– Неужели ты думаешь, что Сульпиций позволит сделать это? – спросил Сулла.
      – Ох, я надеюсь, что мне когда-нибудь представится возможность встретить Сульпиция темной ночкой! – свирепо вздохнул Катул Цезарь. – Как он осмелился поступить так именно тогда, когда у нас нет даже фонда для ведения войны, которую мы обязаны выиграть!
      – Это потому, что Публий Сульпиций умен и умеет предавать, – пояснил Сулла, – и я подозреваю, что Гай Марий поддерживает его во всем.
      – Тогда они и заплатят, – заявил Катул Цезарь.
      – Будь спокоен, Квинт Лутаций, и уж они-то смогут тебе заплатить, – зловеще молвил Сулла, – они все еще боятся нас. И не зря.
 
      Между одним собранием, на котором закон только обсуждался, и другим, на котором его следовало проголосовать, должно было пройти семнадцать дней. Публий Сульпиций Руф продолжал проводить свои заседания, дни летели и близилось время ратификации закона.
      За день до голосования первой пары законов Сульпиция, молодой Квинт Помпей Руф и его друзья, тоже сыновья сенаторов и всадников, приняли решение помешать Сульпицию единственным доступным для них способом – силой. Не предупредив своих отцов или магистратов, молодой Помпей Руф с товарищами собрали свыше тысячи человек самого различного возраста – от семнадцати до тридцати лет. Все они имели собственные доспехи и вооружение, поскольку еще недавно сражались против италиков. И в тот момент, когда Сульпиций руководил собранием, прилагая последние усилия для составления законопроекта первой пары своих законов, тысяча тяжеловооруженных молодых людей – представителей первого класса – ворвалась на римский форум и немедленно атаковали слушателей Сульпиция.
      Это вторжение застало Суллу врасплох, и через мгновение – и он и Квинт Помпей Руф, наблюдавшие за Сульпицием с вершины сенатской лестницы, оказались окружены другими старшими сенаторами; еще через мгновение вся нижняя часть форума превратилась в поле битвы. Сулла видел юного Помпея Руфа, производящего опустошение своим мечом, а позади он слышал его отца, что-то кричащего в гневе; повернувшись, Сулла вынужден был с силой схватить Квинта Помпея Руфа за руки, чтобы тот не мог двигаться.
      – Оставь, Квинт Помпей, ты ничего не сможешь сделать, – отрывисто проговорил Сулла, – теперь тебе не удастся помочь ему.
      К несчастью, толпа была столь велика, что простиралась далеко за места, занимаемые членами комиции. Не будучи опытным полководцем, молодой Помпей Руф ухитрился рассеять своих людей раньше, чем ему удалось собрать их клином. После чего он был вынужден пробиваться через самую середину толпы, в то время как охрана Сульпиция успела соединиться. Отчаянно сражаясь, молодой Помпей Руф проложил себе дорогу по краю мест, занимаемых комицией, и достиг трибуны. Намереваясь добраться до Сульпиция и пробираясь к возвышению трибуны, молодой Помпей Руф не заметил могучих гладиаторов, спешивших к тому на подмогу. Меч у него вырвали, а самого бросили с трибуны и забили до смерти.
      Сулла услышал стон отца раньше, чем увидел, как несколько сенаторов уводят его прочь. Он понял, что стража, только что одержавшая победу над рядами молодой элиты, теперь бросится на ступени сената. Точно эльф, он проскользнул через толпу мечущихся в панике сенаторов, и спрыгнул с края подиума вниз, потеряв при этом свою тогу курульного магистрата. Ловким движением рук он сдернул хламиду с какого-то грека, увлеченного побоищем, обмотал ее вокруг своей, такой предательски заметной головы, а затем и сам притворился греком, пытающимся выбраться из свалки. Сулла нырнул в колоннаду базилики Порция, где проворные купцы пытались разобрать свои прилавки. Толпа рассеивалась, и сражение прекратилось, а Сулла тем временем поднялся на возвышение и прошел через Фонтинальские ворота.
