Глава 1

В предпоследний раз я видел Таша Бэннона живым в тот самый день, когда после почти шестинедельной возни заставил новенький катерок бегать так, как мне того хотелось.

Собравшись в испытательный пробег, я проявил признаки одной нашей современной болезни: нельзя просто взять и проехаться в автомобиле, на катере, полетать на самолете, обязательно надо выбрать место назначения.

Тогда чувствуешь себя целеустремленным.

Итак, ранним утром спокойного, тихого, безоблачного дня я погрузил на крошку “Муньекиту” ящик со льдом из своих корабельных запасов на “Лопнувшем флеше”, запер “Флеш”, прыгнул в новую игрушку и, поскольку казалось, будто какой-никакой слабый бриз дует с юго-запада, высунул нос из фарватера для проверки, нельзя ли пойти на север в открытом море. Длинные, неторопливо колышущиеся вверх-вниз серо-зеленые донные волны подымались всего на пять дюймов, поэтому я на милю отошел от пляжа и принялся поигрывать с частотой оборотов мотора и с расходомером горючего, пока лодка не побежала как следует, не зазвучала как следует, а каждый мотор с задним приводом мощностью сто двадцать лошадиных сил не заработал лишь на волосок ниже трех тысяч оборотов. Потом переключил управление на маленький автопилот “Колмек”, взял курс на муниципальное казино Лодердейла и засек время.

Одна из хлопотливых маленьких прелестей нового судна – с иголочки нового или купленного из вторых рук – это ваше стремление добиться оптимального соотношения между расходом горючего и пройденным расстоянием. Предупреждаешь себя о возможности остаться в один прекрасный день на бобах, когда придется ползти в порт на оставшейся в лучшем случае чайной чашке бензина. Поэтому очень приятно узнать, при каком количестве оборотов будет минимум шансов израсходовать его досуха.

Но, как со всеми мерами предосторожности почти в любой области человеческой деятельности, потрудившиеся это проверить зануды имеют наименьшую вероятность когда-либо столкнуться с такой щекотливой проблемой. Береговую охрану снабжают работой те, кто никогда этого не выясняет.

Лодка двигалась вверх по восточному побережью Флориды к Броуард-Бич, где я присмотрел ее на распродаже имущества, устроенной одной юридической фирмой. Принадлежала она техасцу по имени Кейд, которому где-то на Багамах изменило счастье.

Забавная вещь – названия судов. Когда я вел лодку назад в Байя-Мар, на корме у нее красовалось название “Муньекита”, выведенное белыми четырехдюймовыми буквами на красивом голубом фоне цвета Гольфстрима. “Куколка” по-испански. Как-то вечером Мейер, Ирв Дейберт, Джонни Доу и я сидели, пытаясь придумать название, подходящее к “Лопнувшему флешу”. Флешик? Обратный стрит[1]? Проходная карта? Договорная ставка? Забыл, какое мы сочли наилучшим, так как, явившись его менять, я взглянул на уже имевшееся, признал подгонку к названию материнского корабля милой, но пустяковой причудой и удовольствовался прежним. Она была “Куколкой”, начала обретать в моем сознании индивидуальность, вполне могла возмутиться любым другим именем, надуться и нахлебаться воды:

Я включил морской радиоприемник-УВЧ, настроился на коммерческие частоты и попытался найти что-нибудь не похожее на умиротворение собачьей свары в университетском женском клубе грохочущими литаврами и барабанами. Я не отрицаю, что это музыка. Разумеется, музыка, стилизованная для сопровождения обрядов половозрелых тинейджеров и поэтому столь же далекая от меня, как “Баю-бай, поскорее засыпай”. Частотно-модулированное радиовещание было великой вещью, пока обслуживало узкий сектор грандиозного американского рынка. Но, обретя коммерческий успех, пренебрегло звуком, испоганило стерео, так что приходится хорошенько обшаривать всю шкалу, чтоб найти что-нибудь, кроме подделки под фолк, рики-тики-рока и сахарного сиропа, который крутят в лифтах, на автовокзалах и “У Хауарда Джонсона”[2].

Я уже приготовился сдаться, как вдруг обнаружил, что какой-то симпатичный чудак или некто, по ошибке схвативший не ту пленку, крутит Кола Портера в исполнении Дейва Брубека[3]. Я поймал его как раз в тот момент, когда он нежно и мягко начал “Лав фор сэйл”, потом деликатно уступил место Десмонду, вступившему в остроумный диалог с Джо Морелло.

Напомнив себе, что пиво без десяти восемь утра пьют только самые низменные типы, я, стоя в переднем отсеке, откупорил бутылку “Карта Бланка” и облокотился на сизо-голубую обшивку фордека, высунувшись в центральный проем, над которым укрепил подвесной ветровой щит.

Итак, я направлялся повидать старину Таша после очень долгой разлуки. Ветер бил мне в лицо, как счастливому псу, выглядывающему из окна автомобиля. За катером тянулся прямой и ровный пенный след. Моторы работали с абсолютной синхронностью. Я чувствовал медленное колыхание еле заметной зыби. Безоблачное небо начинало сиять, море засверкало. Можно было разглядеть пигмейские фигурки на пляже у Си-Ранч. Даже после вложения капитала в игрушку у меня оставался надежный запас в тайнике на борту “Лопнувшего флеша”, стоявшего в эллинге Ф-18 в Байя-Мар.

Тянулось прекрасное, долгое, жаркое и ленивое лето, блаженное время доброй рыбалки, старых друзей, новых девушек, смеха и болтовни.

Холодное пиво, хорошая музыка, есть куда пойти.

Вот так Они вас и приканчивают. Так Они вас и ловят. У счетчика счастья обязательно должен быть предупредительный звоночек, чтобы всякий раз, когда стрелка взлетит чересчур высоко, раздавалось тревожное динь-динь. Ныряй, парень. Слишком уж ты сияешь, чересчур заметен. Один из Них уже залег в укрытии, определил направление ветра, поймал тебя в перекрестье прицела. Это так часто случается, что, пожалуй, пора мне быть наготове.

Я увидел справа водонапорную башню сразу за Оушн-Ридж, ориентир, отмечающий почти ровно тридцать миль к северу от муниципального казино, и время составило шестьдесят две минуты. Я записал его вместе с расходом горючего. Позже займусь математикой, выразив все в таком виде, как мне легче запомнить: статутных миль на галлон при иксе оборотов в минуту.

Ветер свежел, сворачивал к югу, и, хотя мне по-прежнему было приятно, я решил, что долго не выдержу, и вошел через Бойнтонскую бухту в озеро Уорт. Огоньки индикаторов по-прежнему оставались зелеными, но слишком долго поддерживать постоянную скорость – не самое лучшее на белом свете, поэтому, как только передо мной открылся хороший прямой и свободный путь вверх, я прибавил обороты до четырех тысяч двухсот, дойдя, по моей оценке, до сорока пяти миль в час. Прикинул, что при желании можно дойти до пятидесяти, понадеявшись никогда не попасть в порождающий такое желание переплет. Продержав лодку на этой скорости пять-шесть минут, сбросил обороты до минимума, чтобы с учетом массы брутто в данный момент просто держать нос над водой. Это все же не парусник, на котором я чуть не отправился проверять, нельзя ли дойти до Нассау раньше Уинна, Бертрама и прочих субъектов, которые совершают тридцатифутовые прыжки, а как только ты плюхнешься в воду, исполняют на твоей спине пьесы для концертино, прощупывают почки, суют тебе в зубы боксерский резиновый предохранитель. Для такого пробега крошку “Муньекиту” пришлось бы превратить в гоночную машину с каждым двигателем мощнее на сотню лошадиных сил, с особыми маховиками и гораздо большим количеством распорок и скреп для установки всех этих моторов, после чего она не годилась бы ни на что больше.

Вдобавок однажды меня уговорили выйти на паруснике. Вы, может быть, усомнитесь, что это ненамного забавней попыток прыщавого похмельного ковбоя удержаться на длиннорогом быке на родео в облаках пыли, но ощущение близкое.

Подойдя к заливу северней Броуард-Бич, пришлось вытащить карту и посмотреть, у какой отметки надо выйти из фарватера, чтобы попасть в устье Шавана-Ривер. Итак, во вторник в половине одиннадцатого утра или чуть позже я подошел к длинному, словно палец, пирсу лодочной станции Бэннона, накинул линь на сваи и заглушил моторы.

Взобрался повыше на опалубку причала и огляделся. У Бэннона швартовался десяток лодок с подвесным мотором, вдвое меньше моторных парусников, два маленьких прогулочных судна, на слипах[4] аккуратными рядами стояла дюжина плавучих домов, которые сдавались в аренду, фибергласовых, белых с оранжевой полосой. Я увидел, что он поставил ангар, о котором рассказывал мне в последнюю встречу, года полтора назад. В ширину по пятнадцать отсеков, три ряда в высоту. Грузоподъемник мог поставить туда на месячное хранение сорок пять лодок, но заполнен был только нижний ряд и наполовину средний.

Вверх по реке от его участка и на другой стороне, где во время моего последнего визита было сплошное болото, виднелись протянувшиеся на милю и больше приземистые светлые, нежилые с виду постройки. Рядом на стоянке поблескивали автомобили.

Рядом с маленьким зданием пристани и стоявшим параллельно реке и шоссе 80Д, примерно в сотне футов от того и другого, белым блочным бетонным мотелем с красной черепичной крышей никого не было видно. Я вспомнил рассказ Таша о его намерении расширить мотель с десяти номеров до двадцати. “Сейчас мы с Джанин и с тремя ребятишками занимаем два номера, так что можем сдавать всего восемь, и не могу тебе даже сказать, Трев, сколько народу приходится заворачивать”.

Лежали панели для десяти дополнительных номеров, примерно три секции были сложены на высоту плеча, но поросли какой-то дикой зеленой виноградной лозой, которая проползла вдоль стены на пятнадцать футов, свесив усики вниз.

Несколько свай на причале покосилось. Флажки на пристани выцвели, стали серыми, обтрепались на ветру до лохмотьев.

– Эй! – завопил Таш. – Ну и дела! Эй, Макги!

Вывернув из-за угла мотеля, он несся ко мне галопом, смахивая на першерона. Крупный мужчина. Почти с меня ростом и вполовину объемом.

Очень давно и очень далеко мы с ним играли в одной футбольной команде. Брэнтли Брекенридж Бэннон, фулбэк[5], второй состав. Он был бы в первом составе, если б быстрей разбегался, потому что, когда разбегался, остановить его было трудно. Сначала его называли Би-Би, потом сокращенно Биб, а в том сезоне вдруг прозвали Ташем. Он был абсолютно не способен ругаться. Самое большее, что мы когда-либо от него слышали, даже в самых гнусных, несчастных, мучительных обстоятельствах, это невнятное: “Будь ты неладен!"

Потом на одной игре мы попробовали приспособиться к его медленному старту. Его поставили справа, откуда он при броске должен был бежать налево за куотербэка, который быстро сделал несколько шагов назад, не сумел отдать пас отклонившемуся вправо боковому, крутнулся на месте и всадил мяч прямо в живот Бэннону. Я в то время был нападающим на левом краю, и при первой попытке лайнбэкер почуял пас, рванул вперед, увидел происшедшее и в подкате врубился плечами Бэннону в коленки.

При второй попытке Бэннон прибавил жару, но не было никакой возможности где-нибудь пробиться, и, пока он крутился вдоль линии в поисках дыры, которую в конце концов отыскал, его свалили.

При третьей попытке нам надо было набрать шесть очков, отставая на четыре. Он хорошо стартовал. Мы как следует поднажали и очистили для него большую дыру. Но, прорываясь в дыру, он слишком увлекся жонглированием, перекатывая мяч от подбородка на грудь, к плечу, в ладонь, забыл поберечься, и его сбили сбоку, а мяч влетел прямо в руки центральному за щитнику противника, который после продолжительной паузы смекнул, что у него в руках настоящий футбольный мяч, и пустился веселым тяжеловесным галопом, пока его не схватили сзади. Бэннон, стоя на коленях, сорвал с себя шлем, грохнул оземь, поднял взор к небесам и прокричал: “Тьфу!"

Когда на следующей игре дела у него пошли плохо, примерно четверо из нас завопили: “Тьфу!” С тех пор и навеки он стал Ташем[6].

Потом он перешел в таклеры, провел в команде АФЛ четыре года и на протяжении двух из них, уже женившись на Джанин, копил деньги. Ущемление нерва шейного позвонка превратило его в страхового агента, вполне преуспевающего, потом это ему опротивело, и он стал продавать плавучие дома, а потом купил эти десять акров на Шавана-Ривер, где принялся воплощать в жизнь Американскую Мечту.

После ритуального взаимного похлопывания по спине и плечам наши приветствия утонули в приближавшемся низком скрежещущем реве. Три огромных оранжевых “Евклида”, с верхом нагруженные сырой известковой глиной, подняли массивными шестифутовыми резиновыми покрышками тучи пыли, которая поплыла к северу над пальмами и карликовыми соснами по другую сторону от местного шоссе. Тогда я заметил, что асфальтовое покрытие исчезло, а дорога расширилась.

– Тут вокруг нас кое-что улучшается, – мрачно пояснил Таш. – Будет по первому классу. Скоро. – Он глянул на восток вслед слабевшему реву огромных грузовиков. – Не нравится мне, как они тут шныряют. Джанин сейчас должна возвращаться из города. Есть несколько нехороших мест, где она может встретиться с ними. Ей приходится шоферить больше обычного с тех пор, как школьный автобус не может сюда проехать.

– Почему не может?

– Потому что им нельзя ездить по официально закрытым дорогам, вот почему. – Он посмотрел на свой берег. – Как ты сюда пришел? “Флеш” не проведешь вверх по реке при таком приливе.

– Да ведь было хорошее глубокое русло?

– Пока не проделали кучу дноуглубительных работ и не подняли уровень реки вверху. Сейчас первые полмили от залива до меня совсем плохие. Обещают промыть, да не говорят когда.

Мы пошли, и я показал ему “Муньекиту”. Заболевание уроженцев канзасских степей морской лихорадкой дает адскую смесь, а случай Таша был очень тяжелым. Он осмотрел специально установленные дизельные моторы ОМС, выслушал мои разъяснения о причинах отказа от выбранных первым владельцем “Крайслер-Вольво”, заинтересовался особой конструкцией панели “Телефлекс” и системы управления.

Я сознавал, что слишком много говорю. У меня дела шли хорошо. А моему другу Ташу Бэннону мир корчил довольно кислую мину. На покое его широкое, тяжелое веснушчатое лицо обвисло. В таких случаях всегда говоришь слишком много. Небольшой бриз утих, полуденная октябрьская жара тяжело навалилась. При температуре 95 градусов и влажности 95 процентов пот льется градом.

И мы пошли в мотель, сели в алькове на кухне под шумно грохочущим перетрудившимся маленьким оконным кондиционером, пили пиво, и Таш сообщил, что у Джанин все отлично, у мальчиков все отлично, а потом поговорили о том, про кого он слышал, а про кого нет и кто чем занимается. Стоя у окна с холодной банкой в руке, я спросил:

– – Что это за крупное предприятие вон там, вверх по реке?

– ТТА, – объяснил он с заметной язвительностью. – “Тек-Текс аппликейшнс”. Симпатичное чистое производство, только любая рыба, завернувшая сдуру в Шавану, то и дело переворачивается вверх брюхом и плывет вниз по течению. А порой воняет чем-то вроде аммиака, от такого аромата слезами обливаешься. Но у них работают четыреста человек, Трев. Крупная база налогообложения. Округ охотно распахнул перед ними дверь и вручил ключи.

– А я думал, в этой стране строгое зонирование, контроль за загрязнением и так далее. Я имею в виду, что ведь Броуард-Бич…

– Ты что, забыл, где находишься, парень? – перебил он. – На добрую милю к западу от границы округа. Вы в округе Шавана, мистер Макги. Кругом одни сады. Поезжай прямиком в Сан-нидейл, в окружную администрацию, и каждый из пяти счастливых, улыбающихся администраторов сообщит тебе, что нельзя выбрать лучше места для жизни, где можно растить детей и процветать вместе с округом.

Я удивился. Никогда Таша не считал способным на иронию – такого крупного, крепкого, дружелюбного мужчину с молочно-голубыми глазами, светлыми щетинистыми ресницами и бровями, с розовой, шелушащейся от постоянного пребывания на солнце кожей.

Послышался шум, подъехавшей машины. Таш подошел к выходившему на дорогу окну, выглянул и простонал:

– Ох, нет!..

Я вышел следом за ним. Джанин вылезала из автомобиля, очень пыльного светло-голубого седана примерно двухлетней давности. С расстояния в двадцать шагов она по-прежнему выглядела неуклюжим и голенастым подростком. Стояла в вызывающей и одновременно безутешной позе, глядя на низко опущенный левый задний бампер, явно требующий дорогостоящего ремонта. Их самый младшенький – лет двух с половиной – стоял рядом, поскуливая и проливая недолговечные слезы. Джанин была в выцветших прогулочных шортах цвета хаки и в желтой майке. Пояс шорт на тонкой талии потемнел от пота. Черные волосы острижены очень коротко. Загоревшая дотемна, с выразительным удлиненным, утонченно-изящным лицом и темными глазами, она походила на средиземноморского юношу, который готов проводить тебя к римским развалинам, очистить карманы, всучить фальшивую семейную реликвию, усадить в протекающую гондолу вместе со своей вороватой кузиной.

Впрочем, форма ушей у Джанин была девичьей, так же, как уголки рта и стройная шея, а насчет того, что располагалось ниже, не возникало вообще никаких сомнений, хоть на ней и болтался какой-то чехол от матраса, – ни малейших сомнений. Я знал, что ее девичья фамилия Соренсен, что она шведка из Висконсина, которая произвела на свет светловолосых шведских ребятишек, представляя собой один из невероятных примеров генетической математики, если только какой-нибудь скандинавский викинг не привез домой из дальних стран смуглого мальчика для работы на кухне.

Таш опустился на землю позади машины, перевернулся на спину, заполз под нее.

– Это случилось всего за полмили от асфальта. Наверно, после дождя образовалась выбоина, потом туда набилась пыль… Клянусь, милый, никто бы ее не заметил.

Таш вылез.

– Стяжка рессоры.

– Мама меня ударила! – пожаловался малыш. – Жутко сильно ударила, пап.

– Ты быстро ехала, Джан? – спросил он. Она пристально глянула на него, беспомощно подняла и уронила руку.

– Господи Иисусе, я вовсю веселилась, хохотала и распевала, ведь мир так прекрасен… Или вообще надралась в стельку и постаралась переломать ко всем чертям все, что попало!

Резко повернулась, прошла мимо, внезапно бросила на меня изумленный узнающий взгляд, но была в тот момент так поглощена ссорой, что не могла отказаться от запланированного ухода.

– Хоть бы поздоровалась с моим другом! – крикнул вслед, Таш. – Могла бы, как минимум, поприветствовать моего друга!

Она сделала еще десять шагов с окаменевшими плечами, оглянулась на ступеньках мотеля и без всякого выражения на лице и в голосе проговорила:

– Привет. Привет. Привет. Иди сюда, Джимми. Пойдем с мамой.

Малыш нехотя потопал к ней. Дверь закрылась. Таш взглянул на меня, покачал головой, попробовал улыбнуться:

– Извини, старина.

– За что? Дни бывают хорошие, средние и плохие.

– Похоже, для нас один тип затянулся.

– Ну, для начала давай все исправим.

Он подогнал машину к сараю с инструментами. Мы подняли ее заднюю часть с помощью грузоподъемника. Оба пролили по два галлона пота, пока выбивали поврежденные детали, зачищали ножовкой, неуклюже втискивали на место и заколачивали молотком. Опустили машину, она встала ровно, уже не смахивая на утку, больную костным шпатом. Я поставил ногу на задний бампер, нажал, но он не поднялся, как следовало, а продолжал качаться, весомо свидетельствуя о почти вышедших из строя амортизаторах. Таш вздохнул, и я пожалел о своем поступке.

У меня на катере была чистая одежда, Таш предоставил мне номер в мотеле, где можно было принять душ и переодеться. Я как раз застегивал свежую рубашку, когда в дверь постучала Джанин. Я открыл. Она принесла кувшин с холодным чаем, в котором позвякивали кусочки льда, и повинную гордую голову. На ней было короткое розовое платье-рубашка, губы накрашены бледно-розовой помадой.

Поставила кувшин, протянула руку:

– Теперь здравствуй, как следует, Тревис. Рада тебя видеть. Прости за некрасивую сцену.

Рука длинная, тонкая, загорелая, пожатие неожиданно крепкое. Она налила чай в два высоких стакана, один протянула мне, другой взяла себе, присела на кровать. Я мысленно прикинул и сообразил, что вижу ее в пятый раз. И как прежде, почувствовал легкую неприязнь с ее стороны. Так часто бывает, если друг знаком с мужем задолго до его женитьбы и даже до знакомства с будущей женой. По-моему, это нечто вроде ревности, напоминание о годах, когда она не жила с ним одной жизнью, о дружбе, возникшей у мужа без ее согласия. Она как бы бросала мне вызов. Покажи-ка себя, Макги. Ничего у тебя не получится, ибо ты в мой дом не вломишься. Твоя жизнь нереальна. Ты тут плаваешь, забавляешься, развлекаешься. Внушаешь моему мужу сожаление о долгах, которые у него есть, и о девушках, которых у него нет. Подойдя к моему гнезду, одним своим присутствием ты напоминаешь о праздничных временах, когда вы с ним скакали кузнечиками, а я же теперь что-то вроде стражника, сопровождающего или просто обузы.

С некоторыми женами старых друзей мне удавалось преодолеть изначальный антагонизм. Они быстро обнаруживали, что мне хорошо знакомо все, известное каждой одинокой, не связанной брачными узами личности, – мир всегда несколько выпадает из фокуса, когда в конечном счете никого, черт возьми, не волнует, жив ты или умер. Такой ценой расплачиваешься за бродяжнический образ жизни, и, если предварительно не взглянул на ценник, стало быть, в самом деле дурак.

Внешне Джан вроде бы проявляла теплоту, как бы стараясь подчеркнуть убежденность в том, что я ей зла не желаю. Но враждебность не таяла. Ей неплохо удавалось ее скрывать, но она присутствовала.

Я приветственно поднял стакан с чаем и сказал:

– Это просто ерунда, Джанин. Обычное для такой жары обалдение.

– Спасибо, – улыбнулась она. – Таш быстро поел и умчался. Взял на себя роль детского таксиста. Вернется минут через десять, и тогда устроим что-то вроде ленча.

Допила чай, налила еще стакан, чтобы взять с собой. Направившись к двери, медленно и печально покачала головой:

– Знаешь, по-моему, в основном виновата я. Бедный маленький Джимми. В чем дело, мам? Что сломалось, мам? Она поедет, мам? И я влепила ему плюху. Слишком сильно, не думая. Выместила на нем злобу. – Ее улыбка была сухой, а глаза влажными. – Не пойму, что в последнее время со мной происходит. Ох, как я ненавижу эту чертову машину! Эту проклятую вонючую машину! Как я ее ненавижу!

Глава 2

Сидя в ожидании под дующим в полную силу кондиционером и прихлебывая чай, я думал о маленьком сонном царстве под названием Детройт, которое, как всегда, на пятнадцать лет отстает от остальной Америки.

Джанин раскусила его. Люди ненавидят свои машины. Папочка уже не гордится новым автомобилем, подкатывая к дому; семейство не выскакивает навстречу, вопя от восторга; соседи не сбегаются полюбоваться. Все машины одинаковые. Для опознания собственной приходится цеплять к ветровому стеклу яркую побрякушку. Можно давать им названия в честь хищников, примитивных эмоций, астрономических объектов – в сущности, это одна большая сверкающая сточная труба, воронка, жадно всасывающая деньги – страховка, налоги, техосмотр, пошлины, покрышки, ремонт. Тебе выпадает возможность сидеть среди рева гудков, в бессильной ярости колотя по рулю кулаками, пока через милю твой рейс отправляется из аэропорта. Имеешь верный шанс быстро умереть, а еще верней – агонизировать несколько месяцев из-за разорванной плоти, раздавленных кишок, переломанных костей. Приводишь машину к любезному дилеру, а обслуживающий персонал смотрит мимо, пока не поймаешь кого-нибудь за рукав. После чего он командует: приезжайте через неделю, считая со вторника. Предварительно позвоните. Из-за миллионов тонн загрязняющих веществ гибнут листья на деревьях, заболевает скот. Мы ненавидим свои автомобили – Детройт. Те, кому удается без них обойтись, обходятся с большой радостью. Если тем, кто не может, предоставляется альтернатива, они мигом хватаются за нее. Мы покупаем их неохотно, стараемся, чтобы они продержались подольше, и это уже не дружелюбные машины, а дорогостоящий, смертоносный металлолом, умудряющийся сверкать презрением к своим владельцам. Из-за автомобиля ты слишком сильно шлепаешь своего малыша, а потом стыдишься самого себя.

Недавно я развязал себе руки. Моя старушка “Мисс Агнес”, “роллс" – пикап, была необычайно проворной, разгонялась с места до шестидесяти миль в час примерно за сорок секунд, а развив бурную и шумную деятельность, упорно не желала останавливаться. Таким образом мы с ней медленно приближались к дорожной катастрофе, от которой нас отделял все утончавшийся волосок. Я отправился покупать новую, совершал пробные поездки и обнаружил, что все они фантастически разгоняются, все мгновенно останавливаются, и все дьявольски мне опротивели.

Поэтому я пошел искать судно, которым можно было бы пользоваться, вместо машины. Оставил “Мисс Агнес” для проселочных дорог, “Флеш” – для открытого моря и стал совершать деловые поездки на “Муньеките”, а если бы мне понадобился автомобиль, есть трудолюбивый мистер Херц, еще более услужливый мистер Эйвис и мистер Нэшнл[7], питающие надежду переехать друг друга насмерть. Желая купить и доставить из Лодердейла то, чего нельзя купить в Байя-Мар, я мог выйти за покупками на “Муньеките”. Приятно плыть по реке через город и слышать в отдалении лязг крыльев столкнувшихся автомобилей, скрежет бамперов и сирену “скорой”.

Мы с Джанин ели в кухонном баре мотеля сандвичи с сыром и ветчиной, а маленький Джимми при каждом своем появлении получал от матери пару легоньких нежных шлепков. Имена двух старших мальчиков я позабыл, и пришлось их улавливать в разговоре. Джонни и Джоуи. Джоуи большой парень. Шесть лет. Джонни четыре с половиной.

Сообразив, что нигде не видно Тайлера, негра, работавшего у них во время моих прошлых приездов, высокого, жилистого, веселого нестареющего мужчину темно-шафранного цвета, с лицом ученого и сверхъестественным даром диагностировать неполадки в морских двигателях, я спросил, не выдался ли у него выходной.

– О, Тайлер от нас ушел.., должно быть, месяцев восемь назад. Таш очень расстроился. Знаешь, как хорошо при нем было! Впрочем, теперь.., тоже неплохо. Наверно, мы все равно не смогли бы платить ему при нынешнем положении дел.

– Из-за дороги?

– И многого другого.

– Например?

– Думаю, если Ташу захочется, чтобы ты выслушал горестную историю, он лучше сам все расскажет. Скажу только одно, Тревис Макги. – Она прищурилась и стукнула кулачком по пластиковому столу. – Бежать отсюда мы не собираемся!

– Кто-то пытается вас заставить?

– Лучше поговори об этом с Ташем.

– Можешь раздобыть сиделку на нынешний вечер?

– Что?

– Нарядись пошикарней, пошатаемся втроем по Броуард-Бич, найдем выпивку и закуску, домой вернемся поздно и всю дорогу будем орать песни.

Ее узкое лицо озарилось:

– Вот это мне нравится!

И Таш, вернувшийся с двумя другими светлоголовыми отпрысками, выразил одобрение. Сиделка была под рукой. Джан объяснила, что они сдали одной супружеской паре плавучий дом за особую плату. Молодые ребята, лет по двадцати с небольшим. Живут в том плавучем доме, возле которого стоит старый желтый фургон. В другом, в дальнем конце, – пара пенсионеров. В данный момент сданы всего два.

– Их зовут Арли и Роджер Денн, – добавила Джанин. – Немножечко странноватые. Неопрятные с виду. Он делает забавные статуэтки и украшения из раковин, она вяжет, пишет безвкусные морские пейзажики, а как только достаточно наработают, загружают фургон, едут и продают поделки в сувенирные магазины. Порой на это уходит два дня, иногда неделя.

Арли Денн явилась выполнять обязанности сиделки точно вовремя, и я согласился насчет неопрятности. Это была мягкая, сдобная, очень бледная девушка с длинными прядями светло-русых волос, с широко расставленными равнодушными водянистыми голубыми глазами, тихим певучим голоском, вечно разинутым ртом, в белой мужской рубашке – грязной, в бледно-голубых шортах – грязных, с босыми ногами – тоже грязными. Я понял, почему Джанин перед уходом покормила детей.

Отведя катерок от причалов, я передал его Ташу. Солнце садилось за нашими спинами, мы скользили по длинным, широким извивам Шавана-Ривер, мимо мангровых деревьев и белых цапель, вышли в большой залив, где на север вверх по фарватеру двигался кеч[8], банальный, как красочная открытка, под парусами, которые солнце окрасило в оранжевый цвет, перед ним пролетела диагональю нестройная стая пеликанов, направляясь на птичий базар, падая и поднимаясь по подсказкам летящего вожака.

Коснувшись огромной лапой двойных дросселей, Таш вопросительно поднял брови, и я жестом изобразил толчок. Джанин в красивом желтом платье сидела на яркой обшивке транца моторного отсека, короткие черные волосы теребил ветер, лицо сияло от наслаждения скоростью, новыми впечатлениями, дуновениями вечерней прохлады после дневной жары.

У городской пристани Таш замедлил ход, мы прошли вверх по туннелю, под мостом, вдоль береговых пляжей. Я оставил лодку в местечке под названием Бич-Марин, где, по словам смотрителя, ничто ей не помешает. Мы прошли три квартала пешком в хороший известный мне ресторанчик. В тридцати шагах от ресторана Джан, опираясь одной рукой на могучее плечо Таша, переобулась, сменила сандалии на туфли на высоком каблуке, достав их из соломенной сумки.

Выпивка была хорошая, бифштексы хорошие, вечер почти хороший. В любой супружеской жизни погода порой портится, выкидывает самые разные фокусы. Медленное крушение, медленная потеря всей ставки, вместо ожидаемых выигрышей, – это может отравить счастливейшие сердца. В их случае ненастье было кратковременным. Просто капало то и дело, омрачая забавы и развлечения.

Из сказанного я уяснил общий смысл ссор, споров и сожалений. С год назад у них был шанс выбраться, на участок нашелся покупатель, Джан хотела смириться с потерями и уехать. Они потеряли бы процентов десять вложенного, если не считать времени, потраченного на тяжелый труд. Но Таш утверждал, что это всего-навсего временное невезение. На самом деле никто не пытается поставить на карту против них. Все наладится. Всегда все налаживается.

Кроме тех случаев, когда становится хуже.

Таш вообще не хотел разговаривать на эту тему. Для него это было все равно что скулить. Пускай дело зайдет подальше, а потом он рванет, схватит мяч и зашвырнет его ко всем чертям в центр поля.

Впрочем, кажется, они неплохо провели время. Может, это был лучший вечер за много месяцев. Небо безоблачное, мы спешили обратно через залив, с трех сторон окруженные розовым светом. Таш высвечивал для меня бакены мощной лампой на держателе, которая отбрасывала тонкий луч на милю. Мы пришвартовали катер, а когда шли к мотелю, в пыль упали первые крупные капли. Надвигался сильный дождь. Толстая сиделка подпрыгивающим галопом помчалась в свой арендованный плавучий дом.

Должно быть, выпало дюйма три осадков за час, который мы просидели в баре Бэннона, попивая домашнее виски и рассказывая небылицы.

Вернувшись в отведенный мне номер и начав готовиться ко сну, я решил навестить “Муньекиту”, проверить, справилась ли она с проливным дождем и выключилась ли автоматическая трюмная помпа, как было обещано. Воздух был чистый, голодные москиты еще не роились. Посвежевший от дождя ветер дул с запада. Лодка была в полнейшем порядке, а оглянувшись, я обмер от неожиданности при виде массивной фигуры Таша Бэннона.

– Мне не хватает шума старого горбатого моста при ветре с реки, – проговорил он. – Движение небольшое, а доски громыхали. К этим звукам привыкаешь и даже не слышишь, а когда они исчезают, скучаешь.

– Поставят новый?

– Не здесь, – вздохнул он. – В трех милях выше по реке. Для меня это очень чувствительно. Потеряю почти всех клиентов с той стороны. ТТА хочет забрать мост себе. Хочет официально закрыть к нему дорогу. Мы отправились на открытые слушания и наделали много шуму, но ТТА в этом округе получает все, чего пожелает.

– Таш, если тебе надо как-то помочь продержаться здесь, пока дела не наладятся…

– Забудь. Спасибо, но забудь. Это просто затянет крушение.

– Все пропадет?

– Наверно.

– Ты не можешь продать?

– Что продать? Нашу долю по закладной? Пойди спроси в банке, сколько она, по их мнению, составляет. – Он зевнул. – Черт, я всегда был довольно хорошим торговцем. Неплохо умею продавать товар. Беда в том, что терпеть не могу это дело. Спокойной ночи, Макги. И еще раз спасибо. Хороший был вечер. Это нам помогло. Это нам позарез было нужно.

Утром я уехал. Произошло это все в октябре, я по-прежнему думал о них и гадал, но ничего не предпринял и больше не заезжал. Теперь сожалею об этом. Сожалею о многом, чего в своей жизни не сделал, равно как о немалом количестве увлекательных сделанных дел, только сожаление о несделанном длится несколько дольше.

В последний раз я видел Таша Бэннона живым во время уикэнда перед Рождеством, в субботу ближе к вечеру. Произошло это по столь невероятной случайности, что испытываешь искушение назвать ее судьбоносной. Мой приятель Мик Косин ждал очень важного телефонного звонка из Мадрида, дав номер моего телефона на борту “Лопнувшего флеша”. Дело затягивалось, и он попросил меня взять его машину, поехать в международный аэропорт Майами и встретить его подружку Барни Бейкер, стюардессу “Пан-Америкэн”, которая должна была прибыть из Рио и остановиться в Майами. Разумно было послать меня, ибо только я знал ее в лицо.

За компанию я посадил с собой в прокатный автомобиль с откидным верхом Пусс Киллиан. Стоял холодный солнечный день, золотистое побережье в это время года пустовало, как никогда. Нервные человечки, держатели акций огромных пляжных отелей, сокрушались по поводу полученной в пятый раз под залог ссуды, а розничные торговцы лихорадочно благодарили судьбу за рождественскую лихорадку, которая, обуяв местных жителей, компенсировала падение спроса на кокаин. Пусс – высокая, статная рыжая женщина, мастерица заводить и прекращать игры, убежденная в полном безумии мира, и поэтому наилучшая компаньонка для тех, кто способен следить за отклонениями и крутыми поворотами в ее речах, а тех, кто не способен, она порядком раздражает.

Мы оставили автомобиль на стоянке, вошли в аэровокзал, осведомились насчет рейса, и дежурный сказал, что 955-й только что совершил посадку. После того как вывели и направили в нужную сторону пассажиров, вышла, цокая каблучками, Барни с группой своих коллег в форме с крупными, яркими бляхами и нашивками – конфетка-блондиночка с огромнейшими невинными голубыми глазами, которые стреляли налево-направо в поисках Мика и наткнулись на меня, шагнувшего ей навстречу. Сияя широкой улыбкой, она грациозно и опасливо познакомилась с Пусс. Я объяснил ей, что Мик ждет телефонного звонка от независимой телекомпании, желающей взять оператора, ибо их главный оператор переломал себе кости, разъезжая на велосипеде по мадридским дорогам. Барни Бейкер попросила пятнадцать минут, я сказал, что мы будем наверху в баре аэропорта, она сказала: “Хорошо” – и зацокала прочь, ловко и уверенно двигаясь в униформе.

В этот час в обширном голубом стеклянном зале, вознесенном высоко в воздух, коктейльный бизнес шел еще ни шатко ни валко, за тихой элегантной стойкой бара маячила знакомая физиономия бармена, который помнил мой любимый напиток и весьма этим гордился, так что мы уселись, заказали по стаканчику, с уважительным молчаливым вниманием следя за искусной работой. Два вместительных старомодных стакана поставлены бок о бок, на две трети заполнены мелким льдом. В каждый налита щедрая порция сухого шерри. Сперва на один, а потом на другой стакан лег фильтр, через который мастер изящным движением кисти выплеснул шерри, после чего залил лед доверху джином “Плимут”, протер ободки стаканов лимонной коркой, капнул на коктейль сверху несколько плавучих бусинок цитрусового масла, выбросил корку, с легким поклоном подал нам напитки и, сияя улыбкой, объявил:

– Два “Макги”.

– Спасибо, Гарольд, – поблагодарил я. Возникли два новых клиента, бармен отошел; Пусс подняла свой стакан, чокнулась со мной.

– Мгновенный напиток, – изрекла она. – Мгновенная глупость, мгновенное принуждение, мгновенное согласие. Что касается меня, я просто на мгновение онемела от предвкушения удовольствия. Ну, за летающих перепелочек!

– За кого?

– За стюардесс! Что-то ты туго сегодня соображаешь, любовь моя. То и дело не врубаешься.

– Исключительно потому, что смотрю на тебя. При этом я плохо слышу.

И тут, случайно взглянув мимо нее, я увидел за столиком на двоих у стены Таша Бэннона. Сгорбив могучие плечи, он наклонялся к девушке с застывшим лицом, сидевшей напротив. У нее были длинные прямые каштановые волосы, надутые губки, бесстрастное личико. Казалось, она задумчиво и внимательно его слушает, прикусив очень пухлую нижнюю губу, прикрывая глаза и медленно покачивая головой, как бы твердя бесконечное “нет”.

Совсем не тот случай, чтобы легким шагом приблизиться к старому другу, хлопнуть его по плечу и осведомиться, как поживает Джанин. Они вели личную беседу, до такой степени личную и напряженную, что их словно бы окружал почти очевидный колпак из тончайшего стекла.

– Знаешь их? – спросила Пусс.

– Только его.

– Я бы сказала, что он собирается бастовать. Теряет выдержку. Торговать нынче трудно, и девочки нервничают.

– Привет! – сказала Барни Бейкер, поставила саквояж на пол и взобралась на высокий стул справа от меня.

– На ней была бледно-зеленая блузочка без рукавов с высоким воротом, короткая юбка, тоже зеленая, но потемнее, в проколотых ушах болтались маленькие золотые колечки. Она пожелала выпить бурбон. Пусс подалась вперед и проговорила через меня:

– Господи, что на свете может быть прекраснее, восхитительней и романтичнее перелетов из одного восхитительного и романтичного места в другое! Клянусь, вот это настоящая жизнь. Потрясающие пилоты, загадочные путешественники, разъезжающие по всему миру, и все такое. Наверно, вы понимаете, Барни, до чего мы, земные женщины, вам завидуем.

