжком перемахнув через мощную водяную струю, я приземлился на первых ступеньках...

...И, таким вот образом, не услышав и не увидев спускающуюся девушку, я наткнулся на нее, и она едва не скатилась с лестницы.

Выше среднего роста, одетая в двусторонний черный с желтым плащ, она и без невольной грубости с моей стороны выглядела достаточно потрясенное Прижав смятый платочек к лицу, девушка шмыгала носом, не то от насморка, не то от слез. Из-под небрежно накинутого капюшона выбились в беспорядке несколько светлых прядей. Ее лицо показалось мне красивым, но ничего потрясающего, В конце концов мы находились на лестнице дома, где жили поляк-портной, плохо замаскированный ростовщик и рабочие семьи. Я извинился, пытаясь по привычке шутить:

– ...Еще немного, и я бы вас поцеловал, а если бы ваша помада размазалась... и т. д.

Нет, Нестор, не имеешь ты сегодня успеха у дам! Наверное, дело в скудости твоего кошелька, скудости, ощутимой за километр без помощи счетчика Гейгера. Девушка молча и по-прежнему шмыгая носом ринулась на улицу, вместо ответа показав мне каблуки своих туфель из змеиной кожи и черные швы чулок. От нее остался только аромат. Приятный и легкий, слишком легкий, чтобы победить или хотя бы помериться силами с запахом кошачьей мочи, царившим на лестнице.

Позабыв о встрече и думая только о состоянии моих финансов, я преодолел три этажа. Дверь конторы Кабироля украшала уменьшенная копия таблички, висевшей внизу? и рукописная открытка, предлагавшая звонить и входить. Я позвонил и вошел...

...И, пройдя вестибюль, я произнес слово, не свидетельствующее о преувеличенном уважении к смерти.

* * *

Борьбы не было. Или очень слабая. Необходимый по условиям игры минимум и последние судороги агонизировавшего. Несколько бумажек и бульварная газетенка розового цвета, слетев со стола, валялись на полу. Вот и все. Остальное, погруженное в тишину и спокойствие, едва нарушаемые дождем, ветром и тиканьем часов, находилось в порядке. Относительном порядке, то есть можно было заметить лишь беспорядок, свойственный местам такого рода, намеренный хаос. Даже пыль, покрывавшая некоторые предметы и собравшаяся в углу камина, – не тронута. Нет, борьбы не было. Ничего похожего на отталкивающие дикие схватки, после которых остается разгром и кровавые пятна, вызывающие отвращение у полицейских, явившихся оценить ущерб. Аккуратненькое, чистое и элегантное убийство, задуманное заранее, хотя орудие убийства и было в нужный момент найдено в хозяйстве убитого.

Вытянувшись на спине в ожидании упаковщиков из похоронного бюро, папаша Самюэль Кабироль лежал рядом с креслом, с которого, должно быть, и соскользнул, получив причитавшееся. Готов поспорить на что угодно, что умер он, так сказать, в состоянии греха. Его губа, приподнятая в не столь уж насмешливой, если вдуматься, гримасе, была основательно выпачкана губной помадой. Хорошо пахнущей помадой. Она распространяла аромат, еще не выветрившийся из моей памяти, как бы мимолетен он ни был.

Из данного обстоятельства можно было сделать большое количество выводов, как хороших, так и плохих.

Пиджак на трупе был расстегнут, левая половина удерживалась в нормальном положении вонзенным по рукоять кинжалом. Другая половина, откинутая на руку, открывала глазам подкладку. Из внутреннего кармана выглядывал бумажник из сафьяна, потускневшего от возраста и использования.

Из этого также можно было кое-что заключить. Например, что труп обыскали и взяли...

Возможно, не все!

– Вот оно, твое чудо! – громко произнес кто-то со скрипучим смешком.

Я не узнал собственного голоса, и это произвело на меня странное впечатление. Наконец, после небольшого внутреннего спора, я закрыл входную дверь, чтобы никто не потревожил меня во время моих нечистых занятий. Помимо замка дверь запиралась на большую задвижку. Я повернул рычажок, и механизм сработал. Раздался щелчок, от которого у меня похолодела спина. Испугавшись, я попытался повернуть рычажок в обратном направлении. Напрасный труд. Задвижка не дрогнула. Это была усовершенствованная модель, ее теперь можно было открыть только при помощи специального ключа! Я попался! Но, преодолев первый приступ паники, я вернулся к трупу, обыскал его и нашел связку ключей, в том числе и от задвижки. Сунув его в карман и успокоившись на сей счет, я осторожно вытащил выглядывавший бумажник. Меня пробирала дрожь, но, что должно быть сделано, должно быть сделано, я не мог упускать случай. К тому же этот Кабироль при жизни был омерзительным типом: принять в заклад плюшевого медвежонка! Он не заслуживал лучшего отношения.

Похоже, убили его не для того, чтобы обокрасть. В бумажнике лежала добрая сотня банковских билетов, призывно хрустя тысячными купюрами. Половину я присвоил в качестве возмещения дорожных расходов и компенсации за моральный ущерб, причиненный обнаружением трупа. Как только деньги оказались в моем кармане, я ощутил себя другим человеком.

Вернув бумажник на место, я из профессионального любопытства осмотрел помещение. Право, с большей пользой можно было провести время в кафе. Я обошел комнату, служившую складом, затем поочередно посетил небольшую столовую, таких же размеров кухню и давно не проветривавшуюся спальню. Ничего интересного. Внутренний голос настойчиво твердил, что нет смысла кружить по квартире, главное уйти вовремя!.. Уйти вовремя!.. Расхожие истины имеют свой глубокий смысл, лучше не забывать о них. Это избавило бы меня от многих неприятностей. Когда я вернулся в комнату, где папаша Кабироль держал свою лавочку, на меня обрушился удар тупого орудия по затылку. Ослепнув от боли, я исполнил парочку балетных пируэтов, а затем звезды посыпались у меня из глаз. Теряя сознание, я еще слышал, как внутренний голос мягко нашептывал, что "нечестно нажитое добра не принесет" и что "за преступлением всегда следует расплата". Вот уж о чем я не подумал!

* * *

Иветт Шовире, Зизи Жанмэр или Людмила Черина... Я не был уверен. Но одна из балетных див. Любая. Обнаженная малютка из массивного золота плясала на моей груди, как перед тем, казалось, танцевала на груди Кабироля. Две маленькие туфельки из белого атласа щекотали меня в области левой груди. До моих ноздрей доносился хорошо знакомый аромат, уже встречавшийся мне два раза. Аромат губной помады, девушки в подъезде и помады на губах ростовщика.

Я выругался, пошевелился, перекатился на живот и с трудом приоткрыл глаза. Вдвоем с Кабиролем мы образовывали чудесную парочку, милый сюжетец для каминных часов, каких столько производят в этом квартале.

Полежал на животе, повернул голову на бок, прижав ухо к полу, вроде индейца на тропе войны, следящего за передвижениями противника.

Боже мой! Сколько времени я уже нахожусь здесь? Несмотря на застилавшую глаза пелену, мне показалось, что предметы видятся яснее, чем раньше. Что это – свет нового дня или искусственный?

Я закрыл глаза. Обнаженная женщина не давила больше на мою грудь, но аромат остался, стойкий и одуряющий.

Я снова открыл глаза. В несколько сантиметрах от моего лица маленькая нога, обутая в змеиную кожу, раздавила каблуком выпавший из пепельницы окурок. Обтянутая прозрачным чулком, она была красива. Я снова выругался и выбросил руку вперед, пытаясь схватить ее за щиколотку. Нога внезапно исчезла из моего поля зрения, раздался щелчок, и все погрузилось во мрак.

Вдалеке захлопнулась дверь, затем наступила тишина. Тишина, населенная различными шумами: стонами ветра, стуком дождя, тиканьем часов, перебиваемым странной дрожью, гулом у меня в ушах. Но не осталось ни мурашек по коже... ни аромата духов. Только запах пыли, затхлый дух сырости и еще один запах, пошлый, тошнотворный: запах крови. От него вполне можно было снова потерять сознание.

Но было не время. Опершись локтями, я сумел встать на четвереньки. Некоторое время оставался в этой позе, мотая головой, смутно различая перед собой словно покачивавшуюся фигуру Кабироля. Наконец, цепляясь за мебель, я поднялся. Вокруг меня сгущались сумерки. Я испытывал потребность ясно взглянуть на происходящее, во всех смыслах этого слова. Возможно, небольшая доза света смягчит испытываемое мной головокружение, усиливавшееся от полумрака. Я нажал кнопку выключателя настольной лампы.

Разлившийся свет упал на рукоять ножа для разрезания бумаги, вызвав на нем яркий теплый отсвет. Что же до предполагаемых прогулок обнаженной женщины из золота, то они мне только померещились. Она не покидала груди Кабироля, чтобы пронзить мою, а оставалась прикованной к месту, замерев с поднятой ногой. В определенном смысле мне так больше нравилось.

Таким образом, к кинжалу не прикасались. Зато прикоснулись к двум другим вещам: к губам умершего, с которых стерли следы помады, и к бумажнику, больше не оттопыривавшему карман, куда я его вернул после денежного кровопускания.

По ассоциации я осмотрел собственные карманы. Пятьдесят купюр по-прежнему оставались в моем распоряжении. Повезло. Я еще поздравлял себя с этим, когда раздался телефонный звонок.

В тот момент я еще плохо соображал и к тому же находился слишком близко к аппарату, чтобы проконтролировать реакцию. Пока я понял, какую неосторожность совершаю, липкая от сырости трубка уже касалась моего уха. Вначале зазвучал "Вальс гордецов" из фильма Ива Аллегре, а потом, на фоне музыки, раздался голос:

– Это вы, Кабироль?

Молодой торопливый голос, голос человека, которому не терпится сообщить важное известие. По крайней мере, так мне показалось. Хотя, возможно, я драматизировал. Ситуация очень располагала к драматизированию.

– Кто вам нужен?

Музыка замолкла, остался только голос:

– Тэмпль, 12-12.

Тэмпль, 12-12. Чудесно. Номер телефона старого скряги. Он маячил у меня перед глазами, написанный на диске. Тем не менее, я попросил повторить:

– Тэмпль – как?

– 12-12.

Ответ сопровождается ругательством.

– Вы ошиблись.

На другом конце провода, не извиняясь, бросили трубку. Я сделал то же самое и достал носовой платок, чтобы слегка навести чистоту. Протерев трубку, я подумал, что пора бы сменить помещение. Слишком давно я здесь нахожусь, совершая глупость за глупостью, и слишком много людей с различными намерениями назначили свидание в этих местах.

Бросив последний взгляд на папашу Кабироля и его хозяйство, я выключил свет и направился к выходу. Переступая порог квартиры, я вдруг испытал странное чувство, что "это уже было". Ощущение оказалось поверхностным, летучим и, мгновенно мелькнув, исчезло, подобно смутному воспоминанию, которое словно подмигивает издали, но не конкретизируется, а скрывается в тумане памяти быстрее, чем блуждающий огонек. Хотя не столь бесследно, так как после него остается чувство неудовлетворенности.

Я не пытался разобраться в происхождении своеобразного "эха" памяти. Задерживаться в этих краях становилось все опаснее. Я перешагнул через порог, подумав, что нельзя безнаказанно получать удары по голове. Уже спустившись на пол-этажа, я услышал, как телефон снова зазвонил, яростно и настойчиво. Подобные вещи тоже легко воображаешь в подобных обстоятельствах, что абсолютно ничего не значит.

На улице, захваченной ранней темнотой, разлапистые фонари отражались в мокром асфальте. Дождь перестал, но небо оставалось черным и набрякшим. О весне напоминал разве что ласковый теплый ветер. Перед водостоком образовалось целое озеро, и машины, даже не думавшие его объезжать, поднимали фонтаны грязной воды, хлеставшие по тротуару. Впрочем, за исключением этой лужи, ничто не нарушало спокойного движения пешеходов. Они проходили мимо трагического дома, не задумываясь о том, что здесь совершено убийство, кража и оглушен человек, причем все это в кратчайший отрезок времени. Рекорд производительности. Тщательно сделанная работа. Хорошо известно, что квартал Марэ славится своими умельцами, лучшими с незапамятных времен.

Я пересек скользкую мостовую и остановился у автобусной остановки, где несколько человек ждали № "66", полагая, что звонивший тип проявлял слишком сильное волнение и может явиться лично проверить, что такое творится с Кабиролем, если тот не отвечает на звонки. Изучить его физиономию поближе казалось мне не вредным...

Прошел автобус, увезя пассажиров. Я остался в одиночестве. Мое затянувшееся ожидание едва ли могло привлечь чье-нибудь внимание. В Париже довольно часто восхищенные туристы врастают в землю перед историческими дворцами, охраняемыми до поры до времени от сноса. А как раз передо мной, на углу улиц Фран-Буржуа и Вьей-дю-Тэмпль возвышалось стройное каменное "алиби", построенное несколько веков назад. Башня Барбетт, если не ошибаюсь, последний признак дворца, принадлежавшего Изабелле Баварской... Я незадолго перед тем читал статью о ней, уж не помню, в какой газетенке. Именно отсюда торопливо вышел как-то вечером 1407 года герцог Орлеанский, брат короля, подвергся нападению и был убит дружками Жана Бесстрашного... Как видите, мне просто до жути везет на преступления. Даже в историческом прошлом я не пропускаю ни одного. Талант!

Вид молодого мужчины, быстро шагающего по противоположному тротуару, вернул меня в XX век. Возможно, это был обычный гражданин, честно голосующий на выборах и со всеми прививками. Он ничем не отличался от окружающих – в сером демисезонном пальто, мягкой, серой же, шляпе и, вероятно, с часами на руке. Но мой инстинкт предупреждал меня о необходимости быть бдительным. А увидев, как он, не раздумывая, углубился в арку только что покинутого мною здания, я простился с последними сомнениями. Теперь оставалось только узнать, сколько времени понадобится полицейским, чтобы собраться вокруг Кабироля наподобие мух над негодной к употреблению говядиной.

Я покинул свой пост, перешел улицу и встал на подходящем расстоянии от арки, не слишком близко и не слишком далеко, чтобы не упустить ничего из вероятного зрелища. Интересно было бы разглядеть того типа, но, выйдя из дома, он тут же повернулся ко мне спиной и пошел в противоположную сторону, так что составить представление о его лице я не мог. Несколько секунд я колебался, глядя на его удаляющуюся спину. Это мог быть звонивший, а мог быть и другой. Возможно, он шел от Кабироля, возможно, нет. Может быть, я мог дать ему уйти, а может быть должен был за ним следить. Никакая статья закона не запрещала мне следовать за ним... И в конце концов я пошел за ним.

Он направился к улице Рамбюто и повернул на улицу Архивов, прошел перед фонтаном дез Одриетт и вышел на улицу Пастурель с сильно разбитым тротуаром, с которого к тому же то и дело приходится сходить, настолько он замусоренный и узкий. Как раз когда он находился на углу улицы Тэмпль, напротив витрины магазина безделушек для розыгрышей и игрушек с сюрпризами "Все для смеха", хлынул сильнейший дождь.

Для меня это было малоприятным сюрпризом. Я-то рассчитывал на освещенные витрины, чтобы попытаться разглядеть физиономию того типа, а теперь на это нечего было надеяться. Укрываясь от ливня, он до ушей поднял воротник легкого пальто и опустил поля шляпы. Не видно было ни волоска. Петрушка на вывеске подмигивал сверху электрическими глазами, насмехаясь над моей незадачей.

Между тем мужчина перешел на другую сторону, проскочив между двумя медленно ехавшими машинами, и направился по улице де Гравилье, сворачивая к улице Добродетелей. Проходя мимо кафе, я заметил, что он мимолетно заглянул сквозь входную решетку, украшенную позолоченным металлическим львом, но не остановился.

Лично мне эта беготня начала надоедать. Парень поддерживал высокую скорость. Для меня это было слишком, тем более после полученного нокаута. На улице Добродетелей я решил поднажать, чтобы приблизиться к нему. Но мне помешали два чертовых араба. Эти верблюжьи дети вывалились из кабака, освещенного не лучше, чем кротовая нора, и покатились по тротуару прямо по грязи, награждая друг друга ударами и жестоко ругаясь. За ними высыпала целая свита пытавшихся их разнять и перекрыла все движение. В результате, когда мне удалось наконец пробраться сквозь толпу, мой приятель пропал.

Я стоял посреди улицы, под проливным дождем, пытаясь убедить себя в необходимости покончить со всем этим. Я слишком много нафантазировал относительно этого малого! Конечно, очень красиво преследовать его по наитию, но, право же, не стоило чересчур увлекаться... Лучше было бы вернуться домой... В этот момент мягкий, хотя и не благоуханный, ветерок донес до меня звуки озорной мелодии, исполняемой на аккордеоне. Я тут же двинулся в заданном направлении и без особого труда обнаружил музыкальный источник. На улице Вольта, напротив самого старого здания в Париже высился современный фасад танцевального зала с ромбовидными окнами. "Бубновый валет у Амедеи". Мелодия звучала, вытекая на улицу через щели входной двери, еще подрагивающей после прохода последнего клиента. Я не был таким кретином, чтобы думать, будто им мог оказаться мой "тип", но вошел. В любом случае, не мешало принять чего-нибудь подкрепляющего.

Танцевальная дорожка тонула в полумраке. На украшенной цветами эстраде ударные и еще два-три инструмента ожидали в чехлах прибытия музыкантов. Их час еще не настал. Но на краю стойки в зале быстро громоздилась одна из таких электрических машин, которые всегда к услугам меломанов. Из нее-то и доносились звуки.

Важный и задумчивый хозяин заведения следил за игрой в кости, которой развлекались клиенты. Когда я вошел, все трое окинули меня пристальными взглядами, а затем вернулись к костям. Мне пришлось бы пройтись по потолку или глотать огонь, чтобы они снова обратили на меня внимание. Впрочем, я вернул им их равнодушие сторицей. Принаряженная горничная потягивала маленькими глоточками аперитив, отстукивая такт ногой. За стойкой белобрысая как мочалка барменша споласкивала стаканы, размышляя не иначе, как о смерти Людовика XVI.

Я заказал грог. Пока она мне его готовила, я отправился к музыкальному аппарату, который, казалось, только того и ждал, чтобы испустить протяжный прощальный аккорд. Диск соскользнул на место под планку с номерами. Я справился со списком. Грисби в нем фигурировал три раза, в разных исполнениях. И там был также "Вальс гордецов" из фильма Ива Аллегре. Я поставил его, исключительно ради собственного удовольствия, и вернулся к стойке, где меня дожидался дымящийся грог.

Любители игры в кости, погруженные в партию, казалось, не прервали бы ее ни за что на свете. Горничная, прислонившись к стойке, по-прежнему отбивала такт. И только барменша укоризненно взглянула на меня.

– Вам что, не нравится? – спросил я, указывая на машину, сияющую хромированными частями.

– О, чертовщина! – отозвалась барменша. – Это, да еще и оркестр! Если так будет продолжаться, вставлю себе беруши. Эту мелодию я сегодня прослушала раз пятьдесят!

– Что, есть любители? Она вздохнула:

– Один любитель.

– Повежливей с посетителями, Жо, – бросил патрон, отрываясь от схватки. – Не стоит чертыхаться за здорово живешь.

Он реагировал с опозданием, но от всего сердца.

– Ничего страшного, – заметил я.

– Извините, – сказала барменша.

– Ничего страшного. Готов спорить, это Альфред, Фредо!

– Фредо?

– Ну, любитель "гордецов".

– Не знаю его имени.

Что ж... Диск закончился, и она отошла. Тем хуже для барменши. Затем при помощи какого-то зеваки найдя туалет, я направился туда. Он находился в начале коридора, между крошечным чуланом и единственной телефонной кабинкой. Я зашел в нее, закрыл дверь, отрезав себя от музыки. Как только я выпустил ручку, музыка взяла реванш, резко ударив по моим барабанным перепонкам, не ожидавшим такого "нападения". Дверь прилегала неплотно, и чтобы звонить спокойно без несвоевременного музыкального сопровождения, надо было придерживать ее. Удовлетворенный результатом своего эксперимента, я вышел из кабинки. Из коридора, загромождая его своей могучей фигурой, на мои действия смотрел патрон.

– Чего-то ищете? – спросил он усталым бесцветным голосом.

Сказать, что уже нашел? Я пожал плечами:

– Ничего. Спасибо.

Я вернулся в кабачок, выпил свой грог, расплатился и, вежливо распрощавшись с компанией, небрежно вскинув палец к полям шляпы, направился к выходу, сопровождаемый взглядами четырех пар глаз. Кто-то сказал вслед:

– Он, верно, и есть...

Снаружи еще шел дождь, но слабее. Не торопясь, я снова пошел в направлении улицы Фран-Буржуа. Там полновластно царили тишина и спокойствие. Никакого подозрительного столпотворения не замечалось перед зданием, где одна из квартир скоро станет вакантной. Я купил вечернюю газету у охрипшего газетчика и пристроился с ней в ближайшем бистро, заполненном симпатичной публикой, среди которой и затерялся. Разговоры вертелись вокруг самых разных тем, всех, кроме убийства. Два-три раза мне послышался характерный сигнал полицейской машины, но, видимо, это у меня в голове шумело... Сильно шумело. К тому же, префект полиции запретил пользоваться сигналом. Впрочем, в какой-то момент я оказался не единственным, кто различил зарождающийся вдалеке и нараставший, по мере приближения, звук сирены. Пожарные? Пожарные имели право пользоваться предупредительным сигналом.

– Где-то пожар, – отметил мальчишка, рассмеявшись собственным словам.

– Ага, или потоп, – ответил его приятель.

– Или какой-нибудь тип угорел.

Машина пожарных проехала по соседней улице, по-прежнему сигналя, и скрылась в ночи. Я расплатился и прошел к телефону. Тэмпль, 12-12. Я дважды набирал номер, с интервалом в несколько минут. Мне казалось, что я слышу, как звонок гремит в темноте, тяжесть которой я словно ощущал на моих плечах. Никакие густые усы со шляпой над ними не сняли трубку, чтобы мне ответить.

Я вернулся домой и лег спать без ужина, больной, как тысяча собак.

Глава третья

Лжец

Проснулся я на следующий день около полудня.

Дождь прекратился. Барометр показывал ясную погоду. Мое настроение тоже улучшилось. Не считая головной боли, я чувствовал себя много лучше, чем накануне в это же время. Мое состояние увеличилось на пятьдесят тысяч франков, а состояние финансов влияет на состояние духа и тела. Однако, я все же был здорово разбит. Удар по голове не прошел даром.

Из постели я позвонил Элен узнать, что новенького в агентстве. Ничего. Я сказал секретарю, что опасаюсь, будто подхватил грипп, и что она вряд ли увидит меня в этот день. Куколка ответила, что как-нибудь примирится с этим.

Покончив с делами, я оделся и вышел позавтракать. Я скупил утренние выпуски всех ежедневных газет, еще имевшиеся в продаже. Писали обо всем – от ООН до НАТО, в Бельвиле обманутый муж убил жену, чтобы отомстить за поруганную честь ("предлог", сказал бы Феликс Фенеон), из троих осужденных, недавно сбежавших из тюрьмы, двоих поймала служба исправительных учреждений, а третий, Роже Латюи, прозванный, лучше не спрашивайте, почему, Жеманницей, оставался в бегах; Мерлин Монро и Джина Лоллобриджида собирались сниматься вместе в фильме под названием "Орел и Решка". Должно быть, враки. Но напрасно я читал все подряд, нигде не упоминалось о случае с Кабиролем. Первые вечерние выпуски также молчали об этом. Если никто не решится сообщить полиции о смерти ростовщика, у того будет шанс спокойно сгнить у себя на третьем этаже и заразить чумой весь квартал. Неприятная перспектива, от размышлений о которой меня оторвало лишь чтение 13-часового выпуска "Крепюскюль".

Статья моего старого приятеля Марка Кове называлась:

"Ростовщик убит вчера у себя дома в районе Марэ".

В статье говорилось:

"Убийство, обнаруженное слишком поздно, чтобы мы могли рассказать о нем в наших предыдущих выпусках, взволновало – хотя должны признать, не огорчило – спокойный район Марэ. Жертва – некий Жюль Кабироль, среди своих безденежных клиентов больше известный под кличкой папаши Самюэля, был ростовщиком на улице Фран-Буржуа. Его убили ударом принадлежавшего ему ножа для разрезания бумаг, если судить по данным первоначальной медицинской экспертизы, вероятнее всего вчера днем или в начале вечера. Обнаружил драму, придя к ростовщику заложить какую-то вещь, сегодня поздним утром студент господин Морис Баду, сын известного промышленника, живущего на улице Тэмпль. Он тут же извес-тил полицию. Расследование поручено дивизионному комиссару Флоримону Фару из Центрального следственного отдела. Дело оказалось непростым, так как у Жюля Кабироля имелось больше врагов, чем друзей. Тот факт, что ни в сейфе, ни в бумажнике, ни в ящиках стола не обнаружено даже незначительных денежных сумм, заставляет предполагать убийство с целью грабежа, но нельзя исключить и месть, так как более чем сомнительная профессия Самюэля Кабироля подвергала его постоянной опасности. Расследование, которое еще только в самом начале, пока не дало значительных результатов. Тем не менее, следователь нам сообщил, что на месте преступления обнаружено множество отпечатков пальцев, из которых некоторые весьма любопытны. Ручка орудия убийства тщательно протерта... "

Эти любопытные отпечатки мне не понравились.

Я сложил газету, вернулся домой и с трубкой в зубах сел дежурить у телефона. Если он зазвонит, это менее опасно, чем если постучат в дверь. Через час у меня закололо в руках, ногах и даже в челюсти. Телефон не зазвонил, и никто не постучал в дверь, что, впрочем, ничего не значило. Я потянулся, достал из кармана позаимствованные у Кабироля деньги и осмотрел их. Сомнения не было, они производили столь же грязное впечатление, как и их законный хозяин, и я плохо представлял, как объясню Фару происхождение этих потрепанных бумажек. Особенно, если для подкрепления нашей беседы он будет располагать некоторыми из "любопытных отпечатков", снятых на улице Фран-Буржуа. Мне казалось, я принял некоторые меры предосторожности, но всегда можно что-то позабыть. Моя защита была готова, но, чтобы она оказалась более или менее эффективной, я нуждался в менее подозрительных купюрах. Сняв трубку, я набрал номер телефона одного врача, друга, живущего в богатом районе, занимать у которого я не стал бы ни за что на свете, разве что в исключительных обстоятельствах. Сейчас у меня были как раз исключительные обстоятельства.

– Алло. Нестор Бурма.

– Здравствуйте, мой дорогой, – теплым сердечным тоном сказал доктор. – Как себя чувствуете?

– Очень хорошо, вынужден вас огорчить. Вот только с финансами неважно.

– В самом деле?

– Именно. Но это временно. На следующей неделе я жду поступлений. Но до того времени будет туговато. Так что, я извиняюсь, но... не могли бы вы мне одолжить?

– Охотно. Сколько вам нужно?

– Чтобы дожить до конца недели.

– А точнее?

– Скажем, тысяч пятьдесят.

– Чтобы дожить до конца недели?

– Да.

– Дорогой мой, вы похоже, живете на широкую ногу!

– Послушайте, – рассмеялся я, – быть на мели – уже само по себе неприятно, а если вдобавок приходится считать каждое су.

Врач воскликнул:

– Очень забавно!

– Мысль не моя. Ее я тоже позаимствовал.

– Что ж, я вижу состояние духа у вас отличное. Хорошо. Договорились насчет пятидесяти тысяч. Чек?

– Я бы предпочел наличные. Вы понимаете, я обращаюсь к вам именно потому, что очень поджимает. Мне бы хотелось получить их как можно быстрее. Я могу подъехать к вашему кабинету через час, например, если вам это удобно, ну и, конечно, если у вас имеется требуемая сумма.

– Имеется. Приезжайте, когда хотите.

– Огромное спасибо и еще раз извините, доктор, До скорого.

Повеселев, я раскурил трубку и снова взялся за "Крепюскюль", чтобы перечитать статью о бесславном конце Кабироля. В конце концов я выучу ее наизусть. По правде говоря, она была довольно краткой. Да, очень краткой. Существовала одна деталь, красочная деталь, которую можно было повторять и муссировать до бесконечности, но ее-то как раз обошли молчанием. Безусловно, у полицейских были на то свои причины, так как не заметить ее они не могли. А почему бы мне самому не позвонить в полицию? Я взвешивал за и против моей идеи и внезапно решился. В самом деле, нашли они или нет один из моих отпечатков пальцев среди прочих, моя затея неприятностей не прибавит, не убавит, а возможно я что-нибудь и разузнаю. Лучше взять быка за рога и облегчить совесть. Ничто так не изматывает, как тревожная неуверенность. Я снова снял трубку и набрал номер полиции.

– Алло, – прошелестела телефонистка.

– Комиссара Фару, пожалуйста.

– Кто спрашивает?

– Нестор Бурма.

– Не кладите трубку.

– Алло, Нестор Бурма? Что вы хотели? Быстро, – несколько секунд спустя раздался голос Флоримона.

Я внимательно вслушивался в него, чтобы уловить нюансы, незаметные нюансы. Но голос казался обыкновенным, не более и не менее ворчливым, чем всегда.

– Ну, быстро, – повторил полицейский.

– Но, но, не нервничайте, – ответил я.

– Я не нервничаю, но у меня много работы.

– Вы всегда так говорите и всегда находитесь рядом с телефоном.

– А я сыщик вроде Ниро Вулфа. Провожу следствие, не вставая с кресла.

– Да? Чудно. Вы могли найти и худшего учителя. Послушайте, я узнал из газет, что убит один тип, с которым я немного знаком.

– Это кто же?

– Кабироль.

– Вы его знали?

– Немного. Мне случалось... хм-м... в конце-то концов, он ведь давал деньги под залог, так?

– Да, да.

– Вы, возможно, найдете мое имя в его счетной или кассовой книге, не знаю, как она точно называется, и даже не знаю, вел ли он такую, но лучше избавить вас от головной боли на сей предмет, не так ли?

– Разумеется. Но ваше имя, старина, не встречается в его книгах. Во всяком случае, в тех, что мы просматривали.

– Ну, дело было год-два назад. Может, он уничтожил свои архивы со временем.

– Не исключено.

– А в остальном, что он из себя представляет?

– Да так, ничего.

– В газетах пишут, деле сложное.

– В газетах должны же что-то писать, Скажите-ка, дела агентства "Фиат Люкс" должно быть идут неважно последнее время, а?

– У вас нюх!

– Я же полицейский.

– Ну, это еще не довод. Да, дела не клеются.

– И вот уже с полгода, как любезные вашему сердцу газеты, в частности та, где работает Марк Кове, не печатают столь славное имя...

– Восемь месяцев, – вздохнул я.

– ...И так как вы не являетесь известной кокоткой...

– Я попросил бы...

– ...Или звездой экрана, и у вас нет жемчугов, которые вы могли бы потерять...

– Увы, нет!

– ...А вам все же хотелось бы заставить говорить о себе, так?

– Реклама поддерживает положение. Но я не понимаю...

– Дайте мне закончить, – взорвался он. – Я вам все выложу и вешайте трубку, потому что, повторяю, чего-чего, а недостатка работы, в отличие от вас, не испытываю, я и так потерял с вами уйму времени. Вы слишком часто болтались у меня под ногами в ходе того или иного расследования. В кои-то веки я работаю над делом, в которое вы не замешаны, так не пытайтесь влезть в расследование с единственной целью прочитать на первых страницах ваших любимых газет, что Нестор Бурма тут, Нестор Бурма там... Понятно?

