Глава девятнадцатая

Сбоку от школы стоял полуразрушенный дом. На мокрой земле отчётливо были видны следы ботинок. Лишь бы он растяжек не наставил! Я аккуратно наступал, подсвечивая себе фонариком.

— Витя, ты здесь? — окликнул я темноту.

— Уходи, Олег, я должен это сделать, — глухо отозвался Виктор.

— Убить Модаева — дело хорошее. А вот дальше что? Гуд бай, Америка?

— Мне все равно. Если бы не он, то Аида была бы жива, и мой ребёнок тоже был бы жив. Я его убью. Уходи. Я решил так. Останешься — я могу и тебя с собой прихватить.

— Убьёшь меня?

— Может и так получиться — уходи, — в темноте сухо щёлкнул предохранитель автомата.

— Хорошо, но давай напоследок выпьем по глотку конька, покурим, до рассвета ещё далеко, спешить некуда. Я поднимаюсь. Не стреляй!

— Хорошо, — голос из темноты.

Я поднимаюсь по лестнице, свечу под ноги.

Здесь, — слышу сверху.

Наверху стоит Виктор, без оружия. Последней пары ступенек нет, он протянул мне руку, чтобы забраться. Фонарик перекладываю в левую руку, в ней же за цевьё держу автомат. Протягиваю правую руку, резко дёргаю Витьку на себя, при этом основанием рожка бью в солнечное сплетение. Чтобы было поэффективнее — добавляю бедром. Под весом Виктора летим вниз. Кубарем, то он вверху, то я. Но я-то был готов падению, а он — нет.

«Главное, чтобы Витька шею не сломал!» — мелькает в голове мысль. Упали, автомат в сторону, живой, не живой, потом разберёмся, срываю я себя ремень, вяжу ему руки за спиной «цыганским узлом». А вот теперь и посмотрим, чем сможем ему помочь. Рывком переворачиваю его на спину. И тут же получаю удар в грудь ботинком.

— Ты сука, Олег! — слышу я голос Виктора.

Встали на ноги, кружим вокруг друг друга. Он дёргает руками. Ничего. Узел проверенный, он только крепче от этого будет.

Резко делаю обманное движение правой ногой, топаю, как будто хочу зайти к нему за спину, он делает шаг влево и открывает живот. Я бью со всей мочи ботинком. Он захлёбывается в кашле, падает на колени. Подскакиваю и бью рукой в основание черепа. Виктор кулём падает на пол, лицом вниз.

Подхожу. Дышит. Ну и хорошо. Взваливаю его на плечо, свой автомат в левую руку, фонарь в карман, Витькин ствол потом заберём.

Выхожу на улицу. Через квартал встречаю Сашку, Володю, Ахмеда. Вели.

— Что с ним?

— Пришлось вырубить, а то бы глупостей натворил, — поясняю я.

Отдаю ношу мужикам, сам растираю ушибленную грудь. Больно же он меня приложил! У, гад!

Дорогой Витя очухался, и лишь повторял всю время:

— Ну ты и сука, Олег!

Я молчал. Что-либо доказывать ему было бесполезно. Время лечит. Потом ещё «спасибо» скажет.

Притащили Виктора домой, чтобы не наделал глупостей, связали ему ноги, положили на постель. Утром слышим:

— Развяжите.

— Обойдёшься. Остынь маленько.

— Снова чудить будешь?

— Не буду, развяжите. Мне в туалет надо, — голос был хмур.

— Пообещай.

— Обещаю, что без глупостей…

Развязали.

— Вот только Олегу морду набью, — продолжил он.

— Что?

— Я пошутил.

Сходили за оружием, принесли ему. Больше он не лежал кулём на постели, но был по-прежнему неразговорчив. Начал втягиваться в ритм занятий, был зол, своих новобранцев гонял «по-чёрному», при этом себя не щадил. Ему даже кличку дали «Злой», или «Злыдень», не силён в азербайджанском, но смысл уловил. Виктор полностью оправдывал её.