Барни всего на миг едва заметно прищурилась. Наклонившись, она, слегка задыхаясь, прощебетала:

– О да! Сбылись мои мечты, мисс Киллиан, – летать в прелестнейшие места на земле. – Она вздохнула, качнув хорошенькой головкой. – Только, по-моему, так.., неестественно пользоваться самолетом, правда? Просто на моей метелочке не удается подняться выше верхушек деревьев. Вам везет больше?

– Думаю, вся разница в том, таскать с собой распроклятого кота или нет, – невозмутимо ответила Пусс. – А еще – надевать ли дурацкую шляпу и длинные юбки.

– Нелегко любоваться лунным светом, когда все время приходится бормотать жуткую ерунду, как по-вашему? – продолжала Барни.

Позади меня возник Таш:

– Трев, можно с тобой минутку поговорить? Он повернулся и отошел, прежде чем я успел его представить. Девочки не обратили на это внимания. Я извинился и пошел за Ташем. Барни Бейкер пересела на мой стул. Когда я выходил в коридор, а стеклянная дверь еще не закрылась, до меня долетел контральтовый, отрывистый и самый искренний смех Пусс, на фоне которого контрапунктом звучал серебристый, но все же земной смешок Барни. Поножовщина между женщинами может испортить веселье, поэтому было приятно удостовериться, что эта пара отлично поладит.

Я проследовал за Ташем мимо лифтов в пустой мужской туалет.

– Я подошел бы поздороваться, но ты был с подружкой.

– С подружкой! Кому нужны такие подружки! Она улетела. Слушай, у меня мало времени. Я оставил Джан одну с ребятишками на три дня и хочу вернуться. Год назад она объявила, что все складывается в ясную картину, и мы должны убраться, а я не поверил. Ладно. Теперь верю. Там заключаются деловые сделки. Земельные сделки. А мы торчим на дороге.

Он был таким же большим, но лицо как-то странно усохло. Крупные руки дрожали. Взгляд растерянный, как у очкариков, снявших очки.

Таш с усилием рассмеялся:

– Я думал, кому-то понадобилась моя пристань. Поэтому потратил деньги, которые не мог тратить, и нанял местного адвоката, посмотреть, чего он раскопает. Молодой парень. Стив Бессекер. По-моему, единственный адвокат в Саннидейле, который не испугался. Рассказал ему обо всем, что на меня навалилось, он согласился, что это не совпадение, и начал разнюхивать. Никому не нужна моя пристань, Трев. Им нужен единый кусок в четыреста восемьдесят акров. А мои десять акров прямо в центре всего этого необходимого им прибрежного участка.

– Кому “им”?

– С момента появления “Тек-Текса” на той стороне реки весь этот участок объявлен промышленной зоной. Кругом натыканы крупные объявления, абсолютно официальные и законные. Они собираются углубить реку и канал, чтобы по фарватеру могли проходить баржи. Сюда явно хочет пробраться какая-то крупная корпорация и выкладывает за землю круглые суммы.

– Кто скупает участки?

– Пятьдесят акров прямо позади меня принадлежат местному агенту по недвижимости Простону Ла Франсу. Бессекер выяснил, что Ла Франс заключил опцион[9] на двести акров к востоку от меня по двести долларов за акр. Их владелец – старик Ди Джей Карби, старожил. С другой стороны от меня, на западе, двести двадцать акров находятся в собственности некой “Саутвей лэндс инкорпорейтед”. Бессекер выяснил, что это одно из предприятий Гэри Санто. Знаешь его?

– Слышал. Как любой другой в Южной Флориде.

Несколько лет назад Санто был эффектным юным сообразительным ловкачом с налетом позолоты. Теперь он был не столь юным сообразительным ловкачом, который загадочным образом маячил за кулисами многих событий под прикрытием тайны и денег. В Майами это имя имело привкус пентхаусов, нефтепроводов, южноамериканских партнеров по играм, слияний и поглощений компаний, личных самолетов, широко рекламируемых пожертвований в пользу местных инициатив в области искусства и культуры.

– Не знаю, что именно связывает Санто с Престоном Ла Франсом, Трев. Может, Ла Франс просто действует как агент Санто. Может, это совместное предприятие. До Бессекера дошел слух, что полтора года назад по участку рыскали эксперты, выбиравшие для завода место, и рекомендовали хотевшей заполучить его крупной компании дойти аж до восьмисот тысяч! По тыще семьсот долларов за акр. Примерно в то время, когда я про это узнал, возник один старый приятель и объявил, что ему очень не хочется, но ничего не поделаешь, придется забрать у меня плавучие дома. Я еще оставался за них должен. По его словам, один из администраторов округа Шавана, мистер П. К. Хаззард по прозвищу Монах Хаззард, намекнул, что, забрав у меня суда, мой приятель получит предпочтение при установлении зонального тарифа. А когда я рассказал об этом Бессекеру, тот заметил, что Монах Хаззард – шурин Престона Ла Франса, а доказать ничего невозможно. Бессекер вел себя странно. Сказал, что наваливается куча дел, и он больше не обещает уделять мне время. По-моему, они его тоже достали. Ему ведь тут жить.

– Все мы люди, – изрек я.

Он уставился на рулон бумажных полотенец, встряхнул головой:

– Ты же знаешь мою манеру, Трев. Не люблю ходить вокруг да около. Лучше прямо вступить в схватку. Я пару раз видел Хаззарда на тех открытых слушаниях, где они поднесли мне пилюлю, например насчет сноса моста, но не разговаривал с ним. Ну, попробовал договориться о встрече, а он начал тянуть резину, и в конце концов я прихватил с собой Джан, мы уселись у его офиса, пока он нас, наконец, не заметил. Такой маленький, шея длинная, голова круглая, с большими выпученными глазами за толстыми стеклами очков. Морда как у обезьяны, голос скрипучий. Я сказал, что мы граждане, налогоплательщики, землевладельцы, он – официальное должностное лицо, нравственный и моральный долг обязывает его не позволять использовать государственную машину для того, чтобы я обанкротился, а его шурин заработал несколько баксов. Знаешь, что такое унижение, Трев?

– То и дело испытываю понемножку.

– Он весь надулся, забегал, заскрипел и давай читать лекцию. Народ едет с севера, думая, будто во Флориде легко прожить, тогда как это худшее место в мире. На меня ни разу не взглянул. Частично смотрел в окно, в основном пялился на ноги Джан. Сказал, что не дело местных властей спасать человека от его ошибок и неверных расчетов. Сказал, что величайшим благом для подавляющего большинства будет наилучшее использование земли, а как подумаешь о налоговой базе, о занятости и так далее, пристань, возможно, не самое лучшее. Сказал, что прощает сомнения в его честности, ибо попавший в беду человек говорит не подумав. Люди попросту не имеют понятия, какой нужен талант для ведения малого бизнеса. Может, в какой-то другой сфере деятельности мне больше повезет. Сказал, что не знает, интересуют ли Пресса Ла Франса мои десять акров. Возможно, он сделает предложение, если я с ним поговорю, но не стоит мне ждать слишком многого, потому что мое предприятие в плохом состоянии. Сказал, что попавшие в беду люди считают, будто весь мир против них ополчился, но, если определенные необходимые для землеустройства меры подорвали мой бизнес, это вовсе не означает целенаправленного злого умысла. Во Флориде ежегодно гибнут тысячи малых предприятий, и я вовсе не исключение. Мы ушли. Джан расплакалась, не дойдя до машины. Унижение и отчаяние.

– Ты столкнулся с могущественной структурой, Таш. Вряд ли сможешь их переиграть.

– А я думал, смогу. Повидался с Ла Франсом и все повторил. Он ответил мне то же самое, точно они сговорились и отрепетировали. Я спросил насчет предложения. Он сказал, что не заинтересован. Может быть, говорит, если позже все будет выставлено на продажу, он предложит стоимость конфискованного имущества, но остаток по закладной, по его мнению, вряд ли этого стоит. Чуть больше шестидесяти тысяч, вот как. А мы выплатили пятьдесят одну. Поэтому я разинул рот. Наклонился над его столом и объявил, что ему никогда не наложить лапу на моюсобственность. Оставлю там Джан вести дела, сам вернусь к торговле и начну выкупать закладную с каждым сэкономленным центом. Тогда они поднажали пожестче.

– А именно?

– Сначала продлили контракт на дорожные работы еще на сто дней. Потом прислали инспекторов из окружного бюро, которые забраковали мою электропроводку, септические цистерны, колодец и отобрали лицензию на ведение дела. Как только лицензию отобрали, банк велел вернуть всю ссуду по закладной через тридцать дней, или меня лишат права выкупа заложенного имущества. Мол, это давным-давно надо было сделать. Мы какое-то время неплохо справлялись, Трев. Я не слишком размахивался. Оставь они меня в покое, мне хватило бы доходов расплатиться за ангар для хранения лодок и за расширение мотеля. Наш маленький бизнес должен был стать одним из лучших во всем районе. Я пытался еще раз встретиться с администратором Хаззардом, ждал, и дождался пары представителей шерифа, которые объявили, что я либо должен уехать, либо меня заберут за просрочку. Мы с Джан посоветовались и решили, что лучше всего изложить дело мистеру Гэри Санто. Он, скорее всего, такая крупная шишка, что даже не знает о происходящем, а если и знает, то, выслушав нас, велит им прекратить. Может, думали мы, Ла Франс просто чересчур старается услужить Санто и как можно дешевле отделаться. И я все написал на бумаге. Мы, наверно, раз десять переписали письмо, Джанин отпечатала на старенькой машинке в конторе мотеля, и оно ушло через специальную службу доставки с пометкой “лично”.

– Ответ получили?

– Словесный. От той девицы, с которой я сидел. Ее зовут Мэри Смит. Я приехал и попытался добраться до Санто. Добрался только до нее. Она предложила встретиться здесь перед ее отлетом. Замороженная, как говядина в морозилке, старик. Да, мистер Санто прочел мое письмо лично. Да, у него существует неофициальная договоренность с мистером Ла Франсом. Но мистер Ла Франс не на службе у мистера Санто. Да, мистер Санто настоятельно требует, чтобы мистер Ла Франс представил обещанные результаты, поскольку вопрос о приобретении земли решен. Мистер Санто не считает себя персонально ответственным за вашу судьбу. У него не благотворительная организация. Я спросил, можно ли повидаться с ним лично. Нет. Извините, нет.

– И что теперь?

– Мы все потеряли. Все. Прошли добрые времена. Джанин сильно переживает. Потрачена куча денег, сил, времени, и в результате пусто. Лучше бы.., надо бы нам с тобой раньше встретиться, Трев, пока еще не было слишком поздно. Может, ты изобрел бы какую-нибудь спасательную операцию. В твоем духе. Надавил бы на них, как они на меня надавили. – Он бросил на меня странный, озадаченный, задумчивый взгляд. – Понимаешь, я постоянно думаю, каким образом убил бы кого-нибудь. Хаззарда, Санто, Ла Франса – кого-нибудь. Кого угодно. У меня никогда в жизни не было таких мыслей. Я совсем не такой.

Таш сморщился, крутанулся и пнул большой металлический мусорный бак, предназначенный для использованных бумажных полотенец.

– А-а-а!.. Тьфу! – выкрикнул и выбежал вон.

Я забрал Пусс и Барни. Чуть позже половины седьмого мы вернулись на “Лопнувший флеш”. Мик дождался звонка, договорился, заказал билет на понедельник на утренний рейс в Испанию через Нью-Йорк. И хотя настроение у меня несколько омрачилось, были песни и спорт, загар и музыка, пляж и сон, старые и новые шутки, девушки на палубе, новые пластинки в музыкальном автомате, губная помада, песок, мимолетные поцелуи, долгий многозначительный взгляд из-под загнутых ресниц.

То и дело являлся и исчезал Мейер с небольшими отрядами своей нерегулярной партизанской армии. Произошел небольшой перебор, когда к нам нагрянула постоянно кочующая компания с борта большого круизного судна Тигра из Алабамы.

С виду все как всегда – абсолютно свободно, настолько, что даже не знаешь, кто чей гость и знакомый, – тем не менее существует некий протокол. Есть совершенно реальный внутри-компанейский неписаный перечень того, что следует и чего не следует делать, следует и не следует произносить. А если ты не способен войти в игру плюс инстинктивно понять необходимые правила, тогда опусти жалюзи, задерни шторы, оказывай холодный прием. Но иногда, как в случае с одним воскресным гостем, люди до того тупы, что требуются более доходчивые меры.

Его звали Бастер, Бадди, Санни – что-то в этом роде. Здоровенный громогласный жизнерадостный парень лет тридцати, конторского типа, чрезмерно самоуверенный; он отправился в деловую поездку подальше от дома и рыскал в поисках девок, убежденный в своем двойном мужском превосходстве над любым праздно шатающимся по пляжу субъектом, готовый слегка покрутиться и пообжиматься, чтобы потом дома было что рассказать другим оболтусам и утаить от старушки Пегги, оставленной с детьми.

Итак, он появился на залитой солнцем палубе, растянулся рядом с Барни и объявил, что она не уступит ни одной пышке на всем белом свете, а если позволит слегка растереть маслом для загара симпатичную спинку и симпатичный животик, он будет счастливейшим торговцем бумагой на всем юго-востоке. Она села, хмуро глядя на тупую, развеселую, ухмыляющуюся физиономию, а когда Мик встал было, чтобы выбросить Бастера-Бадди-Санни за борт, выразительным жестом остановила его взмахом руки и объявила:

– Музыка, умолкни!

Пусс подошла к динамикам и выключила звук. В наступившей тишине Барни с жестокой четкостью проговорила:

– Пусс, Мэрили! Идите сюда, дорогие мои. Посмотрите-ка на него.

Они подошли, уселись рядом на пляжный матрас и принялись разглядывать Бастера-Бадди-Санни.

– Он из тех типов, про которых я вам рассказывала, – пояснила Барни. – Из тех обаяшек, что превращают жизнь стюардесс в чистый ад.

– Лучше не оскорбляй меня, чистюля, – усмехнулся он.

– Ясно, – мрачно заключила Пусс. – Все очевидно. Жирное пузо, громкий голос, мутные похабные маленькие глазки.

– Вы что, шутите, девочки? – спросил он с несколько полинявшей усмешкой.

Мэрили склонила голову набок и промычала, тряхнув головой:

– М-м-м, на дежурстве к такому не посмеешь повернуться спиной. Сразу начнет хватать за задницу.

– Думаю, у них есть безумная мечта, – продолжала Барни. – Они только и ждут, что ты рухнешь, сраженная обаянием такого количества мяса. Помчишься с таким неотразимым типом в отель или в мотель и прыгнешь прямо в койку. Можете себе представить?

Пусс слегка поежилась:

– Господи, дорогие мои, вы лучше представьте себе, будто мы девушки по вызову и обязаны спать с таким обормотом!

– Б-р-р! – передернув плечиками, высказалась Мэрили. Бастер-Бадди-Санни встал, и три красотки ласково посмотрели на него снизу вверх.

– Кофе, чай, молоко? – спросила Барни.

– Ах ты, вшивая сучка! – буркнул он. Пусс расхохоталась:

– Видали? Точь-в-точь как ты говорила, дорогая. Типичная реакция. Смотрите, какая у него морда красная. Так-так, погодите-ка, дайте сообразить. Он облысеет через пять лет.

– Через четыре, – твердо поправила Мэрили.

– Ему уже нужны очки, но он их не носит, – заметила Барни.

– У него будет жуткое пузо, – добавила Пусс.

– В сорок пять свалится замертво от обширного инфаркта.

– А когда свалится, обожжется сигарой и обольется бурбоном.

– И несколько огорчит бедную женщину, которая вышла за него замуж.

Барни покачала головой:

– Ни одна девушка, хоть сколько-нибудь поработавшая стюардессой, никогда за такого не выйдет. Посмотрите на его рот! Жутко подумать, что нечто подобное придется поцеловать, да еще изображать удовольствие!

– Вы поглядите на его грязные ногти! В следующий момент Бастер-Бадди-Санни испарился. Он удалялся скорым шагом и не размахивал руками.

– Девочки, вам надо прополоскать джином рты, – предложил Мик. – Кучу гадостей наговорили человеку.

– Небольшая дружеская кастрация никому еще не повредила, – усмехнулась Мэрили.

– Кроме того, – сказала Пусс, – мы не коснулись по-настоящему грязной привычки. Дай ему хоть полшанса, знаете, что мог бы натворить этот мерзкий ублюдок?

Мэрили с пошловатой ухмылкой придвинулась к Пусс и что-то прошептала.

– Поздравляю, милочка, – кивнула Пусс. – Кажется, ты живешь полной жизнью. Но я имею в виду нечто гораздо худшее.

– А именно? – полюбопытствовала Барни.

– Если бы ты когда-нибудь по глупости подпустила его чуть дальше первой отметки, этот жалкий трус, глядя прямо в глаза, икнул бы и, смахивая на побитую собаку, вымолвил дрожащим голосом: “Милая, я тебя люблю”.

– Точно! Точно! – воскликнула Мэрили. – Дальше некуда. Именно тот тип! Настоящий подонок, пробу негде ставить!

Мейер очнулся от долгих мрачно-сосредоточенных размышлений, сгорбился, как волосатый Будда, протянул длинную обезьянью руку, взял ферзевого слона и переставил на идиотское на первый взгляд место – рядом с моей центральной пешкой. Маленькая кругленькая леди, сопровождавшая его на этой неделе, просияла, захлопала в ладоши и разразилась длинным комментарием по-немецки.

– Она говорит, что теперь тебе конец, – перевел Мейер.

– Никогда! – заявил я и принялся анализировать, анализировать, анализировать. Наконец дал щелчок своему королю, сшиб беднягу и спросил:

– Хочет кто-нибудь прошвырнуться по пляжу?

Но прежде чем мы с Пусс ушли, я еще раз попробовал дозвониться Ташу Бэннону на лодочную станцию. И снова не получил ответа. Ощутил раздражение, огорчение и, пожалуй, первый легкий укол тревоги.

Глава 3

В понедельник утром я проснулся в половине седьмого, думая про Таща и его проблемы. Не проснись я с этой мыслью, мог бы заснуть снова. Но, увы, сон ко мне больше не пришел. Даже в огромной, изготовленной на заказ кровати, оставленной на борту “Флеша”, когда я его выиграл в Палм-Бич, Пусс Киллиан оттеснила меня к самому краю. Она свернулась в клубочек спиной ко мне, и я всю ночь чувствовал у своего бедра тепло округлой попки. Она спала, медленно и глубоко вдыхая и звучно выдыхая воздух.

Я сдался, встал, принял душ, вернулся, стараясь как можно тише натянуть белую спортивную рубашку и слаксы цвета хаки. Но, просовывая руку в рукав при слабом свете, сшиб с полки стаканчик с заготовленной на ночь выпивкой, он упал и разбился.

Пусс перевернулась, медленно приподнялась, негодующе глянула на меня и опять провалилась в сон, угнездившись на другом боку. Спутанная прядь рыжих волос, упавшая на щеку и губы, трепетала при каждом дыхании.

Я услышал, как кто-то украдкой шебаршит на камбузе, и обнаружил Барни Бейкер в желтом платье длиной до бедер, которая, забрав волосы под косынку, колдовала над яичницей. Заметив меня, высоко вздернула брови и прошептала:

– И ты? У тебя-то какая причина? Не отвечай. Вопрос риторический. Разговаривать по утрам преступно. Я нашла вот эту симпатичную икру, вот эти симпатичные яйца и, судя по запаху, деревенский сыр “Херкимер”. Если хочешь, чтобы я удвоила порцию, просто кивни.

Я кивнул. Налил нам обоим сока. Она разбавила его водой. Я засыпал колумбийский кофе мелкого помола в бумажный фильтр “Бенц” и сунул его в кофеварку. Барни внимательно наблюдала за мной, пока я пробовал яичное изобретение. Светлые бровки приподнялись в знак вопроса. В ответ я сомкнул в кружок большой и указательный пальцы. Она принялась было наводить порядок, но я велел отложить это дело на потом, принес кофе в белом фарфоровом кувшине с крышкой, а Барни подала чашки.

Утро было почти холодное. Я вытащил для Барни из переднего шкафчика одеяло – прикрыть голые коленки, а сам накинул старую серую шерстяную кофту без ворота, которую берегу семьсот лет. Ее уже можно отнести к тому классу пожертвований, от которых отказываются даже миссионеры.

– Полагаю, вполне можно было бы поупражняться на барабане и на трубе, ничуть не потревожив нашу парочку, – заметил я.

– Мику надо подольше поспать. Мы должны выехать не позже десяти, чтобы успеть на рейс. А в Испании его нагрузят работой по горло. Съемки вышли из графика.

– А тебе когда на работу?

– Во вторник к полудню.

– Тогда возвращайся.

– Спасибо, но вряд ли. Пожалуй, верну машину, забьюсь куда-нибудь и попробую поразмышлять. У тебя чертовски хороший кофе, Трев. А как твой совет, не хуже? Скажем, при безнадежной любви?

– Лучше всех. Только моим советам никто никогда не следовал.

– Ну, вот тебе гипотетический случай о двух одиночках – во-первых, о маленькой глупышке, которая служит стюардессой в авиакомпании и которой чересчур скоро стукнет двадцать семь. Она очень уж любит быть в гуще событий, но уже задается вопросом, не делаются ли события чересчур похожими? Во-вторых, имеется совершенно особенный и талантливый парень, киношник, полный скептик в свои тридцать два года, который боится унылого брака больше, чем пули в лоб, и настолько зациклился на работе, что практически не в состоянии вспомнить, как зовут стюардессу. Вместе они бывают раз пять в году, каждый раз дней по пять, и всегда все хорошо – лучше не придумаешь. Неимоверно удачно, хоть они и твердят себе и друг другу, что теперь все может кончиться в любую минуту. И вот в прошлый раз оператор выражает желание жениться на девушке из авиакомпании, а она говорит: “Нет, черт возьми!”, хорошенько думает и соглашается: “Ладно”. Однако он, оскорбленный ее предыдущим отказом, говорит: “Нет, черт возьми!” Могут ли два таких козлика обрести счастье, Макги?

– Ты выйдешь замуж, когда не останется больше никакой возможности, крошка Барни. Вы поженитесь, потому что обречены друг на друга.

– В самом деле?

– Не обмирай. Не хочу погубить твой роман. Он либо станет необратимым, либо нет. Не зависнет на данной стадии. Либо разрастется, либо усохнет, и в любом случае правильно сделает. Не торопи события.

После долгого молчания она заключила:

– Все равно кофе у тебя хороший. – И пожала плечами. – Сменим тему. Твоя Пусс Киллиан… Она мне нравится, Трев. Очень нравится. Но какая забавная вещь: сначала кажется, будто она тебе все о себе рассказывает, а потом соображаешь, что на самом деле ничего не сказала. Кстати, что она собой представляет?

– Не знаю. Не смотри на меня так. Я знаком с ней четыре месяца. Каждые две недели она на пару дней исчезает. Можно было бы чуточку покопаться. Но это ее дело. Пусть расскажет, когда пожелает и если пожелает. Знаю, что она из Сиэтла, не гоняется за деньгами, от роду ей двадцать четыре или двадцать пять лет, незадолго до появления здесь рассталась с мужем. Я познакомился с ней на пляже исключительно потому, что она наступила на морского ежа, метала громы и молнии, приказала мне подойти и немедленно что-нибудь сделать. Знаю, что энергии у нее хватит на трех портовых грузчиков, что она может за один присест съесть трехфунтовый бифштекс, хорошо поглощает спиртное, способна подойти и плюнуть тигру в самый нос, если сочтет его умирающим от безделья. И знаю, что время от времени она намертво умолкает, желая лишь одного – чтобы все притворились, будто ее здесь нет.

– Она очень нежно на тебя смотрит, Тревис. Когда ты на нее не глядишь.

– Ах ты, интриганка!

Я попробовал еще раз и не дождался ответа от Таша. Попросил междугородную телефонистку проверить установленный там телефон и получил сообщение, что он в полном порядке. В девять с небольшим решил осведомиться, желает ли Пусс попрощаться лично или перепоручит это мне, вошел и тихонько присел на край постели. Она дышала чаще, слегка хныкала, рука во сне дергалась. Я осторожно отвел с лица рыжие волосы и увидел слезинки, сползающие по щеке из-под сомкнутых век. Положил руку на обнаженное плечо и легонько потормошил.

– Эй! Все не так уж и плохо, дружок? Она широко открыла невидящие глаза, засопела, пробормотала детским голоском:

– Да они все время говорят… – Встряхнулась, как рыжий сеттер, сфокусировала взгляд на мне, опять засопела, улыбнулась и промолвила:

– Спасибо, приятель. Меня чуть не зарезали на перевале. Который час?

– Четверть десятого.

– М-м-м… Если я верно читаю твои мысли, Макги, они меня восхищают. Очень хорошо. Оставайся на месте, а я первым делом почищу зубы.

– Мик с Барни уезжают через полчаса. Я подумал, не хочешь ли ты проститься.

Она зевнула длинно, как львица.

– Конечно хочу. Если бы ты, здоровенный, костистый и загорелый кретин, имел в голове хоть каплю здравого смысла, то заглянул бы сюда не в четверть десятого, а без четверти девять. Поспешность полезна при ловле блох, но никоим образом в том, что я тебе предлагаю. Так что поставь свой будильничек на час сиесты.

– В час сиесты мы будем в округе Шавана, нанесем визит моим старым друзьям, у которых возникли проблемы.

– Правда? – Она села, прикрыв грудь простыней. – Ну-у… Тогда быстро свари леди кофе, пока она принимает душ. И заведи будильник.

– ..В таком месте, – говорил Мик, – время несется так, что рехнуться можно. Пока соберешься посмотреть на камыши, на цветовую гамму, уже проехал мимо дня три-четыре назад.

Из огромной душевой, сквозь плеск, который могло бы производить небольшое стадо моржей, мы трое слышали полнозвучное пение Пусс:

– ..Держа под мышкой голову, держа под мышкой голову, она входила в башню.., в полночный час!..

– И тут я оглядываюсь, – говорила между тем Барни Бейкер, – а милый старикашечка наваливается на рычаг выходной двери, воображая, будто идет в туалет, тогда как мы летим на высоте двадцать восемь тысяч футов над бассейном Амазонки. Я кидаюсь к нему со всех ног и ласково препровождаю в нужное ему место. Потом он выходит, глазеет на дверь, на рычаг, широко раскрывает глаза и падает замертво. Пассажиры мне помогли усадить его на место, я сую ему нюхательную соль, объясняю устройство дверей, закрытых под давлением настолько плотно, что их и десять мужчин не откроют. А он все трясет головой и бормочет: “О Боже милостивый!"

Пусс появилась точно вовремя в просторном белом шерстяном платье, с мокрыми рыжими волосами, неся полчашки кофе – остатки сваренной мной во время ее пребывания в душе порции. Она заключила крошку Барни в широкие белые шерстяные объятия, стиснула, чмокнула в щеку и назвала куколкой. Мы вышли в кормовую дверь, помахали им, посмотрели, как они сели в машину и уехали.

– Милые ребята, – сказала Пусс. – Для такого старого пляжного оболтуса с дурным вкусом ты знаешь кучу милых ребят. Меня, например. Я настолько мила, что оставила прямо возле постели наш кофе и свои сигареты. – Она подошла к телефону и отключила его. Нахмурилась у проигрывателя, задумчиво выбирая пластинки, засучив при этом рукава, так что я видел ее выбор: гитарист Джордж Ван Эпс и квартет “Модерн джаз” в Карнеги-Холл. Взял у нее обе пластинки, поставил в автомат, отрегулировал звук на ее любимую громкость.

– Пошли, милый? – с деланным жеманством произнесла она, и сразу за дверью капитанской каюты мне пришлось перешагивать через упавшее на пол белое шерстяное платье.

День становился жарким. “Муньекита” бежала красиво, с глубоким басовым гудением, свидетельствующим о немалом запасе сил. Мы бросили якорь в Форт-Уэрте, подальше от канала, съели по толстому куску ростбифа и сандвичи с сырым луком, распив при этом на двоих бутылку охлажденного сухого красного вина. Я коротко сообщил Пусс про Таша, про наше долгое знакомство, про его рассказ о своих бедах.

– Никто вообще не отвечает по телефону?

– Никто.

– Странно.

– Чертовски странно, Пусс. Дело в том, что он бесхитростный парень. А попал в эпицентр очень хитрой мошеннической операции, связанной с большими деньгами. Старина Таш может попробовать пробить себе дорогу и навлечет на себя вдвое больше бед.

По пути вверх по Шавана-Ривер до нас донеслась слабая кислая вонь. Глаза заслезились. Обогнув последнюю излучину, я был потрясен полным запустением. Все веселые белые плавучие дома исчезли. Все ячейки в ангаре для лодок стояли пустыми, кроме одной. С расстояния в сто футов за оставшуюся лодку можно было дать долларов пятьдесят – подвесной мотор и все прочее. Пришвартованные суда тоже исчезли, кроме ялика, полного воды, которая не дошла до бортов лишь на несколько дюймов, и старого неповоротливого круизного судна, затонувшего на мелководье. Грузоподъемника не было.

Я пришвартовался, мы сошли на берег. Поблизости от городов все старые американские шоссе бегут мимо рухнувших предприятий. Конец мечте. Памятки разбитой семейной жизни можно держать в паре картонных коробок на полке в гараже. Сломанные судьбы можно аккуратно упрятать в могилы, в тюрьмы, в психушки. Но погибшие мелкие предприятия остаются на месте, безобразные", загнивающие, с торчащими из сорняков сделанными в последней конвульсивной попытке выцветшими и изорванными отчаянными объявлениями о продаже. Каждое предприятие было связано с грандиозной мечтой – эффектное открытие, в последний раз стерты пылинки, последние приготовления, можно распахивать двери. “Мы сделаем крупное дело, милая. По-настоящему крупное”. Потом мало-помалу приходят сомнения, недоумение, смертельная безнадежность. “Так мы собирались сделать по-настоящему крупное дело? Ха!"

Кругом стояла тишина. Река несла едкие воды. Шуршали под бризом сухие листья. Поскрипывала вывеска.

Исчезли даже два бензонасоса. Я пошел к складу. Инструментов не оказалось. Мы задавали друг другу вопросы тихими похоронными голосами. На здании пристани красовался новенький сверкающий засов и висячий замок вместе с отпечатанным уведомлением департамента окружного шерифа. Еще одно висело на столе офиса мотеля. Никаких записок, сообщающих, как связаться с Бэнноном, я нигде не нашел.

– Что теперь? – спросила Пусс.

– Соседей тут нет, спросить не у кого. Думаю, можно пойти вверх по реке, пока на что-нибудь не наткнемся. Она огляделась вокруг и поежилась.

– Прямо мурашки по коже бегают.

Только мы подошли к причалу, послышался шум приближавшегося автомобиля. Повернули назад и увидели прыгавший по перекопанной дороге фургон телефонной компании. Я замахал руками, указывая путь вниз, машина свернула, остановилась, телефонист вылез, разглядывая нас, пока мы подходили. Приземистый крепкий мужчина в очках в серебряной оправе, на вид лет пятидесяти.

– Мне бы хотелось найти мистера Бэннона, – сказал я.

– Зачем?

Был в этом очень прямом, очень резком вопросе некий настороживший меня оттенок. Порывшись в старом мешке с избитыми трюками, я выбрал один с этикеткой “искренняя сердечность”.

– Да понимаете ли, в чем дело. Как-то, не помню уж, сколько недель назад, пришлось мне чинить трюмный насос. Я заехал сюда, Бэннон снял его и на время поставил свой, рассчитывая починить мой, если сможет, или продать собственный, если не сможет, но я вернулся не так скоро, как думал. А теперь он, похоже, закрыл дело или куда-нибудь перебрался.

– Можно и так сказать. Да. Вполне. Дайте-ка я сперва отключу телефон, все проверю, а потом, может быть, расскажу, что стряслось.

Он ловко надел сумку с инструментами, нацепил кошки и пошел к телефонному столбу. Отсоединил входные контакты, подсоединил к проводу отводную трубку, набрал номер. Мы слышали его голос, но не разбирали слов. Он быстро спустился с несколько отчужденным видом, снял свои причиндалы и бросил в фургон.

– Да, сэр, – начал телефонист, – приехали бы вы сюда вчера утром, наверняка здорово бы разволновались. Увидали бы тут Бэннона. Я сам себе обещал посмотреть, где они его нашли. Может, хотите пойти взглянуть, мистер? Может, леди нас где-нибудь обождет?

Но Пусс увязалась за нами. Он прошел назад, огляделся, буркнул что-то и направился к массивному ржавому треножнику из тяжелых труб высотой футов пятнадцать. Там стояла такая же ржавая, как и трубы, ручная лебедка с рукояткой и с проволочным тросом, тянувшимся от барабана через блок на верхушке треноги. Футах в пяти над землей на туго натянутом тросе висел большой тяжелый старый морской дизель, превратившийся просто в массивный кусок железа.

Телефонист присел на корточки, покачал головой и сказал:

– Просто жуть, что человек над собой сотворил. Вы только посмотрите! Тут внизу на моторе еще остались волосы и такая вот каша.

Я принял пятно на плотной жирной грязи просто за масляное. Пусс поспешно засеменила в сторону шагов на пятнадцать, остановилась, согнулась, и ее вырвало. Потом она выпрямилась, отвернулась и села спиной к нам на козлы для распиливания дров.

– Фредди рассказывает, что этот Бэннон сделал… Фредди – один из уполномоченных шерифа Банни Баргуна… Фредди как раз и нашел его в воскресенье утром. Должно быть, этот Бэннон вздернул груз как можно выше, потом прицепил кусок проволоки к храповику вон с той стороны барабана, лег на спину прямо под эту штуковину и дернул за проволоку. Она так и была у него на руке намотана. Говорят, его в жуткую кашу размазало. – Он поднялся, отряхнул руки. – Ну, одно можно сказать: быстро и наверняка. По-моему, бедному парню было не на что жить.

– Разорился?

– Может, я чего не так понял. Знаете, люди болтают, и у каждого все выходит по-разному. Я слыхал, он уехал, чтобы побыстрей раздобыть денег, спасти свой бизнес. Поэтому, когда сюда явились в пятницу со всеми судебными бумагами о лишении имущества, о банкротстве и прочее, тут была только его хозяйка с самым маленьким. Она просила обождать, пока Бэннон вернется, да они заранее позаботились обо всех надлежащих законных шагах, так что выбора попросту не было. Обождали часок, дали ей собрать вещи, помогли погрузиться в машину. Говорят, она плакала, но держалась. Плакала вообще без единого звука. Захватила из школы двух других парнишек, оставила Бэннону у шерифа чемодан и записку и просто уехала. Видно, у нее были накоплены на дорогу какие-то деньги, потому что, рассказывают, вчера, после доставки тела Бэннона в похоронное бюро Инглдайна, шериф Баргун, желая узнать, как с ней можно связаться, чтобы сообщить ей про мужа, распечатал записку, а там только сказано, мол, она поживет пока у какой-то подружки, и указано одно имя, а фамилию знал, наверно, один только Бэннон, никто больше не знает. Он снова отряхнул руки и пошел к своему фургону.

– Он казался сообразительным и симпатичным парнем, – сказал я, медленно двигаясь следом. – Вроде бы не из тех, кто легко ломается. Хотя никогда не угадаешь. То выпивка, то наркотики, то женщины…

Он пристально посмотрел на меня из фургона:

– Не тот случай. Этого парня загнали. Встал у них на дороге, его и загнали. Только вы этого от меня не слыхали, мистер.

– Не слыхал, дружище.

Он поехал назад к ухабистой дороге, я пошел к сидевшей на козлах Пусс. Она подняла на меня глаза, слегка нахмурилась и сказала:

– У меня сердце кровью обливается, когда я гляжу, как ты тут шатаешься в шоке, Макги. Для тебя это по-настоящему сильный удар. Твой любимый старый друг отправился в просторную гавань на небесах. Тяжким путем. А ты явился забрать свой трюмный насос! Господи помилуй, Тревис!

Я присел на корточки, взглянул на нее снизу вверх.

– Кто ничего не выигрывает, тому терять нечего, детка, – сказал я.

– Кто ты такой? – спросила она.

Я поднялся, взял ее за плечи, поднял с козел, обнял. Может быть, улыбался. Не знаю. Казалось, мои слова звучат откуда-то со стороны, словно я стоял в нескольких футах позади самого себя. Нес какую-то чепуху насчет необходимости разнюхивать подобные вещи, насчет умения как можно быстрее вызывать людей на откровенность, раскалывать, потому что иначе упустишь одну крошечную деталь, которую обязательно надо знать, чтобы из-за своей беспечности не присоединиться к длинной-длинной череде мертвецов.

– Да, – слышал я собственный голос, – Таш покончил с собой, но не с помощью этого чертова дизеля. Он убил себя, сам того не зная, каким-то оброненным словом, каким-то поступком. Может быть, плохо слушал или поздно понял. Я очень внимательно слушал. Я понял. А когда приписал этот счет и подвел итог, хочу высмотреть симпатичную серую шкуру, детка. Блекло-серую, маслянистую, адски виновную, из которой выглядывают и шныряют по сторонам чьи-то глазки в поисках выхода. Но все двери, черт побери, будут наглухо заколочены.

Я закончил и понял, что она смотрит вниз, в сторону, увидел мокрые щеки, услышал короткие, похожие на икоту, рыдания, бесконечно звучащие слова:

– Прошу тебя, прошу тебя…

Я отпустил ее, повернулся на каблуках и ушел. Прошагал чуть-чуть вверх по дороге, прислонился к стволу австралийской сосны, несколько раз полностью выдохнул из легких воздух. На меня налетела сойка. Где-то поблизости в болоте сидели три птенца. По дороге медленно поднималась Пусс, подошла, с быстрой виноватой улыбкой ткнулась мне в грудь лицом и прошептала:

– Прости.

– За что?

– Не знаю, – вздохнула она. – Я спрашивала, кто ты такой. Пожалуй, я это вроде как выяснила.

– Что бы это ни было, я не стану показывать, Пусс. Еще десять минут, и я опять надолго стану очаровательным Тревом. Она немного отодвинулась, взглянула на меня:

– Просто улыбнись глазами, милый, как очаровательный старый Макги, чтобы исчез.., тот, другой, взгляд.

– Неужели такой нехороший?

– Можно залить в бутылку и травить ядовитых змей.

– Сейчас лучше?

– Конечно, – кивнула она. Глаза у нее были вишнево-коричневые, при хорошем свете под деревом я видел зеленый ореол вокруг зрачка. – Он был особенный?

– Был.

– Но разве не может.., сдаться даже особенный парень?

