Глава 1

Особняк Уайаттов гордой короной венчал покрытый снегом холм. Готические шпили вздымались прямо в небо, витражи в окнах сверкали драгоценными камнями.

В миле от него развертывался настоящий парад роскошных автомобилей. Лимузины и супердорогие машины медленным потоком направлялись к затянутому в униформу охраннику, стоящему у входа в ворота. Каждый раз, когда рядом останавливалась очередная машина, охранник сверял имена пассажиров со списком гостей и вежливо, но непреклонно сообщал водителю:

— Мне очень жаль, но из-за сегодняшнего снегопада мистер Уайатт не разрешает машинам парковаться во дворе.

Если за рулем был наемный шофер, охранник отступал, позволяя ему сворачивать на подъездную дорожку, чтобы доставить пассажиров к самому дому, прежде чем вернуться на основную дорогу и ждать окончания вечера.

Если же машину вел сам владелец, охранник показывал ему на длинный ряд блестящих черных «рейнджроверов», припаркованных на перекрестке. Из выхлопных труб вились дымки, означавшие, что двигатели остаются включенными.

— Пожалуйста, подъезжайте сюда и оставьте машину у служителя, — объяснял он. — Вас отвезут к дому.

Однако, как скоро обнаруживал каждый вновь прибывший, этот процесс был вовсе не так прост и удобен, как казался на словах. Хотя служителей, как и свободных «рейнджроверов», было немало, высокие сугробы и припаркованные машины так сузили дорогу, что местами было совершенно невозможно проехать, а нескончаемая процессия медленно движущихся автомобилей превратила четыре дюйма никем не убранного снега в густой слой слякоти.

Вся процедура донельзя нервировала и раздражала… Всех, кроме… детективов Чилдресса и Макнила, сидевших в неприметном «шевроле» без номеров, стоявшем в боковом проезде, в ста пятидесяти ярдах от входа в поместье Уайаттов. Оба были членами тщательно отобранной команды, созданной только сегодня утром и призванной держать Митчела Уайатта под круглосуточным наблюдением.

В восемь часов вечера они проводили его машину сюда, в поместье Сесила Уайатта, где он ловко ускользнул от охранника, пытавшегося остановить его, а потом свернул на дорожку, предназначенную для хозяйских машин, и исчез из поля зрения. После этого детективам не оставалось ничего, кроме как припарковаться и вести запись всех, с кем общался объект слежки. Чтобы облегчить себе задачу, Чилдресс обозревал сцену действия в прибор ночного видения, диктуя номера машин и всякую полезную информацию Макнилу, который старательно заносил все в блокнот.

— К старту приближается новый участник соревнования, — пробормотал Чилдресс, когда очередная пара фар приблизилась к охраннику, после чего вслух прочел номер машины и описал ее и водителя: — Белый «мерседес», модель этого года или прошлогодняя, водитель — белый мужчина, лет пятидесяти с лишним, пассажирка — белая женщина, лет двадцати с лишним, прижимается к улыбающемуся папику.

Не дождавшись ответа, Чилдресс поднял глаза и понял, что внимание Макнила сосредоточено на машине, медленно спускавшейся с холма справа.

— Должно быть, кто-то, кто живет там, наверху, — пробормотал Чилдресс, но тут же добавил, увидев, как черный «линкольн-таун-кар» остановился, закупорив выезд с дорожки, где они стояли: — Смотри-ка, да он еще и любопытен.

Задняя дверца отворилась, и оттуда вышел мужчина лет сорока в длинном черном пальто. Чилдресс опустил стекло, намереваясь извиниться за свое присутствие в неподходящем месте, но когда тот остановился и поднес к уху мобильник, мгновенно узнал его и прошептал:

— Это Грей Эллиот. Что он здесь делает?

— Живет в этих местах. Может, приглашен на вечеринку.

— Или решил присоединиться к нашей компании и вести наблюдение, — пошутил Чилдресс без особого, впрочем, воодушевления. Всего год в должности прокурора штата — и Грей Эллиот успел стать героем для каждого здешнего копа: блестящий прокурор, не боящийся браться за самые трудные и рискованные дела. Тот факт, что он принадлежал к числу людей, которые предпочитали служить обществу, вместо того чтобы приумножать и без того немалое состояние, только добавлял блеска его героическому имиджу.

