«Улисс» был необыкновенно быстроходным кораблем. С четырьмя винтами, приводимыми в движение четырьмя турбинами Парсонса – две были установлены в носовом, две в кормовом машинном отделении, – он развивал скорость, какой не могли достичь многие другие корабли. Согласно тактическому формуляру, она составляла 33,5 узла. Но на ходовых испытаниях у Аррана, задрав нос и опустив, словно гидроплан, корму, крейсер, дрожа всеми заклепками и вздымая на три метра над кормовой палубой фонтаны воды, прошел мерную милю с неслыханной скоростью – 39,2 узла. А «дед» – инженер-капитан третьего ранга Додсон, многозначительно улыбаясь, заявил, что «Улисс» не проявил и половины своих возможностей. Окажись, дескать, рядом «Абдиэл» или же «Мэнксман», «Улисс» показал бы, на что способен. Но поскольку ни для кого не составляло секрета, что скорость хода этих знаменитых минных заградителей достигала 44 узлов, то обитатели кают-компании вслух называли заявление стармеха хвастовством, хотя в душе не меньше Додсона гордились могучими машинами крейсера.
      Итак, обнаружить противника, вступить в бой, уничтожить. Уничтожение противника – такова главная, конечная задача военного корабля. Взять вражеский корабль или самолет на прицел и уничтожить его. «Улисс» был хорошо оснащен и для этой задачи.
      Он имел четыре двухорудийные башенные установки: две башни на носовой, две на кормовой палубе. Скорострельные пушки калибром 5,25 дюйма могли с одинаковым успехом поражать как надводные, так и воздушные цели. Управление огнем осуществлялось с командно-дальномерных постов: главный находился в носовой части корабля, за мостиком и чуть выше его, а запасной – на корме. Все необходимые параметры – пеленг, скорость ветра, дрейф, расстояние, собственная скорость, скорость хода противника, курсовой угол – поступали в гигантские электронные вычислительные машины, установленные в центральном посту, этом сердце корабля, которое, странное дело, находилось глубоко в утробе «Улисса» – значительно ниже ватерлинии. Там вырабатывались и автоматически подавались на башенные установки лишь две величины – прицел и целик. Разумеется, командиры башен могли вести огонь и самостоятельно.
      В башнях размещались орудия главного калибра. Остальные орудия были зенитными. На корабле имелось несколько многоствольных скорострельных установок калибром 42 миллиметра. Пушки эти были не слишком точны, но создавали достаточно плотную огневую завесу, чтобы отпугнуть любого воздушного противника. Кроме того, в различных частях надстроек были размещены спаренные «эрликоны» – точные, сверхскорострельные пушки. В опытных руках они становились смертоноснейшим оружием.
      Арсенал «Улисса» дополняли глубинные бомбы и торпеды. Глубинных бомб было всего тридцать шесть – сущие пустяки по сравнению с противолодочным вооружением многих корветов и эсминцев. Причем в одной серии можно было .сбросить не более шести бомб. Но каждая из них заключала двести килограммов аматола; прошлой зимой «Улисс» потопил две неприятельские подводные лодки. Из двух трехтрубных аппаратов, установленных на главной палубе за второй трубой, стремительные и грозные, выглядывали торпеды в 21 дюйм диаметром, в каждой – заряд в 337 килограммов тринитротолуола. Но аппараты эти ещё ни разу не использовались.
      Таков был «Улисс». Наивысшее для своего времени достижение человека, апофеоз его стремления – слить воедино научную мысль и звериный инстинкт, чтобы создать совершеннейшее орудие разрушения. Это был великолепный боевой механизм до тех лишь пор, пока находился в руках надежного, сработавшегося экипажа. Корабль – любой корабль – таков, каков его экипаж, ничуть не лучше. А экипаж «Улисса» распадался на глазах: хотя кратер вулкана был заткнут, грозный рокот не умолкал.
 
      Первые признаки новой опасности появились три часа спустя после выхода «Улисса» из гавани. Расчищая фарватер, впереди крейсера шли тральщики. Однако командир корабля не ослаблял бдительности. Именно поэтому и сам Вэллери, и его корабль были до сих пор целы и невредимы. В шесть часов двадцать минут каперанг распорядился поставить параваны – торпедообразные буи, выпускаемые по одному с каждой стороны форштевня на специальных тросах – буйрепах. По законам гидродинамики минрепы – тросы, соединяющие мины с их якорями, – должны отводиться тралами прочь от корпуса корабля, к параванам, где их рассекают специальные резаки, и мины всплывают. Затем их подрывают или расстреливают огнем стрелкового оружия.