Руководство батальона никто не видел, лишь изредка выходили они из штаба. Комбат тяжёлой, пьяной походкой вышагивал впереди, Модаев почтительно сбоку поддерживал его, когда у комбата разъезжались ноги по грязи.

Наступил декабрь. Мы начали готовиться к встрече Нового Года. На нас по-прежнему никто не нападал. Потери были лишь из-за неосторожного обращения с оружием.

Приходили вести с других концов этого «фронта». Никто никого не беспокоил. Мелкие вылазки разведчиков заканчивались тем, что там или здесь вырезали по-тихому часовых — и все. Связи не было никакой. Началась охота за цветным металлом, телефонные кабели безжалостно выкапывались, обжигались, медь продавалась в Турцию. На хилых местных АТС выламывались контакты, счищались миллиграммы серебра, и также отправлялись за границу. А радиосвязи как не было, так и нет. Все сношения с внешним миром осуществлялись посредством посыльных и передачей с оказией.

Кое-где появлялись листовки. Текст с двух сторон был примерно одинаковый: «Сдавайтесь, грязные собаки. Наше дело правое — мы победим!» Листовки с обеих противоборствующих сторон были написаны по-русски. Ну вот, если бы не русские, то как бы они общались между собой?

Комбат 25 декабря отпустил почти весь личный состав батальона на новогодние каникулы. Хоть это и не мусульманский праздник, но советские традиции живучи. Всего в батальоне осталось вместе с нами пятьдесят четыре человека во главе с не просыхающим от пьянства командиром.

Мы, как могли, протестовали, шумели, взывали к голосу разума. Но разве можно было пробиться через заплывшие водкой и жиром мозги. Модаев лишь злорадно хихикал.

Мулла, хоть и призывал не отмечать этот праздник, и вообще соблюдать пост, но кто его слушал! Люди рвались домой, к семьям.

Из командования остались в батальоне лишь комбат и мулла. Модаев уехал к своей жене. Вели, Ахмед с родственниками уехали тоже. Нам они принесли подарки. Продукты, сигареты, всякую мелочь, полезную в хозяйстве.

Из командиров рот никого не осталось. Мы по-прежнему ни во что не вмешивались, пусть рулят, как хотят. Это их война, их армия. Наше дело — сторона. Как могли, обучили, сами устали, вымотались, всему остальному пусть сами учатся.

Ночь с 27 на 28 декабря 1992 года я не забуду никогда. Часов в пять раздался грохот от разрывов снарядов. Нас подбросило. Грохот был силён. На окраине деревни была слышна автоматная трескотня. Рёв моторов.

— Похоже на танки! — Володя был уже на ногах, лихорадочно одеваясь.

— Точно, танки! — подтвердил его догадку Сашка.

— Пойдёмте-ка к молоканам! — заорал я. — Витька, помнишь, что комбат про танки говорил?!

— Помню. Там офицеры — белорусы! Шанс на свободу!

— Вперёд!

Я рванул к молоканам, нашим, родным, русским, а остальные к штабу.

Бой разгорался в тылу, как раз на том поле, через которое мы прошли, захватывая эту деревушку. Как-то вышли нам в тыл.

Шёл короткой дорогой, через дворы, через сады. Слышно было, как в трескотню наших автоматов вплетается неторопливое соло КПВТ (крупнокалиберный пулемёт Владимирова танковый), вперемешку с танковыми выстрелами. Грохот боя заставлял выплёскиваться адреналин в кровь. Внутри все дрожало и вибрировало от возбуждения и напряжения. Во рту пересохло, руки стали влажными, в голове все гудело от разрывов и прилива крови.

Вот и дом, где квартировали наши славяне-молокане. Там шёл бой. Слышны были стоны раненых, я наступил на чьи-то разорванные останки, нога поехала на человеческой слизи в сторону. Еле устоял.

Подбежал к дому.

— Мужики, все уходим, не выстоим! Собирай раненых и к штабу!

— Попробуем отбиться! — проорал кто-то сверху, охваченный азартом боя.

