На полу возле босых ног Тигра тремя кучками лежали деньги. Крупная зайчишка начала отставать, запуталась, выбилась из ритма, потом вновь подхватила. Рот открылся, бедра в полосатом, как зебра, бикини работали по принципу храповика. Тигр сидел со стаканом в руке в полном оцепенении, раскачиваясь на стуле, улыбаясь про себя. Хулиганка Оделл одарила меня широкой улыбкой. Я указал на свои часы и приподнял одну бровь. Она сверилась со своими часами, семь раз показала десять пальцев и еще четыре. На семьдесят четвертой минуте состязания Жужелица выглядела абсолютно свежей, если не считать пота, от которого ее тело казалось намазанным маслом. Хотя конкурентки привыкли отплясывать целыми днями, они не учитывали дополнительных требований афро-кубинского темпа. Одна из них прославилась, продержавшись более двух часов, прежде чем рухнуть на палубу, тогда как Жужелица даже не приблизилась к пределам своих возможностей.

Я поманил Хулиганку пальцем. Она кивнула, вышла следом за мной, закрыв дверь, чтобы шум не мешал.

Мы сели на широкий транец, и Хулиганка заметила:

– Она продержится не больше пяти минут, если продержится. Я как раз хотела уйти. Все ждут, когда она свалится, а эта девчонка упрямая, не отступится, пока не упадет. Просто не люблю смотреть, как они валятся замертво.

– Окажешь услугу?

– Смотря какую. Может быть, окажу, Макги.

– Я уеду на пару дней. Меня придет искать очень-очень симпатичная штучка. Я велел направить ее сюда. Ее зовут Мэри Смит.

– Шутишь!

– Скажи ей, будто я был тут с компанией, но ушел и, по-твоему, обещал вернуться, так что стоит обождать. Кстати, Герой где-то поблизости?

Меня перебил вопль компании. Дверь распахнулась, кто-то выключил музыку. С визгом “Йя-х-ха-а, йя-х-ха-а” выскочила Жужелица, взлетая в воздух на каждом третьем прыжке. В открытую дверь я увидел, как зайчишка лежит лицом вниз на полу и пытается встать, а зрители спешат помочь. Жужелица огромным скачком спрыгнула на причал, открутила пожарный кран, подняла шланг, подставила под струю макушку. Вода полилась по лицу, по улыбающимся губам, намочила темные волосы, потом она на несколько секунд поднесла шланг к верхнему краю лифчика, сунула за пояс эластичных трусиков, улыбаясь в экстазе, медленно облила спину, все мускулистое тело.

– Хочет еще кто-нибудь? – прокричала она. – Пусть любая новая голубка идет и несет свой кусок хлеба на палубу! Старушка Жужелица всегда готова.

– Я еще увижу, как она рухнет, – мрачно посулила Хулиганка. – Надеюсь, что пару раз грохнется хорошенько. Так что там насчет Героя? Что ты спрашивал про Героя?

– Он где-нибудь тут поблизости?

– Кто его остановит? Ты же знаешь Героя. Каждый час мелькает, посматривает, нет ли чего-нибудь новенького, чего он еще не видал. Это цель всей его жизни. Хочешь нацелить Героя на эту Мэри Смит? В чем дело? Ты ее ненавидишь?

– Скажем так, они друг друга стоят. Как только он начнет ее охмурять, подойдешь к ней и скажешь, мол, только что слышала, я вернулся в дурном настроении, одна девочка пожелала развеселить меня, и мы вместе ушли. Наверно, поэтому ждать не имеет смысла.

– Может, попросту врезать ей по башке и помочь Герою уволочь ее в логово?

– Вполне возможно, она врежет ему по башке и уволочет к себе.

– Ox. Так она из этих. В любом случае, Герой определенно красивый парень, обаяния у него определенно хватит на целую школу, где учат хорошим манерам, и он определенно устроил жуткой куче леди-туристок незабываемые каникулы., Я как-то уже говорила, что могла бы по-настоящему клюнуть на этого парня, не будь он таким насквозь испорченным.

– Хочешь сказать, могла бы, если б не знала, что он собой представляет.

– Вот именно. Когда бы ты ни пришел, Трев, с тобой всегда весело. Я сведу эту счастливую парочку и навсегда скину ее с твоих плеч.