И Макнил симпатизировал ему именно по этим причинам. Впрочем, он всегда любил Грея, даже когда тот был беззаботным, легкомысленным, сумасбродным подростком, которого сам Макнил несколько раз приводил в участок за мелкие нарушения.

Закончив разговор, Эллиот подошел к машине, наклонился и заглянул внутрь.

— Вы, должно быть, Чилдресс, — бросил он вместо приветствия, но тут же обратился к Макнилу: — Мак, можно вас на пару слов?

Макнил вышел и, обогнув машину, остановился у багажника. Ветер стих, и работающий двигатель гнал по ногам теплые выхлопные газы.

— Я просил, чтобы вас назначили на это расследование, — начал Грей, — потому что вы возглавляли дело по исчезновению Уильяма Уайатта и знакомы со всеми участниками…

— Не со всеми, — перебил Мак, не сдержав любопытства. — До сегодняшнего дня я и слыхом не слыхал ни о каком Митчеле Уайатте. Кто он такой, черт возьми, и почему мы за ним следим?

— Сводный брат Уильяма Уайатта. И, по моему мнению, именно он виновен в исчезновении Уильяма.

— Сводный брат? — повторил Мак, с сомнением качая головой. — После пропажи Уильяма я опросил всех членов семьи и его друзей. Никто и словом не обмолвился о существовании сводного брата. Мало того, когда я говорил с Сесилом Уайаттом, старик несколько раз повторил, как важно найти и вернуть жене и ребенку его единственного внука.

— Вас намеренно ввел в заблуждение чванливый, хитрый старый дьявол, не желавший объяснить, что у него есть еще один внук, которого он никогда не хотел признавать. Я знаком с Уайаттами всю жизнь и тоже понятия не имел о сводном брате Уильяма. Как, впрочем, и сам Уильям до июня этого года. Если верить истории, которую я только сейчас услышал, отец Уильяма, Эдвард, спутался со своей секретаршей, когда Уильяму было года два и его мать умирала от рака. Секретарша забеременела, а рак вскоре доконал жену Уильяма. Но когда любовница стала давить на Эдварда, требуя, чтобы тот женился, как обещал, он стал увиливать, а потом вообще отрекся от отцовства. Хитрая бабенка пригрозила поведать свою печальную историю репортеру «Трибюн».

Тут мобильный Эллиота снова завибрировал. Проверив номер звонившего, он сунул трубку в карман и продолжал:

— В то время Сесил решил продвигать Эдварда в большую политику, и скандал разрушил бы все его планы, но и позволить «ничтожной маленькой потаскушке» войти в семью было немыслимо. Такого он допустить не мог. Сесил пытался откупиться, но она продолжала настаивать на праве ребенка иметь законное имя, называться Уайаттом и воспитываться, как Уайатт. Она наняла адвоката, и наконец обе стороны пришли к согласию: Эдвард женится на ней за несколько недель до появления новорожденного и разведется сразу после родов. Она отказалась от всех прав на ребенка, передав его под опеку Сесила. Сесил, в свою очередь, обязался позаботиться, чтобы ребенок воспитывался, как подобает Уайатту, со всеми привилегиями, какие дают деньги и связи в обществе, а также включая лучшее образование, путешествия за границу и тому подобное. При этом она получала значительную сумму при условии, что никому ни слова не скажет о том, что случилось, и никогда не попытается вступить в контакт с заинтересованными сторонами, в том числе и с собственным отпрыском.

Макнил поднял воротник куртки. Если нижней части тела было довольно тепло, то уши превратились в ледышки.

— Очевидно, позднее Сесил передумал насчет внука, — пробормотал он, растирая руки, прежде чем сунуть их в карманы.

— Нет, он следовал букве, но не духу сделки. И хотя согласился, чтобы Митчел воспитывался со всеми подобающими Уайатту привилегиями, какие дают деньги и связи в обществе, все же вовсе не имел в виду, что в круг этих связей должна входить сама семья Уайаттов. Через неделю после рождения Сесил отослал Митчела вместе с фальшивым свидетельством о рождении в Италию на воспитание в одну чем-то обязанную ему семью. Когда мальчику исполнилось года четыре, Сесил вырвал его из привычного окружения и отправил в дорогой французский пансион. Позже он учился в частной швейцарской школе, а потом в Оксфорде.

— А парнишка знал свое настоящее имя? Или имя того, кто платил за его шикарное образование? — спросил Макнил.

