Глава 11

Мэнор Крест Драйв был одним из спокойных, обсаженных пальмами проспектов, которые были проложены в середине двадцатых годов, до потрясений великой депрессии. Дома тут были не такие огромные и замысловатые, как вычурные дворцы на окружающих холмах, но и на них лежала печать претенциозности. Некоторые из них были построены в стиле поздней английской готики с фахверковыми фасадами, другие имитировали испанские толстостенные строения с маленькими окнами, похожими на оштукатуренные крепости для отражения воображаемых мавров. Улица была хорошая, но казалась какой-то невеселой, как будто здесь уже побывали мавры.

14-й номер принадлежал двухэтажному дому типа испанской крепости. Он стоял в глубине участка, за полосой кипарисов. В воздухе над зеленым забором плясали радужные водяные брызги от механической поливалки. Запыленный серый «ягуар» был запаркован на въездной площадке.

Я вышел из машины, оставив ее перед соседним домом, прошел немного назад и по въездной дорожке подошел к «ягуару». Согласно надписи на белой наклейке на рулевой колонке, автомобиль был зарегистрирован на имя Лэнса Леонарда.

Повернувшись, я осмотрел переднюю часть дома. Водяная пыль от разбрызгивателя оросила мое лицо. В этом проявился единственный ощущаемый признак жизни. Черная дубовая дверь была заперта, окна глухо зашторены. Розовая черепица крыши давила на дом, как огромная плита.

Поднявшись на ступеньку, я нажал на кнопку и где-то глубоко в здании услышал звук электрического звонка. Мне показалось, что я услышал шаги, приближавшиеся к обитой железом двери. Я даже уловил чье-то дыхание. Я постучал в дверь и стал ждать. Дыхание на другой стороне двери, если это было дыхание, прекратилось или удалилось.

Я постучал еще несколько раз и еще немного подождал, но все зря. Отходя от дома по въездной дорожке, угловым зрением я засек движение. Я обернулся и прямо посмотрел на это окно: штора уже была поправлена.

Я протянул руку над колючим декоративным кустарником и постучал в это окно, просто ради хохмы. Хохма так и осталась хохмой.

Я возвратился к своей машине, сделал разворот на следующем перекрестке и поехал обратно, мимо дома с розовой крышей. Остановился на таком месте, откуда мог наблюдать за парадной частью этого дома через свое зеркало заднего обзора. На улице было очень тихо. По обеим ее сторонам ветви пальм свисали, как застывшие зеленые взрывы, запечатленные фотокамерой. Поодаль, на фоне голубого неба, выделялась плоская белая башня городской мэрии Беверли-Хиллз. Ничто вокруг не напоминало о течении времени. Только стрелка на моих ручных часах подошла к двум часам и двинулась дальше.

Примерно в десять минут третьего со стороны городской ратуши показалась машина. Это был старый черный «линкольн», длинный и тяжелый, как катафалк. Серые занавески на заднем стекле довершали схожесть. За рулем сидел мужчина в черной фетровой шляпе. Он ехал со скоростью примерно пятьдесят миль на участке, где скорость была ограничена двадцатью пятью милями. Подъезжая к кварталу, где стояла моя машина, он снизил скорость.

С заднего сиденья я достал вчерашнюю газету и прислонил ее перед собой к рулю, чтобы прикрыть лицо. Казалось, что «линкольн» очень долго проезжал мимо меня. Наконец, проехал. Лицо водителя с маленькими глазками, курносым носом и мясистыми губами нельзя было забыть, настолько оно было мерзким.

Он повернул на въездную дорогу дома номер 14, его машина оказалась видна в мое зеркало заднего обзора. Он запарковался рядом с «ягуаром» и вылез. Двигался быстро и мягко, не размахивая руками. В своем темно-сером пальто-реглане, усиливавшем покатость и ширину плеч, он походил на торпеду, скользящую на своей хвостовой части.

Дверь отворилась до того, как он постучал. Мне не было видно, кто ее открыл. На какое-то время дверь захлопнулась, минуты на две или три, а потом распахнулась снова.

Из дома вышел Лэнс Леонард. Он сбежал со ступенек мелкими быстрыми шажками, походкой марионетки, пересек лужайку в направлении «ягуара», не обратив внимания на распылитель, хотя брызги воды замочили его белую шелковую рубашку и светло-бежевые брюки.