— Уходим, уходим! — послышалось сверху.

Топот ботинок, люди пронеслись мимо.

— Забирай раненых, я постараюсь прикрыть! — я снова вышел на задний двор дома.

Правда, как я смогу устоять с автоматом против танка, я слабо себе представлял. Но очень хотелось помочь своим, русским, а может, и познакомиться с братьями-белорусами. Кто знает, глядишь и повезёт.

Молокане собирали раненых, оставляли убитых. Целых их всего было человек десять, и раненых столько же. Значит, убитыми уже потеряли около пятнадцати. Я выглянул в пролом в заборе. Луна светила в небе ярким прожектором, заливая все белым светом, предметы отбрасывали изломанные тени.

Армянская пехота пряталась за деревьями и руинами ближайших домов. Для острастки выпустил длинную очередь, чтобы дать время уйти мужикам. Посмотрим, сильно воевать не собираюсь, минут через пятнадцать надо самому сваливать, а то потом не успею.

Раздался грохот подъезжающего танка, я лишь успел отскочить от забора, как в нем образовался огромный пролом и показалась тупая морда танка.

Так получилось, что я оказался как раз напротив него.

Я положил автомат, поднял руки вверх. Спокойно, Олег. Спокойно, это твой шанс на свободу. Если только не шлёпнут.

— Эй, азер — воин Аллаха, топай сюда, только медленно и без фокусов! — раздался голос с башни.

Голос был русский, без надоевшего кавказского акцента. Свои! Сейчас только спокойно!

— Я такой же азер, как ты ара, — и тут я ему загнул отборную матерную речь, которая известна каждому русскому офицеру, при этом двигаясь вперёд, не опуская рук.

— Русский что ли?

— Русский.

— Наёмник? Инструктор?

— Пленный инструктор.

— Опускай руки, иди сюда.

По броне простучали ботинки, спрыгнул молодой мужик, моих лет, в танковом комбинезоне.

— Здорово, инструктор! Как звать-то?

— Олег. А тебя?

— Сергей. Какое училище заканчивал? Откуда сам?

— Из Кемерово, Кемеровское связи окончил.

Я вкратце ему рассказал про наши злоключения. Тем временем из люка механика-водителя выпрыгнул ещё один молодой офицер. Шлемофон у него был сбит на затылок, в зубах сигарета, руки в масле, познакомились — Василий.

Оба они окончили Харьковское танковое училище, с разницей в три года. Экипаж был белорусский. Но другие экипажи, по их словам, были интернациональные, но все славянские. Командовал ими бывший комбат — Михайлович. Почти все прошли Афганистан, Михайлович отпахал там два срока — четыре года, трижды горел в танке. У него во время кровавой бойни в Баку азербайджанцы убили всю семью, жену и двух сыновей. Над женой надругались перед смертью. Ни одной фамилии они не называли.

Тем временем подтянулась армянская пехота. Но танкисты их отправили дальше прочёсывать деревню.

Я закончил свой рассказ.

— Ну, мужики, про вас рассказы писать надо, — присвистнул Василий.

— У вас у самих все то же самое.

— Нет. Мы наёмники, работа — сдельно-премиальная, ну, естественно, оклад тоже присутствует. Идём к нам.

— Нет, мужики, навоевался я здесь до рвоты, мне домой надо, да и насмотрелся я на то, что армяне творят, ничуть не лучше азеров. Своих же христиан-молокан убивают. И те и другие — козлы вонючие.

— Согласен.

— Помоги нам смотаться отсюда.

Олег, вам к нам нельзя. Армяне распустят вас на полосы, а из мошонок сделают кошельки для мелочи. Уходи, и своих людей уводи. Это единственное, что мы можем сделать.

— В Азербайджане остались наши войска?

— В Баку не знаю, но на Насосной аэродром ещё наш. Из Ставки сделали Министерство обороны. Да и в окрестностях Баку также ещё есть наши части, но уходите быстро.

