За полдень перевалило совсем недавно, но, когда «Улисс» стал сбавлять ход, над морем уже начинали сгущаться серые арктические сумерки. Ветер стих, снова повалил густой снег, а видимость не превышала и кабельтова. По-прежнему царила лютая стужа.
      Группками по три, четыре человека офицеры и матросы шли на ют. Измученные, продрогшие до костей, погруженные в невеселые думы, они молчаливо шаркали подошвами, сбивая носками башмаков пушистые комочки снега. Придя на корму, беззвучно вставали позади командира или выстраивались в шеренги по правому борту, где симметричным полукругом были подвешены заснеженные койки…
      Рядом с командиром корабля находились три офицера: Карслейк, Итертон и Брукс. Карслейк стоял возле леерного ограждения. Нижняя часть лица у него до самых глаз была забинтована. За последние сутки он уже дважды обращался к командиру, умоляя того отменить свое решение списать его с корабля. В первый раз Вэллери был непреклонен и презрителен; последний раз (это случилось десять минут назад) командир был холоден и резок и даже пригрозил Карслейку арестом, если тот вздумает впредь досаждать ему. Карслейк тупо уставился в одну точку, вперив в наполненный снегом сумрак невидящий, тяжелый взгляд потемневших от ненависти водянистых глаз.
      Итертон стоял слева, позади командира. Крепко сжатые, побелевшие губы его судорожно дергались, на скулах ходили желваки; неподвижны были лишь глаза, прикованные каким-то болезненным любопытством к бесформенной груде, лежавшей у его ног. У Брукса рот был тоже крепко сжат; но на этом сходство между ними заканчивалось. Побагровев, гневно сверкая голубыми глазами, он кипел, как может только кипеть врач при виде тяжелобольного, открыто пренебрегающего его предписаниями. Резким тоном, забыв о всякой субординации, Брукс заявил Вэллери, что тот, черт бы его побрал, не имеет, так сказать, никакого права находиться здесь, что, поднявшись с постели, он ведет себя, как безмозглый осел. Вэллери возразил: необходимо совершить погребальный обряд, и поскольку этого не может сделать корабельный священник, то такая обязанность возлагается на командира корабля. Священник действительно не смог выполнить своих обязанностей в тот день, потому что его бездыханное тело лежало у ног командира. У его ног и у ног человека, послужившего причиной его смерти.
      Священник скончался четыре часа назад, сразу после того, как улетел «Чарли». Тиндалл ошибся в своих расчетах. «Чарли» не прилетел через час. Он прилетел чуть ли не в полдень, но зато в сопровождении трех себе подобных самолетов-разведчиков. Огромное расстояние отделяло их от норвежского побережья до десятого градуса западной долготы, точки, где находился «Улисс». Но такая даль была нипочем этим гигантским машинам типа «Фокке-вульф-200», которые изо дня в день, от зари до зари летали по гигантскому полукружию от Трондхейма до оккупированной Франции, огибая при этом с запада Британские острова.
      Появляясь стаей, «кондоры» всегда предвещали что-то недоброе. Не были исключением и эти незваные гости. Они пролетели над самым конвоем, зайдя с кормы, но заградительный огонь зенитной артиллерии транспортов и кораблей охранения был настолько плотен, что бомбежка была произведена ими с заметным отсутствием энтузиазма: «кондоры» бомбили с высоты двух тысяч метров. В чистом, морозном утреннем небе бомбы были видны чуть ли не с момента открытия бомбовых люков, и времени, чтобы уклониться от них, хватило с лихвой. Почти сразу же после этого «кондоры» отвернули и ушли на восток, хотя и удивленные теплом оказанного им приема, но целые и невредимые.