– Может, только если бы Таш когда-нибудь сдался, то не таким образом.

Возвращаясь к мертвой пристани, обняв ее за талию, я объяснял:

– Назовем это вражеской территорией. Он мертв. Для некоторых людей это решает некоторые проблемы. Им хочется как можно быстрей обо всем позабыть и не хочется ничего ни о чем знать.

Я принес с катера старый помятый фотоаппарат “Ретина С-3” и кассету с пленкой “Плюс-Х”. Взялся за рукоятку лебедки, поднял груз как можно выше к верхушке треноги. Вытащил из имевшегося на борту ящика с инструментами проволоку и клещи, прикрутил проволоку к стопору храповика. Работая, делал снимки. Дернул за проволоку, и огромный груз полетел вниз, грохнувшись в засохшую грязь с такой силой, что я ощутил удар пятками, барабан затрещал, трос заскрежетал в заржавевшем шкиве. Я поднял дизель, оставив на прежней высоте.

Пусс следила, милосердно не задавая вопросов.

Споласкивать руки в реке я не стал, обождал, когда выйдем подальше в залив.

Потом перевел катер на самый медленный ход, семьсот оборотов в минуту, направил его вниз по каналу, взобрался на обшивку носа, прислонился спиной к ветровому щиту.

Один способ: бурей ворваться в Саннидейл, грозя скандалом, расследованием и общей встряской.

Или: придумать какую-нибудь легенду, способную кое-кому развязать языки. Посмотреть, кого можно провести. Посмотреть, кто на кого ополчится.

Или: быстро, тихо прихватить одного Престона Ла Франса, привести в симпатичное тихое место и выпотрошить.

Или: представим, что некий таинственный покупатель приобрел собственность Бэннона. Тогда ребятам не удастся соединить два участка. И возможно, поэтому они выйдут из леса.

Последнее выглядело неплохо, если удастся обстряпать.

Но сначала и первым делом – бедная, несчастная Джанин. Если не удастся добраться к ней с дурными вестями раньше шерифа, в крайнем случае доберусь чуть позже.

Я спрыгнул, встал к штурвалу, пошел на большой скорости в Броуард-Бич, пришвартовался у городской пристани, оставил Пусс у стойки в аптеке, влетел в телефонную будку и сделал по кредитной карточке личный звонок в Саннидейл Банни Баргуну. Огорошил его взбудораженным тоном репортера рекламной коммерческой телекомпании, сообщил, будто им интересуется программа новостей Си-би-эс, признавая поистине превосходным служителем закона, а кстати, удалось ли установить местонахождение миссис Бэннон с тремя детьми, необычайно волнующая история, может быть, мы дадим небольшой сюжет.

– Ну, конечно, – сказал он. – Прямо перед Рождеством, и все такое. Угу. Местонахождение? Ну, пока не точно, но мы делаем все возможное и необходимое, истинная правда. Связались с ее родней в Милуоки, они все расстроены до того, что представить себе невозможно, но не слышали от нее ни единого слова, не знают никого из ее подружек по имени Конни. Ну, по-моему, если это пойдет по национальному телевидению, она сразу объявится. Меня зовут шериф Хедли Баргун, Баргун. Трижды избирался шерифом округа Шавана…

– Вы не могли бы прочесть мне записку, которую она оставила мужу?

– Мою фамилию правильно записали?

– Записал, шериф.

– Записка вроде бы личная, но не вижу ничего плохого, если вы ее услышите. Любой скажет, это сделано ради розыска бедной женщины. Сейчас посмотрю… Вот она. Значит, так: “Дорогой Таш, прости. Последнее событие – просто горький конец. Почему-то мне очень стыдно. Мальчики очень расстроены и растеряны. Мне пришлось выдержать все в одиночку, ведь тебя нет. Я потратила последнюю каплю сил и храбрости. Не сердись на меня. Я смертельно устала. Немного поживу у Конни. Оставляю у шерифа эту записку и чемодан с вещами, которые тебе могут понадобиться. Когда узнаешь подробности и все выяснится, позвони мне, пожалуйста. Сюда не приезжай, может быть, я еще не буду готова к встрече с тобой. Мне надо подумать, а потом мы как следует поговорим о том, что будет с тобой и со мной. Не беспокойся обо мне и о мальчиках. С нами все в порядке. Все было просто безобразно. Эти люди, наверно, старались держаться вежливо и ни в чем не виноваты, но это было ужасно. Джан”.

– Высоко ценю вашу помощь, шериф. Будем поддерживать с вами контакт. Да, сэр, мы пристально следим за развитием событий.

Я вернулся к стойке бара в аптеке. Пусс сидела на табурете, попивая колу, чуть прищурив глаза, с опасной улыбочкой на устах. Через два табурета от нее расположился плотный усатый мужчина в вульгарной рубашке, он отчаянно краснел, пытался удержать дрожащей рукой чашку кофе и проливал его в блюдце.

– Милый! – обернувшись ко мне, воскликнула Пусс звонким голосом, проникающим во все поры, восполняя нехватку железа в крови. – Этот милый толстячок предложил показать мне пейзажи. Как вас зовут, милый толстячок?

Он швырнул две монетки на стойку, пробормотал:

– Господи! – и вылетел из прохладного бара на полуденное солнце.

Она мрачно взглянула на дверь:

– Должно быть, забыл перевернуть цыпленка. Ты обратил внимание на прогрессирующую никчемность американских мужчин, Тревис? Присутствующие, разумеется, исключаются.

Допила сладкий напиток, шумно втянула колотый лед, щеки раздулись; встала в льняных небесно-голубых шортах и баскской рубашке, тряхнула головой, откидывая волосы назад, благосклонно мне улыбнулась и тихо добавила:

– А я считаюсь.

– То есть?

– С тех пор как мы вышли из реки, я себя чувствую громоздким грузом, который ты пытаешься таскать с собой, оглядываясь в поисках автоматической камеры хранения. Я никогда не знала Таша. Никогда не встречала Джанин. Но у меня очень острый нюх, милый, я не боюсь и хочу участвовать.

– Я подумаю.

– Хорошенько подумай.

Глава 4

В тот момент мне следовало хорошенько подумать, как побыстрей выйти на Конни. Родители Джанин ее не знали. Мог знать кто-нибудь близкий Бэннонам. Надо было покопаться в обрывках старых воспоминаний и сложить кое-что воедино. Я пытался думать на ходу. Пусс спокойно и терпеливо трусила за мной.

Подвернулся маленький темный зал для коктейлей, темный столик в углу. Коктейли подавала единственная официантка. Незначительный необнаженный процент ее тела был немилосердно затянут и зашнурован, образуя обязательную для “зайчишки”[10] тонкую талию, груди торчали немыслимо высоко, каждая в отдельности, явственно вырисовывались все ложбинки сзади и спереди. Хорошенькая утомленная кислая мордашка, апатичные движения. Когда она уходила от столика, приняв заказ, Пусс схватила меня за руку и, глядя ей вслед, объявила:

– В город пришел Санта-Клаус.

Все приукрашивались к Рождеству. В тот самом месте, где у достигших брачного возраста легионов империи Хефнера торчали пушистые белые заячьи хвостики, была прицеплена сверкающая пластмассовая ветка омелы. Пусс зашлась от восторга перед этим идеальным комментарием к коммерциализации Рождества, потом начала икать, но быстро исцелилась с помощью нескольких больших глотков темного пива.

Я рылся в памяти, восстанавливая двухмесячной давности выпивку в баре у Таша, когда мы проигрывали, что с кем стало. И в конце концов вспомнил Кипа Шредера, куотербэка, который семь лет провел в университетской команде Нью-Джерси, пять в команде колледжа, удостоился пары упоминаний по общенациональному телевидению, а теперь живет скрепленный проволокой, пластырями и штифтами. Его погубили грандиозные достижения в сфере питания. Он обладал сложением пожарного гидранта, и с каждым годом линия[11], за которую ему приходилось заглядывать, становилась все выше и шире. Где же он, черт возьми? На свадьбе Таша и Джан он со своей женой, имя которой я не мог вспомнить, были почетными шаферами. Мне требовался футбольный фанат, из тех чокнутых, что знают всю статистику и судьбу каждого.

Я попытал счастья с лысым барменом, прервав его тихую беседу с украшенной омелой девчушкой. Он нахмурился, сморщив чуть ли не весь череп до самой макушки.

– Думаю, может быть, Берни Кон. Он делает спортивные репортажи на телевидении. Наверно, сейчас самое время поймать его на студии. Джейни, найди джентльмену номер и подключи сюда телефон.

В поисках телефонной розетки для маленького розового аппарата с подсвеченным диском ей пришлось включить фонарик.

Она начала было диктовать мне номер, потом пожала плечами, набрала сама и передала трубку.

Я попал на коммутатор, потом на Берни, который с раздраженным нетерпением повторял: “Да-да-да…” – пока я не изложил вопрос, после чего он заговорил более приемлемым тоном.

– Дайте подумать. Шредер… Шредер. Я промашек не даю, приятель, можешь на кон поставить. На протяжении всей карьеры храню все услышанное. Вот, порядок. Два года назад Кип был спортивным руководителем школы Оук-Вэлли, а это, минуточку… Натли, штат Нью-Джерси. Годится?

– Весьма признателен.

– Выиграл я твою ставку, приятель? Вырази признательность, наказав всем друзьям и знакомым смотреть шоу Берни Кона в шесть пятнадцать на каждой неделе по нашему телевидению. Ладно?

На мой зов не спеша подошла Джейни, я заказал еще две порции и спросил, можно ли позвонить по кредитке по телефону. Вернувшись с пивом, она сообщила:

– Хозяин сказал, можно, если я постою рядом, пока вы звоните. Понимаете, ему накладно оплачивать счет за каждый междугородный звонок.

Пусс протянула ногу, подцепила стул у соседнего столика, подтащила и предложила:

– Укладывай свою омелу, милочка. Впервые улыбнувшись, официантка села.

– Ноги болят, точно зубы, ей-богу. Работаю официанткой три года, никогда никаких проблем, а с этим костюмом хозяин велит носить высокие каблуки, и вот через три месяца на мне нету живого места.

Я дозвонился до справочной, попросил отыскать телефон, зарегистрированный в Натли на имя Кипа Шредера. Такового не оказалось. Был К.Д. Шредер. Решив попробовать, я попал на миссис Шредер, оказавшуюся женой Кипа, Элис. Кипа не было дома.

Я напомнил, что мы с ней однажды встречались, и она вежливо сделала вид, будто отлично помнит. Обрадовавшись оживленным ответам, я объяснил, что пытаюсь найти очень близкую подругу Джан Бэннон по имени Конни.

– Конни, Конни… Не подождете минуточку, я возьму список рождественских поздравлений? Он уже составлен, но мы еще не взялись за дело.

Вернувшись, она объявила:

– По-моему, вам нужна Конни Альварес. Еще недавно это были Том и Конни, но он умер. Думаю, Конни – одна из школьных учительниц Джан. Вот и адрес у меня записан: “То-Ко Гроувс”. “То” с большой буквы, “Ко” с большой буквы, через дефис. Второе шоссе, Фростпруф, Флорида. Фростпруф! Вы бы видели, какой тут сегодня снег с дождем! Проехать сюда – смертельный номер.

Я поблагодарил, попросил передать Кипу наилучшие пожелания, осведомился, как у него дела. У него выдались два удачных сезона подряд, доложила она, так что он счастлив, как устрица. И осведомилась со своей стороны, как Таш и Джан. Что я мог сказать? Сказал, что при нашей последней встрече все было отлично, и не соврал. Она попросила передать Джанин, если я скоро их снова увижу, что должна написать ей письмо и непременно напишет сразу после праздников.

Мне не хотелось делать следующий звонок оттуда, в присутствии утомленной Джейни. Поэтому я расплатился с ней, добавив щедрые чаевые, чтобы пролить немножко бальзама на больные ноги.

Возвращаясь к городской пристани, к аптеке, я кратко осведомил по дороге Пусс:

– Ей не пришлось сильно тратиться на поездку. По-моему, меньше двухсот миль.

Предупреждая возможность, что трубку случайно возьмет Джан, я решил заказать из аптечного автомата личный разговор с миссис Альварес. Услышал услужливый ответ телефонистки, попросил ее пригласить абонента. Прошло, как минимум, две минуты, прежде чем запыхавшийся голос ответил:

– Да?

– Джан у вас?

– Я.., извините, меня это не интересует, спасибо.

– Слушайте, миссис Альварес, это не Таш.

– Тогда, может быть, объясните подробнее, мистер Уильяме?

– Намек понял: она вас слышит. А теперь слушайте очень внимательно. Прошу вас, не позволяйте Джан отвечать ни на какие телефонные звонки, следите, чтоб ей не попались газеты, чтобы она не слушала радио, не смотрела телевизор.

– Наверно, на это должны быть причины?

– Меня зовут Тревис Макги. Я попробую к вам добраться сегодня вечером. И возможно, полезно вам запастись каким-нибудь чертовски хорошим транквилизатором. Я старый друг Таша. Не стал бы говорить, если бы заподозрил у вас куриные мозги, Конни. Кажется, вы человек серьезный. Таш мертв. Принял страшную смерть.

– В таком случае, мистер Уильяме, я, возможно, соглашусь выслушать. Не приедете ли вы сюда нынче вечером? Места много. Сможем устроить вас и как следует обсудить дело. Я кое-что знаю о вашем предложении. Имею в виду исходную информацию. Буду вас ждать. Кстати, мы в восьми милях к северо-востоку от Фростпруфа. Поезжайте от города к северу по магистрали 27 и поверните направо на местное шоссе 630. Мы примерно в пяти милях от поворота по левую руку. Как стемнеет, включу освещение на воротах.

А потом, по дороге пешком к городской пристани, возник основательный спор с Пусс Киллиан.

В конце концов Пусс сказала:

– Ты, старичок, упускаешь одну составляющую. Ты говоришь, она стойкая. Грандиозно. Способна справиться. Может, она из тех, кто способен справиться со всей механикой ситуации. Истинный администратор. Но возможно, она не способна привлечь к себе людей. Может быть, у нее руки чешутся вцепиться в кого-нибудь, встряхнуть и потискать. Язык у меня точно ржавое шило, я колю в самое больное место, но на ощупь тепленькая, как щенок, и такая же чуткая. Послания души передаются через контакт с плотью, Макги. Не словами, слова – лишь условный код, они все затуманивают, ибо для любых двух людей любое слово имеет разное значение. Я отлично знакома со старым скелетом с косой и с могильным дыханием. И не хочу отправляться обратно в чертов Лодердейл, сидеть в прогулочной лоханке, оснащенной для секса, и ломать пальцы, треща косточками. Считай меня целебной припаркой. Чудодейственным снадобьем. Деталью своей экипировки. Если леди-администратор обладает такими же качествами, я не вступлю в конкуренцию. Не стану путаться под ногами, будь я проклята. Но это женское дело, один ум хорошо, а два лучше, а Джан будет в десять раз хуже, потому что она удрала в убежище и окажется виноватой.

Поэтому я составил перечень необходимых вещей и послал ее в торговый центр, сверкающий вдали огнями. Зашел в контору на пристани узнать название и расположение места, где можно поднять “Муньекиту” на берег, перетащить и поставить в ангар. Служащий позвонил, справился, сообщил, что свободная стоянка найдется. Я подвел лодку и снял с нее все, что не хотел оставлять на борту. Судно, которое можно сдать на хранение, точно чемодан весом 4300 фунтов, необычайно удобно для тех, кто никогда не ведает, чем придется заняться завтра.

Проследил, как мою “Куколку” подцепляют под корпус и бережно ставят в ячейку ангара, а вскоре за мной приехал взятый напрокат седан, тащивший на буксире маленькую трехколесную коляску, которой предстояло доставить агента обратно в контору проката. Завершив все бюрократические формальности по поводу катера и автомобиля, я запер вещи в багажнике темно-бордовой двухдверной машины и вернулся в пещерный бар для коктейлей за десять минут до появления Пусс с новенькой шляпной картонкой, имитирующей кожу красного аллигатора, синей матерчатой сумкой на молнии с рекламой никому не ведомой авиакомпании, двумя большими пакетами и просторной хозяйственной сумкой, набитой свертками поменьше.

К половине шестого мы показывали хорошее время на местном шоссе 710, тянувшемся меловой линией к городку Окичоби. Пусс, сидя на заднем сиденье, с большим удовольствием разворачивала пакеты, восхищалась своим хорошим вкусом и укладывала вещи в огромную шляпную картонку. Наконец, она перебралась через спинку на боковое сиденье, плюхнулась, пристегнула ремень, закурила и объявила:

– А теперь насчет нескольких мелочишек на борту “Лопнувшего флеша”, дружок. Почему, например, звучит легкий динь-дон, когда кто-то ступает на палубу? Зачем, например, все опутано проводами звуковой системы, причем не ради приятной музыки, а для записи и прослушивания? Как насчет крошечного отделения на носу, набитого оружием? Некоторые любопытнейшие участки на тебе самом намекают, что у тебя должна быть славная коллекция “Пурпурных сердец”[12], если ты заработал их на какой-то войне. Почему ты повсюду шатаешься как бы спросонья, спотыкаясь о друзей-приятелей, медленно, грубо и неуклюже, а в субботу вечером был в десяти футах от Мэрили, которая наступила на верхней палубе на кубик льда и чуть не рухнула с трапа вниз головой, а ты каким-то фантастическим образом взлетел, подцепил ее за талию, поймав прямо в воздухе? Хочешь еще? Как насчет мгновенного и столь полного преображения в тупого туриста ради телефониста в старомодных очках? Мне даже почудилось, будто я тебя не знаю! Как насчет мошеннического вранья, когда ты меня почти убедил в своем уходе от дел на покой? Почему Мейер, из которого я попробовала выкачать сведения о тебе, удрал, продемонстрировав невероятную скорость и прыть? Как насчет мрачного профессионального эпизода с фотоаппаратом, лебедкой, проволокой и всем прочим, который ты разыгрывал с такой сосредоточенностью, что я могла бы ходить вокруг на руках, зажав в зубах розу, и не удостоиться от тебя даже взгляда? Как насчет моего слабого неотступного подозрения, что ты едешь в Фростпруф не ради утешения этой самой Джанин, а ради получения от нее информации? Говоришь, вражеская территория? Может, весь мир для тебя вражеская территория, Макги. Но почему-то все это укладывается в одну гнусную воображаемую картину, когда с воем летит стая официальных машин, откуда выскакивают ребята в синем, и огромный мегафон рявкает: стоять на месте, а не то пустим слезоточивый газ.

– Ты действительно тепленькая, как щенок. Тепленькая и чуткая.

– Может быть, мне присуща одна эксцентричная особенность. Понимаешь ли, светский порок. Нечто вроде реакции на опасность или что-нибудь в этом роде. Начну спать с кем-нибудь, и у меня пробуждается жуткое любопытство на его счет.

– Ну и что? Может быть, у меня точно та же проблема. Но я не задаю вопросов. И не пытаюсь разузнать то, что, наверно, могу разузнать без большого труда.

Она долго молчала. Я взглянул на нее. Закусила губу, сложив на коленях руки. А потом сказала:

– Откровенность за откровенность. Когда придет время тебе рассказать, я тебе расскажу. Не устно – письменно, чтобы все было точно и правильно. Не утверждаю, будто это перевернет землю или что-то вроде. Но сейчас, по весьма основательным, на мой взгляд, причинам, придержу это при себе. Откровенность за откровенность. Если у тебя тоже есть основательные причины, ладно, больше не буду спрашивать.

И тогда я сказал, что действительно отошел от дел, но порой подбираю крошки, когда могу себе это позволить.

– Наше общество хитрое, сложное, индифферентное, Пусс. Здесь полно лазеек. И куча умных зверей, умеющих шмыгать в лазейки и залезать в карманы ничего не подозревающим людям Если все тщательно провернуть, у обчищенного нет никакой возможности вернуть себе что-нибудь. Существуют тысячи абсолютно законных действий, которые оказываются аморальными или безнравственными. У служителей закона нет оснований для вмешательства. Юристы не способны помочь. Голубок обронил свой бумажник в реку, полную крокодилов. Он точно знает, куда тот упал, но может только стоять на топком берегу и ломать руки. Я – специалист по спасению. И неплохо знаком с крокодилами. Поэтому заключаю с голубком сделку, ныряю, вытаскиваю бумажник, делюсь с ним пополам. Когда знаешь, что шанс на возврат нулевой, получить половину весьма соблазнительно. Если и не выйдет, теряю лишь я.

– Или становишься лакомым блюдом для крокодилов, дружок.

– До сих пор был несъедобным. Сейчас мой клиент – Джанин Бэннон. Она этого еще не знает. Им должен был стать Таш. Классический случай легального шантажа. Я не понимаю убийства. Им это не требовалось. Одно знаю: этим делом я должен заняться сам. Незнакомцы – самые лучшие клиенты. Тогда можно свободно вести игру и хранить хладнокровие. Тут я слишком задет за живое, слишком зол, чересчур уязвлен в самое сердце. Грязное, бессмысленное дело. Поэтому я должен им заняться.

Она ненадолго задумалась.

– Меня еще одно интересует, милый. Как ты отыскиваешь.., новых клиентов?

Я рассказал, как отыскал последнего, тщательно прочесывая местные заметки в толстом воскресном номере одной из газет Майами. Среди показавшихся мне интересными и отмеченных сообщений было объявление клуба филателистов с извинениями за принятое в последнюю минуту мистером таким-то, широко известным ресторатором с очень длинной и сложной греческой фамилией, решение снять с экспозиции и не выставлять свою полную, чрезвычайно ценную коллекцию греческих почтовых марок, и в их числе знаменитую “Пыльную Розу” 1857 года, оцененную в 1954 году на аукционе в Нью-Йорке в 21 000 долларов.

Я позвонил в Общество филателистов, и его представитель сказал, что пожилой джентльмен ни на кого не сердится, с большим удовольствием демонстрировал свою коллекцию, радовался ее успеху и, хотя сообщал о своем решении взволнованным и огорченным тоном, не объяснил причин отказа.

Я предпринял дальнейшее расследование, выясняя, какая компания застраховала коллекцию. Агент вручил мне свою карточку, обмолвившись, что никогда в жизни не встречал пожилого джентльмена. Воспользовавшись его карточкой и его именем, я представился пожилому джентльмену и заявил, что мы хотели бы заново оценить коллекцию. Он заупрямился. Коллекция лежит в банковском сейфе. Он очень занят. Как-нибудь в другой раз. Тогда я сказал, что у нас есть основания заподозрить пропажу части коллекции.

И он раскололся. Он размещал коллекцию в стеклянной витрине, готовясь к выставке. Ему пришлось уйти из дома на прием к врачу. Когда он вернулся, двадцать две марки, в том числе “Пыльная Роза”, исчезли.

Поскольку он был патриархом большого, тесно сплоченного семейства, страшно чувствительного к скандалам, то после смерти супруги вторично женился два года назад на особе, которая в целом производила такое же красочное и объемное впечатление, что и покойная Джейн Мэнсфилд[13], то есть на весьма бойкой девице, способной облапошить двух таких стариков. Он был убежден, что это она свистнула его драгоценные марки, но боялся заявить в полицию или сообщить страховой компании. Тогда я отправился следом за леди, направлявшейся средь бела дня на свидание с мальчиком из пляжного отеля, который с помощью шантажа заставил ее украсть марки и который после хорошей встряски и уведомления, что пожилой джентльмен приказал бросить парочку ее последних приятелей во Флоридский пролив, прикрутив проволокой к частям старого грузовика, вернул одиннадцать марок, включая жемчужину коллекции. Потом он, брызгая слюной во все стороны, с готовностью принялся объяснять, как и куда пристроил остальные одиннадцать. Я помог ему собрать вещи, посадил в автобус, помахал на прощанье и провел с крупной блондинкой милую беседу о том, с каким огромным трудом еле уговорил двух крутых греков, друзей ее мужа, от намерения поручить местным талантам вывести раскаленной проволокой небольшое предупреждение на двух самых заметных частях ее тела. Мой приятель коп выудил у перекупщиков краденого остальные марки, и я заверил старика, что жена его вообще ни при чем, так что можно ей полностью доверять. Он запрыгал, захлопал в ладоши, запел, мы отправились в банк, где он выдал мне тридцать тысяч наличными – точно отмеренную половину стоимости возвращенных марок, – присовокупив записку с гарантией на пожизненное бесплатное питание в лучших греческих ресторанах четырех штатов. На все дело ушло пять дней, и я немедленно снова вышел в отставку, которую существенно скрасила возникшая где-то через три недели некая Пусс Киллиан.

– Тормози, – приказала она.

Я нашел место, где можно было остановиться, на травке между двухполосным шоссе и каналом. Она отстегнула ремень безопасности, экспансивно рванулась, крепко меня обняла, крепко поцеловала, весело сверкая глазами в сгущавшихся сумерках.

Потом пристегнула ремень и сказала:

– Поехали. Я поехал.

– Очень мило, независимо от причины.

– Просто день очень длинный, а отчасти за то возвращение на яхте, за кофе. И за то, что ты жутко, чертовски зол, потому что теперь уже редко встречается настоящая злость. И за то, что оценил омелу. А главное – за то, что ты такой, какой есть, совершаешь безумные вещи и один раз позволил мне быть… Санчо Пансой.

– Только будь, ради Бога, не Санчо, а Санчей!

– Естественно.

Глава 5

Въездные ворота были очень широкими, очень высокими, свет прожектора сверкал на чистой белой краске вывески “То-Ко Гроувс инкорпорейтед”, свисающей на цепях с верха арки.

Было четверть десятого. Мы останавливались в Окичоби и наспех перекусили свежими окунями, зажаренными в кукурузной муке на свином сале. Я свернул на усыпанную гравием подъездную дорогу, и свет фар выхватил выступившую из тьмы фигуру, которая остановила меня небрежным взмахом руки. Фермерская шляпа, выцветшая синяя рабочая куртка из грубого хлопка, джинсы. Подойдя к дверце машины, фигура произнесла:

– Мистер Макги? Я – Конни Альварес.

Я вылез, оставив дверцу открытой, пожал ей руку, представил Пусс. Протягивая ей руку, Конни наклонилась, потом снова выпрямилась. В ярком свете я как следует ее разглядел. Сильная с виду женщина, плотная, плечи широкие, обветренное лицо без косметики, очень красивые темные глаза с длинными ресницами.

– Вы помогли бы им, если бы они попросили, Макги?

– Всем, чем бы мог.

– Я тоже. Гордость. Их поганая гордость с негнущейся шеей. Сколько хороших людей погубила гордыня! Она в доме, сидит наверху, думает, будто на нее крыша рухнула. Не знает, что не только крыша и труба, а само чертово небо рухнуло на нее, и настал тот гнусный момент, когда придется рассказать ей об этом. Что случилось?

– Он лежал на спине на земле, и около пятисот фунтов металлолома свалилось на него с высоты десять футов. Думаю, на голову и на грудь. Я не видел его, а может, и не узнал бы, если увидел.

– Господи Иисусе, вы не стесняетесь в выражениях!

– А вам этого хочется?

– По-моему, вы меня уже хорошо поняли, могли бы не спрашивать. Это пытаются выдать за несчастный случай?

– За самоубийство. Предположительно он пропустил проволоку в стопор храповика, лег и дернул. Когда вчера утром его обнаружили, проволока еще была прицеплена к стопору и намотана у него на руке.

Внезапно на моем запястье сомкнулись сильные загорелые пальцы.

– О Боже милостивый! Он получил записку, которую она ему оставила?

– Нет.

Я услышал глубокий вздох.

– Это могло его доконать. Только это могло толкнуть его на самоубийство. По-моему, я достаточно хорошо его знаю. Я знаю, как много значила Джан для несчастного здоровенного славного парня.

– Даже это его не толкнуло бы, Конни. По крайней мере, не на такой способ. Его убили. Но нам придется скушать легенду о самоубийстве. Нам всем. Мы должны вести себя так, словно верим.

– Зачем?

– Как вы думаете?

– Я думаю, ни к чему пользоваться любительским талантом, если можно нанять профессионалов.

– На этот счет можете не беспокоиться, миссис.

– Обсудим после того, как сообщим прискорбные известия. – Она снова резко нагнулась к машине:

– Эй, девушка! Вы дрожите? Скулите, сопите и так далее?

– Позаботьтесь о себе, леди.

Конни выпрямилась, запрокинула голову, и послышался отрывистый невеселый смешок.

– Похоже, вы оба что надо. – Она сдвинула вперед мое сиденье, пробралась на заднее, шурша брошенной на пол оберточной бумагой. – Поехали, Макги. Свет на воротах выключается в доме.

Я не был готов ни к тому, что пришлось ехать полмили, ни к виду дома, огромного, длинного, низкого, с эффектными линиями крыши, напоминающими об отелях типа “Холидей”, построенных Фрэнком Ллойдом Райтом[14]. Конни посоветовала оставить машину за углом.

– Я попрошу своих помощников позаботиться о машине и загнать ее в гараж. Вам одну спальню или две?

– Две, пожалуйста, – попросила Пусс.

– Хорошо, что топочущее стадо угомонилось. Трое ребятишек Джан и двое моих. – Она взглянула на звезды, мы расправили плечи и пошли обрушивать на Джанин небо, навсегда менять ее мир и душу.

В половине второго ночи Пусс, зевая, медленно вышла в большую гостиную. Мы с Конни давно сидели в темных кожаных креслах перед толстым сосновым поленом, которое слабо потрескивало в огромном камине из белого ракушечника. Наговорились мы достаточно.

– По-моему, до позднего утра с ней все будет в порядке, – объявила Пусс.

– Мария на всякий случай посидит рядом.

– Она там, Конни. Если Джан проснется, Мария нас разбудит. Только вряд ли.

Пусс направилась к небольшому бару в углу, бросила в невысокий широкий стакан два кубика льда, плеснула бренди, подошла, пододвинула ближе ко мне скамеечку и села, прислонившись головой к моему колену. Зевнула еще раз и продолжала:

– Все старалась быть чертовски храброй. Не хотела разрядиться, никак не хотела, а потом все-таки поплакала. И это самое лучшее. Вы уже всех обзвонили, Конни?

– Дозвонилась шерифу, сказала, что она знает, что она спит, что я перезвоню утром, сообщу о ее дальнейших планах. Дозвонилась до ее родных, успокоила. Завтра она им сама позвонит. И надо сказать мальчикам.

– Джан велела не говорить, – предупредила Пусс. – Считает, что это ее дело. Она постоянно переспрашивает, откуда нам может быть точно известно, что он так и не получил ее записку.

Конни поболтала лед в своем стакане и со стуком поставила стакан на столик:

– Знаете, чего я забыть не могу? Не могу, никогда не забуду. Пять лет прошло, а я живо помню. Каждое произнесенное слово. Типичная склока. У нас с Томми таких были сотни. Вопли, проклятия, но по-настоящему это все не имело значения: мы оба твердо придерживались своего мнения. Не важно, из-за чего мы в то утро скандалили. Когда он хлопнул дверью, я рванулась, распахнула ее и крикнула вслед: “Не особенно торопись возвращаться!” Может быть, он не слышал меня. Он в то время уже завел джип. И больше не вернулся. Не заметил открытого сточного люка, свалился туда, прожил в больнице два дня и две ночи, не приходя в сознание, а потом умер. – Она поднялась с вымученной улыбкой. – Чувство вины. Вот с чем они вас оставляют. Завтра тоже будет долгий и трудный день, ребята. Спокойной ночи.

Я уже провалился в сон, когда кровать прогнулась под тяжестью тела Пусс. Она пробралась под простыню, под одеяло, прижалась ко мне, длинная, теплая, хрупкая, нежная. От ее плоти мою ладонь отделяла легкая, словно шепот, ткань.

– Просто обними меня, – шепнула она. – Ночь кажется слишком темной для одиночества.

Слова звучали неразборчиво, ритм дыхания очень скоро сменился, оно стало глубже, обнимавшие меня руки упали.

Через три дня, в четверг, вскоре после полудня мы вчетвером поехали в Саннидейл. Конни Альварес вела переднюю машину, черный, заляпанный грязью “понтиак” недавней модели с мощным мотором и откидным верхом. За ней сидела Джанин. На прямых отрезках дороги я изо всех сил старался не упускать их из виду. Пусс то и дело вполголоса упоминала “Дейтону” и “Себринг”[15].

– Все это кажется полным безумием, – сказала она. – Ты действительно думаешь, будто этот забавный с виду старичок судья знает, что делает?

– Этот забавный с виду старичок судья Руфус Веллингтон знает, что делает каждый. И каждое утро пристально оглядывается по сторонам. – Я в последний миг затормозил, успел повернуть взятую напрокат машину и устремился вперед за далекой точкой, предположительно “понтиаком”. – Есть какие-нибудь вопросы по поводу твоей маленькой роли?

– Ха! Способна ли блистательная рыжая обитательница большого города вскружить голову юристу из молодых да раннему? Откроет ли Стив Бессекер, робкий консультант из сосновых лесов, подробности местного крючкотворства этой эффектной девице? Но у меня есть вопрос по этому поводу.

– Какой?

– Ты не слишком внимателен к деталям, Макги. Надо ли мне идти ради общей цели на все? Должна ли я в случае необходимости затащить этого мужлана в постель или тебя это совсем не волнует?

Я рискнул бросить на нее быстрый взгляд – встретил ответный, прищуренный, вопросительный, сексуально вызывающий. И осторожно заметил:

– Я всегда считал, что, если морковка болтается на слишком длинной веревке, осел ее сцапает и утратит стимул тащить груз.

– Аналогию отвергаю, а мысль одобряю, сэр. Вызов должен быть брошен с обеих сторон, иначе какое же равенство полов. Поэтому я продолжал:

– С другой стороны, на мой взгляд, каждый лучше всех судит о собственных устремлениях и наилучшим образом оценивает соответствующие стимулы и реакции. По-моему, подобные ситуации варьируются.

– Пытаешься изобразить себя сукиным сыном?

– Полагаю, мы оба пытаемся. Задумчиво помолчав, она сказала:

– Просто чтобы покончить с этим ко всем чертям, Макги, как тебе понравится мое сообщение, что морковку я постараюсь держать на максимально короткой веревке?

– Киллиан, должен признаться, занудность и старомодность позволяют мне с удовольствием играть роль собаки на твоем сене. Я предпочитаю некую исключительность чувств.

– Романтическую исключительность?

– Если так тебе больше нравится.

– Спасибо, так мне нравится больше. Да будет так. Теперь у меня есть желание защитить свою честь. Поэтому предположим, что и ты позаботишься о своей.

Встреча с мистером Уиттом Сандерсом, президентом Национальной банковской и трастовой компании Шаваны, была назначена на двенадцать. Я заметил на берегу пустой “понтиак”, припарковался рядом и предоставил Пусс двигаться своей дорогой, пожелав ей удачи. Войдя в банк, увидел Конни и Джанин, сидевших в дальнем офисе со стеклянными стенами перед солидным мужчиной за солидным столом. Секретарша проводила меня, постучала в дверь и распахнула ее передо мной.

Сандерс встал, протянул руку через стол, одарил меня молодецким рукопожатием. У него были рыжеватые волосы, крупное, покрытое красноватым загаром, шелушащееся лицо, округлый животик, сеточка морщин от улыбок и морщины от воздействия ветра и солнца; руки красные, большие, как бейсбольные перчатки, а глаза точь-в-точь как две ягоды черники.

– Мистер Макги! – проревел он. – Очень приятно! Садитесь, устраивайтесь поудобней.

Так я и сделал, после чего он продолжал:

– Я только что заверил леди, что в этот трагический момент все мои симпатии на стороне миссис Бэннон. Можете быть абсолютно уверены, миссис Бэннон, банк сделает все возможное для ликвидации упомянутой собственности по максимальной цене. Определенные неудачные обстоятельства, сложившиеся в том районе, разумеется, затрудняют действия, но мы кое о чем договорились, и, по-моему, каждый признает это более чем справедливым. Фактически…

И тут вошел старичок судья Веллингтон 6 сдвинутой на затылок белой, как сметана, фермерской шляпе, из-под которой в разные стороны торчали пряди тоже белых волос, в запыленном темном костюме, от лацкана которого тянулась к нагрудному карману золотая цепочка часов. Портфель, его, вероятно, начал свой жизненный путь во время дебатов Линкольна с Дугласом[16]. Лицом он поразительно напоминал одного из диснеевских семи гномов, я не мог вспомнить, какого именно.

– Как жизнь, Уитт? – пробурчал он. – У тебя новые стенки? Чистюля.

– Руфус! Я слышал, вас вроде бы видели нынче в суде! Очень рад нашей встрече.

– Нет. Я пришел не затем, чтобы ты искалечил мне руку, Уитт. Мой артрит для разнообразия только что успокоился. Уймись и сядь.

Уитт Сандерс явно смутился:

– Руфус, если не возражаете, подождите снаружи, пока я не закончу с…

– С моим клиентом? Ну, даже такому шакалу, как ты, известно, что нельзя лишать клиента присутствия адвоката.

– Вы представляете миссис Бэннон?

– Почему бы и нет? Миссис Бэннон – близкая подруга присутствующей здесь миссис Конни Альварес, а миссис Конни – хозяйка и руководительница “То-Ко Гроувс” во Фростпруфе, расположенного у меня на задах. Ты, может, даже в этой глухомани слыхал, что ее сад насчитывает почти триста тысяч деревьев, саженцы апельсинов из Валенсии, и она за все время выдержала немало судебных баталий с Комиссией по цитрусовым, с Ассоциацией садоводов, с заводом по производству концентратов, где имеет пакет акций, обеспечивая меня на склоне лет постоянной работой.

Наблюдая за президентом банка, я видел, как солидный мужчина мало-помалу обращается в слух и даже изображает приветливость. Конни водила меня прогуляться по саду, и я понимал реакцию Уитта Сандерса. В первый год после смерти мужа Конни садами управляла по контракту команда менеджеров. Каждый дневной час Конни проводила с ними, каждый вечер училась и в конце года объявила, что хочет рискнуть и вести дело сама.

Проходя мимо трех огромных опрыскивателей, тяжело двигавшихся между геометрически правильными рядами деревьев, и поливальщиков, одетых как астронавты, я спросил, есть ли серьезные проблемы с вредителями. Конни расставила ноги пошире, возвела глаза к небесам и затянула:

– Уничтожаем червей-сверлильщиков, тлю, красный грибок, белокрылку, белый грибок, муху плодовую средиземноморскую, красного клещика, техасского клеща, червецов, листовую щитовку, ложнощитовку масличную, ложнощитовку мягкую, щитовку желтую померанцевую, восковую щитовку, снежную щитовку, апельсиновую щитовку, боремся с диктиоспорозом, с меланозом, с цитрусовыми гусеницами.., без конца боремся, и, если не подует хороший бриз, у нас будет едва ли полшанса потрясти нынешний рынок чертовски замечательным урожаем, который по сегодняшним ценам обходится мне на один доллар шестьдесят центов за ящик дороже выручки. – Она пожала плечами, шаркая ногой по песку. – Я предвидела перепроизводство и создала резерв. Эти цены утопят недоумков, производство сократится, уравновесится, и цена опять станет честной…

…В президентском офисе президент провещал:

– Прошу прощения, не понял, что вы та самая миссис Альварес.

