Глава 6

Проснувшись под петушиный хор с первыми лучами солнца, Мэтью поспешно натянул бриджи и пошел через коридор взглянуть на магистрата.

Вудворд все еще спал на животе, дыша хрипло, но ровно. Волдыри выгладились в уродливые черные синяки, окруженные пятнистой кожей. Под кожей протянулись красные нити, свидетельствуя о давлении, которое вытерпело тело магистрата. Мэтью подумал, что эта процедура с жаркими банками более подходит камере пыток, чем больничной палате. Он опустил Вудворду рубашку, обмакнул кусок тряпки в миску с водой, стоявшей на комоде, и стал стирать зеленые корки, собравшиеся вокруг ноздрей магистрата. На распухшем лице Вудворда выступила испарина, от него разило жаром, как от раздутого мехами горна.

— Какой... — начал шепотом Вудворд, и веки его затрепетали. — Какой сегодня день?

— Четверг, сэр.

— Я должен... должен встать и... пойти. Поможешь мне?

— Мне кажется, вам сейчас не стоит вставать, сэр. Может быть, позже.

— Чушь. Я... я пропущу заседание суда... если не встану. — У Мэтью будто острый кинжал шевельнулся в груди. — Они... они и так... думают, что я... манкирую обязанностями. Они... они думают... что мне кружка... дороже судейского молотка. Ага, я видел вчера Менденхолла. Павлина этого. Он смеялся надо мной... рукой прикрываясь. Какой сегодня день, ты сказал?

— Четверг, — тихо ответил Мэтью.

— У меня... сегодня... дело о краже. Где мои сапоги?

— Сэр... — начат Мэтью. — Я боюсь... что сегодня суд отложен.

Вудворд помолчал. Потом переспросил:

— Отложен?

— Да, сэр. Из-за очень плохой погоды.

За окном в деревьях вокруг источника пели птицы.

— А-а, из-за погоды, — прошептал Вудворд. Глаза он так до конца и не открыл: веки распухли от лихорадки. — Тогда я не буду сегодня выходить, — сообщил он. — Разведу огонь... выпью горячего рому...

— Да, сэр, это будет лучше всего.

Вудворд сказал что-то совершенно неразборчивое, словно уже не управлял собственной речью, но потом произнес достаточно отчетливо, чтобы Мэтью его понял:

— Спина. Больно.

— Это скоро пройдет. Вам нужно лечь и отдохнуть.

— Бутылка, — сказал Вудворд, снова уплывая в забытье. — Ты мне... не принесешь бутылку?

— Да, сэр, сейчас.

Это была небольшая, но полезная ложь. Веки магистрата перестали бороться с силой тяжести, и он лежал тихо. Звук его дыхания стал привычным сипением, как будто дверь медленно поворачивается на ржавых петлях.

Мэтью закончил осторожную прочистку ноздрей Вудворда. В коридоре, выйдя из комнаты, он чуть не покачнулся под тяжестью, вдруг упавшей ему на плечи. И в то же время кинжал, который ворочался внутри, будто стал пробиваться к сердцу. Мэтью так и остановился, чуть не дойдя до своей двери, прижимая руку ко рту и сдерживая слезы, переполнявшие глаза.

Его трясло. Он хотел перестать дрожать — и не мог. На него навалилось ощущение полного бессилия, ощущение листа, сорванного с ветки яростным ветром и летящего среди молний и дождя.

Он понял, что каждый день — каждый час — приближает магистрата к смерти. Уже не осталось вопроса, умрет ли магистрат, остался лишь один вопрос — когда. Мэтью не сомневался, что лечения банками и ланцетом недостаточно, а сомневался он, что доктор Шилдс вообще способен излечить человека, больного хотя бы вполовину так серьезно, как магистрат. Если бы Вудворда можно было доставить в Чарльз-Таун, к городским врачам и полностью оборудованным больницам с хорошим запасом лекарств, еще мог оставаться шанс, пусть и ничтожный, что его вылечат от этого страшного недуга.

