Глава девятая

Подошли к штабу, нас проводили к Модаеву. Его кабинет размещался на первом этаже. Наш охранник зашёл и доложил, что мы прибыли. Потом вышел и сказал, чтобы переждали пять минут. Начальник штаба занят.

— Чапай думу думает!

— Маринует нас в приёмной, унижает.

— Сейчас мы покажем этой обезьяне, кто в доме хозяин!

— Пять минут прошло?

— Прошло. Пошли!

Мы рывком распахнули дверь. В большом кабинете сидел Модаев. Он был погружён в изучение каких-то бумаг. Нас, казалось, он не замечал.

— Привет, чмо! — Виктор был настроен весело-агрессивно.

— Давно не виделись, предатель!

— Выйдите и зайдите, как положено! — сказал Модаев, не поднимая головы.

— Я тебя сейчас сам выведу, чмо уродливое! — я вскипел.

— Мне позвать охрану?

Витя схватил его за горло сзади в «замок». Я схватил руки. Витя его чуть придушил, так что он не мог орать, а только сипеть. Рожа его приобрела красный цвет с фиолетовым оттенком.

— Ну, что, предатель? Будешь звать охрану?

— Х-х-х! Хет!

То есть — нет?

— Хет!

— Медленно отпусти его, но если будет шуметь, сверни ему шею.

— Будешь ещё шуметь?

— Нет, — Серёга крутил головой. — Отпустите.

Мы его отпустили. Он потирал горло, шею, растирал руки, кряхтел.

— Серёжа, не вздумай фокус выкинуть, например, ствол достать из-под ляжки или отодрать его из-под стола. И не мечтай!

— Двоих все равно не успеешь убить, второй тебе башку оторвёт, да и стрелок ты хреновый. Вспомни, как вчера отстрелялся.

— Я не буду стрелять.

— Встань.

— Чего ради я должен вставать?

— Нам спокойнее будет!

Он встал. Под его правой ляжкой лежал ПМ.

— Я же говорил, что он чмо.

— Тоже мне новость.

— Теперь поговорим. Чего хотел?

— Пистолет отдайте! — тон был угрожающим, но в голосе проскакивали писклявые нотки, и поэтому он казался жалобным.

— Мы его себе оставим. Ты себе ещё достанешь!

— Если не отдадите, я скажу комбату или Гусейнову, они вас в порошок сотрут. А мулла как будет рад! Так отдадите пистолет?

— Отдай, Витя.

— На, чмо.

— Поговорите у меня ещё! Козлы!

Виктор с сожалением отдал пистолет, но предварительно вытащил магазин и передёрнул затвор, выщелкнув патрон. Пистолет он поставил на предохранитель и положил на край стола, а магазин бросил на пол в угол комнаты.

— Кто тебя научил патрон досылать в патронник? Тебя в училище не научили, что это очень опасно?

— Наверное, у них здесь в лагере такая мода. Все с оружием, полупьяные, и оружие готово к стрельбе. Жуть!

— Короче! Чего хотел?

— Гусейнов привёз новые планы и методики обучения.

— Так в чем дело? Бери и обучай.

— Тем более, что ты проводишь занятия на высоком методическом уровне, да и сам можешь быть примером для подражания.

— Ага, как в «Боевом листке», «Делай как я». И фотография на Доске почёта 9 на 12.

— В траурной рамке.

— Что я вам плохого сделал? — он был подавлен. На секунду мне стало его жалко.

— А ты сам не понимаешь, что ты сделал?

— Что? — глаза его были полны слез.

— Ты предал своих. Из-за тебя, — вернее, с твоей помощью — захватили КП, убили Морозко. Помнишь, Серёжа, прапорщика Морозко? Он ведь тебе как брат, как дядька был. Помог тебе свадьбу провести. А ты его предал. Деревню только стечение обстоятельств спасло от ракет. Из-за тебя Бобова под трибунал отдадут, сдерут погоны и на зону. Его-то за что, Серёжа? Он тебе что плохого сделал? Если бы не он, то тебя давно бы выперли из армии, и поднимал бы ты сейчас народное хозяйство. А нас зачем ты сдал? Нас, зачем сдал, сука! Мужики в подвале школы из-за тебя погибли. Если бы не ты, мы сейчас уже были бы дома. А по твоей милости мы здесь этим онанизмом занимаемся! Спишь хорошо? Совесть не мучает? — я грохнул по столу кулаком.