«Ягуар» с ревом дал задний ход. Когда он проносился мимо меня на скрежещущих покрышках, мне удалось мельком увидеть его лицо, взволнованное, пожелтевшее. Нос и подбородок резко выделялись. Глаза сверкали. Меня он не заметил.

Машина унеслась, и наступила тишина. Я достал пистолет 38-го калибра, который хранил в бардачке, и перешел через улицу. «Линкольн» был зарегистрирован на Теодора Марфельда, который жил на прибрежной автостраде южного Малибу. Обшарпанная кожаная обивка на сиденьях автомобиля почему-то пахла кошками. Заднее сиденье и пол были укрыты листами толстой оберточной бумаги. Часы на приборном щитке машины остановились в двадцать минут двенадцатого.

Я подошел к двери дома и поднял кулак, чтобы постучать, когда увидел, что дверь осталась слегка открытой. Я раскрыл ее пошире ипошел в полутемный зал с куполообразным арабским потолком. Впереди, с левой стороны, на второй этаж поднималась неуклюжая лесенка из красных ступеней. С правой стороны, через внутреннюю дверь, на пол и на гладкую боковую штукатурку лестницы падала полоска света. Силуэт в шляпе показался в двери и почти полностью закрыл собой эту полосу. Из двери высунулись голова и плечо курносого.

— Мистер Марфельд? — спросил я.

— Да кто вы такой, черт возьми? Вы не имеете права вторгаться в чужой дом. Убирайтесь отсюда к черту.

— Я бы хотел поговорить с мисс Кэмпбелл.

— О чем? Кто вас послал? — спросил он нахраписто.

— Между прочим, меня послала ее мать. Я — друг их семьи. А вы тоже являетесь другом их семьи?

— Да, я друг их семьи.

Марфельд коснулся правой рукой своего лица. Левая рука была скрыта дверным косяком. Пистолет я держал в кармане, нащупав пальцем предохранитель. Он закрыл ладонью всю нижнюю часть лица и потянул свою челюсть то в одну, то в другую сторону. На кончике его указательного пальца было вязкое красное пятно. Он оставил красный отпечаток на своем выгнутом носу.

— Вы порезались?

Он повернул руку, посмотрел на большой палец и спрятал его в зажатом кулаке.

— Да, порезался.

— Я умею оказывать первую медицинскую помощь. Если вы испытываете боль, могу принести из машины раствор салицилки. Есть также йод, — я говорил спокойно, как домашний врач. — Может ведь начаться заражение крови...

Правой рукой он как бы отбросил от себя мои слова. Он здорово нервничал.

— Заткнитесь! Черт бы вас подрал! Не люблю брехунов. — Но он взял себя в руки и опять стал вести себя почти как нормальный человек. — Вы слышали, я велел вам убираться отсюда? Чего вы ждете?

— Друг семьи не разговаривает так с другим другом семьи.

Его широкие плечи высунулись из-за двери, в левой руке сверкнул железный прут. Это была бронзовая кочерга. Он переложил ее в правую руку и бросился ко мне. Он оказался так близко, что я мог почувствовать запах его дыхания. От него исходил кислый запах скандала.

— Проклятый трепач!

Марфельд замахнулся кочергой. Темная капля отлетела от ее загнутой части и запятнала штукатурку стены как шлепок жидкой красной краски. Мои глаза задержались на этом на сотую долю секунды дольше, чем надо. Кочерга просвистела в воздухе и обожгла мне голову. Это был скользящий удар, иначе он укокошил бы меня. Пол встал дыбом и ударил по моим коленям, локтям и голове. Пистолет полетел куда-то в дыру гаснущего света.

Я пополз к нему по полу. Нога Марфельда опустилась возле моих пальцев. Я схватил руками его щиколотку и перебросил его тушу назад через себя. Он грузно шмякнулся и остался лежать, прерывисто дыша.

Среди клочьев гаснувшего в моем сознании света я начал шарить вокруг в поисках отлетевшего пистолета. Боковым зрением я успел увидеть яркую комнату за порогом, как отчетливую галлюцинацию. Все было в белых, черных и красных тонах. Блондинка в полотняном платье лежала на белом ковре перед невысоким черным камином. Ее лицо было повернуто в сторону. Вокруг нее расплылась темно-красная лужа.

Позади меня послышались шаги, и когда я обернулся, что-то тяжелое ахнуло мне по голове, сбив меня с катушек и погрузив в глубокий красный туман.