Но Мэтью знал, что никто не согласится везти Вудворда всю долгую дорогу до Чарльз-Тауна, тем более что это означало бы выразить недоверие к способностям собственного местного доктора. Если бы он сам смог доставить Вудворда, то потерял бы не меньше двух драгоценных дней для расследования, и тогда, когда он вернулся бы, от Рэйчел бы осталось только пятно на обугленном столбе. Да, Вудворд не отец ему, но этот человек заменил ему отца, насколько такое вообще возможно, спас из приюта и поставил на путь. Так разве не должен он магистрату хоть что-то?

Он мог бы убедить Уинстона отвезти Вудворда в Чарльз-Таун под угрозой достать на свет божий изобличающее ведро, но можно ли такому коварному псу доверить жизнь человека? С тем же успехом Уинстон может бросить больного на съедение зверям и не вернуться.

Нет, не Уинстон. Но... не возьмется ли за эту работу Николас Пейн?

Это была всего лишь искра, но из нее можно было раздуть огонь. Мэтью собрался с силами, вытер глаза и пошел к себе. Он побрился, почистил зубы и окончательно оделся. Внизу он увидел завтракающего Бидвелла в светло-зеленом костюме, хвост парика был заплетен изумрудной лентой.

— Садись, садись! — предложил Бидвелл, пребывая в радостном настроении, поскольку день обещался такой же теплый и солнечный, как вчера. — Садись завтракать, только умоляю, дай нам отдохнуть от твоих теорий.

— У меня нет времени завтракать, — сказал Мэтью. — Я иду к...

— Да есть время, есть! Садись и съешь хотя бы кровяную колбаску! — Бидвелл указал на блюдо с колбасами, но их цвет так напоминал черноту волдырей на спине магистрата, что Мэтью не проглотил бы такую, даже если бы ему ее всадили в рот из пистолета. — Или вот маринованную дыньку!

— Нет, спасибо. Я иду к мистеру Пейну. Вы мне не скажете, где он живет?

— К Николасу? Зачем?

Бидвелл насадил ломоть маринованной дыни на нож и отправил в рот.

— Хочу с ним обсудить одно дело.

— Какое дело? — Тон Бидвелла стал подозрительным. — Любое дело с ним означает дело со мной.

— Ну ладно! — Раздражение Мэтью достигло пика. — Я хочу попросить его отвезти магистрата в Чарльз-Таун! И там поместить в настоящую больницу!

Бидвелл разрезал кровяную колбаску пополам и принялся задумчиво жевать одну половину.

— Ты не доверяешь методам лечения доктора Шилдса? Так тебя следует понимать?

— Именно так.

— Так я тебе скажу, — Бидвелл наставил нож на Мэтью, — что Бен — доктор не хуже, чем все эти шарлатаны в Чарльз-Тауне. — Он нахмурился, понимая, что сказал не совсем то, что хотел. — То есть он умелый практикующий врач. Без его лечения, смею тебя заверить, магистрата уже несколько дней как не было бы на свете!

— Вот несколько дней меня и волнуют. У магистрата никакого улучшения. Только сейчас он бредил!

Бидвелл воткнул нож в оставшуюся половину колбаски и сунул этот сальный черный предмет себе в рот.

— Тогда тебе, разумеется, следует поторопиться, — сказал он, прожевывая кусок. — Только не к Николасу, а к ведьме.

— Это еще зачем?

— Разве не очевидно? Только день прошел после вынесения приговора, и магистрат уже на пороге смерти! Твоя юбка наложила на него заклятие, мальчик!

— Чушь! — возразил Мэтью. — Состояние магистрата ухудшилось от всех этих чрезмерных кровопусканий! А еще потому, что от него требовали сидеть в холодной тюрьме часами, когда ему полагалось лежать в постели!