      В 09.00 Вэллери приказал убрать параваны. «Улисс» сбавил ход. Первый офицер, капитан-лейтенант Кэррингтон, отправился на полубак проследить за операцией: матросы, лебедчики и унтер-офицеры, в чьем заведовании находились параваны обоих бортов, уже стояли на своих местах.
      Стрелы для подъема параванов, находившиеся позади бортовых ходовых огней, были спешно поставлены в рабочее положение. Установленные на орудийной палубе второй башни трехтонные электролебедки мощным плавным усилием начали натягивать тросы; вскоре из воды показались параваны.
      Тут-то и случилась беда. Виновен в случившемся был матрос первого класса Ферри. На лебедке левого борта оказался неисправным выключатель. В довершение всего лебедчиком был молчаливый, острый на язык Ральстон, тот мог ляпнуть или выкинусь такое, что не приведи Бог. Но виновным в том, что такое случилась именно так, а не иначе, был Карслейк.
      Присутствие младшего лейтенанта Карслейка среди спасательных плотов, где он руководил работами по подъему левого трала, явилось следствием целого ряда ошибок. Первой из них была ошибка его отца, отставного контр-адмирала, который, полагая, что сын одного с ним поля ягода, в 1939 году забрал его из Кембриджа в далеко не юном возрасте (Карслейку-младшему стукнуло уже двадцать шесть) и, в сущности, навязал свое чадо флоту. Вслед за первой последовали другие ошибки: недостаточная принципиальность командира корвета, первого начальника Карслейка (знакомый его отца, он, грешным делом, представил Карслейка к офицерскому званию); недосмотр аттестационной комиссии на «Кинг Альфреде», которая присвоила ему такое звание; наконец, промах старшего офицера «Улисса», назначившего его на эхо-заведование, хотя он и знал о некомпетентности Карслейка и его неумении командовать людьми.
      Лицо Карслейка, точно у сверхпородистой лошади, было длинное, худое и узкое, с бледно-голубыми глазами навыкат и торчащими вперед верхними зубами. Белокурые волосы жидки, брови изогнуты в виде вопросительного знака. Под длинным, острым носом, под стать бровям, изгибалась верхняя губа. Речь его представляла собой пародию на язык, каким говорят нормальные англичане: краткие гласные у него получались, долгими, а долгие – бесконечными, да и с грамматикой он не всегда был в ладах. Он лютой ненавистью ненавидел флот, ненавидел начальство, медлившее с представлением его к очередному званию, ненавидел матросов, которые платили ему той же монетой. Словом, младший лейтенант Карслейк воплощал в себе все самое порочное, что порождала английская система привилегированных частных школ. Тщеславный заносчивый мужлан и недоучка, он стал посмешищем экипажа.
      Он и теперь выставлял себя на посмешище. Забравшись на спасательные плоты, широко расставив ноги для лучшей устойчивости, он кричал, отдавая матросам бессмысленные, ненужные распоряжения. Главный старшина Хартли стонал, но, соблюдая субординацию, вслух не произносил ни слова. Зато матрос I класса Ферри чувствовал себя гораздо раскованней.
      – Глянь на их сиятельство, – обратился он к Ральстону. – Перед командиром так и распинается, землю роет. Он кивнул в сторону Вэллери, стоявшего на мостике метрах в шести от Карслейка. – И, наверно, думает: «До чего здорово это у меня получается!» – Оставь Карслейка в покое. Лучше за шкенгелем следи – посоветовал ему Ральстон. – Да сними ты эти проклятые рукавицы. А не то…
      – Знаю, знаю, – насмешливо перебил его Ферри. – А не то их зацепит тросом, и меня намотает на барабан лебедки, – добавил он, ловко подавая трос. – Ничего, корешок, с кем с кем, – а уж со мной-то этого не произойдет.
      Но он ошибался. Внимательно наблюдавший за раскачивающимся параваном Ральстон вдруг посмотрел на лебедку. Он заметил разорванную прядь на тросе всего в нескольких дюймах её руки Ферри, увидел как острая проволока впилась в рукавицу к потащила её вместе с рукой к вращающемуся барабану. Ферри даже крикнуть не успел.
      Реакция Ральстона была мгновенной. Ножной тормоз находился всего в шести дюймах, но это было слишком далеко. Матрос изо всех сил крутанул реверс, в долю секунды переключив лебедку на «полный назад». И в то мгновение, как раздался крик Ферри, чье предплечье угодило между тросом и барабаном, послышался глухой взрыв, и лебедка, стоимостью в пятьсот фунтов стерлингов, окутанная клубами едкого дыма, в мгновение ока превратилась в груду лома.