      В данных обстоятельствах налет не сулил ничего хорошего. Осмотрительный «Чарли» обычно занимался воздушной разведкой, но в тех редких случаях, когда совершал нападение, делал это смело и решительно. Последний же налет был осуществлен неубедительно, тактика нападающих была до очевидности беспомощной. Возможно, конечно, это были недавно пришедшие в «Люфтваффе» новички, отличавшиеся робостью, – которой не было и в помине у их предшественников. Возможно также, им было строго-настрого запрещено рисковать дорогостоящими самолетами. Но, вероятнее всего, их безуспешное нападение представляло собой отвлекающий маневр, а основная опасность заключалась в чем-то ином. Визуальное наблюдение за морем и гидроакустическое наблюдение были усилены.
      Прошло пять, десять, пятнадцать минут, но ничего не происходило. Ни радиометристы, ни гидроакустики по-прежнему ничего не могли обнаружить. В конце концов Тиндалл решил, что незачем держать измученных людей на боевых постах, и приказал дать отбой боевой тревоги.
      Взамен была объявлена обычная походная готовность. Все работы по утренней приборке были отменены, и почти все подвахтенные – офицеры и матросы – прилегли, чтобы соснуть. Но некоторые бодрствовали. Брукс и Николлс занялись пациентами, Карпентер вернулся в штурманскую рубку, Маршалл и Питерс, артиллерийский офицер, возобновили прерванный тревогой обход огневых точек, Итертон нервничал и, ещё не придя в себя после столкновения между Карслейком и Ральстоном, в котором была и его доля вины, лез из кожи вон, чтобы её искупить. Съежившись от холода, он пристально наблюдал за морем из центра управления огнем.
      Маршалл и Питерс, разговаривавшие со старшим электриком, в чьем заведовании находилась электротехническая мастерская ? 2, услышали доносившийся с палубы настойчивый крик. Мастерская находилась перед кают-компанией в левой части прохода, огибавшего с кормы основание второй башни. В два прыжка оба выскочили из мастерской. Открыв дверь с проволочной сеткой, очутились на палубе и, перегнувшись через борт, сквозь снегопад стали смотреть вниз, куда возбужденно показывал морской пехотинец. Маршалл сразу же узнал его; это был Чартерно, единственный рядовой на корабле, которого знали в лицо все офицеры; во время стоянок в порту он выполнял обязанности бармена.
      – В чем дело, Чартерно? – спросил он. – Что ты там увидел? Да живее же!
      – Вон там, сэр, подводная лодка!
      – Что? Что такое? Подводная лодка?
      Поглядев искоса, Маршалл увидел преподобного Уинтропа, корабельного священника, который протискивался между ним и Чартерисом.
      – Где? Где она? Покажите её мне! Да покажите же!
      – Прямо по носу, преподобный отец. Теперь я её вижу. Правда, смахивает она, скорее, на любого дьявола, чем на субмарину. Прошу меня простить, преподобный отец, – поспешно прибавил Маршалл. Заметив в глазах священника воинственный, отнюдь не христианский блеск, он подавил смешок и принялся рассматривать странный приземистый предмет, который находился теперь почти на траверзе корабля.
      Беспокойные, внимательные глаза Итертона, сидевшего в командно-дальномерном посту, заметили этот предмет ещё раньше Чартериса. Он тоже принял его за немецкую подводную лодку, всплывшую во время пурги, и счел, что это – результат визита «кондоров». Мысль о том, что радаром или гидролокатором давно бы обнаружили её, даже не пришла ему в голову. Нельзя терять ни минуты, пока она не скрылась. Недолго думая он схватил трубку телефона, соединенного с носовой батареей универсальных пушек.
      – На батарее! Говорит командно-дальномерный пост, – настойчиво прокричал он. – Подводная лодка! Шестьдесят градусов левого борта. Дистанция сто ярдов, цель перемещается к корме. Повторяю, шестьдесят левого борта. Видите цель?.. Отставить шестьдесят; семьдесят левого борта, – кричал он что есть мочи. – Так, хорошо. Следите за целью.
      – Цель на прицеле, сэр! – ответил ему в ухо телефон.
      – Открыть беглый огонь!