– Черт возьми, ну и тон у вас!

– Салют, Бурма!

Он повесил трубку. Я вздохнул. Как говорится, от облегчения. Возможно. Но сюда примешивалось и другое чувство. Я тоже повесил трубку, с трудом отлепив от нее ладонь.

Надев шляпу, я вышел на улицу. Немного пошатался там-сям. Мне не хотелось слишком жадно бросаться за деньгами, обещанными мне врачом. Купил очередные выпуски вечерних газет, но не узнал ничего дополнительного о деле Кабироля. Если оставить в стороне пунктуацию и несколько опечаток, повторялся первоначальный текст.

Врач оказался в полной запарке, когда я явился в его кабинет. Это мне особенно понравилось, так как избавляло от разговоров. Он передал конверт через ассистентку. И тот и другая были полными. Я разменял первую пятитысячную купюру за стойкой бистро, после чего сел в такси на стоянке перед кафе и поехал на площадь Республики. Оттуда пешком направился к улице Тэмпль.

Дом, где согласно сообщениям газет жил Морис Баду, студент, сообщивший стражам закона о неприятности с Жюлем Кабиролем, стоял сразу за сквером, на том отрезке улицы Тэмпль, где торговали всякой всячиной. Я издалека заметил знакомого "Петрушку" из "Все для смеха". Он по-прежнему нес неусыпную вахту, но, как мне показалось, выглядел менее веселым, чем накануне. По обе стороны входной двери дома, о котором идет речь, красовалась масса металлических табличек, делая его схожим с быком-медалистом на сельскохозяйственной ярмарке. Я искал среди них фамилию Баду, но безуспешно. Сын известного промышленника... Возможно, папа вел свои дела в другом месте. Едва увернувшись от пары тележек, которыми управляли энергичные рабочие, я проскользнул в широкий внутренний двор, заваленный ящиками, велосипедами и детскими колясками. Позади толстенного кота и пальмы в кадке консьержка напрягала остатки зрения над романом о любви, ненависти и страсти. Поглощенная чтением и привычная к постоянному снованию взад и вперед самых разных личностей, она уделила мне не больше внимания, чем если бы меня не было вовсе. Со своей стороны я не стремился узнавать у нее, где живет Баду-сын. Молодому человеку должно быть поднадоело давать интервью полицейским и журналистам и он наверняка отдал соответствующие распоряжения. Мне следовало поискать иные источники информации, чем консьержка. Источник явился в следующее мгновение в лице 16-летнего подручного, который с развязным выражением на бледной физиономии под нечесаными волосами переносил словно святыню картонные коробки из одного магазина в другой. Во время очередного перехода я перехватил его в углу двора, вне зоны видимости консьержки.

– Салют, Тото, – сказал я.

Он замер, взглянул на меня и перегнал из одного угла рта в другой погасший изжеванный окурок. Это был весьма к месту и с потрясающей точностью скопированный с героя кинофильма номер.

– Меня зовут Деде, – заметил он.

– Хорошо, Деде, если я тебе дам совершенно новую сигарету, что ты сделаешь с этим окурком?

– Положу в карман на черный день.

– Держи сигарету, парниша.

Я протянул ему "Голуаз". Окурок он, как и сказал, положил в карман куртки, а сигарету сунул в рот. Я дал ему прикурить.

– А сотню франков? Если я дам тебе сто франков? Что ты с ними сделаешь?

– Не знаю, что я с ними сделаю, но я их возьму. Если только...

Он смерил меня взглядом:

– Нет, – прогнусавил он. – Кажется, это не в вашем стиле...

Он хохотнул.

– Что я должен сделать за сто франков?

– Сказать, где квартира одного жильца. Я нигде не вижу его имени. Морис Баду. Это тип, обнаруживший покойника. Кабироля, если тебе такой знаком.

– Я читаю газеты.

– Мне хотелось бы с ним поговорить, я журналист.

– Из какой газеты?

– "Крепю".

Он скорчил пренебрежительную мину:

– Я читаю "Суар"... Но, в конечном счете, за сто франков я готов забыть о политических убеждениях.

– Тем более, – рассмеялся я, вручая ему обещанные деньги, – что президент административного совета "Крепю" и "Суар" – одно и то же лицо. Он хорошо понимает свою выгоду и имеет двойную клиентуру.

– – Вот черт! Это правда? – заинтересовался парнишка.

– Чистая.

– Каждый день что-нибудь новенькое узнаешь.

– Ну а теперь не могу ли узнать, где найти того типа?

– Под крышей, в бывшей комнате горничной. Идите вот по этой лестнице.

– Он один живет там наверху?

– Вполне вероятно, что иногда приводит подружку. Я об этом ничего не знаю.

– Я имел в виду... родители...

– Нет, родителей нет. Я читал в газете, что он сын известного промышленника. Но не ручаюсь.

– Может, семейные отношения не очень? Парень пожал плечами:

– А вы видели семьи, где они "очень"?.. Ладно, мне надо работать. Спасибо за сто франков. – Он отошел.

Да, на некоторых навозных кучах они рано созревают...

* * *

Под крышей я легко нашел жилище Мориса Баду. На каждой из дверей, выходивших в коридор, на уровне глаз виднелась визитная карточка или бумажка с именем. Одна была лишена опознавательных знаков. Этого явно не хватало для маскировки, но ясно указывало на нее, как на искомую. Я постучал и подождал.

Никто не поспешил мне открыть. Кто-нибудь другой даже поклялся бы, что за ней никого нет. Но тишина была такого сорта, какой не обманет столь опытное ухо, как мое. Я еще постучал, и мужской голос спросил:

– Кто там?

– Господин Баду?

Мне не ответили, а открыли дверь, не настаивая на дальнейших разъяснениях, и маленький худенький силуэт вырисовался в проеме.

Я потратился на такси, отдал сотню франков и прошел пешком пять этажей просто так. Морис Баду оказался не тем молодым человеком, которого я преследовал накануне под дождем. Я это понял не только из-за очков на носу, но общий вид, манера держаться и рост очень отличались от данных человека, звонившего по телефону, как я представлял его себе. Тот наверняка был высокий. Во всяком случае, выше стоявшего передо мной... Я скрыл свое недовольство. Судя по всему, студент прогуливал лекции.

– Ну и? – бросил он довольно агрессивно.

– Можно войти?

Мы оба оказались любителями отвечать вопросом на вопрос. Разговор рисковал затянуться.

Я мог бы и уйти, ведь он не оправдал моих ожиданий, но в его глазах за толстыми стеклами я заметил странные искорки, заставившие меня остаться. Правда, эти искорки вполне сочетались с наивными мерами предосторожности, какие он предпринял, так и не доведя их до конца, но возможно все это не имело значения. И все же...

– Войти? – проворчал он. – Зачем?

– Я журналист.

– Я так и подумал. Я все уже рассказал, старина, но входите. Всем надо зарабатывать свой кусок хлеба...

Я вошел в чистенькую строгую комнату, с паркетом, покрытым посекшейся циновкой. Над кроватью в рамках под стеклом висели не портреты хорошеньких девушек, как я ожидал, а довольно-таки художественные фотографии руин. Библиотека состояла из книг весьма неприступного вида, на кровати валялась папка с бумагами. На некрашеном столе лежали газеты, одежда висела на спинке стула. На каминной полке по соседству с будильником и несколькими безделушками женщина средних лет улыбалась из рамки такой же колючей улыбкой, как булавка, которую ей наверняка вонзили в задницу, чтобы вызвать такую гримасу. Она была очень похожа на очкарика. Тот закрыл за собой дверь и продолжал:

– ...и потом, мне хотелось бы узнать одну вещь.

– Какую?

– Оставят ли меня когда-нибудь в покое?

Я сделал торжественный жест:

– Цена славы, друг мой. Обнаружить труп...

– Я бы обошелся без этого...

Он устало потер подбородок, собрав в складки кожу на щеках, покрытых быстро растущей щетиной. Он был аккуратно одет, и ему едва ли сравнялось года двадцать три, но выглядел он старым, страшно старым и помятым. Его широкий лоб мыслителя или одуревшего зубрилы усиливал странное неопределенное впечатление, испытываемое в его присутствии. Он продолжал:

– Короче, вы не можете мне ответить? Я улыбнулся:

– Вы не кинозвезда... Завтра о вас забудут... Я наверняка последний, кто пришел докучать вам с этой историей.

– Тем лучше. В таком случае, лучше поскорее закончить с вами. Кроме того, я могу сообщить вам так мало... У вас должно быть совсем туго с материалом, а? Никогда не думал, что журналисту требуется так немного. Кстати, вы из какой газеты?

– "Крепю".

– "Крепю"?

– "Крепюскюль".

– Ах да! Я никого из ваших еще не видел?

– Очень может быть. Но я из воскресного приложения к провинциальному выпуску...

– А имя у вас есть?

– Далор.

– Не знаю.

– Я почти никогда не подписываю мои статьи. И, повторяю, я в основном сотрудничаю в приложении. И для этого приложения собираюсь разродиться большой статьей. Видите ли, убийство ростовщика – это неисчерпаемый сюжет. Колоритный персонаж и т, д., не говоря уж о тех близлежащих темах, которые можно затронуть. Я очень дорожу этой статьей и, если вы дадите мне необходимую информацию, имеется в виду, ценную информацию, я сумею быть благодарным. Это хорошо оплачивается и...

Он сухо оборвал меня:

– У меня только одно желание – чтобы меня оставили в покое. Мне нечего делать с вашими деньгами.

– Хорошо, хорошо. Не сердитесь, – я откашлялся, – не сердитесь. Я не хотел вас обидеть.

– Ладно. Но, Боже мой! Вы понимаете, есть от чего выйти из себя. Что, каждый раз, как какому-нибудь гражданину посчастливится обнаружить труп, поднимают такой шум?

– Если убитый чем-то необычен, то да. А я вам напомню, ростовщик – фигура колоритная.

Он пожал плечами:

– Остановимся на этом. Я расскажу вам мою короткую историю, но предупреждаю, мне нечего поведать, кроме того, что уже известно вашим собратьям по перу или полиции.

– Все же давайте.

Естественно, его рассказ не отличался от того, что я уже читал в газетах. Явившись к Кабиролю...

– Чтобы заложить что-нибудь, как я понимаю? – заметил я.

Без запала, но твердо, он ответил:

– Так ли уж необходимо заниматься моей личной жизнью?

– Нет, но знаете, мне тоже случалось оказываться на мели. Со мной такое происходит даже чаще, чем следует. И в этом нет ничего постыдного. Продолжайте, прошу вас...

– Чудесно, – сказал я, когда он закончил. – Вы не заметили ничего особенного, о чем забыли упомянуть в полиции? Знаете, как это бывает? Незначительная деталь ускользает из памяти на время и всплывает только позже...

Он отрицательно покачал головой и улыбнулся:

– Я понимаю, вы разочарованы, господин Далор. Но я вас предупреждал.

– Все равно, спасибо, господин Баду.

Он открыл передо мной дверь. Я перешагнул через порог.

– Мы оба только потеряли время, – заметил он вместо прощанья.

Но я-то не считал свое потерянным.

Вернувшись домой, я позвонил в агентство. Там ничего нового. В телефонном справочнике фигурировали пятеро Баду с различными именами. Первый же, с которым меня соединила секретарь, оказался тем самым.

– Алло. Господин Альбер Баду?

– Он самый.

У него был сильный уверенный голос с едва уловимым оттенком вульгарности, голос этакого мужика, взращенного на мясе с кровью.

– С вами говорит Нестор Бурма. Я звоню по поводу...

Он прервал меня и договорил насмешливым тоном, сбившим меня с толку:

– ...моего сына, знаю. Чем вы занимаетесь, господин Бурма? Адвокат по темным делам? Или адвокат без работы? Лучше скажите сразу, вы не первый предлагаете свои услуги. Вы получаете номер "3". Да, я распределяю порядковые номера, как на автобусах.

– Я детектив.

– Инспектор?

– Частный сыщик.

Он взорвался:

– О! Однако, замечательно! Чудесно, чудесно! Частный сыщик это лучше, чем адвокат. Из этой категории вы первый. Но, что бы там ни было, у вас так же мало шансов победить в состязании, как у господ адвокатов... Что, не везет, да? Потому как небольшая сумма, я полагаю, была бы не лишней, так?

Он понимал быстро. На мой вкус, слишком быстро. Пожалуй, мое сообщение не достигнет цели.

– От небольшой суммы не откажусь.

– Со мной, – по-прежнему забавляясь, сказал он, – вам не придется себя утруждать. Сходите к ростовщику. Вряд ли их всех поубивали.

– Речь не об этом.

– Кроме шуток? А о чем речь в таком случае? Надеюсь, вы не собираетесь рассказывать мне, о чем речь? Я не вчера родился. Послушайте...

И он разразился следующей речью, чередуя суровость и откровенную насмешку:

– ...Из-за того, что некий дурачок папочкин сын исхитрился наткнуться на труп человека, умершего насильственной смертью, множество вампиров и кровососов сказали себе: посмотрим, нельзя ли извлечь небольшую выгоду из данного обстоятельства. Если вдруг у сына возникнут проблемы, возможно, папа не откажется их разрешить. Ну, так вот, здесь вы ошибаетесь, дражайший господин. У моего сына проблем не возникнет. Я его знаю. Это достойная копия моей покойной первой жены. Он абсолютно ни на что не способен, даже убить ростовщика. Это было бы слишком прекрасно. А потом, даже если... Он захотел жить своей жизнью подальше от меня, нет?.. – Его голос чуть дрогнул, совсем чуть-чуть, но все же достаточно, чтобы я заметил. – ...Я его не бросал, а практически не вижу. Он предпочел жить в этом квартале среди старых камней, потому что старые камни – его конек. А я имею дело с железом, с металлическими конструкциями. У нас мало общего. Черт! Я раскрываю вам семейные тайны. Смешно, да?

– Я вас ни о чем не спрашиваю.

– Но я хочу, чтобы вы поняли, что бесполезно возобновлять попытки, если даже вдруг захочется. Я спокоен за моего сына. У него не хватит энергии совершить убийство, а если бы даже хватило, он достаточно взрослый, чтобы самому выпутаться. Частному сыщику здесь нечего ловить. И адвокату тоже. Во всяком случае, не у меня. Ясно?

– Вполне. Извините, что потревожил вас.

– Ничего страшного. Меня это развлекло. Даже позабавило! Почему, вы думаете, я взял на себя труд лично подойти к телефону? Да, меня это забавляет. Бог мой! Впервые со дня своего появления на свет мой сын меня немного забавляет. Еще немного, и я удвою ему содержание. Ладно, прощайте, сударь. – Он положил трубку.

Я медленно, словно невероятно ценный предмет, опустил трубку на рычаг. Должно быть, в этот момент у меня был такой же озабоченный, изборожденный морщинами лоб, как у Мориса Баду. У хорошо обеспеченного папы голос звучал грубо, как у настоящего буки, но плохо сдерживаемое волнение время от времени прорывалось Что бы папочка не утверждал, он поможет сыну, если тот попадет в настоящую переделку Юный очкарик не убивал Кабироля, но его поведение выглядело весьма таинственно, Я сверился с календарем. 5 апреля. Среда, 5 апреля. Он уже получил ежемесячное содержание, выплачиваемое отцом, и с презрением, даже с некоторым высокомерием отклонил мое предложение поучаствовать в прибылях от статьи. Предложение, конечно, чисто мифическое, но ничто не могло ему этого подсказать. Следовательно, явившись тем утром к Кабиролю, он явно не собирался ничего закладывать. Истинную цель своего визита он лишь прикрыл этим объяснением.

Я снова снял трубку и безрезультатно набрал один номер, после чего позвонил Элен.

– Мне нужен Роже Заваттер, дорогая. Его нет дома. Если он объявится в конторе, попросите тут же позвонить мне.

Час спустя самый щеголеватый из моих агентов позвонил.

– Вы по-прежнему предоставляете мне кредит? – спросил я.

– Честное слово...

– Хорошо. Может удастся кое-что заработать, может, нет. Попытка не пытка.

– Ладно. Что нужно делать?

– Последить за неким Морисом Баду.

Я описал молодого человека, дал его адрес и т. д.

– Морис Баду? – вопросительно произнес Роже Заваттер. – Это имя мне о чем-то говорит.

– Вы прочитали его в газетах. Конкурент. Он обнаруживает трупы.

– А, да! На улице Фран-Буржуа?

– Именно.

– Хорошо. Специальные указания?

– Никаких. Вы проследите за парнем и все. И не спрашивайте, зачем. Я сам не знаю. Это вроде покупки лотерейного билета.

– Да? Хм-м...

– Некоторые выигрывают.

– Будем надеяться, что хоть окупим расходы, – проворчал он. – Ладно, я этим займусь.

– Устный отчет завтра после полудня или как только что-нибудь появится.

– Ладно. До свиданья. Вот и все на этот день.

Глава четвертая

Версия полицейских

Назавтра в 10 я толкнул дверь конторы агентства "Фиат Люкс", директор Нестор Бурма. Элен Шателен, такая вежливая, словно я не задолжал ей зарплату за два месяца, и с верностью долгу, достойной лучшего заведения, ожидала клиентов на месте. Они, предполагаемые клиенты, не знали, что теряют, пренебрегая нами. Но я, я-то хорошо знал, чего на этом не зарабатывал.

– Ничего нового? – спросил я по привычке, обменявшись обычными приветствиями.

– Ничего, – ответила Элен. – А ваш грипп?

– Ложная тревога... Кстати, о гриппе. Я слегка потряс Гроссэ, врача. Пришлось... Хотите 10 тысяч?

– Охотно... Начали какое-нибудь дело?

– Почему вы так решили?

– Заваттер.

– Так, попытка. Может из этого ничего не выйдет.

– Это связано с убийством Кабироля?

– Очень отдаленно...

Других объяснений она не потребовала, и мы поболтали о том, о сем, только не о папаше Самюэле, на которого всем, или почти всем, становилось наплевать. Из десяти пролистанных мною за время завтрака газет только в трех упоминалось о внезапном печальном конце ростовщика, впрочем, читателям не сообщалось ничего нового. Все ограничивалось повторением вчерашних статей. С самого начала следствие, кажется, топталось на месте. Но я подозревал, что Фару и его команда знают больше, чем признают. Некоторые особенности все же не должны были ускользнуть от привычных все сразу схватывать глаз, иначе стоило всерьез задаться вопросом о пользе содержания полиции налогоплательщикам.

Но мне не пришлось долго задаваться этим вопросом. Так как к двум часам разговор начал затухать, кое-кто взял на себя его поддержание. Флоримон собственной персоной, со своими усами, большими, ложно строгими глазами и в мятой шляпе, чей коричневый цвет плохо сочетался с цветом плаща. Он пришел один и выглядел довольным. Это мне понравилось.

– Привет, ребятки, – сказал комиссар.

Он снял шляпу, пожимая руку Элен, но надел обратно, дойдя до меня:

– Что – военный совет?

– Мы слишком миролюбивы для этого, – ответил я. – Просто ждем, пока какой-нибудь клиент рискнет зайти.

– Чтобы устроить ему западню?

Я пожал плечами:

– Считаете себя самым умным?

– А вы? – рассмеялся он.

– Не больше, чем другие.

– Я так и думал.

Он поискал взглядом стул. Элен ему пододвинула один, он сел:

– Вы правильно сделали, что позвонили мне вчера. Это избавило меня от неожиданности... – Он выдержал паузу, право же, комиссар был больше комедиантом, чем вся Школа драматического искусства. – ...Мы нашли следы вашего пребывания у Кабироля.

Элен подавила движение, все же не ускользнувшее от комиссара, но он никак его не откомментировал.

– Значит, он все же вел более или менее упорядоченную отчетность? – спросил я, набивая трубку.

– Нет.

– Нет? Значит, он записывал имена клиентов на стене? Чтобы мое...

– Мне казалось, я правильно говорю по-французски. Кто упоминал об именах, Бурма? Речь идет об отпечатках...

Он с улыбкой взглянул на меня, наслаждаясь моим замешательством. Наступившую тишину нарушил треск моей спички.

– Очень хорошо, – вздохнул я, отправив к потолку облачко дыма. – Я вам все расскажу.

– Ради Бога, только не это, – жизнерадостно запротестовал он. – Жизнь слишком коротка. Удовольствуйтесь ответами на мои вопросы.

– Валяйте.

– Вы недавно посещали этого ростовщика?

– Да.

– Когда?

– Позавчера.

– В день убийства?

– Да.

– В котором часу?

– Где-то после полудня.

– Он уже был мертв?

– Нет. Иначе я бы вас уведомил. На бегство от трупа очень косо смотрят, если узнают.

– Да, очень косо.

– Я бы не стал рисковать.

– Вам уже случалось.

– Ну, когда обнаруженный труп оказывался связан с делом, которое я вел, куда ни шло. Но это не тот случай.

– Зачем же вы ходили к Кабиролю в таком случае?

– По профессиональному вопросу. Я был на мели.

– А! Да?

– Надеюсь, что хоть в этом-то вы мне верите?

Он рассмеялся:

– Продолжайте.

– Это все.

– У вас есть квитанция?

– Какая квитанция?

– Что касается отчетности, нельзя сказать, чтобы он ее вел, но так или иначе, он должен был вам выдать квитанцию на взятые в залог вещи, нет? И, разумеется, вы что-нибудь ему принесли...

– Безделушки моей покойной тетки. Но мы не договорились. Он предложил ничтожную сумму. С таким же успехом я мог немного занять у кого-нибудь. Что я и сделал, кстати.

– Могу я спросить, у кого?

– Нет. Вы отправитесь надоедать этому человеку, и в следующий раз, когда мне понадобится его помощь, он пошлет меня куда подальше.

– Пусть так, – согласился Фару, делая широкий жест рукой, чуть не выбив при этом глаз Элен. – Не важно.

– И все предшествующее, кстати, тоже. У вас забавный способ вести дела, Флоримон. Все так, как и должно было быть. Вы проверяете все или ничего.

Он не рассердился:

– Я веду дело как считаю нужным и проверяю то, что должен проверить. Вот и все. Я отчаиваюсь заставить вас когда-нибудь отказаться от ваших гнусных привычек. Черт возьми! Вместо того, чтобы честно мне признаться, что вы там были...

– Послушайте, старина. Может, я и в самом деле поступаю как олух. Причина верно в недостатке денег. Когда плохо с платежеспособностью, это отражается на остальных способностях. Поставьте себя на мое место. Я прихожу к этому ростовщику, целые четверть часа с ним спорю, потом узнаю, что его прикончили. Так как я уже имел с ним дело, – это правда, я не обманул вас по телефону, – мое имя должно фигурировать в одном из его списков. Тогда я сказал себе: Фару, узнав о смерти ростовщика, начнет интересоваться моим молчанием. Я не подумал о том, что мог оставить отпечатки. Все мои мысли сводились только к старым следам, к записям. В таких обстоятельствах лучше не давать повода заподозрить, будто уклоняешься от ответственности... Но, не желая, чтобы вы воображали Бог знает что, я умалчиваю о моем присутствии там в роковой день.

– Да, да. Не важно, что все эти хитрости и предосторожности, отдающие идиотизмом, рискуют сыграть с вами дурную шутку в ближайшее время. Не знай я, что вы не убийца...

– А! Так я не убийца?

– Не мелите чепуху.

– Так ведь, кто знает...

– Если бы я пришел с враждебными намерениями, я был бы не один... Мне хотелось вас немного припугнуть, проучить... Если бы только это хоть что-то дало в вашем случае, да?

– Хм-м... В общем-то... спасибо, что сняли с меня этот груз. Кто он?

Фару ответил уклончиво:

– Один тип, который тоже оставил свои отпечатки. Не на оружии. Что до орудия убийства, то его рукоять вытерли. Но в других местах, там, где он не думал, что их оставит. Один наш старый знакомый... Вам повезло, Бурма. Может, я идиот, но между "потрясающим" детективом и бывшим заключенным, я выбор сделал.

– А! Это и есть "любопытные отпечатки"?

– Да. Кабироль занимался не только ростовщичеством. Он также понемногу скупал краденое, и как все скупщики, исполнял роль хранителя для некоторых мошенников. Такие связи опасны. Иные из этих проходимцев в определенных обстоятельствах испытывают настоятельную нужду в деньгах.

– К сожалению, не только проходимцы. Вы задержали этого типа? Я ничего не видел в газетах.

– Пока нечего и видеть. У парня длинные ноги. А теперь не пойти ли нам позавтракать? Нельзя сказать, что у меня на вас зуб. Я приглашаю.

Протяжным зевком я прикрыл удовольствие от того, что так хорошо обернулся разговор, который мог закончиться гораздо хуже.

– Очень мило с вашей стороны... Итак, что этот тип такой длинноногий?

– Да. Куда пойдем? Вы не знаете какого-нибудь доступного ресторанчика неподалеку?

Не хочет больше говорить об этом? Как угодно. Меня это не угнетало. А если он рассчитывал поймать меня, ожидал, что я проявлю нетерпеливое любопытство, придется ему перебиться.

– В двух шагах.

Мы отправились обедать втроем. Обед прошел спокойно. Во время десерта в зал вошел продавец газет, предлагая их у каждого столика. Я купил "Крепю", "Суар", "Франс-Суар" и "Пари-Пресс". О Кабироле они писали не больше, чем утром или накануне. Никаких намеков на последние подозрения полиции в адрес человека с "любопытными отпечатками".

– Скрываете информацию в голубых далях?

– Это вы точно заметили, что в голубых, – рассмеялся полицейский.

– Почему?

– Просто так.

– А?..

Я просматривал "Крепю" в поисках заметки, которой не находил, и наткнулся на одну, которой не искал: рассказ о крупной облаве, проведенной прошлой ночью в увеселительных заведениях, где "певицами" в основном выступали переодетые мужчины.

Все выстраивалось, у меня словно глаза открылись.

– Вы знаете Кювье, Фару?

– Это кто такой?

– Один малый, имеющий улицу в пятом квартале. Но права на нее он получил потому, что был ученым, головоломтоло...

– Палеонтологом, – поправила Элен.

– Мерси... Этот Кювье, старина Фару, по одному осколку ископаемой кости в две секунды восстанавливал вам полный скелет любой доисторической твари.

– Ну и?

– Я – человек в духе Кювье.

– Скромен, как всегда. Ладно, – он посмотрел на часы, – у меня нет времени выслушивать ваши клоунады. Я должен возвращаться в контору. – Он подозвал официанта заплатить по счету.

– Думаете, ваша команда задержала Жеманницу? – мягко поинтересовался я.

Комиссар перестал считать деньги.

– Что? – поперхнулся он. Я улыбнулся:

– Длинные ноги, специфические наклонности, облава по особенным заведениям, внезапно установившееся молчание о сбежавшем из тюрьмы и еще находящемся в бегах, тип, который может нуждаться в деньгах, – беглец наверняка нуждается, – короче, я говорю: Латрюи или Латюиль, по прозвищу Жеманница.

– Латюи.

– Я не был уверен насчет фамилии. Угадал?

– Да. Но держите при себе свою блестящую догадку. Если вдруг малейший намек на нее выйдет из-под пера Марка Кове, к примеру, я воспользуюсь тем, что в тот день вы наследили на улице Фран-Буржуа, чтобы устроить вам массу неприятностей.

– С чего бы я стал рассказывать Кове? Плевать мне на него.

– Тем лучше.

– Итак, по-вашему, Кабироля прикончил Жеманница?

– А вы предпочли бы оставаться под подозрением?

– Нет, черт возьми. У вас прекрасный подозреваемый, сберегите его.

– Это больше, чем подозреваемый. Я уверен. Эти профессиональные голубые...

– Что? Он бисексуал?

– Он – что?

– Ну, так называют периодических гомосексуалистов, продажных мужчин, которые кормятся из двух кормушек. Потому что временами они позволяют себе поразвлечься с девушкой. Их еще называют биметаллистами. Не знали? И чему вас только учат в школе полицейских? Итак, вы говорили, что эти профессиональные голубые...

– ...рано или поздно кончают ударом ножа. Наверно в припадке отвращения, не знаю.

– Теперь вы впадаете в психоанализ, Фару? Не смешите меня. Если цель убийства – кража...

– Да. Но есть еще кое-что... По роду службы полицейским случается сталкиваться с крайностями и не рекомендуется вспоминать такое за столом... Рискую лишить вас аппетита.

– Неважно. Мы уже закончили.

– Да. Но в присутствии юных девушек...

– Элен давно не из их числа. Надеюсь, по крайней мере...

Фару встал, пожимая плечами:

– Удару ножом предшествовала небольшая вакханалия. Мы обнаружили следы губной помады на губах Кабироля...

Он скорчил гримасу, вытер рот и заключил:

– И есть ведь люди, которым это нравится...

* * *

– Так, так, Нестор Бурма! – кокетливо заметила Элен по возвращении в контору. – Об этом вы мне не говорили!

Я рассмеялся:

– Успокойтесь, дорогая. Флоримону я тоже не все рассказал.

У Элен заблестели глаза:

– В самом деле? Ну что ж, если в следующем месяце я останусь без зарплаты, так хоть по уважительной причине.

– Какой же?

– По той, что вы будете в тюрьме Санте.

В этот момент зазвонил телефон. Это оказался Роже Заваттер с первым устным отчетом:

– Алло. Скажите-ка, патрон, речь в самом деле идет о типе по имени Морис Баду, а? Я не ошибся насчет личности? Может, волноваться поздновато, но лучше поздно, чем никогда...

– Морис Баду, – подтвердил я, – проживает на улице Тэмпль, такой...

– ...худышка, ростом метр с кепкой, очкарик, и вид как у учителя, проглотившего линейку...

– Он самый. Ушел от вас?

– Ему не светит, но он не далеко меня увел. Сначала в ресторан, потом в Национальные архивы. Он только что туда вошел. Я навел справки – он завсегдатай этих мест и, конечно, останется вплоть до закрытия. Не похоже, чтобы парень каждый день обнаруживал по трупу.

– Между тем, он обнаружил труп Кабироля.

– Разумеется. Мне продолжать?

– Я бы предпочел, чтобы да. Потом посмотрим.

– У меня впечатление, что смотреть больше не на что, – без воодушевления проворчал Заваттер, вешая трубку.

Вполне вероятно. Возможно, я поддался игре воображения. Вокруг убийства Кабироля сгустилась такая атмосфера таинственности, что я мог ей поддаться без значительных усилий с моей стороны. Для Флоримона Фару все казалось просто: сбежавший осужденный под давлением обстоятельств убивает скупщика краденого, с которым имел дело до ареста. Но Фару не знал, что помимо меня, как минимум, двое были в курсе происшедшего, но предпочли не ставить в известность полицию: безуспешно дозванивавшийся по телефону молодой человек и блондинка. Последняя даже была свидетельницей особого зрелища: рядом с трупом безжизненно лежал еще один персонаж, оглушенный дубинкой. Если только... У меня имелась на сей счет одна идейка. По самым разным соображениям именно блондинку мне бы больше всего хотелось найти, но, без абсолютно невероятной случайности, не стоит об этом и мечтать. Я вычислил, из какой кабинки звонил Кабиролю молодой человек и, хотя в танцевальном зале на улице Вольта на меня смотрели искоса, мог с легкостью его отыскать при желании. Но, что дальше? Относительно молодого человека я знал, что он невиновен в убийстве ростовщика. Скорее всего он был просто проходимцем, собиравшимся сбыть Кабиролю по дешевке какой-нибудь товар, вот и все.