      Он точно знал, куда идет – он идет, чтобы увидеть того, кто и породил все это; он идет, чтобы увидеть Гая Мария, которому так хотелось получить военное командование и быть избранным консулом в седьмой раз.
      Сулла отбросил хламиду прочь, оставшись в одной тунике, и постучал в дверь Гая Мария.
      – Я хочу видеть хозяина, – заявил он слуге таким тоном, будто явился в полном блеске всех своих регалий.
      Не желая отказывать человеку, которого он знал так хорошо, привратник оставил дверь открытой и пригласил Суллу в дом. Но к нему вышла Юлия, а не Гай Марий.
      – Ох, Луций Корнелий, – это ужасно, – сказала она и повернулась к слуге, – принеси вина.
      – Я хочу видеть Гая Мария, – проговорил Сулла сквозь зубы.
      – Увы, Луций Корнелий, он спит.
      – Тогда разбуди его, Юлия. И если ты не сделаешь этого, клянусь, что это сделаю я!
      Она вновь повернулась к слуге:
      – Пожалуйста, попроси Строфанта разбудить Гая Мария и передать ему, что пришел Луций Корнелий Сулла, чтобы увидеть его по очень срочному делу.
      – Он совсем спятил? – поинтересовался Сулла, хватая сосуд с водой; он был слишком томим жаждой, чтобы дожидаться вина.
      – Я не понимаю, что ты имеешь в виду! – обиженно воскликнула Юлия.
      – Послушай, Юлия, – зарычал Сулла, – ведь ты жена Гая Мария, и никто не знает его лучше, чем ты. Он тщательно организовал ряд событий, которые, как он думал, принесут ему командование в войне против Митридата; он поощрял законотворческую карьеру человека, который вознамерился разрушить установленный порядок вещей; он превратил форум в руины и стал причиной смерти сына консула Помпея Руфа, не говоря уже о сотнях других!
      – Я не могу его контролировать. – Юлия прикрыла глаза.
      – Его разум помутился, – заявил Сулла.
      – Нет, Луций Корнелий, он в своем уме!
      – Тогда это не тот человек, которого я знал.
      – Он хочет только одного – воевать с Митридатом!
      – Ты в этом уверена?
      – Я думаю, он мог бы остаться дома и доверить ведение этой войны тебе. – Юлия вновь прикрыла глаза.
      Они услышали, как входит великий человек и замолчали.
      – В чем дело? – спросил Марий, как только появился в дверях. – Что привело тебя сюда, Луций Корнелий?
      – Битва на форуме, – отвечал Сулла.
      – Это было неосмотрительно.
      – Сульпиций и поступает неосмотрительно. Он не оставил сенату иного выхода, кроме как бороться за свое существование единственным способом – мечом. Молодой Квинт Помпей мертв.
      – Это ужасно! Но я и не представлял себе, чтобы его сторона одержала победу. – Марий улыбнулся не слишком весело.
      – Ты прав, они действительно проиграли. Но это лишь означает, что в конце долгой и жестокой войны – и накануне еще одной, не менее долгой и жестокой – Рим стал слабее почти на сотню молодых отважных бойцов.
      – Ты говоришь накануне еще одной, жестокой и долгой? – благодушно переспросил Марий. – Но это же чушь, Луций Корнелий! Я разгромил бы Митридата за один сезон.
      – Гай Марий, – Сулла почувствовал себя усталым, – ну почему ты не можешь понять, что у Рима нет денег, Рим – банкрот! Мы не можем позволить себе держать на полях сражений двадцать легионов! Война против италиков повергла нас в безнадежные долги! Казна пуста! И даже великий Гай Марий не сможет разгромить такую мощную армию, как у Митридата за один сезон, если у него будет всего лишь пять легионов!
      – Но я могу заплатить за несколько легионов сам, – заявил Марий.
      – Как Помпей Страбон? – нахмурился Сулла. – Но когда ты оплачиваешь легионы сам, Гай Марий, они принадлежат тебе, а не Риму.
      – Чепуха! Это означает всего лишь, что я предоставил свои средства в распоряжение Рима.