      – Сэр, но Кингстона нет. Он пошел…
      – Отставить Кингстона! – завопил свирепо Итертон. Он знал, что Кингстон был командиром батареи. – Огонь, идиоты, сию же минуту! Беру ответственность на себя.
      Швырнув трубку на место, он кинулся к наблюдательной щели. И вдруг до его сознания дошло… Мозг его точно-током пронизало, и он стремглав бросился к телефону.
      – Отставить стрельбу! Не стрелять! – дико вопил он. – Не стрелять! О Боже мой! Боже мой!
      В телефонной трубке послышалось сердитое стаккато сорокадвухмиллиметровых орудий. Выпав из его руки, трубка вдребезги разбилась о переборку. Было слишком поздно.
      Было слишком поздно, потому что он совершил страшную ошибку: забыл распорядиться, чтобы сняли дульные пробки – крышки, которыми закрывают жерла пушек, когда орудия находятся в походном положении. А взрыватели у снарядов были контактного действия.
      Первый снаряд взорвался в стволе, убив наповал наводчика и серьезно ранив телефониста. Три других, пробив тонкие стальные крышки, взорвались почти сразу один за другим на расстоянии каких-то нескольких футов от четверых человек, стоявших на полубаке.
      Удивительное дело: разлетевшиеся с визгом в стороны стальные осколки не задели ни одного из них. Раскаленный металлический дождь обрушился в море. Но взрывная волна ударила назад, а взрыв даже нескольких фунтов взрывчатки, происшедший на расстоянии вытянутой руки, смертелен, Священник умер мгновенно. Питере и Чартерис скончались спустя несколько секунд. Причина их смерти была одна – компрессивный перелом шейных позвонков. Взрывом, словно рукой гиганта, их сшибло с ног и швырнуло затылками о перегородку с такой силой, что их головы превратились в месиво. Белая палуба потемнела от крови, но её тут же замело снегом.
      Маршаллу же невероятно повезло. Взрыв – впоследствии он рассказывал, что ему показалось, будто его ударило поршнем мощного авиационного двигателя, – бросил его в проем открытой двери позади него, при этом с башмаков, которыми он задел о комингс двери, у него сорвало каблуки. Сделав в воздухе сальто, он шлепнулся о палубу и, проехавшись по ней, ударился с размаху о вентиляционную шахту второй башни, задев спиной большие барашки, крепившие болты люка для осмотра. Стой он хотя бы на фут правее или левее, будь его ноги дюйма на два длиннее, ударься он о башню хоть на волосок выше или ниже, песенка лейтенанта Маршалла была бы спета. Но на роду у него было написано уцелеть в этот раз. И теперь Маршалл сидел в лазарете, весь забинтованный, с переломанными ребрами, отчего трудно было дышать, но в остальном, можно сказать, целый и невредимый.
      А перевернувшаяся шлюпка, немой свидетель некогда разыгравшейся в этих широтах трагедии, уже давно исчезла в белесом полумраке.
      Негромкий, хрипловатый голос командира корабля умолк. Закрыв молитвенник, Вэллери отступил назад. Над кораблем печально прозвучал горн, эхо которого тотчас умолкло, заглушенное снежной пеленой. Моряки застыли в молчании. Возле приспущенного британского флага лежало тринадцать тел, зашитых в парусину, с грузом, привязанным к ногам. Соскользнув одно за другим по доске, они с глухим всплеском исчезли в пучине Ледовитого океана. Несколько долгих секунд моряки стояли не шевелясь. Печальный ритуал погребения словно загипнотизировал усталых людей, позабывших про стужу и снегопад. Итертон, простонав, рухнул, словно сноп, на палубу, но даже это не вывело людей из оцепенения. Одни не замечали жалкой фигуры, распростертой на снегу, другие смотрели на него равнодушным взглядом. Николлсу пришла в голову абсурдная мысль: ему вдруг показалось, что люди эти будут стоять целую вечность – до тех пор, пока не застынет мозг, кровь не свернется в жилах, а сами они не превратятся в ледяные глыбы. Внезапно нарушив гробовую тишину, раздался пронзительный сигнал боевой тревоги, разрезавший сгущающиеся сумерки.