Оставался Баду-сын. Меня интересовал только он. Также невиновный, он все же солгал всем относительно истинной причины своего визита к Кабиролю. Если он замешан в каком-либо темном деле в сообщничестве с жертвой и это откроется, для его папы будет большой удачей возможность располагать, за соответствующую мзду, конечно, талантами детектива моего уровня, чтобы вытащить сына из переделки.

Я пережевывал эти мысли в течение доброго часа, выкуривая трубку за трубкой, и размышления, вкупе с табаком, вызвали у меня сильную жажду. В конторе имелся в наличии только арманьяк, а моя глотка требовала чего-нибудь менее благородного и менее крепкого. Я спустился в бар напротив.

Да простят мне некоторые, но порой бывает полезно испытать жажду и пропустить стаканчик. Выпив кружку пива, я выходил из погребка и выронил пачку только что купленного табака. Она покатилась по тротуару в опасном направлении – к водостоку, к счастью, все же туда не провалившись. Я наклонился за ней и какому-то пешеходу пришлось круто свернуть, чтобы не поддать мою покупку ногой или не наступить мне на руку. В следующую секунду другой, уже женский, ботинок замер в нескольких сантиметрах от меня.

Я будто перенесся на два дня назад. В мире не единственная пара туфель из змеиной кожи. Для змей это было бы слишком прекрасно. И подобная случайность, самую возможность которой я отвергал, была бы слишком прекрасна для детектива.

С бьющимся сердцем я распрямился и взглянул на женщину.

Мне не померещилось. Это была она.

Глава пятая

Блондинка

Она держала под мышкой сумку рыжеватой кожи, а в руке – пакет из магазина женского белья. Свой двусторонний плащ она сменила на серый костюм, оживленный изумрудного цвета шарфом.

Светлые волосы спадали на плечи тяжелой золотистой массой, обрамляя лицо, которому слегка выступающие скулы придавали экзотическое очарование. Глаза вписывались в общий тон картины – темно-серые с зеленым отливом, в длинных, часто моргающих ресницах. Носик был прямой, маленький и изящный, что называется, очаровательно обрисованный. Чувственные губы, похожие на прекрасный спелый плод, сияли ярко-красной помадой, вызывая у меня неприятное воспоминание о такой же помаде, виденной в другом месте.

На лестнице в доме Кабироля я не успел толком разглядеть ее лицо, частично скрытое носовым платком и капюшоном плаща, так что будь туфли из кожи рептилии единственной приметой, я бы вполне закономерно заключил, что этого недостаточно. Но окаменевшая от испуга девушка выглядела как Дон Жуан перед статуей Командора. Последние сомнения улетучились в тот момент, когда она подняла к губам затянутую в перчатку руку, удерживая готовый сорваться крик.

– Не падайте в обморок, – сказал я, хватая ее за руку, – встречаются типы и пострашнее.

– Боже мой! – пробормотала она.

– Мир тесен, не правда ли? Мы уже встречались, если не ошибаюсь?

Отрицать она не пыталась. Ее перепуганный взгляд казалось не мог оторваться от моего лица, на котором помимо моей воли возникало подобие улыбки. В смятении, она утвердительно кивнула:

– Да, да... мне... мне кажется...

В ее голосе звучали усталые нотки. Вообще, все в ней обличало крайнюю усталость. Мимо прошел мальчишка, принявший нас за повздоривших влюбленных. Удаляясь, он несколько раз оглянулся, смеясь идиотским смехом.

– О! Умоляю вас, отпустите меня. Вы делаете мне больно.

Видимо я бессознательно сжал ее руку сильней, чем это было необходимо.

– Ну уж дудки! Чтобы вы снова смылись? Как же! Раз уж мы встретились, так должны мило побеседовать.

– Ну, если хотите, – решилась она.

Я отпустил ее руку. Девушка продолжала неподвижно стоять передо мной. Мне это не понравилось. Я бы предпочел попытку к бегству. По крайней мере, это было бы хоть на что-то похоже. Тогда как... эта перепуганная девочка...

У меня возникло смутное впечатление, что я пытаюсь черпать воду решетом... О господи! Мое воображение!

– Идемте ко мне в контору.

– Вашу контору?

– Ну, где-то же нужно поджидать удачу. Я с этой целью снимаю офис. Большую часть времени я там сплю. Это напротив. Требуется только пересечь улицу. Мы будем там вдвоем, нас никто не потревожит.

Я снова взял ее за руку. Она опустила голову и позволила себя увести. Молча мы поднялись по лестнице. Во всяком случае в отношении ног я не ошибся: они были очень красивы.

Дойдя до второго этажа, девушка увидела на двери табличку с указанием рода моих занятий, что вызвало у нее легкий шок и заставило отступить:

– Поли... вы полицейский?

– Частный сыщик. Что мало о чем говорит. Так что не бойтесь.

Я посторонился, пропуская ее вперед. Переступая порог агентства "Фиат Люкс", она прошептала неразборчивую фразу. Может, молитву. В наше время религия проникает в странные места и сочетается с неожиданными вещами. При виде того, чем закончился мой поход в бар напротив.

Элен распахнула глаза до размеров обычной тарелки, я имею в виду те, что не летают.

– Меня ни для кого нет, – заметил я.

И пригласил таинственную блондинку пройти в мое святилище. Вскоре оно заполнилось запахом ее опьяняющих духов.

– Садитесь, – предложил я, закрывая за нами обитую дверь.

С отсутствующим видом она упала в первое же подвернувшееся кресло, не удостаивая взглядом окружающее. Между тем, на стене под стеклом висел чудесный поддельный диплом, достойный внимания. На нем по обе стороны рамки были нарисованы молодец в куртке, пытающийся разрешить головоломную задачу или вспомнивший о налоговом инспекторе, короче, испытывающий серьезные затруднения, и голая женщина, завернувшаяся в распущенные волосы, скрывающие ее с головы до полноватых ног. Черт знает, куда она могла унестись в такой час. Я имею в виду блондинку. Возможно, к Кабиролю. Я представил его, мертвого, под полками, заставленными вещами, бедными, ничтожными, жалкими и невзрачными вещами, среди которых находился и плюшевый мишка, вырванный из рук малыша какого-то бедняка...

Я выругался сквозь зубы и подошел к блондинке, оценивающе разглядывая ее. Ей явно не могло быть больше 22 лет. Очень красивая, очень хорошо сложенная, она определенно стоила, чтобы ею заняться, и выглядела куда привлекательнее, чем мне показалось при первой встрече.

– Я себя лучше чувствую, чем позавчера, – заметил я. – А вот вам, похоже, не по себе. Чего-нибудь укрепляющего? Мне кажется, вы в этом нуждаетесь.

Никакого ответа. Только мимолетный кивок, возможно непроизвольный, но я расценил его как утвердительный. Я отправился в соседнюю комнатушку смешать компоненты успокаивающего зелья. Вернувшись, я убедился, что девушка так и не пошевелилась. Я подал ей стакан:

– Может познакомимся? Это я Нестор Бурма. Ну, тот тип, чья фамилия указана на дверной табличке. А вы?

– Одетт Ларшо, – чуть поколебавшись, представилась она.

– Разумеется, шутка? Она пожала плечами:

– Я не в настроении шутить.

– Выпейте вот это.

Освободившись от сумки и положив на колени пакет, девушка затянутыми в перчатку чуть дрожащими пальцами взяла протянутый ей стакан. Тут же я быстрым жестом схватил ее сумку, задев при этом пакет, упавший на ковер. Там он и остался. У блондинки вырвался слабый протестующий крик, она вздрогнула. Вот и вся самозащита. Половина содержимого стакана оказалась на полу. Одним глотком она выпила остаток, не пытаясь помешать мне в исследовании сумки.

Там оказались обычные пустяки: тюбик помады, пудреница, флакон духов, носовой платок и тому подобное. Выудив оттуда конверт, я вслух прочитал адрес: "Госпожа Эрнестин Жакье, улица де Ториньи".

– Какое счастье, что вы не расположены шутить, – откомментировал я.

– Это моя мать, – ответила она.

– Значит, она вторично замужем?

– Да. Овдовела и снова вышла замуж.

– Таскаете у нее письма?

– Мне нужен был клочок бумаги записать кое-что... Я взяла, что подвернулось.

Конверт был пуст. На обороте стоял штемпель отправителя – нотариуса, мэтра Диану с бульвара де Фий-дю-Кальвэр, а карандашом записано название модного журнала и какая-то дата.

– Раз уж вы устроили обыск, не останавливайтесь на полдороги, – резко сказала блондинка. – Мое имя – Одетт Ларшо – стоит в записной книжке, она в кармане, который вы все равно обнаружите.

Я улыбнулся:

– Должен заметить, алкоголь идет вам на пользу. Придает сил.

– Не откажусь от еще одной порции, если вы не против. Да, он идет мне на пользу.

Похоже, она слегка захмелела. Тем лучше. Это облегчит мою задачу. Я наполнил ее стакан. Она поднесла его к губам, оставив на краю ярко-алый треугольник.

Я возобновил изучение содержимого сумки и извлек из нее упомянутую книжку. Действительно, на первой страничке, отведенной для информации о владельце, значилось имя Одетт Ларшо без других указаний. Возможно, это ничего и не значило, но пришлось удовольствоваться тем, что есть. Я пролистал книжку. Много чистых страниц. Там и сям разбросанные записи, внешне малоинтересные. Я сложил все обратно в сумку и закрыл ее.

– Вы тоже живете на улице Ториньи?

Она осушила свой стакан:

– Да. Это запрещено?

Фраза прозвучала как удар бича. Удар бича, которым ее подстегнул напиток.

– С чего бы? Думаю, это такая же улица, как остальные.

– Она вам незнакома?

– А должна быть знакома?

Девушка топнула ногой:

– Тупица! Это так действуют сыщики? Ни с того ни с сего обыскивают чужие сумки?

– Некоторые начинают с обыска тех, кому сумки принадлежат. Такой красавице как вы я бы не пожелал попасть в лапы одного из этих джентельменов.

– Верните мою сумку.

– Держите.

– Надеюсь, вы там нашли, что хотели?

– Нет.

– А что вы искали?

– Револьвер.

Она подскочила:

– Рев... Какого черта стану я носить револьвер?

– Справедливо. Вы правы, я тупица. Почему, в самом деле, револьвер?.. Вы с большим удовольствием пользуетесь ножом для разрезания бумаг.

Тень скользнула в ее глазах и напущенный ею на себя нахальный вид слетел, словно плохо подогнанная маска. Она вжалась в кресло и прошептала:

– Ах, вот в чем дело?..

– Не знаю, в чем дело, но, возможно, вы поможете мне понять.

– Потому что... потому что, вы думаете, что... что я убила этого... этого человека... Кабироля?

Я подобрал пакет из магазина женского белья и положил перед собой на стол.

– А разве нет?

Пакет был розовый, пересеченный надписью: "Розианн, чулки, тонкое белье, улица де Пети-Шан". В десяти метрах от моей конторы, если идти по авеню Опера. Элегантная витрина, соблазнительная и горячившая кровь, со всем необходимым для разжигания воображения холостяков и даже женатых. Вот так.

– Нет! – возразила она с горячностью. – И хорошо, что я вас встретила. Смогу вам все рассказать. Облегчить душу. Если бы только это меня успокоило...

Я заодно раскрыл и пакет, вытащив из него тоненькие как паутинка трусики, черные и отороченные кружевом.

– ...Вот уже два дня я не живу больше, я... Вы не слушаете меня, – пожаловалась она.

– Ошибаетесь. Просто можно делать две вещи зараз... – Я развернул изящную деталь туалета и рассматривал ее на вытянутой руке. – Но это пгосто пгелестно, – прогнусавил я, копируя смешные повадки игривого коммивояжера. – Беспокойство, о котором вы тут рассуждаете, не мешает вам думать о приобретении таких штучек, а?

– Ох! Да что же все это значит?.. – У нее вырвался нетерпеливый жест. – Женщина есть женщина. Сама не знаю, почему купила это...

– В любом случае, они очень красивы... будят воображение... И должны сидеть на вас как вторая кожа.

Ее щеки залились краской:

– Я не позволю вам злоупотреблять ситуацией. С меня довольно, я сыта всем этим по горло, понимаете? Довольно! Довольно!.. – Она затопала ногами, – Все вы одинаковые хамы, зовут вас Кабироль, Бурма, или все разно как! Грязные омерзительные хамы. Я...

Девушка задохнулась. Ее трясло как осиновый листок. Лицо под слоем косметики теперь стало белым как мел. Глаза закатились. Со слабым жалобным вскриком она сползла с кресла... Я открыл дверь:

– Помогите мне, Элен. Она потеряла сознание.

Элен, делавшая вид, будто печатает на машинке, оторвалась от своих вымышленных занятий и устремила взгляд на мою правую руку:

– Может, ей не нравится, когда с нее снимают трусики?

Выругавшись, я отбросил их. Элен оставила "Ундервуд", с двусмысленной улыбкой прошла в директорский кабинет и постаралась привести блондинку в чувство.

– Кто она такая? – между делом поинтересовалась моя секретарша. – Клиентка?

– Так, способ провести время.

– Дальше – лучше Я...

Элен замолчала. Тем временем гостья приходила в себя.

Она не стала спрашивать: "Где я?" Такого уже не бывает. Она разрыдалась. Такое еще случается.

– Успокойтесь, – утешала ее Элен, – тише. Он уже давно не опасен.

Она помогла девушке подняться и снова сесть в кресло. Я налил ей третий стакан, но она не пожелала к нему притронуться, а смотрела на меня влажными глазами побитой собаки с потеками от размытой туши, которой были накрашены длинные ресницы. Даже несмотря на это, девушка выглядела очень красивой.

– Извините меня, – пробормотала она. – Я... Этот страх, преследующий меня уже два дня... Это напряжение... Я хочу уйти.

Она постаралась вложить в последнюю фразу всю возможную энергию. Но энергии было – кот наплакал.

– Только не в таком состоянии, – отозвался я. – Отдохните и успокойтесь.

Я сделал знак Элен, что можно вернуться к машинке. Она подчинилась без лишних комментариев.

Мы с Одетт Ларшо остались вдвоем. Молодая девушка понемногу успокаивалась. Грудь уже не вздымалась так бурно и всхлипыванья истощались. Она вытерла глаза и нос смятым носовым платком, вздохнула, провела рукой по вспотевшему лбу и откинула упавшие на щеку волосы. Я прочистил горло:

– Хм-м... Знаете, я не хотел вас пугать...

Она не отозвалась.

– Конечно, я затронул тягостные воспоминания...

Тихий всхлип. И все.

– Если я правильно понял, Кабироль был именно таким типом, да? С темпераментом, как у кролика. Сдвинутый на идее растления несовершеннолетних, он хотел...

– Я вас умоляю... – прошептала она.

– Послушайте, малышка, Мне нужно знать. Я тоже более или менее замешан в этой истории.

Я придвинул себе стул и уселся напротив блондинки.

– Итак? Да или нет?

– Да.

– Но он не довел дело до конца? Он вас только поцеловал?

– Да.

– Тогда вы схватили валявшийся на столе нож для бумаг и ударили его.

От внезапно залегшей тени ее глаза из серых стали темно-свинцовыми, как грозовое небо. Она пристально взглянула на меня:

– Это ужасно!..

Я пожал плечами и отечески похлопал ее по коленке:

– Не стоит преувеличивать. Со многих точек зрения Кабироль был гнусным и довольно злонамеренным типом.

Она почти закричала:

– Но вы, значит, не понимаете, господин Бурма?! Я... я не делала этого!

– Вы не убивали его?

Она отрицательно покачала головой. Я улыбнулся:

– Ну что ж, в таком случае, он, вероятно, не был таким уж законченным негодяем. Он еще оказался чувствителен к угрызениям совести. И, чтобы наказать себя за свое поведение по отношению к вам, он сам пронзил себе сердце.

Она замотала головой, и ее волосы разлетелись в разные стороны.

– Вы жестокий...

Закрыв лицо руками, девушка наклонилась вперед, опершись локтями о колени. Сквозь пальцы глухо донесся ее голос:

– ...Он меня... да, он меня поцеловал... крепко, очень крепко... и прижал к себе... я вырвалась... я оттолкнула его... и убежала, сгорая со стыда...

– И на лестнице встретились со мной?

– Я... да... возможно... не помню.

– Я помню. И помню, что вы вернулись... Может, не специально для того, чтобы наградить меня тумаком по затылку... но, так или иначе, я его получил.

Глава шестая

Одетт говорит

Ладони ее скользнули вниз по щекам. Мгновение она их разглядывала, словно не зная, что с ними делать, потом предоставила их собственной участи и они упали вниз. Но и там не задержались, а скользнули к подолу юбки и стыдливо потянули за него. Между тем, юбка открывала немногое.

Одетт Ларшо вскинула голову и грустно взглянула на меня.

– Вы ведь не верите в то, что говорите? Это невозможно.

Я промолчал.

– Это не я.

– Но вы ведь возвращались?

– Да.

– Зачем?

Она заломила руки и пожаловалась:

– Вам доставляет удовольствие меня мучить. Да, я знаю, преступниц всегда мучают... Но я не преступница!.. Боже мой! Что я должна сделать, чтобы вы мне поверили?

– Просто рассказать мне свою версию происшедшего, – подсказал я. – Это не должно быть очень сложно. И я обещаю больше вас не прерывать.

Она послушалась. Рассказ получился длиннее, чем я ожидал. Не потому, что был так уж сложен, но его отличали сбивчивость и непоследовательность, перемежали молчания и жалобы, он пестрел повторами и возвратами, способными внушить зависть кому-нибудь из новомодных режиссеров.

Я узнал, что она была знакома с Кабиролем целую вечность. Ее еще на свете не было, когда он начал посещать дом Ларшо. Покойный Ларшо и в равной степени покойный Кабироль вместе прошли часть войны. Все это меня мало интересовало, но потихоньку она добралась до того пресловутого дня, когда наши судьбы пересеклись на дурно пахнущей лестнице.

– ...Кабироль, – пояснила она, – считался другом нашей семьи, по крайней мере, он так утверждал, но дела с ним были делами...

Я ведь знал, что это такое, верно? А если нет, она была со мной достаточно откровенна, чтобы я понял. Современная девушка постоянно немного нуждается в деньгах. Некоторые траты превосходят возможности, платья стоят дороже, чем признаешься родителям и приходится искать разницу на стороне. Короче, время от времени, она обращалась к Кабиролю по его специальности...

– ...Под драгоценности, которые я таскала у матери, и за которые он давал мне возможно чуть больше, чем дал бы обычным клиентам, но никогда он не одолжил мне ни гроша без залога... Уж таким он был... Недавно я отнесла ему кольцо и пришла его выкупить. Он тут же сообщил мне, в какие неловкие обстоятельства ставит его мой визит. Он меня не ждал. Моего залога не было у него под рукой.

По-настоящему драгоценные вещи, доверенные ему, он прятал в безопасном месте, не у себя дома. Я тут же поняла, что он лжет, что он хочет что-то мне... мне...

– Вам предложить. Обычно употребляют этот глагол.

– Да, именно.

– И он вам это предложил?

– Цинично. Вы понимаете, он шантажировал меня?

– Да.

– Я стояла совершенно оглушенная. Это было так неожиданно. Прежде чем я опомнилась, он схватил меня в охапку и поцеловал... Я чуть сознание не потеряла от отвращения... Я оттолкнула его... мне удалось его оттолкнуть и я убежала...

Она выдержала паузу:

– ...Но я его не убивала.

– Но вы вернулись?

– Д-да, да.

– Зачем?

Она опустила голову:

– Сначала я шла под дождем, не зная, на что решиться. Я была напугана происшедшим и тем, что я не вернула мой залог. Я пошла обратно... чтобы умолять, упросить его... и, может быть, также...

– Уступить? Она содрогнулась:

– Может быть, Не знаю...

– А дальше?

– Вы оказались там. Вы. И он, Словно два трупа. Во всяком случае относительно него сомнений не оставалось. Этот кинжал с золотой рукоятью... Люди бывают злыми, не правда ли?

– Да, человек не слишком хорош. Почему вы спрашиваете?

– Потому что при виде того, как он лежит, я ничего не почувствовала, В тот момент, я имею в виду, потому что потом... Я определенно испытала более сильное ощущение, когда он меня поцеловал, чем при виде его мертвым... Я даже... – Ее голос зазвучал глуше. – Я задаю себе вопрос, каким образом я сумела осуществить подобную вещь...

– Какую вещь?

– Я вытерла ему губы... мне не хотелось, чтобы заподозрили женщину... позже я выбросила платок на помойку... Когда я скрылась во второй раз... после того, как вы попытались меня схватить... Я не запоминала специально ваше лицо, но оно отпечаталось в моей памяти и сейчас, столкнувшись с вами...

Девушка глубоко вздохнула:

– Вот!.. Я все вам рассказала... Сама не знаю, почему... Кажется, мне стало легче.

– Мне тоже так кажется, но вы могли облегчить душу раньше.

– Раньше? – повторила она.

– В тот же день. Сообщив в полицию.

Страх появился в ее глазах:

– Ох! Я не могла... Я не могла оказаться замешанной в убийстве... даже косвенно... Я обручена... Мой будущий муж принадлежит к одной из самых чопорных семей Марэ... Если когда-нибудь он узнает... Нет, мне оставалось только бежать и молить Бога, чтобы он никогда не узнал, что в тот день я была в квартире этого человека...

Легкая улыбка скользнула по ее губам:

– ...Видимо, я молилась недостаточно пылко, потому что теперь...

– Оставьте Бога в покое, – посоветовал я. – Он перегружен работой и уже стар... Еще капельку коньяку?

– Да... После всего мне только остается напиться.

Я протянул ей налитый раньше, но не тронутый ею стакан. Пока она пила, я размышлял. Поставив пустой стакан на край стола, она произнесла фразу, которой я не слышал, уйдя в свои мысли. Она снова потянула за подол юбки под влиянием излишней стыдливости. Она не могла знать, что я смотрел на ее ноги, не видя. Кулаком я сильно стукнул по левой ладони, воскликнув:

– Задвижка! Ключи!

– Что?

– Ничего. Это я про себя. Что вы только что сказали? Извините, я не расслышал.

– Я спросила, что вы теперь собираетесь делать? – В ее голосе звучала жалобная тревога.

– Задать вам еще несколько вопросов.

– Я все вам рассказала.

– Не важно. Детективы всегда задают вопросы.

– Я не убивала Кабироля.

– Знаю. Я знаю также, что это не вы меня оглушили.

– И что?

– Посмотрим... Во время вашего первого ухода от Кабироля, отвергнув его и его авансы...

Забавно! Эта старая шельма всю жизнь занимался авансами того или иного рода.

– Сколько времени ушло у вас на то, чтобы спуститься по лестнице и чуть не попасть ко мне в объятия?

– Не знаю. Откуда мне знать?

– Вы спустились одним махом! Вы можете поручиться?

"Поручиться". Словечко из лексикона Кабироля. Этот субъект оказался липучим, как бумага от мух.

– Вообще-то... я кажется остановилась этажом ниже... перевести дыхание... немного успокоиться...

– Хорошо. Вернемся назад. Вы в первый раз – в тот день – входите к Кабиролю. Дверь была открыта или закрыта? Я не имею в виду приоткрыта.

– Открыта, как всегда. Поворачиваешь ручку и заходишь.

– Вы уверены?

Что-то здесь было не так.

– Она была открыта.

– Хорошо. Итак, вы входите. Он находился в первой комнате или в глубине?

– Мне показалось, он вышел из одной из комнат квартиры.

– Очень хорошо. Ваш визит ему вроде не очень понравился, так?

– Это была игра. Он...

– Это не было игрой. Вы ему помешали. Он был не один, а с кем-то совещался, если можно так сказать. И это совещание взволновало его. Он хотел успокоить свои нервы с вашей помощью. В конце-то концов, он ведь не пошел бы дальше поцелуя. Обстоятельства не позволяли.

– Я не понимаю.

– Вы, может быть, давно знаете Кабироля, но наверняка остаетесь в неведении относительно особого аспекта его деятельности. По крайней мере, я на это надеюсь.

– Особого аспекта? А! да, понимаю. Он давал деньги под заклад. И немного занимался ростовщичеством, конечно. Они все так делают.

– Немного также скупкой краденого. И имел связи среди воров. Полиция обнаружила в его квартире отпечатки одного самого настоящего рецидивиста, находящегося в бегах.

Она прижала ладонь к губам:

– Бог мой! Откуда вам это известно?

– Напрягите свою головку. Я детектив... Итак, Кабироль на совете, а вы ему помешали. Дверь он не запер потому, что плевать хотел на своих обычных клиентов, на то, что они могут увидеть и подумать об увиденном. У клиентов Кабироля одно право: получать ничтожные деньги за ценную вещь, считать себя счастливым по сему поводу и молчать. В основном, они другого и не требуют. Заботы их ослепляют. Подобный клиент не помешал бы Кабиролю. Вы – другое дело. Он почти член семьи...

– Не преувеличивайте, – возмутилась она. – Мы видели его все реже и реже после папиной смерти.

– Я пытаюсь объяснить его поведение. Есть вещи, которые он предпочитал от вас скрывать. И он нервничает, ведь вы застаете его во время доверительной беседы с типом, в котором за километр проглядывает мошенник. Я полагаю, он боялся, что упомянутый мошенник предстанет перед вами и вы обо всем догадаетесь. Все так! Он вовсе не собирался вас насиловать, знаете ли...

– Вам в самом деле необходимо выражаться столь прямолинейно?

– Я называю вещи своими именами. Он наверняка говорил правду, утверждая, что вашего залога нет у него под рукой... Кстати, а драгоценность?

– Господи! У меня с тех пор были дела поважнее. Она конечно все еще там. И я не пойду туда ее искать.

– А если ваша мать заметит пропажу?

– Ну, что ж... К счастью, у нее вечно беспорядок. Но, вероятно, когда-нибудь она заметит. А, может, никогда. Только это было бы слишком прекрасно. Если не смогу поступить иначе, я, само собой, во всем признаюсь. Это мне будет легче, чем признаться в... в другом.

– Вы ничего ей не сказали?

– Нет.

– Хорошо. Я хотел сказать, вернемся к Кабиролю. По всей вероятности, он вас не обманывал, утверждая, что не может немедленно вернуть ваш залог, а целуя вас, он просто хотел пресечь все споры, рискующие затянуться, и быстренько вас спровадить. Он вас преследовал?

– Нет.

– Вот видите, ему не терпелось вас выставить, чтобы вернуться к своему гостю в другую комнату. По-моему, ему не стоило так торопиться, но по-видимому все именно так и произошло.

– И этот... этот человек?..

– Его убил? Да.

Я плеснул себе глоток коньяку. Теперь настал мой черед. Выстраивалась теория, и я охотно ею делился:

– Убил ради выгоды, отчасти из страха и мести, воспользовавшись обстоятельствами. Если верить полиции, ломбардщик-ростовщик-скупщик краденого помимо прочего хранил вещи и деньги некоторых мошенников, сидящих в тюрьме до их выхода из-за решетки. Тот малый, что был с ним позавчера, беглец, преследуемый полицией и, следовательно, нуждающийся в деньгах. Могло случиться, что с его деньгами произошло то же, что с вашим залогом: Кабироль не имел их под рукой, потому что слишком долго ими распоряжался. Подобное всегда опасно. Возникают споры, заканчивающиеся плохо. Друг друга оскорбляют, угрожают... Не думаю, что оклевещу Кабироля, предположив, что при его "многопрофильных" занятиях он заодно был немного осведомителем. Он не только не хотел или не мог вернуть доверенное ему, но еще и угрожал собеседнику выдать его полиции, если тот не отступится. Тогда Латюи использовал ситуацию. Кабироль только что препирался с очаровательной блондинкой (он наблюдал всю сцену, скрытый от вас), прижал ее к себе так, что на его губах остался яркий ароматный след... Немного везения и для начала заподозрят женщину. Это поможет выиграть время. Но его преследовала невезуха, смею сказать. Эта история с губной помадой обернется против нашего молодчика. Он сомнительного поведения, но весьма специфического... Вы не до конца стерли помаду, мадемуазель Ларшо. Осталось достаточно, чтобы доставить удовольствие лаборантам криминальной полиции, тоже грешникам в своем роде. Губная помада плюс отпечатки пальцев беглого извращенца, и вывод напрашивается сам собой.

– Сколько вы всего знаете! – воскликнула она с опасливым уважением в голосе.

– Думаю, много. Это часть моей профессии. Я также думаю, что он убил Кабироля немедленно после вашего ухода и что я заявился раньше, чем он успел убежать. Он прятался где-то в квартире, пока не оглушил меня.

– Но зачем?

– По привычке или что-то вроде этого. Да просто, чтобы смыться. Ключ от замка лежал у меня в кармане. Я понял теперь причину странного чувства, овладевшего мной, когда я покидал это нездоровое место. Смутное ощущение, будто что-то забыто, чего-то не хватает... Оно снова возникло только что, пока я слушал ваш рассказ. Я запер задвижку, чтобы... черт возьми!.. Запер, а уходя, нашел дверь открытой. Это затронуло мое подсознание, но даже подсознанию не идут на пользу удары дубинкой, и дело не пошло дальше смутного впечатления необычности... Латюи был пленником. Ему было необходимо оглушить меня, чтобы взять ключ и бежать. Он меня оглушил. Он не счел необходимым все запереть за собой, да это и не требовалось, и если я, уходя, нашел дорогу свободной, то это же случилось и с вами при возвращении...

– Ну вот, – заключил я. – Теперь мой черед недоумевать, зачем я вам все это рассказываю. Ба! Конечно же, чтобы загладить прошлое. Я вас подозревал в стольких ужасах. Ладно, не будем больше об этом... Удачно, что мы встретились. Меня отнюдь не удручает конец Кабироля, но все же беспокоила мысль, что именно вы явились орудием этого... торжества справедливости. Но поговорим о другом... Я лично интересуюсь Морисом Баду... Вы ведь знаете, кто это, не так ли?

Блондинка нахмурилась:

– Морис Баду?

– Свидетель, обнаруживший – официально – труп Кабироля и сообщивший в полицию. Не говорите, что вы с тех пор не читали газет. В вашем случае это было бы невероятно.

– Я их не просто читаю. Я их проглатываю и запоминаю наизусть. Да, Морис Баду, сту...

Она вдруг замолчала, закусив губу. Ее злосчастная, вечно красящаяся помада оставила след на зубах. Девушка смотрела на меня с вполне определенным выражением: человека, внезапно осознавшего, что его разыграли.

– Газеты! – сказала она и топнула ногой. – Я жуткая идиотка, правда?

– Почему вдруг?

– Потому что поддалась впечатлению от вашей таблички на двери... О! – продолжала она, жестикулируя, – я не жалею, что взяла вас в...

– Исповедники? Она пожала плечами:

– Меня это успокоило. Но признайтесь, вы довольно необычный исповедник, а? Интересно, по какому праву вы вынудили меня говорить? В конце концов, мы стоим друг друга, а, господин Бурма?..

Она улыбнулась, сообщнически взглянув на меня:

– Если я и скрыла свое присутствие там, похоже, вы поступили так же. О вас не упоминают газеты. Вы предоставили другому, этому Морису Баду, предупреждать полицейских.

Я рассмеялся:

– Попали! Действительно, я и сам отказался от всякой рекламы.

– Почему?

– Из-за моего положения.

– Зачем вы приходили к Кабиролю?

– Тц... тц... Кажется, вы меня допрашиваете, малышка?