– Та самая, и попросила судью помочь, если можно, моей подруге Джан Бэннон.

Джанин, одетая в траур, сидела молча, неподвижно, черничные глазки Уитта Сандерса старательно обходили ее.

Сандерс сказал:

– Я, наверно, и в самом деле не понимаю, к чему вы клоните. Производственное имущество не является собственностью, потому что фактически до момента смерти было проведено лишение права его выкупа со всеми полагающимися объявлениями и уведомлениями. Права собственности нет. Это первое стандартное условие при залоге, Руфус. Право собственности переходит к банку.

– Неужели? – сказал судья. – Забавно. Мне казалось, когда я от имени миссис Бэннон вручу тебе этот заверенный чек на десять тысяч долларов, который покроет сумму долга плюс проценты, плюс комиссионные и издержки, да еще останется чуточка, которую можно принять в счет следующего платежа, то право собственности по любому закону перейдет к ней.

– Но ведь льготные дни прошли! Сейчас это невозможно! Судья Веллингтон вздохнул.

– Дерьмо собачье, – произнес он, после чего приподнялся, изысканно вежливым жестом снял фермерскую шляпу стоимостью в сотню долларов и отвесил Конни и Джанин поклон. – Прошу прощения, леди. – Швырнул шляпу на пол возле стула, на котором сидел, и сказал:

– Уитт, не припомню, чтобы тебя пускали когда-нибудь за барьер во флоридском суде, так что мне нету смысла цитировать подходящие и уместные судебные постановления, позволяющие не лишать вдов и сирот права собственности, особенно если вдова представляет одну из сторон в закладной, при условии, что при ликвидации изъятого имущества банк еще не передал это право третьей стороне. – Но мы раньше приняли деньги от…

– От некоего Престона Ла Франса в сумме трех тысяч двухсот пятидесяти долларов, что составляет десять процентов от согласованной стоимости изъятого производственного имущества на Шавана-Ривер. Принятие этих денег не узаконивает передачу права другому собственнику, ибо вот заверенный чек на десять тысяч, Уитт, и на этом основании я требую расписки с проставленными датой и часом.

– Я не могу принять, пока не выясню…

– Ты его примешь, напишешь расписку, что принял и положил на условный депонент до решения твоих юристов, иначе мы с тобой так и будем ходить по кругу, парень. Вдобавок в данной ситуации миссис Бэннон, признав обязательства по закладной и оплатив ее по сей день, снова вносит на счет закладную в целости и сохранности, в первоначальном объеме, оплачивает на сумму, покрытую вот этим чеком, и, казалось бы, работник банка, думая о своих акционерах, а также о Государственной банковской комиссии, просто вцепится в возможность избежать убытков. Чего ты артачишься, Уитт?

Сандерс промокнул платком вспотевший лоб:

– Как вы верно заметили, Руфус, я не юрист. Я не знаю наших обязательств перед мистером Ла Франсом.

– Могу сказать: нет абсолютно никаких обязательств, но тебе будет спокойнее услыхать это от своих. Мы позволим тебе это сделать. Предположим, вернемся в два тридцать?

– Это.., этого вполне достаточно. Миссис Бэннон, вы намерены сами вести бизнес?

– Она намерена подумать, – заявил судья Веллингтон. – Когда ее муж понял, что не может выплачивать страховку, ему хватило ума попросить компанию выдать премию наличными, а не переводить на счет, поэтому у нее есть немного денег и время для составления кое-каких планов. Мы тебя отпускаем, Уитт, иди работай.

Мы вышли из банка, прошли два квартала до старого отеля “Шавана-Ривер” и сели за угловой столик в старом обеденном зале с высокими потолками и темными стенными панелями. Джанин справа от меня, судья напротив. Конни, я и судья заказали выпивку. Джан вообще ничего не хотела. Ее узкое загорелое лицо средиземноморского юноши приобрело желтоватый оттенок, кожа лица и рук казалась бумажной.

Коснувшись ее руки, я спросил:

– Все в порядке?

Она коротко кивнула, мимолетно улыбнулась. Судья, видимо, погрузился в раздумья; наконец он сухо кашлянул и сказал:

– Похоже, Макги, вы знаете, что пытаетесь сделать для этой маленькой леди. Я достаточно хорошо знаю Конни и догадываюсь, что у нее имеется несколько безумных идей. Но в суде до меня дошли кое-какие намеки, кое-какие слухи, я способен сложить обрывки воедино, и сослужу своему клиенту плохую службу, если не дам совет, нужный или нет, судить не мне.

– Мне нужен ваш совет, судья Веллингтон, – сказала Джанин.

Он отхлебнул бурбона, облизнулся:

– Во всех этих маленьких округах есть так называемое теневое правительство. Эти ребята знают друг друга на протяжении поколений. Они собираются вместе обстряпать земельную сделку, а тут уже имеется маленькое, но преуспевающее предприятие, которое собирается расширяться. Это предприятие с помощью окружного начальства душат и прихлопывают, сбивая цену до подходящей. Для этого не нужны все пять администраторов округа. Хватит пары, трое остальных порой сами нуждаются в одолжении, так что никто не задает лишних вопросов. Ваше дело зависело от клиентов с хайвея, от клиентов с реки, от обслуживания местных жителей. Противная сторона имела право на время дорожных работ оставить шоссе открытым для движения, причем в неплохом состоянии, и заключить на него краткосрочный контракт. Улучшение состояния реки требует предписания о контроле над загрязнением. Они могут отрицать, что “Тек” действовал за компанию с ними, подав петицию о передаче ему моста. Когда вы не удрали с желаемой ими скоростью, на вас напустили инспекторов и прикрыли. Таким образом, миссис Бэннон, вас крепко прижали. Вот что я вам скажу. Я скажу вам: не связывайтесь с этими ребятами, ибо в долгосрочной перспективе вам не выиграть. Можно их поприжать точно так же. Я знаю, как этот народ рассуждает. Просто скажите: сто двадцать пять тысяч, плюс покупатель берет на себя закладную. Никакой торговли по мелочам. Никаких разговоров. Пускай сами делают предложения. Потом их начнет поджимать время, кто-нибудь занервничает, предложит сто тысяч, тогда хватайте, бегите и знайте, что сняли с их сделки хорошие сливки.

– Этого мало, – еле слышно проговорила она.

– Да ведь вы их ударите в самое больное место, детка. Чего вы хотите добиться? Господи Боже, вы никого не заставите устыдиться этой махинации, даже если они когда-нибудь согласятся не называть ее рядом неблагоприятных случайностей. Просто скажут: собаки во все времена собачатся, гибнет тьма предприятий.

– Они убили Таша.

До сих пор эту маленькую подробность от судьи скрывали. Он подался вперед, широко раскрыв стариковские глазки.

– Как убили? Ну, юная леди, я понимаю, почему вы в это верите, но эти ребята так не поступают. Ваш муж долго и тяжко трудился, все вылетело в трубу, а мужчина доходит порой до такой точки, когда…

– Вы не знали Таша Бэннона, – вмешалась Конни. – А я знала. А Тревис Макги знал его дольше, чем я и Джан. Мы не голосованием приняли это решение, Руфус. Мы не толкуем о вероятностях. Мы утверждаем: его убили.

Судья Веллингтон откинулся назад и так разволновался, что попытался хлебнуть из пустого стакана.

– Ну и ну! Значит, это какая-то дурацкая ошибка. Наверняка что-то другое вышло неладно. Господи помилуй, тогда надо прямо сейчас передать дело в руки государственного прокурора нашего юридического округа и… – Он вдруг замолчал и нахмурился, глядя на Конни. – Боже милостивый, видно, я состарился. Он передаст его помощнику государственного прокурора по округу Шавана, расследованием займется департамент шерифа округа Шавана, вскрытие проведет медицинский эксперт округа Шавана, все упомянутые субъекты сидят на выборных должностях в окружном управлении, со всех сторон начнут давить, чтобы прикрыть и забыть этот случай… Даже когда дойдет до большого жюри присяжных – если дойдет, – кому предъявлять обвинение? Я так состарился, что позабыл о фактах нашей жизни. Впал в детство. Считаю мир таким, каким он был в пору моей учебы в Стетсоновской юридической школе. – Он хмуро уставился в свой пустой стакан. – Может, привлечь кого-нибудь из офиса генерального прокурора, пусть покопается?

– Может быть, – сказал я. – Но возможно, сперва пустим в нору немножечко дыма, поглядим, кого мы оттуда выкурим. Подумав, он кивнул:

– Теперь ясно, для чего вы задумали это. Не скажу, что на успех много шансов. Но что-нибудь безусловно зашевелится. – Он взглянул на Джан. – Миссис Бэннон, я знаю, вы пережили огромную, горестную и трагическую потерю. И, приступив к действиям, несомненно, почувствуете себя лучше. Но не сосредоточивайтесь целиком на одном этом деле. На расплате. На мести. Из-за этого человек иногда превращается в мрачного злыдня отныне и навеки.

– Мне плевать, в кого я превращусь, судья, – сказала она. Он выдержал ее мрачный взгляд, открыл меню и предложил:

– Давайте-ка лучше закажем поесть.

В похоронное бюро Инглдайна я отправился один, прибыв туда без четверти два. Оно располагалось на боковой улице между ссудной кассой и автостоянкой и представляло собой уменьшенную копию Маунт-Вернона[17]. Я спросил мистера Инглдайна, и тихий, серьезный, елейный молодой человек сообщил, что мистер Инглдайн вышел на пенсию, а к моим услугам мистер Фэррис-младший, вместе с отцом владеющий и управляющий заведением, – чем могу вам помочь, сэр?

Мы прошагали на цыпочках в арочный дверной проем, где в бронзовом гробу покоился в розовом свете ламп бело-розово-восковой старец, а то, на чем покоился гроб, было скрыто цветами. На диванчике у другой стены зала сидели две старушки, держась за руки и бормоча что-то утешительное одна другой.

В небольшом кабинете мистер Фэррис-младший выдвинул ящик стола, вытащил папку, откуда достал свидетельство о смерти, подписанное окружным медицинским экспертом.

– Важнейшие биографические данные мы получили из местных архивов, сэр. Можете проверить, все ли точно.

Было точно указано: Брэнтли Б. Бэннон, возраст, ближайшие родственники. Доктор зарегистрировал смерть от несчастного случая. Я поинтересовался, что это значит, и мистер Фэррис-младший сказал, что при отсутствии предсмертной записки, извещающей о самоубийстве, равно как и свидетелей, а также с учетом фактической возможности использования устройства с дизельным двигателем в рабочих целях было бы не правильно подозревать самоубийство.

– Не желаете ли.., взглянуть на останки, сэр? Я бы не советовал. Тело весьма.., сильно и безобразно изуродовано. Реконструировать черты лица нет никакой возможности. Вам, по-моему, разумнее убедить вдову не смотреть на покойного. Подобное впечатление.., трудно забыть.

– Что вы предприняли?

– Потеря крови была очень большая. Мы как можно лучше выкачали троакаром оставшуюся, все прочие жидкости и так далее и, сгруппировав некоторые основные сосуды в области груди и шеи, сумели в определенной степени забальзамировать тело. Позвольте припомнить. Да, нам удалось провести положительную идентификацию, так что никого больше не придется затруднять. Одно время они продавали сандвичи и кофе на своей пристани, и окружной департамент здравоохранения потребовал медицинскую карту с фотографией и отпечатками пальцев. Департамент шерифа засвидетельствовал личность, сняв у покойного отпечатки.

– Вы отлично потрудились.

Он смущенно и радостно улыбнулся:

– Извините, но я не вполне понимаю.., какова ваша роль, мистер Макги?

– Можно сказать, друг семьи. Вот нотариально заверенная доверенность, которая уполномочивает меня распоряжаться от имени вдовы.

Он взглянул на бумагу с едва заметной страдальческой гримасой:

– Думаю, здесь церемонии не будет?

– Нет. Распоряжений о перевозке можете ожидать в течение следующих нескольких дней.

Он проводил меня в демонстрационный зал. Крышки были подняты, обивка лоснилась, ручки сверкали. Стоимость от двухсот двадцати пяти долларов и выше. Я выбрал гроб за триста долларов, и мы вернулись в контору.

– Рекомендую, сэр, поручить нам забрать останки из хранилища, положить тело в гроб и запаять крышку.

– Поручаю вам, мистер Фэррис, оставить его на месте, в холодильнике, пока не получите распоряжений о транспортировке. Могут возникнуть вопросы насчет страховки от несчастного случая.

– О, понятно. Однако вам следует знать, что хранение стоит одиннадцать долларов тридцать три цента в день. С налогом, конечно.

– Конечно. Можно взглянуть на счет?

Он вытащил из папки счет, понес в соседнюю комнату. Я услышал, как кто-то медленно и неумело стучит на машинке. Вернувшись, он протянул счет мне. Добавлена стоимость гроба и еще два дня хранения. Общая сумма составила семьсот пятьдесят восемь долларов тридцать восемь центов.

– Мистер Макги, я убежден, вы поймете нашу позицию, если я замечу, что покойный, по нашим сведениям, был банкротом, и нам требуются некоторые гарантии…

Положенный мной перед ним заверенный чек на тысячу долларов сразу заткнул ему рот.

– Этот первый экземпляр предназначается для меня? – уточнил я. – Только черкните на нем расписку в получении тысячи долларов, мистер Фэррис, и, пока тело хранится здесь, вычитайте из кредитного остатка все дальнейшие издержки. Свой счет отправьте по почте миссис Бэннон, “То-Ко Гроувс”, второе шоссе, Фростпруф. Я вижу, у вас заготовлена фотокопия свидетельства о смерти, стало быть, можете передать мне оригинал? Спасибо.

Он проводил меня до входной двери, протянул бледную руку, улыбнулся бледной улыбкой:

– Прошу передать осиротевшим наши соболезнования. Я долго смотрел на его руку, наконец, он отдернул ее и нервно вытер о полу пиджака.

– Слушайте, младший, – сказал я, – можете выразить свои искренние соболезнования в ощутимой форме.

– Боюсь, я не совсем понимаю.

– Прежде чем посылать ей чек с кредитным остатком, просто перепроверьте свой счет. Это молодая вдова с тремя детьми, которых надо растить. Вы накинули лишних, как минимум, двести пятьдесят долларов. По-моему, это был бы красивый жест.

Он порозовел:

– Наши расценки…

– Образцовые, приятель. Просто образцовые.

На улице я глубоко вдохнул воздух округа Шавана, но было в нем что-то промышленное, слабый привкус кислоты, от которого у меня запершило в горле.

Мы вступали в игру, пошевеливая их тупой палкой. Старый судья, хорошо зная закон и отлично рассчитав время, выхватил десять акров прямо из лап Ла Франса именно в тот момент, когда тот считал дело сделанным. Вскоре ему предстоит узнать, что в игру вступил незнакомец, скупая кусочки, подыскивая партнеров для сделки. Когда сомневаешься, вводи в их красивое аккуратное уравнение новую неизвестную величину и смотри, как они отзовутся.

Голодный считает всех прочих столь же голодными. Интриганы везде видят интригу.

Я шагал к банку в облаке промышленной вони.

Глава 6

В половине третьего мы опять собрались в кабинете президента банка. На столе перед Сандерсом лежало досье Бэннона, а по левую от него руку сидел банковский юрист мистер Ли с круглой благостной физиономией и стрижкой ежиком. Лет ему можно было дать сколько угодно в промежутке от тридцати до пятидесяти.

С явно натужной сердечностью Сандерс провозгласил:

– Что ж, миссис Бэннон, банк решил принять ваш платеж, признать счет по закладной текущим, в хорошем состоянии. Судья Веллингтон зевнул:

– Можно подумать, у тебя был выбор, Уитт. Ладно. Моя клиентка выражает признательность. Благодарит тебя. – Он открыл старый портфель, полез туда, вытащил бумаги, подготовленные днем в среду в его юридической конторе, шлепнул их на стол перед Уиттом Сандерсом. – Раз уж мы тут все собрались, можешь также принять к сведению и вот это. Все готово к регистрации, только нам требуется одобрение банком передачи закладной от миссис Бэннон присутствующему здесь мистеру Макги.

Мистер Ли придвинулся поближе к президенту Сандерсу, который быстро перелистывал юридические документы, после чего изумленно уставился на судью Веллингтона:

– Но.., отсюда следует, что она продает свою долю собственности за пятнадцать тысяч долларов, Руфус!

– Ты не назвал бы такую сделку чересчур выгодной? Остаток по закладной составлял шестьдесят тысяч, а ты собрался продать барахло целиком за тридцать две пятьсот, и если вообще оцениваешь недвижимость, то всего в двадцать семь пятьсот. Она же выплачивает по закладной десять тысяч, доведя остаток до пятидесяти, и продает за пятнадцать, в результате чего получает пять тысяч лишних вместо того, чтоб лишиться двадцати семи пятисот. Что ж, в данный момент эта леди на тридцать две тысячи пятьсот богаче, чем в ту минуту, когда сюда вошла. Может, тебя удивляет, что она так удачно управилась. У нее адвокат хороший, не забывай.

– Но мы не можем просто.., утвердить передачу. У нас недостаточно информации. Мистер Макги, нам нужны сведения о вашей кредитоспособности, нам нужна балансовая ведомость, финансовый отчет… Это в высшей степени не соответствует принятому порядку. Я несу ответственность перед…

– Акционерами, – подсказал старый судья. – Уитт, ты чересчур быстро пролистал бумаги. Попробуй помедленнее. Он послушался. И вдруг замер. Потом вытаращил глаза на Конни:

– Вы будете гарантом по ипотечному обязательству, миссис Альварес?

– Там же написано.

– Если ты еще нервничаешь, Уитт, – добавил судья, – садись в свой “даймлер-бенц”, поезжай поглядеть “То-Ко Гроувс”.

– О нет. Я ничего подобного не имею в виду. Просто… Судья вздохнул:

– Может, хватит болтать? Не пора ли покончить с бюрократической дребеденью, зарегистрировать все и отправиться по домам?

– Извините меня всего на одну минутку, – попросил Сандерс и увел с собой мистера Ли из кабинета в тихий уголок длинного узкого холла, застеленного ковром. Они консультировались секунд сорок. Я надеялся, что точно знаю о чем. В поисках подтверждения посмотрел на судью, тот в ответ медленно подмигнул и почти незаметно кивнул.

Мистер Ли вернулся вместе с Сандерсом, который, видно, поручил ему изложить вопрос на осторожном юридическом жаргоне.

– Миссис Бэннон, – начал он, – окончательно или нет в данный момент вы продаете свою долю мистеру Макги, банк считает себя морально обязанным уведомить вас, что сегодня в два часа с небольшим с присутствующим здесь мистером Сандерсом связался местный юрист, осведомляясь, совершена ли продажа изъятой собственности. Получив от мистера Сандерса отрицательный ответ, упомянутый юрист заявил, что представляет сторону, которую обязался не называть, но которая поручила ему выяснить у банка, достаточно ли для ее приобретения, если она еще не продана, твердого предложения восьмидесяти тысяч долларов.

Тут вмешался Сандерс, на миг вызвав у Ли раздражение.

– Это не твердое предложение, – объяснил он Джанин. – Но не думаю, чтобы юный.., местный юрист вел пустые расспросы. Видите ли, ваше соглашение с мистером Макги не твердое. Если бы он пожелал отказаться, для вас это было б гораздо выгоднее. Вы вернете свои десять тысяч, плюс излишек сверх шестидесяти тысяч по закладной, то есть еще двадцать тысяч.

Судья научил Джан, как ей следует реагировать, если Пусс успешно обработает юного юриста Стива Бессекера.

– А если за этой таинственной стороной стоит тот же мистер Престон Ла Франс, которому вы собирались продать? – спросила Джанин.

– По-моему, вряд ли Пресс…

– Разве вы не сказали мистеру Ла Франсу, что он мою собственность не получит?

– М-м-м.., сказал, – огорченно признал Сандерс.

– Разве не мог он пойти окольным путем, сделав более крупное предложение через юриста, если ему так уж сильно хочется?

– Есть такая возможность. Весьма отдаленная.

– Неужели вы не понимаете? – серьезно, нахмурившись и подавшись вперед, допытывалась она. – Мистер Ла Франс владеет участком земли, расположенным прямо за нашим. Он все время охотился за нашей собственностью. Составил план, затеял интригу, чтобы заставить нас бросить дело, мистер Сандерс, и купить наш участок, поэтому он отвечает за то, в чем винят.., моего мужа…

Она высморкалась в платок, и Сандерс, который дошел до предела и чувствовал себя крайне неловко, пробормотал:

– Ну-ну, успокойтесь, миссис Бэннон. Когда дела идут плохо, нам всем хочется отыскать конкретное обстоятельство или конкретного человека, на которых можно было бы возложить вину…. Я уверен, что Престон Ла Франс не стал бы…

– Вся вина оказалась возложенной на моего мужа, для меня этого достаточно, – взволнованно заявила она. – Нет, я не соглашусь ни на какую заочную сделку, даже если бы мне предложили.., вдвое больше. Втрое! Я скорей все продам мистеру Макги за одиннадцать центов, чем увижу доставшимся тому типу!

Уитт Сандерс повозился с лежавшими перед ним документами и взглянул на Руфуса Веллингтона.

– Руфус, как вы отлично знаете, я нарушил бы правила, как-либо прокомментировав.., финансовые возможности любого имеющего с нами дело. Могу предположить лишь.., слабую возможность, что этот юрист представляет Престона Ла Франса. Но это не очень-то вероятно, черт побери.

– Как я понял из этих твоих слов, Уитт, в городе хорошо известно, что этот самый Ла Франс фактически не наскребет восемьдесят тысяч?

– Я этого не говорил.

– Нынче утром в суде, Уитт, я беседовал с секретарем округа, общался с твоим финансовым инспектором, и у меня создалось впечатление, что в последнее время дела в земельном бизнесе в округе Шавана несколько замедлились. Если этот Ла Франс ушел по уши в земельные сделки, у парня, должно быть, зудит в одном месте, он, наверно, жонглирует семейным фарфором, ходит по натянутой проволоке, и пчела его жалит прямо в… Прошу прощения, леди, на этом остановимся. Может быть, принимая все во внимание, баланс у него с виду приличный, и несколько бумажек ты от него получил, но больше не поступает ни единого цента и ты чуть-чуть нервничаешь. – Судья неожиданно рассмеялся, хлопнув себя по ляжкам. – Господи помилуй, Уитт, вот почему ты скулишь, как побитый пес, не имея возможности продать конфискованное имущество этому Ла Франсу. Он наверняка проворачивает какую-то сделку, после которой останется чистеньким и на свободе. Он чересчур глубоко подцепил тебя на крючок, парень?

– Слушайте, Руфус, – взмолился Сандерс, – я ничего вам не говорил и не собираюсь.

– Словами не говорил, – подтвердил судья. – Только мы с тобой вместе играем в покер, Уитт, и я всегда без большого труда читаю твои мысли.

Итак, была совершена вся бюрократическая дребедень, необходимые документы зарегистрированы в суде. Я пошел вместе с судьей к его черному “империалу” с кондиционером, и он остановился вне пределов слышимости шофера, который вылез и открыл перед ним дверцу.

– Сынок, Богом клянусь, мы сунули в осиное гнездо кочергу и как следует пошуровали. Кое-кто просидит полночи, пытаясь найти во всем этом смысл и не ведая, что тут нет никакого смысла, – по их понятиям. Смотри, постарайся держаться подальше от ос.

– Постараюсь, судья.

– Скажи той рыжей здоровенной бесстыднице, что она молодец. Вот с такой женщиной мужчине хочется пройти долгий жизненный путь. Где ты с ней встречаешься?

– Не здесь, – сказал я. – Она вернулась в Броуард-Бич. Сказала, попросит Бессекера ее туда подбросить, а если не сможет, сама как-нибудь доберется.

Он прищурился в позднем свете дневного солнца:

– Похожую девчонку я так хорошо помню, точно это было вчера, сынок. А было это в 1926 году. Если она живет еще где-то на белом свете, ей уже за шестьдесят. Трудно поверить. Знаешь что? Я стихи писал этой девчонке. Первый, последний и единственный раз в своей жизни. Дай мне знать, как пойдут у тебя дела со старой болотной крысой Ди Джеем Карби, ладно? И скажи одну вещь, Макги. Ты стараешься злость сорвать или выкачать из всего этого немножко наличных для вдовы с ее ребятишками?

– В первую очередь деньги, судья.

Он взглянул на свои часы и ухмыльнулся:

– Конни так ездит, что они, должно быть, уже на полпути к Фростпруфу.

У меня ушло много времени на поиски кого-либо, способного дать хоть какие-нибудь четкие указания, как найти дом Карби. У него не было телефона. Была в Саннидейле почтовая ячейка “до востребования”. Как правило, он заходил забрать почту не чаще одного раза в неделю.

В конце концов мне пришлось детально познакомиться с нескончаемой стройкой рядом с моей новой собственностью. Во Флориде полным-полно нескончаемо долго строящихся дорог, которые ломают хребты, опустошают карманы и разбивают сердца придорожных бизнесменов. Простые, неумелые, ребячливые мексиканцы каким-то образом умудряются за шесть месяцев провести изыскания, спроектировать и довести до конца восьмидесятимильное многополосное скоростное шоссе, проложив его через горы и жуткие пропасти. Но крупным дорожным подрядчикам во Флориде требуется полтора года, чтобы провести пятнадцать миль двухполосной дороги по абсолютно ровной земле.

Разница заключается в американском ноу-хау. А оно, в свою очередь, заключается в налоговых проблемах и способах их решения. По закону государственный дорожный департамент обязан отдавать предпочтение дешевым предложениям. Поэтому “Доукс констракшн” извещает, что контракт на полгода обойдется штату в десять миллионов, на год – в девять, а на полтора – в восемь. Потом одновременно берется за три-четыре крупных проекта, получает в аренду от смежной корпорации оборудование и тайком перебрасывает с одной площадки на другую, выколачивая из него максимальную прибыль. При этом единственными признаками лихорадочной деятельности служат два-три человека возле бетономешалок, сперва смахивающие на чучела. Получше присмотревшись, замечаешь движения, совершаемые со скоростью минутной стрелки часов.

Разумеется, если в штате появится какая-то нетерпеливая суетливая фирма, начнет заключать стоящие контракты и быстро их выполнять, налоговые инспекторы забеспокоятся. Некоторым хватает ума попробовать, и отлично организованному клубу подрядчиков остается поспешно по очереди предложить ряд дешевых контрактов, чтобы довести непрошеного гостя до смерти. Когда ему придется убраться, не найдя работы, все возвращается на приятные старые круги своя, и по чудесному совпадению обстоятельств большие ребята получают вполне их устраивающий объем работ.

Примерно при позапрошлом губернаторе, когда слишком много дорожных работ не отвечали спецификации, кто-то стукнул, и разразился большой скандал вокруг инженеров государственного дорожного департамента и инспекторов, получавших от некоторых членов упомянутого клуба конверты с наличными. Подрядчиков на какое-то время отстранили от заключения контрактов, а инженеров с инспекторами уволили. Но дело, как обычно, заглохло, компаниям вернули право заключать контракты на предстоящие работы, государственные служащие вернулись на свои места, а губернатор объяснил, что нельзя слишком строго судить людей за “минутную слабость”, хотя было абсолютно ясно, что они с весьма давних пор переживают минуты слабости каждую пятницу ближе к вечеру.

Проектная реконструкция шоссе ВОД в округе Шавана представляла собой тот же случай в несколько меньшем масштабе. Хотя рабочий день не закончился, единственным попавшимся мне на глаза свидетельством дорожных работ был один бульдозер и один скрепер, стоявшие без присмотра в стороне от перекопанной дороги. Я остановился у своего собственного погибшего предприятия, оборвал официальные объявления о лишении права выкупа заложенного имущества и решил не портить новенькие висячие замки, сбивая их железякой. Ближе к дальнему концу шоссе 80Д нашел песчаную дорожку, о которой мне говорили. Она вилась через кусты к берегу залива, и, выехав в конце на открытое место, я увидел традиционную для старой Флориды лачугу из кипарисовых и сосновых бревен, стоявшую на высоких сваях. Заглянув под нее, можно было увидеть воду залива и маленький покосившийся причал с привязанным яликом.

Слышался скрежет собачьих когтей по проволочной ограде загона, гортанное напряженное “а-р-р-р, а-р-р-р” местной породы гончих. Я стоял у машины, разглядывая собак, и вдруг прямо у меня за спиной чей-то голос сказал:

– Доброго вам вечера.

Я резко вздрогнул, оглянулся, заметив по искре в выцветших стариковских глазах, что он доволен произведенным эффектом.

В ту пору, когда его еще не согнул и не искорежил возраст, он был приблизительно моего роста. Впалые щеки покрывала длинная серая щетина, а голова была лысой, за исключением тонзуры с редким белым пушком. Рваные, в пятнах, штаны цвета хаки, подпоясанные тонкой пеньковой веревкой, старая рабочая рубашка из серой саржи, широкие босые ступни. Впечатление было такое, будто стоишь рядом с медвежьей клеткой, если не считать примешавшегося к густому запаху легкого аромата керосина.

Я махнул в сторону собачьего загона:

– Красные гончие?

– Есть у них примесь красных. В это время года я собак не продаю. Всего одна сука щенная, да и то удрала от меня в самый неподходящий момент, так что Бог знает, кого принесет.

– Мистер Карби, я пришел не ради собак, а по делу.

– Зря потратили время. Я не покупаю ничего, кроме продуктов в городе, все остальное заказываю по “Сирсу”[18].

– Я ничем не торгую.

– Все так говорят, и я предлагаю присесть, а в конце концов выясняется, что все-таки торгуют.

– На сей раз ничего подобного.

– Тогда присаживайтесь на веранде.

– Спасибо. Меня зовут Макги.

Мы взобрались по крутым ступенькам, уселись – Карби в кресле-качалке, я на старом кухонном стуле с несколькими поколениями краски разных оттенков, – и я сказал:

– Просто я купил у вдовы Бэннона его собственность на реке.

– Неужели? Я ее видел один раз, а его два. Слыхал, он покончил с собой утром в прошлое воскресенье, когда понял, что все потерял. Хороший был парень. Как-то я дрейфовал по заливу, а утром он с негром Тайлером пришел мне на помощь. Сильный туман, чересчур глубоко, шестом не оттолкнешься, а мотор мертвей фараона Тутанхамона. Тот самый Тайлер разбирался в моторах, будто сам их изобрел. Там сломалась пружинка на маленьком рычажке для подачи горючего, и этот Тайлер закрепил ее кусочком резинки, все хорошо заработало. А тот самый Бэннон ничего с меня не взял. По-соседски. Наверно, было это незадолго до ухода Тайлера. Слышно, Тайлер работает в городе с мотоциклами. Везде, где найдутся моторы, для него будет работа. Знал Бэннон или не знал, только Тайлер ушел от него потому, что ни один умный негр вроде Тайлера не останется там, где белые затевают склоку. Если вы собираетесь заниматься бизнесом, мистер Макги, лучше первым же делом верните Тайлера, то есть если, конечно, вы со всеми в ладах.

– Я не собираюсь заниматься бизнесом, мистер Карби. Купил ради вложения капитала.

– Сдадите кому-то в аренду?

– Нет. Пускай просто стоит.

Я дал ему время переварить это, и в конце концов он сказал:

– Извините, но нету особого смысла покупать ради стоимости одного участка. Постройки стоят дороже земли.

– Это зависит от того, кому хочется получить землю.

– И очень ли сильно хочется, – кивнул он.

– Мистер Карби, я интересовался в суде землевладельцами. Вам принадлежит участок в двести акров, который начинается от моей восточной границы.

– Может быть.

– Никогда не подумывали продать?

– Я то и дело продаю понемногу землю. Осталось, наверно, семьсот – восемьсот акров, разбросанных на востоке округа. Кроме этой вот сотни, где стоит дом, все, по-моему, можно продать за хорошую цену. Хотите сделать предложение? Тогда лучше называйте настоящую цену и сразу, так как я не торгуюсь. Мне дают цену, я говорю “да” или “нет”, вот и все.

– Настоящую цену? Лучше скажу, мистер Карби, что рискнул бы скупить и другие кусочки, рискнул бы, пока еще имею хороший шанс на перепродажу.., на перепродажу двух объединенных участков. Сразу скажу, если дело выгорит, получу неплохую прибыль, если нет, у меня будет связана часть спекулятивного капитала, пока не отыщется какой-то способ его высвободить. Настоящая цена при немедленной продаже, – разумеется, если собственность чистая, – пятьсот за акр.

Он качнулся вперед, шлепнул босой ногой по дощатому полу и вытаращил на меня глаза.

– Сотня тыщ?

– Минус ваша доля затрат на оформление продажи.

Он встал, оперся на перила, сплюнул. Я знал, какая сумятица творится у него в голове. Он хотел все разведать и посмотреть, на хорошую ли цену заключил с Престоном Ла Франсом опцион на двести акров. Двести долларов за акр казались хорошей ценой, пока я не назвал свою. Я признал, что Таш правильно все разузнал, и до апреля предложение Ла Франса было хорошим. Карби не смел рассказать мне об этом, боясь, как бы я не заключил сделку с Ла Франсом. А с другой стороны, опасался сказать, что земля не продается, – если возможность приобретения откроется где-то в другом месте, он не получит и двухсот долларов за акр.

Непростая проблема, и я гадал, как он ее решит. Наконец старик вернулся, сел в заскрипевшее кресло и мирно начал:

– Вот что я вам скажу. Мне надо подумать. И надо поговорить с человеком, который мне сообщает государственные расценки, когда я что-то продаю, следит за моими налогами и так далее. Давайте посмотрим. Сегодня четверг, двадцать третье, значит, через две недели будет.., четвертое января. К этому времени у меня будет больше необходимых сведений. Нельзя сразу кидаться на такие деньги. Надо успокоиться, какое-то время подумать.

– Ясно. Но при следующей нашей встрече вы должны сказать “да” или “нет”.

– И еще одно. Вы сказали, готовы рискнуть. Что, если я тоже немного рискну, мистер Макги?

– А именно?

– По вашим словам, если дело не выгорит, у вас будут связаны сто тысяч долларов, и уйдет много времени, чтобы сбыть эту землю по такой цене. Но если все выйдет по вашим расчетам, получится неплохая прибыль. Может, двойная?

– А может, и нет.

– Давайте рассчитывать на двойную. По тыще долларов за акр – всего двести тыщ. Так что, может, мы с вами составим между собой бумагу, контракт, где будет сказано вот что. Вы даете мне на руки пять тыщ наличными, скажем.., пятнадцатого апреля.., и получаете право купить мою землю по четыреста за акр, ежели захотите купить, а я пожелаю продать. Если дело выгорит и потом вы за два-три года ее перепродадите, то согласны мне выплатить разницу между ценой при покупке и выручкой. Если получите тыщу, наверняка вам очистится прибыль в три сотни за акр, и никаких шансов, что деньги зависнут. Конечно, если пятнадцатого апреля я пожелаю продать, а вы раздумаете покупать, ваши пять тыщ останутся у меня. Но если вы захотите купить, а я откажусь продавать, получите их обратно.

Он смотрел на меня благосклонно и ласково, страстно желая выглядеть абсолютно сговорчивым и справедливым. Выше по побережью в укромных местах располагались свитые в особняках гнездышки международных банкиров, к югу – финансируемые мафией обманчивые курортные отели. Старик точь-в-точь смахивал на игрока, который сделал ставку на двух открытых королей, имея пару троек и еще проходную тройку и прекрасно помня, что видел двух других королей в чужих руках, причем один из них – проходной – неизбежно откроется, когда рука шевельнется.

– Мистер Карби, – заключил я, – по-моему, мы прекрасно поладим. Можете даже продать мне безраздельную половину доли по двести за акр, и мы будем считать предприятие совместным.

– Приятно иметь с вами дело, мистер.

На мой взгляд, старый мистер Ди Джей Карби отлично умел плавать в коварных и бурных водах, и я вдруг почувствовал уважение к хитрости Престона Ла Франса. Однако, как только старику удастся его поймать для короткой беседы, его положению не позавидуешь. Возле собачьего загона стоял старый дряхлый фургон “интернэшнл харвестер”, и казалось вполне вероятным, что Ди Джей отправится в Саннидейл нынче вечером или завтра ранним утром.

Когда я приехал в город Броуард-Бич, было уже совсем темно. Магазины работали – завтра Сочельник. Дюжие девицы из Армии спасения в маркитантских колпаках позвякивали котелками с немногочисленной мелочью, на пальмовых стволах и подсвеченных шестах красовались пухлые Санта-Клаусы из пенопласта, подвешенные повыше, чтобы дети не оборвали пенопластовые ноги. Откуда-то, должно быть, из церкви в южной части города, повалили Adeste Fideles[19] с электронным перезвоном колоколов, вызывающим зубную боль и заглушающим розничные записи сезонной музыки повеселее. Проехав через весь город, я выехал на пляж, поставил машину на стоянке у того места, где назначил встречу, – у дорогого, сияющего, не правдоподобного мотеля “Дьюн-Эвей”, при котором было заведеньице под названием “Аннекс”, где еда и выпивка стоили заплаченных денег, даже в мертвый сезон, где симпатичные девочки при желании могли рассчитывать, что их подцепят, причем персонал с острым нюхом следил, чтоб все было прилично и гладко, тогда как при нежелании те же самые профессионалы охлаждали случайных Лотарио[20] быстро, тихо и навсегда.

Заглянув из дверей в зал, я увидел Пусс в одиночестве на банкетке у дальней стены. Подходя к ней, почуял, что внимательный официант уже двинулся пересекающимся курсом, однако одновременно со мной заметил ее быстрый приветственный взгляд и просиявшее лицо, поэтому отодвинул столик, позволяя мне сесть рядом с ней, и удалился, приняв наш заказ.

– Ты разминулся с нашим другом на десять минут, – сообщила она. – Он очень мил, но не мой тип. Тонко костный, смуглый, немножко скованный. Старается попадать в такт, но смеется либо чуть-чуть рано, либо чуть-чуть поздно, и как бы управляет машиной, а не просто рулит. Дай припомнить. Ему тридцать один год, на Линде он женат пять лет, у них двое детей, она фантастически играет в гольф, ее отцу принадлежит в Саннйдейле агентство “Бьюик”, и его беспокоит ее склонность к выпивке. Ради меня он все время шевелил бровями, может быть, репетировал перед зеркалом, а когда я садилась поближе, у него руки становились липкими. Ему не хватило духу наброситься на меня прямо средь бела дня. Ему требовалось поощрение, чтобы он мог заверить себя, что не сам это начал, он ведь просто мужчина, правда? Жутко нервничал насчет производимого им впечатления, постоянно молол какую-то праворадикальную белиберду про заговоры, банкротство Америки и китайские бомбы, было просто невыносимо слушать этого зануду с вытаращенными глазами, вставляя “ох, ах, подумать только”. У него куча гражданских дел, он берется за все, считая себя бесстрашным адвокатом, защитником справедливости и чистоты. Как говорит наш дорогой судья, дерьмо собачье. Он старался помочь Ташу Бэннону, а потом, когда сильней запахло жареным, бросил. Знаешь, как он это мне объяснил? Просто прелесть!