      – Вот это действительно чепуха. Это означает всего лишь, что ты предоставил средства Рима в свое распоряжение, – резко возразил Сулла, – ведь ты поведешь свои легионы!
      – Иди домой и успокойся, Луций Корнелий. Ты расстроен утратой своего командования.
      – Я еще не утратил своего командования, – резко отозвался Сулла и взглянул на Юлию. – Ты знаешь свои обязанности, Юлия из рода Юлиев Цезарей. Так выполни их во имя Рима, а не Гая Мария.
      Она проводила его к двери, сохраняя невозмутимое выражение лица.
      – Пожалуйста, не говори ничего больше, Луций Корнелий. Я не могу огорчать своего мужа.
      – Во имя Рима, Юлия, во имя Рима!
      – Я жена Гая Мария, – проговорила она, открывая дверь, – и мой первый долг – это он.
      «Ну, Луций Корнелий, ты зря старался, – говорил себе Сулла, пока спускался к лагерю Марция, – он такой же сумасшедший, как пифийский оракул в приступе священного бешенства, его никуда не допускают, ему ничего не позволяют, но его и не останавливают. И так будет продолжаться до тех пор, пока я не сделаю этого.»
      Выбрав длинный окружной путь, он направился не домой, а к младшему консулу. Его дочь теперь стала вдовой с новорожденным мальчиком и годовалой девочкой.
      – Я просил моего младшего сына взять себе имя Квинт Пятый, – говорил младший консул, и слезы беспрепятственно катились по его лицу, – и, конечно, у нас есть сын моего дорогого Квинта, который продолжит линию консулов.
      Корнелия Сулла не показывалась.
      – Как моя дочь? – спросил Сулла.
      – Ее сердце разбито, Луций Корнелий, но у нее есть дети, и это хоть какое-то утешение.
      – Как это все ни печально, Квинт Помпей, – жестко сказал Сулла, – но я здесь не для того, чтобы рыдать. Что уж говорить о том, что в подобные моменты человеку не хочется ничем заниматься, что касалось бы окружающего мира – и я говорю это, чувствуя утрату собственного сына. Но, к сожалению, мир вокруг нас никуда не делся, и я вынужден просить тебя прийти ко мне завтра на рассвете. Мы должны созвать совещание.
      Затем изнеможденный Сулла потащился вдоль края Палатина в свой собственный, элегантный новый дом, где обеспокоенная новая жена встретила его слезами радости, увидев, что он цел и невредим.
      – Никогда не беспокойся обо мне, Далматика, – сказал он, – мое время не пришло. Я еще не выполнил того, что предначертано мне судьбой.
      – Наш мир рушится! – вскричала она.
      – Нет, пока я жив, – отвечал Сулла.
      Он спал долго и без сновидений, как спят обычно люди намного моложе, чем он, и проснулся перед рассветом совершенно не представляя, что ему следовало бы делать. Это опустошенное состояние никогда не беспокоило его раньше. «Я всегда поступаю лучше тогда, когда действую под диктовку Фортуны», – подумал Сулла и устремился навстречу наступающему дню.
      – Если этим утром примут закон Сульпиция о долгах, число членов сената сократится до сорока. Недостаточно для кворума, – уныло заметил Катул Цезарь.
      – Но мы можем рассчитывать на цензоров, не так ли? – поинтересовался Сулла.
      – Да, – отвечал верховный понтифик Сцевола, – ни Луций Юлий, ни Публий Лициний долгов не имеют.
      – Тогда мы должны действовать, исходя из предположения, что Публию Сульпицию еще не пришла в голову мысль, что цензоры могут набраться мужества и пополнить собой сенат, – продолжал Сулла. – Когда он поймет это, то предложит другой закон, не такой определенный. Тем временем мы попытаемся освободить наших изгнанных коллег от долгов.