— Ха! Так теперь в его болезни виноват я? Ты готов обвинять всех, кроме той, кого надо на самом деле! К тому же... если бы ты не совал нос в дела Сета Хейзелтона, ведьму можно было бы судить в доме собраний — где есть очень теплый камин, могу добавить. Так что если хочешь искать виноватого, посмотри в зеркало!

— Единственное, чего я хочу, — найти дом Николаса Пейна, — сказал Мэтью с горящим лицом и стиснув зубы. — У меня нет желания с вами спорить — это все равно что перекрикивать осла. Вы мне скажете, где его дом, или нет?

Бидвелл тщательно перемешивал омлет у себя на тарелке.

— Я — работодатель Николаса, и я указываю ему, куда идти и что делать. Николас не поедет в Чарльз-Таун. Он нужен здесь, чтобы помочь с приготовлениями.

— Бог мой! — заорал Мэтью с такой силой, что Бидвелл вздрогнул в кресле. — Вы отказываете магистрату в шансе на спасение жизни?!

— Умерь свой пыл, — предупредил Бидвелл. Из кухни высунулась на крик служанка и тут же спряталась. — Ты не будешь на меня кричать в моем собственном доме. Если же ты хочешь как следует поорать стенам тюрьмы, я тебе это могу устроить.

— Айзеку нужно лучшее лечение, чем то, что он получает, — настаивал Мэтью. — Его надо как можно скорее отвезти в Чарльз-Таун. Прямо сейчас, если возможно.

— А я тебе говорю, что ты ошибаешься. Еще я тебе скажу, что дорога до Чарльз-Тауна может доконать эту бедную развалину. Но... если ты так уперся, то погрузи его сам в фургон и вези. Я даже тебе одолжу фургон и пару лошадей, если дашь расписку.

Мэтью слушал, не поднимая глаз. Сейчас он сделал глубокий вдох сквозь стиснутые зубы, лицо его покрылось красными пятнами, и он решительно зашагал к концу стола. Что-то в этой походке или поведении предупредило Бидвелла об опасности, потому что он попытался оттолкнуть кресло и подняться, — но Мэтью уже был рядом и одним взмахом руки отправил на пол все блюда со страшным грохотом.

Бидвелл пытался встать, тряся брюхом, лицо его потемнело от ярости, но Мэтью схватил его за плечо, всей своей тяжестью вдавил в кресло и приблизил лицо почти вплотную.

— Человек, которого вы зовете развалиной, — заговорил Мэтью едва ли громче зловещего шепота, — сослужил вам службу от всей души и сердца. — Глаза Мэтью горели таким огнем, который грозил спалить Бидвелла дотла, и хозяин Фаунт-Рояла застыл будто завороженный. — Человек, которого вы зовете развалиной, сейчас лежит на смертном одре, потому что послужил вам так усердно. А вы, сэр, со всем вашим богатством, изящной одеждой и роскошью, недостойны сапоги магистрата лизать вашим говенным языком!

Бидвелл вдруг расхохотался, и Мэтью отпрянул.

— И это самое страшное оскорбление, которое ты смог придумать? — Бидвелл поднял брови. — Пацан, ты всего лишь любитель! А кстати о сапогах: я тебе напомню, что это сапоги не магистрата. Каждый предмет вашей одежды дан мною. Вы сюда пришли почти голые, оба. Так что не забудь: это я тебя одел, накормил и дал тебе кров, а ты бросаешь мне в лицо оскорбления? — Тут он краем глаза заметил присутствие миссис Неттльз и повернулся к ней: — Все в порядке, миссис Неттльз. Просто наш юный гость решил поднять хвост...

Его прервал грохот распахнувшейся входной двери.

— Это еще что за черт? — спросил Бидвелл, отбросил руку Мэтью и поднялся на ноги.

В столовую влетел Эдуард Уинстон. Но это был не тот Уинстон, которого Мэтью знал. Он дышал тяжело, как после бега, и лицо его осунулось и побелело, словно после жуткого потрясения.

— В чем дело? — спросил Бидвелл. — У вас вид, как будто...