Дверь открылась, появилась голова охранника.

— Все нормально, закрой дверь, — сказал Витя как можно более спокойным тоном.

Дверь закрылась.

— И ты после всего этого ещё смеешь спрашивать, что же ты нам плохого сделал?

— Ты нам всю жизнь поломал, может, мы и сдохнем на этой поганой войне. А на хрена, нам все это надо?

— Серёга, так зачем ты нас всех продал?

— Родственники жены заставили, — глухо произнёс Серёга, глядя в стол.

— Объясни мне — тупому старлею, как можно офицера что-то заставить делать против его воли? Ты же не ребёнок малый! Не понимаю!

— Они сказали, что мы родственники, и попросили поначалу помочь форму достать, то да се.

— Понятно. Потом боеприпасы, потом оружие, потом все остальное. Так что ли?

— Так, — Серёга мотнул головой, но сам уставился в стол, глаз не поднимал.

— Вот уж воистину, изменишь жене, предашь Родину. Только у тебя все было наоборот. Тебя через жену заставили изменить Родине. Урод ты моральный. И как жить после этого собираешься?

— Не знаю, — он пожал плечами. — Нормально.

— Вытаскивай нас отсюда. Только это тебе поможет.

— Не могу. Я кровью повязан.

— На войне что ли? Там все стреляют. Не будешь — тебя пришибут. Это не страшно. Пленных расстреливал? Это нехорошо!

— Нет.

— Так какой кровью тебя повязали? Член укоротили что ли? Ты ислам-то принял?

— Ислам принял. Ничего не обрезали. Сейчас Коран изучаю, рассказываю мулле.

— Мы про это уже слышали. Так что за кровью тебя повязали?

— Я наших убил.

— Каких наших? Не понял. В школе, что ли?!

— Да, — Серёга кивнул. — Они все равно бы умерли. Они раненые были. Гусейнов мне дал пистолет, а сам встал за спиной. Меня самого бы убили! — он заплакал, плечи его сотрясала дрожь.

— Ах ты сука!

Мы вскочили на ноги, ударом в скулу повалили Модаева на пол и начали бить. Били ногами, руками.

Модаев заорал. Я сидел на нем сверху и затыкал ему рот левой рукой, а правой бил его что было сил по лицу. В каждый удар я вкладывал душу. По поганой роже предателя, по лицу убийцы. Витя охаживал его по корпусу ногами. Пару раз промахнулся и заехал мне по спине. Боли я не почувствовал. Была только одна мысль — убить предателя, прибить эту гниду!

Витька схватил пистолет. Забыл, что сам же вытащил магазин. Пару раз передёрнул затвор, потом понял это, и хотел уже от всей души приложится к голове сволочи рукояткой пистолета, но тут на шум вбежала охрана. Нас с трудом оттащили от Модаева.

Чтобы мы не трепыхались, нас заковали в наручники. Серёга плюхнулся на свой стул, достал носовой платок с какими-то письменами на арабском языке и приложил его к своим ранам.

— Ничего-ничего, вас ещё за это расстреляют! — он был зол и свирепо смотрел на нас. — Все! Вам звиздец полный! Вы покойники!

— Замучаешься пыль глотать, собака серая!

— Ты что думаешь, что ты им нужен?

— Они презирают тебя не меньше, чем мы. Земля у тебя под ногами скоро будет гореть, Иуда!

— Скоро вы сами будете в аду париться, уроды!

— Ты кого, падаль, уродом назвал?

— Ничего, сейчас я пойду к комбату, а потом посмотрим, что он скажет.

— Иди, беги, предатель!

— Может, он тебе кость бросит погрызть!

— Мы, сука, одни на тот свет не пойдём. Тебя с собой заберём! Запомни это! — крикнул я вслед Модаеву.

Он убежал на второй этаж. Охранники спросили, за что мы его так. Мы пояснили. Те покачали головами в знак сочувствия, поцокали языками, но наручники, несмотря на все наши мольбы, не сняли.

Прибежал Модаев. Злорадно бросил охранникам:

— К комбату их! Уж теперь-то вы попрыгаете! Я посмотрю, кто из вас первым приползёт ко мне на брюхе, будет целовать ботинки и умолять, чтобы жизнь оставили.

— Посмотрим, сука, посмотрим!