— Семья, с которой он жил в Италии, рассказала парню только то, что было велено: будто бы его подбросили на порог одного калифорнийского дома, имя и фамилия наугад выбраны из телефонного справочника, а какие-то щедрые американские спонсоры регулярно платят за воспитание и обучение таких же подкидышей, как он, взамен желая только одного — оставаться анонимными.

— Иисусе, — вздохнул Макнил.

— Если это жалость, оставьте ее для того, кто этого заслуживает, — саркастически хмыкнул Эллиот. — Судя по тому, что я слышал, юный Митчел вовсю наслаждался жизнью и на все сто использовал свои возможности. Способный спортсмен, он преуспел в спорте, учился в лучших школах и был на короткой ноге с детьми из лучших европейских семей. После окончания колледжа он на редкость умно использовал свое образование, приятную внешность и приобретенные связи, умудрившись сделать кучу денег. Теперь ему тридцать четыре, и почти все его компании находятся в Европе. У него есть квартиры в Риме, Лондоне, Париже и Нью-Йорке.

Эллиот взглянул на часы и нахмурился, пытаясь разглядеть циферблат в темноте.

— Не скажете, который час?

Макнил задрал рукав и глянул на большие светящиеся зеленые цифры своего «Таймекса»[1]

— Восемь сорок пять.

— Мне нужно идти. Хотя бы ненадолго появиться на вечеринке Сесила.

— Но как же Уайатт оказался здесь и сейчас после стольких лет? — поспешно поинтересовался Макнил, стараясь максимально использовать оставшиеся минуты.

— Семь месяцев назад, в начале июня, Уильям полез в старый сейф, наткнулся на какие-то документы и был возмущен отношением отца и деда к бедному сводному брату. Он нанял детективов, и когда те обнаружили Митчела Уайатта в Лондоне, Уильям взял жену и сына и полетел в Лондон лично представить их брату и объяснить, что произошло.

— Очень благородно с его стороны.

Эллиот закинул голову и взглянул на небо.

— Тут вы правы, — ответил он голосом человека, пытавшегося скрыть свои чувства. — Уильям был действительно славным парнем, единственным мужчиной в этой семейке на протяжении многих поколений, которого никак нельзя считать эгоистичным социопатом.

Он резко опустил голову.

— Что тут поделать? Когда Уильям вернулся из Лондона, переполненный восторгами по поводу поразительных успехов Митчела, Эдвард и слушать ничего не пожелал, заявив, что не собирается иметь ничего общего с так называемым сыном, однако старый Сесил впечатлился настолько, что попросил о встрече. Встреча состоялась в августе, когда Митчел приехал сюда якобы по делам. В ноябре исчез Уильям, и Сесил попросил Митчела вернуться в Чикаго, чтобы они смогли узнать друг друга получше. Как ни странно, старику так пришелся по душе блудный внук, что он даже пригласил Митчела на праздник в честь своего восьмидесятого дня рождения. Ну а теперь мне пора, — бросил он уже на ходу, направляясь к машине. Но Макнил не отставал.

— Вы так и не сказали, почему мы держим Митчела Уайатта под наблюдением, — напомнил он.

Эллиот резко остановился. Лицо словно окаменело, а в голосе зазвенел лед.

— А разве я не сказал? По двум причинам: в сентябре, через месяц после трогательного воссоединения Сесила и Митчела, Эдвард, отец Уильяма и Митчела, упал с балкона тридцатого этажа и, разумеется, разбился. В ноябре исчез Уильям. По странному совпадению, согласно отметке в американском паспорте и отчетам Иммиграционной службы о прибытии в страну, Митчел Уайатт приезжал в США как раз перед каждым печальным событием и почти немедленно уезжал после очередной трагедии.

Макнил настороженно прищурился.

— Теперь часть картины вам ясна. Могу добавить, что Митчел пробыл в Чикаго две недели. Живет в доме Уильяма. Утешает его красавицу жену и успел подружиться с его четырнадцатилетним сыном, — продолжал Эллиот и, не скрывая омерзения, резко добавил: — По-видимому, Митчел Уайатт систематически истребляет членов собственной семьи и перетягивает оставшихся на свою сторону.

— Считаете, он хочет загрести фамильное состояние? — заключил Макнил.

— Считаю, что гены Уайаттов произвели на свет очередного социопата. Полного и законченного. Хладнокровного, жестокого убийцу.

