Я оглянулся. Все вокруг помаленьку окапывались. Правильно. «Махор» и в асфальт вгрызется, а удержит рубеж. Лопатки саперной, по-военному МСЛ, у меня не было. Надо достать. Метрах в трех справа от меня лежал убитый боец, сзади у него на ремне в чехле висела лопатка. Я перекатился к нему и попытался расстегнуть чехол, не получалось. Рядом просвистела пуля, я инстинктивно пригнулся. Хоть и известно, что пуля, которую ты слышишь, не твоя, но все равно пригибаешься. Рывком перевернул мертвое тело, расстегнул бляху на животе и стащил ремень. Откатился на свое место. Как только я снова укрылся за спасительным обломком кирпичной кладки, в мертвое тело бойца попала пуля и заставила его как бы вздрогнуть. А могли и в меня попасть уребищные духи. Посмотрел на место, где лежал. Асфальт во многих местах был разбит. Я начал лопаткой выворачивать его куски, укладывая их перед собой. Вот и земля вперемешку со щебнем. Не обращая внимания на содранные в кровь пальцы, продолжал копать. Земля была холодная, местами попадалась грязь, все, что вынимал, я укладывал впереди себя, укрепляя бруствер. Вот уже и грудь с животом оказались в малюсеньком окопчике. На поверхности осталась торчать только голова и ноги. Весь я был грязный, сорвал подшлемник, от головы валил пар. Жарко, очень жарко.
      За спиной вновь послышались лязг и грохот. Оглянулся. Там танки, подцепив тросами сгоревшие свои машины, пытались оттащить их в сторону. Духи опять начали обстреливать через наши головы танкистов из гранатометов и минометов. Мы все бросили копать и принялись обстреливать их укрепления. Я с ужасом услышал, как в очередной раз сухо щелкнул затвор моего автомата. Звиздец, полный звиздец, патронов больше нет! Для подствольника осталось не больше семи гранат. И все. Капут! На ремне, снятом с бойца, болталась фляжка и подсумок для магазинов. Я поднял подсумок. Ого! Тяжелый. Значит, живем! Значит, воюем. Я вытащил три магазина, осмотрел их. Полные. Три магазина по тридцать патронов — девяносто. Не густо. Ну, ничего. На безрыбье и хрен мясо. Зарядил автомат, прицелился, дал короткую очередь по мелькнувшей тени. Тень скрылась. Может, и попал. На всякий случай поставил переводчик огня на стрельбу одиночными. Начал снова копать.
      И тут впереди раздались пронзительные крики духов. Они и в нормальной жизни тихо-спокойно говорить не умеют, а на войне и подавно, кричат так, что уши закладывает. Послышался знакомый лязг. Выглянул. Выкатывается танк и БМП. Весело. Отступать нельзя, расстреляют в спину, и наступать тоже пока не получается. Воевать на площади с танком очень не здорово. Разные весовые категории. Иван Кугель что-то прокричал, но из-за расстояния и стрельбы толком не слышно, только слышно, как раздались выстрелы из подствольников. Эх, разве из подствольника возьмешь танк, тем более этот в «активную» броню одет.
      Хорошая эта штука для танкистов — «активная» броня. На обычном корпусе располагаются впритык друг к другу квадратные коробочки. Внутри этих коробушек находится взрывчатка, которая взрывается при высокой температуре, и вот когда раскаленная струя от кумулятивного снаряда или от «мухи» пробивается к броне танка, она встречает на своем пути вот эту взрывчатку. Последняя взрывается и ломает направление этой огненной струи. Танк цел.
      Так этот танк, что начинал свое медленное движение в нашу сторону, был увешан этими коробочками. Как новогодняя елка игрушками. Подготовились, уроды, к нашей встрече. С левого фланга раздался выстрел из гранатомета. По звуку определил, что стреляли из «мухи». Кумулятивная граната прилетела точно в стык корпуса с башней. Прогремел взрыв. Из танка повалил дым, огонь, через полсекунды раздался оглушительный взрыв, башню сорвало и откинуло назад. Она угодила на духовские позиции. Обрушилась стена, подняв большое облако пыли. Послышались вопли. Танк горел жирным пламенем. В его утробе продолжали взрываться боеприпасы.