      – Я согласен, Луций Корнелий, – заявил Метелл Пий Поросенок, который приехал из Эзернии, когда услышал о том, что вытворяет в Риме Сульпиций, и уже успел переговорить с Катулом Цезарем и Сцеволой, как только те появились в доме Суллы. Он раздраженно потряс кулаками:
      – Если бы эти глупцы одалживали только у людей своего круга, они могли бы рассчитывать на прощение своих долгов, по крайней мере, в настоящее время! Но мы попались в собственную ловушку. Сенатор, нуждающийся в деньгах, слишком мало бы заботился о том, чтобы вернуть свой долг другому сенатору. И потому он отправлялся к худшему из ростовщиков.
      – Я все еще не понимаю, почему Сульпиций набросился на нас за это? – капризно спросил Антоний Оратор.
      – Марк Антоний, мы можем никогда не узнать причину, – отвечал Сулла с большим спокойствием, – сейчас это даже неважно, почему. Намного важнее то, что он это сделал.
      – Да, но как мы сможем избавить изгнанных сенаторов от долгов? – спросил Поросенок.
      – С помощью фонда, как мы уже договаривались. Необходимо создать комитет по управлению этим фондом, а Квинт Лутаций мог бы стать его председателем. Не существует такого должника-сенатора, который бы имел наглость что-то утаить от него.
      Мерула хихикнул, с виноватым видом прикрыв свой рот.
      – Я извиняюсь за свое легкомыслие, – сказал он дрожащими от смеха губами, – но если бы мы были более благоразумными, то постарались бы избежать зрелища, как Луция Марция Филиппа стали бы вытаскивать из долгового болота. Мало того, что его долги больше всех остальных вместе взятых, но заплатив их, мы бы не увидели его в сенате. Я думаю, что если мы его пропустим, это не будет иметь иных последствий, кроме мира и спокойствия.
      – Да, это замечательная мысль, – вежливо согласился Сулла.
      – Ты беспокоишь меня, Луций Корнелий, своей политической беспечностью, – возмутился Катул Цезарь. – Не имеет значения, что мы думаем о Луций Марции – факт остается фактом – он представитель древней и знаменитой фамилии. Его пребывание в сенате должно быть сохранено.
      – Ты прав, разумеется, – вздохнул Мерула.
      – Тогда решено, – сказал Сулла слегка улыбаясь, – что же касается остального, то мы можем только ждать развития событий. Кроме того, я думаю, что настало время сократить период feriae. В соответствии с религиозными правилами законы Сульпиция уже более чем недействительны. И у меня зародилась мысль, что нам надлежит позволить Сульпицию и Гаю Марию думать, что они выиграли, а мы бессильны.
      – Но мы действительно бессильны, – заметил Антоний Оратор.
      – Я не убежден в этом, – отозвался Сулла. Он повернулся к младшему консулу, очень молчаливому и мрачному. – Очень сожалею, Квинт Помпей, но ты должен покинуть Рим. Полагаю, тебе следует взять все свое семейство и отправиться на морское побережье. И не делай секрета из того, что ты уезжаешь.
      – А что должны делать остальные? – испуганно спросил Мерула.
      – Вы вне опасности. Если бы Сульпиций хотел устранить сенат путем уничтожения его членов, он мог бы сделать это еще вчера. К счастью для нас, он предпочитает действовать более законными средствами. Кстати, в долгах ли наш городской претор? Впрочем, это не имеет значения. Куриальный магистрат не может быть выселен из его помещения, даже если сам претор выдворен из сената.
      – Марк Юний совершенно не имеет долгов, – сообщил Мерула.
      – Хорошо, с этим ясно. В таком случае он должен приступить к управлению Римом в отсутствие консулов.
      – Обоих? Не говори мне, что ты тоже собираешься покинуть Рим, Луций Корнелий, – ошеломленно вскричал Катул Цезарь.
      – У меня есть пять легионов пехоты и две тысячи всадников, находящихся в Капуе в ожидании своего командира, – отвечал Сулла. – После моего поспешного отъезда пойдут слухи. Я должен всех успокоить.
      – Ты действительно политически беспечен! Луций Корнелий, в такой серьезной ситуации один из консулов должен оставаться в Риме!