После его ухода Макнил снова забрался в «шевроле» вместе с Чилдрессом и долго смотрел, как машина Эллиота остановилась у перекрестка, в ожидании пока группу гостей перевозили к дому. Седовласая женщина поскользнулась в слякоти, и муж едва успел ее поддержать. Пара средних лет дрожала на холоде, пока нервные престарелые супруги с помощью служащих парковки пытались подняться на высокую подножку «рейнджровера».

— Знаешь, — заметил Чилдресс, когда машины наконец тронулись, — когда мы сегодня проезжали мимо ворот, я глянул на подъездную дорогу, ведущую к дому, и могу поклясться, она выглядела абсолютно чистой. Ни единой снежинки.

— Точно, — согласился Макнил.

— Так какого же черта охранник заставляет всех оставлять машины здесь, на главной дороге?

— Кто знает? — пожал плечами Макнил.

Глава 2

Поток прибывающих гостей сузился до тонкой струйки, когда очередная машина медленно приблизилась к воротам. Чилдресс отставил крышку от термоса, в которую только что налил кофе, и взял бинокль. Макнил потянулся к блокноту и принялся записывать передаваемую напарником информацию.

— Винтажный «роллс», возможно, 50-х годов, темно-бордовый, в идеальном состоянии. За рулем водитель. На заднем сиденье пассажирка. Господи, что за красота!

— «роллс» или пассажирка? — уточнил Макнил.

— «роллс», — смешливо фыркнул Чилдресс. — Пассажирке на вид лет девяносто. Лицо морщинистое, как сушеная слива, а какую гримасу она скорчила! Просто страх! Вероятно, из-за того, что говорит охранник водителю, которому, судя по виду, тоже под девяносто. Полагаю, старой леди не нравится парковать «роллс» на улице.

Тут Чилдресс ошибся. Недовольством тут и не пахло. Сестра Сесила, Оливия Хиберт, была вне себя от бешенства.

— Ну что за чванливый тиран! — пожаловалась она водителю, когда тот остановился за рядом «рейнджроверов». — Взгляните на подъездную дорожку, Грейнджер. Вы видите там снег?

— Нет, мадам.

— Сесил сбивает гостей в отары, как овец, только чтобы показать свою власть!

— Похоже, вы правы, мадам, — голосом, дрожащим от возраста и негодования, согласился водитель, служивший у нее сорок лет.

Довольная тем, что Грейнджер понял и согласился, Оливия Хиберт в бессильной ярости откинулась на спинку мягкого кожаного сиденья. Как все, кто знал ее брата, Оливия была слишком хорошо знакома с внезапными и не слишком приятными причудами Сесила, причудами, которые тот время от времени изобретал по единственной причине — навязать свою волю людям, считавшимся ему ровней, и этим еще и еще раз доказать, что он по-прежнему выше их всех. — Поверить не могу, что люди все еще мирятся с наглым поведением восьмидесятилетнего сноба, — горько вздохнула она. — Просто удивительно, как это они не повернутся и не уедут домой, увидев, что дорожка совершенно чиста!

Говоря это, Оливия немного кривила душой, поскольку прекрасно сознавала, почему гости Сесила готовы мириться с сегодняшними бессмысленными неудобствами. Во-первых, Сесил широко занимался благотворительностью, на которую тратил десятки миллионов долларов. И во-вторых, они собрались не столько, чтобы отпраздновать вместе с ним его восьмидесятилетие, сколько пережить событие, омраченное исчезновением любимого внука — тридцатишестилетнего Уильяма.

— В довершение всего сегодня вечером он еще и беззастенчиво использует людское сочувствие. Вот чем он занимается, — прошипела Оливия, когда «роллс» остановился перед домом, где запоздавшие гости все еще выходили из «рейнджроверов».

Грейнджер не ответил, экономя силы для утомительного путешествия вокруг машины к задней дверце, которую полагалось распахнуть для пассажирки. Сгорбленные под тяжестью лет плечи бедняги, искореженные артритом позвоночники колени вызывали искреннюю жалость. Тонкие прядки серебряных волос выбивались из-под черного водительского кепи, а тощая фигурка буквально утопала в черном пальто, ставшем за последнее время слишком просторным для старичка.

С усилием открыв дверцу, он протянул изуродованную ревматизмом руку, чтобы помочь даме выйти. Оливия вложила в нее затянутые в перчатку пальцы.

— Пожалуй, нужно отдать ваше пальто в переделку, — заметила она, потянувшись к своей трости. — Это для вас немного велико.