      Мы сами взорвались радостными криками и воплями. Ага, суки, знай наших! Но выстрел! Какой выстрел! Ай да молодец стрелок. Звезды Героя за такой выстрел не жалко! Молодец!
      БМП духов откатилась дальше и начала нас обстреливать. Снаряды начали рваться сначала перед нашими укреплениями, а затем и за спинами. Осколками задело нескольких бойцов, но не убило, а ранило. Наше счастье, что наводчик у них хреновый. Зенитная пушка, установленная на БМП, могла бы разнести наши укрепления в клочья.
      За спиной опять раздался скрежет и лязг. Когда мы оглянулись, то увидели, что два наших танка стоят у начала моста с нашей стороны и приготовились вести огонь по духам, а третий едет к нам — на духовский берег, ведя беспорядочную стрельбу. За этим танком пряталась пехота, через танк и наши головы закидывая противника гранатами из подствольника. Здорово!
      БМП духов откатывалась все дальше, пока не скрылась из вида. Мы тоже старались, как могли, поливая отступающую пехоту. Вовремя, ребята, ой как вовремя.
      Танк подъехал ближе и, остановившись, начал расстреливать почти в упор позиции духов, засевших перед Госбанком. Из-за танка выбежала пехота — оказалось, что вернулась первая рота второго батальона и часть первого батальона. По мосту бежала еще пехота, как сообщили подоспевшие на помощь, это был первый и третий батальон. Также они рассказали, что комбат умер, не приходя в сознание. Только без сознания сильно матерился и продолжал командовать, метался, потом затих и умер. Эта весть потрясла не только бойцов, но и всех офицеров. Александр Петрович олицетворял собой колосса, нечто вечное и незыблемое. Был каким-то стержнем батальона, и вот нет его, даже не верилось, что это произошло. На войне поневоле привыкаешь терять близких тебе людей, но его… Нет, не верилось. Не хотелось верить.
      У всех ходуном ходили желваки. Петрович был не просто командиром, он был для солдат и своих офицеров вроде наставника, старшего брата, одним словом — «Батя», «Папа». Жаль, искренне жалко.
      Прибывшие подтащили боеприпасы. Их быстро разобрали и начали снаряжать полупустые магазины и сумки для гранат, предоставив «новичкам» насладиться обстрелом духовских позиций и отрыванием для себя окопов.
      Танк отстрелялся и, не поворачивая башни, начал пятиться назад, а с «нашего» берега уже стартовал второй и, ведя огонь из пушки, на ходу приблизился к нам. Его место на старте занял третий танк. Танковая «карусель» заработала! Сейчас начнется веселье.
      И вновь адреналин забушевал в крови, и вновь от кожи повалил пар, и азарт боя захлестнул меня. Я посмотрел на ближайших бойцов. Тот же самый эффект. Если мы полчаса назад думали, как бы подороже продать свои жизни, то теперь в нас проснулся охотничий азарт. Из загнанных зверьков мы превратились в матерых волков. Нет! Не волков. Это чеченцы волки, у них на флаге изображен волк под луной, а нас они именуют «псами». Мы — «бешеные псы». Держитесь, волки позорные, мы идем! Порвем, суки! За всех порвем. За комбата! За тех ребят, что остались на мосту, и тех, что лежат на этой сраной площади перед нами. За свой страх, за бомбежку. За ВСЕ!
      Командовать начал комбат первого батальона. Он долго разговаривал по радиостанции, а затем громко начал командовать. Но грохот боя не позволял расслышать все, и поэтому по цепочке передавали его приказ. Он гласил, что после того как отстреляются еще два танка, мы все идем на прорыв. Атакуем Госбанк. А также он сообщил, что на противоположной стороне десантники и морпехи, а вдобавок еще «махра» из Питера, готовятся к атаке. Устроим духам Сталинград!
      Все повеселели. Толпой, да еще когда противнику ударят в спину, так можно воевать! Усилили огонь из ручного оружия. Духи не переставая огрызались. Понимали, что скоро начнется атака. Танк у них мы спалили, БМП против наших танков — игрушка. Теперь они трясутся от страха. Теперь их очередь потеть от страха!