— Николас! — ответил Уинстон и поднес руку колбу, будто стараясь удержаться от обморока.

— Что там с ним? Да говорите толком!

— Николас... мертвый, — ответил Уинстон и зашевелил губами, будто вылепливая слова. — Его убили.

Бидвелл покачнулся, как от удара. Но тут же выпрямился и взял дело в свои руки.

— Никому ни слова! — предупредил он миссис Неттльз. — Ни одному слуге, никому вообще! Вы меня слышите?

— Да, сэр, слышу. — Она была ошеломлена не меньше своего хозяина.

— Где он? — спросил Бидвелл Уинстона. — В смысле, где его тело?

— У него в доме. Я только что оттуда.

— Вы абсолютно уверены?

Уинстон усмехнулся криво и болезненно:

— Пойдите сами посмотрите. Обещаю вам, что вы не скоро это забудете.

— Пойдемте. Клерк, ты тоже с нами. Запомните, миссис Неттльз: ни слова ни единой живой душе!

Шагая под утренним солнцем, Бидвелл сумел умерить прыть до шага, даже коротковатого для мужчины его роста. Кто-то с ним здоровался, и Бидвеллу хватило самообладания отвечать как можно более беспечным голосом. Только когда какой-то фермер попытался остановить его и поговорить о грядущей казни, Бидвелл клацнул зубами, как собака на надоедливую блоху. Потом Бидвелл, Уинстон и Мэтью дошли до выбеленного дома Николаса Пейна, расположившегося в четырех домах к северу по улице Гармонии от развалившегося свинарника Уинстона.

Ставни в доме были закрыты. Уинстон, приближаясь к двери, шагал все медленнее и наконец остановился совсем.

— Давайте вперед! — бросил ему Бидвелл. — Что это с вами?

— Я... я лучше здесь постою.

— Идите, я сказал!

— Нет! — с вызовом ответил Уинстон. — Клянусь Богом, я больше туда не войду!

Бидвелл застыл, разинув рот, как громом пораженный таким проявлением непочтительности. Мэтью обошел их обоих, поднял щеколду и толкнул дверь. Уинстон отвернулся и отступил на несколько шагов.

Первым впечатлением Мэтью была омерзительная вонь крови. Второе — жужжание деловитых мух. А третье — тело в косых лучах желтеющего солнца, бивших через щели в ставнях.

Четвертое — поднявшийся в горле ком. Если бы он сегодня что-нибудь съел на завтрак, то тут же изверг бы.

— Боже мой! — тихо сказал Бидвелл у него за спиной. Потом картинка на него подействовала. Хозяин Фаунт-Рояла бросился за дом, чтобы выблевать кровяную колбасу и маринованную дыню там, где его не увидят прохожие.

Мэтью переступил порог и затворил дверь, чтобы скрыть это зрелище от улицы. Потом прислонился к двери спиной, глядя на отражение утреннего солнца в огромной луже крови, окружившей стул Пейна. Казалось, что в самом деле каждая капля крови вытекла из его жил на пол, и труп имел бледно-восковой цвет. Видно было, что Пейн закреплен на стуле веревками: руки скручены за спинкой, ноги привязаны к ножкам стула. Башмаков и чулок на нем не было, лодыжки и ступни исполосованы так, чтобы перерезать артерии. Точно так же были исполосованы руки с внутренней стороны от локтей и выше. Чуть подвинувшись, Мэтью увидел глубокие разрезы, идущие от локтей к запястьям. Он подошел ближе, осторожно, чтобы не вступить в алое море свернувшейся крови.

Голова Пейна запрокинулась назад. Во рту торчала желтая тряпка — возможно, пара чулок. Глаза, к счастью, были закрыты. Вокруг шеи — петля. На лбу справа яркий черный кровоподтек, кровь из обеих ноздрей залила белую рубашку. С дюжину мух копошилось в разрезах тела и пировали у ног. Дверь открылась — Бидвелл решился войти. Он прижимал платок ко рту, лицо его блестело бисеринами пота. Быстро закрыв за собой дверь, он тупо уставился на изуродованный труп.