Она помолчала, когда официант принес напитки, а потом вновь принялась изображать Стива Бессекера:

– Пока нам приходится действовать в капиталистической системе, Пусс, – только не забывайте, что до сих пор в мире ничего лучшего не придумано, – необходимо мириться с деловым риском и с тем, что одни выигрывают, а другие проигрывают. Я не отрицаю, на Бэннона было оказано определенное давление, но он все это так воспринял, точно против него некий заговор, начал ныть, прекратил борьбу. Тогда я потерял к нему уважение и умыл руки.

– Да, – согласился я, – просто прелесть. Очень мило.

– Я никогда не видела твоего друга Таша, Тревис. Но не думаю, чтоб он когда-нибудь ныл.

– Он понятия не имел, как это делается. Поздравляю. Ты отлично обработала нашего друга. Были проблемы?

– Никаких! Пододвигала стул ближе, ближе, говорила очень тихо, таинственно, широко таращила глаза, касалась его руки кончиками пальцев. Объявила ему, что работаю на Гэри Санто, что мы навели о нем справки и сам мистер Санто пришел к выводу о возможности поручить ему определенные частные деликатные переговоры, касающиеся одной деловой операции мистера Санто в этом районе, и питать уверенность, что он не разгласит имя клиента. Все это до того секретно, предупредила я, что, если ему хватит ума попытаться поговорить с мистером Санто лично или по телефону, он сам себя погубит. Но если дела пойдут хорошо, может надеяться на ежегодное получение пятизначной суммы. Знаешь, когда он начал переваривать это, глаза у него заблестели, как глазированные, а челюсть отвисла. Я чуть не расхохоталась. Потом он, как миленький, обратился в банк с предложением восьмидесяти тысяч долларов, а при следующей нашей встрече, жутко расстроенный, сообщил, что миссис Бэннон восстановлена в праве собственности, после чего продала ее какому-то таинственному незнакомцу по имени Макги из Форт-Лодердейла. Я уж думала, он заплачет. Мистер Санто, заверила я, безусловно сочтет, что он сделал все возможное. Дальнейшие указания, сказала я, он получит от меня по телефону или при личном свидании. Поинтересовалась, согласен ли он время от времени со мной встречаться в случае необходимости. В Майами, а может быть, даже в Гаване или в Нью-Йорке. Все расходы, естественно, будут оплачены.

– Кто тебе посоветовал?

– Сама сообразила. Идея показалась хорошей. Я хочу сказать, в результате он больше раздумывал обо мне, а не о том, что для такого человека, как Санто, это довольно странный способ делать дела. Я была не права?

– Нет. Мне нравится. А финальный удар? Не забыла?

– Нет, только нанесла его как бы совсем между прочим, и только когда он пришел сюда выпить со мной. Просто сказала, будто знакома со стилем мышления мистера Санто, который непременно поинтересуется, не связывает ли что-либо мистера Престона Ла Франса с мистером Макги, нет ли меж ними каких-нибудь деловых связей, и если он сможет выяснить это до моего звонка, то произведет на мистера Санто хорошее впечатление.

– Как он отреагировал?

– В общем никак. Пообещал постараться и выяснить. – Она пожала плечами. – Милый, он в самом деле обыкновенный, простой, тривиальный человечек. Впервые в жизни на него чуть повеяло чем-то важным, значительным, в своем роде шикарным. Он едва в силах вынести это. Пожалуйста, покорми меня. Я сижу здесь в страданиях и в тревоге, не спуская глаз с двери, откуда выходят официанты со стейками.

Она ела с изящной методичностью дикого зверя, время от времени издавая тихие удовлетворенные звуки. Я объявил, что в награду за выполнение особого шпионского задания и за убедительное вранье закажу самые изысканные из имеющихся в “Дьюн-Эвей” апартаментов.

– А утром вернемся на лодке? – спросила она. – Не сочтешь ли ты слишком вульгарной, милый, просьбу об особом одолжении? Столько всего произошло и я так перегружена информацией и впечатлениями, что могу думать лишь про гигантскую, фантастическую, великолепную кровать на борту “Флеша”, где будет неимоверно приятно проснуться утром перед Рождеством, и хочу оказаться в той кровати быстрей, чем способна доставить меня твоя славная лодочка. Это возможно?

– Беги к машине, рыжая.

Я едва миновал первый светофор, а она уже заснула, проспала весь обратный путь, с ворчанием пробудилась от моего толчка, чтобы дойти от машины до яхты.

Я оставил ее на причале, сам поднялся на борт и, прежде чем открыть дверь, взглянул на маленькие лампочки за отодвигающейся панелью во внешней переборке каюты. Убедившись, что лампочки не горят, нажал на выключатель под лампочкой, отключив маленький радар, который в мое отсутствие следил за корпусом “Флеша” ниже палубы. Любой посягнувший на “Флеш” человек своим весом и движениями замкнул бы цепь, отчего загорелись бы две потайные лампочки – или одна, если другая перегорела. При желании прибор можно было переоборудовать так, что зажглись бы прожекторы, взвыла сирена или даже получила по телефону вызов полиция. Но мне не требовалось, чтобы сигнализация отпугнула незваных гостей. Просто хотелось знать, не появлялись ли визитеры, а потом принять необходимые для приветствия меры, если они еще не ушли.

Я поманил Пусс на борт, она поднялась, зевая и спотыкаясь. Мы вместе приняли душ, потом нежно, легко и лениво в течение четверти часа занимались любовью, хоть она и мурлыкала, что, наверно, не сможет, не стоит особо трудиться, милый, это не так уж и важно, а потом мурлыкнула, что, если леди еще не поздно передумать, сэр, причем было уже почти слишком поздно, я не в силах был дольше ждать, но вот она приподнялась, догнала меня, испустила длинный вздох и упала, все так же мурлыча. Поймав меня на самом краю сна, осторожно открыла пальцами мой левый глаз и сказала:

– Ты еще тут? Слушай, леди благодарит тебя за насыщенность всех этих дней и ночей. Спасибо, что взял меня не просто в поездку с собой, Макги. Спасибо, что помог затолкать в небольшую корзинку три бушеля жизни. Слышишь?

– Не стоит благодарности, леди.

Глава 7

Рождественским утром явился Мейер с громоздким чаном гоголь-моголя и с тремя помятыми оловянными кружками. С северо-запада на нас накатил хороший дождь с ветром, от которого “Флеш” раскачивался, стонал и вздрагивал. Я поставил рождественские песнопения, ибо доверять радиопрограммам в такой день нельзя. Мы с Мейером уселись за шахматы, Пусс Киллиан в желтом махровом комбинезоне уселась писать письма. Кому – она никогда не рассказывала, а я никогда не спрашивал.

Мейер выиграл партию пешечной атакой, тяжеловесным массированным наступлением, которое всегда до того меня раздражало, что я начинал совершать глупости, например, жертвовал в его пользу, просто чтобы освободилось местечко, на которое можно было бы опереться локтем.

Когда мы доиграли, подошла Пусс, сунула свое письмо в карман и спросила:

– Не следует ли позвонить Джан, пожелать счастливого Рождества? Я все гадаю, что хуже – звонить или не звонить?

– На этот счет есть один закон Мейера. Процитируй, Мейер. Он одарил ее сияющей улыбкой.

– Охотно. При всех эмоциональных конфликтах, милая девушка, следует делать то, что кажется труднее всего сделать. Так что, по-моему, надо звонить.

– Большое спасибо. Тревис, ты позвонишь? Будь добр. А потом передашь трубку мне, ладно?

И я позвонил. Тон у Конни был чересчур сердечным. Я догадывался, что в “Гроувс” этот день не особенно удачный. Джанин старалась соответствовать всем дружеским и праздничным требованиям, но ее голос был мертвым. Я знал, она не сломается под тяжестью навалившегося на нее ужаса. Высказав все, что мог придумать, большей частью тупые, постыдные банальности, я передал трубку Пусс. Она, сев на стол, долго тихо беседовала с Джанин. Потом сообщила о желании Конни поговорить со мной еще раз. По словам Конни, Джанин ушла к себе в комнату, так что она имеет возможность говорить свободно. Спросила, когда заберут тело. Я ответил, что отдал распоряжения, за ним придут и заберут завтра. Отсрочка связана с праздниками. И спросил в свою очередь:

– Были какие-нибудь контакты с солнечным Саннидейлом, Конни?

– Никаких. Пока никаких.

Я положил трубку, повернулся, увидел, как Пусс почти" бегом выскочила из каюты, услышал громкое хриплое рыдание, взглянул на Мейера, который пожал плечами и объяснил:

– Потекли слезы, потом она зашмыгала, а потом убежала. Я наполнил кружки и познакомил его с современным состоянием моих финансовых дел в округе Шавана. Он, взвесив все, заключил:

– Весьма неопределенно. Дело может обернуться как угодно.

– Это общая идея. Чтобы остаться в белых одеждах, я должен законно продать свою законную собственность, представляющую собой пристань и мотель. По-моему, тут я вчистую обыграю Ла Франса. Если он предлагает тридцать две пятьсот, соглашаюсь на сорок и передаю ему закладную. Ему придется на это пойти, потому что единственный способ завладеть участком, который можно предложить Санто, это объединить его собственные пятьдесят акров, десять моих, плюс премиальный опцион со стариком Карби на двести. Этот Ла Франс просто жадный и вороватый подонок. Он пытался как можно ловчее самостоятельно обстряпать сделку, прищучив Таша и задешево получив десять акров. Полагаю, он так и остался жадным и вороватым подонком, и, по-моему, предложив ему маленький лишний куш, всучив под столом наличные, я и сам получу наличные, предположительно от его шурина из окружного управления… – я пошел посмотреть в записной книжке имя, – П.К. Хаззарда. По прозвищу Монах. Он – я имею в виду Престона Ла Франса – будет сильно шустрить, поэтому мы с тобой разработаем маленькую вариацию с ляпнувшей на голову голубиной какашкой.

Большие кустистые брови полезли на неандертальский лоб Мейера.

– Мы?

– Мейер, по-моему, из тебя выйдет весьма симпатичный эксперт по размещению промышленных предприятий, некто, уполномоченный давать твердые рекомендации милой, крупной и жирной богатой компании.

– Это точная наука, мой дорогой друг, – объявил он. – Мы учитываем все факторы – обеспеченность рабочей силой, местные школы, места отдыха и развлечений, расходы на транспортировку, затраты на строительство, расстояние от основных рынков – и, записав все это в виде формулы перед программированием компьютера, можем прийти к ценному заключению, каким образом… Тревис, что там насчет голубиной какашки?

– В отличие от того, что первым приходит на ум, Мейер, в данном случае она ляпнется прямо на голову голубку.

– Яснее не скажешь. И еще одна вещь. Не ступаешь ли ты на скользкую почву с похищением тела?

– С похищением тела? Я? Мейер! Абсолютно законное похоронное бюро в Майами собирается забрать тело в лицензированном гробу, привезти его назад в Майами и отправить оттуда по воздуху в Милуоки.

– А руководит этим бюро человек, очень сильно тебе обязанный, гроб совершит остановку в отлично оборудованной и оснащенной патологической лаборатории по окончании рабочего дня, где еще одна парочка твоих странных друзей намеревается установить, нет ли какой-то другой причины смерти, кроме падения на Таша дизельного мотора.

– Мейер, я тебя умоляю! Просто нормальное любопытство. Джан дала разрешение. Против этого есть какой-нибудь закон?

– Как насчет сокрытия улик?

– Если ты беспокоишься об уликах, которых у нас пока нет, то не обязан мне помогать в играх с Ла Франсом.

– Кто из нас беспокоится?

– Я. Немножко.

Мы сидели молча. Музыка доиграла и выключилась. Я раздумывал, не пойти ли слегка приласкать Пусс, излечив ее рождественскую хандру. Под веткой омелы прошлое слишком сильно наваливается на тебя. Печалишься из-за всякой ерунды.

– Мейер!

– К твоим услугам.

– После продажи пристани Ла Франсу Джан получит чистыми тридцать тысяч. Если выгорит дело с голубиной какашкой, может получить сверх того пятьдесят, а то и все сто. Ее потерю не окупишь деньгами, но будет очень приятно отхватить для нее настоящий, хороший, большой кусок. Если мне удастся выяснить, что Гэри Санто было известно о случившемся с Бэнноном, что он знал и плевал на это, заставляя Ла Франса скупать прилегающие участки, чтобы приобрести их для перепродажи, будет радостно и у него отхватить горбушку.

– Да подожди ты минутку! Голубиная какашка ляпнет на голову не кому-нибудь. Этот тип действует с очень широким размахом, друг мой. Его юристы и счетоводы перепроверяют каждый шаг.

– Я подумываю о неком законном деле. Нечто в твоем стиле. Например, о вложении капитала туда, где он сгинет, причем ты будешь об этом знать, а Санто нет. А потом, может, найдется какой-нибудь способ перекачать эти деньги в карман Джанин? Черт возьми, Санто азартный игрок. При всей своей осторожности все равно азартный игрок. Что-нибудь вроде котирующихся биржевых акций, наподобие тех, которые вздували на фондовой бирже, как ты мне однажды рассказывал.

– А почему Санто будет слушать Мейера?

– Потому что сперва ты засветишься. Покопаешься в своих картах, совершишь несколько выездов на участок, осмотришься и придешь к очень волнующим выводам, о перспективах развития. И по-моему, чтобы все это ему скормить, я смогу воспользоваться нефтепроводом, если чуть-чуть его подготовлю. Нефтепровод носит имя Мэри Смит. Прямые блестящие темные волосы, маленькая, ладненькая, с виду сердитая и голодная.

– А если великому Гэри Санто ничего не известно о твоем друге Бэнноне?

– Я знаю, что Таш пытался увидеться с ним и не пробился дальше девицы-привратницы. Он не причислял Санто к тем, кому хочется переехать колесами маленького человека. Думал, Санто нажал на Ла Франса, а Ла Франс принялся нажимать на разных людей, среди которых случайно оказался Таш. Если Санто знал и позволил, чтобы на Таша рухнула крыша ради понадобившегося ему вшивого клочка земли, мне бы хотелось ужалить его в самое больное место. Можешь ты в таком случае что-нибудь сделать?

Мейер встал, прошелся туда-сюда, щуря яркие голубые глазки, волосатый, сосредоточенный, как обезьяна, остановился и сказал:

– Не знаю, Макги. Просто не знаю. Проблема распадается на две взаимосвязанные части. Во-первых, я должен узнать о какой-то гиблой ситуации, вроде той, в которую попал “Уэстек”, пока еще не потонул. Эти типы нарушили свои прежние обязательства держать акции на высоком уровне, чтобы иметь возможность поглощать более мелкие компании на выгодных условиях. Потом один деятель выбросил на Американскую фондовую биржу на восемь миллионов акций, не сумел явиться с деньгами, чтобы их выкупить, и торги были приостановлены. Так вот, если бы я почуял нечто подобное, сулящее катастрофу, если бы мог потом подобрать нескольких законно победивших игроков, чтобы ему показалось…

– Считай, что ты кое-кого подобрал, Мейер. Он на секунду опешил, потом улыбнулся широкой мейеровской улыбкой, в результате чего одна из безобразнейших в Западном полушарии физиономий превратилась, как выразилась однажды смышленая девчонка из нерегулярной армии Мейера, “в прекрасное доказательство, что у человеческой расы когда-нибудь как-нибудь все образуется”.

– Официальное, отпечатанное, датированное подтверждение покупки акций на официальном бланке авторитетной брокерской конторы! Оглянемся назад! Идеально! Один-два дня в Нью-Йорке, и я вернусь с доказательством своей собственной гениальности в связи с приобретением…

– С данной мне рекомендацией приобрести…

– Да. Понятно. Я рекомендовал тебе покупать высоко взлетевшие акции именно в тот момент, когда они падали, и в любом случае мне не придется оглядываться больше чем на год назад. “Галтон”, “Экстра”, “Лиско дейта”, “Тексас галф салфер”, “Голдфилд Мохаук дейта”. Фантастическое представление! Слушай, я не хочу, чтобы все было слишком уж хорошо. Подозрительно, если любая покупка успешная. Скажем, ты купил “Галтон” не по пятьдесят долларов за акцию, а по шестьдесят пять.

– Сколько они сейчас тянут?

– Поднимались почти до ста десяти, раздробились на два к одному[21], а когда я в последний раз проверял, были долларов по шестьдесят. – Он сел и снова опустошил оловянную кружку. – Тревис, какое ты хочешь иметь состояние? Я могу попросить одного старого доброго друга, который с радостью поможет, и обеспечу тебе ежемесячные отчеты о маржинальных счетах[22], отражающие степень инвестиций в ценные бумаги, дебет и прочее.

– Скажем, начал я год назад с сотней тысяч.

– Прими мои поздравления! Теперь у тебя четверть миллиона.

– Успех не испортил меня, ты заметил, Мейер?

– Я заметил только твои преступные инстинкты, дорогой Тревис, опрометчивость с ферзем, которая позволяет мне обставлять тебя в шахматы, и твою полную поглощенность в данный момент делом Таша. Ты в него чересчур глубоко погрузился. Будь осторожен. Не хочу тебя потерять. Какие-нибудь ужасающие субъекты могут явиться на слип Ф-18. Непьющие, те, кто бродят вокруг и приказывают: “Умолкни!"

В салон вплыла Пусс Киллиан, имевшая весьма бледный вид. Лицо распухло, глаза покраснели. Она чихнула, высморкалась в салфетку “Клинекс” и попросила:

– Пожалуйста, процитируй еще разок тот закон Мейера. Только точно.

– При всех эмоциональных конфликтах следует делать то, что кажется труднее всего сделать.

– Боюсь, Мейер, слова твои справедливы. Все мы ищем оправданий, чтобы не делать трудные вещи. Вроде извинений, визита к умирающему, общения с занудами…

– Немедленно прекрати заниматься мазохизмом, милая девушка, – приказал Мейер.

– Я всегда так и делаю. Может быть, слишком поспешно. Господи! Я себя чувствую так, будто меня в лепешку размяли и засушили в плохой книге, как старый цветок. Сделайте что-нибудь, джентльмены!

И мы сделали. Разошлись с Мейером в разные стороны, отправившись на охоту за головами. Ему было назначено пять голов – три женщины и двое мужчин. Мне – две пары. Это старое развлечение. Люди могут быть друзьями, знакомыми или совсем незнакомыми. После веселья мы их оцениваем по десятибалльной шкале, руководствуясь следующим критерием: согласился бы ты пробыть с ними месяц на маленьком судне. Мы припасли неплохую рождественскую корзинку, желая хорошо провести время. Отдали все швартовы, которые удерживали “Флеш” на месте, и, имея восемнадцать святочных душ на борту, вышли на широкие просторы Бискейнского залива под проясняющимися небесами, держась как можно ближе к пляжу, простояли всю ночь в хорошем укромном местечке близ Саутвест-Пойнт, выпивали, спорили, почти не спали, гуляли по пляжу, храбрые души отважно кидались в декабрьскую воду, покрываясь гусиной кожей. На следующий день мы поплыли обратно Домой, на базу.

Иногда это вовсе не помогает, но на сей раз сработало. Несколько умных мыслей и смелых суждений, яростные перебранки, смех до слез, игры, состязания, признания и обвинения, слезы, широкие улыбки. Но никакой пьянки до умопомрачения, никакого битья посуды, никаких выбитых зубов. Мы направлялись домой усталые и довольные, почти все подружившиеся. Мейер называл это групповой водной терапией. Она оживила Пусс Киллиан.

К концу дня во вторник мы оценивали наших последних приятелей, и, когда разошлись во мнениях, Пусс, выступавшая в роли арбитра, спросила:

– Еще кому-нибудь кажется, будто эта пирушка тянулась, как минимум, неделю?

– Когда этого не кажется, – изрек Мейер, – пирушки не приносят пользы.

Это могло бы стать очередным законом Мейера, но чересчур смахивало на афоризм и поэтому не имело особого смысла.

Глава 8

В среду 27 декабря, перед тем как мне, Пусс и Джанин предстояло сесть в самолет из Майами до Милуоки, где на следующий день были назначены похороны Таша, я улучил возможность побеседовать в лаборатории с доктором Майком Гардина. Оставил дам в автомобиле, предупредил, что отлучусь ненадолго, попросил не уходить далеко от машины.

Майк – худой, энергичный, пружинистый, полностью сосредоточенный на выяснении, отчего умирают люди, специалист почти во всех известных областях патологии – привел меня в маленький кабинет, закрыл дверь, вынул из запертого ящика папку.

– Первое впечатление, Трев, – повреждения слишком обширные. Слишком обширные для предполагаемого способа, представленного на твоих отпечатанных нами снимках. Настолько обширные, что реальные поиски местонахождения любого конкретного повреждения тканей или костей, наверняка причиненного не падением груза, попросту бесполезны. Точно сказать можно Только одно: верный шанс, что ему предварительно не прострелили голову, и весьма мало шансов, что ему нанесли какой-то удар сзади. Ну, тебе нужна причина смерти с разумной медицинской точностью, но, как я понял из телефонного разговора с тобой, желательно по возможности исключить самоубийство.

– Если тебе это не удалось,..

– Это другой вопрос. Смотри сюда. – Он разложил на столе три фотографии размерами 8х10 и начал указывать кончиком желтого карандаша. – Вот крупный план центральной части одного твоего снимка, Трев, где груз высоко поднят и сфотографирован снизу. Видишь эти ржавые восьмигранные гайки ближе к задней части дизеля? Внимательно взгляни вот на эту. Кто-то явно пытался сбить ее зубилом, на треть сбил, потом бросил. А на этом снимке крупный план грудной области трупа. Обрати внимание на три кружка, обведенные жирным карандашом и помеченные А, В, С. Третий снимок – фактически, триптих, увеличенные фрагменты А, В и С. В точке А наблюдается четкий отпечаток или вмятина от этой поврежденной гайки. В точке В точно такой отпечаток, однако он находится приблизительно в четырех дюймах от точки А, в латеральном направлении сквозь раздавленную грудину, справа налево. Отпечаток С, как ты видишь на снимке всей грудной области, расположен еще на дюйм с четвертью или на полтора дюйма дальше от отпечатка В и идет справа налево. Поскольку здесь груз обрушился или предположительно обрушился на уже поврежденную область, у нас нет столь явного идентичного совпадения. Впрочем, если желаешь, покажу тридцатипятимиллиметровые цветные слайды, на которые мы отсняли точки А, В и С, и, по-моему, ты согласишься с возможностью вполне логичного предположения о взаимосвязи повреждения в точке С с той же самой деформированной гайкой.

– На простом грубом английском, – заключил я, – по-твоему, дизель точно упал на него дважды, и предположительно упал, поднялся, опять упал, снова поднялся и упал в третий раз?

– Да, – сказал Майк. – Это не вяжется с самоубийством. Давно и далеко я видел Таша Бэннона, растиравшего эту самую могучую грудь под душем в длинной душевой, где пахло старыми носками, мылом и дезинфицирующими средствами, и распевавшего во все горло: “…Видишь, как горько я плачу у сте-е-енки, не разрешай моряку лапать тебя за коле-е-енки…"

– Не надо слайдов, Майк. Можно получить копии этих снимков?

– Я их уже для тебя приготовил. Поменьше, пять на семь. Годится?

– Отлично. А как насчет Большого жюри? Будешь нервничать, если мы не возбудим дело?

– А что ты можешь сделать? Кто-то попросту неуклюже действовал. Его нашли раздавленным под этой штукой, подняли, проволока соскользнула, дизель снова упал, его снова подняли и закрепили. Он явно был мертв, так к чему поднимать шум вокруг неисправной лебедки? Третьего раза мы доказать не можем, хотя я в нем уверен. Ты меня понимаешь, Трев. В зале суда любой неофит-защитник очертит такую область логичных сомнений, что через нее свободно пройдет колонна грузовиков.

– А если когда-нибудь придет время предъявить доказательства?

– Их предъявим я и Гарри Бейдер. Во время работы шла видеозапись, патологоанатом писал протокол. Время, место, точная идентификация тела, в досье лежат заключения, подписанные всей нашей троицей. Просто на всякий случай. Если и когда ты еще что-нибудь раздобудешь.

– Ты хороший парень, Гардина.

– Все всякого сомнения, безусловно. Не пропадай, старина.

Все, что я мог или хотел сказать Джанин, сводилось к окончательному исчезновению последней туманной возможности самоубийства. Я сказал это ей по дороге в аэропорт. Она не проронила ни слова. Мои руки лежали на руле, как стрелки на циферблате часов, показывающих без десяти два. Она дотянулась длинными пальцами до часовой стрелки. В Милуоки, когда мы в церкви склонили в молитве головы, я взглянул на правое запястье и увидел четыре темно-синих полумесяца там, где глубоко вонзились ее ногти.

По мнению ее родителей, она должна была привезти на церемонию трех своих маленьких сыновей. Также по их мнению, Таша должны были привезти скорее и похоронить раньше. Далее, Джанин должна вернуться с мальчиками домой и там остаться. Модный синий костюм – неподходящая для вдовы одежда. По их мнению, странно везти с собой этого Макги и эту Киллиан, когда есть множество старых друзей, которые были бы – или должны были быть – гораздо ближе в столь трудное время. Они уже не отрицали, что знают Конни Альварес. Вспомнили о ее присутствии на свадьбе Джанин, но дали понять, что она их шокировала как довольно грубая и эксцентричная личность, совсем не похожая на леди, примеру которой должна следовать их дочь. Они откровенно продемонстрировали, что считают для себя оскорблением немедленное возвращение бедняжки Джанин во Флориду с этими.., никому не известными типами.

На обратном пути мы втроем сидели в самолете бок о бок. Джанин посередине. Поворачивая голову от Пусс ко мне и обратно, она проговорила:

– Извините. Они просто.., они…

Пусс обняла ее:

– Милая, если ты их обвинишь, то почувствуешь себя предательницей. У всех есть родные, и родным не хочется нас отпускать или позволять идти своей дорогой. Они тебя любят. Ведь это хорошо, правда?

– Я все думаю, не надо ли было привезти мальчиков?

– Спросишь об этом каждого, когда им исполнится двадцать один, дорогая. Выяснишь, нет ли у них ощущения, будто их чего-то лишили.

Так они и сидели, держась за руки. Потом Джан уснула, Пусс, сонно мне подмигнув, тоже отключилась. Я смотрел в иллюминатор на серое декабрьское небо, на огромные, надвигающиеся на нас тучи. Таш умер, слишком много других людей умерло, и я со знобящим удовлетворением утешался одной аналогией смерти, которую помнил долгие годы. Она ничего не объясняет и не оправдывает. Просто напоминает мне, как обстоят дела.

Представьте себе очень быстрый и бурный поток, реку, несущуюся меж скалистыми стенами. Прямо посередине реки тянется узкая полоска песка и гравия, почти скрытая под водой. С момента рождения ты стоишь на этой узкой полузатопленной полосе вместе со всеми прочими. Родившиеся раньше тебя, старшие, стоят выше по течению. Те, кто помоложе, крепко держатся на полоске пониже. Вся эта длинная полоса медленно движется вниз по реке времени, размывается спереди, намывается сзади.

Твое время, время всех твоих современников, одноклассников, любимых и недругов – включено в ненадежную полосу, где ты стоишь. Сначала на ней просто толкучка. Видно, как толпа редеет вверх от тебя по течению. Старших смывает, тела, словно бревна, быстро исчезают в потоке. Видно, как ниже в плотной группе молодых кто-то начинает барахтаться, лишается точки опоры и тоже смывается. Возле тебя всегда есть свободное место, но быстрые воды все время становятся глубже, чувствуешь, как подается под ногами песок и гравий, уносимый рекой. Кто-то в поисках более безопасного места может толкнуть тебя, ты потеряешь равновесие и исчезнешь. Кто-то, давно стоявший позади, испускает отчаянный крик, силишься схватить его за руку, пальцы соскальзывают, и он исчезает. В горном ущелье слышится рокот воды, скрежет движущегося под ногами песка и гравия, одинокие крики стоявших рядом и выше, которых уносит потоком. Некоторые старики, стоя в хорошем месте, крепко держась на ногах, хорошо зная поток и освоив искусство балансирования, держатся долго. Какой-нибудь Черчилль с толстой, криво торчащей в зубах сигарой, мрачно дивится собственной стойкости и в конце концов проникается равнодушием к яростным водам реки. Далеко снизу доносятся слабые изумленные крики тех, кто так и не укоренился, так и не утвердился, так и не понял смысла потока.

Таш исчез, наша часть полосы опустела, самолет мчался в ночь, оставляя закат позади; рядом со мной, держась за руки, спали две женщины, опустив на высокие скулы ресницы, с душераздирающим спокойствием, с детской беззащитностью, с невыразимой ранимостью.

К субботе, предпоследнему дню в году, я начал злиться и беспокоиться. Леска удочки, которую я держал в руках, была слишком слабо натянута. Я ловко вогнал крючок в нижнюю губу Престона Ла Франса, чтобы неизбежно выбросить его на корабельную палубу. Он должен был шлепнуться на палубу “Флеша”, трепыхаясь и тяжело раздувая жабры. В самых разных эпизодах его жизни неожиданно выскочило имя Макги. Макги в офисе банка вместе с вдовой. Макги в похоронном бюро Инглдайна распоряжается насчет тела. Макги у старой хижины проворачивает сделку со стариком Ди Джеем Карби. Макги – новый владелец необходимой Ла Франсу собственности.

Но леска вяло лежала на воде, не дергалась даже слегка и не натягивалась. Рано утром в субботу мы с Пусс поехали в Броуард-Бич, сдали взятую напрокат машину и спустились вниз по фарватеру на “Муньеките”. Я обернулся быстро, надеясь обнаружить Ла Франса по возвращении на “Лопнувшем флеше”. Ничего подобного. Пусс, замкнутая, отчужденная, ничуть не улучшила мне настроение, сообщив, что в понедельник утром ненадолго уедет. На несколько дней. Ни намека куда и зачем. И будь я проклят, если спросил. Собирая вещи, она что-то мурлыкала про себя. Я счел это незаслуженным оскорблением. С чего ей так веселиться?

И почему Мейер не звонит из Нью-Йорка? Может быть, слишком занят, развлекаясь со старыми биржевыми приятелями.

В десять минут пятого провисшая леска дрогнула. Я осторожно проверил ее натяжение. Она по-прежнему пронзала губу. Сунув Пусс в капитанскую каюту, я пригласил Престона Ла Франса в салон. Он вошел нерешительно, с ухмылкой. Противный, безобразный, скользкий. Похож, пожалуй, на молодого Синклера Льюиса, если не врут старые фотографии. На пятьдесят процентов деревенщина, на пятьдесят – артист-жулик.

Чуб, лицо длинное, вялое, щеки впалые. Нервный кашель. Руки пахаря. Вызывающий спортивный пиджак с не правильно застегнутыми пуговицами. Напускная скромность, прикрывающая самоуверенность. Пока он с неопределенным выражением на физиономии оглядывал салон, у меня возникло ощущение, что он видит все, мало-мальски касающееся его личных целей и устремлений, и способен оценить обстановку с точностью плюс-минус три процента.

Большая рука была теплой, сухой, крайне вялой.

– Мистер Макги, мы, похоже, нацелились вроде как бы в одном направлении по одному небольшому вопросу, и вот что я думаю.., думаю, может, пора посмотреть, сможем ли есть из одной тарелки или выльем обед на помойку.

– По-моему, это зависит от того, насколько мы проголодались, мистер Ла Франс. Садитесь. Хотите выпить?

– Меня в основном называют Пресс. Сокращенно от Престон. Сердечно благодарю. Если найдется такая вещь, как стакан молока, это было бы прекрасно. У меня нашли язву, и я от нее избавился, но велели прихлебывать молоко вместо виски, чтобы не нажить другую. Думаю, вы выкладываете за молоко примерно наполовину больше, чем я, мистер Макги.

– В основном меня называют Трев. Сокращенно от Тревис. Разумеется, мы запасаемся молоком, – чем еще, черт возьми, поливать кукурузные хлопья?

– Совершенно верно!

Я принес ему стакан молока, а себе пива. Он уселся на длинный желтый диван.

Я поставил стул спинкой к гостю, чуть-чуть слишком близко, оседлал его, сложил руки на спинке, уткнулся в них подбородком, изображая вежливое ожидание и благоволение. Лицо мое оказалось в двух футах от собеседника и на шесть дюймов выше, а прямо за мной находился иллюминатор, откуда лился ярчайший свет. Подобная близость – тактическое орудие. Нам не нравится вторжение в закуток, где мы рассчитываем на уединение и приватность. Площадь этого закутка варьируется в зависимости от нужд и потребностей момента. Спускаясь в пять часов в переполненном лифте, мы терпим неизбежное соприкосновение боками с другим конторским служащим. А когда находимся наедине с этим служащим, принадлежащим к мужскому полу и не проявляющим явной склонности к извращениям, это считалось бы наглым и оскорбительным вызовом. Толкаться в переполненном аэропорту допустимо, на широком пустом тротуаре – нет. Один из способов вторжения в закуток – сосредоточенный взгляд, который несет разную информацию соответственно полу, общественному положению, расе, возрасту, окружающей обстановке.

Всегда хочется стоять чуть-чуть в стороне, сохранять крошечную, но измеримую долю дистанции, сколь бы грубыми ни были наши культурные механизмы неизбежного совокупления. Единственным исключением остается момент, когда секс хорош во всех измерениях, когда в самом теснейшем слиянии знаешь о существовании последней преграды, когда обособленность измеряется лишь толщиной мембраны, которую прорываешь в стремлении преодолеть даже это препятствие.

В просторном салоне на борту “Флеша” я расположился на хорошем, разумном расстоянии. Когда научишься угадывать, какой дистанции от тебя ожидают, малой или большой, этим можно пользоваться в тактических целях, следя за реакцией, за стремлением отшатнуться, за страдальчески окаменевшим лицом, неловкими движениями. Превышая желаемое расстояние, смотри, как к тебе тянутся, приближаются, с легким волнением гадают, чем не угодили. Это некий язык без слов, способ общения, который побуждает вернуться к примитивным инстинктам стадного порядка, к сигналам скотного двора – ты подошел слишком близко, я поставлю тебя на надлежащее место.

Пресс Ла Франс попивал свое молоко, глядя в стакан. Потом бросил взгляд в сторону, наклонился, поставил выпитый до половины стакан на столик. Вскинул гибкую ногу, коснувшись пяткой края дивана, сплел на колене длинные пальцы, чуть откинулся назад. Между нами оказалось колено, через которое он мог смотреть на меня, таким образом субъективно увеличив разделявшее нас расстояние.

– Закладная на пятьдесят, плюс пятнадцать наличными, получается шестьдесят пять тысяч, – сказал он. – Вдвое больше оценки любого лицензированного оценщика.

– Точно так же оценивал Бэннон. Тот, у кого горит дом, и тот, кто умирает от жажды, по-разному оценивают стакан воды.

– Трудно оценивать всякие “если”, Трев. Сложи вместе три-четыре “если”, и получится такой длинный ряд мизерных шансов, что чересчур высоко подняться не удастся.

– Некоторые люди, Пресс, немножко колеблются между жадностью и практичностью. Иногда они слишком практичны, и тогда испытывают желание покупать за наименьшее количество долларов, а продавать за наибольшее и в конце концов оказываются совершенно непрактичными. В конце концов делают именно то, с чего считали глупым начать.

Шишковатая физиономия слегка порозовела, рот напрягся, потом, когда физиономия снова побледнела, расслабился.

– Кое-кто мог сделать предложение окольным путем, через третью сторону, причем честное предложение, с учетом всего, а кто-то оказался слишком тупоголовым и не стал слушать.

– Честное предложение?

– Мы не говорим о пристани, Макги. И не говорим о мотеле. Вы это знаете, и я это знаю. Мы толкуем о десяти акрах.

– О десяти акрах, лежащих в основе сделки, о лакомом кусочке, вроде монетки в именинном пироге.

– Итак, я предлагаю за те десять акров по три двести пятьдесят за акр.

– Что даст вам шестьдесят акров, если вы их получите. Во сколько вам обошлись пятьдесят за участком Бэннона?

– В круглую сумму.

– В одну тысячу долларов в пятьдесят первом году, согласно налоговым маркам на документе, зарегистрированном в суде округа Шавана, то есть по двадцать долларов за акр. Может быть, в пятьдесят первом году это были хорошие деньги. Займемся немножечко арифметикой. Пресс. Заплатив мне сорок тысяч за чистую собственность Бэннона целиком и приняв на себя закладную, вы затратите на шестьдесят акров девяносто одну тысячу или около тысячи пятисот за акр. При перепродаже это дает вам прибыль пятьсот на акр, или тридцать тысяч, а поскольку вы человек разумный и поскольку вы связаны обязательствами, то поступите умно и согласитесь.

На несколько долгих секунд он полностью замер. По-моему, даже дышать перестал. Опустил колено, вывернулся, встал, наклонился ко мне:

– Видно, мозгов у тебя – как у сборщика хлопка, приятель! Это составило бы при перепродаже две тысячи за акр! Мы с моим покупателем сошлись на девяти сотнях. Я не могу заплатить сорок тысяч и принять на себя пятьдесят по закладной! В результате я потеряю шестьсот на каждом акре. Откуда взялись эти дурацкие две тысячи?

– Да ладно вам, Пресс! Вы хорошо нагрели руки и при девяти сотнях за акр! Облапошили старого Ди Джея Карби. Заплатили по двести за акр, то есть сорок тысяч, и перепродали Гэри Санто по девятьсот, получив сто восемьдесят. Вычтем отсюда потерянные на этих шестидесяти акрах тридцать шесть тысяч, и вы остаетесь довольным, с наживой, богаче на сто сорок четыре тысячи.

Он схватил стакан, допил молоко, смахнул с подбородка каплю тыльной стороной руки:

– Ди Джей сказал, что ничего не рассказывал вам о той сделке. Поэтому, Богом клянусь, вы о ней знали, придя предлагать ему пятьсот за акр. Самым жутким образом ошарашили старика.

– Может быть, я пытался ошарашить вас. Пресс. Он уселся в дальнем конце желтого дивана, тряхнул головой, как раздосадованный охотничий пес:

– Чего вам вообще надо, Макги?

– Денег. Точно так же, как вам. Пресс.

– Вы знали, что я сюда должен явиться. Наследили, везде напортачили. Но вы сделали это не для того только, чтобы выудить у меня сорок тысяч за то, что обошлось вам в пятнадцать.