      Один танк закончил стрельбу, навстречу ему выехал второй, мы увидели, что на его стволе свежей белой краской было написано «Лови». От души посмеялись шутке танкистов. Ждем, считаем выстрелы танка. Никто толком не знает, сколько танк взял снарядов, но ждем и считаем.
      И вот команда: «Приготовиться!» Мы подобрались, взяли оружие наизготовку, карманы полны снаряженными магазинами, по ноге бьет тяжелая сумка, полная гранат для подствольника. Как песня прозвучала команда «Вперед! На штурм!», и с последним выстрелом танка мы выскочили из наших окопчиков и устремились вперед. За спиной послышался грохот, мост был укутан гарью от выстрелов и выхлопных газов. Наши танки и БМП начали переезжать мост. Значит, и штаб тоже подтягивается поближе к своим батальонам, которые, сгрудившись, не разберешь, кто где, с криками и гиканьем несутся к позициям неприятеля.
      Нас встречали не цветами. Опять, в который уже раз, навстречу неслись длинные автоматные очереди, опять начался минометный обстрел. Но то ли прицел был неверный, то ли мы слишком быстро бежали, мины падали далеко за спиной, не причиняя нам никакого ущерба. Из БМП, укрытой за стеной, нас расстреливали из пулемета. Бойцы начали падать, передние ряды попятились, но сзади напирали, толкая первых вперед — под пули. И вот мы у нашей первой цели — баррикада из наваленных блоков, обломков бетонных плит, кирпичных кладок. Высотой метров пять и длиной метров пятьдесят. Видимо, долго свозили сюда этот строительный мусор. Сооружение прочное. Прямое попадание танка с первого раза не разрушит. Но мы же пехота! Стали карабкаться по этим плитам, обходить с флангов. Где-то огневой контакт был настолько плотным, что наши и духи расстреливали друг друга в упор длинными очередями, которые обрывались либо потому, что был пуст магазин, либо потому, что владелец автомата был убит.
      Я бежал, опять лил ручьями пот. Прямо передо мной в импровизированной амбразуре возник душман с перекошенным от злости и страха лицом, он поливал нас из автомата. На ходу я вскинул автомат, дал короткую очередь по нему. Он заметил возникшую опасность и перенес огонь на меня. Я резко присел, инерция бегущего тела завалила меня на правый бок. И вот из этого чертовски неудобного положения я открыл огонь по духу. Кажется, попал, дух исчез и больше не появлялся. Редко в таком бою видишь лицо своего противника. Этого я разглядел. Попал, значит, помер — и хрен с ним. Главное не это. Главное выжить и взять эту гребаную площадь!
      Духи из-за этой хреновой баррикады вновь принялись обстреливать нас из подствольников и минометов. Темп атаки замедлился, гранаты и мины начали рваться уже среди нас. По радиостанции все стали требовать, чтобы танки помогли огнем. И опять через наши головы танки начали бить фугасными снарядами прямой наводкой по духовскому «сооружению» и по тылам духов.
      Фугасные снаряды чем хороши, так это тем, что обычный снаряд взрывается от соприкосновения с твердой поверхностью, это если он обычный осколочный. А фугасно-осколочный под собственной тяжестью «вгрызается» в грунт и там уже взрывается. При этом в качестве осколков используются не только собственно металлические составные части от оболочки снаряда и его «начинка», но и камни и частицы грунта, которые пробивают тело не хуже любого осколка. Также «фугасы» очень эффективно пробивают и уничтожают блиндажи, щели перекрытия противника, выкашивая внутри все живое.
      Пришлось откатиться назад. Осколки от снарядов и куски кирпича и щебня летели в нашу сторону, собирая часть смертельного урожая богу войны. Санитары вытаскивали с площади раненых и убитых. Кто находился рядом с ними, также помогали эвакуировать своих товарищей.