      Под тяжестью паравана начал разматываться трос, увлекая за собой Ферри. Трос проходил сквозь блок – киповую планку, находившуюся в шести метрах от лебедки. Если бы Ферри повезло, он потерял бы только руку.
      Ферри оттащило фута на четыре, но тут Ральстон изо всей силы нажал на педаль тормоза. Взвизгнув, барабан застыл как вкопанный, и параван бултыхнулся в море. Оборванный конец троса лениво раскачивался из стороны в сторону.
      Карслейк слез с плота с лицом, перекошенным злобой. Подскочив к Ральстону, он свирепо завопил:
      – Ты, идиот проклятый! Из-за тебя мы потеряли параван. Ты чего тут раскомандовался? Отвечай, черт тебя побери!
      Ральстон сжал губы, но ответил достаточно почтительно:
      – Виноват, сэр. Но иного выхода не было. Рука Ферри…
      – Черт с ней, с рукой! – чуть не верещал от ярости Карслейк. – Я тут главный… я отдаю приказания. Погляди! Ты только погляди!.. – Он показал на обрывок троса. – Твоя работа, Ральстон, идиот несчастный! Параван пропал, понимаешь, пропал!!
      – И в самом деле, – произнес Ральстон, с деланным изумлением посмотрев за борт. Потом, с вызовом взглянув на Карслейка, похлопал по лебедке. – Не забудьте и про это. Лебедка тоже пропала, а она дороже любого паравана.
      – Мне надоела твоя наглость, болван проклятый, – завопил Карслейк. Рот у него дергался, голос дрожал от ярости. – Тебя надо хорошенько проучить, и я тебя, черт возьми, проучу, наглый ублюдок!
      Ральстон густо покраснел. Стиснув кулаки, он шагнул вперед и размахнулся, но сильные руки Хартли схватили его запястье, и юноша тотчас обмяк. Однако дело было сделано. О происшедшем будет доложено командиру.
      Вэллери терпеливо выслушал рапорт разъяренного Карслейка. Правда, спокойствие его было лишь кажущимся. И без того хватает забот, думал он устало. Бесстрастная маска не выражала его настоящих чувств.
      – Это правда, Ральстон? – спросил он невозмутимо, когда Карслейк закончил свою тираду. – Вы действительно отказались выполнять распоряжения лейтенанта и оскорбляли его?
      – Нет, сэр, – в голосе Ральстона прозвучала такая же усталость, какую испытывал и Вэллери. – Неправда.
      Он равнодушно посмотрел на Карслейка, потом вновь повернулся к командиру.
      – Я не отказывался выполнять распоряжений. Их попросту не было. Главному старшине Хартли это известно. – Он кивнул в сторону грузного спокойного мужчины, приведшего их обоих на мостик. – Я никого не оскорблял, сэр. Мне не хотелось бы изображать из себя этакого юриста, но многие могут засвидетельствовать, что младший лейтенант Карслейк сам оскорблял меня, причем не раз. А если я что-то и сказал, – при этих словах он слабо улыбнулся, – то лишь в целях самозащиты.
      – Здесь не место для шутовства, Ральстон, – холодно произнес Вэллери. Юноша ставил его в тупик. Озлобленность, показное спокойствие – это ещё можно понять, но откуда в нем этот юмор?
      – Инцидент произошел у меня на глазах. Ваша сообразительность и находчивость спасли этому матросу руку, а возможно, и жизнь. Так что потеря паравана и поломка лебедки – сущие пустяки.
      Карслейк побледнел, поняв намек командира.
      – За это вам спасибо. Что касается прочего… Завтра утром доложите старшему офицеру, получите взыскание. Вы свободны, Ральстон.
      Сжав губы, Ральстон пристально взглянул на Вэллери, потом резким жестом отдал честь и ушел с мостика.
      – Разрешите обратиться, сэр… – с просительным выражением повернулся к Вэллери Карслейк.
      Но при виде поднятой ладони командира он осекся на полуслове.
      – Не теперь, Карслейк. Поговорим об этом позднее. – Вэллери даже не пытался скрыть свою неприязнь. – Можете быть свободны, лейтенант. Хартли, на минуту.
      Сорокачетырехлетний главный старшина шагнул вперед. Хартли был одним из лучших моряков королевского флота. Мужественный, добрейшей души человек и большая умница, он был предметом восхищения всего личного состава корабля, начиная от салаги-матросика, боготворившего его, и кончая командиром, который его ценил и уважал. Оба они служили вместе с самого начала войны.
      – Ну, главный, выкладывайте все начистоту.