— Смотрите, чтобы вас опять не стошнило, — предупредил Мэтью. — А то меня стошнит тоже, а это не добавит здесь аккуратности.

— Я уже ничего, — прохрипел Бидвелл. — Я... Боже мой, Господи Иисусе... кто бы мог совершить подобное убийство?

— Что для одного убийство, для другого — казнь. Вот это мы здесь и имеем. Видите петлю висельника?

— Да. — Бидвелл быстро отвел глаза. — Он... он истек кровью?

— Да, похоже, что ему вскрыли артерии. — Мэтью обошел тело настолько близко, насколько позволяла лужа вязкой крови. Возле макушки Пейна он увидел красный ком крови и тканей. — Тот, кто его убил, сперва оглушил его тупым предметом, — сказал Мэтью. — Ударили его сзади и сверху. Я думаю, иначе быть не могло, потому что Пейн был серьезным противником.

— Это дело рук самого Дьявола! — сказал Бидвелл, таращась остекленелыми глазами. — Только сам Сатана мог такое сделать!

— Если так, то у Сатаны большая клиническая практика в смысле анатомии кровеносных сосудов. Обратите внимание, что горло у Пейна не перерезано, как было, насколько я понимаю, у преподобного Гроува и Дэниела Ховарта. Тот, кто убил Пейна, хотел, чтобы он истек кровью медленно и мучительно. Я полагаю, что во время этой процедуры к Пейну могло вернуться сознание, и тогда он получил удар уже по лбу. Если бы он и после этого смог прийти в себя, то у него уже не было бы сил отбиваться.

— Ой... желудок, — простонал Бидвелл. — Боже милостивый... меня сейчас опять стошнит.

— Тогда выйдите, — посоветовал Мэтью, но Бидвелл опустил голову и постарался совладать с приливом.

Мэтью оглядел комнату, в которой не обнаружилось иных следов беспорядка, и остановил внимание на письменном столе. Возле него не было стула, и, наверное, именно на этом стуле умер Пейн. На промокательной бумаге стола лежал лист с несколькими написанными строчками. Чернильница стояла открытой, перо лежало на полу. Оплывший огарок в подсвечнике указывал источник света. Мэтью заметил пятна и мазки крови между столом и теперешним положением стула. Подойдя к столу, он прочел написанное.

— "Я, Николас Пейн, — произнес он вслух, — находясь в здравом уме и твердой памяти, по своей собственной свободной воле сего дня мая восемнадцатого числа, года тысяча шестьсот девяносто девятого от Рождества Христова, признаюсь в убийстве..."

На этом запись обрывалась чернильной кляксой.

— Написано сразу после полуночи, — сказал Мэтью. — Или чуть позже, потому что Пейн поставил сегодняшнюю дату.

Тут еще некоторые предметы в комнате привлекли его внимание: на тюфяке лежанки стоял открытый чемодан, наполовину набитый вещами.

— Думаю, он собирался покинуть Фаунт-Роял.

Бидвелл смотрел на труп, завороженный ужасом.

— Что... что это за убийство, в котором он сознается?

— Полагаю, достаточно давнее. У Пейна были грехи в прошлом. Кажется, один из них нашел его.

Мэтью подошел к кровати — осмотреть содержимое чемодана. Вещи туда бросали в беспорядке — признак намерения уехать немедленно.

— И вы не думаете, что здесь может быть замешан Дьявол? Или ведьма?

— Не думаю. Преподобного и Дэниела Ховарта, насколько я понимаю по описанию, убивали быстро. А здесь старались, чтобы смерть была медленной. Кроме того, отметьте, что нет следов когтей, как при тех убийствах. Эти раны нанесены очень острым лезвием и рукой одновременно и мстительной, и... скажем так... опытной в искусстве нанесения разрезов.