      Духи, укрывшись за обломками стен, не переставали огрызаться. В сторону пехоты и танков летели, оставляя за собой почти невидимые шлейфы белесого дыма, «мухи». Почувствовав, что мы начали топтаться на месте, духи попытались контратаковать нас. Под прикрытием огня своих гранатометчиков и минометчиков духи начали выскакивать из-за укрытия, протискиваясь сквозь щели, отверстия, пробитые нашими танками. С визжащими криками «Аллах акбар!» они кинулись на нас. У многих головы перевязаны зелеными лентами. Говорят, это означает, что они смертники, а может, и еще что-нибудь. Не доводилось спрашивать у духов. Попадется в руки, обязательно спрошу, если успею, конечно.
      С этими мыслями я перекатился влево и залез в небольшую воронку, оставшуюся после попадания танкового снаряда. Земля еще была чуть тепловатой, от нее нестерпимо несло кислятиной — сгоревшей взрывчаткой. Высунувшись, дал в сторону духов короткую очередь. Так сказать, «обозначился». Быстро оглянулся. Остальные тоже начали быстро искать укрытия и принимать встречный бой. Посмотрел на наступавших духов. Вылезло уже и пыталось наступать человек двести. Примерно две роты. Негусто, ребятишки. Не густо. С вами, блядями, мы быстро управимся.
      Духи, визжа от страха и ярости, бежали на нас, ведя отчаянный огонь из автоматов, некоторые кидали гранаты. Не подпуская их ближе, мы встретили их огнем из автоматов. Правее заговорил пулемет, спустя секунду еще один, потом еще парочка. Их по звуку отличаешь. Бойцы также не молчали. Заглушая собственный страх и ужас, в приступе ярости они орали кто как мог. В основном это был мат, не виртуозный, а короткий, как автоматная очередь. Кто-то на левом фланге кричал и после каждого вопля выдавал по противнику короткую очередь. Он перечислял, видимо, своих погибших друзей.
      — За Федора! — очередь.
      — За Ваську! — очередь.
      — За Пашку! — очередь.
      — За Сеню! — очередь.
      Особый счет у кричавшего был к духам. Я невольно приноровился к его проклятиям. Когда он давал короткую, прицельную очередь в два-три патрона, я тоже давал, когда он замолкал, умолкал и мой автомат. Ждал, когда он выкрикнет очередное имя, и тоже шептал его. Очередь. «За Мишку» — очередь. Выбираю темную фигуру духа, спешащего на смерть. Жму на спусковой крючок. Дух падает, срезанный. Наблюдаю, не шевелится ли? Нет. Готов. Спекся. Снова голос кричит: «За Сашку!» Шепотом повторил имя. Выбрал очередного духа. На голове зеленеет повязка. Он стреляет, вскинув автомат. Прицельно стреляет, сука! Слева вскрикнул боец.
      Вдох-выдох, на полувыдохе затаиваю дыхание и совмещаю прорезь прицельной планки, мушку и темное пятно фигуры духа на одной линии. Тварь! Не стоит на месте, перемещается. Слева раненый боец стонет. Сейчас, браток, сейчас, завалю этого пидора и помогу тебе. Потерпи немножко! Ага! Вот эта сволочь. Я, уже не выцеливая, даю короткую очередь. Дух завалился и вопит. Ранил. И ладно. Потом добью.
      Перекатываясь и заглушая страх, даю во время перемещений пару коротких очередей. Вот и боец. Лицо бледное, по нему из-под грязной шапки катятся крупные градины пота. Левое плечо разворочено. Бушлат вокруг раны намок и разбух от крови. Боец правой рукой пытается пристроить жгут, чтобы остановить кровотечение. Не получается. Я начинаю расстегивать бушлат, чтобы освободить раненое плечо от тяжелого бушлата. Боец морщится от боли и кричит мне в ухо. Инстинктивно я отшатываюсь.
      — Не ори, браток! — я вновь начинаю снимать с него бушлат.
      Он кривит лицо. Плохо ему. Больно. Очень больно. Правой рукой боец залез в нагрудный карман и достал индивидуальную аптечку. Протянул мне. Я открыл ее. Шприц-тюбик с обезболивающим на месте. Это уже хорошо. Отложил в сторону. Вынул из ножен трофейный стилет и осторожно начал разрезать бушлат на плече. Намокшая от крови ткань и вата плохо поддавались. Тут вокруг нас начали подниматься фонтанчики от пуль, и послышался противный визгливый звук рикошетивших пуль. Уроды долбаные! Не видите, что ли, раненого перевязываю!