– Если подумать, не такая уж прибыль. Сколько, по-вашему, мне у вас следует выудить? Шестьдесят? Сотню?

– Дальше! – рявкнул он.

– Много вы предложить не можете. Ведь у вас затруднения, правда? Чересчур размахнулись?

– Обо мне можете не беспокоиться!

– А я беспокоюсь! И скажу, что готов для вас сделать, Ла Франс. Плачу пятьдесят тысяч долларов наличными за ваши пятьдесят акров и за опцион на участок Карби. Таким образом вы полностью выходите из этого дела с неплохой прибылью.

Он замер.

– Нет, черт возьми! Тогда вы получаете все двести шестьдесят акров, которые хочет купить Санто.

– Но я их ему не продам. Цена не годится.

– Их нельзя сбыть, Макги, если одновременно не будет продан участок Санто! “Кэлитрон” должен заполучить все четыреста восемьдесят акров. Остальное вы знаете, так и это должны знать.

– Знаю, что корпорация “Кэлитрон” готова дать Санто по семь тысяч за акр. – Приятно было услышать название покупающей корпорации.

Престон Ла Франс помрачнел, призадумался:

– Он ни разу не обмолвился, на сколько рассчитывает. Но тут ничего не поделаешь, черт побери. Проклятье, Санто может просто бросить там свою землю на десять лет. Он не станет потеть над такими делами.

– Я и сам придерживаюсь подобной политики. Пресс, разумеется в более мелком масштабе. Он опешил, потом встревожился:

– Ну, вы же не станете портить все дело, навсегда засев на тех десяти акрах, правда? Господи Иисусе, да ведь “Кэлитрон” просто пойдет в другое место, если тут ничего не выйдет! С чем мы тогда останемся?

– Возможно, у меня найдется покупатель, которому такой простор не потребуется. Я забочусь о вашем здоровье, Пресс. Пятьдесят тысяч – и никаких больше хлопот. Ваша язва будет чувствовать себя прекрасно. Сможете оплатить несколько банковских векселей, осчастливить Уитта Сандерса.

У него окостенела челюсть.

– Я тоже могу упереться рогом, мистер. Сяду на своих пятидесяти, а вы сидите на своих десяти.

– Приблизительно то же самое вы сказали, когда пришли. Научимся ли мы есть из одной тарелки или выльем обед на помойку. Только знаете, в чем разница. Пресс? Я не голоден, а вы проголодались.

Он принялся трещать костяшками пальцев на обеих руках, методично, по очереди:

– А вы, Трев, что-то сказали про жадного и в то же время практичного, который оказывается в дураках. Так или иначе, я работал над этим делом года полтора. Правда, ситуация такова, что я должен обстряпать крупную сделку. Не такую крупную по деньгам, как в понятиях Санто, но для меня крупную. Я с вами сравняюсь. Я в любом случае должен получить сверху шестизначную сумму, иначе по нынешним временам укачусь, черт возьми, туда, откуда начинал в сорок шестом после демобилизации, а мне этого вовсе не хочется. Я был на дюйм от свободы, а вы выскакиваете невесть откуда и портите мне все дело. Ладно, умно придумано, вы неплохо соображаете. Так вот, в данный момент я думаю, это ваша задача – найти способ договориться и есть из одной тарелки каждый по собственной необходимости. У меня остается хороший опцион со стариком Карби, даже если он собирается меня отфутболить после встречи с вами. И у меня остаются пятьдесят акров за вашим участком.

– Пока вы со мной равняетесь, может быть, разъясните один занимающий меня вопрос. Вернемся немного назад. Почему вы, обнаружив, что Бэннон не продаст и не сдвинется с места, и не располагая деньгами, необходимыми для достойного предложения, не изложили проблему Гэри Санто? Учитывая его ставку, он мог выплатить Бэннону по двадцать центов на каждые пять, вложенные последним в свой бизнес, и купить ему новый участок.

– Я рассказывал Санто! У меня была точно такая же мысль. Целый месяц потратил, чтобы поговорить с ним с глазу на глаз, а потом пришлось отлавливать его в Атланте на открытии отеля, в который он вложил деньги и где оставил себе пентхаус. Просидел там за выпивкой, ждал не меньше часа, наконец, он освободился, мы пошли в какую-то спальню, и я ему рассказал, что у этого Бэннона симпатичная маленькая семья, они изо всех сил работают и неплохо справляются, и если он может им сделать хорошее предложение, на которое я не способен, то мы полностью будем готовы действовать. А он говорит, не утруждайте меня подробностями, Ла Франс. Если, мол, ему придется улаживать мои проблемы, почему он мне должен отваливать кусок пирога. Говорит, либо первого мая заплатит за чистую собственность на двести шестьдесят акров к востоку от его владений сразу двести тридцать четыре тысячей, либо мне лучше позабыть обо всем деле. А как раз этого я и не мог, Макги, – позабыть обо всем деле.

– И вы их придушили. Сбили цену до той, которую могли себе позволить. У вас не было другого выбора.

– У меня не было другого выбора на всем белом свете, кроме как придушить самого себя. Клянусь, если б на том участке работал мой родной брат, все было бы точно так же. Но позвольте сказать, я никогда не думал, что Бэннон пойдет на самоубийство. Это никогда, ни на миг не приходило мне в голову. В воскресенье мы поздно завтракали на кухне, мне позвонили по телефону, сказали, что он сотворил, и, как только я положил трубку да поразмыслил, побежал прямо в ванную. Весь завтрак ушел в унитаз. Клянусь, я заболел. Почти целый день пролежал в постели. Сьюзи хотела позвонить доктору, да я ей говорю, наверно, чего-нибудь съел в субботу вечером в отеле на обеде в честь старого Бена Линдера, вышедшего в отставку юриста, похожего на старое крошечное серое привидение, до того его сожрал рак. – Он вздохнул. – Знаете, когда вы появились невесть откуда и перехватили у меня эти самые десять акров, это вроде как наказание мне за то, что сотворил над собой Бэннон. Вроде предупреждения, что у меня ничего хорошего больше не получится, а ведь какое-то время все шло удачно.

– Может быть, Бэннон не покончил с собой. Его поникшая голова вздернулась.

– К чему вы это клоните? Что за игру затеваете?

– Просто думаю. Думаю, ведь вполне хорошо известно, кто и зачем нажимал на Бэннона. Может быть, кто-то хотел заслужить признательность – вашу и Монаха Хаззарда. Может, на Бэннона навалились попросту в доказательство своего истинного усердия и стремления помочь, да несколько перестарались. И если Бэннон при этом нечаянно умер, нашелся отличный способ обставить все так, чтобы никто никогда в жизни не обнаружил тяжелых побоев.

Он принялся грызть большой палец.

– Сьюзи заметила, что, если он все равно собирался размозжить себе голову этой штукой, вполне мог бы лечь лицом вниз, чтоб не видеть, как она падает… – Он выпрямился и покачал головой. – Нет. В округе нет никого, кто расправился бы с человеком подобным способом. Я никого такого не знаю. И Монах не знает.

Я взглянул на часы:

– Вот что вам надо сделать. Пресс. Я буду в городе в четверг, четвертого. Привезу с собой кое-кого. Может быть, он расскажет вам кое-что интересное. Но единственная возможность с ним поговорить – приготовить сорок тысяч наличными или заверенный чек. У меня будет акт передачи, заявление о ликвидации и так далее. Покажете мне деньги и сможете поговорить с человеком, которого я привезу. Потом решите, желаете ли купить участок Бэннона. Ибо это для вас единственный шанс что-нибудь съесть.

Он поднялся:

– Или?

– Или я просто дождусь, когда вы уедете, дождусь, когда “Кэлитрон” отменит сделку, потом сам заключу сделку с Карби, который, безусловно, не собирается возобновлять опцион с вами, а потом посмотрю, не обойдется ли мой покупатель без вашей земли и без земли Санто. Полагаю, двухсот десяти акров может оказаться вполне достаточно.

– Вы не блефуете?

– Докажите, что можете поставить на игровой стол сорок тысяч, и мы мельком покажем вам проходную карту. Поверьте, это ваш единственный и последний шанс.

С пристани он оглянулся на кормовую палубу, где стоял я, покачал головой и сказал:

– Будь я проклят, Макги, но почти что легче иметь дело с этим сукиным сыном Санто. По крайней мере, лучше понимаешь, что за чертовщина творится.

Я вернулся и крикнул Пусс, чтоб она выходила. Поднял сиденье желтого дивана, вытащил из гнездышка маленький “Сони-800”. Ушло две трети пятидюймовой катушки полумиллиметровой пленки. Я отключил микрофон, подсоединил электрический шнур ради экономии батареек, перемотал к началу, растянулся на диване. Пусс уселась на полу скрестив ноги, и мы начали слушать. Я лишь один раз немножко отмотал назад, еще раз прокрутил рассказ о беседе с Санто в Атланте, а оттуда пустил все подряд до конца.

В конце Пусс поднялась, выключила магнитофон, плюхнулась на свободное местечко на краешке дивана:

– Это и есть наш злодей, милый? Этот жалкий, трусливый, испуганный, скрытный человечек? Он просто бьется, барахтается и пытается удержать над водой свою глупую голову. Поэтому у него все время болит желудок и мучает рвота.

– Санто больше тебя устраивает в роли злодея?

– Может быть, равнодушие и есть величайший грех, милый. Санто меня устраивает, пока не появится кто-нибудь новенький. Завтра канун Нового года, Макги.

– Вот именно. Это в самом деле.

– Как ты отнесся бы к предложению не собирать толпу?

– Я уж подумывал, не попытаться ли доказать, что толпу составляют двое.

– По-моему, двое, как следует пораскинув мозгами, могут повеселиться так, что чертям станет жарко, как в старые добрые времена.

– Старое знакомство не забывается.

– Новое знакомство не забывается. Что сталось с людьми, которые начинали с дорогих марок шампанского и испарились, как это самое шампанское?

– Они редко помнят собственные имена.

– Давай попробуем.

Весь последний день года медленно лил серый дождь. Мы заперли “Флеш” на все замки, отключили телефон, игнорировали позывные завсегдатаев, кочующих с судна на судно. Здесь был наш личный мир, а она населила его толпой девушек. Она никогда еще не источала так долго такую поразительную, сумасшедшую энергию. На все это время она выбралась из раковины, в которой сидела последние несколько дней. Мы достигли вершины, и выпитое вино перенесло нас в какое-то нереальное место, не пьяных и не трезвых, не здравомыслящих и не безумных, где забавное становилось втрое забавнее, игры оказывались неистощимыми, слезы лились и от смеха, и от печали, любой вкус обострялся, любой запах усиливался, чувствительность каждого нерва неизмеримо возрастала. Может быть, в это место попадают полуживые, которые претерпели падения, тяжкие испытания, травмы, но ощущают истинную реальность, полностью сознают, что подобное чудо нельзя растолочь в порошок и носить с собой в кармане. Она была целой толпой девушек, наполнивших собой плавучий дом, день, долгий вечер.

Кому-то из этих девушек было всего десять, кому-то пятнадцать, а кому-то десять тысяч лет. И мне, как Алисе в Стране чудес, приходилось бежать вдвое быстрей, чтобы оставаться на одном месте. С Но-о-овым годом, любовь моя…

В понедельник я проснулся с ощущением необходимости встать и стукнуться головой об стенку, чтобы заработало сердце. На часах у кровати было семь минут двенадцатого. Никакого похмелья. Лишь тяжелая свинцовая удовлетворенность от полной отдачи сил, существенно подорвавшей их общий запас. Я потащился в просторную душевую, намылился и стоял под шумно хлеставшей водой с закрытыми глазами, покачиваясь, словно спящая под дождем лошадь. Наконец, из чувства долга и желания проявить характер, подставил под игольчатый душ голову и пустил холодную воду. Подпрыгивая и задыхаясь, я сурово раздумывал о неточности всех свадебных шуток насчет задернутых оконных штор. Долгое праздничное уединение с сильной, крепкой, полной жизненных сил, требовательной и изобретательной девчонкой оставляет впечатление, вполне сравнимое с переправкой по озеру пары тонн кирпичей, их доставкой на тачке за лелеять поездок на вершину горы, после чего ты скатился обратно в озеро и утонул.

С грустной, полной воспоминаний улыбкой я потянулся за, зубной щеткой и увидел, что щетки Пусс исчезли. Ладно. Значит, она собралась пораньше. Продолжая чистить зубы, я свободной рукой открыл другой шкафчик. Он был пуст. Впервые за все эти месяцы она забрала все свои вещи.

Я сполоснул рот, сплюнул, завернулся в большое влажное полотенце и пошел на поиски. Разумеется, на борту не осталось никаких ее признаков. Она ушла. Приклеила кусочком скотча к кофейнику записку, написанную размашистым почерком красной шариковой ручкой.

«И вот, милый мой грязнуля, пришел конец всему хорошему. Конец цветенью.., чего-то там такого. Ты – лучшее, что могло со мной случиться. Я не Киллиан, и не из Сиэтла, так что не трать попусту время и деньги. Не из-за какого-то твоего слова или поступка. Твои слова и дела – идеальное воспоминание. Просто я не слишком постоянна. Всегда хочу уйти, оставаясь на высоте. Думай об этой девушке с нежностью. Потому что она любила тебя, любит, будет любить отныне и навеки. Клянусь. (Попрощайся за меня со всеми добрыми людьми.)»

Вместо подписи нацарапан кружочек с двумя маленькими миндалинами вместо глаз и большим полукругом вместо улыбки. Из каждого глаза капали по три слезинки.

Но черт побери, я пока не готов к этому.

Эта фраза крутилась у меня в голове. Я повторил ее и вдруг сообразил. Сел, неожиданно полностью разгадав и проклиная самого себя.

Разумеется, крошка Пусс. Мы просто не успели дойти до поворотной точки, когда Макги положил бы всему конец на своих условиях. Что не позволило бы тебе уйти, оставаясь на высоте. Ключевое слово – “пока”. Стало быть, пострадала всего лишь гордыня, жалкий ты сукин сын.

Я вполне мог обойтись и без этого саморазоблачения. Я себя чувствовал очень мелким и скучным животным, вялым, понуро сидящим в своей надоевшей пустой норе, где остались маленькие небрежные отметки зубов и когтей умной и нежной самки, теперь навсегда ушедшей. Кто кем воспользовался, малыш Трев? И дал ли ты когда-нибудь кому-нибудь что-нибудь стоящее?

Я стиснул зубы так, что они заскрипели, а в ушах зазвенело. К чему столько шума из-за очередной случайно подвернувшейся девки? В городе их полным-полно. Пойди свистни другой. Будь веселым любвеобильным мальчиком, радуйся исчезновению рыжей до того, как она превратилась бы в бремя, принялась принуждать тебя к чему-то вечному и законному, отягощенному ребятишками.

Мне больше нравился прошлогодний Макги.

Глава 9

Мейер вернулся на второй день нового года, во вторник, явился в десять утра в нью-йоркском наряде, забросив только чемодан на свое судно, – так ему не терпелось продемонстрировать плоды собственных усилий.

Они представляли собой две тонкие пачки бланков брокерской конторы, сколотых скрепками. Он сел напротив меня в кабинке камбуза и объявил:

– В этой пачке ежемесячные выписки с маржинальных счетов.

Тонкие, не совсем белые бланки были заполнены бледно-синим печатным текстом. Название фирмы казалось лишь смутно знакомым: “Шаттс, Гейлор, Стис и компания”. Уолл-стрит 44, Нью-Йорк 10004. Основана в 1902 году.

– А в этой подтверждения купли-продажи. Цены верные на момент продажи. Разумеется, ежемесячные выписки со счетов соответствуют сим подтверждениям. Выписки за одиннадцать месяцев, включая прошлый. Я во многие вставил покупку на такую-то и такую-то сумму и продажу, когда они подскочили всего на несколько пунктов. Бумаги еще поднялись, а потом упали камнем. Организовал тебе две небольшие потери, краткосрочные, на той же самой основе. В целом ты за одиннадцать месяцев превратил сотню тысяч почти в двести девяносто, так что в данный момент, согласно итогу, можешь продать на двести тысяч, заплатить двадцатипятипроцентный налог на долгосрочную прибыль и положить в карман сто пятьдесят, по-прежнему владея ценными бумагами почти на сумму первоначальных вложений.

– А что, если кто-то проверит?

– Номер твоего счета.., обожди, где-то тут.., ноль три девять семь один один ноль, все в законном порядке. Кто-то открыл его одиннадцать месяцев назад, а потом аннулировал. Небольшая, консервативная, уважаемая контора. Могу тебе сказать, они не стали бы этого делать ни для одного другого человека в мире. Мне пришлось дать немало торжественных клятв, половину которых я уже забыл. Если кто-нибудь спросит клерка по сделкам с маржинальными счетами[23], он ответит, что все законно. Если кто-то попробует копнуть дальше, выйдет либо на Эммета Стиса, либо на Уитсета Гейлора, которые подтвердят.

– А как я с ними расплачивался?

– Всегда чеками банка “Нова Скотия” в Нассау.

Прекрасно. Даже Гэри Санто никоим образом не удастся получить информацию в банке “Нова Скотия”. Это система, которую называют Цюрих-Уэст.

Я пролистал бланки. Мне удавалось покупать вовремя. Я преуспевал.

– Что с тобой стряслось? – спросил Мейер.

– У меня все отлично. Просто замечательно.

– То-то ты бодрый, как панихида. Где Пусс?

– Улетучилась навсегда.

– Ах, вот что!

– Что?

– А то, что, по-моему, ты не выставил бы ее. Значит, это ее собственное решение. А она не из тех, кто говорит “навсегда”, а потом вдруг возьмет и вернется. Раз она улетучилась, то улетучилась. Тогда я на твоем месте выглядел бы ничуть не лучше, если не хуже. Будь я на твоем месте и кто-нибудь вроде нее улетучился бы навсегда, я чертовски затосковал бы и призадумался, может, она всегда была бы под рукой, если бы я все устроил немножко иначе.

– Ну, хватит об этом. Он вышел из кабинки.

– Когда тебе понадобится цивилизованное общество, я обитаю вон там, на судне “Джон Мейнард Кейнс”. Тысяча четыреста сорок в год по особой годовой расценке, минус дисконт при оплате за год вперед. Спросить Мейера.

– Ладно, ладно. Бумаги идеальные. Ты там дьявольски поработал. Ты умный, ловкий, верный, старательный, обладаешь даром убеждения. Независимо ни от какой Пусс, дело движется. Появлялся Ла Франс. Я прокручу тебе пленку. Это интересно. Он обронил название компании: “Кэлитрон”. Говорит тебе что-нибудь?

– Знаю только название. Зарегистрирована на Нью-йоркской фондовой бирже. Наращивает эмиссию, доходя до тридцатикратных доходов. Положение неустойчивое. Я проверю. Крути пленку, и я уйду, оставлю тебя сидеть, ломать руки и слегка постанывать.

– Рад, что могу рассчитывать на твое сочувствие, Мейер.

– Какое сочувствие тебе нужно? Это ведь было мелкое мероприятие, правда? Кочующий по морям пострел завел интрижку. Пострел на крючок не попался, она сделала ему ручкой, что проиграно? Не отвечай! Ты считаешь себя проигравшим. Включай запись, пока я не разрыдался.

Я включил. Растянулся на желтом диване. Закрыл глаза. Если б я их достаточно быстро открыл, быстро повернул голову, то увидел бы Пусс, сидящую на полу скрестив ноги, хмуро слушающую Престона Ла Франса.

Запись кончилась, и я выключил магнитофон. Мейер вздохнул.

– По-моему, – заключил он, – у него найдутся сорок тысяч долларов. Даже зная, что слушаю белиберду, я способен тебе слегка верить. Лучше получить сорок тысяч, чем палкой в глаз.

– Ты кое-что упустил. Выяснил, в какую компанию Гэри Санто должен вкладывать деньги?

Первые пять фраз полностью сбили меня с толку. Я его остановил, велел начать сначала и объяснять, как младенцу. Он вздохнул, призадумался.

– Попробую. Компания выпускает на рынок столько-то акций. Некто, купив десять тысяч акций “Дженерал моторе”, может поднять их на одну восьмую пункта – на двенадцать с половиной центов за акцию, – просто благодаря влиянию спроса на акции, активно обращающиеся на рынке. Но если он отдаст приказ на десять тысяч акций “Коротыш инкорпорейтед”, такой спрос может взвинтить их выше крыши. Они могут вырасти на четыре-пять долларов за акцию. Следишь за мыслью?

– Пока да.

– Каждая газета каждый день сообщает тебе, опуская в конце два нуля, сколько каждых котирующихся на рынке акций было куплено и сколько продано. Люди следят за этим зорче сов. Они делятся на два сорта. Один хочет получить доход от прироста капитала в результате роста рыночной стоимости активов – покупает акции по двадцать долларов за штуку, держит их полгода и один день, продает по сорок, платит Дяде Сэму двадцать пять процентов налога на прибыль, то есть пять долларов, и кладет в карман пятнадцать сверх потраченных. Другой сорт – спекулянты – сидят в брокерских конторах и следят за бегущей строкой. Покупают пакет по двадцать за акцию, через неделю продают по двадцать пять, до которых они упали с двадцати шести, опять покупают по двадцать семь, продают по тридцать, опять покупают по двадцать восемь, продают по тридцать пять и так далее. Они платят прямой подоходный налог с чистой прибыли. Гэри Санто принадлежит к первому типу, ему нужен доход от прироста капитала, ибо все его доходы уже облагаются налогом по максимальной ставке.

– Я еще понимаю, профессор.

– Великолепно! Теперь, когда маленькую компанию ожидает нечто приятное, число проданных и купленных акций с каждым днем растет. Обращение активизируется. Стоимость повышается. Поэтому акции привлекают внимание. Поэтому все больше людей хотят вступить в игру и сорвать куш. Спрос растет еще больше и взвинчивает цену еще выше. В любом виде торговли, Тревис, никто не сможет купить, если кто-нибудь не захочет продать. Чем больше народу хочет зацепиться, тем меньше акций в свободном обращении, тем выше они поднимаются, потому что цена должна дойти до той точки, когда кто-нибудь скажет: ладно, хватит мне этих акций, дай-ка я их продам. Отдам брокеру приказ о продаже на два доллара за акцию выше нынешней котировки. Это и есть большой снежный ком, который начинает катиться с горы. Ясно?

– Еще одно. Что помешает Санто тоже сделать большие деньги?

– Ничего, если он вовремя выйдет из игры. Но посмотри на бумаги, которыми я тебя снабдил. Все отлично ценилось во время покупки. Цены акций росли, потому что компания делала деньги, причем вроде бы сделала больше денег, чем раньше, судя по следующему отчету о доходах. Так вот, у найденных мною акций Санто увидит столь же блестящее будущее, как у тех, на которых ты сколотил капитал. Все они до сих пор высоко держатся. Так с чего ему дергаться? Ну, скажу тебе, он задергался бы, если б знал, что за жуткие, вшивые акции я отыскал.

– Чьи они?

– Одного дерьма собачьего под названием “Флетчер индастрис”. Я, наверно, прочитал двести балансовых отчетов и отчетов о результатах деятельности. Начал с двухсот, просеивал и просеивал, охотясь за тем, что снаружи выглядит прекрасно, а внутри одна гниль. Эти акции могут выиграть конкурс на звание наихудших. Выпуск малый. Демонстрируется ежегодный рост продаж и прибыли. Симпатичная валовая прибыль, симпатичный чистый капитал, громкие заявления в годовых финансовых отчетах насчет блестящего будущего и так далее.

– Так что ж в них плохого?

– Этого я даже не возьмусь объяснить. Слушай, у каждого аналитика есть приблизительно восемь абсолютно этичных и законных вариантов расчета прибыли на акцию. Соответственно, с каждым вариантом прибыль становится выше или ниже. Найдутся старые консервативные компании, которые используют эти восемь вариантов, чтобы показать наименьшую прибыль на акцию. Большинство компаний используют один способ так, другой этак, так что в целом они друг друга уравновешивают. А эта маленькая шарашка “Флетчер” хватается за каждый шанс, чтобы прибыль казалась больше. Я пересчитал их цифры. В данный момент акции продаются по пятнадцать за штуку. В сообщении о доходах за последние двенадцать месяцев сказано, мол, на каждой акции они сделали девяносто шесть центов, это сильно побольше, чем семьдесят семь центов в прошлом году. Воспользуйся самым консервативным методом, и знаешь что будет? В прошлом году – гнусные одиннадцать центов, а в этом на четыре меньше. Весь бумажный капитал разлетается в пух и прах. Чистая прибыль – нонсенс. Даже движение денежной наличности сократилось.

– Бумажный капитал? Движение денежной наличности?

– Забудь. Тебе это знать не обязательно. Тебе надо знать лишь одно – каким бы осторожным ни был Санто, опубликованные сведения показывают рост объема продаж, рост стоимости акций, масса опрометчивых прыгает в вагон и толкает его еще дальше. По их мнению, большой рост доходов продолжится. Возможно слияние, возможен выпуск нового продукта. Как с теми акциями, которые ты предположительно покупал. Но у этих нету солидной основы. Взлетят, как копеечные шутихи, а когда начнут падать, могут докатиться и до настоящей цены в два доллара за весь пакет.

– Стало быть, мы уговорим его на покупку, Мейер, акции будут лезть вверх и вверх, он заработает на бумажках кучу прибыли, а когда они пойдут вниз, продаст и останется при доходах.

– Когда все начнут продавать, стараясь остаться хоть с какой-то прибылью, кто их купит? Покупателей не найдется, торги приостановят, начнут расследование крупной спекуляции, и торги вновь откроются только в тюремной камере. Санто потеряет почти весь, если не весь куш.

– А как Джанин получит деньги, о которых ты говорил?

– Мы введем ее в игру с сорока тысячами от Ла Франса, прикупив три тысячи акций. Пока дело движется, я воспользуюсь растущей рыночной стоимостью и куплю для нее еще. Буду следить орлиным взором, а потом осторожненько начну от них избавляться, уложив ее в симпатичную прочную колыбельку, которую случайно нашел, подыскивая эту мразь “Флетчера”. Там она будет иметь стопроцентную прибыль в год вместе с хорошими дивидендами.

– Сколько ты можешь ей обеспечить, если все пойдет как надо?

– Если? Я не ослышался, ты сказал “если”? Твое дело – заставить Санто вцепиться в этот кусок зубами, а я сделаю остальное. К концу года.., ну, скажем, первоначальная ставка плюс четверть миллиона.

– Да ладно тебе, Мейер!

– О, это лишь до уплаты налогов по краткосрочной прибыли с “Флетчера”. Видишь ли, именно это привяжет к нему Санто. Он понадеется получить прибыль за полгода. Скажем, налогов она заплатит от пятидесяти до шестидесяти тысяч.

– Мейер, ты меня убиваешь.

– Постарайся, чтобы никто другой тебя не убил, иначе тут будет сплошная тоска.

Впервые с того момента, как я понял, что Пусс никогда не вернется, меня охватила слабая нерешительная дрожь волнения и предвкушения.

Мейер нахмурился и сказал:

– Ты собирался послезавтра встречаться с Ла Франсом? У нас хватит времени на необходимую подготовку?

– Я просто заставлю его попотеть, Мейер. В четверг вечером позвоню и скажу, что нам придется изменить планы. Не звони нам. Мы сами тебе позвоним. И я получу вполне надежное свидетельство, приготовил ли он сорок тысяч.

– Знаешь, теперь ты больше похож на самого себя, Тревис.

– Сочувствие всегда помогает.

– Это долг дружбы. Что ты сделаешь первым делом?

– Разыщу ту маленькую нефтепроводную трубу.

После долгого совещания с Мейером в среду утром насчет стратегии, тактики и документов, которые ему надо иметь при себе, я отправился в Майами. Офисы “Санто энтерпрайзис” располагались в невыразительном шестиэтажном конторском здании на 26-й Норт-Ист-Террас за полквартала к востоку от Бискейна. Приемная находилась на шестом этаже. Широкий коридор со стеклянной дверью в конце, за ней обшитое панелями помещение с толстым синим ковром, на возвышении изящный светлый конторский стол, за которым с любезным, восторженно-вопросительным видом сидела стройная принцесса с обесцвеченными добела волосами, сияющими в эффектно направленном на нее с потолка свете плафона, принцесса, которая осведомилась на первоклассном, красивом и четком английском, чем она может помочь.

Услышав, что я хочу встретиться с мистером Санто, она изобразила легкое удивление:

– Весьма с'жалею, сэр, но его нет в гоуде. В'зможно, кто-то еще п'может уешить ваш вопуос?

– Сомневаюсь.

– Вы могли бы изуожить суть деуа мне, сэр?

– Пожалуй, нет.

– В таком с'учае, собственно, ничего нельзя сдеуать, сэр. Мистеу Санто встуечается исключительно по пуедвауительной договоуенности и опуеделенно не одобуит, если его сек'етарь назначит вст'ечу.., фактически, вслепую. Вам понятна пуобле-ма, не пуавда ли?

– Почему бы тогда мне не поговорить с его секретарем?

– Но видите ли, сэр, я доужна знать суть вашего деуа, чтобы уешить, с каким именно сек'етаем вам следует говоить.

– Есть какой-нибудь суперличный, частный, доверенный?

– О да, конечно. Но, сэр, с ней можно увидеться только по пуедвауительной договоуенности. А чтобы назначить встуечу, я должна…

– Знать суть моего дела.

– Совеушенно веуно.

– Мисс, у нас обоих проблемы.

– Собственно, я не сказауа бы “у обоих”, сэр.

– Если вы мне немножечко не поможете, то при встрече – а я обязательно встречусь с Санто, – он наверняка удивится, почему мое появление так задержалось, и я непременно ему расскажу, что просто не мог прорваться мимо английской девчушки с белыми в свете ламп волосами.

– Но, сэр! У меня…

– Приказ.

– Вот именно!

– Разве я похож на мошенника? Разве я похож на коммивояжера? Разве я похож на назойливого просителя? Милая девушка, должен же быть у вас хоть какой-то инстинкт и умение разбираться в людях?

– Сэр, если это пуодлится немного дольше, можно будет употуебить слово “назойливый”. Господи! Вы, навеуное, летчик? Насчет дела.., с валютой?

– Я не летчик. Впрочем, дело, возможно, отчасти связано с валютой. Я как раз кое-что вспомнил. Кто-то где-то сказал, будто для ознакомления Санто с каким-нибудь предложением надо пройти через Мэри Смит. Это персона или кодовое название?

– Мэри Смит – пеусона, сэр.

– Суперличный, частный, доверенный секретарь?

– М'жет быть, лучше пуосто сказать личный сек'етарь.

– Только, пожалуйста, не говорите, будто с ней можно встретиться только по предварительной договоренности.

Она секунду изучала меня, склонив головку, со слегка насмешливым выражением, забавляясь в душе – может быть, очень сильно. Оценить меня было не легче, чем кусок говядины с неразборчивым штампом Службы сельскохозяйственного маркетинга США.

– Не назовете ли свое имя, сэр?

– Макги, Т. Макги.

– Это в высшей степени необычно. Шанс весьма невелик.

– Сообщите ей, что я показываю карточные фокусы, что меня полностью так и не приручили, что моя физиономия покрыта глубокими шрамами от полученных в прежние годы рубленых ударов.

– В любом с'учае, вы забавный, – заключила она.

– Вполне! – подтвердил я.

– Пуисядьте, п'жалуйста. Я выясню, что она скажет, мистеу Макги.

Я осторожно сел в кресло, которое смахивало на синюю кухонную раковину со скошенным передним краем, водруженную на белый пьедестал; впрочем, оно оказалось удобнее, чем можно было предположить. Всегда чувствую себя в помещениях без окон как в ловушке. Тебя заманили, парень, и сейчас выскочат сразу из всех дверей. Я развернул новенький экземпляр “Форчун”, и на меня глянул седоватый тип с прозорливым и дружелюбным прищуром, рекламирующий добросердечную, расположенную по соседству электрическую компанию. По-моему, я его видел у кого-то по телевизору, когда он, захлебываясь в экстазе, убеждал страдающую аденоидами домохозяйку в достоинствах пива.

Англичаночка лопотала что-то в непомерно большой микрофон личного телефона, через какое-то время положила трубку и с явным облегчением и легким удивлением объявила:

– Че'ез несколько минут она выйдет, сэр.

Распашная, цвета слоновой кости дверь приемной слева от секретарши открылась, малютка мисс Мэри Смит вошла и зашагала ко мне, не удостоив секретаршу взглядом. Я отложил “Форчун”, встал. Она остановилась, не дойдя четырех шагов, и взглянула мне прямо в лицо снизу вверх. Эта в любом случае не из тех, кто помогает в офисе. Это та самая девушка, которую я видел с Ташем Бэнноном в верхнем баре международного аэропорта. С густыми прямыми темно-каштановыми волосами, ниспадающими блестящим потоком. В прошлый раз, глядя через весь зал, я не правильно оценил выражение ее лица. Это была не досада, не раздражение, это было полное, почти безжизненное равнодушие, абсолютно негативная реакция, своего рода вызов: “Докажи, что с тобой можно иметь дело, приятель”. Глаза не правдоподобные, благодаря дорогим изумрудным контактным линзам, тем более не правдоподобные, что сильный макияж увеличивал их размеры. А они и без того были большими. Кожа напоминала новенький безупречно гладкий пластик фирмы “Дюпон”. Маленький ротик вовсе не был сердито надутым. Подобное выражение попросту неизбежно при таких пухлых губках, верхней и нижней. Их искусно покрывала розоватая изморозь. Белая блузка, синяя юбка – униформа сиделок в больницах и в офисах.

Она смотрела на меня снизу вверх, застыв, как восковой манекен в универмаге, вопросительно приподняв одну бровь на два миллиметра.

– У ваших бровей, – изрек я, – точно тот же оттенок, что и у волосатых гусениц. Детские воспоминания. Мы искали их осенью и смотрели, куда они ползут, на север или на юг. Считалось, будто это предсказывает, какая нас ожидает зима.

– Это подтверждает мнение Элизабет о вас как о довольно забавном субъекте. Здесь деловой офис.

– А я просто случайно ворвался с улицы, чтобы побеспокоить таких занятых деловых людей.

Она сделала шаг назад, полуотвернувшись:

– В таком случае, это все.

– Я хочу встретиться с Санто. Что мне надо сказать? Волшебное слово?

– Попробуйте произнести “до свидания”.

– Господи, до чего глупая и надутая спесью сучка!

– Это тоже не поможет, мистер Макги. Единственное, что помогло бы, – изложение вашего дела. Если бы мистер Санто не нанимал на работу людей, способных распознавать клоунов, все его время уходило бы на клоунов.., на чудаков и неудачливых проходимцев. Хотите получить от него деньги на летающую тарелку? – Она приложила к подбородочку пальчик и наклонила головку. – Нет, судя по виду, вы проводите много времени на воде и под солнцем. Морячок? Тогда дело наверняка связано с чепухой насчет карты острова сокровищ. Или с испанскими галеонами, мистер Макги? Принесли несколько подлинных старинных золотых монет, только что отчеканенных в Новом Свете? Доложу вам, у нас ежемесячно появляются в среднем человек десять таких, как вы. Так что либо говорите мне, либо никогда и никому больше. Ясно?

– Хорошо. Я скажу. Ровно столько, чтобы вы открыли мне дверь для встречи с Санто.

– Может быть, будем его называть мистер Санто?

– Но я не намерен стоять здесь и вести разговор, как последний гость на вечеринке с коктейлями. Хочу сесть за стол, а вы можете сесть с другой стороны и выслушать все, что я вам пожелаю сказать.

– Или все, что я пожелаю услышать. – Обернувшись к секретарше, она предупредила:

– Я буду в конференц-зале “Д”, Элизабет.

– Благодарю вас, мисс Смит, – смиренно ответила англичаночка.

Я толкнул стеклянную дверь перед маленькой мисс Мэри Смит и последовал за ней вниз по коридору. Она шагала деловой походкой, по всей видимости, сознательно стараясь не допускать никакого покачивания и свободных движений крепкого задика, что удавалось ей только отчасти.

Конференц-зал “Д” представлял собой загородку десять на двенадцать. Однако противоположная двери стена была сплошь стеклянная, с видом на расположенную через Бискейнский залив невероятную архитектурно-кондитерскую мешанину Майами-Бич. Солнце поблескивало и сверкало в потоках машин между Джулиа-Таттл-Козвей чуть к северу и жилыми кварталами рядом с Венириэн-Козвей чуть к югу. Зал был серый, с шестью серыми креслами вокруг красного стола переговоров. У одной стены стоял неглубокий застекленный серый стеллаж, где на красном фоне была выставлена весьма разношерстная коллекция белых пластмассовых шестеренок, зубцов, стержней и втулок разных размеров, похожих на произведения Луизы Невельсон[24].

Я вполне логично предполагал, что Элизабет, как обычно, включила в конференц-зале “Д” систему прослушивания, пока мы шагали по коридору. Выглянув в стеклянную дверь, секретарша могла проверить, в какую комнату мы вошли.

Я вызубрил с Мейером соответствующую терминологию. Мэри Смит села напротив, преисполнившись скептицизма.

– Я биржевой делец, Мэри Смит, но отнюдь не жучок. Моя специальность – максимализация сферы доходов от прироста капитала. Получаю достаточно из некоторых других источников, так что федеральная служба не классифицирует меня как профессионала и не причисляет все это к прямому доходу. Это выше вашего разумения?

– Ни в коей мере! Фактически, вы почти израсходовали свое время, мистер Макги.

– Я не собираюсь сбывать Санто горящие акции. Не хочу привлекать его к каким-либо операциям синдиката. Мне не требуется никаких действий с его стороны, даже осведомленности о деталях, пока он не войдет в дело. Речь идет не о пяти и не о десяти центах. Это ценные бумаги, зарегистрированные на бирже. Ну, я обычно участвую в чем-то вроде неформального синдиката. Каждый сам за себя, но мы одновременно делаем одинаковые шаги. Дела у нас идут так успешно, что какое-то количество уплывает на сторону. Я сейчас откопал одни бумаги, и было бы чертовски здорово не потерять преимущество из-за чрезмерных утечек. Может, мне удалось бы занять позицию по этим акциям, а потом устроить демонстрацию интереса со стороны какого-нибудь агрессивного фонда. Но они работают в открытую и покупают слишком большие блоки.

Я вопросительно посмотрел на нее.

– Я слушаю, – сказала она. – Ваше время еще не истекло.

– Так вот, я там и сям слышал, будто Санто влезает в неплохие на первый взгляд дела. И по-моему, ему хватит ума не влезать слишком далеко, потому что, если действовать чересчур круто и чересчур быстро, все в один миг взлетит вверх по лестнице, и я лишусь шанса использовать покупательную способность маржинального счета для поддержания двойного роста. Ему придется действовать через несколько счетов и приготовиться продавать небольшие пакеты, гася инерцию, если акции начнут расти слишком быстро.