      – Почему? – недоуменно вскинул брови Сулла. – Рим не управляется в настоящий момент консульской администрацией, Квинт Лутаций, Рим принадлежит Сульпицию. И я хочу, чтобы он убедился в этом.
      Все выслушали это заявление, не смея пошевелиться, вскоре встреча была прервана, и Сулла отправился в Кампанию.
 
      Он экономил время путешествия, мчась верхом на муле без всякого эскорта, прикрыв голову шлемом и опустив ее как можно ниже. Вдоль всего пути его следования народ активно обсуждал действия Сульпиция и кончину сената; эти новости распространялись почти так же быстро, как известия о резне в провинции Азия. Поскольку Сулла выбрал путь по Латинской дороге, он пересекал лояльные Риму округа и, прислушиваясь к разговорам, понял, что одни рассматривают Сульпиция как италийского агента, другие – как агента Митридата, и никто не был в восторге от того, что Рим остался без сената. И хотя магическое имя Гая Мария также было на слуху, внутренний консерватизм сельских жителей заставлял их относиться скептически к его способности принять командование в новой войне. Неузнаваемый, Сулла спокойно предавался беседам в различных постоялых дворах, где останавливался вдоль всего пути. Своих ликторов он оставил еще в Капуе и был одет как обычный путешественник.
      И всю дорогу, трясясь на муле, он непрерывно думал, и его мысли, вращаясь и кружась, едва зарождались – не могли найти своего логического завершения. Лишь в одном Сулла был уверен – он делает правильно, что возвращается к своим легионам. Они сознавали себя его легионами – по крайней мере, четыре из них. Он возглавлял их почти два года, и именно они присудили ему Травяной венок. Пятым легионом был легион из Кампании, которым командовал сначала Луций Цезарь, потом Тит Диций, и затем Метелл Пий. Почему-то, когда пришло время выбирать пятый легион, чтобы повести его с собой на Восток против Митридата, Сулла вдруг воспротивился собственной оригинальной мысли откомандировать легион Мария у Цинны или Корнута. «А теперь я очень рад, что у меня нет легиона Мария в Капуе», – подумал он.
      – Как же это сложно – быть сенатором, – говорил надежный помощник Суллы Лукулл. – Обычай требует, чтобы все сенаторские деньги были вложены в землю и имущество, но кто же позволит деньгам бездельничать? Отсюда становится совершенно невозможно иметь достаточно свободных денег, когда сенатор вдруг испытает в них нужду. Мы слишком привыкли залезать в долги.
      – Сам-то ты в долгах? – спросил Сулла, думая о чем-то другом.
      Как и Гай Аврелий Котта, Луций Лициний Лукулл был буквально вынужден стать сенатором, после того как Сулла дал цензорам публичный пинок под зад. Ему, кстати, было всего двадцать восемь.
      – У меня долгов на сумму десять тысяч сестерциев, – спокойно отвечал Лукулл, – однако я надеюсь, что мой братец Варрон узнает об этом, так же как и о событиях, происходящих в Риме. Он единственный, у кого сейчас есть деньги. Я прилагаю все усилия, но благодаря своему дяде Метеллу Нумидийскому и своему кузену Пию, мне придется столкнуться с сенаторским цензом.
      – О, будь спокоен Луций Лициний! Когда мы отправимся на Восток, в нашем распоряжении окажется все золото Митридата, чтобы расплатиться.
      – Что ты намереваешься делать? – поинтересовался Лукулл.
      – Если мы пошевелимся, то, вероятно, успеем отплыть прежде, чем закон Сульпиция вступит в силу.
      – Нет, я думаю, мне надлежит оставаться здесь, чтобы наблюдать за тем, что будет происходить, – ответил Сулла, – было бы слишком глупо отплыть именно тогда, когда мое командование поставлено под сомнение. – Он вздохнул: – Теперь, я полагаю, настало время написать Помпею Страбону.
      Ясные серые глаза Лукулла были устремлены на Суллу с затаенным вопросом, но он так ничего и не спросил. Если кто-либо еще и мог контролировать ситуацию, то это был именно Сулла.