Уходя, я прошел по пирсу мимо Жужелицы, насухо вытиравшейся полотенцем.

– Эй, Макги, – окликнула она с широкой насмешливой белозубой улыбкой. – Слушай, ты никогда ко мне не цепляешься с тех пор, как мы тут причалили. Почему это?

Я взглянул на нее, темную, гуттаперчевую, полную вызывающей жизненной силы.

– Обещаю, Жужелица, как только у меня возникнет предсмертное желание, я на тебя посмотрю.

– Трусишка!

– Истинная правда.

– Ох. Бедный парень. Я тебя не уморю. Только чуточку покалечу, а?

– По-моему, главная твоя беда – скромность. Самоуверенности маловато. Выходи в свет, общайся с людьми.

Отойдя уж совсем далеко, я еще слышал, как Жужелица давится от смеха.

Я показал хорошее время и добрался до “Гроувс” через час после наступления темноты. Мы выпили у камина с толстым сосновым поленом, хорошо пообедали, хорошо поговорили. Джанин встала, подошла ко мне, поколебалась, потом наклонилась, коснулась губами моей щеки и ушла спать.

Конни поинтересовалась моим мнением о виде и о поведении Джан.

– Апатичная. Похудела. Кости проступили на лице.

– Плохо ест, плохо спит. Начнет читать, вязать, а в конце концов уставится куда-то в пустое пространство. Я слышу, как она бродит по дому среди ночи. Не может оправиться по-настоящему. Не знаю, как ей помочь. Она чертовски славная девочка, Трев, а превратилась в какое-то привидение.

– Хорошо бы вам подержать ее с детьми у себя.

– Не будьте идиотом! Я ей предложила остаться тут навсегда, и говорила серьезно. У нее трое хороших мальчишек. Пятеро детей поднимают в доме очень приятный шум. Здесь слишком долго было чересчур тихо.

Спросила о моей рыжей, почему я ее не привез. Я ответил, что мы разбежались, и Конни вдруг разъярилась, сообщив, что считала меня поумнее. Пришлось добавить, что идея была не моя, и мне даже не выпало шанса уговорить ее передумать. Тогда она попросту удивилась и заключила, что все это вообще не имеет смысла.

В воскресенье мы втроем проехали пятьдесят миль в “понтиаке” Конни с обычной для нее гоночной скоростью в юридическую контору Руфуса Веллингтона. Он пригласил свою старую секретаршу, которая только что закончила перепечатывать договор и прочие документы, связанные с моей продажей собственности Бэннона Престону Ла Франсу. Мейер принес мне заверенную свидетелями доверенность, которую я захватил с собой на подпись Джанин и которая уполномочивала его от ее имени продавать и покупать ценные бумаги по маржинальному счету, открытому им для нее в брокерской фирме в Лодердейле.

Руфус взглянул на меня и сказал:

– Вы уверены, что Ла Франс заплатит сорок тысяч за долю, которой даже не существует? Сделайте одолжение, молодой человек, не рассказывайте, какие методы убеждения вы к нему применили. Вряд ли мне было бы приятно об этом услышать. Не хочу также знать, кто такой Мейер, спасибо. Любой человек за судебным барьером – представитель закона.

– Если я столкнусь с трудностями при утверждении банком передачи закладной Ла Франсу, поможете?

– Могу позвонить Уитту Сандерсу, кое о чем напомнить, после чего он одобрит ее передачу рыжей курице-наседке. Но не хочу этим пользоваться без крайней необходимости, как не воспользовался при появлении Конни с запиской от вас. Предчувствую, что Ла Франс будет с трудом оплачивать закладную?

– Если вы не хотите выслушивать мои объяснения, зачем задаете наводящие вопросы и ждете от меня ответов?

– Затем, что, по-моему, ты мне вряд ли ответишь, сынок. Однако у меня тут пара клиентов – вы, Конни, и вы, миссис Джанин, – и я успокоюсь, наверняка убедившись, что на присутствующих здесь леди не обрушится ни одно последствие какой-нибудь чересчур заковыристой хитрости, которыми вы обрабатываете тех ребят в Саннидейле.

– Успокойтесь, судья.

Он откинулся в кресле, глядя мимо нас, в туманные глубины памяти.