– Мы на равных.

Я с сомнением покачал головой:

– Не согласен, но не важно... Как вы полагаете, зачем приходят к ростовщикам?

– О! Не хотите же вы сказать, что...

– Да, я пришел заложить кое-какие безделушки.

– Нет!

– Да!

– Это действительно слишком забавно... – у нее вырвался нервный смешок. – Значит, вы на мели?

– Со всяким случается... Хм-м. Относительно Баду... вы не против, чтобы я вернулся к нему... Он вам знаком?

– Нет.

– Не знаете, что за дела у него были с Кабиролем?

– Нет. Разве он не студент... тоже без гроша?

Она говорила медленно, с вежливой скукой:

– ...В газетах пишут...

– Не знаю, что он собственно такое, – вздохнул я. – Не важно.

Посмотрев на часы, я встал:

– Туалет там. Наводите красоту и бегите. Чуть поколебавшись, она тоже поднялась:

– Мне... бежать? Вы хотите сказать, что...

– Вам бы хотелось, чтобы я вас держал здесь до второго пришествия?

– Но, что вы теперь станете делать? Вы... Вы... вы расскажете о нашем разговоре в полиции?

– Нет.

– Значит, все останется между нами? Мой жених и мать не узнают, что...

– У меня нет причин болтать. Я вас... исповедовал, как вы выражаетесь, ради самообразования. Мне безразличен Кабироль.

Она подарила мне признательный взгляд:

– Спасибо, господин Бурма... Где можно умыться? Я показал, и она отправилась обновить макияж. Оставшись один, я накинул плащ, пятерней расчесал волосы и надел шляпу. После чего прошел в кабинет Элен.

– Что, опять нужна моя помощь? – иронически поинтересовалась она.

– Нет. Я научился справляться сам. Нет новостей от Заваттера?

– Нет.

– Хм-м... У меня складывается впечатление, что ему на все наплевать. Равнодушен он к нашему делу. Вы не согласны, Элен?

– Что-то не заметила.

– М-да, вы чудесная девушка. Таких как вы – единицы... Должно быть, дело в деньгах.

– Каких деньгах?

– Не понимаете, о чем я?

– Может быть.

В эту минуту появилась Одетт Ларшо, очаровательная сверх всякой меры, с легкими следами усталости под глазами, и наша беседа оборвалась.

– Вот, – сказала она. – Я... мне остается только проститься с вами, господин Бурма.

Она мило улыбнулась Элен и протянула мне руку. Но я ее не взял:

– Вы возвращаетесь домой?

– Да.

– Я вас провожу. Мне пришло в голову, что ваша мать наверняка знала Кабироля лучше, чем вы, и что при случае она сможет дать мне сведения о Морисе Баду, который меня интересует.

Одетт напряглась:

– Сильно сомневаюсь, что мама вам чем-нибудь поможет.

– Я могу попытаться.

– Разумеется, – едко откликнулась она. – И заодно удостовериться, действительно ли я живу там, где сказала, и не соврала ли относительно моего положения.

– А вы еще называли себя идиоткой! – рассмеялся я. Как и положено хорошей актрисе, она присоединилась ко мне.

Глава седьмая

Литейщики

Госпоже Эрнестин Жакье уже перевалило за пятьдесят, но она чувствовала себя еще очень хорошо и выглядела вполне соблазнительно. Свои тщательно ухоженные седые волосы она слегка подсинивала. У нее были те же глаза и нос, что и у дочки, а кожа под косметикой казалась довольно упругой. Но слишком броский макияж раздражал. Нельзя сказать, что она отличалась элегантностью. Ее манера одеваться согласовалась с обилием косметики – отзвук тех лет, когда совсем молоденькой она блистала и кружила головы под звуки джаз-оркестров. Мне приходилось слышать разговоры о буржуазии Марэ. Возможно, она принадлежала к ней, но не отличалась той напыщенной сдержанностью, какую я кстати и некстати приписывал ее представителям. Прежде всего мне она показалась по этой причине только симпатичнее. Взаимное представление прошло на улице запросто, без всякой "светскости".

Мы с девушкой взяли такси до улицы Ториньи, но подъезд к ней был закрыт пробкой без конца и края, и я попросил остановить машину на улице де ля Перль. Мы вышли, и пока я расплачивался, позади внезапно раздался женский голос:

– Смотри-ка! Добрый вечер, дочь моя.

Одетт, отошедшая на несколько шагов, отозвалась:

– Добрый вечер, мама. Простившись с шофером, я обернулся.

Госпожа Жакье с любопытством смотрела на мое приближение, но мне подумалось, что она на все смотрела с одинаковым любопытством, в том числе и на людей или вещи, знакомые ей наизусть. Таково было естественное выражение ее глаз. На юге это называется "зачарованный взгляд".

– Моя мать, господин Нестор Бурма, – не очень уверенно сказала Одетт.

Сняв шляпу, я поклонился, пожимая протянутую госпожой Жакье руку:

– Очень приятно. Одетт мне часто говорила о вас.

– Весьма мило с ее стороны, – иронически протянула она. – И неожиданно. Представить себе не могла, что вне дома она хотя бы вспоминает о моем существовании... Вы давно знакомы?

– Достаточно. Но еще более давно мы потеряли друг друга из вида. Сегодня вот встретились совершенно случайно.

– Ты мне никогда не говорила об этом господине, – упрекнула она дочь. И, не дожидаясь ответа, обратилась ко мне. – ...Господин... как?

– Бурма, – подсказал я. – Нестор Бурма.

Она поджала губы.

– Ваша фамилия мне как будто знакома.

– Ювелир с Елисейских полей и Больших бульваров носит такую же, – напомнил я.

– Это вы и есть?

– Увы! Нет.

– Его тоже зовут Нестор?

– Не думаю.

Она засмеялась без видимой причины. Довольно дурацким смехом.

– Вы мне нравитесь. Я знаю не всех друзей моей дочери... В наши дни дети не доверяют родителям... Но из всех, кого я знаю, вы мне нравитесь больше всего... – Она пожала плечами. – ...Теперь она наконец выходит замуж. Глупости закончены. Если только замужество не является очередной. Как посмотришь, что из этого порой выходит... О! Господи!..

Она, должно быть, оставила молоко на плите или что-то вроде того, и внезапно об этом вспомнила. Выглядело ее поведение именно так. Еще в такси Одетт заставила меня обещать ничего не рассказывать матери о ее проделках у Кабироля. Мне эти предосторожности сейчас казались совершенно излишними. Она сама вполне могла все рассказать матери вдоль, поперек, по диагонали и насквозь. Ничем при этом не рискуя. Потому что все, входившее в одно ухо, незамедлительно выходило через другое, не слишком задерживаясь посередине, в пустыне ее мозга.

– Кстати, – она повернулась к дочери, – Жан создал новую модель пингвина, ее можно будет использовать в качестве подставки для лампы. Вот увидишь, очень красиво. Как раз сейчас они готовят формы. Вот почему я была в мастерской. И потом, у меня опять нервы. Мне необходимо было движение...

Я ей поверил без труда. Она указала на узкий проход между двумя магазинчиками, откуда по всей вероятности вынырнула перед нашей встречей, что, впрочем, не являлось откровением для Одетт. Та должно быть очень давно знала, что в этом здании находилась "Старинная Литейная Мастерская Марэ Виктора Ларшо", как утверждала эмалированная табличка, прикрепленная над входом.

– Жан был очень недоволен, не найдя тебя, – продолжала госпожа Жакье. – Жан – мой будущий зять, – сочла она необходимым пояснить, – господин... господин...

Она раздраженно защелкала языком. Это получалось не слишком почтительно, зато ясно отражало состояние ее души.

– Решительно, я никогда не запомню ваше имя, хотя оно и кажется мне таким знакомым...

– Нестор Бурма.

На сей раз оно даже не дошло до ее ушей. Внезапно посерьезнев, она задумалась.

– О! Не будем оставаться здесь, – спонтанно решила она, будто подчиняясь капризу. – Ты посмотришь новую модель, Одетт?

– Нет, – ответила блондинка слабым голосом, – я устала.

Конечно, госпожа Жакье была неплохой женщиной, но эксцентричной и довольно чудаковатой, и возможно, не признаваясь себе в этом, дочь немного стыдилась ее.

– Вы идете, господин Бурма?

– Браво, сударыня.

– Почему браво?

– Вы без запинки произнесли мою фамилию.

– Право... у меня впечатление, будто я ее очень хорошо знаю. Любопытно, верно? В конечном счете, возможно, Одетт мне все-таки говорила о вас, хотя это и не в ее привычках...

Я промолчал.

– Ладно, идемте посмотрите мои мастерские.

Фраза прозвучала почти приказом.

– Я возвращаюсь домой, – сказала Одетт.

– Хорошо, – живо одобрила ее маты – Скажи Марии, чтобы приготовила аперитив. Или сама приготовь. У бедной старушки так плохо с головой, что она запросто спутает бутылку отбеливателя с винной... Вы ведь не откажетесь зайти к нам выпить стаканчик, правда?

– Не хотелось бы вас беспокоить...

– Что за церемонии. У меня впечатление, будто мы знакомы всю жизнь!

Она задумчиво смотрела вслед уходившей дочери, а когда та завернула за угол, пожала плечами и вновь взялась за меня:

– Вам приходилось видеть работу литейщиков?

Ее "зачарованный" взгляд потемнел и изучающе устремился на меня.

– Нет. Не было случая.

– Вот увидите, это очень интересно.

Я последовал за ней. Визит в литейную мастерскую – в квартале их несчетное множество – по-моему, составляет часть испытаний, предназначенных для туристов. Про себя я взмолился, чтобы госпоже Жакье затем не пришло в голову показать мне исторические особняки, другие местные достопримечательности, с обязательной остановкой на месте Тур дю Тэмпль, – Людовик XVII и проблема его происхождения, – перед Школой искусств и ремесел, Национальным архивом. Национальный архив мне напомнил о Морисе Баду. Лучше уж быть полюбезнее с госпожой Жакье, какой бы утомительной она ни казалась, если я хочу выудить у нее сведения о молодом человеке. Но, откровенно говоря, я начал сомневаться, не гроблю ли я понапрасну лучшие годы...

Мастерская располагалась в глубине двора. Уже в проходе давал о себе знать сильный запах расплавленной меди. Через открытую дверь проглядывалось движение массивных фигур на ярко светящемся, пылающем фоне, расцвеченном темно-красными и фиолетовыми вспышками. Оттуда же доносилось непрерывное потрескивание.

Только один из троих рабочих поднял голову при нашем приближении и, узнав хозяйку, снова принялся за работу. На нем были черные очки сварщика. Дымящаяся жидкость в отблесках дьявольского пламени с шумом лилась по скважинам и заполняла внутренность формы.

В такой обстановке трое мужчин выглядели фантастическими существами. Обвязанные по бедрам фартуками из толстой кожи, в асбестовых рукавицах и в штанах, заправленных в сапоги, появись они в таком виде на улице, любой принял бы их за марсиан. В этом наряде они едва ли мерзли, тем более, что в углу, рядом с внушительной кучей угля, под вытяжной трубой краснела топка печи. Пот уже застилал мои глаза, соленые капли стекали по щекам в углы рта. Наблюдая за работой, я подошел ближе. Раз уж я здесь, проведу время с пользой. Моя проводница, более осторожная и опытная, держалась на разумном расстоянии. Вспомнив о ее макияже, я внутренне рассмеялся.

– Идемте взглянем на пингвина, – сказала она, увлекая меня в соседнюю пристройку с низким потолком.

Деревянные ящики высились вдоль стен, на крышках значились названия лежащих внутри материалов, необходимых в работе литейщика. Столы и верстаки, колченогий стул и хромой табурет были засыпаны коричневой пылью. На этажерке, между бутылкой вина и разнообразными инструментами, стояла голова Бетховена с мощным лбом и словно недоумевала, как ее сюда занесло. А возможно известный музыкант размышлял о превратностях судьбы. Свежая царапина на божественной голове явно свидетельствовала о недавно доставшемся на его долю ударе по божественной голове. Среди прочих безделушек на металлической волне балансировала традиционная чайка, встречающаяся всюду и давно потерявшая имя своего первотворца. Переходящая от одного к другому в качестве подарка, украшающая мелкобуржуазные салоны и зубоврачебные кабинеты, скрывающаяся в самых темных закоулках чердака людей со вкусом, она везде одна и та же, с крошечными отличиями в изломе крыла или изгибе волны.

– А вот пингвин, – провозгласила госпожа Жакье.

Я осторожно взял протянутый макет. В любом случае он требовал бережного обращения, чтобы, не дай Бог, не испортить подобный шедевр. Как она и говорила, это могло служить подставкой. А равным образом пресс-папье, забавным штопором или декоративной ручкой для унитаза. Возможности использования практически не ограниченные.

– Красиво, правда?

– Очень красиво, – признал я.

Мне весьма живо представилась улыбка типа, сотворившего "это", когда в его присутствии произносились имена Пикассо или Ханса Арпа. Да, я ее видел как наяву эту улыбку, пренебрежительную, полную жалости и превосходства. Я поскорей вернул произведение – произведение искусства, раз уж это так называется – госпоже Жакье. Вытерев лицо, я указал пальцем в направлении мастерской:

– Они его размножают?

Против моей воли "размножают" прозвучало на жалобной ноте.

– Нет пока, – ответила она, возвращая пингвина на место. – Они только готовят формы. – И показала на верстак, где были свалены образцы. Во вдавленном виде оно выглядело еще безобразнее, чем в рельефном.

– Сейчас они работают над обыкновенными безделушками.

– А, да?

– Пойдемте посмотрим.

Мы вернулись к литейщикам. Они уже перешли к следующей стадии работы. Молча, при помощи небольшого груза, двое из них выбивали готовые формы из одного ящика, и отливки выпадали на пол. Третий бросал в поставленный на раскаленную печь тигель медные предметы, которые длинной лопатой черпал из ящика. Там были самые разнообразные обломки – от кусков пепельниц до карнизов для занавесей, колец и патронов от ламп и т. д. Огонь в печи раздувался электрическим вентилятором, чье назойливое жужжанье перекрывало все остальные звуки.

– Когда вы начнете производство пингвинов? – прокричала госпожа Жакье, чтобы ее смог услышать тот, к кому она обращалась.

Им оказался рабочий в черных очках. Он сдвинул их высоко на лоб под козырек каскетки.

– Завтра, – ответил он, не переставая отделять готовые формы. – Сейчас мы положим формы в сушильную камеру.

И он кивнул на кирпичное сооружение рядом с горящей печью. Стоявший на ней тигель, покрытый углем, подавал признаки жизни. Из-под приподнимающейся крышки протекали ручейки меди и шипя стекали в огонь. Рабочий в черных очках, должно быть, тоже имел к нему какое-то отношение, так как обернулся и крикнул:

– Жюль, дело за тобой!

Указанный Жюль схватил крышку тигля длинными щипцами, затем, вооружившись чем-то вроде ковша на длинной ручке, принялся снимать пену с кипящей жидкости, словно с обычного супа.

– Горячо, а? – спросил я у парня, чтобы не казаться невежей.

– Тысяча семьсот градусов, – ответил он, помещая на место крышку и подкидывая угля.

– Температурка.

– Да уж, сударь. Не советую опускать туда руки.

– Да, это слишком радикальное средство от обморожений.

– Вы идете, господин... э-э... Бурма? – крикнула госпожа Жакье с противоположного конца мастерской.

В знак благодарности за то, что мне не пришлось вновь повторять свое имя, я немедленно последовал за ней. Мы перешагнули осыпавшуюся кучу песка и вошли в комнатушку, не менее пыльную, чем остальные помещения, и где царил все тот же едкий запах плавящейся меди. На столе, в стороне от шлаков и отбросов, я увидел нагромождение того, что производится в мастерских мадам Жакье: медальоны, кольца для ключей, украшения на замки шкафов, ручки для ящиков и т. д., а заодно несколько предметов, пригодных на пробки для батарей центрального отопления, футболиста на бегу, голову краснокожего, самолет, боксера и тому подобное.

– Вот на что мы живем, я и мои дети, – заявила госпожа Жакье, делая широкий жест. – И на это жили, и хорошо... (Она сделала ударение на последнем слове.) ... родители моего первого мужа, производя и продавая эту... мишуру. Не правда ли, смешно?

Нет, не должна она была думать, что это смешно. И слово "мишура" оцарапало ей язык. Просто она была осторожна и не уверена, является ли все это вершиной изящных искусств. А я до сих пор не катался по земле от восторга. Вероятно, я даже не сумел подавить несколько раз ироническую улыбку.

– Не бывает дурацких профессий, – заметил я.

Это глубокое умозаключение ей понравилось. Оно проникло ей прямо в сердце. Это была философия и мудрость по ее мерке, в масштабе чаек, пингвинов и прочей живности, дававшей пропитание кварталу. Я ей нравился, она сама об этом сказала (надеюсь, что дело не зайдет слишком далеко), и рассуждения такого плана могли только повысить то уважение ко мне, которым она меня вроде бы удостоила. Не важно, что мне уже надоело паясничать, и что я с удовольствием бы сбежал. Мое собственное дело не продвигалось по мере знакомства с делами других.

– Нам приходится выдерживать жестокую конкуренцию, – вздохнула она. – Вы конечно знаете, что большая часть парижских сувениров производится в Германии, не так ли?

Я испугался, как бы она не пристала ко мне с лекцией о германской угрозе, но все закончилось на констатации факта. Взглянув на часы, госпожа Жакье предложила:

– Самое время присоединиться к Одетт, вам не кажется?

– Если хотите, сударыня.

Она отдала последние распоряжения рабочим, и мы покинули эти "раскаленные" места.

Глава восьмая

Подозрения разного рода

– Вам было интересно? – заботливо спросила моя хозяйка, как только мы оказались на улице де ля Перлы.

– Очень, – солгал я.

– Да, это интересно, – поддержала она, словно убеждая сама себя.

Мы свернули на узкую улицу де Ториньи. Несколько шагов, и госпожа Жакье объявила, что мы у цели.

Я содрогнулся. Развлекательная программа угрожала развернуться по пугавшей меня схеме. Я оказался зажат между двумя историческими особняками. Один из них был, как я узнал позже, известный "Соленый" особняк, названный так потому, что принадлежал известному сборщику соляного налога, нажившемуся на нем так, как ни один другой. В этой архитектурной жемчужине XVII в., наполовину погребенной под скверными, лишенными всякого стиля и изящества позднейшими конструкциями, ныне помещается какая-то техническая школа. Другой особняк, обитаемый госпожой Жакье, стоял как раз напротив и не исключено, что построил его какой-нибудь чиновник-фрондер той эпохи, бросая вызов соседу напротив. Он также пострадал от лет и людей, гармоничный овал внутреннего двора нарушал деревянный барак, отличающийся чистотой линий, свойственной курятникам. Мы молча пересекли этот двор, вымощенный большими плитами, когда-то звеневшими под копытами породистых лошадей, а теперь гремевших под самокатом пронзительно кричавшего сорванца. Госпожа Жакье, вдруг чем-то озабоченная, избавила меня от исторического обзора, внушавшего мне ужас, и я не собирался никаким несвоевременным замечанием вызывать на себя потоки ее эрудиции. (Уж если меня вдруг охватит тяга к знаниям, я лучше куплю себе книжку.) Таким образом, пройдя через огромную застекленную дверь, ведущую в вестибюль, чуть менее просторный, чем Сквер дю Тэмпль, мы вступили на широкую лестницу с покатыми, стертыми и скользкими ступенями. Преодолеть их без опасных последствий помогали чудесные резные перила, элегантностью которых я, по-прежнему осторожный, предпочел восхищаться про себя. Однако на середине пролета госпожа Жакье остановилась, опустив ладонь мне на руку, чем вызвала у меня опасение, что экскурса в прошлое не избежать.

– Господин Бурма.

– Да, сударыня?

Я тоже остановился, балансируя на двух ступеньках. Она покачала головой и с необыкновенной торжественностью заявила:

– Нет, то, что я вам показала, не было интересно. Очень мило с вашей стороны утверждать обратное, но я знаю, что это не интересно. Ну, может быть, для того, кто никогда не видел этой работы. Но я повела вас в мастерские не потому, что сочла это интересным.

– А почему же тогда?

– Мне хотелось понаблюдать за вами...

Она слабо улыбнулась. Морщины собрались вокруг ее губ, удобно расположились и остались после исчезновения улыбки. Они наверное и сейчас там.

– Понаблюдать за мной?

– Я не очень сильна в этом, но... Мне требовалось узнать вас получше, потому что... мне надо кое-что вам сказать, кое-что у вас спросить... Мне не хотелось, я не могла сделать этого в присутствии Одетт... Я знала, что она не пойдет за нами в мастерские. Они вызывают у нее отвращение... И я также не могла сделать этого при рабочих... Но сейчас я должна решиться...

Ее ладонь все еще лежала на моей руке, пальцы начали нервно теребить ткань рукава моего плаща.

– Я, возможно, ошибаюсь, вы мне кажетесь таким открытым... – она перевела дыхание, – ...я беспокоюсь.

Ступенька затрещала под моей левой ногой. Я переменил позу и прислонился к художественным перилам. Госпожа Жакье возвышалась надо мной, но не выглядела опасной.

– Беспокоитесь?

– Да.

Я улыбнулся:

– Это кстати, если можно так сказать. Моя специальность – рассеивать беспокойство.

– Да? Как раз я... да, что у вас за специальность?

– Я скажу вам позже.

– Конечно, – вздохнула она, явно подумав: "Такая, что в ней трудно признаться".

Я почувствовал, как сжались ее пальцы.

– Этого-то я и опасалась... – она рассмеялась, – ...вы рассеиваете беспокойство. Утешаете. Вы профессиональный утешитель, так?

– Если угодно.

– И вы утешаете Одетт?

– Что вы подразумеваете под этими словами? Чертова историческая обстановка! Из-за нее я начинаю выражаться языком XVII столетия!

– Прошу вас, не смейтесь надо мной. Вы прекрасно понимаете.

– Не уверен. Вы хотите сказать... что я с ней сплю? Это уже прозвучало менее элегантно, чем предыдущая фраза, но все же лучше, чем "трахаться" или другое равнозначное выражение.

– А это не так?

– О господи, нет! – я защищался с живостью, пожалуй, даже оскорбительной для прекрасной блондинки, она не была наигранной, меня "завели" подозрения ее матери. – Господи, нет! Почему вы так решили?..

Она не ответила. Я продолжал:

– В этом и состояло ваше беспокойство?

– Да.

– Оно безосновательно, уверяю вас.

Она устало пожала плечами и выпустила мою руку.

– Вероятно, я поздновато забеспокоилась, – признала она. – Вы клянетесь, ч, то...

– Клянусь.

Она вздохнула. Не убежденная ни на грош. Голос мой звучал искренне (еще бы!), но кроме искренности в голосе мне представить было нечего. Ей этого явно было недостаточно. Но, черт возьми, не к врачу же обращаться за подтверждением! Врачебный осмотр ничего не решит. Девственники в деле не участвовали.

– Не будем возвращаться к прошлому, – продолжала госпожа Жакье словно про себя, – но я еще могу предупредить будущее. Моя мастерская не то чтобы процветает. Одетт почти ничего не останется после меня. Она обручена с одним из самых богатых наследников Марэ, сыном владельца производства игрушек с сюрпризами...

У нее вырвался короткий болезненный надломленный смешок:

– Похоже на бред сумасшедшего. Впрочем, как вы говорите... нет дурацких профессий.

Я поддакнул.

– Нельзя допустить, чтобы Одетт неосторожно скомпрометировала себя, поставив под сомнения возможность этого брака. Жак довольно ревнив... Увидев вас только что вместе высаживающимися из такси... Я не сразу осмыслила опасность, я вообще легкомысленна, но... мало-помалу...

Легкомысленна? Конечно. Что не исключает материнских чувств. Тягостное зрелище представляла собой эта женщина, накрашенная словно на маскарад, портящая себе кровь из-за будущего дочери и с трогательным бесстыдством обнажавшая передо мной душу. Я уцепился за аргумент, показавшийся мне неотразимым:

– В этом не было ничего такого, что оправдало бы ваши подозрения. Напротив. Будь что-нибудь между мной и вашей дочерью, я не стал бы сопровождать ее!

Довод вроде бы подействовал. Тем не менее она заметила:

– Вы остановили машину далеко от дома.

– Из-за пробки...

Мне надоело защищаться. Я не адвокат.

– Поверьте мне, сударыня, – решительно заявил я. – Мадемуазель Ларшо не является моей любовницей. Несколько лет назад я познакомился с ней в Сен-Жермен-де-Пре, кажется, и даже тогда ничего между нами не было... (Еще бы, черт возьми!) Сегодня мы случайно встретились неподалеку от моей конторы...

– Вашей конторы?

– Да, у меня есть контора в центре. Мы поболтали о том, о сем, и в результате этой беспорядочной беседы взяли такси и... Дело в том, что мне хотелось повидать вас, сударыня.

Госпожа Жакье распахнула глаза:

– Повидать меня?

Я улыбнулся:

– Представьте себе, мне тоже требовалось задать вам кое-какие вопросы. Мы с вами не знакомы, но из разговора с Одетт я понял, что вы знали одного человека, а тот другого, о ком мне хотелось бы узнать побольше.

На минуту она онемела, потом заметила:

– Мне это представляется несколько сложным.

– Да нет, все очень просто. Если позволите, я объясню у вас дома.

– Хорошо, идемте, – согласилась она, поняв, что дальнейшая беседа на ступеньках ни к чему. – Извините меня... Я вам верю. Извините за несправедливое подозрение.

– Для меня оно более чем лестно. Мы продолжили наше восхождение.

* * *

Одетт Ларшо ожидала нас в огромной гостиной с высоким потолком. Что же до вкуса, то даже квартира этажом ниже, снимаемая торговой фирмой, вряд ли могла быть обставлена хуже. Безвкусие обстановки контрастировало со старинной резьбой, сохранившейся в разных местах комнаты, особенно с резными панелями верхней части дверей и потолочной росписью. Последняя – уж не знаю, принадлежало это кокетство кисти Миньяра или чьей-то еще – настоятельно требовала реставрации. Она основательно отслаивалась, и все время, проведенное в комнате, я опасался, как бы кусок божественной ляжки кого-нибудь из парящих над нами мифологических мясистых персонажей не свалился ко мне в стакан.

Пытаясь как-нибудь обмануть собственное нетерпение и нервозность, девушка выкурила не меньше пачки сигарет. Доказательством служила пепельница – парижский сувенир домашнего производства, – переполненная испачканными губной помадой окурками. Барышня явно подозревала, что я все выложил ее матери.

Машинально я пересчитал стаканы, окружавшие вместе с оливками и сигаретами обреченную на заклание бутылку. Их оказалось три. Господин Жакье похоже не собирался участвовать в нашем празднестве. Тем лучше. Я не испытывал ни малейшей нужды в господине Жакье. Хозяйка заметила мой взгляд и, судя по всему, угадала мои мысли.

– Мой муж отсутствует в настоящий момент, – сухо объяснила она. – Садитесь, прошу вас.

Я удобно устроился в указанном мне кресле, Одетт разлила аперитив.

– Так вот, – сказал я, когда каждый из нас получил в руки по стакану и все мы молчали, словно ожидая чего-то, – вот почему мне хотелось с вами встретиться. Это по поводу того человека... Самюэля Кабироля.

Госпожа Жакье резко опустила стакан на поднос, чуть не крикнув:

– Я не желаю слышать об этой гнусной личности.

– Я хотел с вами поговорить не совсем о нем, – поправился я, – но о молодом человеке, который... х-мм... который его обнаружил. Повторяю, я случайно узнал, болтая с вашей дочерью, о вашем знакомстве с Кабиролем и...

Она оборвала мою речь:

– Ты могла бы лучше выбирать темы для беседы. Что вы хотите знать об этом человеке? Ну и денек сегодня.

Первая фраза относилась к дочери. Вторая ко мне. Третья к ней самой. К стаканам, мебели и стенам обращения не последовало.

– Денек? – поинтересовался я.

– Да. Полицейские инспектора сегодня днем приходили расспрашивать меня о нем. Они тоже узнали о нашем знакомстве. Если это можно назвать знакомством. Он был другом, приятелем, скорее, товарищем по оружию моего мужа, первого мужа, господина Ларшо.

Грязная штука война. Такая смешанная публика попадается. Заводишь знакомства с ничтожными людишками. Еще один кошмар плюс к нарисованным Гойей.

– После смерти господина Ларшо мы редко виделись... Но почему, черт возьми, вы тоже интересуетесь этим человеком?

– Я в основном интересуюсь Морисом Баду.

– Морисом Баду?

– Студентом, обнаружившем тело.

– Ах да, понимаю. Но с какой стати? Вы тоже из полиции?

– Частный сектор.

– Вы хотите сказать... частный детектив?

– Да.

Она нахмурилась, потом широко раскрыла глаза, словно на нее снизошло внезапное озарение.

– Я поняла, – воскликнула она, ерзая в кресле. – Нестор Бурма, не так ли?

– Действительно, таково мое имя, – улыбнулся я. От бесчисленных повторений оно начало терять реальность.

– Я знаю теперь, отчего оно мне более или менее знакомо, – продолжала она и обернулась к дочери. – Почему ты мне не сообщила, что среди твоих приятелей есть один?..

Одетт Ларшо отправила к потолку облачко дыма:

– Да ведь мы решили, что это будет бесполезным, ты не помнишь?

– Что будет бесполезным? – полюбопытствовал я.

– Я вообразила, что нуждаюсь в услугах частного детектива, – пояснила госпожа Жакье. – С этой целью я выискала в телефонном справочнике всех ваших парижских коллег. Таким образом, многие имена, в частности ваше, в большей или меньшей степени запали мне в память.

– На этом вы остановились?

– Да. Это было бы напрасной тратой денег.

– Как бы там ни было, если вы передумаете, я в вашем распоряжении.

– Спасибо.

– Так, о ростовщике...

– Да. Вы хотели знать...

Я рассказал о Морисе Баду. И остался ни с чем. Ей ничего не было известно ни о нем, ни о природе его отношений с Кабиролем. Впервые она прочитала его имя в газетах. Мораль: я потратил время зазря. Если только... Надежда зарождалась с другой стороны. Я перевел разговор на иное и ловко заставил госпожу Жакье вернуться к изучению справочника в поисках детектива.

– Это из-за моего мужа, – призналась она.

– Вашего мужа?

– Господина Жакье.

– А, да! И что?

Почти таким же тоном, каким сообщают время или о перемене погоды, она провозгласила:

– Он исчез... – помолчав, она повторила:

– Он исчез, но вскоре вернется, – продолжала она. – Если не к семейному очагу, то во всяком случае в Париж. А тогда я знаю, где его искать.

– Естественно, – вмешалась Одетт, – что в тот момент мама разволновалась.

– Всегда неприятно узнать, что муж тебя обманывает, – бросила мать. – Даже если у вас нет взаимопонимания. Но было бы неправдой сказать, будто я разволновалась. Я уже в том возрасте, когда такого рода неприятности перестают трогать...

– И во имя своей философии вы отказались от затеи обратиться к детективу? – поинтересовался я.

– Нет... Но я еще думаю об этом, – резко ответила госпожа Жакье. – Мне понадобится посредник. Я не могу сама опуститься до подобного шага. Я... Нужен кто-то, кто заставит его... Да... Не согласитесь ли вы взять это на себя, господин Нестор Бурма?

– То есть... – Мне не хотелось слишком откровенно набрасываться на предложенную кость. – Если вы уверены в скором возвращении...