– Вы что-то сказали насчет пяти и десяти центов.

– Все зависит от того, далеко ли Санто пожелает зайти. Если решится, для соответствующего нажима понадобится миллион. Я сказал бы, он может затратить от одного миллиона максимум до четырех. Выше четырех нарушится равновесие, а в долгосрочной перспективе дело привлечет слишком много внимания. Если честно, я буду стоять на подхвате, подгонять, тормозить, используя его покупательское давление для подъема, в надежде, что ему удастся держать подъем под контролем. Я мог бы собрать синдикатные деньги, поскольку дела там у нас хороши, но уж больно опасны утечки. Будь у меня миллион, я бы сюда не пришел. Скажем, он может рассчитывать на триста процентов долгосрочной прибыли, если не угробит все дело. Подобные вещи случаются раз в три-пять лет, когда совмещаются все факторы, как детали в хороших часах.

– Мистер Санто не имеет обыкновения что-либо портить.

– Я думаю так же. Когда гонка кончится, мне не придется валять дурака с синдикатом и с Санто. Я смогу создать собственный рынок.

– Допущенных на биржу акций?

– Одной компании в районе потенциального динамичного роста.

Я впервые увидел намек на улыбку на пухлых губах маленькой девочки.

– Разумеется, абсолютно бессмысленно спрашивать ее название. Но можно ли попросить у вас.., банковские документы?

– Дурацкий вопрос. Если ему захочется покопаться и проверить меня – на здоровье. Может, найдет червячка в яблочке. Интерес для него представляют лишь прошлые данные. – Я вытащил из внутреннего кармана пиджака конверт, вынул бланки брокерской конторы и швырнул ей. – Взгляните, если сумеете прочитать и разобраться, а потом можете пересказать Санто на словах.

Сперва она пролистала один за другим ежемесячные выписки о маржинальных сделках. Просмотрев около половины, она вдруг окинула меня зеленым взглядом, как бы совершая переоценку. На последнем, декабрьском, бланке я проставил карандашом напротив стоимости каждой акции ее стоимость на вторичном рынке. Она сравнила цифры с данными в подтверждениях купли-продажи, – не все, лишь несколько на выбор:

– Можно мне взять это на несколько дней?

– Нет.

– Можно сделать ксерокс? Это займет всего несколько минут. Я заколебался:

– При одном условии, причем очень важном. Их увидели вы и увидит Санто, никто больше.

– Это ему решать.

– Тогда передайте великому человеку мою покорную просьбу, милочка.

– Обязательно нужен подобный сарказм?

– А с чего мне смиренно благоговеть перед личностью Гэри Санто? Его имя случайно оказалось первым в списке из трех возможных. Кто бы ни был на его месте, он выставит ряд условий, давая и мне выставить ряд своих. Я не с просьбой пришел, дорогая моя.

– Это вы ясно дали понять. Я сейчас вернусь.

– Если вы когда-нибудь снисходите до ручной работы в этой лавочке, думаю, лучше сами сделайте ксерокс.

– Обязательно, дорогой мой. А вы сейчас набрали немало очков. Береженого Бог бережет. У нас это высоко ценят.

Не прошло и десяти минут, как она вернулась. Садиться уже не стала. Я сунул бланки в конверт, а конверт в карман:

– Вот они, мисс, распахнутые сундуки с золотыми монетами, рассыпанными на белом песчаном дне, рядом с рифом Проворного Толкача.

– Довольно неуклюжая шутка, вам не кажется? С меня хватит пустой болтовни. Не имею понятия, привлечет ли это мистера Санто. Я говорю об идее. Если да, он должен будет узнать, о каких акциях идет речь, и пожелает проверить.

– Надеюсь, без лишнего шума.

– Конечно.

– Когда я с ним встречусь?

– Как мне с вами связаться?

– Я буду в разъездах. Допустим, позвоню завтра днем. Она покачала головой:

– В пятницу. Скажем, в четыре. Назовете мое имя и добавочный номер, иначе вас не соединят. Шестьдесят шесть.

– А чем именно вы занимаетесь тут, Мэри Смит?

– Можно назвать меня буферной зоной.

– Я прошел через вас?

– Мы оба узнаем об этом в пятницу.

Глава 10

В четверг вечером я позвонил в Саннидейл домой Простону Ла Франсу, ведя запись, чтобы потом изучить ее вместе с Мейером. – Макги? Трев? Я целый день гадал…

– Слишком многое произошло, Пресс. Должен сказать, дела обернулись немножечко лучше, чем я надеялся. Может быть, у меня для вас будут хорошие новости, когда сумею к вам добраться.

– Уж поверьте, мне очень нужны хорошие новости. Когда приедете?

– Сообщу. Приготовили деньги, о которых мы говорили?

– Дайте выяснить одну вещь. Все-таки мне надо знать, что происходит, прежде чем ринуться очертя голову и купить всю эту чертовщину в три-четыре раза дороже ее стоимости, согласны? То есть могу я принять решение на основании нашего разговора?

– Естественно. Но поймите, что я в данном случае за такой прибылью не гонюсь.

– Это я сам отлично сообразил. Ладно. Я собрал деньги, на всякий случай, вдруг захочу согласиться.

– Обязательно захотите. У меня все бумаги составлены, захвачу их с собой. Меня только одно немножечко беспокоит, Пресс.

Тон его стал напряженным.

– Что? В чем дело?

– У вас были в последнее время контакты с Санто?

– Нет. Повода не было. А что?

– Думаю, хорошо бы вам убедиться, что он никогда не услышит о каких-либо сделках между вами и мной.

– Не понял, о чем вы…

– Вам известно, что некто перекрыл ваше предложение в тот самый день, когда миссис Бэннон вернула себе право собственности, а я ее перекупил?

– Конечно, я слышал и чертовски удивился. Предложение сделали через Стива Бессекера, а он не хочет сказать, чье оно.

– По моим весьма надежным свидетельствам, Бессекер представлял Гэри Санто.

– Что? Черт возьми! Стив?

– Санто послал какую-то женщину, явно для передачи распоряжений. Высокая, рыжая.

– Ей-богу, кто-то подшучивал над Стивом, будто видел его в Броуард-Бич с высокой и симпатичной рыжей женщиной накануне Рождества.

– Наверно, именно в тот день, когда я купил собственность Бэннона. И меня осенило: судя по всему, Санто захочет выяснить, не существует ли у нас с вами настоящей или отсроченной договоренности, и он мог попросить Бессекера разузнать.

Я услышал его дыхание, потом тихое восклицание:

– Чтоб мне провалиться! Стив на следующий день меня спрашивал, знаком ли я с вами и не выступаете ли вы вместо меня, потому что, по словам Уитта Сандерса, мне эта дамочка Бэннон ни за что не продаст, сколько бы я ни дал. Что творится, Макги?

– Боюсь, он пронюхал о сделке, которую я стараюсь провернуть, и его это слегка задело. По-моему, Бессекер извещает его о каждом вашем шаге. Что ж, придется нам разворачиваться чуточку побыстрее, чем я планировал. Санто услышит, что вы купили у меня участок Бэннона, как только покупка будет зарегистрирована. До тех пор держите язык за зубами, ибо мне не хочется оставлять вас в конечном счете без доли и в его, и в моей сделке.

– Слушайте, я на такой риск пойти не могу…

– Сидите тихо, Пресс. Кончаем разговор. Ждите, надейтесь. Он было снова заговорил, но я положил трубку. Приблизительно через час прокрутил запись Мейеру. Он прослушал и покачал головой:

– В чем смысл, Тревис? Зачем ты забиваешь этому тупице мозги такой китайской головоломкой?

– Ради варианта с голубиной какашкой, друг мой. Внезапно весь мир стал гораздо коварнее, чем он когда-либо предполагал, и поэтому он придет в более подходящее состояние, застынет по стойке “смирно” и начнет демонстрировать ловкость рук. Сбитые с толку люди меньше склонны к скептицизму. Я собирался использовать Бессекера иначе, но тут мне должна была помогать Пусс, а ее как бы больше не существует, так что я в любом случае частично спас ситуацию.

– Одно меня беспокоит, – продолжал Мейер. – Там ты червяком влезаешь в одно дело, непосредственно с Санто. А тут суешь палец в другой кусок пирога, который тоже связан с Сан-то, но не так прямо. Тут ты Тревис Макги, адрес такой-то. Там, в “Санто энтерпрайзис”, ты снова Тревис Макги, адрес такой-то. А вдруг Санто или один из его людей случайно обнаружат тебя и там и тут? Это немедленно насторожит такого человека, как Санто. Он может разузнать о твоей дружбе с Бэнноном и учует мышку.

– Ну и что?

– Может быть, лучше я займусь инвестициями?

– Тогда пропадет все удовольствие. Возможно, тогда ему не удастся связать все воедино. Мне необходима возможность смотреть ему в глаза, хохотать над его шутками, выпивать вместе с ним, а потом ужалить в самое больное место. Может, тогда он поймет, почему все произошло. Если выпадет шанс, я ему объясню. Всю оставшуюся жизнь ему будет становиться дурно при упоминании имени Бэннона.

– А если у него есть люди, которые постараются, чтоб тебе стало дурно во всех прочих отношениях?

– Иногда это им почти удается.

– А вдруг на сей раз удастся?

– Вечно ты беспокоишься. Это хорошо. Если ты перестанешь, забеспокоюсь я. Он вздохнул:

– Ладно. Посмотри на мою впечатляющую экипировку специалиста, эксперта. Мейер – крупный промышленник.

Он раздобыл кадры аэрофотосъемки района Шавана-Ривер и кальки, размеченные согласно нашему плану. Обзавелся данными об исследованиях воды и почвы, обеспеченности рабочей силой. Запасся визитными карточками, дорогими, с гравировкой, которые превращали его в Дж. Людвига Мейера, доктора философии, исполнительного вице-президента компании по организации производства “Баркер, Эпштейн энд Уилкс инкорпорейтед”, Управление инженерной службы.

– Давай от души помолимся, – предложил он, – чтобы ни одна визитка никогда не попала обратно в эту очень солидную и хорошую фирму.

– Может быть, это оказало бы терапевтическое воздействие – расшевелило бы их. Дай взглянуть на деловую переписку.

Шапка письма меня потрясла. Она выглядела абсолютно подлинной. Бланк принадлежал гигантской корпорации, ставшей в нынешние времена электронной фантастики притчей во языцех. Я вытаращил глаза, а Мейер, просияв, объяснил:

– Чуточку повезло. Потрясающе, правда? Заметь, из офиса президента корпорации. Фамилия настоящая, честно. Заметь, помечено “конфиденциально”. Обрати внимание на весьма впечатляюще отпечатанный текст. Смотри, внизу инициалы секретаря. Подпись не очень хорошая. Я ее скопировал из экземпляра их годового отчета. Сверху письма подготовительные. Главное – примерно четвертое по порядку. Вот оно. Ты ведь именно это имел в виду?

Президент обращался к нему “мой дорогой Людвиг”. В первом абзаце подтверждалось получение отчетов и рекомендаций, а дальше говорилось следующее:

"Я склоняюсь к согласию с Вашей оценкой конкурентных намерений и возможной опасности для нашего положения в данной конкретной сфере производства, которую представлял бы филиал, открытый “Кэлитроном” в столь тесной близости к “Тек-Текс Аппликейшн инкорпорейтед”. Хотя наш филиал, проектирование которого находится на заключительной стадии, меньше, логично предположить благоприятное влияние близкого соседства с ТТА на удельную валовую прибыль в аналогичном процентном отношении.

Учитывая необходимость в быстрых действиях и положительные отзывы наших сотрудников. Вы наделяетесь полномочиями для заключения твердого соглашения от имени Корпорации на приобретение, как минимум, 200 акров или максимум 260, либо в районе А, либо в районе В. К сему прилагается отдельное письмо, удостоверяющее данные полномочия. Ввиду заинтересованности других в упомянутых промышленных землях. Вы вправе предложить до 2000$ за акр или максимум от 400 000$ до 520 000$, по Вашему усмотрению”.

– Очень мило, – сказал я.

– Как я должен себя вести? Как действовать?

– Солидно, уверенно, хитро и осторожно, чтоб тебя не поймали. Грандиозные письма, Мейер. Берясь за подобные вещи, ты с каждым разом проявляешь все больше и больше таланта.

– И все больше и больше боюсь. Разве это не сговор с целью вымогательства?

– Лучше назвать ограблением. Давай я тебе расскажу, как все это должно сработать.

Он опустил лицо в ладони и буркнул:

– Просто жду не дождусь.

А после моих объяснений довольно долго не мог улыбнуться.

В пятницу в четыре я позвонил Мэри Смит, и она сказала:

– Мистер Макги, вы не могли бы выпить с мистером Санто сегодня вечером в отеле “Султана” в Майами-Бич?

– Постараюсь соответствовать.

– Тогда зал “Аут-Айленд”, в семь. Просто попросите проводить вас к столику мистера Санто.

Я прибыл к арочному подъезду в семь с несколькими минутами. Лакей с физиономией румынского оборотня вынырнул из тени и окинул меня взглядом полным презрения, словно центральное актерское бюро прислало неподходящий типаж в неподходящем костюме. День был холодный, поэтому я надел пиджак из ирландского твида, на котором после пяти или даже, кажется, шести лет носки там и сям виднелись темные грубые нитки основы.

– К столику мистера Санто, пожалуйста.

– Ваше имя?

– Макги!

Он прямо засветился от радости. Щелкнул пальцами, и подбежавший мелкой рысцой, несколько раз поклонившись, повел меня сквозь лабиринты кабинок и альковов в дальний уголок к полукруглой банкетке, рассчитанной на шестерых, и к такому же полукруглому столику. Отодвинул стол, с поклоном помог мне пробраться, вернул стол на место, поклонился, спросил, чего я желаю выпить.

В десять минут восьмого опять прибежал и опять отодвинул столик перед явившейся компанией Санто. Гэри Санто, Мэри Смит, полковник Берне, миссис фон Кредер. Я примерился к Санто, пока мы обменивались рукопожатиями. Не столь высокий, как на фотографиях, но плечи и грудь те самые, на которые без конца напирает паблисити. Пятьдесят лет потрепали его, но он вступил с ними в борьбу и одержал победу таким же способом, каким ее одерживают более непосредственные представители шоу-бизнеса: массаж лица, роскошный парик, в меру тронутый сединой, трудолюбивые занятия в домашнем спортзале, сеансы общего массажа, щедрые инъекции гормонов и витаминов, чертовски хороший дантист. Он явился во всей мужской красе, с белоснежными зубами, борцовским рукопожатием, манерой с прищуром смотреть собеседнику прямо в глаза, словно вы оба немножечко потешаетесь над всем остальным миром.

Сказал звучным юношеским баритоном, что я, конечно, знаком с Мэри Смит, и представил меня Хэлде фон Кредер, которая отличалась изящной белой шеей не виданной мною длины, маленькой дерзкой головкой, до чрезвычайности стройной фигурой, каскадом изумрудов и такой ошеломляющей парой грудей, что казалось, будто для сохранения равновесия она вынуждена немного откидываться назад.

– Отшень бриятно, – с немецким акцентом проговорила она и почему-то икнула.

Полковник Дад Берне выглядел орлом.., облезлым, навсегда осевшим на земле и страдающим циррозом. Гэри Санто усадил гостей, устроившись посередине. Слева от него оказалась Мэри Смит, потом я, справа в том же порядке Хэлда и Берне.

Мэри Смит отважно балансировала на той грани, за которой стильность становится комичной. Глаза были сильнее накрашены, на губах больше инея. Серый свитер с массой сложного шитья, каемок и швов на шесть дюймов не доходил до колен. Из-под свитера на два дюйма выглядывала синяя твидовая юбка. Ниже юбки прозрачные голубые чулки, точно в тон туфлям с квадратными каблуками и высокими твердыми язычками. На голове широкополая шляпа из какой-то жесткой, как яичная скорлупа, соломки грубого плетения, весьма смахивающая на те, что носят новильеро[25]. Шляпа слегка набок сидела на блестящей темно-каштановой массе волос, под подбородком завязан белый шнурок, синий шерстяной болтался возле скулы. Рукава свитера длиной три четверти. Перчатки и сумочка соответствовали яичной скорлупе шляпы. Сняв перчатки, она продемонстрировала ногти, покрытые толстым слоем перламутрового мелочно-белого лака.

Сидела она абсолютно прямо, как умный послушный ребенок, с широко открытыми глазами и аккуратным ротиком; она улыбнулаясь мне и сообщила Санто, что выпьет, как обычно, виски “Дикий Индюк” с водой, но безо льда. Пила поданный ей напиток частыми маленькими глотками, по три-четыре капли.

После нескольких общепринятых в компании шуток и непонятных мне замечаний Санто, наконец, перегнулся ко мне через Мэри Смит, повернувшись спиной к немке:

– Наш маленький медвежонок Пух поставил вам хорошую оценку, Макги.

– Медвежонок Пух-Смит? – уточнил я.

– Это конторская шутка, – объяснила Мэри. – У меня есть интуиция. Он спрашивает, например, что я думаю о таком-то, и я говорю: “Пух!” А о таком-то? Я, предположим, снова говорю:

"Пух!” Но насчет третьего или пятого я могу сказать “О'кей”, и все понятно.

– Да, у нее есть чутье на людей. Вопросы, Макги. Если я на это пойду, если войду во вкус, много ли вам надо знать?

– День, когда вы начнете, и сколько всего намерены впрыснуть.

– Вы уже заняли позицию?

– Примерно такую же, как дикобраз, занимающийся любовью: нигде даже близко не подошел к желаемому. Их пускают , узким потоком, а я играл на понижение.

– Пожелаете знать о моих приказах?

– Нет. За этим проследит мой человек.

– Один момент надо согласовать, а именно: как нам из этого выйти.

– Так же осторожно, как вошли.

– И последнее: название.

– Прямо здесь?

– Те двое других не услышат, а Мэри, как никто другой, умеет держать язык за зубами. Обо всем.

– “Флетчер индастрис”, Американская фондовая биржа.

– Не желаете кратко меня просветить?

– Зачем делать двойную работу? Если ваши люди не способны увидеть достоинства этих акций, поищите себе других людей.

– А у вас язык без костей, Макги.

– Не слишком ли вы привыкли к полнейшей покорности со всех сторон, Санто?

– Ну, хватит! – вмешалась Мэри Смит. – Замолчите. Вы оба правы. Только не слишком ли задираетесь и хитрите, собравшись помогать друг другу?

Санто, запрокинув голову, рассмеялся мальчишеским смехом:

– Самая главная ее задача – во все внести смысл. Значит, в среду.., это будет…

– Десятое, – подсказала Мэри Смит.

– ..позвоните ей, она скажет “да” или “нет” и назовет примерную цифру.

– Позвоню, – пообещал я.

Он улыбнулся ей:

– По-моему, мне понравился твой новый приятель, Мэри. Думаю, он может нас привести к новой победе. – Достал бумажник, вытащил несколько купюр, быстро сунул ей в сумочку. – Это лишь аванс к твоей премии. Пригласи его на эти деньги куда-нибудь, где кормят бифштексами.

Она взглянула на часы:

– Да, а вам пора двигаться, Гэри. Бен будет на месте с вашим багажом. Поцелуйте за меня Бонни Би.

Он сделал еле заметный жест, и отовсюду сбежались люди, отодвигая столик, подавая ему счет на подпись, с поклонами провожая всю троицу к выходу и на улицу.

Мы ехали вверх по берегу в маленьком красном автомобиле Мэри в одно из тех местечек, которые она называла “своими”, в маленький бар, где было темно, как в кармане. Сели друг против друга за узким, очень низеньким столиком, к которому пришлось наклониться в интимной позе: Мэри демонстративно закатала рукава и приготовилась приступить к делу.

Ждала сигнала, а его все не было. Отложила в сторону причудливую шляпу, встряхнула блестящими волосами. На лицо длинной диагональю от наружного уголка глаза до губ легла полоска света. Чуть пригубила из бокала, слизнула с нижней губы каплю кончиком языка, проговорила протяжным полушепотом:

– Хочешь знать, Тревис? Хочешь услышать безумное сообщение?

– Доставленное со специальным курьером? Конечно, Мэри Смит.

Глаза опечалились, широко-широко открылись. Приоткрылись губы. Она протянула обе руки к моей, медленно подтянула ее к себе, перевернула, раскрыла, коснулась запястья ногтями правой руки, провела вниз, по ладони, разжав мои слабо сжатые пальцы, придержала их, внезапно склонилась, прижалась к ладони влажными губами, очень быстро подняла голову и уставилась на меня с робким и в то же время притворно-испуганным выражением.

– И все? – спросил я.

Она перевернула мою кисть ладонью вниз, сжала ее в кулак, взяла обеими руками, подняла, поставив локти на стол, уткнулась подбородком в костяшки моих пальцев, закрыла глаза.

– Фу, – шепнула она. – Прямо с места в карьер, с первой минуты. Фу. Мне это никогда не нравилось.

– Всему свое время, – заметил я.

– Вот именно, мистер Тревис Макги. – Чуть наклонила мою руку под более удобным углом и прошлась по костяшкам теплыми губками, чуть покусывая каждую, целуя впадинки между ними, при каждом поцелуе просовывая язык между пальцами.

– Когда должно произойти неизбежное, поступает такой сигнал, правда? Старый и глубоко сокровенный, ждущий своей особой минуты. Особой, бурной, безумной и нескончаемой. Ты это тоже знаешь. Правда? Правда?

Она пряталась где-то там, за назойливыми глазами, с каким-то тихим любопытством прислушиваясь к своему возбужденному дыханию. Свысока наблюдала за своей работой, несомненно оценивая напряженность сосков в лифчике, расслабленность бедер и живота. Она принадлежала к новой породе помощников манипуляторов. Гэри Санто, крупный манипулятор, обязательно должен был обзавестись кем-то, знающим свое дело вдоль и поперек. Может быть, он держал в своей свите пару, тройку, десяток подобных, заручившись их верностью не только при помощи денег, но и внушая чувство причастности к оперативной команде, где они выполняют особые функции.

Секс с особенно опытной и соблазнительной женщиной, способной заверить, что ты самый лакомый кусочек после обжаренного риса, – великолепное орудие манипулятора. Ослепленный мужчина неосторожен, сбит с толку, поражен громом. В таком состоянии он приносит манипулятору максимум выгоды и минимум хлопот. Покорно впишется в обстановку, лишь бы оставаться рядом с новым возлюбленным светиком. Выложит ей все сведения, все надежды, а она, лихорадочно вдохновленная духом коллективизма и собственными достижениями, сводит его с ума и швыряет туда, где нашла, после того как манипулятор выкачает полезную информацию до последней капли. Но пока продолжается обработка, он работает вместе с командой, реально в нее не входя, зная об осведомленности команды о причине такого сотрудничества, зная о снисходительном презрении команды к нему, но полностью поглощен сладострастной собачьей пробежкой за сукой и готов сносить легкое унижение, лишь бы по-прежнему получать то, что с каждым очередным получением становится нужным не меньше, а больше.

На эту роль требуется женщина необычайно самоуверенная, декоративная, с напористой искренней сексуальностью, которая понимает, что служба манипулятору в данном качестве составляет часть стоимости билета на лучшие рейсы в лучшие места, а если хочешь быть скромницей, привередливой или цыпленком, можешь плюхнуться снова на жесткий стул, вернуться к старому пылесосу, к болтовне в женском туалете о возможностях продвижения. Путешествовать вместе с командой могут только особенные девчонки, так вливайся в их число и радуйся особым поручениям. Между забавами парни болтают, неси собранные крошки Гэри, он сложит их в кучку.

Манипуляторы – дерзкие игроки, собирающие вместе маленькие корпорации, сколачивая большие; талантливые комбинаторы, хватающиеся сразу за полдюжины особо выгодных шансов, после чего получают доход выше, чем от телесериала; шоумены, кричащие о колоссальных налоговых платежах богачей и борющиеся с Федеральной налоговой службой за их сокращение или дешевый компромисс; изобретательные финансисты, которые превращают бандитские фонды в законные предприятия; плаксивые дети, которые рыдают по добрым старым постройкам и сооружают новенькие сверкающие коробки ради обратной аренды, списания налогов, фокусов с налоговыми прикрытиями; вздувают рыночную стоимость акций и продают, потом играют на понижение и опять покупают.

Они носятся по стране, по всему миру маленькими компаниями, члены которых всегда и везде смеются – в местах отдыха, в аэропортах, в обеденных залах для деловых людей, в потаенных барах, в роскошных казино. В подобных компаниях непременно присутствует Мэри Смит с танцующими глазками, вызывающая, аккуратная, неимоверно стильная, ненасытная, своя в доску, способная, благодаря контрацептивным таблеткам, охотно вступать в игру с тем, в кого ткнет указующий палец манипулятора; новый ночной Пятница женского пола.

Несколько лет назад этой новой породы не было, но, кажется, человеческая культура обладает непревзойденной способностью сотворять существа, удовлетворяя чью-либо потребность. Поэтому мораль, применимая к ситуации, плюс доходные манипуляции поставили на поток этот веселый полк, словно он все время ждал где-то рядом. Бессмысленно рассуждать о нравственности и безнравственности, проводить аналогии с проституцией, произносить звонкие фразы библейского осуждения. Мэри Смит даже не сконфузится, лишь удивится.

В диагонали света она оперлась подбородком на мой кулак, удерживая его между своих локтей обеими пухлыми теплыми руками, глаза стали огромными, потом голова наклонилась, повернулась в одну, в другую сторону, медленно щекоча тыльную сторону моей кисти то одной прядью густых душистых волос, то другой.

Я вспомнил старый скучный анекдот о молодом человеке, который приехал в незнакомый город, записав телефон девушки по вызову за сто долларов. Позвонил, пригласил в роскошные апартаменты, где она приготовила изысканный обед, процитировала французских поэтов, помузицировала на рояле, профессионально спела, упомянув, что владеет шестью языками, имеет степень магистра психологии, сама придумала, скроила и сшила прелестно сидящее на ней платье. Когда, наконец, пошли в постель, он не мог не спросить: “Объясни мне, пожалуйста, как такая девушка могла заняться подобным делом?” Она взглянула на него, вздохнула и молвила: “Просто, наверно, чуть-чуть повезло”.

Испустив глубокий прерывистый вздох, Мэри Смит объявила:

– Милый, бифштекс, причем не размороженный, а не замороженный вообще, лежит в холодильнике в моей квартире, которая располагается, помоги мне Господь, в кон-до-ми-ниу-ме – это слово всегда звучит для меня как ругательство, – а квартира в двенадцати с половиной минутах езды плюс-минус десять секунд, а бифштекс, дорогой, обождет нас до трех часов утра или до завтрашнего полудня, – я ведь не собираюсь хранить его до утра понедельника, – а двенадцать с половиной минут до квартиры будут самыми долгими в моей жизни двенадцатью с половиной минутами.

Было искушение поддаться на все это жульничество. Но животным мужского пола в самые неожиданные моменты свойственно поразительное упрямство. Почему же вы не взошли на Эверест, сэр Хиллари?[26]Потому, что он стоял передо мной, приятель. Вдобавок я мысленно видел ее в другом баре, при дневном свете, когда она, прикусив эту самую мясистую нижнюю губку, полуприкрыв глаза, слушала Таша и медленно поворачивала головой из стороны в сторону, отказывая столь же решительно, как со стуком захлопнутая дверь и щелчок повернувшегося ключа.

Она была бы исключительной в каждой детали, от мочек ушей до очаровательных пальчиков ног, до ямочек над ягодицами. Была бы ослепительной, безупречной, захватывающей и предельно искусной, звонила бы во все колокола, красиво предложила себя, заставила бы меня попробовать, угодив моему самолюбию, задыхаясь в восторге и уверяя, будто никогда не испытывала ничего более фантастического и долговечного; она точно знает, с этим отныне ничто не сравнится, а в следующий раз будет еще лучше, просто вынести невозможно, она сойдет с ума; и как только у нас все так здорово получилось, правда, милый, действительно было, как вообще в первый раз.

Было искушение несколько раз промчаться по трассе на этом “феррари” для настоящих мужчин, просто ради доказательства самому себе, что не поддался ни на великолепную технику, ни на приз в скоростных гонках.

Но гоночная машина стоит перед тобой и жужжит – как уйти в сторону, не возбудив некоторые нехорошие подозрения насчет всего дела? Отходить надо очень искусно, на ее условиях, мгновенно выставив абсолютно понятный для нее предлог.

Я как раз вовремя натянул лосины со шпорами для выхода на ринг, как раз в тот момент, когда она, прищурив глаза, заметила:

– Я смотрю, ты без особого энтузиазма относишься к девочкам, старичок.

– Проблемы, проблемы, проблемы, – изрек я. – Пожалуй, отложим бифштекс на потом. Она выпустила мою руку:

– Какие проблемы?

– Один тупой, как свинья, тип сидит в номере отеля, смотрит на телефон и с каждой минутой все больше и больше бесится. Я стараюсь кое от чего избавиться ради наличных, чтобы выжать максимум из нашего маленького драгоценного шанса. А он прилетел из Чикаго как раз потому, что случайно оценивает кое-что тысяч на двадцать дороже любого другого на свете, по причинам, о которых я в данный момент не стану распространяться. Я сказал, что из-за некоего предстоящего события наша встреча откладывается, и пообещал быть к восьми. Сейчас четверть девятого, а этот тип сомневается даже в своем нутре, в самой важной основе, и ради подтверждения своего о себе мнения может прождать с минуту, разозлиться на собственную физиономию и отрезать нос… Может, уже отрезал и едет в аэропорт. Мне хотелось побыть с тобой, забыть о нем ненадолго, но, похоже, не очень-то получается.

Она чуть-чуть выпрямилась, встряхнулась, как миниатюрный пудель, только что вытащенный из миниатюрной ванны, слегка взбила волосы, одернула затейливый свитер:

– Милый, ты полный идиот! Почему не сказал сразу? Думал, я не пойму? Я уже совсем взрослая и так далее.

– Скажем, я получал удовольствие. Принимал сигналы медвежонка Пуха по фамилии Смит.

Она протянула руку, потрепала меня по плечу, интимно подмигнув с кривоватой легкой улыбкой:

– Давай так. Двадцать кусков не ждут. Беги звони. Телефон в конце коридора, что идет к уборной.

Я пошел к телефону, зажег спичку, набрал какой попало номер, спросил у женщины с насморком, нельзя ли поговорить с мистером Бэнноном. Сообщив, что я ошибся, она повесила трубку. Я какое-то время поговорил в пустую трубку с Ташем, сообщил последние новости, сделал несколько замечаний насчет погоды. Ему нечего было ответить.

Вернувшись к столику, доложил своему цыпленочку, что мой приятель жутко злится. По-настоящему жутко, но пока еще готов к переговорам.

– Милый, если ты его бросил из-за меня, я, естественно, дьявольски постаралась бы на целых двадцать кусков, но ни одна женщина в мире столько не стоит. Матч вполне можно отложить.

– Люблю практичных женщин.

– Забросить тебя к нему в отель?

– Спасибо, предпочитаю забрать у “Султаны” свою машину, если ты меня туда подкинешь.

– Можно мне подождать тебя, можно?

– Думаю, лучше жди у себя, я еще не совсем сговорился насчет цены с этим придурком.

Она взяла с колен свою сумочку, открыла, покопалась, вытащила маленький фонарик, вручила мне. Я подсвечивал, пока она вынимала маленькую позолоченную записную книжку с застежкой, вытаскивала из золотой петельки золотой карандашик.

– Я как раз сообразила, что просто умираю с голоду, милый, поэтому, скажем, приеду домой не раньше десяти. Вот телефон, его нет в справочнике. А вот адрес: Индиан-Крик-Драйв, восточная сторона, в северном направлении. Ищи дом клубничного цвета с белыми навесами, белыми тентами и белыми балконами. Сначала позвони, милый, хочу порадоваться, предвкушая твой приезд.

Маленький красный автомобиль снова вела она. Подрулила к парковке у “Султаны”, выключила фары, чтобы нас не заметили дежурившие снаружи ребята и не свистнули ее ко входу, отцепила тесемки, положила шляпу на заднее сиденье, обхватила пальчиками меня за шею и запечатлела столь искусный поцелуй, что я шагал к взятому напрокат автомобилю с ослабевшими дрожащими коленками, после того как она унеслась прочь.

Без двадцати двенадцать на борту “Флеша”, вымыв тарелку из-под яичницы с луком, я вытащил листок, вырванный из записной книжки. Листок цвета устрицы, тонкий, жесткий, с перфорацией слева. В нижнем правом углу напечатано самым простым шрифтом золотыми буквами: “С любовью Мэри Смит”.

Я набрал номер.

Через пять гудков ответил глухой шелковистый голос:

– М-м-м?

– Т. Макги, мэм.

Услышал сонный зевок.

– Который час, милый?

– Почти без пятнадцати – время Золушки.

– М-м-м. Я видела интереснейший сон про тебя. А на мне интереснейший желтый ночной наряд, купленный в Токио. Я немножечко полежала в большой горячей ванне и поэтому интересно пахну, сандаловым деревом, засушенными розовыми лепестками и еще чем-то. Довольно пряный аромат, наводит меня на мысли о Мексике. Ты не меньше меня любишь Мексику? Скоро приедешь, милый?

– Хороший вопрос.

– Твой тон мне не очень-то нравится.

– Мне тоже.

– Ты так опечален. У тебя проблемы?

– Сплошная тоска. Мы только что заказали поесть и сейчас ждем третью сторону, а к рассвету, по-моему, будем за сотню миль отсюда осматривать собственность, о которой идет речь, в Тамайами-Трейл, совсем рядом с Нейплс.

– Фу-у!

– Я бы выбрал словечко покрепче. Она тяжело вздохнула и сказала:

– Ну, ложись спать, девочка. Помни обо мне, ладно?

– Отдохни хорошенько. Завтра я позвоню тебе ровно в полдень, и мы опять оттолкнемся от старых стартовых колодок.

– От старых тормозных башмаков. Заметано. Мы их сбросим. В любом случае, пока у тебя еще остается слабое представление о том, чего ты лишился, милый, закрути сделку покруче. Ты заслуживаешь вознаграждения, Бог свидетель.

Закончив разговор, я набил трубку, поднялся наверх, растянулся на влажном от росы матрасе для загара, чувствуя легкий бриз, глядя на холодные звезды.

Где же члены жюри? – думал я. Они уже безусловно должны были сделать выбор. Поднимутся на борт, прозвучат торжественные речи, я зардеюсь, расшаркаюсь, отмахнусь: “Да ведь все это ерунда, ребята!” Ежегодный Национальный приз за чистоту, силу характера и несравненную сексуальную выдержку перед лицом чрезвычайного искушения. Ей-богу, любой американский парень, живущий в век Хеффнера, ухватился бы за возможность трахнуть эту тыковку в соответствии с идеальной формулой игры: максимум удовольствия при минимальной ответственности. С такой чудной фигуркой, Чарли. С таким шиком, Чарли, ну, ты понимаешь, что я имею в виду. В самом деле готовая на все девчонка, и она в самом деле вешалась мне на шею. Ты, старина Чарли, никогда и не видел такую шикарную и готовую сбросить классный прикид и нырнуть в койку. Я скажу тебе, что я сделал, старик. Я ушел. Как тебе это понравится?

Вместе с ежегодной Национальной премией я заслужил красивую медаль. С соответствующей символикой. Щит с брошенным заячьим хвостиком, пустой постелью, затянутой паутиной задницей и с латинской надписью “Non futchus”[27].

Симпатичный седой розовый старый джентльмен пришпилит медаль прямо к голой груди, как рекомендует Джо Хеллер[28], а скрипка будет наигрывать: “Дружба, только дружба…"

Церемониальный поцелуй в незапятнанную крепкую мужскую щеку и…

Порыв ветра поднял ворот рубашки, взъерошил матерчатую обивку на поручнях верхней палубы. Прикосновение к шее воротника было прикосновением пряди рыжих волос Пусс, хлопанье ткани – ее резким смешком, и меня без предупреждения пронзила такая тоска по ней, что живот словно проткнули длинными ножами, а в глазах защипало.

Никогда ничего не делаешь без причины, никогда не воздерживаешься от поступка без причины. Иногда просто проходит больше времени, прежде чем причина вынырнет из глубины и всплывет на поверхность прямо перед глазами.

Я выбил трубку, пошел вниз. Значит, это не был добродетельный отказ или надменное высокомерное неодобрение. Это был моногамный инстинкт, основанный на древней мудрости сердца. Пусс всю себя сделала щедрым даром, не просто отдавая тело и насыщая физическое желание. Искусные эротические таланты Мэри Смит не имеют значения, ощущения не заменят личность, которую она предложить не могла, не хотела, а может быть, если бы и захотела, то не смогла.

Я точно знал, как все было бы с Мэри Смит, потому что потерял Пусс слишком недавно и слишком трагично. Потайные достоинства Мэри Смит попросту говорили бы мне, что формы не те, и размеры не те, и фактура не та, и горло издает не те звуки, она не так обнимает, берет не тот темп, не то, не то… Поэтому все обернулось бы с ней обманутыми воспоминаниями и досадой, а закончилось раздражением от прикосновения к ней, страшной злостью от близости с ней.

Пусс была слишком недавно.

Улегшись в постель, погрузившись в вспоминания, я наткнулся на тот же старый парадокс: если Пусс полностью отдавала себя, открывая все девичьи ящички души и сердца, как она могла уйти? Почему она ушла?

Что-то знобящее шевельнулось в сознании и улетучилось, нераспознанное, как и прежде.

На протяжении всех этих месяцев один ящичек оставался запертым.

Но хотя бы теперь прекратились пустые фантазии о садике удовольствий в желтом наряде из Токио.

Значит, Трев, в отличие от полигамной Мэри, моногамен.

Пока. Не выйдет ничего хорошего, пока рыжая не забудется. Она будет тянуть меня назад. А когда придет время новых ожиданий и подвернется шанс, не стоит рисковать, тратя его на Мэри Смит, которая превратит это в нечто вроде трудовой терапии.

Глава 11

В субботу до полудня мне пришлось пятнадцать минут рыться в хранилищах, прежде чем отыскалось приспособление под названием “Электронное алиби Макги”. Две севшие батарейки пришлось заменить новыми и проверить. Некогда это был дверной звонок, но я вытащил язычок колокольчика, поставив вместо него железку с нужным тембром и резонансом.

Установил и завел свой любимый прибор, водрузил на стол, чтобы слушать, прижав к уху трубку, держа микрофон на предварительно определенном и выверенном расстоянии. Она ответила всего через два гудка, но этого было достаточно для выяснения продолжительности звонков и интервалов меж ними.

– Милый? – сказала она: как раз стукнул обещанный полдень.

Я, нажав кнопку, включил прибор, который продолжает назойливо гудеть при снятой трубке.