      Чтобы добраться до мостика, Вэллери понадобилось целых три минуты. Он часто отдыхал, останавливаясь на каждой третьей или четвертой ступеньке четырех трапов, ведущих наверх, и все равно восхождение это отняло у него последние силы. Бруксу пришлось тащить его на мостик чуть ли не на руках. Вэллери схватился за нактоуз; обтирая покрытые пеной губы, он тяжело дышал; но глаза его смотрели зорко и внимательно, привычно вглядываясь в снежную круговерть.
      – Обнаружена цель. Цель приближается. Курс постоянный, идет на сближение, скорость без изменения.
      Голос в динамике звучал приглушенно, бесстрастно, но четкая, спокойная интонация выдавала лейтенанта Боудена.
      – Хорошо, отлично! Мы его ещё поводим за нос! – Тиндалл повернулся к командиру. Его усталое, словно измятое лицо сияло от радости. Перспектива боя всегда воодушевляла Тиндалла. – Какая-то посудина движется сюда с зюйд-зюйд-веста, командир. Господи Боже, что это с вами? – воскликнул он, пораженный видом Вэллери. – Брукс! В чем дело, черт побери?
      – Попробуйте сами с ним поговорить, – свирепо прорычал Брукс и, хлопнув дверью, стал неуклюже спускаться с мостика.
      – Что с ним такое? – спросил Тиндалл, ни к кому не обращаясь. – Неужели я опять в чем-нибудь виноват, будь я проклят?
      – Да нет же, сэр, – успокоил его Вэллери. – Я сам во всем виноват. Не послушался доктора, и вот результат. Вы что-то сказали?
      – Ах, да. Боюсь, начинается заваруха, командир.
      Вэллери улыбнулся про себя, увидев, как краска удовлетворения, радостного предвкушения битвы прихлынула к щекам адмирала.
      – Радарной установкой обнаружен надводный корабль. Крупнотоннажный, быстроходный, похоже, идет на сближение.
      – Разумеется, это не наш корабль? – проговорил вполголоса Вэллери. Потом он неожиданно вскинул голову. – Неужели же это…
      – «Тирпиц»? – закончил за него Тиндалл. Потом, решительно мотнув головой, прибавил: – Я тоже сначала так подумал. Но этого не может быть. Точно наседка со своих цыплят, адмиралтейство и командование ВВС глаз с него не спускают. Пошевельнись он, нас бы давно известили… Возможно, это какой-то тяжелый крейсер.
      – Цель приближается. Курс прежний. – Голос Боудена звучал четко и уверенно, казалось, что это говорит спортивный комментатор. – Скорость около двадцати четырех узлов. Повторяю, скорость двадцать четыре узла.
      Едва умолк Боуден, как ожил динамик радиорубки.
      – На мостике! На мостике! Докладывает радиорубка. Депеша со «Стерлинга» адмиралу: «Приказ понял. Выполняю маневр».
      – Превосходно, превосходно! Это от Джеффериса, – объяснил Тиндалл. – Я дал ему по радио указание, чтобы конвой повернул на норд-норд-вест. Тогда наш новоявленный друг проскочит мимо конвоя.
      Вэллери кивнул.
      – Далеко ли находится от вас конвой?
      – Штурман! – крикнул Тиндалл и выжидательно откинулся на спинку кресла.
      – В шести, шести с половиной милях. – Лицо Капкового мальчика было бесстрастно.
      – Сдавать начал наш штурман, – с деланно сокрушенным видом произнес Тиндалл. – Видно, сказывается напряжение. Дня два назад он сообщил бы нам дистанцию с точностью до ярда. Шесть миль, командир, – это достаточно далеко. Ему не обнаружить конвой. По словам Боудена, он нас ещё не обнаружил, а то, что идет курсом перехвата, вероятно, случайность. Насколько я понимаю, лейтенант Боуден невысокого мнения о возможностях немецких радарных установок.