– Уверена, но дело не в том.

– Развод?

– Есть вещи более срочные... – Она провела рукой по лбу. – Я устала... Эти полицейские...

– Они были невежливы?

– Очень корректны, но вы ведь понимаете, для человека моего положения признаваться в знакомстве с таким типом, как Кабироль...

– Я понимаю. Вы имели дело с комиссаром Фару?

– С двумя обычными инспекторами.

Я поинтересовался, что они хотели выяснить, и убедился, что действовали они в соответствии с обычной рутиной, не более того. Я вернулся к Жакье, норовившему в очередной раз исчезнуть... на сей раз из беседы.

– Ну... э-э-э... – бормотала покинутая вдова. – Одетт, прошу тебя, объясни господину Бурма... я не в состоянии...

Девушка объяснила. Не вполне самостоятельно, так как время от времени, невзирая на свое состояние, мать не могла удержаться и не вставить слово или что-нибудь не поправить.

После многих лет вдовства госпожа Виктор Ларшо превратилась в госпожу Поль Жакье. Она до сих пор недоумевала, почему. Свою ошибку она поняла очень скоро. Жакье, моложе ее, то и дело нарушал условия контракта. В прошлом ноябре – полгода назад – он завертелся вокруг Мисс Пэрль, заезжей воздушной акробатки Зимнего Цирка. В этой компании он отправился прямиком на седьмое небо. Прихватив с собой деньги. Уточним, правды ради, что из собственной шкатулки. Госпожа Жакье испытала глубокое унижение. Сбежать с бродячей акробаткой! Это стало концом всего. Я в течение нескольких долгих минут выслушивал рассуждения о том, как некоторые не умеют жить и какие у них извращенные вкусы. Инцидент чуть было не повлек за собой несчастных последствий для будущего брака Одетт. Тем более, что идиллия лишь только-только начиналась. Ничто еще не было решено. А я охотно признаю, муж, сбежавший с гимнасткой, выглядит не лучшим образом. Особенно в глазах чопорного семейства. А семейство Марёй – так я узнал фамилию вдохновенного создателя новых моделей хорошеньких пингвинчиков – было весьма чопорным. К счастью, Жан Марёй очень увлекся Одетт и ему хватило мозгов не взваливать на девушку ответственность за скандальное поведение отчима. В конце концов, это другая кровь. Очень хорошо. Поставим точку. Рассказчица перевела дыхание, а я глотнул вермута, чтобы облегчить себе переваривание всего услышанного. Около трех недель госпожа Жакье перемалывала свои проблемы в одиночестве. Этот период жизни она вспоминала вообще с неудовольствием, так как сентиментальные и семейные проблемы дополнились еще и проблемами, связанными с производством побрякушек. Один из лучших литейщиков заболел, проявляя признаки душевного расстройства, и хозяйка, подлинная вторая мама для работающих на нее пролетариев, наравне с бедной старой матерью несчастного занялась его здоровьем. Настоящая вторая мама для старых матерей тоже. Та старая мать, о которой идет речь, с тех пор помогает с уборкой дома. Если я помню, мы только что встретили ее при входе в вестибюль. Да, возможно. Ужасная драма, потребовавшая всего ее времени. Времени хозяйки дома. Я очень живо все себе представлял – и даже старушку-мать, если угодно, – но вот что не укладывалось в моем воображении, так это откуда возникла среди подобной свалки идея обратиться к частному детективу. Короче, обманутая супруга решилась наконец, чего бы ей это не стоило, сообщить в полицию о безрассудствах своего бога и господина, открыв причины бегства, назвав сообщницу, но не ее адрес, так как имя гимнастки исчезло с афиш Зимнего Цирка. Ее ожидало турне по провинции и за границей, а может она последовала за странствующим цирком. Само собой, это ничего не дало. Меня это не удивило. В "Бюро по расследованию в интересах семьи" они никогда чудес не творили. Их каждый день ставят в известность о десятках исчезновений, половина которых относится к области фантазий, а добрая четверть – куда серьезнее, нежели побег загулявшего мужа, влюбленного в канатоходку.

– И тогда-то вы подумали о частном детективе? – вставил я, чтобы напомнить матери и дочери о существовании когда-то подобных поползновений. (Они, казалось, об этом забыли.)

– Нет.

Нет? Ладно. В таком случае, предоставим все своему течению. Подобно течению дней, недель и месяцев, когда госпожа Жакье почти позабыла (меня это не удивляло) о существовании неверного, до того, как...

В рассказ был введен новый персонаж. Я сразу представил себе этого гражданина, елейного, слащавого, преувеличенно вежливого, непременно с достойной лысиной и в жестком воротничке с заломленными уголками, с пухлыми ручками придворного аббата: мэтр Ипполит Диану, нотариус с бульвара де Фий-дю-Кальвэр. Он был нотариусом Ларшо, его жены, вдовы и Жакье. Он почти вошел в семью. В прошлом марте сему достойному мужу в интересах его клиентки понадобилась подпись ее супруга на документе. Госпожа Жакье попыталась мне объяснить, о чем речь, но так как сама, похоже, не разобралась в вопросе до конца, а я лично не очень подкован юридически, то мало что понял. Суть не в этом. Главное – возникла необходимость в подписи и для поисков беглеца предполагалось воспользоваться талантами частного детектива. Наконец-то мы добрались. Я... нет, еще не время.

– Для начала я написала мужу, – сказала госпожа Жакье. – На имя этой Мисс Пэрль. Я вполне могла избавить себя от этого недостойного и унизительного шага. Письмо я адресовала администрации Зимнего Цирка. И до сих пор жду ответа.

– Возможно, они не пересылают почту? – предположил я.

– Напротив. И очень аккуратно. Я ездила справляться. Мое письмо было отправлено в Лондон или Берлин, не помню. Затерялось оно или нет, ответа я не получила...

Но из уст циркового администратора она узнала, что мисс Пэрль вернется в Париж в течение апреля с новой программой. Она ввела в курс дела мэтра Диану, сообщив ему также о своем намерении обратиться к частному сыщику. Прежде чем отправиться к нотариусу, она по справочнику профессий составила список вероятных кандидатов. Посланцу предстояло следовать за Жакье на край света. Именно поэтому мэтр Диану, заботясь о деньгах клиентки, разубедил ее, и разорительный проект был задушен в зародыше. (Это, конечно, мудро. Но если подобная мудрость распространится, частным детективам останется только записаться на биржу безработных.) Пока же, насколько я понял, время терпело (я имею в виду историю с подписью), и так как гимнастка должна была вскоре вернуться в Париж, то существовала альтернатива – или Жакье по-прежнему тяготел к ее орбите (так выражался господин нотариус), и тогда он вернется вместе с ней, или же они расстались, и тогда артистка не откажется дать о нем сведения. В любом случае, сейчас принято наилучшее решение: им не придется искать вслепую и расходы сведутся к минимуму. Я промолчал.

– В первом случае, – говорила дальше госпожа Жакье, – несовместимо с нашим достоинством, – как моим, так и мэтра Диану, – идти разыскивать моего мужа среди бродячих акробатов. Так что...

– Я могу взять это на себя, – предложил я.

– Очень хорошо. Во втором случае, разумеется...

– Он тем более по моей части.

– Очень хорошо, – повторила она. – Нет смысла ждать неизвестно чего. Считайте себя нанятым, господин Бурма. Я...

Она вдруг целиком ушла в созерцание складки на платье. Затем принялась старательно ее заглаживать.

– ...э-э... то есть...

– Да?

Она оставила складку в покое:

– Я, разумеется, должна посоветоваться с мэтром Диану. Ты как думаешь, Одетт?

– Не знаю, – ответила девушка.

– Да, это вопрос вежливости.

Она встала и подошла к телефону, томящемуся, словно наказанный ученик, в углу на консоли, и набрала номер:

– Алло? Мэтр Диану? Добрый вечер. Это Эрнестина...

Пока она разбиралась с нотариусом, ее дочь занялась мной:

– Еще аперитива?

– С удовольствием.

Наполняя мой бокал, она заметила, понизив голос:

– Что ж, господин детектив, вы не тратите времени даром.

Она улыбалась. Я тоже улыбнулся в ответ:

– Не правда ли? Наглость – второе счастье, если верить поговорке.

Она покраснела:

– Я не то хотела сказать.

– Помимо прочего, это неверно. Будь это правдой, Кабироль был бы жив.

– Ох! Не говорите мне больше о нем, – слегка притопнув ногой, сказала Одетт.

Раздался металлический звук резко поставленного на место телефонного аппарата. Госпожа Жакье присоединилась к нам.

– О чем это вы тут шепчетесь? – подозрительно спросила она.

Я соврал что-то удобоваримое, после чего пожелал узнать о результатах переговоров:

– Ну как? Что мэтр Диану? Она раздраженно пожала плечами:

– Он обозвал меня старой дурой или вроде того. Как обычно. По его мнению, мы должны просто ждать. Это вопрос нескольких дней. Нет смысла входить в расходы. Это всегда можно будет сделать в подходящий момент.

– Так он против? – спросила Одетт.

– Он предоставляет мне свободу решать самой... В таком случае я... я выпишу чек на ваше имя, господин Бурма. Счет дружбы не портит...

Согласен, а железо следует ковать пока горячо. Очевидно, именно поэтому и во избежание искушения передумать госпожа Жакье вылетела из гостиной, вероятно, в направлении своего секретера. Мы с Одетт остались вдвоем.

– Мама, должно быть, кажется вам немного чудаковатой, – смущенно кашлянув, заметила девушка.

– Она забавна, – я взглянул на нее, – и не напускайте на себя такой вид. Я, знаете ли, ничего ей не рассказал, если именно это вас гложет.

– Спасибо, господин Бурма.

– Берегите свои "спасибо". Мне нечего было ей сказать. Я только хотел узнать что-нибудь о Баду. Но обратился не по адресу. Тем хуже... Впрочем, как вы заметили, я все же не зря потерял время, так как мне поручено связаться с вашим отчимом...

– Для вас не в новинку подобная работа?.. Ох, до чего я глупа! Ну, разумеется!

– Мне в основном не в новинку задачи посложнее... В эту минуту в комнату вернулась госпожа Жакье:

– Вот ваш чек. Этого достаточно? Я мельком взглянул на цифры.

– Слишком много.

– Что нужно, то нужно.

– Благодарю вас...

Я складывал розовый бумажный прямоугольник:

– Ради себя надеюсь, что эта Мисс Пэрль привезет вашего мужа в багаже, а мне останется только отволочь его, если понадобится, даже за шиворот на ковер к мэтру Диану. Сейчас мне кажутся излишними еще какие-либо сведения. Так же, как и фотография. Во всем этом возникнет необходимость только в случае более углубленных розысков...

– Если хотите, я могу дать вам одну прямо сейчас, – воскликнула госпожа Жакье. – Это не те изображения, которыми я особо дорожу... такой хам!

Она подскочила и направилась к небольшому предмету обстановки неопределенного назначения, открыла один из ящиков, порылась внутри и протянула мне извлеченную оттуда фотографию размеров с открытку.

С нее в объектив фотоаппарата смотрел сорокалетний мужчина приятной наружности с поредевшими висками и шишкой на кончике носа. Лично я не стал бы совершать безумства ради него. Правда, я не вдова и не воздушная гимнастка.

Спрятав фотографию и чек в бумажник, и так как меня не задерживали на ужин, я откланялся.

* * *

Когда несколько позже я возвращался к себе, еще не ушедшая спать консьержка вручила мне пакет. Вид у нее при этом был престранный.

– Оставила ваша секретарша, – объяснила она.

Это оказался розовый бумажный пакет с элегантной ярко-голубой надписью: "Розианн, чулки, тонкое белье". Любопытная женщина наверняка заглянула внутрь и увидела там соблазнительные трусики, покупка которых столкнула нас с Одетт нос к носу. К ним прилагалась записочка, нацарапанная немного манерным почерком Элен. Я прочитал ее у себя в комнате: "Вы их забыли. Возможно, они вам понадобятся. Лишний предлог для новой встречи". Она явно располагала свободным временем и вдобавок деньгами. Сделать такой крюк только из удовольствия подразнить меня.

Мое ворчание прервал телефонный звонок. Я снял трубку.

– Алло? – послышался голос Элен.

– Бюро Эротических Находок слушает.

Она рассмеялась:

– А! Уже получили?

– Держу в руках. За этим вы мне и звоните?

Элен снова стала серьезной:

– Нет. Из-за Роже Заваттера. Вы были правы, ну, насчет денег.

– Понял. Ему надоело вкалывать задаром, так?

– Он не признался прямо, но смысл именно такой. Ему нужно уехать в провинцию...

– К постели престарелой родственницы?

– Да.

– Вот олух! Я как раз получил деньги, но ему не придется их увидеть. Итак, он бросил следить за Баду?

– Он утверждает, что это бессмысленное занятие. Парень вышел из Национального архива, где провел полдня, и спокойно вернулся домой.

– Ну что ж, я счастлив, что наш вероломный друг завершил свои труды. Ладно. Сам займусь всем этим. Все?

– Да.

– Что ж, счастливо, дорогая.

– Не многовато ли дорогих, – съязвила Элен.

– И не маловата ли зарплата, – поддержал я, – Все верно.

И повесил трубку.

Надев пижаму и с трубкой в зубах, я подвел счета. 50 тысяч купюрами и 50 тысяч чеком, получается 100 тысяч. Первые изъяты с еще не остывшего тела Кабироля, Второй выписан госпожой Жакье.

Пятьдесят тысяч, пожалуй, многовато за посредничество. Тут было еще кое-что. А именно то, что госпожа Жакье по-прежнему считала меня любовником своей дочери и, по ее мнению, на улицу Ториньи я явился только поторговаться о плате за разрыв. Она желала меня купить. Недорого, но в конечном счете, лиха беда начало.

Чудесно. Мне слишком не хватало денег. Я не мог себе позволить деликатничать и оскорбляться. Предполагается, что меня можно купить? Меня можно купить. Сговорчивый ты, Нестор. И пришлите задаток, чтобы я тоже мог прикупить себе кое-что из белья, рубашки или шелковые кальсоны. Если верить этикетке, выловленной мной со дна розового пакета, такие штучки дорого стоят. 5 415 франков! Невозможно! Я прочитал не ту цифру. Да, цена оказалась ниже. Ниже на этикетке и по шкале ценностей. Ровно 2000 монет, что тоже не мало. 5. 4, это была дата покупки: 5 апреля. А 15 – номер продавщицы.

Еще несколько секунд я вертел трусики в руках, потом, усталый и в плохом настроении, сунул их в пакет, пакет в ящик, а свое тело – под одеяло.

Глава девятая

Изабелла Баварская

Когда я проснулся на следующее утро, первая мысль была о Морисе Баду. Теперь моя очередь им заняться. Я отправился в Марэ и устроился в бистро, самим провидением расположенное прямо напротив жилища странного студента. До полудня ничего не произошло. В полдень Балу вышел из дома и отправился подкрепиться в скромный ресторанчик на улице де Бретань. Он осторожно, даже с почтением, нес кожаный портфель и выглядел сосредоточенным, больше чем когда-либо похожим на студента-технаря, но не встревоженным. Я следовал за ним по пятам и когда он вышел из ресторана. При виде того, как он сворачивает на улицу Архивов, я почувствовал, что краснею. Машинально я оглянулся по сторонам на тот случай, если Заваттер остался на месте, желая посмеяться надо мной, Возможно, он правильно усомнился в моем чутье. Очень было похоже, что я дал маху, прицепившись к парню. Как и предполагалось, он вошел в Национальный архив с видом завсегдатая этих мест. С улицы мне было видно, как он пересек огромный двор и скрылся в помещениях, отведенных для занятий.

Выругавшись, я кое-как разжег трубку и слинял. С меня довольно?

Час ушел на то, чтобы вернуть себе спокойствие. После чего я зашел в телефонную будку и позвонил Элен:

– Что точно сказал Заваттер относительно малого, за которым следил? Что он провел день в Национальном Архиве?

– Вторую половину.

– Всю?

– Да.

– Спасибо.

Оставалось надеяться, что сегодня пройдет как вчера.

* * *

Едва ли замок в комнате Баду заслуживал своего названия. Не сложнее средней статистической единицы, не укрепленный никаким дополнительным запором, он, можно сказать, сам открылся при одном виде моего специального приспособления для чистки трубки, открывания банок и т. д. Я бы предпочел более серьезное сопротивление. Судя по всему, Баду не опасался ни взломщиков, ни любопытных. Столь чистая душа не для меня.

С виду комната не изменилась. По-прежнему чистая, по-прежнему суровая, с тем же потертым ковром и одеждой на спинке стула.

Через открытое по случаю первого весеннего дня окно в комнату мягким нежным ветерком доносило шум улицы.

Я принялся за дело. Сам не зная точно, что ищу, я обыскивал одежду и нашел лишь одно письмо, отправленное 5 января из Нанта и начинающееся словами: "Мой дорогой племянник... " Подписавшая беспокоилась о будущем молодого человека, не одобряла его ссору с отцом, а равным образом и отца, считавшего сына никчемным, и надеялась, что все обойдется. Племянник ответил, и, как – положено человеку аккуратному, завсегдатаю архивов, сохранил копию ответа, – разве что я держал в руках самое письмо, по размышлению не отосланное. В двух словах, он протестовал против своей, объявленной "городу и миру" ни к чему не пригодности, заявлял, будто способен самостоятельно устроиться в жизни безо всякой помощи (не считая ежемесячного пенсиона, разумеется). В заключение он более или менее прозрачно давал понять, что денежный перевод всегда кстати.

Я положил письмо туда, откуда взял, и перенес внимание на книги, составлявшие небольшую библиотеку. Ничего легкомысленного. Соборы Франции... Сокровища из камня... Париж, каким он был... и т. д. Один из томов абсолютно развалился. Из него вырвали две или три иллюстрации во всю страницу, чтобы вставить в рамку и повесить над кроватью.

Морис Баду оказался настоящим поэтом каменных руин. Он жил в окружении старых камней и готов был голодать ради них. Собственно, примерно то же самое мне и сообщил его отец, так что ничего нового я не узнал. Это не проливало ни лучика света на суть его отношений с покойным Кабиролем.

Стол был завален бумагами. Я погрузился в них, но, увы, с отрицательным результатом.

Мне больше повезло с плотной папкой, полной пожелтевших бумаг и перевязанной ремнем. Там оказалось множество документов на латыни, нечего было и пытаться их переводить. Мне пришлось бы для этого вернуться за школьную парту. Я не располагал требуемым временем.

К тому же, в тех школах, где я учился, латынь не преподавали. Многие листки потемнели по краям, словно после пожара. Другие, испещренные мокрыми вонявшими плесенью разводами, покрывали готические записи. Там и сям я расшифровывал фразу-другую на старофранцузском.

Из одного конверта я извлек подборку вырезок из газет и вырванные из двух разных книг, если судить по шрифту, страницы. Одна из книг касалась Изабеллы Баварской, другая трактовала о Николя Фламеле. Газетные вырезки все были посвящены событиям одного порядка: обнаружение рабочими, сносившими обветшавшее здание на улице Муффтар, ящика, полного дукатов и дублонов (дело сильно нашумело прямо перед войной, а после оккупации слушалось в суде); сходное открытие, не так давно сделанное бойскаутами в аббатстве де Сэн-Вандрий; и третья находка, на сей раз в Марэ, на улице Вокансон. Там же находился план и тетрадка, заполненная неразборчивыми заметками в телеграфном стиле. Они окончательно раскрыли мне глаза на малость безумную деятельность Мориса Баду.

Он искал клад!

Оставленный королевой или писателем-присяжным, алхимиком в свободное время, а может сразу обоими. Это не стоило дороже. Он искал его для себя, или... Или для Кабироля. В последнем случае моя оценка требовала поправки. Возможно, все это было не таким безумием, каким выглядело. Кабироль был кем угодно, но только не психом, А старинные документы, над которыми Морис Баду склонял – и сейчас тоже – свой высокий лоб ученого...

Ладно!.. Меня не слишком удивит, если вскроется кража в Национальном Архиве! И обворует его лично Баду, влюбленный в старые камни и все с ними связанное...

Почему бы и нет?

Из ближайшей будки я позвонил Баду-отцу. Его секретарь мне ответила, что он на конференции, но можно оставить сообщение, она передаст.

– Я перезвоню.

– Тогда не раньше 18 часов. Кто звонил?

– Нестор Бурма.

Оставалось только ждать. Никто не улетучится. Я устроил себе перемену. На манер школьников. И отправился в сторону Зимнего Цирка.

Ни у кого ничего не спрашивая, я проник в здание и в конце концов набрел на некоего юнца, имеющего такой скучающий вид, что мухи дохли. Он занимал кабинет, оклеенный афишами и, если принюхаться, пахнущий стружкой.

– В чем дело? – спросил он при моем появлении.

И тут же зевнул. Со времени моего последнего посещения зоопарка я не имел случая полюбоваться подобной пастью.

– Журналист "Крепю", – представился я. – Моя фамилия Далор. Можете рассказать что-нибудь о будущем представлении?

– Вот афиша, – ответил он. Не вставая с места, он большим пальцем показал через плечо на висевшую позади него афишу. – Перепишите имена и снабдите прилагательными. Насколько я знаю, все так поступают. – И снова зевнул.

Я прочитал афишу. Пятница, 14 апреля, – Сенсационный дебют. Оставалась неделя. Я вовремя подцепил эту работенку. Поверх россыпи звезд разного калибра броскими разноцветными буквами были напечатаны имена, среди которых попалось знакомое: Мишель Сельдоу, чудесный кудесник. Американская звезда: Мисс Пэрль, Королева воздушной трапеции, с партнерами. Я заметил:

– Она, кажется, уже принесла неплохой доход вашей конторе в ноябре?

– Точно, – подтвердил скучающий парень.

– У вас не найдется фотографии?

Он открыл не меньше дюжины ящиков, прежде чем нашел нужный. Видно, обстановка была ему плохо знакома. Наконец, по-прежнему зевая, он положил между нами конверт с фотографиями, даже не удосужившись их просмотреть. Эту заботу он предоставил мне. Я довольно быстро напал на искомое: на фотографии – с надписью Мисс Пэрль в углу – была изображена аппетитная особа, судя по всему, светлая блондинка, с таким глубоким декольте, что подайся она еще немного вперед, зритель ничего не упустил бы из виду. Это не был костюм для манежа. Но Мисс Пэрль стремилась любым способом и постоянно вызывать головокружение. Замечательный пример профессиональной добросовестности, которую я оценил, как знаток.

– Кстати, о фотографиях, – сказал я, убирая изображение артистки и вместо нее подсовывая под нос юнцу портрет Жакье. – Похоже, этот мужчина... – я подмигнул. – ...Мы журналисты не отличаемся скромностью и любопытны. Он зевнул:

– Это кто?

– Исчезнувший тип.

– Не знаю.

– Говорят, он вертелся рядом.

– Рядом с кем?

– С Мисс Пэрль.

– А! Так это он?

– Вы о нем слышали?

– Тошнотворные слухи. Но я не поверил.

– Почему?

– Из-за Марио.

– Марио?

– С партнером... – он показал на афишу за спиной. – ...Кто-то же должен ее ловить, когда она болтается в воздухе на 20-метровой высоте.

– Хм-м... В ее интересах не ссориться с коллегой, а?

– Именно.

– Женаты?

– Не думаю.

– Но спали вместе?

– Похоже на то.

– Ревнив?

– На его месте я бы был.

– А он, может, и нет. Публика прежде всего, вы понимаете, что я имею в виду?

– Понимаю.

– Кажется, он сбежал с ней.

– Кто?

– Жакье.

– Жакье?

– Этот тип"

– Сбежал с кем?

– С Мисс Пэрль.

– Ну, я их на вокзал не провожал... – Он зевнул. – В любом случае, ничего не сломано. Команда возвращается в полном составе. Может, Марио и не ревнив. И если ваш тип был при деньгах...

– Марио к ним чувствителен?

– Все к ним чувствительны, а Марио больше, чем всякий другой. Всю первую неделю ему придется здесь работать практически задарма.

– Долги?

– Ay вас их нет?

– Не надо о грустном...

– Вы как-то странно это говорите. Скажите-ка...

Он вроде бы проснулся. Но скука, написанная на его лице, не исчезла, а только усилилась.

– ...вы ведь зарабатываете на хлеб сплетнями и... На сей раз он имел причину для недовольства.

– Успокойтесь, – сказал я. – Я любопытствую, потому что если журналист не будет знать всего, то кто тогда? Но это исключительно ради самообразования. У меня нет желания писать на эту тему. "Любовь и ненависть воздушных гимнастов". Старо и отдает мелодрамой. Я ищу сюжет пооригинальней.

– В любом случае, если что-нибудь напишете, не раскрывайте источника информации...

Он погрузился в созерцание портрета клоуна с поднятой бровью.

– Понимаете? Я здесь дохну со скуки. Вдруг появляетесь вы. Такая возможность убить четверть часа! И я болтаю, не имея на это права. Здесь чужая контора и отношениями с прессой занимается другой человек. Я тут только для того, чтобы отвечать на телефонные звонки в отсутствие того парня и успокаивать посетителей. Но мне было так скучно!

Доверие за доверие, я бы должен был ему признаться, какой я журналист, но не стал этого делать. Мне подумалось, что при встрече двоих, из которых ни один не является тем, кем назвался, ничего кроме вранья не услышишь. Цирк есть цирк!

* * *

В этот день Морис Баду не стал оставаться в Национальном архиве до закрытия. Он закончил свои занятия и вышел много раньше.

Покончив с визитом к сонному юнцу из цирка, я вернулся на улицу Фран-Буржуа и увидел, как студент выходит из отеля Клиссон. Вместо того, чтобы отправиться домой, он по улице Архивов двинулся в сторону Сены. Впрочем, изменения в его программе не затрагивали моей. Я следовал за ним.

Он привел меня к магазину в ратуше. Но не сразу. По всей видимости, студент что-то обмывал. По пути к цели он останавливался во многих бистро. В магазине мы – он впереди, я за ним – спустились в подвальный этаж, где торговали садовым инвентарем, всем для дома и тому подобным. Студент приобрел разнообразные инструменты, среди которых я заметил нечто вроде складного заступа. Может, обнаружив один труп, он теперь собирается зарыть в землю другой? Вероятнее, он вычислил место, где хранится клад(?), на поиски которого его навели старинные документы, и он готовится приступить к раскопкам. Я пока не мог придумать другого объяснения. В конечном счете, этот малый с головой мыслителя должен был хорошо знать, что делает, и, возможно, клад существует на самом деле... Ведь нашли же что-то на улице Муффтар, в Сэн-Вандрий и других местах, разве нет?

* * *

Я так и не перезвонил отцу. Зато снова занял пост напротив жилища сына. Далеко за полночь он наконец вышел со своим неизменным портфелем.

В пропитанном историей квартале, где каждый шаг вызывает к жизни воспоминания, ночь и спокойствие сообщали странную торжественность пустынным улицам, овеваемым мягким ветерком, и мне казалось, будто я живу в давно прошедшую эпоху.

Безлюдье отнюдь не облегчало мою работу. Настолько не облегчало, что, сделав несколько поворотов в лабиринте улочек, знакомых ему наверняка как пять пальцев, студент просто-напросто ушел от меня. Осторожничал ли он, обнаружил слежку или просто его охраняла звезда новичков...

А дальше? За время моего непрошенного визита я, читая бумажки и заметки, узнал достаточно, чтобы более или менее точно определить, куда он направляется. Изабелла Баварская не из тех женщин, кого легко забывают. Я мог позволить себе роскошь здорово удивить Мориса Баду. И в случае чего потребовать кусок пирога.

А теперь к Башне Барбетт, как написал бы Александр Дюма.

* * *

Вытянув свой стройный силуэт на звездном фоне ночного весеннего неба, она стояла как страж на углу улицы Вьей-дю-Тэмпль. Новая крыша серой черепицы покрывала руины, давно подлежащие реставрации. Здесь и там в грубой каменной кладке нижнего этажа зияли бойницы. Ветер шевелил отклеившуюся киноафишу, заставляя трепетать тугую грудь изображенной актрисы. За исключением этого звука, похожего на страстное дыхание, стояла тишина. Абсолютный покой сошел на квартал. Даже привидения вели себя спокойно, не сотрясая свои цепи из опасения, что их примут за торговцев безделушками, предлагающих товар. Окна второго этажа, обрамленные скульптурным орнаментом, были заложены кирпичом. Но этажом выше проемы пустыми глазницами смотрели в темноту.

Я подошел к единственной низкой двери, ведущей внутрь мрачного зданиями насторожил слух. Тишина. Если Морис Баду и предавался земляным работам в стенах башни, то делал он это с удивительной скрытностью.

Где-то неподалеку торжественно прозвонил колокол. Эхо отразило звук, затем во вновь установившейся тишине, по контрасту еще более глубокой, асфальт звякнул под металлической набойкой. Это не был один из головорезов Жана Бесстрашного и не один из ночных сторожей – говорящих часов тех времен, которые будили спящих по всему кварталу, чтобы сообщить, что они могут отдыхать спокойно. Заурядный современный пьяница прошел, не заметив меня, по противоположному тротуару. Он удалился, покачиваясь, и его поглотила улица Оспитальер-Сэн-Жервэ.

Низкая дверь запиралась на висячий замок, которому я устроил проверку на прочность. Он буквально остался у меня в руке. Больше не колеблясь, я толкнул створку. Она повернулась на петлях с тонкой, почти неслышной жалобой. Закрыв ее за собой, я минуту постоял неподвижно, прислушиваясь во мраке. Понемногу я привыкал к темноте, кстати неполной. Смутный свет проникал с улицы сквозь верхние окна. Вывод: от перекрытий, разделяющих этажи, мало что сохранилось.

Я чиркнул спичкой. Потом еще и еще одной. Извел почти весь коробок. Из последовательных фрагментарных видений я составил представление о целом.

Намерение восстановить маленький дворец королевы Изабеллы свелось к наведению новой крыши. После чего работы остановились. Очевидно, из-за невозможности провести их на должном уровне в срок. Пол обильно усеивал строительный мусор. Вернее, то, что раньше было полом.

Многочисленные выбоины уподобили его швейцарскому сыру. В десяти сантиметрах от меня узкая крутая лестница вела в подвал. Просто так. Без предупреждения. В средневековом стиле. На манер западни и каменного мешка. Мне крупно повезло, что я не свернул себе шею при входе. В углу я заметил шаткую лестницу, установленную под чем-то, что могло быть полом и остатками этажа. У подножия лежала газета.

Я подошел ближе, на каждом шагу рискуя растянуться или провалиться в трещину, и подобрал газету. Это оказался свежий номер "Крепюскюль", открытый на странице происшествий, и сложенной таким образом, что статья о смерти Кабироля бросилась мне в глаза. Вот так новость! Этого я не ожидал.

Верх лестницы уходил в темноту. Из дыры свисал край одеяла. Я поднялся по ступенькам, чтобы рассмотреть помещение поближе. Нечто вроде клетушки наверху служило спальней. Нет, кровати с балдахином и барышни в средневековом головном уборе на ней там не было. Убогое ложе. Устроенное из газет и одеял в приличном состоянии. И никого сверху. В углу несколько консервных банок. Пустых. Полных. Другие газеты.

Я перестал чиркать спичками. Во-первых, потому, что, продолжая в том же духе, я не смогу найти выход без ущерба для себя; во-вторых, потому, что размышлять прекрасно можно и в темноте.