      Шесть дней спустя пришло неофициальное письмо от Флакка, принцепса сената. Сулла распечатал его и внимательно пробежал глазами.
      – Итак, – сказал он Лукуллу, который принес это письмо, – кажется в сенате осталось всего лишь около сорока сенаторов. Изгнанники Вария возвращены, но если они в долгах, то также не имеют права быть членами сената, а они, разумеется, все в долгах. Италийские граждане и свободные люди теперь будут распределены среди всех тридцати пяти триб. И последнее, – но не по степени важности! – Луций Корнелий Сулла освобожден от командования, которое передано Гаю Марию специальным указом суверенного народа.
      – О! – воскликнул в замешательстве Лукулл. Сулла отбросил письмо и щелкнул пальцами слуге:
      – Мои доспехи и меч. – Затем обратился к Лукуллу – Собери всю армию.
      Час спустя Сулла взошел на лагерный форум, одетый по-военному, за исключением того, что на голове его красовалась обычная шляпа, а не шлем. «Выгляди привычным, Луций Корнелий, – говорил он про себя, – выгляди как их Сулла.»
      – Люди, – произнес он громко, но без крика, – все выглядит так, словно мы не собираемся сражаться против Митридата! Вы развлекаетесь здесь, пока те, в Риме, имеющие власть, хотя и не являющиеся консулами, не могут ни на что решиться. Но они наконец решились. Командование в войне против понтийского царя Митридата переходит к Гаю Марию по решению народного собрания. Римский сенат больше не существует, так как в нем осталось недостаточно сенаторов, чтобы собрать кворум. Следовательно, все решения о войне и военных принимаются плебсом, которым руководит их трибун Публий Сульпиций Руф.
      Сулла сделал паузу, чтобы стоящие в первых рядах передали его слова задним, а затем продолжал говорить совершенно спокойным тоном (его научил так выступать Метробий, год назад).
      – Конечно, – говорил он, – но остается в силе тот факт, что именно я был легально избран старшим консулом, а потому отдача любых приказаний является моим правом; остается в силе и тот факт, что римский сенат возложил на меня особые полномочия на время войны против Митридата. И – как свое право! – я выбрал себе легионы, которые должны были пойти со мной. Я выбрал вас. Мы с вами, несмотря на все препятствия, проходили одну изнурительную кампанию за другой, так как же я мог не выбрать вас? Мы знаем друг друга. Я не люблю вас, хотя думаю, что Гай Марий любит своих людей. Я надеюсь, что и вы не любите меня, хотя думаю, что люди Гая Мария любят его. И тем не менее я никогда не думал, что мужчинам необходимо любить друг друга для того, чтобы совместно делать одну работу. И за что бы я любил вас? Вы – шайка вонючих негодяев, собранных из всех канализационных дыр Рима! Но – видят боги – как я уважаю вас! Снова и снова я просил вас признать мое превосходство и, видят боги, вы всегда делали это!
      Кое-кто стал улыбаться, затем заулыбались и все остальные. Воины разразились криками одобрения, кроме одной небольшой группы, которая стояла напротив возвышения. Это были солдатские трибуны, избранные магистратами, которые командовали консульскими легионами.
      Людям, отобранным в прошлом году Лукуллом и Гортензием, нравилось работать под руководством Суллы. Люди, набранные в этом году, ненавидели Суллу, считая его чересчур грубым и требовательным.
      Косясь на них, Сулла внимал приветственным крикам солдат.
      – Итак, солдаты, теперь уж нам не пойти в поход против Митридата по полям Греции и Малой Азии, не вытаптывая при этом урожай нашей возлюбленной Италии и не насилуя италийских женщин. А ведь какая кампания могла бы быть! Знаете ли вы сколько золота у Митридата? Горы! Свыше семидесяти крепостей в Малой Армении набиты золотом доверху! И оно могло бы быть вашим! О, я, разумеется, не имею в виду, что Рим не получил бы своей доли – и даже больше! Золота там столько, что мы могли бы купаться в нем! Рим – и мы! Что уж говорить о пышных азиатских женщинах! Что уж говорить об изобилии рабынь, которыми никто так не умеет пользоваться, как солдаты.