— Боже мой... что же нам делать? — Бидвелл поднес ко лбу дрожащую руку, парик съехал по лысине набекрень. — Если горожане узнают... узнают, что среди нас еще один убийца... к вечеру в Фаунт-Рояле не останется ни единой живой души!

— Это, — подтвердил Мэтью, — чистая правда. Если объявить об этом преступлении — ничего хорошего не будет. Поэтому скройте его.

— То есть как? Спрятать труп?

— Не сомневаюсь, что детали лучше предоставить вам. Но — да, я действительно предлагаю завернуть труп в простыню и избавиться от него как-нибудь позже. Чем позже, однако, тем... неприятнее будет эта работа.

— Но мы же не можем просто сделать вид, будто Пейн уехал из Фаунт-Рояла! У него здесь друзья! И в любом случае он заслуживает христианского погребения!

Мэтью устремил на Бидвелла пронизывающий взгляд.

— Это ваш выбор, сэр. И ответственность тоже ваша. В конце концов, вы его работодатель, и вы решаете, когда и куда он ездит. — Он снова обошел тело и направился к двери, которую подпирал Бидвелл. — Разрешите пройти?

— Куда вы? — Панический страх вспыхнул в глазах Бидвелла. — Вы не можете уйти сейчас!

— Отчего же, могу. И не беспокойтесь, что я кому-нибудь расскажу, потому что я клянусь никому не говорить ни слова.

Кроме одного человека, мог бы добавить он. Того, с кем он сейчас собирался встретиться.

— Пожалуйста... мне нужна ваша помощь.

— Если вы имеете в виду пару рук, чтобы снять постель, завернуть Пейна в простыню и отмыть пол золой и дегтярным мылом... то я вынужден отказать в вашей уважаемой просьбе. Уинстон мог бы вам помочь, но сомневаюсь, чтобы любыми посулами или угрозами его можно заставить еще раз переступить этот порог. — Мэтью напряженно улыбнулся. — Поэтому... обращаясь к человеку, который так не переносит неудач... я искренне надеюсь, что вы справитесь с представшими перед вами трудностями.

Мэтью уже боялся, что придется физически отпихивать Бидвелла от двери, что было бы задачей для Геркулеса, но хозяин Фаунт-Рояла все-таки отступил в сторону.

Уже когда Мэтью открывал дверь, Бидвелл сказал жалобно:

— Так вы говорите... золой и дегтярным мылом?

— И еще немного песка неплохо будет, — посоветовал Мэтью. — Ведь так отмывают от крови палубу кораблей?

Бидвелл ничего не сказал — он продолжал смотреть на труп, прижимая платок ко рту.

Мэтью вышел — никогда в жизни воздух не казался ему столь свежим. Он закрыл за собой дверь. Желудок все еще сводило судорогой, по ложбинке спины, кажется, сбегал холодный пот. Мэтью подошел к Уинстону, стоявшему в тени дуба неподалеку.

— Как вы его нашли? — спросил он.

Уинстон все еще был не в себе, но краска стала возвращаться на лицо.

— Я... собирался... попросить Николаса сопроводить меня в Чарльз-Таун. Под предлогом переговоров о поставке припасов.

— После чего вы собирались сюда уже не вернуться.

— Да. Я хотел покинуть Николаса, отправляясь к Данфорту. А потом... я бы просто пропал в Чарльз-Тауне.

— Что ж, наполовину ваш план увенчался успехом. Вы действительно пропали. Всего хорошего.

Он повернулся и пошел прочь по улице Гармонии в ту сторону, откуда пришел, потому что по дороге заметил лазарет.

Вскоре Мэтью стоял перед дверью и дергал шнурок звонка. На первый звонок ответа не последовало, как и на пятый. Мэтью попробовал толкнуть дверь, убедился, что она не заперта изнутри, и вошел в царство доктора.

