Глава 11

Я проехал уже с полдороги, когда выглянуло солнце. Туман внизу был похож на белое море, образующее заливы в отрогах гор. С вершины перевала, где я ненадолго остановился, открывался вид на новые горы, закрывавшие горизонт.

Широкая долина внизу была залита светом. На холмах, среди дубов, пасся скот. Выводок перепелок, словно взвод подвыпивших солдат, пересек дорогу перед моей машиной. В воздухе стоял запах свежескошенного сена, и у меня было чувство, словно я участник пасторали, не подвластной времени.

Город не разрушил этого ощущения, хотя по дороге мне то и дело попадались станции обслуживания и многочисленные забегаловки, торгующие гамбургерами и жареным черепашьим мясом. Здесь сохранялась атмосфера старого Запада и царила та же нищета. Преждевременно состарившиеся женщины в глинобитных двориках приглядывали за коричневыми ребятишками. На главной улице большая часть прохожих, скрывающихся под широкополыми шляпами, была явно индейского происхождения. На домах висела реклама родео.

Алиса Дженкс жила на центральной улице в одном из лучших домов. Это было двухэтажное белое здание с большими балконами, отделенное от улицы широким зеленым газоном. Я вышел из машины, прошел по траве и, обмахиваясь шляпой, прислонился к перечному дереву. У меня оставалось пять минут до назначенного часа.

На веранду вышла респектабельная дама в синем платье. Она оглядела меня с таким видом, словно я был взломщик, замысливший ограбить ее дом в одиннадцать утра. Потом она спустилась вниз и направилась ко мне.

Солнце вспыхивало в стеклах ее очков, превращая ее глаза в подобие прожекторов.

Вблизи она выглядела уже не столь устрашающе. Карие глаза, скрывающиеся за очками, выдавали волнение. Губы были на удивление полными и мягкими, но глубокие жесткие морщины, сбегавшие вниз от основания носа, сжимали их с обеих сторон. Строгое синее платье, как панцирь, облегало ее плоскую грудь, и его старомодный покрой придавал ей какой-то неряшливый вид. Местное горячее солнце задубило и высушило ее кожу.

— Вы мистер Арчер?

— Да. Как дела, мисс Дженкс?

— Как видите, жива. — У нее было сильное мужское рукопожатие. — Пойдемте на веранду, там поговорим.

Резкость ее движений и речи выдавали сильное нервное возбуждение, но она умела держать себя в руках. По-видимому, этому научила ее вся предшествующая жизнь. Она кивнула мне на кресло, а сама устроилась на плетеном стуле напротив, спиной к улице. Мимо осторожно, словно канатоходцы, проехали три мальчика-мексиканца на потрепанном велосипеде.

— Я не знаю, что вы от меня хотите, мистер Арчер. Судя по всему, моя племянница попала в очень неприятную историю. Я сегодня утром разговаривала со своим знакомым...

— Шерифом?

— Да. Он считает, что Долли просто скрывается от него.

— И вы сказали шерифу Крейну, где она находится?

— Конечно. Разве я не должна была этого делать?

— Он явился прямо в больницу, чтобы допросить ее, но доктор Годвин не впустил его.

— Доктор Годвин очень любит командовать. Лично я считаю, что, если человек виноват, с ним нечего нянчиться и возиться, как с младенцем, и к членам моей семьи это относится точно так же, как и ко всем остальным. Наша семья всегда была законопослушной, и, если Долли есть что сообщить властям, она должна это сделать. Я считаю, что правда превыше всего, чего бы это ни стоило.

Это была настоящая речь. Похоже, она продолжала свой старый спор с доктором Годвином по поводу показаний Долли в суде.

— Иногда это обходится очень дорого, особенно когда касается близких людей.

Она посмотрела на меня, поджав губы, словно я ее только что обвинил в непозволительной слабости.

— Близких?

У меня в запасе был всего час, и я пока плохо представлял себе, как ее расколоть.