      Он пожал плечами и выбросил вперед распростертые руки.
      – Этого не будет. Нас освободила от нашей миссии плебейская ассамблея. Ни один римский солдат не ожидал, что именно она будет говорить ему, кто должен сражаться, или кто должен командовать. Но это законно. Итак, я высказался. И хотя я бессилен, но вправе спросить себя – неужели законно лишать полномочии старшего консула в год его консульства! Я слуга Рима, так же как и вы. Теперь лучше всего сказать «Прощай!» нашим мечтам о золоте и чужеземных женщинах. Потому что, когда Марий отправится на Восток сражаться с Митридатом, он поведет свои собственные легионы. Он не захочет повести мои.
      Сулла спустился с возвышения, прошел через строй двадцати четырех солдатских трибунов, не удостоив взглядом ни одного из них, и скрылся в своей палатке, оставив Лукуллу подать команду «разойтись».
      – Это было великолепно, – сказал Лукулл, войдя с докладом. – У тебя никогда не было репутации оратора, и я вынужден заметить, что ты не очень-то подчиняешься правилам риторики. Но ты точно знал, как донести до них свое сообщение, Луций Корнелий.
      – Почему бы и нет, спасибо, Луций Лициний, – улыбаясь ответил Сулла, пока тот помогал ему освободиться от доспехов, – я думаю точно так же.
      – Что ты будешь делать дальше?
      – Хочу подождать формального освобождения от командования.
      – Ты собираешься это предпринять на самом деле, Луций Корнелий?
      – Что – это?
      – Поход на Рим.
      – Мой дорогой Луций Лициний! – Сулла широко раскрыл глаза. – Как ты мог даже подумать об этом?
      – Это – уклончивый ответ, – заметил Лукулл.
      – И единственный, который бы ты мог получить, – заключил Сулла.
 
      Бывшие преторы Квинт Калидий и Публий Клавдий прибыли в Капую двумя днями позже. Они привезли официальное письмо, скрепленное сенатской печатью, от Публия Сульпиция Руфа – нового хозяина Рима.
      – Вы не можете передать мне его наедине, – возразил Сулла, – оно должно быть вручено в присутствии моей армии.
      И вновь Лукуллу приказано было выстроить легионы, и вновь Сулла поднялся на ораторское возвышение – но на этот раз он был не один – два бывших претора поднялись вместе с ним.
      – Люди, здесь Квинт Калидий и Публий Клавдий из Рима, – небрежно произнес Сулла. – Я знаю, что у них есть официальный документ для меня, и потому позвал вас сюда, чтобы вы были свидетелями.
      Калидий вел себя очень серьезно и торжественно показал Сулле печать на письме, прежде чем вскрыть его. Затем он начал читать.
      «От совета плебса римского народа Луцию Корнелию Сулле. Согласно этому приказу ты немедленно освобождаешься от командования в войне против Митридата, царя Понта. Ты распускаешь свою армию и возвращаешься в…»
      Он не смог продолжить. Брошенный чьей-то меткой рукой камень ударил его по голове и поверг на землю. Почти тут же второй такой камень попал в Клавдия, тот зашатался; а Сулла в этот момент невозмутимо стоял в трех футах от них. Еще несколько камней настигли Клавдия, пока он не свалился к подножию холма.
      Каменный град прекратился. Сулла пошевелил ногой каждого из лежащих.