      – Я знаю. Надеюсь, он прав. Впервые этот вопрос перестал носить чисто академический характер. – Приложив к глазам бинокль, Вэллери смотрел на юг, но видел лишь море да редеющую пелену снега. – Во всяком случае, хорошо, что мы успели.
      Тиндалл изумленно поднял кустистые брови.
      – Странное дело, сэр, – помолчав, продолжал Вэллери. – Там, на корме, в воздухе чувствовалось нечто таинственное, зловещее. Мне стало что-то не по себе. Чувство, которое я испытывал, походило на ужас. Снег, гробовая тишина, мертвецы – тринадцать мертвецов… Могу представить, каково было матросам, что они думали об Итертоне, о случившемся. Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не…
      – Дистанция пять миль, – прервал его голос из динамика. – Повторяю, до цели пять миль. Курс и скорость постоянные.
      – Пять миль, – облегченно вздохнул Тиндалл, не любивший мудрствования. – Пора подразнить его, командир. По расчетам Боудена, мы скоро окажемся в зоне действия его радара. Пожалуй, нужно повернуть на чистый ост. Со стороны это будет выглядеть так, словно мы прикрываем с тыла конвой, направляющийся к Нордкапу.
      – Право десять градусов, – скомандовал Вэллери. Плавно выполнив поворот, крейсер лег на новый курс. Обороты машин были уменьшены, и теперь ход «Улисса» не превышал двадцати шести узлов.
      Прошла одна минута, пять. Снова взревел динамик.
      – На мостике! Докладывает радиометрист. Дистанция не изменяется, цель ложится на курс перехвата.
      – Превосходно! Великолепно! – Адмирал чуть не мурлыкал от удовольствия. – Мы его провели, господа. Он проскочил мимо конвоя… Открыть огонь! Наводить по радару!
      Вэллери протянул руку к телефону, связанному с центральным постом управления огнем.
      – Центральный? Ах, это вы, Кортни?.. Хорошо, отлично… Что ж, действуйте.
      Вэллери положил трубку и посмотрел на Тиндалла.
      – Догадлив как бес этот юноша. Следит за целью уже десять минут. Обе кормовые башни изготовлены к бою. Стоит лишь нажать кнопку.
      – Ничем не уступит нашему приятелю, – Тиндалл кивнул головой в сторону штурмана. Потом изумленно взглянул на командира корабля. – Кортни? Вы сказали, Кортни? А где же артиллерийский офицер?
      – У себя в каюте, насколько мне известно. На юте он упал в обморок. Он совершенно не в состоянии выполнять свои обязанности…
      – Не дай Бог никому оказаться на его месте. Могу себе представить…
      В эту минуту «Улисс» вздрогнул всем Корпусом. Прозвучав ударом огромного бича, грохот третьей башни заглушил слова Вэллери, и снаряды калибра пять с четвертью дюйма с визгом помчались в сумерки. Несколько секунд спустя корабль снова вздрогнул: огонь открыла и четвертая башня. После этого пушки стали бить поочередно, стреляя одиночными выстрелами через каждые полминуты. Бессмысленно было расходовать боеприпасы, не видя падения снарядов и не имея возможности корректировать огонь, но для того, чтобы досадить врагу и отвлечь его внимание на себя, этого было достаточно.
      Снег поредел, снежная пелена теперь не закрывала горизонт, а словно бы набрасывала на него легкую вуаль. Небо на западе, расчистившись от облаков, осветилось лучами заходящего солнца. Вэллери отдал приказание четвертой башне прекратить огонь и зарядить орудия осветительными снарядами.
      Неожиданно снегопад прекратился, и глазам наблюдателей предстал расплывчатый силуэт – огромный и грозный. В брызгах, взлетавших из-под форштевня вражеского корабля, сверкало зарево заката.