— Ребята, тобой убитые, по ночам не снятся?

— Нет. Сплю очень даже хорошо!

— На, получи! — я изловчился, проходя мимо, врезал ему ногой.

Целил в пах, но угодил в бедро. Тоже не хило! Серёга отлетел в сторону и согнулся от боли. Хорошо! Очень хорошо! Значит, попал по нерву!

— Я тебя за это убью! Ты мне ногу сломал! — он дёрнулся было ко мне, но упал как подкошенный. Хорошо же я его приложил. Жаль, что не голова попалась!

Он пытался встать, но не мог опереться на ушибленную ногу. Она подламывалась.

— Тварь! Ты мне за это ответишь! — шипел предатель сквозь зубы.

— Ага! Сейчас! Дай только руки освобожу!

— Ты с нас наручники сними, а там посмотрим, кто кому покажет, козёл! — орал Витка на весь штаб.

На шум стали сбегаться ополченцы, что были в штабе. Я особо не следил за их реакцией, не всматривался в лица. Но уже то, что видел, показывало, что они негативно относятся к этой сволочи. Впрочем, и нас они тоже особо не жаловали. Подумаешь, неверные устроили потасовку! Это же забавно!

Они подхватили своего начальника штаба и помогли ему усесться на стул. Серёга, охая и постанывая, руками подтащил обмякшую ногу и начал усиленно растирать ушибленное место. Лицо его перекосилось от боли. Так тебе и надо! Урод ссученный!

К комбату их! — приказал Серёга.

Прихрамывая, держась за стену, он стал подниматься по лестнице, сбоку его поддерживал один из ополченцев. Потом он попытался меня пнуть, но телохранитель поставил блок и поймал ногу Модаева.

— Не надо, господин подполковник! — голос его был твёрд.

Вы что, тоже против меня? Да я вас сгною! — его разбитое, окровавленное, опухшее лицо исказила гримаса гнева.

— Я — охранник! И подчиняюсь лишь командиру батальона и командующему армией.

— Накося выкуси, ублюдок! — Витя из-за спины скованными руками показал Модаеву фигу.

— Сейчас у комбата разберёмся! — тот, хромая, рванул наверх.

Мы подошли к двери командирского кабинета, она была приоткрыта, и оттуда раздавался возбуждённый, оттого немного визгливый голос Модаева. Что конкретно он говорил, разобрать было невозможно. Губы от моих стараний у него распухли, и он шепелявил! Получил, гад! Ничего, это только начало! Кровью харкать будешь!

Мы вошли в огромный кабинет командира батальона. Все было по-прежнему. Только стал он ещё более загаженным. Ну а комбат пребывал в своём обычном полупьяном состоянии. Он безо всякого интереса слушал рассказ своего начальника штаба, без каких-либо эмоций рассматривая его разбитое лицо.

Потом перевёл взгляд, полный тоски и полнейшего безразличия к происходящему, на нас.

— Что скажете? — произнёс он.

Только тут я понял, что комбат мертвецки пьян и ему приходилось прилагать гигантские усилия, что бы выговорить какую-нибудь фразу.

— Ничего. Он предатель и заслуживает смерти, — проорал Витя из-за моей спины.

Видать не дошло ещё до него душевное и физическое состояние Нуриева.

Комбат пьяно кивнул головой, перевёл взгляд на Модаева.

— Понятно, — пауза, долго, очень долго он смотрел на своего начальника штаба. — Я же говорил, что не любят они тебя, ой не любят!

— Они убить меня хотели! — Модаев пытался орать, но у него это не получалось.

— Не убили?

— Не убили, но они…

— Не убили? — тупо повторяет вопрос комбат.

— Они хотели меня убить. Я получил сотрясение мозга.

— Мозга? — комбат уставился на лоб Серёги. Смотрел долго. Потом добавил: — Но ведь не убили?

— Вы оставите это безнаказанным?

— Нет. Построить личный состав на плацу и всыпать им по двадцать ударов палкой по спине. Но не сильно! Мне они здоровые нужны!

— И это все?! Вы это так оставите? — Возмущению Серёги не было предела.

— И это все, — алкоголь догонял комбата, язык заплетался все больше.

— Я этого так не оставлю! — визжал Серёга.

— Иди проводи учёбу! Я устал от всего вашего шума! А вы, — он показал пальцем на наших охранников, — будете их бить!