      – Они мертвы, – провозгласил он и вздохнул. – Ну, солдаты, теперь это только подольет масла в огонь! Я боюсь, что в глазах плебейской ассамблеи мы все теперь персоны нон грата. Мы убили официальных представителей плебса. И это, – добавил он все еще доверительным тоном, – оставляет нам только два выбора. Первый, мы можем оставаться здесь и дожидаться суда над нами за государственную измену; и второй, мы можем отправиться в Рим и показать плебсу, что думают законопослушные слуги римского народа о законах и указах, которые они находят недопустимыми из-за их незаконности. Я отправлюсь в Рим в любом случае и захвачу эти два трупа с собой. И я сделаю так, чтобы отдать их плебсу лично. На римском форуме, на глазах того сурового охранителя прав народа, которого зовут Публий Сульпиций Руф. Это – плоды его деяний, именно его, а не Рима! – Он сделал паузу. – Теперь, когда это все произошло, чтобы отправиться на римский форум, мне нужна компания. И если здесь найдется человек, кому бы хотелось прогуляться со мной в Рим, я был бы очень рад его обществу! Потому что в таком случае, когда я пересеку священную границу города, я буду чувствовать себя уверенно, зная о поддержке за своей спиной. В противном случае я могу разделить судьбу сына второго консула – Квинта Помпея Руфа.
      Разумеется, все они решили отправиться с ним.
      – Но солдатские трибуны не хотят идти с тобой, – говорил позднее Лукулл Сулле, когда они находились в его палатке. – Они недостаточно сообразительны, чтобы встретиться с тобой лично, а потому послали меня, чтобы я говорил от их имени. Так вот, они утверждают, что не могут мириться с походом армии на Рим, ввиду того, что Рим не имеет защиты – ведь только италийские армии принадлежат Риму. За единственным исключением той армии, которая должна была бы с триумфом пройти по Риму, ни одна римская армия никогда не располагалась в окрестностях города. Таким образом, говорят они, ты собираешься вести армию походом на свою родину, а твоя родина не имеет армии, чтобы отбросить тебя. Они осуждают твои действия и будут пытаться отговорить твои войска сопровождать тебя.
      – Желаю им успеха, – проговорил Сулла, намереваясь уйти. – Они могут оставаться здесь и оплакивать то прискорбное обстоятельство, что армия марширует на беззащитный Рим. Однако я, пожалуй, лучше запру их – и только для того, чтобы обеспечить их собственную безопасность. – Он остановил свой взгляд на Лукулле. – Ну а что ты, Луций Лициний? Ты идешь со мной?
      – Да, Луций Корнелий, до самого конца. Народ узурпировал права и обязанности сената. Таким образом, Рима наших предков больше не существует. И потому я не вижу никакого преступления в походе на тот Рим, который я не хотел бы оставлять в наследство своим нерожденным сыновьям.
      – Прекрасно сказано, – Сулла перепоясался мечом и одел головной убор. – Тогда пойдем делать историю.
      Лукулл замешкался.
      – Ты прав! – вздохнул он. – Это и есть творение истории. Ни одна римская армия никогда не шла походом на Рим.
      – Ни одна римская армия никогда не была вынуждена делать это, – отозвался Сулла.
 
      Пять римских легионов отправились по Латинской дороге на Рим, возглавляемые Суллой и его легатом, которые ехали верхом, и замыкаемые повозкой, запряженной мулами – на ней лежали тела Калидия и Клавдия. Галопом ускакал курьер, посланный к Квинту Помпею Руфу в Кумы; к тому времени когда Сулла достиг Теана Сидицина, Помпей Руф уже ждал его там.
      – Не нравится мне все это! – печально сказал младший консул. – И не может понравиться! Ты маршируешь на Рим, беззащитный город!
      – Мы маршируем на Рим, – спокойно поправил его Сулла, – не беспокойся, Квинт Помпей. Нет никакой необходимости вторгаться в беззащитный город, и ты это знаешь. Я просто веду свою армию этим путем за компанию. И никогда еще не была так усилена дисциплина – у меня есть свыше двухсот пятидесяти центурионов – и этого достаточно, чтобы ни одна репа не была украдена с поля. Люди имеют полный месячный паек, и они все понимают.
      – Нам не нужна целая армия за компанию.
      – Ну почему же? Что такое два консула без соответствующего эскорта?
      – У нас есть наши ликторы.
      – Кстати, весьма любопытная вещь. Ликторы согласились идти с нами, в то время как солдатские трибуны решили этого не делать. Очевидно, официальное избрание сильно влияет на отношение человека к тому, кто и зачем идет в Рим.