— Просто я исхожу из того, что вы любите Долли.

— Мы с ней не виделись последнее время... Она изменилась ко мне... Но я всегда буду любить ее. Это не значит, — глубокие морщины еще резче обозначились в углах ее рта, — что я посмотрю сквозь пальцы, если она действительно в чем-нибудь виновна. Я занимаю определенное общественное положение...

— Какое?

— Отвечаю за социальное обеспечение в округе, — провозгласила она и нервно оглянулась на пустую улицу, словно ожидая нападения, которое лишит ее занимаемого поста.

— Социальное обеспечение начинается с собственной семьи.

— Вы будете поучать меня, как я должна вести себя в частной жизни? — Этот вопрос не нуждается в ответе. — Могу сказать сразу, что не советую вам этого делать. Как вы думаете, кто воспитал ребенка, после того как у сестры развалилась семья? Конечно, я. Я приютила их обеих, а после убийства сестры воспитала Долли как собственную дочь. Я дала ей все, что могла — одела, обула, помогла получить образование. Когда ей потребовалась независимость, я предоставила ее, дала деньги, чтобы она могла поехать в Лос-Анджелес. Что еще я должна была сделать?

— Доверять ей сейчас, хотя бы ввиду отсутствия улик. Не знаю, что вам сказал шериф, но уверен — он смотрит на вещи со своей колокольни.

Ее лицо помрачнело.

— Шериф Крейн никогда не ошибается.

У меня снова возникло ощущение, что мы находимся в двух разных временных измерениях. Казалось, бы, мы говорили об отношении Долли к убийству Элен Хагерти, и Макги не упоминался, но на самом деле мы обсуждали вопрос о его виновности.

— Все полицейские допускают ошибки, — сказал я. — Людям свойственно ошибаться. Более того, я вполне допускаю, что вы, и шериф Крейн, и судья, и двенадцать присяжных, и все остальные ошибались относительно Томаса Макги и обвинили невинного человека.

Она рассмеялась мне в лицо.

— Ну это просто смешно. Вы не знаете Тома Макги. Он способен на все. Спросите кого угодно. Он напивался, являлся сюда и избивал ее. Не раз мне приходилось вставать в дверях с револьвером, чтобы он не ворвался в дом. А сколько раз, после того, как Констанция оставила его, он ломился в дверь и кричал, что вытащит ее за волосы. Только я не давала ему войти. — Она яростно тряхнула головой, и прядь седых, жестких, как проволока, волос упала ей на лицо.

— Что Макги было нужно от нее?

— Он хотел ощущать власть. Ему нужно было, чтобы Констанция ему подчинялась. Но он не имел никакого права на это. Семья Дженксов — одна из старейших в городе. А Макги — отбросы общества, они до сих пор живут на подаяния. Хуже него в их семейке вообще не было никого, но моя сестра не смогла его раскусить, пока он ухаживал за ней в своей белоснежной морской форме. Она вышла за него, несмотря на возражения отца. А Макги превратил ее жизнь в ад, после чего отправил на тот свет. Так что можете не стараться. Вы просто не знаете его.

Сойка на перечном дереве услышала ее резкий голос и откликнулась жалобным криком.

— Из-за чего он убил вашу сестру? — спросил я под птичий крик.

— Из-за своей дьявольской природы. Он предпочел уничтожить то, чем не мог обладать. Проще простого. И неправда, что у нее был другой мужчина. Она была верна ему до последнего дня. Несмотря на то что они уже жили врозь, моя сестра оставалась чиста.

— А кто говорил, что у нее был другой мужчина?

Она взглянула на меня, и кровь отлила от ее лица. Казалось, она лишилась той уверенности, которую ей придавал праведный гнев.