      – Право тридцать! – резко скомандовал Вэллери. – Полный вперед. Поставить дымзавесу.
      Тиндалл одобрительно кивнул. В его планы отнюдь не входило ввязываться в драку с немецким тяжелым крейсером, а то и карманным линкором… особенно на такой близкой дистанции – каких-то четыре мили.
      С полдюжины биноклей сверкнуло на мостике, пытаясь опознать корабль противника. Но силуэт корабля, обращенного диаметральной плоскостью к «Улиссу», на фоне багрового неба оказался как бы смазанным. Классифицировать его было трудно. Внезапно из самой середины силуэта вырвался столб пламени; одновременно в небе вспыхнул осветительный снаряд, залив беспощадно ярким белым светом вражеский корабль, неожиданно ставший голым и беззащитным.
      Но беззащитность эта была лишь кажущейся. Заслышав вой снарядов, которые, просвистев над их головами, тяжело плюхнулись в море, впереди по курсу крейсера, все, кто находился на мостике, инстинктивно пригнулись. Все, но только не Капковый мальчик.
      – Крейсер класса «Хиппер», сэр, – определил он, искоса взглянув на адмирала, который медленно выпрямлялся в эту минуту. – Водоизмещение десять тысяч тонн, главный калибр – восемь дюймов, имеет на борту авиацию.
      Тиндалл долгим, подозрительным взглядом посмотрел на серьезное, без тени улыбки, лицо штурмана, но не нашелся, что ответить, чтобы сокрушить этого всезнайку. Башни немецкого крейсера изрыгнули клубы дыма.
      – Тысяча чертей! – воскликнул Тиндалл. – Фрицы времени не теряют. И метко стреляют, будь они прокляты! – прибавил он с восхищением, заметив, что снаряды с шипением упали в кильватерную струю «Улисса», всего в полутораста футах от его кормы. – С двух залпов взяли нас в вилку. А третьим накроют.
      «Улисс» все ещё катился вправо, из задней трубы его валил черный дым. Вэллери выпрямился, схватил бинокль. Над правым шкафутом вражеского крейсера, перед самым мостиком, поднимались густые клубы дыма.
      «Улисс», шедший почти точно на юг, пропал из виду вражеского крейсера. Возле самой кормы его в море упало несколько снарядов, один из них взорвался, вздыбив огромный столб воды.
      Было очевидно, что попадание во вражеский крейсер ничуть не ослабило его огневую мощь: следующий залп упал с недолетом в кабельтов. Теперь немец стрелял вслепую. Додсон, старший инженер-механик, старался вовсю: жирный черный дым стлался над морем плотной, непроницаемой стеной. Вэллери лег на обратный курс, потом, дав полный ход, повернул на ост.
      В течение двух последующих часов – в сумерках, а затем и в темноте – «Улисс» играл в кошки-мышки с крейсером класса «Хиппер». Он то вступал в перестрелку, появляясь на короткое время, чтобы раззадорить врага, то исчезал за дымовой завесой, которая с наступлением ночи стала едва ли нужна. Все это время глазами и ушами «Улисса» был радар, который ни разу его не подвел. Наконец, решив, что конвою уже не грозит опасность, Тиндалл приказал поставить двойную дымовую завесу в виде гигантской буквы «V», и «Улисс» ушел на зюйд-вест, сделав напоследок несколько выстрелов – не столько на прощание, сколько для того, чтобы указать направление своего отхода.
      Полтора часа спустя, описав гигантскую дугу, «Улисс» очутился далеко на севере. Между тем Боуден вместе со своими подчиненными продолжал следить за продвижением немецкого крейсера. Тот продолжал двигаться к осту, затем, находясь почти на предельной дистанции, повернул на зюйд-ост.
      Тиндалл слез со своего кресла, расправляя онемевшие члены, и с удовольствием потянулся.