– Когда я был простым диким юношей – сейчас кажется, это было совсем в другом мире по сравнению с нынешним, – очутился однажды в Мексике, на конном ранчо близ Виктории. Приходилось доказывать, что ты настоящий мужчина. Испытание называлось paseo de muerte[30]. Может быть, я не правильно выговариваю, но звучит похоже. Просто скачешь во весь опор, очертя голову, среди скал на полуобъезженных лошадях, а желающий испытать тебя подъезжает с одной стороны, ухмыляется, ты ухмыляешься ему в ответ, потом вы вынимаете ноги из стремян и меняетесь лошадьми, рискуя промахнуться или слишком поторопиться. Но как только продемонстрируешь свою готовность на это в любой момент, тебя оставляют в покое, ибо они, равно как и ты, не горят желанием продолжать. Каждому дураку ясно, с каждой следующей попыткой желания остается все меньше. – Он покачал головой, улыбнулся. – Время тянулось долго, денег было мало, и как-то мне ни с того ни с сего пришла в голову мысль изучать закон. К чему это я говорю? Был ведь повод… А! Помни, Тревис Макги, игры с деньгами – неприрученная лошадь, а месть за убийство – еще одна неприрученная лошадь, и, пробуя проскакать на обеих, рискуешь упасть между ними, головой под подкованное копыто. Бэннон был твоим другом и другом Конни, он был вашим мужем, Джанин, отцом ваших детей. Когда игры с деньгами осложняются, возможно убийство. Не считайте его черным грязным злодейством, это скорее прискорбное и порочное дело какого-то заблудшего остолопа, причем он вовсе этого не хотел, а теперь просыпается по ночам, вспоминает и обливается потом с бешено бьющимся сердцем. Что ж, друзья, вы отказались от искреннего предложения отправиться ко мне домой, выпить домашнего виски, съесть хорошую отбивную и весело поболтать, поэтому извините за совет быть поосторожнее и отправляйтесь в дорогу.

В конце дня я позвонил Прессу Ла Франсу, договорился с ним встретиться завтра утром в Саннидейле. Разговаривал он осторожно, нервно и, как мне показалось, довольно уклончиво. Заверил, что сорок тысяч по-прежнему ждут, ему не терпится все услышать, но я испытал беспокойное ощущение какой-то перемены.

Я вышел, уселся под тентом, чувствуя, что совсем выдохся. Наконец, признал себя виноватым перед Мэри Смит. Можно назвать это искусным защитным маневром. Гэри Санто натравил ее на меня. Возможно, паролем служило слово “бифштекс”. Он меня оценил и увидел возможность выкачать с ее помощью дополнительную полезную информацию. Поэтому я заморочил ей голову и натравил на нее Героя.

Впрочем, в конце концов, она свое дело знала. Невинности, легковерности и ранимости в ней нисколько не больше, чем в английских девчушках, блиставших в деле Профьюмо[31]. Она вполне могла раскусить Героя секунд за сорок и дать ему от ворот поворот, ибо тут безусловно не может идти речь ни о какой служебной обязанности.

Однако хотелось бы не так крепко помнить об одном небольшом замечании насчет Героя. Выглядел он как весьма воспитанный, медлительный и любезный киноактер, звезда сотен вестернов, обладал шармом, вызывавшим у женщины восхищение, желание защитить, приголубить, пока он не заманивал ее к себе в берлогу, не отправлялся к ней или в любое ближайшее гнездышко, которое ему удавалось на время выклянчить или снять. А уж там без устали устраивал такую вакханалию, что вполне заслуживал помещения в разнообразные исправительные заведения. Он курсировал по увеселительным местам и выхватывал из веселых компаний жертву искусно, легко, с маниакальной целеустремленностью. Засевшее у меня в памяти замечание было сделано утомленным мужчиной, который в один жаркий воскресный день поднялся на борт судна Мейера и посетовал:

– Так давно знаю Героя, что мне, клянусь Богом, должно было хватить ума не позволять ему приводить вчера вечером на мой кеч женщину. Но Майра с детьми навещает родню, передняя каюта пустует, я немножечко обанкротился и сказал: ладно. Привел он, ни много ни мало, какую-то молодую школьную учительницу, которую подцепил прямо на корабле “Янки Клиппер” в большой компании педагогов, устроивших вечеринку перед пятидневным круизом на острова Эверглейдс. Судно отправилось нынче утром, только она, клянусь Богом, в круиз не поехала. Такая смешливая, все хихикает, смахивает на мышку, старается обойтись без очков, а фигура и правда хорошая, особенно спереди. Он предложил показать ей построенный на Багамах кеч, поскольку она отправляется на Багамы. Я оставил их на борту часов в девять или в десять, вернулся в полночь или чуть позже, надеясь, что они уйдут. Клянусь Богом, друзья, мне смертельно хотелось спать. Вроде бы все успокоилось, только я задремал, как опять началось. Рев, визг, грохот, как будто совсем рядом, а время от времени кажется, точно кто-то выколачивает ковры хлопушкой. Когда-нибудь Герой доведет кого-нибудь до сердечного приступа, и его пассия просто не выдержит. Вчера вечером мне бы следовало быть поумнее. Не возражаете, Мейер, если я спущусь вниз и немножко посплю?

Впрочем, может быть, думал я, Герой вообще не заходил к Тигру. Может быть, Мэри вообще не приезжала и не пыталась меня отыскать, а если приезжала, может быть, Мейер не встретился с ней. Или маленькая Хулиганка решила, что Мэри заслуживает лучшей доли.

От дома медленно шла Джанин в белых джинсах, глубоко засунув руки в карманы взятого взаймы серого кардигана. Меня не заметила, я окликнул ее, она свернула и подошла.

– Хорошо поспала?

– Я мало сплю. – Присела на цементный блок, дотянулась до хворостинки, принялась заостренным концом чертить на земле линии. Взглянула на меня, наклонив голову и щурясь на яркое небо, и сказала:

– Трев, я все думаю об одной вещи. Она постоянно меня беспокоит. Пытаюсь представить, что могло произойти, но, кажется, не получается ничего разумного. Это довольно странно.

– Что именно?

– Как Таш оказался там? Машина была у меня. Он собирался приехать в Саннидейл на автобусе и позвонить, чтобы я за ним заехала. Может, кто-то его подвез?

– Я об этом никогда не думал.

– Тогда тот, кто подвез, может сказать, во сколько он туда добрался. В котором часу.., его нашли?

– Помощник шерифа нашел его приблизительно в девять. По оценке медицинского эксперта, с момента смерти к этому времени прошло от часа до четырех.

– Значит, между половиной шестого и половиной девятого. В это время кто-то.., его убил. Но он был очень сильный, Трев. Ты же знаешь, какой он был сильный. Он так просто не лег бы, позволив кому-то… Его уже мертвым туда положили. Может, тот, кто подвез, видел кого-то поблизости.

– Мы дойдем до этого, Джан. Поверь, сделаем все возможное, чтоб выяснить. Но сначала нам надо проделать спасательную операцию для тебя.

Она скривила губы, опустила глаза, нарисовала символ доллара. Протянув ногу, медленно стерла.

– Деньги… Знаешь, они дьявольски много значат. Надо все больше и больше, из-за этого начинаешь набрасываться друг на друга, страшно боясь потерять все, с чего мы начинали. А теперь они не имеют никакого значения. Совсем никакого.

– С тремя детьми, которых надо растить? Обувь, дантисты, школы, подарки…

– Ох, наверно, мне следует думать об этом. Только сейчас я еще.., в пустоте. Ты уверен, что все устроишь, и в конце концов я получу чистыми тридцать тысяч, даже, кажется, абсолютно уверен в возможности добыть гораздо больше из какой-то ерунды с акциями, в которой я вообще ничего не понимаю. Я должна выражать благодарность, радость, удовлетворение и так далее.

– Только не передо мной. И не перед Мейером.

– Все для меня что-то делают. Но ведь я убежала. И все это знают. Я гадкая. Я себя ненавижу. Трев, я привыкла себя любить. Я слез с настила, взял ее за руку, поднял.

– Пойдем, прогуляемся.

По дороге прочитал мрачную проповедь о том, что несоответствие требованиям к себе – основное условие человеческого существования. Она слушала, но не знаю, поверила ли. Я сам изо всех сил старался поверить собственной жестокой легенде, потому что все время думал о больших-пребольших изумрудных глазах, о нежном провокационном покусывании впадинок между костяшками пальцев моей глупой правой руки.