      – Тут все ясно, сэр, – пожал плечами Хартли. – Ральстон оказался молодцом. Младший лейтенант Карслейк потерял голову. Возможно, Ральстон вел себя несколько задиристо, но его вынудили к этому. Хотя он совсем юн, на это профессионал, и он не любит, когда им помыкают любители. – Хартли помолчал, потом, поглядев на небо, прибавил: – Особенно такие, что путаются под ногами.
      Вэллери погасил улыбку.
      – Может, сочтем это за… э… критическое замечание, главный?
      – Пожалуй, что так, сэр, – Хартли кивнул. – То, что случилось, произвело неприятное впечатление на команду. Люди возмущены. Прикажете…
      – Благодарю вас, главный. Постарайтесь, во возможности, успокоить матросов.
      Когда Хартли ушел, Вэллери повернулся к Тиндаллу.
      – Вы слышали, сэр? Еще один признак надвигающейся грозы.
      – Грозы, говорите? Бури, урагана, если угодно, – едко отозвался Тиндалл. – Вам не удалось выяснить, кто находился вчера вечером у моей каюты?
      Накануне, во время ночной вахты, услышав скрежещущий звук, доносившийся из-за двери его салона, Тиндалл решил выяснить, в чем же дело. Но в спешке запнулся и уронил стул, и тотчас в коридоре послышался топот ног. Открыв дверь, адмирал увидел, что коридор пуст. На палубе, под ящиком, где хранились флотские кольты калибра 0,445 дюйма, валялся напильник. Цепочка, пропущенная через предохранительные скобы спусковых крючков, была почти полностью перепилена.
      – Не имею представления, сэр, – пожал плечами Вэллери. Лицо его было озабочено. – Плохо дело, очень плохо.
      Дрожа от пронизывающего насквозь ледяного ветра, Тиндалл криво усмехнулся.
      – Совсем как в пиратских романах, а? Того и гляди, головорезы с пистолетами и кортиками, с черными повязками на глазу, кинутся на капитанский мостик.
      Вэллери решительно покачал головой.
      – Нет, только не это. Вы сами знаете, сэр. Дерзость – может быть, но… не больше. Дело в том, что за углом, у распределительного щита постоянно стоит на часах морской пехотинец. Денно и нощно. Он должен был заметить злоумышленника. Но утверждает, что никого не видел…
      – Вот уже до чего дошло? – присвистнул Тиндалл. – Настал черный день, командир. А что говорит по этому доводу наш лихой капитан морской пехоты?
      – Фостер? Мысль об измене он находит смехотворной. А сам крутит усы, того и гляди, оторвет. Встревожен ужасно. Ивенс, старший сержант, обеспокоен не меньше.
      Дверь отворилась, и по палубе мостика зашаркала подошвами похожая на застигнутого бурей медведя грузная, угрюмая фигура в канадке, непромокаемом плаще и русской ушанке на бобровом меху. Брукс подошел к экрану Кента – стеклянному диску, вращающемуся с большой скоростью, сквозь который можно наблюдать в любую погоду – дождь ли, град, или снег. С полминуты он с несчастным видом разглядывая горизонт. По всему судя, представшая его взору картина удручала его.
      Громко фыркнув, он отвернулся и начал хлопать себя по бокам, пытаясь согреться.
      – Ха! Врач-лекаришка на командном мостике крейсера. Какая непозволительная роскошь! – Он ссутулился и стал казаться ещё более несчастным. – Здесь не место цивилизованному человеку вроде меня. Но вы сами понимаете, господа, меня привел трубный зов долга.
      Тиндалл усмехнулся.
      – Наберитесь терпения, команда? Эти слуги смерти долго раскачиваются, а уж если раскачаются…
      Прервав адмирала на полуслове, Брукс озабоченно произнес:
      – Новые неприятности, командир. Не хотел сообщать по телефону. Не знаю еще, насколько дело серьезно.
      – Неприятности? – Вэллери внезапно умолк, чтобы откашляться в платок. – Прошу прощения. Говорите, неприятности? А чего ещё можно ожидать? У нас у самих только что была крупная неприятность.
      – Вы об этом самонадеянном молодом кретине Карслейке? Мне уже все известно. У меня повсюду шпионы. Этот олух смертельно опасен… Теперь послушайте, что я скажу.
      Мой юный коллега Николлс вчера допоздна засиделся в санчасти. Карточками туберкулезников занимался. Сидел там часа два или три. Свет в лазарете был выключен, и больные не то не знали о его присутствии, не то забыли. И он услышал, как кочегар Райли – кстати, до чего же опасен этот Райли – да и другие заявили, что, как только их выпишут, они запрутся в кочегарке и устроят сидячую забастовку. Сидячая забастовка в кочегарке – это что-то невероятное! Во всяком случае, Николлс пропустил это мимо ушей. Словно бы ничего не слышал.