      Я оставил бойца и, схватив автомат, поднялся на колено, начал поливать приближавшихся духов. Они упали, залегли, начали отстреливаться. Крикнул бойцам, которые залегли неподалеку:
      — Мужики! Прикройте. Я раненым займусь. А потом поможете его эвакуировать.
      — Сделаем.
      — Уроем скотов!
      И вокруг поднялась стрельба, я посмотрел в сторону духов. Они поначалу огрызались, а потом уже и не смели и головы поднять. Так их, ублюдков!
      Я вновь лег рядом с раненым, перевернулся на бок и продолжил пилить окровавленный бушлат. При каждом нажатии из него вытекала кровь и скатывалась по ножу, пальцам, затекая в рукав. Казалось, что режу не тряпку, а живое существо и оно истекает кровью. Много крови. Надо спешить. Очень много крови. Как бы не потерять бойца. Тот мужественно терпел толчки.
      Я отрезал воротник бушлата, рукав и часть бушлата на раненом плече. Затем совместными усилиями, не поднимаясь с земли, сняли остатки бушлата. Сделал продольный разрез на правом рукаве, показалась кожа. Взял из аптечки шприц-тюбик с обезболивающим лекарством. Отвинтил колпачок, проткнув сперва им крохотный пластиковый пакетик. После этого воткнул иглу в руку бойца.
      — Терпи, мужик, терпи! Сам не люблю уколы. Сейчас будет легче, — я надавил, жидкость вышла из тюбика. Не разжимая пальцев, я выдернул иголку и помассировал ему руку. — Как тебя звать-то?
      — Саша, — выдавил из себя боец.
      — Все будет хорошо, Саша! Все будет хорошо. Сейчас я займусь твоей рукой.
      Боец согласно кивнул головой. Видать, совсем худо пацану, если и говорить больно.
      — Потерпи, браток, немного осталось, — я размотал жгут и начал осматривать рану. Были видны разбитые кости. — Сделай глубокий вздох, сейчас я буду накладывать жгут.
      Раненый боец послушно вдохнул воздух и затаил дыхание. Я быстро перекинул жгут возле основания шеи, пропустил его под плечом, рукой и на груди затянул. Зрачки у парня расширились от боли, но он только замычал, боясь выпустить воздух. Я похлопал его по щеке:
      — Все, сынок. Теперь дыши. Как можно чаще и глубже, но чтобы голова не закружилась. Ты понял?
      — Да, — прошептал он.
      — Молчи, мужик. Береги силы. Все будет хорошо. Сейчас я наложу повязку, а затем мы тебя оттащим в медроту, а там уже тебя заштопают. Не боись! Прорвемся! — все это я проорал ему в лицо и ободряюще подмигнул.
      Правда, моя гримаса могла нормального человека привести в ужас. Грязное лицо измазано чужой кровью. Но боец меня правильно понял и в ответ слабо улыбнулся.
      Я тем временем взял его автомат и из складного приклада вытащил индивидуальный перевязочный пакет. Разорвал прорезиненную оболочку, упаковочную желтую бумагу, вынул булавку, положил ее рядом. Развернул ватно-марлевые тампоны, которые были в пакете, и, стараясь не касаться внутренних их поверхностей, приложил к ране. Один тампон на входное отверстие, а другой — на выходное. Затем неумело, не поднимаясь с земли, лежа на боку, начал бинтовать раненое плечо. Время от времени заглядывая в лицо бойцу — жив ли? Жив. Боец здоровой рукой начал шарить по карманам. Застрелиться хочет?
      — Ты что? — встревожено спросил я.
      — Курить хочу, а вот найти не могу. У вас есть? — прошептал-прошелестел он.
      — Бля! Нашел время курить! — я обрадовался. — Если хочешь курить, значит, жить будешь!
      Я достал сигарету и вложил в губы ему, потом поджег спичку и дал прикурить.
      — Глубоко не затягивайся, а то голова закружится! — предупредил его.