— Они в сговоре! Он не дал мне убить Макова! — снова подал визгливый голос Серёга, показывая на нашего охранника.

— И правильно сделал! Иди проводи занятия! — он махнул рукой, еле оторвав её от стола. — Наручники снимите с них, — бросил комбат нашей охране.

— Я буду жаловаться Гусейнову! — снова начал Модаев.

Комбат лишь пару раз лениво махнул рукой. Говорить он уже не мог. На него наваливался сон. Голова медленно клонилась на грудь. Он несколько раз безуспешно попытался придать ей вертикальное положение и, наконец, захрапел.

Наручники сняли, мы с наслаждением растирали руки. Закурили. Охрана вытолкала нас на улицу и отвела на плац, там уже строился батальон. В череде серых армейских будней ополченцев наконец-то ждало развлечение. Гяуров будут наказывать! Это же интересно!

Весть о том, что мы сотворили с начштаба, уже облетела наш маленький гарнизон. Вреда мы никому никогда не делали, поэтому особого злорадства не увидели, только любопытство и не более того.

Но все равно — для них мы были мы неверные, и поэтому сочувствия, каких-либо ободряющих слов мы тоже не видели и не слышали.

Мулла стоял на левом фланге и что-то кричал на нам. Лицо его горело праведным огнём, — казалось, что оправа очков вот-вот раскалится до красна, сжатые кулаки поднимались в праведном гневе к небу. Толпа внимала ему, но нам было не до его воплей.

С нами остался один охранник, второй убежал за палками. Мы приготовились получить что-то вроде розог, но это оказались настоящие палки, высушенные, крепкие, ошкуренные. Значит, мы не первые. Господи, помоги.

Надо было бы поговорить с охраной, чтобы не сильно нас пороли из-за этого ублюдка-предателя. Ох, попадётся он мне ещё раз в руки — живым не выпущу! В очередной раз мы влипли из-за него в историю! Козёл вонючий! Но все-таки классно я ему пару раз приложил! Надо было шею ублюдку сломать! Хорошая мысля приходит опосля!

Принесли палки. Двое охранников начали размахивать ими, приноравливаясь, чтобы побольней ударить. Один даже взял палку обеими руками, перекинув автомат за спину, и начал ей махать, нанося рубящие удары. При этом ещё и орал по типу каратистов «Кий-я!» Спортсмен хренов. Гуд бай, Америка!

От этого зрелища мне стало страшно, пара таких ударов и позвоночник высыпается в трусы. Это факт!

Толпа одобрительно ржала над каждым ударом наших охранников-палачей.

— Не успели с ними поговорить, Витя! Сейчас достанется!

— Ага, если они нас так будут мочалить этим дубьём, то к утру остынем.

— С них станется.

— А мы их ещё поили, разговаривали как с людьми!

— Только ведь ноги зажили, а тут такое!

— А у меня ребра поджили.

— Это ненадолго.

— Спасибо, утешил.

— Ребра мне ещё не ломали, но чует моя задница, что скоро узнаю, каково это.

— Не волнуйся, — узнаешь! Ничего хорошего. Гуд бай, Америка!

— Опять?

— Снова. Мандраж бьёт, вот и лезет в голову всякая ересь.

Мы старались своей болтовнёй загнать страх вглубь. Но это не особенно получалось. Страшно! Очень страшно! Во рту пересохло. Липкий пот стекал со лба, струился по груди и между лопаток холодной змеёй страха, доходил до брючного ремня и растекался по пояснице. Нервы на пределе, каждая клеточка кожи приготовилась к боли. Господи! Дай мне, дай нам силы! Ведь ни за хрен собачий будут бить!

Так, надо успокоиться и не подавать вида, что тебе страшно. Вдох, выдох, медленный вдох и очень медленный выдох. Эх, сейчас бы водочки стаканяру засадить! Предлагал ведь утром Виктор! Так нет же. Воротило меня от спиртного. А так бы напились бы с утра до поросячьего визга, глядишь, и шкура целее была бы! Гуд бай, Америка!

Тем временем принесли скамейки, на краю плаца замаячила разбитая рожа Модаева. Он нёс свои побои как герой, получивший их боях за Родину. Рассказывали, как некоторые сволочи побои, полученные в результате местных драк, выдавали за боевые и получали какие-то награды за это.