— Мне очень жаль, мадам.

Сжимая трость правой рукой и вцепившись левой в рукав его пальто, Оливия позволила старику медленно вести ее к двери, где в освещенном проеме уже ждал дворецкий Сесила.

— И попытайтесь больше есть, Грейнджер. Одежда в наше время обходится не меньше, чем когда-то новая машина.

— Да, мадам.

Старики с трудом одолели три каменные ступени крыльца, и Грейнджер, слегка задыхаясь, спросил:

— Как вы дадите мне знать, когда пожелаете уехать?

Оливия мигом остановилась, словно оцепенев, и свирепо уставилась на него.

— Даже не думайте двинуться с места! — предупредила она. — Мы по крайней мере не собираемся потакать капризам мелочного тирана! Припаркуйтесь вон там, под крытыми въездными воротами!

Услышав это, дворецкий протянул руку, чтобы помочь ей снять пальто, и преспокойно попытался отменить приказ.

— Ваша машина должна ждать за воротами, а не в каком-то другом месте, — дерзко сообщил он, когда Грейнджер повернулся и принялся с трудом спускаться вниз. — Пожалуйста, велите вашему водителю…

— И не подумаю! — оборвала она и, почти швырнув ему трость, сама сняла пальто.

Дворецкий чуть поежился под ее уничтожающим взглядом.

— Грейнджер!

Грейнджер, застрявший на второй ступеньке, обернулся и уставился на хозяйку, вопросительно подняв белоснежные брови.

— Повторяю, встаньте под крытыми воротами, и если кто-то посмеет приблизиться к вам, разрешаю сбить его машиной, — отчеканила она и, явно довольная собой, удостоила дворецкого ледяной улыбки. — Кстати, там стоит черный иностранный спортивный автомобиль. Кому он принадлежит?

— Мистеру Митчелу Уайатту, — пояснил дворецкий.

— Я так и знала, — злорадно процедила Оливия, сунув пальто дворецкому и одновременно выхватывая у него трость. — Вижу, он тоже не желает подчиняться капризам старого тирана.

Гордо тряхнув головой, она тяжело оперлась о трость и побрела по неровному, выложенному сланцевыми плитами фойе на звуки голосов, несущихся из гостиной.

— Мистер Сесил велел вам подождать его в кабинете, — бросил ей в спину дворецкий.

Но несмотря на внешнюю браваду, Оливии не слишком хотелось оказаться с глазу на глаз со своим грозным братцем. Он обладал поистине дьявольской способностью предвидеть любые попытки сопротивления еще до того, как и в какой форме оно было оказано. Поэтому, вместо того чтобы прямо направиться в кабинет, она свернула налево, к гостиной. Остановившись под арочным входом, она вытянула шею, пытаясь отыскать взглядом союзника: на редкость высокого темноволосого мужчину, который вопреки приказу Сесила тоже припарковал машину в неположенном месте.

В гостиной было полно людей, но Митчела не оказалось ни там, ни в столовой, где гости толпились уломившихся под тяжестью блюд столов. Она уже собиралась вернуться в гостиную, как Сесил, погруженный в беседу с каким-то человеком, случайно поднял глаза, заметил сестру и воззрился на нее холодным, оценивающим взглядом давнего противника, после чего коротким кивком в сторону кабинета приказал немедленно идти туда. Оливия вызывающе вздернула подбородок, но подчинилась.

Кабинет Сесила был расположен по другой стороне коридора, в глубине дома, за парадной лестницей. Обычно во время нашествия гостей массивные, обшитые панелями двери были плотно закрыты, ограждая кабинет хозяина от любопытных, но сегодня створки были чуть приоткрыты, и оттуда тянулась тонкая полоска желтого света. Сжав ручку двери, Оливия приостановилась передохнуть, расправила уставшие плечи, подняла голову… и оцепенела в изумлении при виде открывшейся ей сцены.

Митчел обнимал жену Уильяма, а голова Кэролайн покоилась на его груди. С руки свисал кружевной носовой платочек.

— Не знаю, сколько еще я смогу продержаться, — всхлипнула она, поднимая лицо. — У меня больше нет сил.

— У нас нет выхода, — спокойно, но с участливыми нотками в голосе ответил он.