      – То есть как? – Голос Вэллери был резок, гневен. – Николлс промолчал, не доложил мне? Вы говорите, это случилось вчера вечером? Почему же мне тотчас не доложили? Вызовите Николлса, и немедленно. Хотя нет, не надо. Я сам его вызову. – Он протянул руку к телефонной трубке.
      – Не стоит, сэр, – положил ладонь на руку командира Брукс. – Николлс толковый мальчик, очень толковый. Он не подал виду, что слышал их разговор, иначе бы матросы решили, что он доложит об их намерениях. Тогда бы вам пришлось принимать соответствующие меры. А ведь открытое столкновение с экипажем вам совершенно ни к чему. Сами сказали вечером в кают-компании.
      – Верно, я так говорил, – нерешительно произнес Вэллери. – Но тут совсем другое дело, док. Смутьяны всю команду могут подбить к мятежу…
      – Я уже вам объяснил, сэр, – вполголоса возразил Брукс. – Джонни Николлс очень смышленый юноша. Он огромными красными буквами вывел на дверях лазарета: «Не подходить. Карантин по скарлатине». При виде этой надписи я со смеху помираю. И, знаете, помогает. Все шарахаются от лазарета, как от чумы.
      Связаться со своими дружками из кочегарского кубрика – для Ралли дело безнадежное.
      Тиндалл громко засмеялся, даже Вэллери слабо улыбнулся.
      – Толково придумано, док. И все-таки следовало уведомить меня ещё вчера.
      – Зачем же беспокоить командира по всякому пустяку, да ещё глубокой ночью? – с грубоватой фамильярностью ответил Брукс. – У вас и так забот полон рот. Нельзя допустить, чтобы вы лишний раз кровь себе портили. Вы согласны, адмирал?
      – Согласен, о Сократ, – важно кивнул Тиндалл. – Довольно витиеватый способ пожелать командиру корабля спокойной ночи. Но я к вам присоединяюсь.
      – Ну, у меня все, господа, – Брукс приветливо улыбнулся. – Надеюсь, на военно-полевом суде встретимся. – Он лукаво поглядел через плечо; снег валил все гуще. – Чудно было бы попасть на Средиземное, а, господа? – Вздохнув, Брукс непринужденно продолжал с заметным ирландским акцентом: – Мальта весной. Взморье в Слиеме. На заднем плане – белые домики. Сто лет назад мы там устраивали пикники. Легкий ветерок, причем теплый, голубчики вы мои. Синее небо, бутылочка кьянти под полосатым тентом…
      – Прочь! – взревел Тиндалл. – Прочь с мостика, Брукс, а не то…
      – Уже исчез, – произнес Брукс. – Сидячая забастовка в кочегарке. Надо же придумать! Ха! И оглянуться не успеешь, как эти суфражистки в штанах бросятся приковывать себя к поручням!
      Дверь тяжело захлопнулась за ним.
      – Похоже, вы были правы насчет бури, сэр, – с озабоченным лицом повернулся к адмиралу Вэллери. Тиндалл невозмутимо произнес:
      – Возможно. Беда в том, что людям сейчас нечем заняться. Вот им в голову и лезет всякая ерунда. Они ругаются и злятся на все и вся. Позднее все встанет на свои места.
      – Хотите сказать, когда у нас будет… э… больше работы?
      – Ага. Когда дерешься за свою жизнь, за жизнь корабля… на заговоры и размышления о несправедливости судьбы не остается времени. Закон самосохранения – все-таки основной закон природы… Хотите вечером обратиться к экипажу по громкоговорящей связи, Командир?
      – Да, обычное сообщение. Во время первой полувахты, после объявления вечерней боевой тревоги. – Вэллери улыбнулся. – Тогда наверняка все услышат.
      – Хорошо. Пусть узнают, почем фунт лиха. Пусть обмозгуют, что и как. Судя по намекам Винсента Старра, у нас будет о чем подумать во время нынешнего похода. Это займет команду.
      Вэллери засмеялся. Его худое аскетическое лицо преобразилось. По-видимому, ему действительно было весело.
      Тиндалл вопросительно поднял брови. Вэллери улыбнулся в ответ.
      – Забавная мысль пришла в голову, сэр. Как бы выразился Спенсер Фэггот, положение пиковое… Дела наши из рук вон плохи, раз дошло до того, что лишь противник может нас выручить.

Глава 3
ПОНЕДЕЛЬНИК пополудни