Эту роскошь, то есть размышления, я позволил себе ненадолго. Как только я снова очутился в темноте, мне показалось, я вижу желтоватый свет внизу. Не на первом этаже, а ниже. В глубине подвала.

– Хоп-ля! – окликнул я. – Есть тут кто-нибудь?

Никакого ответа. Свет не двигался.

С риском свалиться и увлечь за собой все здание, я свесился вниз. Похоже, на полу лежал опрокинутый большой электрический фонарь и что-то освещал... Я спустился удостовериться. Это и в самом деле оказался электрический фонарь, очень мощный, но на последнем издыхании. Прочная модель, не разбившаяся при падении. Чего нельзя было сказать о его владельце. Так как, если фонарь освещал ботинок, то внутри ботинка имелась нога... Я подобрал лампу и провел слабеющим лучом по лежащему телу.

Не услышав шума сквозь двери, не услышав его и позже, проникнув в заброшенные развалины, я похоронил надежду увидеть Мориса Баду. Похоронил – точно сказано.

Глава десятая

Конец дела Баду

Их физиономии имели свойственное преступникам высокого полета выражение висельников. Для довершения сходства один из них жевал сигарету, а от другого разило дешевым ромом. Но явились за мной они отнюдь не на ранней заре. Они пришли в полдень, когда мы с Элен как раз собирались закрыть агентство на полтора дня, категорично приказали мне следовать за собой и привели к Флоримону Фару, на набережную Орфевр. Ничего больше не объяснив.

Комиссар тоже оказался неразговорчивым. Была суббота, и он, возможно, с горечью думал о тех, у кого этот день выходной. Он не ответил на мое приветствие, когда я вошел в его кабинет, и лишь взглянул на меня без всякого выражения. Когда же он, наконец, открыл рот, то лишь затем, чтобы сообщить:

– Ну вот, опять вы влипли в историю, Нестор Бурма. Говорил он спокойно, без гнева или ненависти, скорее даже с грустью в голосе.

Я зевнул. Сонный юнец из Зимнего Цирка не заражал меня, просто вернувшись ночью домой, я испытал непреодолимое желание напиться в одиночку, а теперь переносил последствия.

– Какую историю?

– Морис Баду, молодой человек, обнаруживший тело Кабироля. Вы читаете газеты?

– Из них-то я и узнал, что он тоже скончался. Причем в любопытном месте. Но я не понимаю...

– Вы проявляли к нему интерес.

– Я не понимаю... – повторил я. Комиссар похлопал по бювару:

– Отвечайте. Вы им интересовались?

– Ну ладно! Да. Как вы узнали?

– От его отца. Похоже, некто по имени Нестор Бурма, частный детектив, несколько раз звонил ему по поводу сына. Причем не далее, как вчера.

Я улыбнулся:

– Вы не сможете обвинить меня в том, что я скрываюсь.

– Я вас ни в чем не обвиняю. Почему вы им интересовались?

– Так, интуиция.

– Не нравится мне ваша интуиция. Старик говорит, вы вроде бы хотели использовать что-то, в чем был замешан его сын.

– Это была так, неопределенная идея. Хотя не совсем. Я искал источник доходов.

– Шантаж, а?

– Нет, Мои намерения были честными. Я просто подумал: если Морис Баду, бывавший у Кабироля, отнюдь не отличавшегося святостью, оказался замешан в темную историю, может быть, отец не откажется поручить мне выяснить это и избавить сына от больших неприятностей. Не более того.

– Что навело вас на мысль, будто Баду состоял в сговоре с Кабиролем?

– Мне показалось странным, что сын промышленника прибегает к услугам ростовщика.

– Идиотизм. Можно быть сыном промышленника и нищим как босяк. Баду конфликтовал с отцом.

– Я не подозревал этого, читая газеты. И хотя идея, может, была идиотской, но дальнейшее показало, что не вполне.

Фару вздохнул:

– Рассказывайте.

– Выдав себя за журналиста и поговорив с Баду, я убедился, что не будучи богатым, он все же не настолько нуждался в деньгах, чтобы заложить, к примеру, часы. Последующий телефонный разговор с его отцом утвердил меня в этом мнении. Пенсион, понимаете? Старик сообщил мне еще одну вещь: сын его ни на что не годный шалопай. Он повторял это словно бы с удовольствием, но я почувствовал, что он страдает, и что в случае необходимости не откажет сыну в помощи. Я имею в виду, если Морис Баду встрянет в какую-нибудь заварушку. А меня только это и интересовало.

– Доигрались.

– Ну ладно. Я тоже нуждался и, в конце-то концов, только и хотел остановить его скольжение по наклонной плоскости, если оно имело место. Как он воспринял?

– Кто воспринял?

– Баду-отец смерть сына?

– Сокрушен.

– Значит, я не ошибся. Конечно, сейчас это не имеет значения.

– Да, не особенно. Продолжайте.

– Шалопай! Я подумал, что парень, возможно, хочет переубедить отца любым способом. Короче, на всякий случай я направил Заваттера по его следам.

Я выдержал паузу.

– Ну и?

– Так я узнал, что он посещает Национальный архив.

Новая пауза.

– Ну и? – повторил Фару.

– Это не преступление. Но, во время моего визита к Баду я обратил внимание на кучу бумаг на столе, среди них было много старинных... ну, насколько я мог судить по виду... и я подумал...

Вновь пауза.

– Прошу, не валяйте дурака, – не выдержал комиссар. – Что вы подумали?

– Что он их наверняка спер из архива.

Фару широко раскрыл глаза.

– Что это еще за история?!

– История... историческая. Такой уж квартал. Не смотрите на меня так, словно я вас разыгрываю. Черт возьми! Ваши подчиненные или полиция квартала должны были побывать у него и найти документы, нет?

– Да, они нашли документы, но мы не рассматривали вопрос с такой стороны.

– Естественно. Лучше терять время, подозревая меня черт-те в чем!

Он пропустил мои слова мимо ушей и схватился за телефонную трубку, чтобы направо и налево раздать приказания по проверке фактов. Потом снова обернулся ко мне:

– Продолжайте.

– Что ж, это почти все. Заваттер бросил слежку, сочтя недостойным детектива его уровня следить за парнем, который ходит в ресторан, просиживает днями в архивах и ложится спать с курами. А кроме того, я ему задолжал. Вчера я сам наблюдал за Баду. Обычная программа: ресторан и архив. Но после обеда он отправился в магазин в ратуше за инструментами. А именно за складным заступом. Я напряг мозги...

– И каков результат?

– Сада у Мориса Баду нет, а если он выращивает цветы на окне, не нужен заступ, чтобы рыхлить землю в горшках. Значит, он собирается вырыть яму в ближайшие дни. У него имеются старинные пергаменты. Он обожает древние камни и живет в районе, где их полным полном. Кроме того, я заметил среди его бумажек газетные вырезки о найденных кладах. Я сложил отдельные размышления в одно...

– И что?

– Морис Баду нашел наконец средство доказать отцу, что он не шалопай, а любовь к древним камням может привести к успеху.

– Да, да, – пробормотал Фару, не вдаваясь в комментарии. – И как вы поступили дальше?

– Позвонил его отцу уведомить обо всем. Но тот был на конференции.

– Вы должны были перезвонить.

– Я прикинул, что лучше будет с ним встретиться. А то, что я собирался ему рассказать, следовало упорядочить, представить в наилучшем виде. Я предполагал повидаться с ним сегодня. Но, прочитав газеты, передумал...

– Да, да, разумеется. Скажите-ка, Бурма. Вы, должно быть, долго беседовали с Баду-младшим, если успели краем глаза изучить все эти бумаги, документы, вырезки и т. д.

– Довольно долго. Я старался его узнать получше, понимаете?

– Я говорю об этом, потому что... потому что я вас знаю! Интересуясь Баду, вы вполне могли воспользоваться тем, что тот в архивах и преспокойно обыскать квартиру. Это весьма похоже на вас.

– Это весьма на меня похоже, но я не занимался никаким личным обыском.

Фару не настаивал.

– Еще одно. После телефонного звонка его отцу, что вы сделали?

– Ничего.

– Вы не продолжили наблюдения за Баду?

– О да! Я потоптался недолго перед его домом, но вскоре снял осаду. По дороге в магазин и обратно он немало выпил. Я решил, что он переваривает выпитое.

Фару погладил усы, потом признал:

– Это совпадает с заключением медиков.

В эту минуту зазвонил телефон.

– Комиссар Фару... Да... – Он выслушал довольно продолжительную речь. – ...Хорошо.

Повесив трубку, он с улыбкой взглянул на меня:

– Вы оклеветали покойного. В архивах проверили, хранитель утверждает, что данные документы никогда не числились в его коллекции.

– Возможно, они украдены в другом месте.

– Может быть. – Он поднялся. – Что ж, это все. Благодарю вас, Бурма.

– Не за что...

Я в свою очередь неторопливо поднялся.

– ...Что он собирался делать в этих развалинах? Искал клад?

– Именно. В результате исследования его бумаг специалистами мы пришли к тому же выводу, что и вы.

– Великие умы сходятся во мнениях.

Он пожал плечами:

– Дурные тоже. А надо быть круглым дураком, чтобы вообразить, будто этот клад, если он вообще существовал, еще на месте, дожидается парня, у которого от слишком усердных занятий помутилось в голове. В любом случае, он умер, так и не сделав ни одного удара заступом.

– Кто его прикончил? – вставил я.

Комиссар наградил меня своим прославленным пристальным взглядом:

– Никто. Он был под мухой, а место опасное. Оступился и свернул себе шею. Случается.

– Если верить газетам, там каждый день что-то происходит. Несчастный случай. Но, если так, какое вам дело до того, интересовался я им или нет?

– Не пытайтесь проникнуть в тайну следствия, Бурма. Для вас тут ничего нет. И тем более не пытайтесь предлагать что бы то ни было его отцу. У него не лежит к вам сердце. Лучше постарайтесь держаться спокойно.

– Попытаюсь.

* * *

– Я больше, чем попытаюсь, – сказал я Элен, вернувшись в агентство, где она, слегка волнуясь, дожидалась меня. Я действительно буду держаться спокойно.

– Клятва пьяницы! – воскликнула красавица.

– Нет, нет, на сей раз нет!

Я чувствовал, Фару собирается за мной последить. В настоящий момент я предпочитал не нарываться.

– Честное слово? Похоже, вы всерьез... – Элен с участием посмотрела на меня. – У вас подавленный вид. Это свидание с комиссаром так на вас подействовало? Но он ведь не в первый раз донимает вас.

– Думаете, это так забавно, если вас донимают всякий раз, стоит кому-нибудь позволить отправить себя на тот свет? Мне лично начинает надоедать.

– Значит, это не несчастный случай?

– Но это и не убийство в строгом смысле слова. Что-то между. Они это называют... хм-м... непреднамеренное убийство.

– И вам известен виновный?

– Подозреваю.

– Кто?

– Тот беглец... Латюи... убийца Кабироля. Будь речь о ком-то другом, они бы не молчали так упорно относительно импровизированного ложа, виденного мной. Латюи вынужден был опасаться гостиниц и приятелей. Вполне понятно. Совершив свой первый кровавый подвиг, он укрылся у Изабеллы Баварской. Невезучий Баду застал его на лежбище. Произошла стычка.

Элен сморщила носик:

– Он же мог хотя бы переменить район.

– Вы должны еще набираться здравого смысла. Да, мог. Но не стал. У него были свои резоны. Во всяком случае, теперь он поднят с места и вскоре попадет в руки полиции.

Моя секретарша рассмеялась:

– Боже, каким странным тоном вы говорите! Можно подумать, вас удручает такая перспектива.

– Меня? Нет. Хотя... Разве что за большие деньги я готов признать смерть Кабироля большой потерей. Конечно, он убил также и Баду. Тот был, в общем-то, неплохим, просто невезучим малым, слегка нечистым на руку со старинными документами, но это не иначе как из любви к знаниям. Во всяком случае, далеко не таким негодяем, как Кабироль...

Телефонный звонок оборвал мою блестящую двойную похоронную речь.

– Алло, – сказал я.

Ничего. Тишина. Даже ни намека на потрескивание в трубке. Я повторил:

– Алло?

На другом конце провода тихо аккуратно положили трубку. Я сделал тоже самое, но не так аккуратно. И подмигнул Элен:

– Еще одна тайна... Если только это не дражайший Фару проверяет, на месте ли я. Подозрительны же эти парни. С ними невозможно спокойно работать... Кстати...

Я снова снял трубку и набрал номер моего приятеля Сельдоу, чудесного кудесника.

– Алло? – откликнулись на улице Бонапарта.

– Здравствуй, Анита. Это Бурма. Как дела?

(Не спутайте. Анита – жена моего приятеля, А не его дружеское прозвище)

– Здравствуй, Нестор. Нормально. Тебе нужен Мишель?

– Да.

– Привет, старина, – произнес Сельдоу. – Что нового?

– Да ничего. Я обратил внимание, ты участвуешь в следующем представлении Зимнего Цирка.

– Да.

– Тебе известна Мисс Пэрль с партнерами?

– Да, немного. Несколько раз мы оказывались в одной программе. Она красивая девушка. Тебе нужен номер ее телефона?

– Почти. Где останавливаются воздушные гимнасты в Париже?

– На улице де Фий-дю-Кальвэр имеется гостиница-кафе-ресторан под названием "Ля Пист". Там бывают многие приезжие. Но, что касается Мисс Пэрль, ничего не могу тебе гарантировать, В прошлом ноябре они с Марио жили там, но, возможно, именно поэтому они сменили место... Скажи-ка, оставив в стороне профессиональные секреты, ты ничего против них не имеешь?

– Нет, нет, успокойся. Он засмеялся:

– Ладно. В противном случае... Не будь с ними слишком суров. Особенно с Марио. Чтобы он мог вернуть мне долг.

– Он тебе должен?

– Да. Неплохой парень, но страшный транжира.

– Да, я что-то такое слышал.

– Невозможно на него сердиться. Но для меня будет большим невезением, если ты, мой приятель, помешаешь ему вернуть мне деньги, понимаешь?

– Не волнуйся об этом, – развеселился я, – Привет. Может приду на тебя посмотреть.

– Вуду рад. До свиданья, Я повесил трубку:

– Хорошо. Доброе дело сделано. Теперь можно позволить себе отдохнуть. Я не смогу повидаться с этими людьми до четверга или пятницы. Куда пойдем, куколка? В кино или лес Шавиль?

– Я предпочитаю кино, – ответила Элен. – Весной в Шавиле опасно.

* * *

Во всех последних выпусках вечерних газет, начиная с "Крепюскюль", в подробностях рассказывалась история Мориса Баду и его клада.

Впрочем, насчет подробностей сильно сказано.

Существование некого бомжа или вроде того, избравшего для жилья бывший дом Изабеллы Баварской, по-прежнему замалчивалось.

И, как и раньше, не было информации о бежавшем из тюрьмы Латюи.

Очевидно, он все еще был в бегах.

* * *

На следующее утро мне позвонил Флоримон Фару.

– Как вы можете удостовериться, – рассмеялся я, – я вовсе не у черта на куличках и не пытаюсь вставлять вам палки в колеса.

Он тоже рассмеялся в ответ:

– Шутите. Сегодня воскресенье.

– Чем могу помочь?

– Баду не был вором, как вы подозревали. У нас имеются доказательства его порядочности. Сообщаю вам об этом, так как хочу, чтобы вы убедились. С вами не знаешь, чего ждать. Воображая, будто он мошенник, вы ведь можете захотеть устроить одну из обычных ваших каверз.

– Никакой опасности. Так откуда документы?

– Кабироль покупал или одалживал деньги под что угодно...

– Даже под плюшевых мишек.

– Действительно, среди его барахла сидел один.

– Как подумаешь, что вы расходуете деньги честных налогоплательщиков на розыски его убийцы... Итак... Если я правильно вас понял, он купил эти документы?

– Во всяком случае, он ими владел. А так как он был знаком с Баду... Все же, должно быть, молодой человек как-то обращался к нему за финансовой помощью... Баду был специалистом в вопросе исторических руин и т. д., и мы предполагаем, Кабироль нанял его расшифровать эту тарабарщину и выяснить, можно ли с нее что-то поиметь...

– И Баду занимался проверкой в Национальном архиве?

– Именно.

– Значит, я был прав, подозревая в его отношениях с Кабиролем другой интерес, чем получение нескольких грошей под залог часов.

– Вы были правы.

– И теперь вы знаете, что привело его к Кабиролю, когда он обнаружил труп.

– Более или менее.

– Я вам скажу точно. Он пришел с отчетом. Кабироль умер, и парень решил продолжить розыски на свой страх и риск. Но не мог же он рассказать этого полицейским. Тогда он соврал, будто собирался что-то заложить, верно?

– Верно.

С делом покончено. Как и с Баду. Его странное поведение, вранье полицейским, интересы, связывавшие его с Кабиролем, все объяснилось.

Вечно одно и то же.

Все прояснялось.

Глава одиннадцатая

Обманутый жених выходит из дела

Следующие несколько дней прошли на удивление спокойно. Я только и мог, что пустить все на самотек. Слово было за судьбой. Моя личная работа состояла в ожидании возвращения в Париж Мисс Пэрль в сопровождении Жакье. Вот и все. Что до остального... Я не господь Бог.

В газетах за понедельник не появилось ничего интересного.

Подсознательно я выискивал сообщения о происшествиях в III районе, и во вторник вычитал в "Крепю", что обворовано предприятие "Марёй-сын и К°" – производство игрушек с сюрпризом и т. п. Ночной посетитель заинтересовался деньгами, а не продукцией фирмы. По-видимому, Марёй-сын и К° постоянно держали приличную сумму в магазине. Марёй! Игрушки с сюрпризом! Черт возьми! Да ведь этот тип – жених Одетт!

Следующие часы я провел, дежуря у телефона. Я послал к чертям двух ошибшихся номером. Прорезался Заваттер. Довольно скромно. Он узнал о несчастном случае с Морисом Баду... О, однако, в самом деле, а?.. Я ответил в таком же духе и не стал упрекать его за измену. И потянулись часы...

В среду после обеда моего слуха коснулся разгневанный голос госпожи Жакье. Ни здравствуйте, ничего. Вместо этого сухим, не терпящим возражений тоном:

– Мне нужно с вами повидаться. Срочно.

– В чем дело? – спросил я.

– Ну, конечно, вы ведь ничего не знаете... – Короткий недоверчивый смешок. – ...В таком случае, разумеется, бесполезно тратить наше время. И мои деньги. Не будете ли вы так любезны вернуть мне чек? Мэтр Диану был прав. Мы прекрасно можем справиться сами, без помощи детектива.

Это меня не устраивало.

– Я уже проделал кое-какую работу. Мне кажется, будет лучше, если я все же приеду к вам.

– Не задерживайтесь.

На улице Ториньи дверь мне открыла невзрачная пожилая женщина с грустным выражением на лице и плечами, согбенными под тяжестью лет и забот. Без сомнения, мать того рабочего-литейщика, сошедшего с ума. Да, чего-чего, а психов в окружении госпожи Жакье хватало.

Сама госпожа Жакье стояла в темноте вестибюля метрах в двух позади прислуги, суровая как сама Справедливость и явно настроенная задать мне головомойку.

– Следуйте за мной, – приказала она.

Мы прошли в огромную гостиную с буржуазной мебелью и аристократическим потолком. На сей раз для встречи со мной бутылку не приготовили. Хозяйка даже не предложила мне сесть. И сама не села, а заходила взад-вперед по комнате, словно собираясь побить рекорд скорости передвижения в замкнутом пространстве.

– Я схожу с ума, – заявила она.

Ее слова вполне подтверждали мои впечатления, но я не стал говорить этого вслух, а лишь поинтересовался:

– Одетт нет?

Она взорвалась:

– Оставьте Одетт в покое. И в конце-то концов, вы меня что, за дуру держите?

Я сделал вежливый отрицательный жест.

– Это из-за господина Марёй... – продолжала она.

– А! Я знаю, его ограбили. Вы...

– Плевать мне, что с ним произошло. Он порвал с моей дочерью!

– Порвал?

– Вас это удивляет?

– То есть...

– Я безрассудная дура. Много раз мне говорили об этом. Но у меня тоже случаются светлые моменты. Я поверила вашим красивым словам. Вы показались мне симпатичным. Видите, как порой заблуждаются.

И она разразилась ядовитой речью. Я получил свое сполна. Я оказался кругом виноват. Ведь я был любовником Одетт, не стану же я отрицать? Марёй застал нас вместе, а такого он стерпеть не мог...

– ...И это больше, чем я могу вынести, – прогрохотала госпожа Жакье.

– И я тоже, – заорал я на той же ноте. И, воспользовавшись тем, что она ненадолго замолчала, добавил. – Послушайте, я не стану говорить, что имею алиби, которые можно проверить...

– Ох! Избавьте меня от вашего жаргона...

– Нет, он соответствует моему положению. Чтобы доказать мою невиновность имеется одно средство. Устройте мне очную ставку с господином Марёй.

– Вы кажетесь очень уверенным в себе, – заметила она после продолжительной паузы, потраченной на размышления.

– И не без оснований.

– Я не могу решиться на подобный шаг. Это крайне неприятно. После всего происшедшего... А потом, вы или другой виновны... Главный виновник – моя дочь. Возможно, я не должна была давать ей такую свободу...

– Таким образом, единственный истинный виновник – вы сами. Но жаловаться бессмысленно. Как вы сами заметили, кто бы ни был виноват, дело сделано, и господин Марёй не переменит решения. Но я заинтересован доказать вам, что достоин доверия. Вы поручили мне работу. Я намерен ее выполнить. Не из любви к работе, а из нужды в деньгах. Я не хочу возвращать вам чек.

– Это крайне неприятно, – повторила она.

– Для меня это тоже – не удовольствие, – сказал я. – Итак?

По часам тишина установилась на пять минут. Пять минут это долго.

– Ладно, – наконец вздохнула она. – Но это крайне неприятно.

* * *

Сколько их не было, они повторяли эту фразу. В конце концов, они заездят пластинку.

– Это крайне неприятно, – сказал господин Жан Марей, которого производство игрушек с сюрпризами не превратило в весельчака.

Он оказался красивым молодым человеком, важным и холодным, больше всего похожим на чиновника. Именно таким я и представлял себе создателя модели пингвина многоцелевого назначения (серийное производство полярных перепончатолапых очевидно окажется под угрозой из-за разрыва между семьями. Уже хорошо!) Жан Марёй занимал узкий темный суровый кабинет в глубине двора на улице Пастурель. Чтобы проникнуть в него, приходилось пересечь магазин с коробками и разноцветными штуками из бумаги на длинных полках.

– Сам не знаю, почему согласился принять вас, сударыня. Вы понимаете, для меня невозможно... Это крайне неприятно...

Он взглянул на меня:

– Кто этот господин?

Госпожа Жакье немного растерялась:

– Вы... вы его не знаете?

– Не имею чести.

– Это не...

Господин Жан Марёй улыбнулся. Немного грустной, но главным образом высокомерной и презрительной улыбкой. И не смог удержаться от оскорбления:

– Так их много? – Он рассмеялся. – Честное слово, я легко отделался. Нет, сударыня. Мне неизвестно, что должно означать сие смешное представление, но это не тот господин, которого я застал... во время галантной беседы с вашей дочерью. Этот господин не выглядит проходимцем...

Возможно, он хотел мне польстить. Или обидеть. Мне так никогда и не довелось узнать.

Госпожа Жакье захлебнулась от возмущения:

– На проходимца! Знаете ли, сударь...

Какая ей была разница, как выглядел, проходимцем или нет, любовник дочери? Жан Марёй вздохнул:

– Эти соблазнители... – Словарный запас соответствовал внешности, – всегда похожи на проходимцев. По крайней мере, видимо, так кажется с другой стороны баррикад.

Он поигрывал парижским сувениром, валявшимся на столе. Обнаженной танцовщицей. Точной копией той, что прикончила Кабироля, но из меди.

– А потом, я так привык видеть одних проходимцев вокруг, что задаюсь вопросом, существуют ли еще нормальные люди.

Я остановил его болтовню:

– Позволите одно слово, сударь?

– Прошу вас, господин... господин?

– Бурма. Нестор Бурма. Частный детектив. Он подскочил:

– Детектив?.. Ах да! Понимаю!

Грустная улыбка рогоносца, не ставшего мужем, вернулась на его губы. Он обернулся к госпоже Жакье:

– Надеюсь, в ваши намерения не входит преследовать меня с помощью частного детектива из-за разрыва помолвки. Я...

– Ни о чем подобном нет речи, – оборвал я его. – Все разорвано. Ладно. Лично мне плевать. Но госпожа Жакье вообразила, будто все произошло по моей вине...

– Нет, не по вашей.

– Очень хорошо. Вот и все. Ну, почти... Потому что, перед тем вы позволили себе оскорбительное замечание, которое я не могу так оставить. Я понимаю, что вы разгневаны, и не понимаю, почему защищаю мадемуазель Ларшо, но уж таков я есть. У мадемуазель Ларшо не много любовников. Одного вполне хватает.

– Более чем... – натянуто признал он. – Я извиняюсь за эти нелюбезные слова. Но вы понимаете, все это...

– Да, крайне неприятно.

– Так что, если нам нечего больше сказать друг другу...

Он проводил нас до двери в кабинет, холодный, как родной край его низкопробных пингвинчиков.

– Ну вот, – заметил я госпоже Жакье, очутившись на улице Пастурель. – Надеюсь, вы удостоверились.

– Да, – ответила она, – Ах! Что за девушка! Что за девушка!

– Я должен ее повидать. И умоляю, не повторяйте мне, что это будет крайне неприятно.

* * *

Итак, отныне к чертям респектабельность? Одетт приняла меня в спальне, лежа в кровати, и в отсутствие матушки, отправившейся нюхать соли. Она в этом весьма нуждалась. Слегка помятое лицо – усталость придавала ему патетическую красоту – покоилось на подушке, окруженное беспорядочной волной золотых волос. Обведенные темными кругами глаза лихорадочно блестели. Нос заострился. На ней была прозрачная ночная рубашка, не скрывавшая грациозной округлости очень красивой груди. Она, обычно такая скромница (за исключением того случая, когда позволила будущему мужу застичь себя в неподходящем положении), не сделала ни малейшего жеста, чтобы скрыть от моих глаз такое приятное зрелище.

– Ну что, хорошеньких дел вы тут натворили!

– Я больна от всего этого, – вздохнула она.

– Вижу. Ваша мать мне чуть глаза не выцарапала. Она вообразила...

Я рассказал, что она вообразила. В ответ раздалось вежливое равнодушное "ах". Она словно унеслась за своими далекими мыслями. Потом пошевелилась и приподнялась в постели:

– Я идиотка, – вздохнула она. – Я потеряла голову. Я... Я так дорожила этим браком, что была готова на все...

– Не похоже.

– Вы не понимаете... Не можете понять... Он угрожал все раскрыть...

– Раскрыть что?

– Нашу прежнюю связь.

– Кто?

– Жан.

– Марёй?

– Нет. Его тоже зовут Жан...

– Очень удобно, – рассмеялся я. – Муж и любовник носят одно имя. Можно ничего не бояться.

– Не будьте жестоким. Бог мой!

Одетт разрыдалась. Я не стал ее успокаивать. Мне это не мешало, а ей становилось лучше.

– Я вас утомляю без нужды, – сказал я, когда она затихла. – Так что я ухожу. Отдыхайте... И постарайтесь больше ни о чем не думать.

Я протянул ей руку. Она взяла ее своими тонкими пальцами и не отпускала:

– Но мне так хотелось, чтобы вы поняли, – сказала она, подняв на меня красивые влажные глаза с зелеными искорками.

– Тут нечего понимать.

– Я не шлюха.

– Я ничего не имею против шлюх.

– Но я не такая... Прошу вас, выслушайте меня... Она все еще не выпускала мою руку. Потом нежно потерлась о нее щекой и моих ноздрей коснулся запах духов.

– Вам нечего мне сказать, – прошептал я.

– Есть, – настаивала она. – Я хочу, чтобы вы поняли... Я не могла не уступить ему... снова... Он сохранил некоторые из моих писем... самые многозначительные... он собирался передать их Жану. Жану Марёй... Повторяю, я так дорожила этим браком... Я была на все готова, чтобы устранить возможные препятствия... он заставил меня выкупить письма, а затем... он пожелал... немедленно...

– Награду?

– Давайте, презирайте меня! Я не заслуживаю другого.

Она выпустила наконец мою руку и зарылась лицом в подушку. Молча я смотрел на форму ее тела под одеялом. Потом оглядел чистенькую милую комнату, полную духов и шелка. Значит, все произошло здесь? В другом месте производитель безделушек их бы не застал врасплох. Госпожа Жакье должно быть отсутствовала. Что же до старой прислуги... она была не в счет.

– Я не шлюха, – повторила Одетт. Она села в постели.

– Я должен идти, – сказал я и улыбнулся. – Это неважно... Но если бы знать заранее, насколько вы чувствительны к шантажу... Итак, до свиданья.

– До свиданья.

Она подняла руку, чтобы откинуть светлую прядь, упавшую на лицо, и от этого движения грудь, словно розовый огонек, выскользнула из складок шелковой рубашки. Я почувствовал, как у меня пересохло в горле и зачастил пульс. Сильное желание вдруг охватило меня перед этой девушкой, предлагавшей себя со спокойным бесстыдством. Я...

Нет. Я не мог.

Я вышел, унося с собой воспоминание о ее запахе.

Глава двенадцатая

Пятница 14

Газеты, уделявшие теперь мало внимания Самюэлю Кабиролю (следствие продолжалось) и вовсе никакого Баду и Латюи, жеманному убийце, бежавшему из тюрьмы (поиски продолжались), на следующий день отвели первые страницы отчету об аресте сборища мошенников высокого полета.

"Наконец остановлены подвиги банды, воровавшей драгоценности и до сих пор дерзко пользовавшейся возмутительной безнаказанностью... "

В следующих строчках отмечалось, что ни способности, ни добрая воля полиции не ставятся под сомнение. Она сделала все возможное, и если злодеи не были задержаны, так потому, что обладали мощной серьезной организацией. Но самые лучшие организации в конце концов исчерпывают себя. Так было с бандой Друйе. Как правило, они без проблем сплавляли награбленное. Никогда, нигде похищенные вещи – подробное описание которых широко распространялось – не предлагались на продажу. Можно было подумать, они их просто-напросто сохраняли. Но на сей раз им меньше повезло. Недавно украденный у американки миссис Томпсон, проездом находящейся в Париже, браслет тонкой работы из золота и платины был предложен одному ювелиру. За сим последовал арест сначала Дараньо, по прозвищу Жожо-Музыка, а затем Феликса Бюффара и Анри Друйе.

Репортер "Крепюскюль" (не Марк Кове) рассказывал о "забавном эпизоде по ходу дела". Возможно, для него и забавном. Но не для Жозефины Б., с которой и произошел эпизод. Эта Жозефина, барменша в заведении, посещаемом Друйе и его бандой, чуть не поздравляла себя с арестом Жожо-Музыки. "По крайней мере, в Санте ему не разрешат крутить по пятьдесят раз кряду одну и ту же пластинку", – говорила она всем, кто готов был ее слушать. За эти слова друзья меломана наградили ее здоровенным синяком. Чувствовалось, что репортер, как и положено благодарному зрителю, буквально давился от смеха.

Лично я вынес из этой истории вывод, что смерть Кабироля для некоторых оказалась жестоким ударом. Или я разучился читать. Но, если я не разучился читать...