Потрясение мгновенно уступило место сочувственному пониманию. Оливия тяжело вздохнула. Бедняжка Кэролайн совсем исхудала и бледна как полотно. Вполне естественно, что ей приходится искать утешение у кого-то из членов семьи, но ее развратник папаша проводит очередной медовый месяц где-то в Европе с пятой женой, а от Сесила ничего не дождешься, кроме сухих наставлений о необходимости быть сильной в тяжкие времена. Четырнадцатилетний сын Кэролайн сам нуждался в материнской поддержке, и Кэролайн изображала при нем храбрую, несгибаемую мать семейства, но самой ей не на кого было опереться… если не считать Митчела.

Привычная благодарность охватила Оливию при мысли о том, что Митчел попал в лоно семьи в тот самый момент, когда от него больше всего требовалось помочь Кэролайн и деду перенести скорбь от утраты мужа и внука. К сожалению, Оливию не покидало ощущение, что будь у Митчела выбор, он не помог бы Сесилу выбраться из горящего дома. Очевидно, у него не было ни малейшего желания поддерживать отношения с родными и их друзьями, и, хуже всего, Оливия была вполне уверена, что он намеревается очень скоро покинуть Чикаго, не предупредив никого, кроме разве Кэролайн.

И Оливия прекрасно его понимала. Уайатты избавились от младенца как от омерзительного комка грязи, случайно запятнавшего их идеальное, безупречно чистое существование. Сама она почти ничего не знала о судьбе нежеланного ребенка Эдварда и ничего не сделала, чтобы ее изменить. Поэтому и воспринимала презрительное отношение Митчела к ней как нечто должное. Но не могла смириться с мыслью о том, что он вот-вот покинет Чикаго. Уж очень она хотела, чтобы он прежде всего узнал ее получше и понял, что ей можно довериться. И страстно мечтала, чтобы он перед отъездом назвал ее «тетя Оливия». Хотя бы только раз. И больше ей ничего не нужно. Но было и еще одно. То, чего Оливия желала гораздо больше. То, что она должна получить от него, пока еще не поздно: прощение за многолетнее равнодушие.

Однако в этот момент ее больше всего тревожило, что Сесил может оказаться за ее спиной, распахнуть двери в кабинет и совершенно неверно истолковать увиденную сцену.

Поэтому, вместо того чтобы ворваться в кабинет, отчего Кэролайн наверняка почувствует себя виноватой, а Митчел будет вынужден давать ненужные объяснения, Оливия решила предупредить о своем появлении: громко стукнула в дверь тростью и одновременно принялась возиться с ручкой, после чего для пущего эффекта вытянула трость перед собой, как слепая, и медленно вплыла в кабинет, ощупывая дубовый пол и внимательно присматриваясь к паркету, словно боялась упасть.

— Вам нужно больше света? — осведомился Митчел. Оливия, словно удивленная его присутствием, вскинула голову, но, если честно сказать, ее неприятно уколола ирония в голосе Митчела. Он, как минутой раньше, стоял перед камином, но Кэролайн успела опуститься в ближайшее кресло. Сердце Оливии сжалось при виде темных кругов под ее прекрасными зеленовато-карими глазами.

— Бедное мое дитя, — прошептала она, кладя руку на золотистые волосы невестки.

Кэролайн чуть откинула голову и прижалась щекой к ее ладони.

— Тетя Оливия, — снова всхлипнула она.

Оливия хотела остаться рядом с ней, но увидела, как Митчел, отступив от камина, лениво изучает висевшие на стенах портреты. Эта большая комната была настоящим святилищем Уайаттов, где находились портреты и фотографии предков всех размеров, от громадных до совсем скромных. На памяти Оливии Митчел впервые проявил хоть какой-то интерес к Уайаттам: по крайней мере ей хотелось так думать.

— Это твой прадед, — объяснила она, показывая на портрет над камином. — Видишь сходство?

— С кем? — издевательски поинтересовался он.

— С тобой, — упрямо стояла на своем Оливия, но он бросил на нее холодный предостерегающий взгляд, до невероятности походивший на те холодные предостерегающие взгляды, которыми славился его прадед, после чего сунул руку в карман брюк и отошел. Оливия вняла предупреждению, но продолжала искоса наблюдать за ним, надеясь на очередную возможность растопить ледяной панцирь, если Митчел выкажет хоть малейший интерес к другому портрету.

Сесил неизменно заставлял себя ждать: по его мнению, это доказывало его превосходство над окружающими. Обычно, если среди окружающих оказывалась Оливия, это невероятно ее раздражало, но сейчас она надеялась, что ожидание продлится не меньше часа.