      Затем вновь вернулся к перевязке. Получалось не очень красиво, но зато тампоны и бинты надежно закутали, укрыли раны. От меня валил пар. Я крикнул бойцам, которые были рядом:
      — Все, мужики! Уноси раненого. Я прикрою!
      Сам лег на спину, достал сигареты и закурил. Лежал на спине, уставившись в небо, и курил. На душе было хорошо. Мало у меня в жизни было хороших поступков, а теперь довелось спасти, наверное, человеку жизнь. Хорошо! Замечательно! Я скосил глаза и увидел, как перекатываются, ползут к нам трое бойцов. Потом посмотрел на «своего» раненого. Я его уже почти любил. Я спас ему жизнь. Он будет жить! Это здорово. Я ощутил себя таким хорошим человеком, что сам собой загордился. Молодец, Слава! Перевернулся на живот, подтянул к себе автомат и, не выпуская из зубов сигареты, начал осматриваться.
      Пока я спасал бойца, атака духов захлебнулась и они залегли, начали обстреливать нас. Ничего! Прорвемся! Я вписался в какофонию боя тремя короткими очередями в те места, где заметил копошение духов.
      Бойцы подползли и, взяв раненого, поволокли, понесли, потащили его к мосту. Удачи тебе, Сашка! Удачи!
      Я дал длинную очередь. Затвор сухо щелкнул. Ничего страшного. Подтянул ногой к себе оставшийся от Сашки ремень с подсумком, штык-ножом, фляжкой и саперной лопаткой. Вытащил магазин, вставил в свой автомат, остальные магазины переложил в карманы брюк и вновь открыл огонь.
      Духи вновь зашевелились и начали отступать. Ага, уроды, зассали! Вслед убегающим духам мы ударили и поднялись. Не ночевать же здесь!
      Вперед! Вперед! Из груди вырывается рев, как у медведя. Рев медведя. Рев льва. Вперед, псы! Только вперед! Загоним волков! Порвем их, как свора собак рвет волка! Затравим их! У-р-р-а! Гаси уродов! Тоже мне волки! Щенки! Покажем ублюдкам, где раки зимуют. Вскочил на ноги и ринулся вперед вместе со всеми. Не было команды на штурм, все неслись вперед в едином порыве. Никого не надо было торопить, не надо было матами и пинками поднимать с земли, вытаскивать за воротник бушлата из окопа. Гаси уродов! У-р-р-р-а!!! А-а-а-а!!!
      Вновь кровь бушует, разум ушел, остались одни инстинкты. Пусть они работают. Есть задача, есть бешеное желание выжить, разум здесь не помощник. Только вперед! Зигзагом, «винтом», перекатом, как угодно, но только вперед! Остановка — смерть! Только вперед! У-р-р-р-ра!!! Гаси недоносков! А-а-а-а-а!!!
      Автомат у плеча, на ходу бью короткими очередями, бросок влево, перекат, с колена стреляю по баррикаде, перекат вправо, еще перекат, лежа очередь. Вскочил и вперед шагов десять, на ходу очередь. По мере сближения очереди становились все длиннее. Стреляем уже как попало. На звук, на тень, на вспышку. Стреляем не думая.
      Разум, уйди! Кровь бушует. Во рту привкус крови. Хочу ноздрями почувствовать кровь духа, увидеть, как она хлещет из ран, ощутить уходящее из его тела тепло. Уйди, разум! Прочь! Ты не можешь все это выдержать. Пусть неандерталец полностью войдет в тело, в мозг, пусть он руководит, командует, и тогда, разум, мы с тобой выживем, уцелеем! Пусть неандерталец нас вытаскивает! У-р-р-ра! А-а-а-а-а! И ушел разум…
      Появились силы. По всему телу артерии и вены вздулись от бушевавшей крови. Рот разинут, кислорода не хватает. За всем наблюдаю как бы со стороны. Бойцы и офицеры как единый организм подбежали к баррикаде. Кто полез наверх, сбрасывая вниз раненых и мертвых духов. Кто полез в щели и бреши в стене. Противник бежит. Бегут волки ислама! Ату их!!! Фас! Удушим, порвем! Фас, ату, ухо!!!