Кабироль был несравненным скупщиком и имел свои маленькие профессиональные тайны, связанные с ликвидацией краденого тихо, без сучка, без задоринки. С его исчезновением имевшие с ним дело жулики попались, как новички. Господин Жожо-Музыка очевидно и звонил в тот день по телефону. Он и его приятели собирались сбыть Кабиролю товар, вероятно драгоценности старухи Томпсон. Возможно даже, у них должна была состояться встреча в другом месте, чем улица Фран-Буржуа, и любитель "Гордецов" Мисраки удивился, не дождавшись укрывателя краденого...

Дальше, в свете других событий и ценой двух-трех мигреней, эти газетные статьи при более пристальном изучении откроют мне больше. Сейчас они ставили на его истинное место в интриге господина Жожо-Музыку. Что ж, тоже кое-что, хотя и не очень важное.

* * *

Наконец настал момент, когда я мог и был должен заняться госпожой Жакье. То есть ее мужем. На тот случай, если она и думать о нем забыла, я позвонил ей в пятницу утром. На улице Ториньи сняла трубку и сказала "Алло" Одетт.

– Здравствуйте. Это Бурма.

– О! Здравствуйте.

– Встали или лежите?

– Встала.

– Значит, уже лучше?

– Да. Я вела себя такой идиоткой в тот день.

– Вы повторяетесь. Моя общеизвестная галантность вынуждает меня каждый раз опровергать вас, но в конце концов мне надоест. Ваша мать там? Я хочу с ней поговорить.

– Да. Передаю ей трубку.

– Алло, – раздался голос госпожи Жакье долгую минуту спустя.

Может быть, она боялась, что я ее укушу.

– Сегодня долгожданный день, – объяснил я. – Вскоре мы встретимся с Мисс Пэрль. Позвонить вам, как только что-нибудь узнаю?

– Да, пожалуйста. Я никуда не собираюсь выходить. Должна ли я предупредить мэтра Диану?

– Если хотите.

* * *

Я уже звонил в "Ла Пист", указанное мне Мишелем Сельдоу пристанище путешественников, и мне любезно ответили на вопросы. Да, Мисс Пэрль, господин Марио и господин Гюстав остановятся в этом заведении на весь срок их ангажемента. Их комнаты зарезервированы. (Никого похожего на Жакье среди них, но это ничего не значит.) Но до одиннадцати утра пятницы 14 апреля мне не удастся с ними повидаться.

В четверть двенадцатого я предстал перед Мисс Пэрль.

Она вполне соответствовала портрету, полученному мной от сонного юнца. Высокая стройная девушка нордического типа, гибкая, как кошка. На красивом лице с правильными чертами – мечтательные глаза прозрачной синевы. Волосы агрессивного платинового цвета по всей видимости требовали света прожекторов, чтобы их оценить. Декольте не было. Она завернулась в халат с монограммой, не приоткрывавший даже миллиметра кожи. Зато под ним на ней были надеты разве что трусики, да и то не наверняка. Должен признать, если бы мне пришлось выбирать между ней и госпожой Жакье, я бы долго не колебался. Но я здесь находился не за тем, чтобы оправдывать поведение беглого мужа.

Мисс Пэрль занимала просторную удобную комнату, безликую как все гостиничные номера, посреди которой стояли два больших чемодана, причем один раскрытый; половина его содержимого громоздилась на ковре. Комнату она занимала не одна. Малый ростом метр восемьдесят без ботинок находился там же, когда она открыла дверь. Это был не Жакье. У него были стриженые ежиком волосы, грубо высеченные черты лица и квадратный подбородок. Он был тоже одет в халат, но рабочий, вроде боксерского, с именем владельца на спине: Марио. Я прочитал его в зеркале шкафа, перед которым он стоял.

– Извините, мы не ждали посетителей! – заметила девушка после кратких приветствий. (И под предлогом наведения порядка лишь усилила беспорядок.) Мы, можно сказать, только приехали. Отдохнули несколько дней в Фонтенебло. Там очаровательно.

Конечно ее скорее следовало называть Фрейлен Ингеборг, чем Мисс Пэрль. Речь акробатки отличалась ярко выраженным немецким акцентом. Но возможно публике больше нравилось Мисс Пэрль.

– Очень, – признал я красоты Фонтенебло.

– Присаживайтесь.

И, подавая пример, она села на разобранную постель. Потом подтянула полу халата, чуть-чуть приоткрывшую кусочек ноги. Марио с любезной улыбкой подвинул мне стул. Я сел.

– Что вам угодно? – спросила она.

– Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

– Я вас слушаю.

Я повернулся к громиле:

– Я хотел бы поговорить с Мисс Пэрль.

– Валяйте, старина, – тепло и сердечно предложил он. – Я привык к дурацким вопросам журналистов к моей жене.

– Именно. Чтобы пройти, я сказал внизу, будто я журналист, но это неправда.

Он нахмурился:

– Кто же вы тогда?

Я показал свой патент:

– Частный сыщик. Вы знаете жизнь. Следовательно, вы слишком хорошо осведомлены, чтобы на вас произвела впечатление эта бумажка со штампами. Вы можете выставить меня, если хотите. Не в моих силах вам помешать. Я один, а из вас можно выкроить двоих таких, как я. Но говорю с вами как мужчина с мужчиной, не заговаривая зубы. Для всех будет лучше, если вы дадите мне возможность задать Мисс Пэрль несколько вопросов наедине.

Он рассмеялся. Очень шумно. Раскрыв огромную пасть с великолепными зубами. Но взгляд темных глаз стал жестче и пристальнее.

– Вы утверждаете, что не заговариваете мне зубы? Черт возьми. Хотелось бы знать, чем же вы сейчас занимаетесь?

– Если как-нибудь мне понадобится это сделать, вы поймете, в чем разница. Я тоже пробую работать без страховки.

– Ну, это уже журналистская абракадабра. Вы уверены, что не имеете все-таки к ним отношения?

Я тоже рассмеялся:

– Уверен. А теперь, могу я поговорить с Мисс Пэрль?

– Один на один?

– Желательно.

Марио прислонился к шкафу. Его правая рука смяла бумажки и заставила зазвенеть в кармане халата монеты. Медленно и упрямо он покачал головой.

– Нет, дружок.

– Я буду разговаривать о вещах, которые вам не понравятся.

– Неважно.

Я обернулся к его жене:

– Я всегда стараюсь выполнить мою работу как можно корректней, смягчить углы и все такое. Если в ваших взаимоотношениях возникнут проблемы, то по его вине.

Она долго, настойчиво и с любопытством смотрела на меня. Я позабыл, что она не француженка. Возможно, ей просто непонятно, что я говорю. Тем хуже, переводить я не собирался.

– Ну что ж, – продолжал я. – Речь идет о Жакье. Поле Жакье.

– Да, да, – слабо ответила Мисс Пэрль.

– Жакье?.. Хм-м, – подавился Марио.

Во избежание любой ошибки я представил фотографию, сунув ее под нос женщине.

– Да, да, – повторила она. Я передал снимок Марио.

– Уберите эту рожу, – взорвался тот с гневным жестом. – Она мне достаточно надоела.

– Вот видите? Я был прав. Я предупреждал, что стану говорить о вещах, которые не доставят вам удовольствия.

Он проворчал:

– Да, вы были правы. А дальше?

– Он отирался возле Мисс Пэрль в прошлом ноябре, так? Извините меня, но такая уж у меня работа.

– В чем, собственно, точно состоит ваша работа? Мы ни перед кем не обязаны отчитываться. Наши семейные истории касаются только нас...

Он пожал мускулистыми плечами:

– Вы тоже меня извините. Я кипячусь без толку. Все уже в прошлом.

– Мне поручено разыскать Жакье.

– Сожалею, старина, но при мне его нет.

Марио похлопал себя по карманам. Монеты издали металлический звук.

– Кажется, он уехал с вами... В конце концов... хм-м...

– Да, да, понимаю, – захохотал он. – Не со мной, конечно. Только этого еще не хватало!

К нему вернулась серьезность:

– Он действительно последовал за нами. Но мы потеряли его из виду по дороге.

– Где? Он нужен жене.

– Она могла бы немного лучше смотреть за ним.

– Может быть, но сейчас речь не о том. Он не вернулся с вами?

– Он больше месяца болтался у меня под ногами... Я думаю, этого достаточно, а? Когда я понял, куда он клонит, я скоренько выставил его.

– И где это произошло?

– В Лондоне... Послушайте, старина. Я буду с вами великодушен. Но ответьте мне тем же. Вы были правы. Эта беседа меня не вдохновляет. Я сообщу вам все сведения, но оставьте меня в покое с этой историей. Для нее это тоже малоприятно. – Он указал на акробатку, похоже, действительно чувствовавшую себя не в своей тарелке.

– Извините, – снова сказал я.

– Ладно, – отрезал Марио. – Вы отрабатываете свой хлеб... Жакье сначала поехал за нами в Лондон, потом в Брюссель, потом снова в Лондон. Там-то у меня и начали закрадываться подозрения. Как видите, времени потребовалось немало. Там же я и положил этому конец. Вот, старина. Не знаю, остался ли он в Лондоне или нет.

– А где он там жил?

– Не знаю.

Я пристально взглянул в синие глаза немки:

– Хм-м... вы ведь где-то встречались?

Не дав ей возможности ответить, силач рассмеялся:

– У Риты Браун, в Сохо. Однажды я выследил ее... Рита Браун, дом свиданий, 75, Лоуренс Форд Стрит, Сохо... Черт! Я надолго запомнил этот адрес.

– Очень хорошо, – сказал я. – Запишу хотя бы это. Записав, я поднялся.

– Еще раз примите мои извинения. До свиданья, сударь. Забудем прошлое?

– Забудем прошлое.

Он протянул мне мощную ладонь, в которой моя утонула полностью. Я улыбнулся:

– Короче, вы оставили его в Лондоне?

– Да, в Лондоне.

– А вы уверены, что не на дне Темзы?

– Ну, вы, однако!..

Марио разразился громогласным смехом, внезапно оборвавшимся.

– О! Черт! – Он взял себя в руки. – Нет, не в Темзе. В этом я уверен.

– Тем лучше. До свиданья.

– Салют.

– Мое почтение, Мисс Пэрль. Я сожалею...

– Ничего страшного. Не извиняйтесь.

Ее акцент стал сильнее. Несмотря на смутную тоску в глазах, она слабо улыбалась. Пожимая ее руку, я почувствовал, как мне в ладонь скользнул клочок бумаги.

Покинув "Ла Пист" и ее жильцов, я посмотрел, что это такое: пригласительный билет на цирковое представление. Мисс Пэрль хотела мне что-то сообщить и приглашала встретиться в цирке, возможно потому, что там располагала свободной минутой, когда могла поговорить со мной без партнера.

* * *

Цирк переполняла радостная масса людей, шумная и ребячливая. Элен, которую я взял с собой, забавлялась как девчонка. Вот так. Как и положено настоящей маленькой парижанке, какой она и являлась. Мы занимали кресла в партере, напротив красного занавеса, из-за которого выходили артисты. Перед ним стояли, скрестив руки, парни, одетые в безукоризненную синюю униформу с золотым галуном.

Согласно купленной программке, номер Мисс Пэрль намечался на середину второй части, сразу после Мишеля Сельдоу, чудесного кудесника. Немного позже, после номера жонглеров, Марио возвращался на манеж с другим партнером. Именно в этот момент мне следовало попытаться пройти к гимнастке за кулисы. До этого заняться было нечем, и я мог отдаться удовольствию зрелища.

Оно началось. Прожектора зажглись, осветив оркестр из пятнадцати музыкантов в блестящих костюмах. Громкая музыка разнеслась под огромным куполом, и клоуны первыми вышли на манеж с забавными шуточками и искрящимся весельем...

Незаметно наступил антракт. Мы прошли за кулисы, чтобы отыскать ложу моего приятеля-иллюзиониста. Служащий указал нам, куда идти.

– Салют, старик, – встретил меня Сельдоу. – Спасибо, что пришел. Хоть один зритель оценит мою работу. Кстати, ты можешь его арестовывать, знаешь ли.

– Кого?

– Марио.

– Об этом нет речи.

– Тем лучше для него, конечно... Он вернул мне деньги.

– А!

– Да. Наверно экономил во время турне. Будем надеяться, что он продолжит в том же духе.

– Ты знаешь, где ложа Мисс Пэрль?

– Пэрль и Марио. У них одна на двоих. Только Гюстав, второй партнер, имеет отдельную.

– Так где она, эта ложа?

Он объяснил, и я рассыпался в благодарностях, не уточняя деталей. Когда я закончил, звонок уже звал нас занимать места. Оркестр уже играл. Мы вернулись в свои кресла.

Когда настал черед моего приятеля выйти на арену, публика встретила его тепло, но чувствовалось, что все с лихорадочным нетерпением ждут следующего выступления. И протяжное "ах" вырвалось разом из каждой груди. Мисс Пэрль с партнерами вышла на ковер под нежную музыку. Высоко под куполом медленно покачивались трапеции.

Трио раскланялось на все стороны. Марио и Гюстав оказались почти одного роста. Их длинные мускулы играли под кожей. Мисс Пэрль с затянутыми назад волосами, в купальнике, переливающемся разными цветами под огнем прожекторов, вызвала восхищенный шепот. На ее воздушные поцелуи зрители ответили аплодисментами. Она действительно была очень красива, породистое животное. У Жакье был хороший вкус.

Под звуки музыки акробаты гибко взобрались на помост, откуда разворачивалось действо, и фантастический воздушный балет начался. Музыка стала едва слышной. Она нашептывала нечто вроде пронзительного речитатива. Две тысячи зрителей, задрав головы и открыв рты, так что слегка сводило челюсть, следили за движениями гимнастов, нырявших, подхватывавших друг друга, встречавшихся в воздухе. Оркестр замолк. Только барабан смутно рокотал. И внезапно стих и он.

Весь цирк вскочил с мест, раздался крик ужаса. Элен прижалась ко мне, обхватив руками мою шею и всхлипывала, спрятав лицо у меня на плече.

Сантиметр. Может и меньше. Но почти сантиметр много значит в жизни воздушного гимнаста. Марио на сантиметр промахнулся, подхватывая летящую к нему Мисс Пэрль, и теперь она распростерлась посреди манежа как сломанная кукла. Опилки, терпеливо и не подавая вида только того и ждущие с тех пор, как существует цирк, впитывали кровь...

* * *

Словно сквозь сон я наблюдал, как Марио спускался с колосников при помощи гладкой веревки, не боясь ободрать кожу на ладонях. Он буквально бросился на тело молодой женщины, с рыданием сжав его в объятиях. Люди, среди которых я заметил Гюстава, заставили его встать и увели за кулисы. Мужчины с таким видом, словно только этим всю жизнь и занимались, подбежали с носилками. Они унесли несчастную. Какое-то официальное лицо вышло с сообщением, никем не услышанным.

Элен была на грани нервного срыва. Я похлопывал ее по плечу, нашептывая успокаивающие слова. Затем, удостоверившись, что она пришла в себя и снова стала отважным секретарем Нестора Бурма, человека, при каждом шаге которого трупы рассыпаются направо и налево, как кузнечики на цветущем лугу, я оставил ее выбираться самостоятельно и направился к кулисам.

Доступ в ложу гимнастов охранялся двумя парнями в униформе.

– Входить нельзя, – предупредили они.

– Мисс Пэрль там?

– Ее отвезли в больницу.

– Есть новости?

– Еще нет.

– А Марио?

– Он там, потому-то и нельзя войти.

– Я должен с ним поговорить. Скажите ему, кто здесь. Нестор Бурма, частный сыщик, мы виделись утром.

Один из них прошел внутрь и вышел в компании Гюстава, с любопытством меня разглядывавшего.

– Пройдите, – разрешил он.

Марио сидел на диване и тихо стонал. Временами что-то похожее на глухую и болезненную жалобу слетало с его бескровных губ. Стоявшие рядом клоун в костюме с блестками и еще кто-то из артистов растерянно смотрели на него. Свесив голову на грудь, Марио придерживал рукой стоявший у него на коленях стакан с ромом, но смотрел на него не видя. При моем приближении он поднял голову.

– Салют, сыщик, – запинаясь произнес он. – Я считал себя хитрым. А на деле я дурак и сволочь. Раз ты сыщик, поймай негодяя, сделавшего это.

– Он недалеко отсюда, – ответил я. – Марио, она хотела поговорить со мной. А теперь не сможет.

В его глазах появился ужас:

– Она... она умерла?

– Не знаю. Во всяком случае, она упала. И ты все сделал для этого, нет?

Гимнаст подскочил:

– Что?.. Вы думаете, что... что я ее убил?

Его удивленное движение передалось окружающим. Лицо клоуна под экстравагантным макияжем скривилось в гримасе, ничего доброго мне не обещающей.

– Но, Господи Боже мой! – пожаловался Марио. – Зачем бы я это сделал?

– Жакье, – подсказал я.

– Что?

– Он спал с ней. Когда ты это заметил, в Лондоне или в другом месте, тебе это не понравилось. Ты убил Жакье. Сегодня утром ты обманул меня. Но Пэрль хотела мне что-то сообщить. И без твоего присутствия. Она практически назначила мне здесь тайное свидание. Ты заставил ее замолчать.

– Ох! Довольно, – прервал меня Гюстав. – Что означает вся эта история? Жакье... это имя мне знакомо, но я не понимаю...

Я просветил его. У акробата вырвалось удивленное восклицание, потом он уточнил:

– Так вы разыскиваете Жакье?

– Тогда ищите в другом месте и не приставайте к хорошим людям, у которых хватает неприятностей без вас. Это верно, в прошлом ноябре этот Жакье вертелся вокруг Мисс Пэрль, писал ей и т. д. Он даже выразил намерение последовать за нами. Но он не последовал.

– Марио не далее сегодняшнего утра сказал мне обратное.

– Марио?

– Послушайте, парни, – вставил тот. – Я дурак и сволочь. Все получилось из-за этих грязных денег. Черт возьми, если бы я знал! Я не убивал Пэрль, ребята... – Он встал покачиваясь. – Она была против... Не хотела, чтобы я вступал в сделку... Я не послушал ее... Поэтому она нервничала... а из-за того, что нервничала... плохо владела собой, понимаете?.. Она допустила промах и разбилась... Из-за этих мерзких денег...

– Каких денег?

– Тех, что я получил.

– Когда?

– Утром. Пакет. Сто тысяч. Из них-то я и уплатил долги... Можете спросить, правда или нет... если я не заплатил долги... во всяком случае, некоторые...

– Знаю.

– А? Хорошо. Потом был звонок.

– Какой звонок?

– Некто сообщил мне, что нужно сделать, чтобы заслужить деньги, оставленные в "Ла Пист" в пакете на мое имя.

– Понятно. Отвечать, если вдруг спросят о Жакье, что он поехал с вами за границу и там вы потеряли его из вида?

– Да, так.

– И вы согласились!

– Черт! Сто штук. Это не золотые копи, но на ближайшие четверть часа мне вполне хватало.

– Дурак! Если вас просили солгать, это значит, с Жакье приключилась неприятность. Следовало сохранить деньги, но не входить в сделку.

– Понятно, – протянул Марио. – Теперь я уже могу во всем признаться, так? Мне пообещали еще, если я точно выполню инструкции. Что же до возможных неприятностей, случившихся с Жакье, я подумал об этом, но мне было наплевать. Потому что ему удалось переспать с Пэрль, уж если вам угодно все знать. Теперь убирайтесь. Я вам все рассказал.

– Кроме того, кто звонил.

– Но я не знаю этого человека!

– Это был мужчина?

– С голосом грузчика.

Я вернулся домой на такси. Все время, пока ехал, и дома, собираясь ложиться спать, я размышлял. Я позвонил Элен.

– Как добрались?

– Спасибо, нормально.

– Не очень потрясены?

– Еще есть немного. Это было ужасно.

– Бывает хуже.

– Сомневаюсь.

– Я – нет. Спокойной ночи, дорогая. Ах! Завтра суббота. До понедельника.

– Да, до понедельника. Спокойной ночи, шеф.

– Я не усну. Мне нужно подумать о многих вещах.

И действительно, спал я мало. Моя бедная голова сногсшибательного детектива буквально раскалилась. Я сомкнул глаза только в пять часов утра. Как я позже узнал, в это же время закрыла глаза и Мисс Пэрль. Только вот она их больше никогда не открыла снова.

Глава тринадцатая

Псих и хитрецы

Я встал в девять часов с жуткой головной болью, как с похмелья. И немедленно позвонил госпоже Жакье.

– Я еще не видел газет сегодня утром, – сказал я. – Не знаю, пишут ли они об этом, но ночью в цирке произошел несчастный случай.

– Да. Мисс Пэрль. А...

– Мне удалось связаться с акробатами до несчастья. Вашего мужа больше нет с ней. Он последовал за ней в Лондон, Брюссель, потом опять в Лондон в прошлом ноябре и, похоже, остался в Англии. Кажется, он влюбился в наездницу.

– Определенно.

– Да. Я пошлю телеграмму моему лондонскому сотруднику (как же!)... и сообщу вам результат.

После чего я проверил, на месте ли фотография Жакье. ("Простите меня за наездницу, но живые есть хотят".)

Долго смотрел на снимок Мисс Пэрль, прежде чем спрятать в ящик, и отправился на улицу Перль, (Ничего себе совпадение!) Мне требовалось задать кое-какие вопросы рабочим литейной мастерской Ларшо.

Их силуэты все так же вырисовывались на все том же пылающем фоне работающих печей, 1700 °! Как сказал тогда рабочий, не стоит опускать туда руку. Мужчина, снимающий пену длинной ложкой с кипящего в тигле дьявольского супа, напомнил мне Дьявола, к которому, при условии, что он вас пригласит, следует являться как раз с ложкой на длинном черенке.

Без проблем мне удалось заполучить фамилию и адрес несчастного сошедшего с ума в прошлом ноябре (Шарль Себастьян, улица Меслай), а также кое-какие подробности относительно его болезни и ее проявлений. Похоже, он боялся огня. Что, очевидно, сильно осложнило жизнь литейщика. Естественно, при данной профессии лучше быть пироманом, чем пирофобом.

Я отправился на улицу Меслай.

* * *

Пожилая женщина, открывшая мне дверь, походила на прислугу госпожи Жакье. Она и была ее сестрой.

– Господин Шарль Себастьян дома? – спросил я.

– Боже мой!.. Да, он здесь... но...

Я напустил на себя вид, соответствующий обстоятельствам.

– Не вполне будучи здесь... Знаю. Можно войти? Проникнув внутрь, я преподнес ей сочиненную на ходу историю, после чего у нее не осталось ни малейшего сомнения в моем праве расспрашивать о душевнобольном и осмотреть самого душевнобольного. Я узнал, что Себастьян три месяца провел в лечебнице, потом буйный период прошел, и его вернули в семью. То есть, к матери и тетке.

– Скажите, вы ведь не заберете его снова? – взволновалась последняя. – Знаете, он себя хорошо ведет... Это не жизнь, когда кто-то из родных в психушке... Мы из кожи вон лезем, чтобы только его оставили с нами...

Я ее успокоил и попросил разрешения взглянуть на больного.

– Сюда... – она открыла какую-то дверь, – К тебе пришли, Шарль, мой малыш.

Следом за ней я прошел в роскошную комнату, неплохо обставленную. Не без удивления я заметил телевизор. Старушка должно быть обратила внимание на удивление, с каким я осматривал комнату.

– Видите ли, сударь, мы беднее, чем кажется. Моей сестре, в ее-то годы, пришлось пойти в услужение к бывшей хозяйке Шарля. Очень славная женщина. Может, она, конечно, слегка с приветом...

Она спохватилась, прижав руку к беззубому рту.

– Хм-м... Короче, все, что вы здесь видите, телевизор и прочее, еще с тех пор, когда он работал.

– Он был хорошим рабочим?

– Великолепным.

– И, разумеется, неплохо зарабатывал?

– Он много работал сверхурочно. Часто работал по ночам...

– Да, да, конечно!

Чертов Себастьян! Сверхурочно! Больше тебе не поработать! И все же я не мог смотреть на него без невыразимого болезненного ощущения в сердце. Сидя в кожаном кресле перед телевизором, он уткнулся остановившимся взглядом в серый экран. Он был хорошо сложенным мужчиной, едва ли 35 лет, но седым, как глубокий старик.

– Смотрите, как он хорошо себя ведет, – прошептала бедная добрая женщина.

– Как картинка...

Я вынул из кармана фотографию и подошел к психу. Тронул его за руку:

– Я хочу с вами поговорить, Себастьян.

Он молча смотрел на меня. Я резким движением сунул снимок ему под нос.

– Жакье, – объявил я.

Он заворчал. Как поросенок. Совсем маленький поросенок.

– Какое имя вы произнесли? – спросила старушка.

– Жакье. Фамилия его хозяйки. Или мужа хозяйки. Она печально покачала головой:

– Не надо, сударь, он не любит этой фамилии. Между тем, госпожа всегда была такой доброй к нему.

– У душевнобольных свой мир... Ну что ж, я думаю, мне пора идти. Вид у него спокойный...

– О! Он спокоен, сударь... Он спокоен! Не правда ли, Шарль, ты славный, мой малыш, ты всегда такой славный?

Воркуя над ним, она повернулась ко мне спиной. Я сунул в рот трубку и чиркнул спичкой.

– Боже мой! – вскрикнула старушка, оборачиваясь.

– Так значит, вы не знали? Огонь... огонь...

Больной судорожно дернулся в кресле, как от электрического разряда. На его лице отразился безумный страх. Потом скрюченными руками он взъерошил свои седые волосы и зашелся в смертном вопле.

* * *

Когда тем же вечером я около 9 часов явился на улицу Ториньи, дверь мне открыла не жалостная мать Шарля Себастьяна. Я вздохнул свободнее. После утренней сцены я вовсе не жаждал оказаться в обществе кого бы то ни было из членов этой семьи. Итак, на мой звонок отозвалась не госпожа Себастьян, а обыкновенная горничная, которую я уже видел во время первого визита. Я напомнил свое имя, добавив, что у меня свидание с мадемуазель Одетт, но, если госпожа Жакье принимает, я засвидетельствую мое почтение. Сам господин Жан Марёй не сказал бы лучше.

– Госпожи нет дома, – ответила горничная. (Подразумевалось: Как удачно!) Что до мадемуазель, она в своей комнате. (Тоже как удачно.)

– Больна?

– Нет, сударь. Следуйте за мной, сударь.

Я последовал за ней. Довольно красивые ноги в немного слишком тонких чулках для такой службы. Она явно собиралась на танцы, на улицу Добродетелей или в другое место. Дойдя до спальни Одетт, она постучала в дверь.

– Она теперь запирается? – заметил я.

– Да, сударь.

– Самое время.

Она чуть не фыркнула. Потом приблизила губы к двери и сказала несколько слов. Одетт появилась в дверном проеме.

– Прошу вас, заходите.

На ней был халат, надетый поверх бледно-зеленого шелкового неглиже. Выглядела она усталой, еще не оправившейся после всех встрясок.

– Садитесь. Могу я вам что-нибудь предложить?

– Нет, спасибо. Я сел.

– Вы маленькая лгунья, – сказал я.

Она побледнела:

– Я?

– К кому еще я тут могу обращаться? Да, вы. Его зовут не Жан. Я слышал его имя, но позабыл. Во всяком случае, не Жан. Вы знаете хотя бы, о ком я говорю?

– Но о... не о господине Марей, конечно.

– Нет, не о Марей. Я говорю о Латюи. Так как, хотя я и позабыл его имя, фамилию помню. Латюи, по прозвищу Жеманница, сбежавший из тюрьмы, убийца Кабироля, бисексуальный педик, при случае не пропускающий такого лакомого кусочка, как вы...

– Как вы можете...

– Догадаться?

– Я не спрашиваю, о чем вы догадались или нет, – закричала она. – Я вас спрашиваю, как вы смеете обвинять меня?!

– Но я вас и не обвиняю, малышка. Я констатирую факт. Только и всего. Я констатирую, что вы – жертва и рискуете наделать таких опрометчивых поступков, что не останется ни малейшего шанса вас вытащить. Послушайте...

Я встал, подошел к ней вплотную и тихо спросил:

– Он здесь?

– Мы одни, – запротестовала девушка.

– Я все же предпочел бы разговаривать тише. Послушайте...

Я привлек ее к себе и почувствовал, что ее трясет. Я зашептал ей на ухо:

– Он был вашим любовником до того, как отправиться в тюрьму. Вы познакомились с ним в окружении Кабироля. Вы бывали у того, как дочь своего отца, приятеля ростовщика; он бывал там, как бывают друг у друга мошенники и укрыватели краденого. В тот роковой день он находился на улице Фран-Буржуа, когда вы зашли к ростовщику. Я не думаю, что вы присутствовали при убийстве. Но он-то оказался свидетелем ваших пререканий с Кабиролем. Он убил его отчасти из-за денег, отчасти из ревности. Оба чувства составили взрывчатую смесь. А теперь он шантажирует вас, угрожая раскрыть ваше присутствие там. Убежав, он спрятался в развалинах башни Изабеллы Баварской, ожидая, пока все устаканится. К несчастью, Баду выбил его с позиции. И Баду умер. Тогда он пришел к вам искать убежище. Не скажу, что в таких домах, как ваш, полно тайников и скрытых лестниц, но зато множество уголков, где можно спрятаться, особенно если ваш сообщник запирается на ключ. Он потребовал, чтобы вы его приняли. И даже кое-что еще...

Внезапно она обмякла в моих руках. Я понял, что она плачет. Я встряхнул ее, не переставая нашептывать ей на ухо:

– Отвечайте, ради Бога! Время поджимает! Признайтесь... ну, признайтесь же, что я правильно догадался.

Одетт отстранила свое лицо от моего и прямо взглянула на меня. Ее мокрые глаза блестели новым пылом. Она пробормотала:

– Я не знаю... я не знаю...

– Я, я знаю. Если Латюи здесь, значит, я догадался верно. Он здесь?

– Да, – выдохнула она после минутного колебания.

Я взял руками ее голову и снова повернул ухом к моим губам:

– Нужно покончить с таким существованием. Вы не можете волочить его за собой, как каторжник ядро. Он убийца... Кабироля, Баду. Следует избавиться от него. Хотите?

Она не отвечала. Я отпустил ее и отступил на шаг.

– Идите за ним, – громко потребовал я. – Мне нужно сказать ему пару слов.

– Я здесь, сударь, – послышался гнусавый, распутный и липкий голос. – Повернитесь чуть-чуть, пожалуйста.

Я повиновался. Первое, что я увидел, был снабженный глушителем крупнокалиберный пистолет, направленный прямо на меня.

Но он, со своей стороны, увидел точно тоже самое, как в зеркале, за тем исключением, что мое лицо намного приятнее. Руки у меня на месте, и, выполняя его приказание, я успел вытащить свою пушку. Так что она теперь целилась в него.

– Мы на равных, – рассмеялся я. – Прекратим комедию и спрячем игрушки.

– Ну нет, я свою не уберу, – заявил он. Единственное, что в нем было не потасканным, это костюм. Хотя по идее, должен бы быть. У Изабеллы Баварской сильно не хватало современного комфорта. Но молодой Латюи, по всей видимости, прекрасно знал, как важно суметь себя подать (если можно так сказать), и позаботился о костюме. За сим исключением, у него было потасканное лицо, потасканный нос, потасканные глаза и потасканный рот. Он выглядел воплощением бесцветного проходимца, порочного насквозь, каким мы его себе представляем, никогда не встречая в жизни. Но я коллекционирую редкостные экземпляры.