Митчел остановился перед другим портретом, и Оливия поспешила присоединиться к нему, но тут же изумленно ахнула. Он рассматривал изображение девушки, скромно сидевшей на садовых качелях: в длинные волосы вплетены розовые бутоны, почти такие же, как вышитые шелком на юбке белого платья.

Митчел косо глянул на Оливию.

— Вы? — коротко спросил он.

— Господи Боже! Как вы угадали? В то время мне едва исполнилось пятнадцать!

Вместо ответа он кивнул в сторону другого портрета:

— И это тоже вы?

— Да. Тут мне двадцать, и я только что обручилась с мистером Хибертом. Вот он, на соседнем портрете. Нас нарисовали в один день.

— Что-то вы вовсе не выглядите такой счастливой, как полагалось бы в такую минуту.

— Так и было, — призналась Оливия, забывая, что это она хотела вызвать Митчела на откровенность, а не наоборот. — Я считала, что он… и его семья… немного занудны.

Митчел впервые открыто улыбнулся.

— А почему вы так считали? — допытывался он, словно забыв о присутствии Кэролайн.

— Теперь… теперь все кажется ужасно глупым, но один из его предков подписал Декларацию независимости, а другой был генералом во время Гражданской войны, и его семейка слишком много из себя строила… ну знаете, прямо так и пыжились от гордости и вечно хвастались своими заслугами.

— Возмутительное поведение, — с деланной серьезностью согласился он.

Оливия, в полном восторге от этой перепалки, решилась на большее:

— Вот именно. Можно подумать, они явились в Америку на «Мэйфлауэре»![2]

— Уверен, что они пытались, — пошутил Митчел, — но корабль был слишком маленьким, и им скорее всего не удалось достать билеты.

— Что же, вероятно, потому, — призналась Оливия, наклонившись поближе, — что на борту уже были мы!

Митчел рассмеялся, и Оливия, окончательно потеряв голову, выпалила свои затаенные мысли:

— Мужчины в роду Уайаттов, все до одного, красавцы, но в мое время мы назвали бы вас хрустальной мечтой, молодой человек.

Лицо Митчела окаменело в тот момент, когда она обмолвилась о его принадлежности к роду Уайаттов, но Оливия так отчаянно хотела набрать потерянные очки, что указала на единственную черту, которой не обладали его предки:

— Правда, у них карие глаза, зато у тебя — синие.

— Непонятно, как это произошло, — скучающе протянул он.

— Твоя ма…

Оливия было осеклась, но тут же передумала и решила, что он имеет право знать. Может, даже хочет знать.

— Я помню, что у твоей матери были прелестные синие глаза. Никогда не видела такого оттенка, как у нее, ни до, ни после.

Она ожидала расспросов, но вместо этого он сложил руки на груди и с ледяным нетерпением уставился на нее. Похоже, ему действительно все равно! Оливия поспешно отвела глаза и показала на маленький портрет, висевший как раз под изображением Джорджа Хиберта.

— Что ты думаешь о нем? — спросила она, стараясь привлечь внимание внучатого племянника к солидному джентльмену в крахмальной рубашке и галстуке в розовую, голубую и желтую полоску.

— Думаю, что у него омерзительно дурной вкус, по крайней мере в отношении галстуков, — резко ответил Митчел и отвернулся.

Оливия повернулась к Кэролайн, которая медленно покачала головой, словно подтверждая очевидное: тетка сделала одну ошибку, упомянув о матери, и вторую — пытаясь заставить Митчела признать родство с оригиналами портретов.

Поэтому Оливия молча наблюдала, как он переходит от одного портрета к другому: высокий, широкоплечий мужчина, как две капли воды похожий на своих предков. Гордость заставляла Митчела отрицать и сходство и наследие, но Оливия молча дивилась бесплодности его усилий. Его предки, все до одного, были такими же высокими, с такой же гордой осанкой, острым умом… и изменчивым темпераментом. В точности как у него.

Она вспомнила о язвительном замечании в адрес своего свекра, действительно имевшего несчастье выбирать на редкость безвкусные галстуки, посмотрела на профиль Митчела и слегка повеселела. От носков сверкающих черных итальянских мокасин до сшитого на заказ костюма цвета маренго, белоснежной сорочки и безупречной укладки густых темных волос Митчел, как все мужчины Уайаттов, был прекрасно ухоженным воплощением хорошего, но консервативного вкуса.