— Нам бы только документы забрать и вперёд. Подбросите до штаба?

— Садись на броню, зацепят — не обижайся.

— Поехали! — с помощью Серёги я забрался на танк. — Только башней сильно не крути, а то сбросишь.

Минут через десять мы подкатили к школе, где размещался штаб. Там только начиналась перестрелка.

— Ну, все, Олег, приехали, сгружайся.

— Связь у тебя со своей пехотой есть?

— А то.

— Скажи им, чтобы дали минут двадцать, и мы уберёмся, а все остальное ваше. Вам же тоже трупы не нужны.

— Годится, — Серёга нырнул в башню, я слышал, как он с кем-то поговорил там, потом забубнил в гарнитуру. Вынырнул из башни. — Якши. Иди.

— Что с пленными сделаете?

— Что обычно, — Серёга пожал плечами, — армяне расстреляют. Нас это не касается. Ну, все, прощай! Удачи!

— Счастливо! — я спрыгнул с брони и помчался к школе.

— Пока бежал, кричал:

— Мужики! Не стреляйте! Свои! — огонь стих с двух сторон.

— У нас двадцать минут чтобы удрать, потом хана.

— Он лжёт! — послышался голос из темноты.

На свет вышел мулла, он был с автоматом.

— Мы не уйдём! Если угодно Всевышнему, то мы погибнем, но не уйдём, — начал орать он, при этом поднимая автомат. — Это все из-за вас, русские собаки!

Но он не успел закончить, автоматная очередь швырнула его вперёд. Мулла раскинул руки, автомат отлетел в сторону, в темноту, сам же он упал лицом вниз. Стрелял Виктор. Он подошёл к мулле и выпустил остатки патронов в спину лежащего муллы, потом отстегнул магазин, выбросил его и вставил новый.

Я ждал, что сейчас мусульмане нас расстреляют. Приготовился к атаке. Весёленькое дельце. За спиной армяне наблюдают за нами, время капитуляции истекает, тут воины Аллаха готовы нас убить из-за своего придурочного муллы. Но никто не дёрнулся.

— Вовка подогнал БМП, только БК почти нет, давай заберём сейф, Нуриева и деру. Эй, чего стоите! За штабом БМП — грузитесь, мы сейчас с Маковым комбата притащим.

Мы забежали в школу. Комбат был пьян, лишь таращил глаза, ничего не понимая. Витька с Сашкой взвалили тушу комбата и потащили к выходу, тот вяло переступал ногами. Я кряхтя взвалил на спину сейф и пошёл следом, время ультиматума таяло.

— Витя, на хрен тебе комбат, кончай его, — орал я сзади, обливаясь потом и воротя нос от запаха, который исходил от жирного, давно немытого пьяного тела Нуриева.

— Подожди, Олег, он у нас живым щитом будет, когда прорываться будем. Но запомни — он мой. За Аиду. Понял?

— Понял.

— Жаль, Мудака нет рядом. А то бы комплект был полный!

Вышли мы через заднюю дверь школы, там уже подгазовывая стояла БМП, из люка механика-водителя торчала Володина голова.

— Мужики, быстрее! Нафиг эта свинья вам сдалась? Сейф хоть взяли?

— Взяли. Олег корячится с ним.

Дверь десанта распахнута, оттуда люди подают руки, принимают жирное, мягкое, склизкое от пота тело комбата. Потом мы залезли на броню, там тоже были люди, они помогли нам подняться наверх.

— Поехали, Вовка, поехали! — заорал Сашка.

Взревел мотор, машина дёрнулась так, что чуть не скинула нас наземь. И тут же началась стрельба. Не хотели армяне, чтобы мы уехали на БМП. Пешком — пожалуйста, а вот на бронемашине — нет.

Володя гнал как сумасшедший, но никто его не одёргивал, нас мотало по броне, на каждом повороте казалось, что слетим с брони. Приходилось цепляться за все выступающие части на металле. Пару раз нас обстреляли, но никого не зацепило, пока Бог или Аллах, как его там, был на нашей стороне.