– Как хочешь, – согласился я. – Но ты тупица. Мы же не станем здесь открывать стрельбу, а? Для этого нужно быть совсем уж набитыми дураками...

Я сунул свою пушку в карман.

– Я пришел поговорить, Латюи. Можно сесть? Разговор рискует затянуться.

Мы сели все втроем. Маленькое дружеское сборище. Одетт нервно перекручивала пальцы.

– Для начала, как вы узнали, что я здесь, суд'рь? – спросил Латюи с этим своим невыносимым "суд'рь".

– Я сопоставил факты. Когда я понял, что смерть Баду выгнала тебя из укрытия, я решил, что вскоре ты будешь готов. Но событие все откладывалось, и мне пришло в голову, что ты нашел новое теплое местечко. И не у приятелей, не в каком-нибудь притоне, так как и приятелей, и подобные заведения ты избегал с самого начала. Ко всему, и можно сказать в то же время, Марёй застает Одетт с неким типом, похожим на проходимца. Я сразу же подумал о тюрьме. Почему? Потому что многие из безделушек, на которых специализируется Марёй, делаются заключенными. Даже скажу тебе больше, Латюи. Марёй, часто посещавший тюрьму, принося и унося поделки, вполне способен разглядеть там больше положенного и тоже сопоставить факты. Возможно, он тебя там видел и после вспомнил. Ладно. Итак, я подумал о тюрьме и задал себе вопрос: а что, если тип, похожий на проходимца, застигнутый у Одетт Ларшо, и есть Латюи? И если это он, так здесь его новое убежище.

– А дальше?

– Я пришел проверить мои умозаключения. И они подтвердились.

Он кивнул:

– Круто.

– Как всегда.

– А о чем вы тут пели малышке, суд'рь?

– Любовный роман. Ее любовный роман. Ты тоже хочешь послушать?

– Пожалуйста, суд'рь.

Я повторил все рассказанное Одетт. За исключением двух-трех последних фраз. Когда я закончил, он пожал плечами:

– Ладно. А дальше? Вы хотели поговорить со мной, суд'рь?

– О! Заткнись со своим суд'рем. Прекрати, или я стану называть тебя мадемуазель.

– Плевать я хотел. Итак? Что вы собирались мне сказать?

Без суд'ря. Прогресс.

– Вот что: ты думал, что делать дальше? Оставаться тут навеки? Ты не сможешь. А потом, какой смысл? Жить в таких условиях все равно, что в тюрьме.

– У вас есть другой выход, суд'рь?

– Тебе понадобится немало денег, чтобы скрыться подальше от полицейских, которые разыскивают тебя за убийство Кабироля, не забывай об этом!

Он пожал плечами:

– Не говорите ерунды.

– Это ты говоришь ерунду. Ты завалил свое дело, ты напуган, ты не думаешь...

– О чем, черт возьми, думать? Тот очкарик, которого я видел два или три раза у Кабироля... Теперь я могу признаться, Кабироль прятал меня после побега. Как только тот тип меня увидел в этом чертовом замке, он заговорил о полиции...

– И тогда ты его убил.

– Извините, суд'рь. Просто мы повздорили. Он падает... несчастный случай, и все!

– Еще бы! У меня впечатление, что ты устроил ему несчастный случай вместо памятного сувенира.

– Думайте, что хотите. Мне плевать. Что же до заваленного дела, я что-то не возьму в толк, какое, собственно, дело я завалил?

– Дурень, тот парень искал клад. Этот клад существует. Полиция в него не верит. Никто не верит. Полицейские и все прочие предпочитают верить в летающие тарелки и марсиан, а не в то, что двести или триста лет назад тогдашние богачи зарыли в землю свои богатства.

– А вы в такое верите, суд'рь?

– Еще как! Потому что давно интересуюсь этим вопросом. Но я не могу работать один. Итак, я сказал себе: если я в самом деле найду Латюи там, где, думаю, он скрывается, то спрошу у него сведений поточнее. Вот. Я пришел к тебе за подсказкой.

– Какой подсказкой?

– Ты знал Кабироля. Ты знал Баду. Возможно, ты слышал какие-то их споры. С другой стороны, ты видел, как Баду пробрался в старый замок королевы Изабеллы. Он ведь должен был пойти в то или иное место...

– Я не могу ничего подсказать вам, суд'рь. Кабироль никогда мне ни о чем таком не говорил. Я ничего не знаю. И, кроме того, мне все это кажется подвохом.

– Как хочешь. Если бы я знал, предложил бы тебе путешествие на Марс. Может быть, ты бы легче согласился. У тебя башка так устроена.

– Нет. У меня башка устроена так, чтобы не соглашаться, вот и все.

– Ты вообще ни на что не годен. Ладно. Что ж, это все, что я имел тебе сказать. Сеанс закрыт.

Я поднялся. Одетт осталась сидеть, но Латюи последовал моему примеру. По-прежнему с пистолетом в руке.

– Подумай все же об этом, Латюи. Я не о кладе говорю, а о твоем будущем. Ты должен бы попытаться найти другую крышу и сменить помещение. К примеру, через неделю. Возможно, что примерно в это время у меня возникнет желание рассказать кое-что моему приятелю Флоримону Фару из сыскной полиции. Причем, не принимая во внимание госпожу Жакье или мадемуазель Ларшо. А! И не забудь о Марёй. Я тебе точно говорю, он твою физиономию с того знаменательного дня хранит в самом сердце, и если вдруг догадается совместить ее с тюремным пейзажем...

Он закусил губы. Потасканные губы, которые такими и остались.

– Ладно. Я извлеку изо всего этого свою выгоду.

– Суд'рь. Ты забыл.

– Ладно.

– Мадемуазель Ларшо, отворите, пожалуйста.

Молча, пошатываясь от усталости, она встала и отперла мне дверь. Я пятясь вышел и закрыл створку за собой. Она проводила меня, до лестницы.

– Все обойдется, – сказал я девушке напоследок.

И подмигнул. Она промолчала. Я неторопливо спустился по внушительной лестнице с чудесными перилами, так же неторопливо пересек двор и вышел наконец-то на улицу, в самом центре района, где исторические воспоминания напоминают нам, что раньше люди, переходившие с улицы на улицу, под камзолами носили стальные жилеты. Осторожные люди.

* * *

Небрежной походкой я дошел до улицы Вьей-дю-Тэмпль по почти пустынным в этот ночной час улицам Эльзевир и Барбетт. Я был почти уверен, что на некотором расстоянии за мной следует тень. Остановившись перед башней Изабеллы, я краем глаза заметил, как уже знакомая тень забилась в какое-то углубление и затаилась.

Уж не знаю, какая служба (муниципальная, региональная или общегосударственная) отвечала за замок, запиравший маленькую дверь, ведущую в развалины, но со дня смерти Баду его так и не заменили. Без сомнения, вопрос финансов. Теперь дверную створку придерживал просто деревянный клин.

Обычный покой царил в районе. Проезжало немало машин, но пешеходы были редки. Как только последний скрылся из вида, я проник в развалины. Освещая себе путь электрическим фонариком, я так быстро, как только это позволяло состояние места, направился в самый удаленный угол. Дойдя до стены, я замер. Прошло несколько минут. Проехала машина, потом прогрохотал мотоцикл. Я следил за входом. Я увидел, как дверь открылась и снова закрылась, силуэт мелькнул на мимолетном экране света, больше ничего.

– Я здесь, Латюи, – окликнул я.

Он испустил глухой вздох:

– Это вы, Бурма?

– Да, суд'рь. Ты понял наконец, что я хотел поговорить с тобой без этой маленькой дурочки.

Определение ему не понравилось? Так или иначе, он сделал то, чего я не ожидал. Сухой звук. Не громче того, какой бывает, если хлопнешь по надутому бумажному пакету. Короткая вспышка вырвалась из ствола револьвера одновременно с предназначенной для меня пулей. Мелкие осколки полетели в разные стороны. Запах пыли смешался с запахом пороха. К счастью для меня, я тихо переменил место. Я мгновенно нанес ответный удар. Теперь это уже считалось необходимой обороной. До меня донесся глухой вскрик, затем сильный шум, как при обвале. Я попал.

Остальное довершило падение. Как с Баду. Но я не смог бы его добить.

Я скорчился там, где стоял. Сердце огромным молотом бешено стучало у меня в груди, я весь взмок и дрожал с головы до пят. Если через десять минут толпа (и соответствующее число полицейских) не хлынет на место происшествия, я выберусь. В противном случае я тоже выберусь, но не один.

Десять минут прошли. И еще пять. Пошатываясь, я спустился взглянуть на Латюи. Затаскан окончательно. Я освободил его карманы от их содержимого, вложил стофранковую купюру в мертвую ладонь и выбрался на улицу, не забыв прихватить револьвер с глушителем. Эту игрушку он раздобыл явно не в тюрьме.

* * *

Газеты не выходят по воскресеньям, но как-то так устраиваются, чтобы в этот день появлялся более или менее спортивный еженедельник. В "Крепюскюль-Ди-манш" я прочитал:

"Роже Латюи, неуловимый бежавший из тюрьмы рецидивист, стал жертвой сведения счетов. Его тело было найдено в развалинах Башни Барбетт. После убийства Самюэля Кабироля, ростовщика и скупщика краденого (теперь мы знаем, чьих рук это дело), он скрывался в этом заброшенном месте, именно опасаясь "правосудия" своей среды. Но его выследили. Латюи выгнало из укрытия обнаружение там трупа господина Мориса Баду, безобидного искателя кладов, и не известно, где он жил после. Возможно, что Латюи также виновен в различных кражах в районе.

Полиция, до сих пор державшаяся сдержанно, теперь не имеет причин хранить молчание об этих таинственных делах. Твердо доказано, что господин Морис Баду вовсе не являлся жертвой несчастного случая. Честный эрудит, раненый в ходе борьбы с Латюи, возможно остался бы в живых, не покушайся он на безопасность злоумышленника. Весьма, впрочем, относительную безопасность, так как в преступной среде существует собственная "полиция", зачастую, увы! более оперативная, чем полиция порядочных людей. Латюи, который, как подозревают, убил Кабироля из-за того, что последний не мог вернуть ему доверенную на хранение перед арестом сумму, стал "меченым".

Смерть Кабироля, укрывателя краденого высокого полета, повлекла за собой крайне неприятные последствия для мощных банд, чьи с позволения сказать интересы он оберегал. Мы видели это на примере банды Анри Друйе, арестованной на днях. Следовательно, Роже Латюи должен был умереть. Банковская купюра в его руке – характерный знак такого рода урегулирования отношений".

Глава четырнадцатая

Трусики и плюшевый мишка

В понедельник, придя в агентство, я был встречен металлическим блеском глубоких глаз Элен.

– Я прочитала газеты, – сказала она. – Все закончилось разом?

– Да, разом.

Я прошел в мой личный кабинет, положил на стол револьвер, фотографию и розовый бумажный пакет с ярко-голубой надписью по диагонали: "Розианн, чулки, тонкое белье". Сел, набил трубку, посмотрел на пистолет, фотографию и трусики и запихнул все в ящик, кроме трубки, конечно, после чего взялся за телефон. Нежное и застенчивое "алло" было произнесено голосом Одетт.

– Это Нестор Бурма.

– О!.., здрав... здравствуйте... я...

– Да. Вам отныне больше нечего бояться.

Она ничего не ответила.

– Алло? Вы еще здесь? – спросил я.

– Да.

– Я хотел бы, чтобы вы меня навестили. В конторе. Здесь есть кое-что, принадлежащее вам.

* * *

Вместе с лучом весеннего солнца через открытое окно долетал шум веселого оживления с улицы Пети-Шан. Где-то в клетке пел кенар.

На ней был черный костюм хорошего покроя. Одна из таких моделей с юбкой с разрезом сбоку и жакетом, под которым не носят ничего или почти ничего. Красивое, глубокое и многообещающее декольте. Красивая грудь. Красивые ноги. Хорошенькая мордашка.

– Вы ведь читали газеты, не так ли?

– Да. Я...

– Все закончено. Не спрашивайте объяснений. Удовольствуйтесь теми, что даются в прессе. Как все. Но я хочу повторить вам с глазу на глаз: кошмар должен завершиться.

– Я... я не знаю как... я не знаю, что сказать.

– Ничего не говорите. Вы ведь можете солгать.

– Солгать?

Я улыбнулся:

– Как все. Вы лгали мне время от времени. Я лгал вам иногда. Из этого вытекает, что...

– Мы квиты?

– Почти. Потому что я вам кое-что должен. Я должен вернуть вам то, что вы позабыли здесь в прошлый раз, в спешке, от волнения и лихорадки. Из-за этого я и попросил вас прийти...

Я выдвинул ящик.

– Помимо прочего... Я хотел снова увидеть вас, может быть, в последний раз. Вы так красивы! Все так отвратительно кругом, так что, когда встречаешь красоту... Красивых женщин не так много. Вы. Моя секретарша. Мартин Кароль. Мисс Пэрль, возможно... да, без сомнения...

Я протянул ей снимок, вынув его из ящика. Она взяла его тонкими дрожащими пальцами, долго разглядывала. Потом подняла на меня влажный взгляд:

– Это Мисс Пэрль?

– Да.

– Она и в самом деле очень красива.

– Была...

Одетт поерзала на сиденье.

– Да, правда... я... Я это позабыла?

– Нет. Вы позабыли ваши... в общем, вот.

Я достал из ящика розовый пакет, из пакета трусики.

– Боже мой! В самом деле. Честное слово, я совсем забыла про них, – она положила снимок на подлокотник.

– Извините, что не вернул их вам раньше, – сказал я. – Но я подумал, что у вас наверняка имеются другие. И потом, глядя на них, мне так хорошо мечталось! О! Не о том, о чем вы подумали! Нет... хотя... Вот! Забирайте. А я сохраню этикетку. На память. Тут все помечено. Цена, номер продавщицы, дата покупки. Очень любопытная дата. Я встретил вас внизу, совершенно случайно, как раз когда вы возвращались после покупки этой очаровательной безделки, это было... не припоминаете... 6 апреля. Я читаю дату на этикетке: 5. 4... 5 апреля... Вот так-так! Вы купили эти трусики накануне того дня, когда мы встретились совершенно случайно. Хотя, может быть, вы шли их вернуть...

Она нервно рассмеялась:

– Ну да, конечно. Разве я вам не сказала?

– Слишком быстро.

– Что слишком быстро?

– Слишком быстро хватаетесь за подсказку. Но хватаетесь вы или нет, неважно. Послушайте меня. Я вам уже говорил, что больше вам нечего бояться, и я это повторяю. Что следовало сделать, то сделано. Латюи, убийца Кабироля и Баду, мертв. Но мне хочется, чтобы между нами все было ясно. Вы купили эти трусики на улице Пети-Шан, чтобы иметь оправдание своему там присутствию. Вы купили их 5-го, потому что начиная с 5-го кружили возле моей конторы, ища встречи со мной, совершенно случайной. Не увидев меня 5-го, вы вернулись 6-го. И вы вернулись бы 7-го, но мы повстречались 6-го. Совершенно случайно. Но никогда не следует играть со случайностями. По настоящей случайности вы позабыли здесь трусики, так как эта деталь туалета, исполнив свое предназначение, состоявшее в том, чтобы позволить нам завязать контакт, для вас перестала иметь значение. Разумеется, вы не подумали об этикетке.

Она глупо попыталась сопротивляться:

– Короче, я разыграла перед вами спектакль?

– Совершенно верно.

– Интересно, зачем?

– Потому что вы убили Кабироля.

Ее лицо залила восковая бледность, и она с тихим криком забилась в кресло.

– И не падайте в обморок. Вам может не удастся столь же совершенная имитация, как в прошлый раз.

Она не упала в обморок. Нет, черт возьми! Она вскочила с кресла и, стоя передо мной, так что ее лицо оказалось в нескольких сантиметрах от моего, опершись обеими руками о стол, с бурно вздымающейся грудью под жакетом, пылко выкрикнула:

– Что ж, да! Я его убила. И знаете, почему? Из-за одной вещи, которая отныне никогда больше не повторится. Потому что он хотел помешать мне выйти замуж за Марёй. Он желал сохранить меня только для себя. Потому что я спала с ним. Да, валяйте, можете пялиться на меня сколько угодно. Вот я такая. Кабироль, Латюи. Вечно я спала со всякими отбросами. И когда я в ванной... Мне приходится часто принимать ванну. Тысячи и тысячи раз. Иногда на улице я замечаю, что моя грудь притягивает взгляды. Однажды мужчина, прошедший возле меня, бросил: "О! Какая грудь!" Но кто видел мою грудь...

Она яростно рванула борта своего жакета, оторвав пуговицу. Ее обнаженная грудь мелькнула перед моими глазами, приподнятая взрывом ярости.

– ...когда ее ласкали грязные лапы Кабироля. Кабироль! Латюи! Я внушаю вам отвращение, не так ли? Я всегда внушала вам отвращение. Мне даже не требовалось ничего говорить в тот день, когда я лежала в постели. Вы прекрасно поняли, что я отдаюсь. И я тоже заметила, что вы, вы... если бы я не вызывала у вас такого отвращения... Но я вызывала.

– В жизни, – сказал я, – только один человек по-настоящему внушал мне отвращение, и это Кабироль.

Она даже не услышала. Кое-как стянув борта жакета на груди, она упала в кресло. Пот покрывал ее лицо. Указав на телефон, она произнесла:

– Валяйте. Зовите полицейских.

– Заткнитесь и дайте мне вставить слово. Оставим полицейских в покое. Для них убийца – Латюи. Раз уж они закрыли это дело, не станем же мы теперь сообщать им новые факты, заставляющие снова его открывать. У них возникнет комплекс неполноценности.

Она глубоко вздохнула:

– Я... я не понимаю вашей позиции.

– Она крайне проста. Кабироль был негодяй. В тот день, когда он счел очень хитроумным взять в залог, без сомнения, в числе прочих вещей, плюшевого мишку бедного малыша нищих – потому что семья должна была дойти до самой крайней нужды, чтобы принести даже детские игрушки – да, в тот день, когда он сам себя считал хитроумным остряком, он упустил свою удачу. Присутствие медвежонка в его бедламе рассказало мне об этом типе больше, чем подробная биография или психологическое исследование. Его убили? Тем лучше! Пусть сам разбирается со своим убийцей. Во всяком случае, лично я пальцем не шевельну, чтобы поймать его. Напротив, он достоин определенного интереса. Последующие события повернули дело так, что убийца одного недотепы взял на себя роль козла отпущения. Он мог заплатить за двоих, и цепь замкнулась.

Я замолчал. Тишина. Вздох:

– А дальше?

– Дальше? Все. Что следовало сделать, то сделано. Не стоит к этому возвращаться. Только, повторяю вам, мне хочется, чтобы все было ясно между нами. Итак, я продолжаю... Я встречаю вас на лестнице в доме Кабироля. Вы не плачете. Когда вы плачете, вы скатываете платок в комочек. А он развернут. Чтобы спрятать ваше лицо. В предвидении возможной встречи. Я чуть не сбиваю вас с ног и отпускаю шуточку насчет стойкости вашей губной помады. Это напоминает вам кое о чем... Хм-м... Мне хотелось бы спросить... Я не вернусь больше к этому, но все должно быть сказано. Я надеюсь, вы вонзили ему в сердце нож для бумаг не в тот момент, когда он вас целовал...

Одетт закрыла лицо руками. Я пожал плечами:

– В конечном счете, это не более отвратительно, чем его грязные лапы на вашей груди. Но, кстати, к использованию ножа для бумаг... Он принадлежал ему?

– Он...

Ее словно вдруг охватила слабость, но она справилась с ней.

– Я не сожалею о сделанном. Никогда я не пожалею об этом. Он валялся на столе. Я схватила его и ударила.

– Следовательно, не преднамеренно?

– Ошибаетесь, – возразила она, вздернув подбородок. – Говорю вам, я ни о чем не жалею. У меня в сумке был револьвер. Револьвер, найденный у него же однажды. Но я побоялась шума, и так как нож...

– О! От него шума не должно было быть много. Но все же больше, чем от ножа для бумаг, конечно. Странной формы была игрушка, правда? С чем-то таким на стволе. Глушитель?

– Возможно.

Я кинул на стол пистолет Латюи.

– Этот?

– Возможно!

– Так да или нет?

– Да, тот самый.

– Вы нашли его у Кабироля, а Латюи, в свою очередь, нашел его у вас.

– Да.

– Очень хорошо...

Я спрятал пистолет в ящик.

– Мать знала о вашей связи с Кабиролем?

– Никто не знал. Он умел вести скрытное существование. Вот почему я решила его убить. Никто бы никогда меня не заподозрил.

– Но, – заметил я, – вы все же предпочли не навлекать подозрений на женщину. Вот почему, после того как мое замечание привлекло ваше внимание к вашей же губной помаде, вы, поколебавшись, рискнули вернуться и стереть следы. И обнаружили меня без сознания.

– Да.

– Вас заинтересовало, кто я. Не отрицайте. Я почувствовал, как меня обыскивали.

– Да. Я... я заглянула в ваш бумажник... выяснила ваше имя по документам...

– И т. д., и т. п. Очень хорошо. Баду обнаруживает труп Кабироля. Статьи в прессе, но ни слова о Несторе Бурма. Ясно, оглушенного детектива уже не было на улице Фран-Буржуа, когда туда явился Баду, но и сам детектив не сообщает ни о своем присутствии на месте происшествия, ни о своей незадаче. Вы наверное призадумались об этом. Несмотря или, возможно, именно из-за ваших проблем. Потому что у вас были проблемы. На самом деле, если Нестора Бурма оглушили, то ведь не покойник же, а кто-то, уже находившийся у Кабироля. Некто, наверняка оказавшийся свидетелем вашего преступления. Некто, кого вам бы хотелось вычислить, чтобы использовать при случае. Может быть, Нестор Бурма знает, кто его оглушил? А так как он, похоже, тоже играет в прятки с полицией, не исключено, что с ним можно договориться и втереть ему очки, преподнеся в целом вполне достоверную историю. Или пококетничав с ним, если получится. Но... осторожно! Скромное очарование хорошего тона, исполненное смущения и стыдливости. Никаких голых ляжек или груди на виду. Это позже, в случае необходимости. Пока что вы не закидываете ногу на ногу и постоянно натягиваете подол юбки на колени. Однако для плавания в моих водах вплоть до того, как мы встретимся, вы выбираете предлог-алиби, многообещающий в самом своем легкомыслии. Предлогом-алиби станут трусики с кружавчиками. Очень выразительная деталь туалета. Пробуждает множество образов. Во мне и в самом деле пробудила, но образов другого порядка.

Одетт покраснела.

– Это так. О!.. – ее лицо запылало еще ярче, – ...я имею в виду... этого свидетеля. Это так... то есть, я так беспокоилась, что мне все казалось предпочтительней этого ожидания грядущей катастрофы... Вот почему я пришла к вам. Конечно же, я бы поступила лучше, ничего не предпринимая.

– Вовсе нет. Напротив, вам здорово повезло. Не предпринимай вы никаких шагов, все шло бы своим ходом. Латюи, подозреваемый полицией в убийстве Кабироля, со дня на день был бы арестован и, спасая собственную шкуру, выдал бы вас. Так как он не только вас видел, но, я полагаю, оглушив меня, чтобы забрать ключи и смыться, он встретил вас на лестнице, когда вы возвращались. И даже подождал, пока вы вернетесь, чтобы проследить за вами и выяснить, где вы живете и т. д. Его намерения очевидны: шантаж. Он осуществил их, но раньше, чем предполагал. Он надеялся дождаться, пока все утихнет, и остался в том же районе, чтобы быть неподалеку от вас на всякий случай. Короче, возвращаясь к вашим маневрам вокруг меня, повторяю, вам крупно повезло. Тем более, что ваша ложь совпала с тем, что мне сообщил комиссар Флоримон Фару, Но, черт возьми! Мое имя, ладно – Нестор Бурма... Оно необычно и запоминается... Но как получилось, что вы запомнили адрес моей конторы?

– Не знаю. Машинально, наверное.

Я вздохнул:

– Увы, нет. Вы записали его, потому что для вас он был очень важен. Была еще одна причина вашего интереса ко мне.

Я стукнул кулаком по столу:

– Тут-то и начинаются неприятности. И не знаю, как ко всему этому относиться. Возможно, меня обвели вокруг пальца. Но, в конце-то концов, я такой же, как вы, я ни о чем не жалею, а что сделано, то сделано. Да, моя дорогая. Вы записываете мой адрес потому, что знаете – ваша мать недавно подумывала обратиться к частному детективу для розысков своего пропавшего мужа. Застав меня у Кабироля, вы решили, что она осуществила свое намерение, не сказав вам об этом... Вам не нравится, что мое расследование могло привести к ростовщику и вы хотите успокоиться на сей счет...

Я поискал глазами стакан. Столь длинные фразы вызывают жажду. Стакана не нашлось.

– Жакье умер в ноябре, и с ноября вы знаете об этом, – сказал я. – И его тело никогда не будет найдено.

– Латюи, выгнанный из убежища у Изабеллы Баварской, угрожает раскрыть ваше преступление, если вы не исполните четырех его требований. Точнее, трех: пристанище, укрытие и прочие услуги. История, которую я преподнес вам в субботу и на которую вы с таким облегчением "клюнули", была выдумкой. Но мне требовалось смягчить вас, не раскрывая своих козырей, и узнать, действительно ли Латюи там, где я думал. Итак, укрытие, жилье и прочее. Марёй застает вас вместе и порывает с вами. Я упоминал о четырех требованиях. Три принадлежат Латюи. Четвертое – ваше. Латюи держит вас в руках, но, видно, вам все-таки удалось слегка заговорить ему зубы и, играя на его воровских инстинктах, вы посылаете его ограбить магазин Марёй, где, как вам известно, постоянно хранятся значительные суммы. Свою часть добычи вы используете на то, чтобы заставить молчать гимнастов. Вернее, чтобы они говорили то, что нужно вам. Вы оставляете или посылаете кого-то оставить пакет с деньгами в "Ла Пист". Следовательно, вы знали, где они останавливаются. Жакье, который, кстати, наставил-таки рога вашей матушке, возможно говорил об этом в свое время. Затем вы звоните Марио и диктуете условия. Голос грузчика, как сообщил мне Марио. Как же! Голос по телефону легко изменить. Марио, раздавленный горем после падения жены, во всем мне признался, но сначала он честно отрабатывал ваши деньги и здорово заморочил мне голову в пятницу утром.

Я разжег трубку и выпустил облачко дыма.

– Ну вот. Возможно, виновата во всем ваша мать. Она легкомысленна и никогда всерьез вами не занималась. Вы принадлежите к поколению, не скажу проклятому, но почти. Дети этой кровавой глупости, называемой войной; дети краха, всех возможных крахов; дети оккупации и оккупации правонарушений; дети освобождения страны и освобождения глупости. Мне кажется, вы спали с Кабиролем с некоего дня или вечера прошлого ноября. Но вы должны были давно знать, что он за птица, и были его сообщницей. В конечном счете, литейная мастерская Ларшо отчасти ваша собственность, а Кабиролю требовалась литейная мастерская. Потому что скупленные краденые вещи он не сплавлял, а переплавлял. Вот почему нигде не находят следов похищенных драгоценностей. Прибыль уменьшалась, зато риска никакого. Когда он не отливал слитки, то делал из золота славненькие парижские сувенирчики, вроде той обнаженной танцовщицы, острие которой вы всадили ему в сердце, и копий которой тысячи, правда, медных. Одна такая валялась на столе у Марёй. Да, вы, будущая владелица мастерской, и как минимум один рабочий – Шарль Себастьян – были его сообщниками. И вот, однажды вечером Жакье раскрывает ваши проделки и махинации. Вы были там... Я не хочу сказать, что именно вы его убили...

Она подняла ко мне вдруг поблекшее лицо с полными слез глазами. Ее грудь бурно вздымалась. Подбородок дрожал как у старухи. Да и выглядела она очень старой.

– Нет, я не думаю, что это сделали вы...

Я не узнал далекий бесцветный голос, когда она зашептала:

– Он сразу все понял... Кольца, броши, куча золота на столе... и мы его плавили... Я потеряла сознание в самом начале борьбы... а потом я его увидела, он лежал... мертвый... Кабироль увел меня к себе..., запер... ушел. Вернулся... они бросили труп в Сену... я должна была молчать... он мог доказать, что я – единственная виновница... я так толком и не поняла, что же произошло той ночью... только то, что мне пришлось ему уступить... я помню, он говорил, что ему больше не представится такой возможности... он давно ждал ее...

В Сену? В воду? Как бы не так! Когда располагаешь раскаленными печами с температурой в 1700°? Нужно быть идиотом. Кабироль им не был. Они разрезали и сожгли труп. Но если Кабироль не был психом, то второй им стал. У Шарля Себастьяна под впечатлением жуткого занятия немного спустя рассудок затуманился огнебоязнью. Догадывалась ли она хоть на минуту о таком раскладе событий? Ба! Я не стану без нужды обрисовывать ей картину.

– Очень хорошо, – заключил я. – Нет, это не вы... По крайней мере, надеюсь.

Я встал.

– Кабироль был негодяем. Он не заслуживал жизни. Латюи прикончил не бедного безобидного недотепу. Возможно, он в своем роде тоже был жертвой, но мне пришлось бы очистить немало луковиц, чтобы пролить слезу над его участью. Я ни о чем не жалею. Один Жакье не давал мне покоя. Но все ведь сделал Кабироль. Конечно, остается еще Мисс Пэрль...

Я подобрал снимок акробатки.

– Она, возможно, не умерла бы, не будь такой нервной. Она бы не промахнулась. Но она нервничала. Она не одобряла согласия Марио на предложенную сделку, чувствовала, что за всем этим кроется трагедия, и это внушало ей беспокойство. Не получи Марио денег, она была бы жива... Но, это не мое дело. Вы можете идти. Я кинул снимок на бювар.

– Да! Есть еще субботний эпизод. Случай, поставивший точку в конце дела. Я хотел заманить Латюи в спокойное местечко, поговорить, добиться от него подтверждения вашей вины... хм-м... возможно, еще кое-что. У меня тоже были нехорошие мысли. Не знаю... стараюсь не знать...

Я замолчал. Сотрет ли полностью воспоминания о тех нехороших мыслях мое намерение облагодетельствовать малыша, лишенного медвежонка (когда я раздобуду адрес его родителей), на 50 тысяч, украденных у Кабироля?

– И я никогда не узнаю, – глухо продолжал я, – последовал ли Латюи за мной по своей воле, попавшись на крючок, или по вашему наущению... И если верно последнее, то конечно же я так никогда и не узнаю, сделали вы это в надежде на то, что он меня убьет или наоборот... Не знаю... Я не хочу этого знать.

Она встала, откинула волосы с красивого лица и молча взглянула на меня. В ее глазах не отражалось никаких чувств. Я сунул трусики в пакет, а пакет ей под мышку. Она скрестила руки на груди, чтобы не расходились борта жакета и не видно было обнаженной груди, и направилась к выходу. При каждом шаге в разрезе юбки мелькал проблеск шелка.

* * *

Назавтра "Крепюскюль" в разделе происшествий опубликовала сообщение:

"На улице Бретань молодая девушка 22 лет, мадемуазель Одетт Ларшо, живущая на улице Ториньи, бросилась под колеса грузовика. Несчастная скончалась вскоре после поступления в госпиталь. Судя по всему, это самоубийство. Впрочем, так как водитель грузовика был не совсем трезв, будет открыто следствие".