— Ходили слухи, — глухо промолвила она. — Нелепые грязные слухи. Как всегда бывает, когда в семье размолвка. Возможно, их распускал сам Макги. Я знаю, что его адвокат настаивал на этой версии. А мне оставалось только сидеть и слушать, как он пытается очернить имя моей сестры, после того как его подзащитный уже отправил ее на тот свет. Но судья Гахаган внятно объяснил присяжным, что это всего лишь версия, лишенная каких бы то ни было оснований.

— Кто был адвокатом Макги?

— Старая лисица Джил Стивенс. К нему обращаются только виновные, и он обирает их до последней нитки, обещая вытянуть из непрятностей.

— Но Макги ему не удалось вытянуть.

— Чуть не удалось. Десять лет — ничтожная цена за убийство. Он должен был получить смертную казнь. Его нужно было убить.

Она была неумолима. Энергичным жестом руки она откинула назад упавшую на лицо прядь волос. Ее седеющая голова была уложена одинаковыми маленькими завитками, напоминавшими море на старых чеканках. Такая непримиримость, подумал я, может быть вызвана двумя причинами — праведной уверенностью или угрызениями совести, которые порождают сомнения в своей правоте. Я не знал, сообщать ли ей о новой версии Долли, но в конце концов решил найти время и проинформировать ее об этом до своего отъезда.

— Мне необходимы подробности убийства. Вам не слишком тяжело будет к ним вернуться?

— Я могу многое перенести. Что вам надо?

— Как это случилось?

— Я была на собрании «Дочерей Отечества». В тот год меня выбрали президентом местной группы. — Воспоминания об этой деятельности помогли ей вернуться в прошлое.

— И все же, думаю, вы знаете об этом больше, чем кто-либо другой.

— Несомненно. За исключением Тома Макги, — напомнила она мне.

— И Долли.

— Да, и Долли. Ребенок был здесь, в доме, с Констанцией. Они к этому времени жили со мной уже несколько месяцев. В половине десятого девочка поднялась наверх. Констанция шила внизу. Моя сестра замечательно шила, почти вся одежда Долли была сделана ею. В тот вечер она шила ей платье. Оно все было запачкано кровью.

Казалось, мисс Дженкс была не в состоянии забыть тот суд. Ее взгляд помутнел — она снова и снова проигрывала ритуал судебного заседания в своей душе.

— При каких обстоятельствах было совершено убийство?

— Очень простых. Он вошел через парадную дверь, уговорив Констанцию открыть ему.

— Как ему удалось это сделать? Она ведь уже знала о его дурных намерениях.

Она отмела мое возражение одним движением руки.

— Он мог уговорить кого угодно. Как бы там ни было, между ними состоялся разговор. Видимо, он, как всегда, уговаривал ее вернуться к нему, а она отказывалась. Долли слышала их голоса, постепенно накалявшиеся в ходе спора.

— Где она находилась?

— Наверху, в спальне. — Мисс Дженкс указала на потолок веранды. — Скандал разбудил ребенка, и она услышала выстрел. Она подошла к окну и увидела, как Макги бежит к улице с дымящимся револьвером в руке. Она спустилась вниз и обнаружила свою мать в луже крови.

— Она была еще жива?

— Нет, уже мертва. Смерть наступила мгновенно, выстрел пришелся прямо в сердце.

— Какой системы было оружие?

— Шериф полагал, что это револьвер среднего калибра. Его так и не нашли. Вероятно, Макги выбросил его в море. Его арестовали в Пасифик-Пойнт на следующий день.

— По показаниям Долли?

— Бедняжка, она была единственной свидетельницей.

Мы словно подписали негласное соглашение, что Долли существует только в прошлом. Как бы там ни было, но напряжение между нами рассеялось, возможно, потому, что мы оба избегали вопроса о ее сегодняшнем положении. Я воспользовался этим и спросил мисс Дженкс, не могу ли я осмотреть дом.

— Зачем вам это нужно?

— Вы очень хорошо описали убийство. Теперь я хочу попробовать соотнести ваш рассказ с реальной обстановкой.