Когда я пришел в себя, то почувствовал движение и какое-то громыхание в животе, которое постепенно отделилось от меня и превратилось в шум мотора. Я сидел, прижатый к задней спинке переднего сиденья. Плечи были зажаты с обеих сторон. Я открыл глаза и узнал приборную панель и часы, которые остановились в двадцать минут двенадцатого.

— Люди изо всех сил стараются поселиться здесь, — сказал Марфельд, сидевший справа.

Мои глаза еле поворачивались в глазницах. Марфельд на своем колене держал мой пистолет. Сидевший с левой стороны шофер сказал:

— Братишка, ты просто убиваешь меня. Ты выкидываешь одну и ту же старую хохму всякий раз, когда мы проезжаем это место.

Мы проезжали Форест Лоун. Елисейские поля этого местечка искажались от движения машины, жары и ряби не то в воздухе, не то в моих глазах. У меня возникло непреодолимое желание покоя. Я думал о том, как приятно было бы улечься на красивом кладбище и слушать органную музыку. Потом я увидел руки водителя на рулевом колесе. Это были большие", грязные руки с черными ногтями, и это взбесило меня.

Я попытался схватить пистолет с колен Марфельда. Он отвел его в сторону, как делают, когда ребенку не дают конфетку. Мои движения были настолько слабы и вялы, что это меня испугало. Дулом пистолета он ударил по суставам моей руки.

— Как вам это нравится? Соня пробудился.

Мой одеревеневший язык, с трудом поворачиваясь в пересохшем рту, выдавил несколько слов:

— Вы, клоуны, знаете, что бывает за насильственное похищение?

— Похищение? — У водителя была небольшая скрюченная мордашка, которая странно торчала из массивного туловища. Он косо взглянул на меня. — В последнее время я не слышал ни о каких насильственных похищениях. Вам, наверное, это приснилось.

— Точно, — поддержал его Марфельд. — И не думайте разыграть меня, остряк. Я пятнадцать лет работал окружным полицейским. Я чту законы и знаю, что можно делать, а чего нельзя. У нас не позволяется врываться в частный дом, имея при себе смертоносное оружие. Вы нарушили закон, и у меня было полное право одернуть вас. Господи, да я мог бы пристукнуть вас, и меня бы даже не обвинили за это.

— Читайте свои молитвы, — посоветовал водитель.

— Вы — остряки. Некоторые из вас ведут себя так, будто думают, что и убийство им может сойти с рук.

— Некоторые так и поступают.

Марфельд резко повернулся на сиденье и ткнул дулом пистолета мне в живот.

— Что такое? Ну-ка повторите. Я что-то не понял.

Мои мысли все еще были разбросаны вокруг Лос-Анджелеса. Но у меня все же хватило ума, чтобы подумать о паре вещей. Они не могут быть уверены, если я этого сам им не скажу, что я увидел девушку в освещенной комнате. Если она мертва и они узнают, что я видел ее труп, то я окажусь на верном пути к собственным похоронам в закрытом гробу.

— Что вы там говорили об убийстве?

Марфельд сильно надавил пистолетом. Я напряг мышцы живота, чтобы блокировать это давление. У меня во рту появился привкус тминных зерен, которые добавляют в ржаной хлеб. Я сосредоточился на том, чтобы этот привкус не пропадал.

Через некоторое время Марфельд устал приставать ко мне с вопросами и выпрямился, положив пистолет на колено.

— Ладно, вам придется объясниться с мистером Фростом.

Он произнес это таким тоном, как будто со мной не могло случиться ничего страшнее.

Глава 12

Лерой Фрост не только возглавлял частную полицию студии Гелио-Графф. У него были и другие обязанности — важные и в то же время темные. В отдельных случаях он мог снять обвинение за вождение в нетрезвом виде или за употребление наркотиков. Он знал, как оказать давление, чтобы добиться развода или снять с рассмотрения суда обвинение в изнасиловании. Самоубийство путем отравления барбитуратами превращалось в его ловких руках в случайный перебор дозы лекарства. Проработав некоторое время заместителем начальника охраны вашингтонского агентства, он теперь консультировал сценарный отдел по вопросам приобретения рукописей и режиссерский отдел по вопросам найма и увольнения артистов. Я его немного знал, примерно столько, сколько мне было надобно.