Вырвались из деревни, бешеная гонка продолжалась ещё минут пятнадцать. Погони не было. Володя сбросил скорость. Можно было перевести дух. Пальцы болели, зад был отбит. По спине струился пот, во рту пересохло.

— Как ты, Витек?

— Штаны полные страха и пота, руки уже ничего не чувствуют.

— Что, салабоны, прокатились? — раздался весёлый голос Сашки. — На, держи!

Он протянул флягу. Я сделал пару небольших глотков и передал Виктору, от возбуждения даже не почувствовал вкус спиртного, прокатилась как вода. Прикрываясь от ветра, прикурил.

Через час добрались до Шаумяновска. Там в предрассветной поре нас остановил часовой, не хотел пускать, мы не знали пароля. Ополченцы пару раз двинули ему по морде, и мы поехали дальше. Сзади раздалась автоматная очередь в воздух. Гарнизон переполошился. Стали выбегать полуодетые, сонные воины ислама, они размахивали оружием, что-то громко, гортанно кричали. Появился их командир. Пришлось долго и нудно объясняться. Он был возмущён тем, что мы проехали мимо его часового. Грозился доложить Гусейнову. Видимо, все командиры батальонов в гусейновкой армии непроходимо тупы, глупы и заносчивы. Он также сообщил, что мы придаёмся его подразделению, вместе с БМП. Мы его послали во все дальние края нашей необъятной Родины.

Про наш разгром он ничего не слышал, и не торопился спешить на помощь людям, попавшим в беду. Плевать ему было на соседний батальон. С такой взаимовыручкой они много навоюют! Он даже не поинтересовался судьбой комбата. А мы скромно умолчали, что Нуриев с нами.

Вокруг нас стояли наши ополченцы, они слушали весь разговор, и когда поняли, что никто не спешит на помощь их товарищам, обступили комбата и стали его уговаривать. Но тот лишь высокомерно кривил губы, не говоря ни слова, видимо, это было ниже его достоинства.

Тут подошёл мужик славянской внешности, в добротном камуфляже с полковничьими погонами. Представился: представитель министерства обороны Азербайджана полковник Рыбников.

Оказывается, с Володей они уже встречались, но пришлось ему ещё раз пересказывать, как мы драпали от армян, не преминули акцентировать внимание на том, что если бы батальон был в полном составе, то ничего подобного не произошло.

Тот покивал головой, приказал, чтобы нас определили на постой. Докладывать в Минобороны он не стал, не было связи.

Мы подогнали БМП к выделенному нам дому. Полуразвалившееся строение, без крыши, без окон и дверей. Все выбито, внутри все разграблено. Обычная картина. Притащили Нуриева и сейф.

Комбат начал приходить в себя и попытался командовать. Чтобы не было суеты, мы его быстренько связали, в рот засунули какую-то тряпку. Вошёл Володя, он нёс кувалду. Примерился, крякнул и ударил по сейфу. Краска облетела с дверцы, на поверхности металла образовалась небольшая вмятина. Грохот был такой, что могла сбежаться вся деревня.

— Идиот! — зашипел я на него. — Сейчас все сюда сбегутся, заодно эту свинью увидят. Тише.

— Как тише сейф ломать? Сам бери и колоти! — Володя обиделся.

— Как-как! В карманах у этого шахида пошарь, может там ключ лежит.

Витька склонился над комбатом, тот засучил ногами. Витек мгновенно схватил автомат, приставил ствол к комбатовской голове. Тот сразу затих.

— Не искушай! Я все равно тебя убью, за Аиду, за Мишку, за все наши унижения, и за то, что свой батальон потерял. Вопрос времени, но если будешь дёргаться, сучий потрох, то я это сделаю сейчас. Ну, дёрнись, прошу, дай мне только повод размазать по комнате жир из твоей тупой башки!

— Витя. Тихо, успеем. Смотри в карманах, ищи ключ.

— Есть! — Витя протянул ключ Сашке.