— У меня осталось совсем мало времени, и, честно говоря, я не знаю, смогу ли я все это вынести, — с сомнением заметила она. — Я очень любила сестру.

— Я понимаю.

— Что вы пытаетесь доказать?

— Ничего. Просто хочу понять, как все это случилось. Ведь это моя работа.

Работа, обязанность — эти слова для нее кое-что значили. Она встала, открыла переднюю дверь и указала на место, где лежало тело ее сестры. Естественно, на вышитом коврике уже не осталось следов убийства, совершенного десять лет назад. В доме вообще не было никаких следов, след оставался лишь в душе Долли и, судя по всему, ее тетки.

Меня удивило то, что обе — мать Долли и Элен — были убиты в дверях своего дома оружием одного калибра, которое, возможно, держала одна и та же рука. Я не сказал об этом мисс Дженкс. Это привело бы только к очередному взрыву ее ненависти к Макги.

— Выпьете чашку чая? — неожиданно спросила она.

— Спасибо, нет.

— Может, кофе? Я пью растворимый. Это быстро.

— Хорошо. Спасибо.

Она оставила меня в гостиной одного. Гостиная была отделена от столовой раздвижными дверями и обставлена старой темной мебелью прошлого века. На стенах вместо картин висели разнообразные высказывания. Одно из них напомнило мне дом моей бабушки. Оно гласило: «Он — Молчаливый Свидетель любого разговора». Это же высказывание, вышитое бабушкиной рукой, висело у нее в спальне. Поэтому она всегда разговаривала шепотом.

В углу стоял большой рояль, закрытый на ключ. Я попробовал открыть крышку, но она не поддалась. На рояле стояла фотография — две женщины и девочка. В одной из них я узнал мисс Дженкс. Она выглядела столь же величественно, хотя была и моложе. Другая женщина, гораздо более миловидная, держалась с наивной серьезностью провинциальной красавицы. Обе они держали за руку девочку — Долли в возрасте лет десяти.

Мисс Дженкс раздвинула двери и вошла в комнату с кофейным подносом в руках.

— Это мы втроем. — Она сказала это таким тоном, как будто две женщины и ребенок и составляют полноценную семью. — А это рояль моей сестры. Она замечательно играла. А я так и не научилась.

Она протерла очки. Трудно сказать, отчего они запотели — от охвативших ее воспоминаний или от кофейного пара. Она принялась рассказывать о детских достижениях Констанции — награда за исполнительское мастерство, награда за голосовые данные, замечательные успехи в школе, особенно по французскому языку, — все говорило за то, что она, как и Алиса, должна поступить в колледж, но тут как раз и возник этот сладкоречивый дьявол Макги...

Я не стал допивать кофе и вышел в холл. Там попахивало плесенью, которая так часто заводится в старых домах. На стене висели оленьи рога, рядом стояло зеркало. Увидев свое отражение, я подумал, что похож на привидение, пытающееся вернуться в глубины прошлого. Да и женщина, шедшая за мной, скорее, напоминала призрак, пустую оболочку, лишенную жизни. Казалось, от нее тоже исходил запах плесени.

В конце холла находилась лестница, устланная резиновым ковриком. Я направился к ней.

— Вы не возражаете, если я взгляну на комнату Долли?

Она не успела возразить.

— Теперь я занимаю эту комнату.

— Я ничего не трону.

Шторы были опущены, она зажгла для меня свет. Лампу прикрывал розовый абажур, придававший всей комнате розоватый оттенок. На полу лежал толстый и мягкий, розовый ковер. Поистине королевская кровать была накрыта розовым покрывалом. Оборки из розового шелка свисали с изысканного трюмо, этим же шелком было обито кресло.

У окна стоял стул с высокой спинкой, также обитой розовой тканью, рядом на полу лежал открытый журнал. Мисс Дженкс проворно подняла его и свернула, чтобы скрыть обложку. Но мне хватило одного взгляда, чтобы узнать издание, — это была «Настоящая любовь».