Студия занимала на окраине Сан-Фернандино целый квартал, обнесенный высокой белой бетонной стеной. Скрюченный водитель запарковал «линкольн» на полукруглом проезде. Фасад административного здания с белыми колоннами в колониальном стиле весело освещался солнцем. Марфельд вылез из машины, опустил руку с пистолетом в карман пиджака и направил его через ткань в мою сторону.

— Шагайте.

Я зашагал. В прихожей, в стеклянной клетушке, сидел охранник в синей униформе. Другой охранник в мундире вышел из белой дубовой будки. Он повел нас вверх по извилистому проходу, вдоль коридора с пробковым полом и стеклянной крышей, мимо сделанных более чем в натуральную величину фотографий снимавшихся предметов и людей — портретов, которые Графф, а до него Гелиопулос, широко внедрили на киноэкранах всего мира.

Охранник ключом открыл дверь, на которой висела отполированная бронзовая табличка «Служба безопасности». Комната оказалась просторной, с небольшим количеством мебели — шкафы для папок, столики с пишущими машинками, за одним из которых сидел парень в наушниках и строчил на машинке, как пулемет. Мы прошли дальше, в среднюю комнату, где стоял всего один письменный стол, за которым никого не было, и Марфельд скрылся за очередной дверью, на которой была обозначена фамилия Лероя Фроста.

Охранник остался возле меня, держа руку на кобуре. У него было тяжелое, ничего не выражавшее лицо. Нижняя часть лица выпирала наружу, наподобие косточки свиной отбивной, на которой было прорезано маленькое бессмысленное отверстие для рта. Он стоял, самодовольно выпятив вперед грудь и втянув в себя живот, чувствуя себя очень важным в своей неофициальной униформе.

Я сел на стул у стены и не пытался вступать с ним в разговор. Тусклая маленькая комната напоминала приемную зубного врача, у которого плохо идут дела. Марфельд вышел из кабинета Фроста с таким видом, будто дантист посоветовал ему удалить все зубы без наркоза. Униформа, которая двигалась как человек, жестом предложила мне войти в кабинет.

Я раньше не бывал в кабинете Лероя Фроста. Он имел впечатляющие размеры, примерно такие же, как у директоров непроизводственной сферы, работающих по долгосрочному контракту. Мебель была тяжелая и разнородная, возможно, заимствованная из других комнат в разнос время — кожаные кресла, английская скамеечка с верблюжьей спинкой, огромный письменный стол красного дерева, который вполне бы подошел для игры в пинг-понг.

Фрост сидел за письменным столом, держа возле уха телефонную трубку.

— Сейчас же, — произнес он. — Я хочу, чтобы вы связались с ней сейчас же.

Он положил трубку на рычаг и посмотрел вверх, но не на меня. Мне надо было дать почувствовать, насколько он — важная персона. Фрост откинулся назад в своем вращающемся кресле, расстегнул, затем снова застегнул жилет. На стене, за его спиной, крест-накрест висели старинные кавалерийские сабли и фотографии нескольких политических деятелей с их автографами.

Несмотря на всю эту обстановку и на табличку с другой стороны входной двери, Фрост не создавал впечатления, что он находится в безопасности. Начальственная важность, которую придавали его лицу густые каштановые брови, была ненастоящей. Из-под бровей смотрели угрюмые пожелтевшие глаза. Он похудел, и кожа под глазами и под подбородком обвисла и скукошилась, как наполовину сброшенная кожа змеи. Его молодежная стрижка только подчеркивала тот факт, что он был нездоров и преждевременно постарел.

— Хорошо, Лэшман, — сказал он охраннику. — Вы можете подождать снаружи. Лью Арчер и я, мы с ним друзья-приятели с давних пор.

В его голосе звучала ирония, но он имел также в виду, что мы вместе с ним однажды обедали «У Муссо» и я допустил ошибку, позволив ему оплатить счет, потому что у него были Тогда представительские деньги, а у меня таковых не было. Он не предложил мне сесть. Но я присел и без его приглашения на ручку одного из кресел.

— Фрост, мне это не нравится.

— Вам это не нравится? Что, вы думаете, чувствую я по этому поводу? Я думал, что мы — друзья-приятели, что у нас полное взаимопонимание: живи сам и дай жить другому. Бог мой, Лью, люди должны доверять друг другу, иначе рассыплется вся ткань.