      Автомат в руках дернулся короткой очередью и заглох, затвор вновь коротко и сухо щелкнул, правая рука вытащила пустой рожок, отбросила его в сторону и начала доставать из кармана следующий. И тут из-за груды битого мусора поднялся дух, ощерился и поднял на уровень бедра автомат. Судорожно вставлять рожок и передергивать затвор бесполезно. Времени нет. Только это промелькнуло в голове. И тут вновь заговорил неандерталец, а может, еще кто-то из древних людей, спавший до этого в мозгу. Правой ногой шаг вперед. Даже не шаг, а бросок, и одновременно ствол автомата по инерции под тяжестью тела вонзается в мягкий живот духа. Мой рот открыт. Я ору нечеловеческим голосом. Это не крик — это рев победителя. Собственные барабанные перепонки, кажется, не выдержат этого рева и порвутся.
      Дух пытается произвести из своего автомата выстрел. Ха-ха-ха! Не выйдет. Я левой рукой легко вырываю у него автомат и отшвыриваю далеко от себя. Зрачки у него расширены от ужаса и боли, я вырываю свой автомат. Дух падает и зажимает левой рукой порванный живот, правой шарит у себя на поясе. Не знаю откуда, но я знаю, что он ищет гранату. Знает, сука, что не выживет, и поэтому хочет уйти и меня с собой прихватить. Не выйдет, урод. В зверином оскале показал ему зубы. Я подпрыгнул так высоко, как только мог, и обрушился на грудь лежавшего духа. Всю тяжесть своего тела я направил на каблуки. Явственно услышал, ощутил, как хрустнули ребра противника. Я вновь подпрыгнул и обрушился ему на грудь, но приземлился уже на колени. Снова захрустели, затрещали ребра духа. Не сходя с его разломанной плоти, заглянул в глаза противника. У того изо рта фонтаном и струйками из ушей потекла кровь. Тело дернулось, выгнулось и застыло. Открытые глаза уставились в небо. В зрачках отражались никуда не спешащие, застывшие зимние облака.
      Тебе не дурно, читатель? Это, к сожалению, не показуха, я описываю только то, что происходило на самом деле. Я не «крутой» и не сумасшедший, просто когда хочешь вернуться домой целым и невредимым, приходится становиться зверем в самом худшем его проявлении. Частично и ты, читатель, в этом повинен. Не захотел ты воспрепятствовать началу войны. Она для тебя где-то далеко происходит. Очень далеко, на другой планете. Не знаю, когда я вернусь домой, удастся ли мне удерживать все эти проявления. Мозг — это не аппендицит. Он может в любой момент такой фортель выбросить, что потом и сам будешь удивляться, как это ты смог сделать. И поэтому, читатель, не удивляйся, когда в хронике происшествий ты будешь узнавать, как у жертвы кишки мотали на кулак. В этом частично будешь и ты виновен. На месте жертвы можешь оказаться как ты сам, так и твоя жена, ребенок или просто знакомые, близкие тебе люди. Люди, которых ты любишь, ценишь, которые тебе дороги. А все только потому, что ты испугался или сделал вид, что тебе все равно, и не присоединил свой голос к жидкому хору, пытавшемуся остановить безумие. Безумие порождает безумие. Чудовище войны еще долго будет порождать чудовищ в мозгу участников этой бойни, а затем монстры будут выходить на улицу и брать то, что, по их мнению, принадлежит только им. По закону войны принадлежит.
      Другого закона мы не знаем. Страна, народ нас предали, отвернулись, забыли, прокляли. «Афганский синдром» покажется вам детской сказочкой, когда через пять-семь лет мы поймем, что для нас нет места под солнцем. Это место занимаешь ты, читатель. А вот тогда мы тебя подвинем. Больно подвинем, так что не обижайся, когда мы тебя уроним мордой о шершавый асфальт. А может, ты умрешь, так и не поняв, что же с тобой произошло. Мы не сумасшедшие. Но мы заслужили более почтительное, уважительное отношение к себе. Если его не будет, то завоюем его точно так же, как завоевали в Грозном в январе девяносто пятого.