В прихожей висела золоченая клетка с парой канареек, и обе они радостно пели лучам солнца, пробивающимся через белые ставни. Мэтью увидел еще одну дверь и постучал, но ответа снова не последовало. Открыв ее, он оказался в коридоре. Впереди находились три комнаты, и дверь в первую из них была отворена. В ней были парикмахерское кресло и кожаный ремень для правки бритв, во второй стояли три кровати, аккуратно застеленные и не занятые. Мэтью пошел дальше, к третьей двери, и снова постучал.

Не получив ответа, он толкнул дверь и оказался в химическом кабинете доктора, судя по всем этим таинственным бутылкам и колбам. В комнате имелось единственное окно, закрытое ставнями, через которые пробивались лучи яркого солнца, хотя и прорезанные клубами синеватого дыма.

Бенджамин Шилдс сидел в кресле у стены, держа в правой руке что-то вроде зажима, от которого поднималась тонкая струйка дыма. Мэтью определил запах этого дыма как сочетание горелого арахиса и тлеющей веревки.

Лицо доктора оставалось в тени, хотя полосы загрязненного света ложились на правое плечо и рукав светло-коричневого костюма. Очки его лежали на стопке из двух книг в кожаном переплете на столе справа. Доктор сидел, закинув ногу на ногу, в самой непринужденной позе.

Мэтью молчал. Он смотрел, как доктор поднял дымящийся предмет — что-то вроде крученой табачной палочки — к губам и сделал долгую, глубокую затяжку.

— Пейна нашли, — сказал Мэтью.

Так же медленно, как втягивал, доктор выпустил изо рта дым, поплывший колеблющимся облаком через косые лучи солнца.

— Я думал, ваше кредо — спасать жизнь, а не отнимать, — продолжал Мэтью.

И снова Шилдс затянулся от своей палочки, подержал дым во рту и медленно выпустил.

Мэтью оглядел сосуды докторского ремесла, стеклянные бутыли, колбы, флаконы.

— Сэр, — сказал он, — вы прозрачны, как эти предметы. Как вы могли совершить подобное зверство?

И опять никакого ответа.

Мэтью будто вошел в логово тигра, и этот тигр сейчас играл с ним, как кошка с мышью, перед тем как оскалить клыки, выпустить когти и прыгнуть. Он постарался твердо запомнить, где у него за спиной дверь. Свирепость, с которой убили Пейна, была неопровержимой, следовательно, таковой же была способность к жестоким поступкам человека, сидящего не далее десяти футов от Мэтью.

— Хотите расскажу возможный вариант? — предложил Мэтью и заговорил дальше, поскольку доктор снова промолчал. — Пейн нанес какую-то страшную обиду вам — или вашим родным — сколько-то лет назад. Он убил члена вашей семьи? Сына или дочь?

Пауза не вызвала реакции, если не считать очередного клуба дыма.

— Очевидно, так, — продолжал Мэтью. — Кажется, огнестрельным оружием. Но Пейн был ранен первым, отчего я склонен полагать, что жертва была мужского пола. Пейну пришлось, очевидно, искать врача для лечения своей раны. Так вы его и выследили? Вы искали врача, который его лечил, и оттуда пошли по следу Пейна? И сколько времени это заняло? Месяцы? Годы? — Мэтью кивнул сам себе. — Да, подозреваю, что годы. Многие годы гноящейся в душе ненависти. Иначе не хватило бы времени, чтобы человек, посвятивший себя исцелению, так полно поддался бы жажде уничтожения.

Шилдс изучал горящий кончик своей табачной палочки.

— Вы знали обстоятельства смерти жены Пейна, — сказал Мэтью. — Но Пейн, желая оставить прошлое позади, никому в Фаунт-Рояле не говорил, что вообще был женат. Очевидно, он был поражен, узнав, что вам известна его история... а будучи человеком сообразительным, Пейн понял, и почему вы ее знаете. Поэтому вы пришли к нему около полуночи, я не ошибаюсь? Веревки и лезвия были у вас с собой в саквояже, но его вы оставили, наверное, снаружи. Вы, я думаю, предложили, чтобы в уплату за ваше молчание Пейн написал признание и немедленно уехал из Фаунт-Рояла?