Я направился к окну, по щиколотку утопая в розовом пуху ее фантазий, и приподнял штору. За окном виднелась терраса, за ней перечное дерево и моя машина. По улице снова катили трое мексиканцев на велосипеде: один — на руле, другой — на сиденье и третий — на багажнике, только теперь за ними еще бежала рыжая дворняжка.

— Так нельзя ездить, — произнесла мисс Дженкс из-за моего плеча. — Надо будет сказать о них прокурору. И этой собаке нельзя бегать без поводка.

— Но она абсолютно безобидна.

— Может, и безобидна, но два года назад у нас был случай бешенства.

— Меня больше интересуют события десятилетней давности. Какого роста была тогда ваша племянница?

— Она была высокой девочкой для своего возраста. Около четырех с половиной футов. А в чем, собственно, дело?

Я встал на колени, что соответствовало названному росту. Из такого положения я видел кружевные ветки перечного дерева и большую часть своей машины, все остальное было скрыто. Фигуру человека, вышедшего из дома, можно было бы увидеть не менее чем в сорока футах от дверей. Конечно, я проводил свой эксперимент в спешке и экспромтом, но его результат заставил меня задать вопрос, который все время крутился в моей голове:

— Вечер был темный? — Я встал с колен.

Она прекрасно поняла, что я имел в виду.

— Да. Было темно.

— Я не вижу уличных фонарей.

— Да. У нас нет уличного освещения. У нас бедный город, мистер Арчер.

— Луна светила?

— Нет. По-моему, нет. Но у моей племянницы превосходное зрение. Она различала даже крапинки на птицах...

— По вечерам?

— Ну всегда ведь есть какой-то свет. Как бы там ни было, она бы узнала своего отца. — Подумав, мисс Дженкс поправилась: — Она его и узнала.

— И сказала вам об этом?

— Да. Я была первой, кому она это сказала.

— Вы не расспрашивали ее о подробностях?

— Нет. Она была слишком потрясена. Я не хотела подвергать ее мучениям.

— Но вы, не задумавшись, сделали это, заставив ее выступить в качестве свидетеля на суде.

— Это было необходимо, необходимо для того, чтобы вынести обвинение. И это не принесло ей вреда.

— Доктор Годвин придерживается другого мнения. Он считает, что вред, нанесенный ей этим, сказывается и по сей день, что он и вызвал нынешнее состояние Долли.

— Мы с доктором Годвином придерживаемся разных мнений по этому вопросу. Если вам интересно мое мнение, я считаю, что он вообще опасный человек. Он не уважает власти, а я не испытываю доверия к таким людям.

— Ну когда-то вы доверяли ему. Вы же направили к нему лечиться свою племянницу.

— Тогда я о нем ничего не знала.

— Скажите, а почему вы решили, что она нуждается в медицинской помощи?

— Сейчас. — Она все еще пыталась сохранить дружеский тон, хотя мы оба чувствовали, что внешняя благопристойность скрывает нашу неприязнь друг к другу. — Долли плохо успевала в школе. Ее не любили, она чувствовала себя несчастной. Ничего удивительного при таких родителях — я имею в виду ее отца, который превратил их семейную жизнь в кошмар. Я решила помочь девочке. Мы ведь живем не в деревне, — произнесла она таким тоном, словно сама сомневалась в справедливости своего утверждения. — Даже живущие на благотворительные пособия могут позволить себе консультацию, если они в ней нуждаются. И я убедила сестру отвезти девочку в Пасифик-Пойнт к доктору Годвину. Авторитетнее его у нас в то время никого не было. Констанция возила ее к нему по субботам почти целый год. Состояние ребенка значительно улучшилось — этого у доктора Годвина не отнять. Да и Констанция стала чувствовать себя увереннее, счастливее, веселее.