Тот открыл сейф. Дверца скрипнула. Саня начал доставать бумаги.

— Так, Володя, держи свой пакет. Смотри, все на месте?

— Вроде все, — Володя бегло просмотрел бумаги.

— Олег, Витя, это ваше. Это мои. Тоже все на месте. А это Мишки. Тоже заберём. А это что? Мужики! Доллары! Круто! Берём! Разделим!

При этих словах комбат снова начал сучить ногами и что-то мычать. Виктор обернулся и посмотрел на него очень выразительно, после этого Нуриев снова затих.

— Во народ! На краю могилы, а ещё думает о деньгах. Ты что, дядя, с собой их, что ли, возьмёшь? О Боге думай лучше, да о загубленных тобой жизнях, на том свете все тебе припомнится, — Володя даже нагнулся, чтобы сказать все это Нуриеву тихим голосом. У последнего глаза расширились, в них была мольба.

— Что там ещё? — Витя прикурил.

— Чистые командировочные, печать, какие-то инструкции на азербайджанском, рабочая карта.

— Командировочные и печать забирай, а все остальное сожжём, сделаем из командирского сейфа печку, надо же нам греться и жрать готовить на чем-то.

Все на месте. Правда, военно-перевозочные требования устарели, срок командировочного предписания тоже истёк, но все это поправимо.

Тут же опрокинули сейф и подожгли все бумаги, которые там были, огонь весело разгорался, мы же пустили Сашкину флягу по кругу, делая мелкие глотки, вместо закуски затягивались сигаретами.

В дверном проёме показался ополченец из наших. Азербайджанец.

— Господа командиры, выйдите, пожалуйста, мы говорить с вами будем.

Глава двадцатая

Мы вышли. Вот и все наше войско. Двенадцать человек, не густо, да нас четверо, плюс свинообразный комбат.

— Равняйсь, смирно! — тот самый ополченец начал командовать.

— Тихо, киши, тихо. Нет больше батальона, и мы у вас никогда не были командирами. Так что не напрягайтесь.

— Чего хотели, мужики?

— Господа офицеры, мы тут все решили, что комбат — предатель…

— Долго же вы соображали! — не выдержав, перебил говорившего Виктор.

— Мы решили, мы его расстреляем! — закончил свою мысль ополченец. — Отдайте нам его, мы его расстреляем, если не отдадите, то силой заберём, и все равно убьём! — голос его был жёстким.

— Ага, мужики, а потом всей толпой в тюрьму. Так, что ли?

— Нэт! Мы написали бумагу, что он предатель, все её подписали, показали местному комбату.

— А тот что?

— Ничего. Сказал, что это наше дело, и вмешиваться он не будет.

— Приятная компания, нечего сказать! — я присвистнул от удивления.

— Вы же сами хотите его убить! Так давайте это сделаем вместе! — выкрикнул из строя кто из молокан.

— Комбат — мой! — голос Виктора звенел от напряжения. — Он Аиду убил, сейчас тут только Мудаева не хватает!

— С тебя муллы хватит, мы тебя не предали, а комбата убьём вместе. А вот если бы начальник штаба был бы здесь, то мы его бы тоже убили! — ополченец был непреклонен.

Мы были не против, и пока ополченцы ходили за комбатом, нам показали бумагу, на которой было изложен приговор. Все как положено. Сначала шла обвинительная часть, затем вывод и приговор. И 12 подписей.

Вывели Нуриева. Он не знал, куда его ведут, и поэтому был спокоен, а, завидев нас, даже начал что-то орать на азербайджанском. Видимо приказывал нас схватить. Повели его к стене. Он все ещё ничего не понял. Все молчали, и лица у всех были суровые.

Начали зачитывать приговор. Нуриев растеряно смотрел в глаза своих солдат, заглядывал в глаза, ища сочувствия, но не находил его там. Потом упал на колени и протягивал руки, что-то говорил, умолял не убивать его. Молча подошли двое ополченцев, подняли его с колен, вновь прислонили к стене.