      – Неплохо поработали мы нынче вечером, командир. Совсем неплохо. Бьюсь об заклад, наш друг всю ночь будет нестись на всех парах на зюйд, потом повернет на ост, рассчитывая к утру догнать конвой.
      Несмотря на усталость, Тиндалл чуть ли не торжествовал.
      – А к тому времени конвой Эф-Ар-77 будет в двухстах милях севернее его… Штурман, вы верно рассчитали курсы сближения с конвоем для всех скоростей до ста узлов включительно?
      – Полагаю, мы смогли бы соединиться с конвоем без особых трудностей, – учтиво ответил Капковый мальчик.
      – Больше всего он меня бесит, – прогудел Тиндалл, – когда изображает из себя пай-мальчика… О Боже милостивый, до чего же я замерз!.. Проклятье! Надеюсь, это не очередной сюрприз?
      Связной, находившийся за пеленгаторным мостиком, снял трубку.
      – Вас, сэр, – произнес он, обращаясь к командиру корабля, – лейтенант медицинской службы.
      – Примите депешу, Крайслер.
      – Прошу прощения, сэр. Лейтенант хочет что-то сообщить вам лично.
      Крайслер протянул телефонную трубку Вэллери. Тот, подавляя раздражение, приложил её к уху.
      – Командир слушает. Да, а в чем дело?.. Что?.. Боже мой! Не может быть!.. Почему меня сразу не известили?.. Понятно. Благодарю вас.
      Вэллери отдал Крайслеру трубку, устало повернулся к Тиндаллу.
      В темноте адмирал скорее угадал, чем увидел, как у него бессильно опустились плечи.
      – Звонил Николлс. – Голос Вэллери был вял, бесцветен. – Пять минут назад лейтенант Итертон застрелился у себя в каюте.
      В четыре часа утра «Улисс» присоединился к конвою. Густо валил снег, но море было спокойно.
      За какие-то шесть часов контр-адмирал превратился в измученного, дряхлого старика. Изможденное лицо его осунулось. Тиндалла мучили угрызения совести, досада на самого себя, граничившая с отчаянием. За эти немногие часы его румяные щеки ввалились и поблекли, кожа стала серой, как пергамент, налитые кровью, усталые глаза запали. Казалось просто невероятным, чтобы в бесстрашном, не знающем уныния, бывалом моряке, стоически переносившем любые тяготы войны, в столь короткий срок могли произойти такие разительные перемены. Факт этот, тревожный сам по себе, оказал страшно деморализующее влияние на матросов. А ведь каков поп, таков и приход. Сравнение это поневоле приходило на ум каждому.
      Любой беспристрастный суд оправдал бы Тиндалла, даже не начав следствия. Ведь он делал то, что, по его мнению, было правильным, то, что сделал бы на его месте любой начальник. Но Тиндалл предстал перед иным судом – беспощадным судом собственной совести. Он не мог забыть, что именно он пренебрег официальным приказом прорываться к Нордкапу, что именно там, где, по словам лордов адмиралтейства, это может произойти, то есть на широте семьдесят градусов, конвой наткнулся на огромное скопище немецких субмарин – самую крупную «волчью стаю» из всех, какие действовали в Арктике в продолжение второй мировой войны.
      «Волчья стая» нанесла удар в свой излюбленный час – на рассвете и с излюбленной позиции – с норд-оста, то есть оказавшись против восхода. Удар был нанесен жестоко, умело и без лишнего риска. Эпоха капитан-лейтенанта Прина и его знаменитых современников – эпоха лихих подводников, эпоха личной находчивости и безграничной отваги давно, видно, миновала, а подводная лодка под командованием Прина, потопленная эсминцем «Вулверин», давно покоилась со всем её экипажем на дне моря.
      Взамен тактики индивидуальных атак немецкие стратеги разработали гораздо более эффективную тактику – тактику нападения одновременно нескольких «волчьих стай», действующих под единым командованием. Эти «стаи» действовали методически, как заведенные, словно руководствуясь определенной программой.