Между двумя первыми фальшивыми гудками донесся ее голос:

– ..черт… – В следующей паузе:

– Вот дерьмо… – Раздался стук, она заколотила по рычажку. – ..кин сын…

Я сымитировал восемь гудков, чтобы всего было десять, как учат в справочниках, и отключился.

Бедный парень звонит точно вовремя, весь взмыленный, а ее нету дома. Прекрасно. Он думает, вдруг у нее часы отстают, или выскочила за газетой, за хлебом, еще за чем-нибудь. Через пять минут новая попытка опять – ответ – яростные, огорченные, беспомощные гудки – и на сей раз отчаянный вопль:

– А, будь ты проклят ко всем чертям! Потеряв шанс, парень звонит в офис. Я позвонил сразу, пока она об этом не догадалась, и приглушенный голос сказал:

– Три один два один.

– Будьте добры, Мэри Смит. Добавочный шестьдесят шесть.

– Мисс Смит сегодня нет, сэр.

– А… Если она позвонит, передайте, пожалуйста, что с ней пытался связаться мистер Макги. Я позвоню ей домой в три часа.

– Не дадите ли номер, по которому можно вас отыскать, сэр?

– Нет, я здесь долго не задержусь. Спасибо. Итак, она знает, что номер у меня записан правильно, ибо я ей уже звонил. Звонок своего телефона я выключил, но сам мог пользоваться аппаратом. Попробовал в половине первого. Она сняла трубку после второго гудка. В час было занято, на что и я надеялся. Это хорошо. Через несколько минут дозвонился. Она схватила трубку после первого гудка.

– Алло?

Ту-у-у-у! Отчаянный вопль. Грохот брошенной трубки.

Время от времени песик Снупи[29] усмехается виновато и злобно. Мне это не удалось.

Мы с Мейером обсуждали в салоне последние детали, и я вдруг сообразил, что уже ровно три. Некогда было готовить его к “Электронному алиби”. Прежде чем Мэри бросила трубку, я услышал сдавленное рыдание. Вернулся в кресло под пристальным взглядом Мейера.

– Иногда ты меня беспокоишь, Тревис. В связи с ходом твоей мысли.

– Меня это часто угнетало. – Я снова встал. – Мы готовы, черт побери. Я намерен поехать и встретиться с Джанин и с Конни. Переночую там и вернусь в Саннидейл в понедельник рано утром. Ты отправишься около полудня, снимешь в каком-нибудь мотеле комнату и пойдешь обедать в отель, о котором я тебе говорил. Я явлюсь с нашим голубком. Думаю, в определенный момент, часов в пять-шесть, возникнет мисс Мэри Смит и постучит в дверь. Кажется, я хорошо ее описал. Старайся на нее не смотреть, перебей, объяви, что, по-твоему, я на прогулочном судне Тигра из Алабамы, и покажи дорогу.

– Утешительный приз?

– Для кого?

Он сдался, вздохнул и ушел.

Я позвонил в “То-Ко Гроувс”, и Конни вполне убедительно радостно вскрикнула при сообщении о моем приезде. Я все позакрывал, включил сигнализацию, уложил вещи в машину. Потом пошел к постоянной компании на борту плавучего дома Тигра.

Даже с закрытого судна неслись громкие афро-кубинские ритмы. Когда я открыл дверь большой главной каюты, звуковая волна едва не отбросила меня назад. Гремела огромная система “Ампекс”, а завсегдатаи располагались вокруг по периметру, ибо Жужелица нашла себе новую конкурентку. Жужелица – гибкая смуглая плотная девка двадцати с чем-то лет, могучая помесь ирландки, цыганки и индианки чероки в мохнатом розовом бикини – кружилась, как дервиш. Стриженые черные волосы разлетались, невозможно было разглядеть лицо и глаза, тело раскачивалось и извивалось в такт ударам, ритм которых подчеркивал Стайлс, барабаня ладонями по старым потертым барабанам бонго. Конкурентка принадлежала к числу пляжных зайчишек-переростков, здоровенных юных блондинок лет девятнадцати с прямыми волосами, до того друг на друга похожих, что им следовало бы проставлять номера на боку, точно партии только что выпущенных автомобилей. На полу возле босых ног Тигра тремя кучками лежали деньги. Крупная зайчишка начала отставать, запуталась, выбилась из ритма, потом вновь подхватила. Рот открылся, бедра в полосатом, как зебра, бикини работали по принципу храповика. Тигр сидел со стаканом в руке в полном оцепенении, раскачиваясь на стуле, улыбаясь про себя. Хулиганка Оделл одарила меня широкой улыбкой. Я указал на свои часы и приподнял одну бровь. Она сверилась со своими часами, семь раз показала десять пальцев и еще четыре. На семьдесят четвертой минуте состязания Жужелица выглядела абсолютно свежей, если не считать пота, от которого ее тело казалось намазанным маслом. Хотя конкурентки привыкли отплясывать целыми днями, они не учитывали дополнительных требований афро-кубинского темпа. Одна из них прославилась, продержавшись более двух часов, прежде чем рухнуть на палубу, тогда как Жужелица даже не приблизилась к пределам своих возможностей.

Я поманил Хулиганку пальцем. Она кивнула, вышла следом за мной, закрыв дверь, чтобы шум не мешал.

Мы сели на широкий транец, и Хулиганка заметила:

– Она продержится не больше пяти минут, если продержится. Я как раз хотела уйти. Все ждут, когда она свалится, а эта девчонка упрямая, не отступится, пока не упадет. Просто не люблю смотреть, как они валятся замертво.

– Окажешь услугу?

– Смотря какую. Может быть, окажу, Макги.

– Я уеду на пару дней. Меня придет искать очень-очень симпатичная штучка. Я велел направить ее сюда. Ее зовут Мэри Смит.

– Шутишь!

– Скажи ей, будто я был тут с компанией, но ушел и, по-твоему, обещал вернуться, так что стоит обождать. Кстати, Герой где-то поблизости?

Меня перебил вопль компании. Дверь распахнулась, кто-то выключил музыку. С визгом “Йя-х-ха-а, йя-х-ха-а” выскочила Жужелица, взлетая в воздух на каждом третьем прыжке. В открытую дверь я увидел, как зайчишка лежит лицом вниз на полу и пытается встать, а зрители спешат помочь. Жужелица огромным скачком спрыгнула на причал, открутила пожарный кран, подняла шланг, подставила под струю макушку. Вода полилась по лицу, по улыбающимся губам, намочила темные волосы, потом она на несколько секунд поднесла шланг к верхнему краю лифчика, сунула за пояс эластичных трусиков, улыбаясь в экстазе, медленно облила спину, все мускулистое тело.

– Хочет еще кто-нибудь? – прокричала она. – Пусть любая новая голубка идет и несет свой кусок хлеба на палубу! Старушка Жужелица всегда готова.

– Я еще увижу, как она рухнет, – мрачно посулила Хулиганка. – Надеюсь, что пару раз грохнется хорошенько. Так что там насчет Героя? Что ты спрашивал про Героя?

– Он где-нибудь тут поблизости?

– Кто его остановит? Ты же знаешь Героя. Каждый час мелькает, посматривает, нет ли чего-нибудь новенького, чего он еще не видал. Это цель всей его жизни. Хочешь нацелить Героя на эту Мэри Смит? В чем дело? Ты ее ненавидишь?

– Скажем так, они друг друга стоят. Как только он начнет ее охмурять, подойдешь к ней и скажешь, мол, только что слышала, я вернулся в дурном настроении, одна девочка пожелала развеселить меня, и мы вместе ушли. Наверно, поэтому ждать не имеет смысла.

– Может, попросту врезать ей по башке и помочь Герою уволочь ее в логово?

– Вполне возможно, она врежет ему по башке и уволочет к себе.

– Ox. Так она из этих. В любом случае, Герой определенно красивый парень, обаяния у него определенно хватит на целую школу, где учат хорошим манерам, и он определенно устроил жуткой куче леди-туристок незабываемые каникулы., Я как-то уже говорила, что могла бы по-настоящему клюнуть на этого парня, не будь он таким насквозь испорченным.

– Хочешь сказать, могла бы, если б не знала, что он собой представляет.

– Вот именно. Когда бы ты ни пришел, Трев, с тобой всегда весело. Я сведу эту счастливую парочку и навсегда скину ее с твоих плеч.

Уходя, я прошел по пирсу мимо Жужелицы, насухо вытиравшейся полотенцем.

– Эй, Макги, – окликнула она с широкой насмешливой белозубой улыбкой. – Слушай, ты никогда ко мне не цепляешься с тех пор, как мы тут причалили. Почему это?

Я взглянул на нее, темную, гуттаперчевую, полную вызывающей жизненной силы.

– Обещаю, Жужелица, как только у меня возникнет предсмертное желание, я на тебя посмотрю.

– Трусишка!

– Истинная правда.

– Ох. Бедный парень. Я тебя не уморю. Только чуточку покалечу, а?

– По-моему, главная твоя беда – скромность. Самоуверенности маловато. Выходи в свет, общайся с людьми.

Отойдя уж совсем далеко, я еще слышал, как Жужелица давится от смеха.

Я показал хорошее время и добрался до “Гроувс” через час после наступления темноты. Мы выпили у камина с толстым сосновым поленом, хорошо пообедали, хорошо поговорили. Джанин встала, подошла ко мне, поколебалась, потом наклонилась, коснулась губами моей щеки и ушла спать.

Конни поинтересовалась моим мнением о виде и о поведении Джан.

– Апатичная. Похудела. Кости проступили на лице.

– Плохо ест, плохо спит. Начнет читать, вязать, а в конце концов уставится куда-то в пустое пространство. Я слышу, как она бродит по дому среди ночи. Не может оправиться по-настоящему. Не знаю, как ей помочь. Она чертовски славная девочка, Трев, а превратилась в какое-то привидение.

– Хорошо бы вам подержать ее с детьми у себя.

– Не будьте идиотом! Я ей предложила остаться тут навсегда, и говорила серьезно. У нее трое хороших мальчишек. Пятеро детей поднимают в доме очень приятный шум. Здесь слишком долго было чересчур тихо.

Спросила о моей рыжей, почему я ее не привез. Я ответил, что мы разбежались, и Конни вдруг разъярилась, сообщив, что считала меня поумнее. Пришлось добавить, что идея была не моя, и мне даже не выпало шанса уговорить ее передумать. Тогда она попросту удивилась и заключила, что все это вообще не имеет смысла.

В воскресенье мы втроем проехали пятьдесят миль в “понтиаке” Конни с обычной для нее гоночной скоростью в юридическую контору Руфуса Веллингтона. Он пригласил свою старую секретаршу, которая только что закончила перепечатывать договор и прочие документы, связанные с моей продажей собственности Бэннона Престону Ла Франсу. Мейер принес мне заверенную свидетелями доверенность, которую я захватил с собой на подпись Джанин и которая уполномочивала его от ее имени продавать и покупать ценные бумаги по маржинальному счету, открытому им для нее в брокерской фирме в Лодердейле.

Руфус взглянул на меня и сказал:

– Вы уверены, что Ла Франс заплатит сорок тысяч за долю, которой даже не существует? Сделайте одолжение, молодой человек, не рассказывайте, какие методы убеждения вы к нему применили. Вряд ли мне было бы приятно об этом услышать. Не хочу также знать, кто такой Мейер, спасибо. Любой человек за судебным барьером – представитель закона.

– Если я столкнусь с трудностями при утверждении банком передачи закладной Ла Франсу, поможете?

– Могу позвонить Уитту Сандерсу, кое о чем напомнить, после чего он одобрит ее передачу рыжей курице-наседке. Но не хочу этим пользоваться без крайней необходимости, как не воспользовался при появлении Конни с запиской от вас. Предчувствую, что Ла Франс будет с трудом оплачивать закладную?

– Если вы не хотите выслушивать мои объяснения, зачем задаете наводящие вопросы и ждете от меня ответов?

– Затем, что, по-моему, ты мне вряд ли ответишь, сынок. Однако у меня тут пара клиентов – вы, Конни, и вы, миссис Джанин, – и я успокоюсь, наверняка убедившись, что на присутствующих здесь леди не обрушится ни одно последствие какой-нибудь чересчур заковыристой хитрости, которыми вы обрабатываете тех ребят в Саннидейле.

– Успокойтесь, судья.

Он откинулся в кресле, глядя мимо нас, в туманные глубины памяти.

– Когда я был простым диким юношей – сейчас кажется, это было совсем в другом мире по сравнению с нынешним, – очутился однажды в Мексике, на конном ранчо близ Виктории. Приходилось доказывать, что ты настоящий мужчина. Испытание называлось paseo de muerte[30]. Может быть, я не правильно выговариваю, но звучит похоже. Просто скачешь во весь опор, очертя голову, среди скал на полуобъезженных лошадях, а желающий испытать тебя подъезжает с одной стороны, ухмыляется, ты ухмыляешься ему в ответ, потом вы вынимаете ноги из стремян и меняетесь лошадьми, рискуя промахнуться или слишком поторопиться. Но как только продемонстрируешь свою готовность на это в любой момент, тебя оставляют в покое, ибо они, равно как и ты, не горят желанием продолжать. Каждому дураку ясно, с каждой следующей попыткой желания остается все меньше. – Он покачал головой, улыбнулся. – Время тянулось долго, денег было мало, и как-то мне ни с того ни с сего пришла в голову мысль изучать закон. К чему это я говорю? Был ведь повод… А! Помни, Тревис Макги, игры с деньгами – неприрученная лошадь, а месть за убийство – еще одна неприрученная лошадь, и, пробуя проскакать на обеих, рискуешь упасть между ними, головой под подкованное копыто. Бэннон был твоим другом и другом Конни, он был вашим мужем, Джанин, отцом ваших детей. Когда игры с деньгами осложняются, возможно убийство. Не считайте его черным грязным злодейством, это скорее прискорбное и порочное дело какого-то заблудшего остолопа, причем он вовсе этого не хотел, а теперь просыпается по ночам, вспоминает и обливается потом с бешено бьющимся сердцем. Что ж, друзья, вы отказались от искреннего предложения отправиться ко мне домой, выпить домашнего виски, съесть хорошую отбивную и весело поболтать, поэтому извините за совет быть поосторожнее и отправляйтесь в дорогу.

В конце дня я позвонил Прессу Ла Франсу, договорился с ним встретиться завтра утром в Саннидейле. Разговаривал он осторожно, нервно и, как мне показалось, довольно уклончиво. Заверил, что сорок тысяч по-прежнему ждут, ему не терпится все услышать, но я испытал беспокойное ощущение какой-то перемены.

Я вышел, уселся под тентом, чувствуя, что совсем выдохся. Наконец, признал себя виноватым перед Мэри Смит. Можно назвать это искусным защитным маневром. Гэри Санто натравил ее на меня. Возможно, паролем служило слово “бифштекс”. Он меня оценил и увидел возможность выкачать с ее помощью дополнительную полезную информацию. Поэтому я заморочил ей голову и натравил на нее Героя.

Впрочем, в конце концов, она свое дело знала. Невинности, легковерности и ранимости в ней нисколько не больше, чем в английских девчушках, блиставших в деле Профьюмо[31]. Она вполне могла раскусить Героя секунд за сорок и дать ему от ворот поворот, ибо тут безусловно не может идти речь ни о какой служебной обязанности.

Однако хотелось бы не так крепко помнить об одном небольшом замечании насчет Героя. Выглядел он как весьма воспитанный, медлительный и любезный киноактер, звезда сотен вестернов, обладал шармом, вызывавшим у женщины восхищение, желание защитить, приголубить, пока он не заманивал ее к себе в берлогу, не отправлялся к ней или в любое ближайшее гнездышко, которое ему удавалось на время выклянчить или снять. А уж там без устали устраивал такую вакханалию, что вполне заслуживал помещения в разнообразные исправительные заведения. Он курсировал по увеселительным местам и выхватывал из веселых компаний жертву искусно, легко, с маниакальной целеустремленностью. Засевшее у меня в памяти замечание было сделано утомленным мужчиной, который в один жаркий воскресный день поднялся на борт судна Мейера и посетовал:

– Так давно знаю Героя, что мне, клянусь Богом, должно было хватить ума не позволять ему приводить вчера вечером на мой кеч женщину. Но Майра с детьми навещает родню, передняя каюта пустует, я немножечко обанкротился и сказал: ладно. Привел он, ни много ни мало, какую-то молодую школьную учительницу, которую подцепил прямо на корабле “Янки Клиппер” в большой компании педагогов, устроивших вечеринку перед пятидневным круизом на острова Эверглейдс. Судно отправилось нынче утром, только она, клянусь Богом, в круиз не поехала. Такая смешливая, все хихикает, смахивает на мышку, старается обойтись без очков, а фигура и правда хорошая, особенно спереди. Он предложил показать ей построенный на Багамах кеч, поскольку она отправляется на Багамы. Я оставил их на борту часов в девять или в десять, вернулся в полночь или чуть позже, надеясь, что они уйдут. Клянусь Богом, друзья, мне смертельно хотелось спать. Вроде бы все успокоилось, только я задремал, как опять началось. Рев, визг, грохот, как будто совсем рядом, а время от времени кажется, точно кто-то выколачивает ковры хлопушкой. Когда-нибудь Герой доведет кого-нибудь до сердечного приступа, и его пассия просто не выдержит. Вчера вечером мне бы следовало быть поумнее. Не возражаете, Мейер, если я спущусь вниз и немножко посплю?

Впрочем, может быть, думал я, Герой вообще не заходил к Тигру. Может быть, Мэри вообще не приезжала и не пыталась меня отыскать, а если приезжала, может быть, Мейер не встретился с ней. Или маленькая Хулиганка решила, что Мэри заслуживает лучшей доли.

От дома медленно шла Джанин в белых джинсах, глубоко засунув руки в карманы взятого взаймы серого кардигана. Меня не заметила, я окликнул ее, она свернула и подошла.

– Хорошо поспала?

– Я мало сплю. – Присела на цементный блок, дотянулась до хворостинки, принялась заостренным концом чертить на земле линии. Взглянула на меня, наклонив голову и щурясь на яркое небо, и сказала:

– Трев, я все думаю об одной вещи. Она постоянно меня беспокоит. Пытаюсь представить, что могло произойти, но, кажется, не получается ничего разумного. Это довольно странно.

– Что именно?

– Как Таш оказался там? Машина была у меня. Он собирался приехать в Саннидейл на автобусе и позвонить, чтобы я за ним заехала. Может, кто-то его подвез?

– Я об этом никогда не думал.

– Тогда тот, кто подвез, может сказать, во сколько он туда добрался. В котором часу.., его нашли?

– Помощник шерифа нашел его приблизительно в девять. По оценке медицинского эксперта, с момента смерти к этому времени прошло от часа до четырех.

– Значит, между половиной шестого и половиной девятого. В это время кто-то.., его убил. Но он был очень сильный, Трев. Ты же знаешь, какой он был сильный. Он так просто не лег бы, позволив кому-то… Его уже мертвым туда положили. Может, тот, кто подвез, видел кого-то поблизости.

– Мы дойдем до этого, Джан. Поверь, сделаем все возможное, чтоб выяснить. Но сначала нам надо проделать спасательную операцию для тебя.

Она скривила губы, опустила глаза, нарисовала символ доллара. Протянув ногу, медленно стерла.

– Деньги… Знаешь, они дьявольски много значат. Надо все больше и больше, из-за этого начинаешь набрасываться друг на друга, страшно боясь потерять все, с чего мы начинали. А теперь они не имеют никакого значения. Совсем никакого.

– С тремя детьми, которых надо растить? Обувь, дантисты, школы, подарки…

– Ох, наверно, мне следует думать об этом. Только сейчас я еще.., в пустоте. Ты уверен, что все устроишь, и в конце концов я получу чистыми тридцать тысяч, даже, кажется, абсолютно уверен в возможности добыть гораздо больше из какой-то ерунды с акциями, в которой я вообще ничего не понимаю. Я должна выражать благодарность, радость, удовлетворение и так далее.

– Только не передо мной. И не перед Мейером.

– Все для меня что-то делают. Но ведь я убежала. И все это знают. Я гадкая. Я себя ненавижу. Трев, я привыкла себя любить. Я слез с настила, взял ее за руку, поднял.

– Пойдем, прогуляемся.

По дороге прочитал мрачную проповедь о том, что несоответствие требованиям к себе – основное условие человеческого существования. Она слушала, но не знаю, поверила ли. Я сам изо всех сил старался поверить собственной жестокой легенде, потому что все время думал о больших-пребольших изумрудных глазах, о нежном провокационном покусывании впадинок между костяшками пальцев моей глупой правой руки.

Глава 12

В понедельник я в девять утра приехал в Саннидейл, поставил машину на банковской стоянке и пошел к отелю “Шавана-Ривер”, где договорился встретиться с Ла Франсом в кофейном баре.

Когда я вошел в вестибюль, с обеих сторон с неторопливым профессионализмом двинулись двое мужчин в зеленой форме из саржи, заняв позицию между мной и двойной стеклянной дверью. Один из них, лет шестидесяти, ростом со скамеечку для ног, встал передо мной, расставив ноги, и сказал:

– Ну-ка, повежливей и потише. Просто положи обе руки на голову. Ладно-ладно, ты важная шишка. Фредди!

Другой подошел сзади, обшарил меня, похлопав по всем соответствующим местам и карманам. Я узнал голос шерифа, с которым разговаривал по телефону. На нем была сбитая на затылок шляпа, приличествующая бизнесмену, из-под нее торчали прямые седые волосы на манер Уилла Роджерса[32]. Под распахнутым пиджаком виднелась портупея с совсем крошечным пистолетом, крошечным, как игрушка, но, конечно, ни в коем случае не игрушечным.

Документы, бумажник, ключи были переданы шерифу Банни Баргуну. Я по голосу представлял его пузатым, со свиным рылом. Он открыл бумажник, перебрал отделения, остановился на водительских правах и начал их изучать.

– Тебя зовут Тревис Макги? Можешь опустить руки, парень.

– Зовут меня именно так.

– Ну, пойдем ко мне в офис, немножко поговорим.

– Можно спросить, в чем дело?

– Должен предупредить, что вы не обязаны отвечать на любые вопросы, мои или кого-либо из моих сотрудников, в отсутствие любого адвоката по вашему выбору, имеете право потребовать от суда выделить адвоката, который в данном случае будет представлять ваши интересы, и что все вами сказанное в ходе дознания, независимо от присутствия упомянутого законного представителя, может считаться свидетельством против вас.

Он выпалил это одним духом, как судебный секретарь, приводящий к присяге свидетеля.

– В чем меня обвиняют?

– Пока ни в чем, парень. Тебя ведут на дознание в связи с совершенным в округе преступлением.

– Если меня ведут, шериф, значит, я арестован, не так ли?

– Разве ты не идешь охотно и добровольно, как порядочный гражданин, обязанный помогать представителям закона, находящимся при исполнении служебного долга?

– Ну, конечно, шериф! Охотно и добровольно, причем не в зарешеченной задней части седана окружной полиции, а с ключами, с бумажником и документами в карманах. Иначе это арест. В таком случае мой личный адвокат – судья Руфус Веллингтон, так что лучше бы вам ему звякнуть и вызвать сюда.

– Ты в газете про него читал, парень?

– Можете, не беспокоя судью, спросить Уитта Сандерса, действительно ли он представляет мои интересы.

Я искал в его взгляде признаки нерешительности и нашел. Он явно не предвидел какой-либо моей связи с местными силовыми структурами. Подозвал двух помощников и, не сводя с меня глаз, пробормотал что-то на ухо полисмену помоложе. Тот ушел. Баргун предложил мне пройти и присесть на диван в вестибюле. Через пять минут полисмен вернулся, шериф шагнул ему навстречу, тихо поговорил, потом направился ко мне, вернул имущество. И под утренним солнцем мы двинулись к зданию администрации округа Шавана в сопровождении державшегося в десяти шагах позади помощника, вошли в боковой подъезд с табличкой “Шериф округа”.

Пока шериф вел меня в кабинет, я чувствовал на редкость живой интерес конторского персонала и клерка в приемной. Жалюзи были почти закрыты. Он включил верхний свет и лампу на столе. Посадил меня на простой стул с прямой спинкой лицом к столу, футах в шести, заглянул в свой блокнот, отодвинул его, опустился в большое черное кресло. Вошел тучный мужчина в форме, вздохнул и уселся на стул у стены:

– Вилли все принесет, шериф.

Баргун кивнул. Воцарилось молчание. Я посмотрел на висевшие на стене в рамках приветственные адреса, фотографии Баргуна вместе с разными примечательными политическими деятелями, бывшими и настоящими. Некоторые ящики архивных шкафов были частично открыты. Содержимое выглядело неаккуратно, какие-то документы торчали из папок.

– Договорился с Гарри? – спросил Баргун мужчину, сидевшего у стены.

– Он просит больше семи тысяч. А крыша должна была прослужить двадцать лет. Я и говорю Кэти: на семь тысяч можно накупить кучу букетов и расставить там, где течет.

– Гарри неплохо работает.

– Лучше бы я обратился к нему, когда строился. Баргун взглянул на меня:

– Решили насчет адвоката, мистер?

– Полагаю, шериф, было бы легче принять решение, будь у меня больше сведений о том, что, как вы считаете, я натворил. Может быть, нам удастся все выяснить, никого больше не беспокоя.

– Может быть. А может, и нет.

– Когда и где совершено преступление, о котором идет речь? Возможно, от этого я смогу оттолкнуться.

– Совершено оно, мистер, утром семнадцатого декабря, на пристани на Шавана-Ривер, примерно в одиннадцати милях к востоку отсюда.

– В воскресное утро?

– Точно так.

– Попытаетесь превратить это в громкое дело, шериф?

– Убийство первой степени.

Я без труда вспомнил то утро. Пусс, Барни Бейкер, Мик Косин, Мейер, Мэрили, собственно, гораздо больше народу, чем нам требовалось и хотелось видеть на борту, десятки способов оживить их воспоминания об этом дне.

– Еще только один вопрос – и я смогу дать ответ. Считаюсь ли я причастным каким-либо образом или вы хотите сказать, что я был там в то время?

– Там, в то время, и совершили насильственные действия, повлекшие за собой смерть некоего Брэнтли Б. Бэннона.

– Тогда, думаю, я не нуждаюсь в юристе для прояснения положения дел.

Похоже, шериф опешил и раздраженно буркнул:

– Том, куда к чертям подевался этот проклятый Вилли?

– Я здесь, шериф, здесь, – откликнулся худой молодой человек, вошедший с магнитофоном. Он поставил его на край стола, опустился на колени, воткнул в розетку. – Шериф, просто нажмите…

– Знаю, знаю! Возвращайся к работе и закрой дверь. – Когда дверь закрылась, Баргун объявил:

– Мы брали показания с судебным репортером, одновременно записывали, да все не было времени перепечатать. Вы должны это слышать, потому что у нас сейчас новый чертов закон о полной осведомленности, а защита в любом случае получит заверенную копию после перепечатки, и государственный прокурор сказал, все в порядке, я правильно поступаю. Послушаете, потом ответите на вопросы и сделаете заявление, потом мы вас задержим, а дело будет передано на особое заседание Большого жюри присяжных для вынесения обвинения, так что как следует приготовьтесь.

Он нажал на клавишу, откинулся в кресле, закрыл глаза, переплел пальцы. Из магнитофона неслось сильное шипение, но вопросы и ответы были слышны вполне отчетливо.

Я узнал ровный, безжизненный призрачный голосок маленькой девочки еще до того, как она назвала свое имя, – миссис Роджер Денн, Арлин Денн, проживающая с супругом в коттеджах Бэньян, в коттедже номер 12, с десятого декабря; двадцать два года; ведет самостоятельную трудовую деятельность, равно как и ее муж, изготавливая и продавая в сувенирные магазины произведения искусства. До этого времени они жили на борту пришвартованного у лодочной станции Бэннона плавучего дома, который снимали у Бэннона; прожили там восемь месяцев.

– При каких обстоятельствах вы переехали?

– Ну, пришли и забрали плавучий дом. Явились его хозяева и увели, не знаю куда. Это было.., в начале декабря. Точно не помню, какого числа.

– Дальше?

– Мы перенесли свои вещи в два номера мотеля на время, пока что-нибудь не найдем, так как мистер Бэннон сказал, что он, кажется, все потеряет. Поехали смотреть, нашли место в Бэньяне, и десятого переехали. Ездили туда-сюда в фургоне, перевозили вещи”.

Слушая сквозь шипение записанный голос, я ее ясно видел – бледную, вялую, сдобную, с грязными светлыми волосами, с открытым ртом, с бессмысленными голубыми глазами.

– При каких обстоятельствах вы в последний раз были в мотеле Бэннона?

– У нас серебряная проволока пропала. Мы ею пользуемся для изготовления ювелирных изделий. В субботу.., это было.., шестнадцатого.., везде искали, а она просто Исчезла. Мы знали, что там все уже конфисковано, но у нас еще оставался ключ от одного номера – Роджер в последнюю поездку забыл отдать. Я все думала, может быть, вышло так: куча вещей была свалена на кроватях, проволока как-то выскользнула, зацепилась за спинку. Ведь в последний приезд я везде ползала и смотрела, не осталось ли что-нибудь на полу. Роджер твердил, забудь, трудно попасть в опечатанное властями место, может, и замки сменили. А проволока стоит двадцать долларов, в катушке осталось долларов на семнадцать. Не такие хорошие у нас дела, чтобы просто выбросить семнадцать долларов. Ну, мы вроде как поскандалили на этот счет, я сказала, поеду, а он как хочет. Ну и выехала на рассвете на следующий день, в воскресенье. Подъехала медленно, проверила, нет ли кого, никого не заметила, поднялась вверх по дороге, поставила фургон в какой-то чащобе, где раньше была открытая дорога. Загнала его задом, знаете, вроде как спрятала, и пошла с ключом, в полной уверенности, что вокруг никого нет. Попробовала – ключ подошел, вошла, начала искать проволоку.

– Что случилось потом?

– По-моему, минут десять – пятнадцать искала. Потом.., точно не знаю во сколько.., может, где-нибудь между семью и половиной восьмого, слышу подъехавшую машину. Пригнулась, чтоб никто, заглянув, не увидел меня. Одно окно было открыто на три-четыре дюйма. Слышу, приехал автомобиль, остановился. Хлопнула дверца, донеслись мужские голоса.

– Вы слышали разговор?

– Нет, сэр. Возле машины говорили громко, а потом все тише, когда они пошли к пристани. Слов не слышала, только мне показалось, они жутко друг на друга злились, чуть не кричали. По-моему, одно слово было “Джан”. Так зовут миссис Бэннон. Джанин. Точно сказать не могу.

– Дальше?

– Я не знала, что делать. Боялась выйти. Попробовала выглянуть в окно, посмотреть, куда они пошли, нельзя ли незаметно выскочить.

– Вы видели машину?

– Нет, сэр. Но точно услышала бы, если б она завелась.

– Что потом?

– Кто-то очень громко закричал, далеко где-то, и я поняла, они по-настоящему злятся. Показалось, будто это мистер Бэннон. Потом стало тихо. Я выглянула в заднее окно, которое выходит на пристань, увидела мужчину, который тащил по земле мистера Бэннона. Подхватил мистера Бэннона под колени, тянул вперед, сильно дергал и дергал. Я упала на колени, одним глазом подглядывала в уголок окна. Он тащил его прямо к той старой лебедке, потом начал переворачивать и заталкивать под мотор. Мистер Бэннон не шевелился, точно был без сознания или мертвый. Мужчина поднялся, посмотрел на него, огляделся вокруг. Я пригнулась, а когда набралась смелости снова взглянуть, он опять шел к лебедке от пристани, нес что-то маленькое, вроде проволоки, и еще что-то. Смотрю – встал на колени, что-то сделал с мистером Бэнноном – не разглядела что – и еще что-то сделал с лебедкой. Потом стал крутить ручку, и груз очень медленно пошел вверх. Я слышала скрип. Потом встал поближе, нагнулся, еще что-то сделал, и.., мотор упал на мистера Бэннона. Когда падал, раздался треск, а проволока хлестнула о штанги и зазвенела.

– А потом?

– Он приподнял мотор, поближе посмотрел на мистера Бэннона, поднял до конца и опять уронил. А когда снова поднял, мистер Бэннон казался.., каким-то плоским. Он не стал поднимать мотор до конца. Сбросил прямо оттуда, оставил, что-то поднял с земли, потом вроде бы передумал и бросил, потом опять подобрал, вытер об какую-то тряпку и опять бросил. Потом почти побежал. А потом я услышала, как одна дверца хлопнула и завелась машина. Сидела, пока он не уехал.

– Куда он поехал?

– Обратно той же дорогой, к Саннидейлу.

– Вы рассмотрели этого мужчину?

– Да, сэр, рассмотрела.

– Вы когда-нибудь раньше его видели?

– Да, сэр.

– Вы узнали бы его, если бы снова увидели?

– Да, сэр.

– Вы знаете его имя?

– Да, сэр.

– Как его зовут?

– Его зовут мистер Макги.

– При каких обстоятельствах вы впервые увидели мистера Макги?

– До этого я его видела всего два раза, оба раза в один и тот же день. Это было в октябре. Точно не знаю, какого числа. Они были друзьями, он приехал к ним в гости в красивой лодке. Повез их в тот вечер обедать в Броуард-Бич, а я сидела с маленькими мальчиками. Видела его, когда пришла, а потом снова, когда они вернулись.

– Они держались дружелюбно, Макги и супруги Бэннон?

– Да.., вроде бы.

– Почему вы колеблетесь?

– Мне показалось, что он приезжал повидать миссис Бэннон.

– Почему показалось?

– Ну, по правде сказать, я в тот день видела его три раза. Было очень жарко. Мистер Бэннон и мистер Макги чинили машину мистера Бэннона. Потом мистер Бэннон поехал забрать из школы мальчиков. Я увидела, как миссис Бэннон понесла в номер мотеля кувшин чаю со льдом. Я хотела попросить ее привезти кое-что мне из города, чтобы сэкономить поездку. Мне это для работы понадобилось, и я пошла за ней, думая, что она сейчас выйдет. Она все не выходила, и я вроде как заглянула в окошко. Я тогда не знала, как его зовут, только потом узнала. Только увидела, как мистер Макги и миссис Бэннон лежали на кровати и целовались.

– Вы заметили в тот октябрьский день еще что-нибудь, показавшееся странным или необычным?

– Нет, сэр. Больше ничего, сэр.

– Что вы делали после отъезда Макги? – Ну, думаю, лучше немножечко обожду, вдруг он что-то забыл и вернется. Еще раз поискала проволоку и нашла. Ушла, проверила, закрылась ли дверь, а потом бежала всю дорогу к нашей машине. Когда села в фургон, выбросила в кусты ключ от номера.

– Зачем вы это сделали?

– Наверно, очень уж испугалась. Не хотела, чтоб кто-то узнал, что я была в мотеле.

– Я покажу вам ключ от номера мотеля. Это тот самый ключ, который вы выбросили?

– По-моему, да. Да, сэр. Он самый.

– Вы рассказали все это мужу?

– Нет, сэр. Я ему ничего не рассказывала.

– Почему?

– Потому что он мне не велел туда ездить, и, хоть я нашла серебряную проволоку, все равно он был прав. Лучше бы мне не ездить туда в то воскресное утро.

– Можете объяснить, почему вы в конце концов решили дать показания, миссис Денн?

– Я думала, мистера Макги поймают. А его не поймали. Я все переживала и переживала по этому поводу и как-то ночью рассказала мужу, а он велел пойти и увидеться с вами. Я упрашивала не заставлять меня, а он сказал, я должна. Поэтому я здесь”.

Шериф Баргун выключил запись.

– Это еще не все, но дальше практически то же самое. Больше ничего нового. Это живой очевидец, свидетель, которому нечего ни выигрывать, ни терять, парень. Мы возили ее на место, и она показала окно, откуда действительно все хорошо видно.

Он снова разжаловал меня в “парня”, убежденный своим свидетелем.

– Думаю, она видела почти именно то, что рассказывает, шериф.

– Хочешь сменить решение насчет адвоката?

– Мотив, возможность, орудие и свидетель. Вам не кажется, будто все чересчур хорошо совпадает?

– Порой кое-кому чертовски не везет.

– До чего справедливо. Только мне интересно, кому именно.

– Может, немножечко разъяснишь?

– Хорошо. Вот на что рассчитывал невезучий, кем бы он ни был. Он рассчитывал на вероятность или возможность моего появления в то время в том месте и на отсутствие у меня возможности доказать обратное.

– Тут нужны очень хорошие доказательства.

– Я могу доказать, что в девять утра в то воскресенье был на борту своей яхты под названием “Лопнувший флеш”, где живу постоянно. Слип Ф-18, Байя-Мар, Форт-Лодердейл. На оставшейся части пленки имеется подтверждение ее догадок о времени моего отъезда после предположительно совершенного преступления?

– Приблизительно восемь тридцать, плюс-минус пятнадцать минут, – сказал он. – Только давайте выясним, как вы это докажете и почему так хорошо помните.

– Потому что на следующее утро приехал к Бэннону и узнал о его смерти. Узнал, что он прошлым утром умер. Почему-то запоминаешь, что делал в то время, когда умер твой друг.

– И что же вы делали?

– Вращался в обществе, шериф Баргун. Был гостеприимным хозяином прямо на глазах у всех и каждого. Полагаю, могу вам назвать имена, как минимум, двадцати человек, которые меня видели и беседовали со мной в то утро между девятью и десятью. Есть среди них абсолютно ненадежные. Я не подбираю гостей по социальному положению или кредитоспособности и не прошу вас, равно как любого другого, им верить, даже если они присягнут на каждой имеющейся в округе Шавана Библии. Но есть и полдюжины вполне заслуживающих доверия. Можете записать имена, адреса, выбрать пару из списка и расспросить их по телефону прямо сейчас, каким угодно способом. Применяйте любые уловки, расставьте любые ловушки, какие вздумается.

– Что значат ваши слова, “она видела почти именно то, что рассказывает”, мистер?

– Она видела все, кроме меня. Видела, как кто-то это сделал, таким образом опровергая вашу теорию насчет выигрышей и потерь.

– О чем это вы?

– Кто-то ее очень здорово подготовил, шериф. Я даже был готов согласиться, что она искренне приняла за меня того, кого видела. Однако, пассаж с холодным чаем – небольшой перебор.

– Этого не было?

– Я изжарился и вспотел, помогая Ташу чинить рессору его машины. Принял душ в номере мотеля, который они мне предоставили. Как раз заканчивал одеваться, когда Джан принесла кувшин с чаем и два стакана. Мы говорили об их проблемах. Возможно, толстушка девушка даже заглядывала в окно. Но никакой постели и никаких поцелуев. Ничего подобного между нами не было. Даже мысли подобной не возникало с обеих сторон. Вышло так, что я в данный момент владею участком и предприятием Бэннона. Я купил его у Джан Бэннон, шериф. Зачем это мне понадобилось бы, черт возьми?

– Это вы его купили?

– Я приехал сегодня сюда, чтобы продать его Прессу Ла Франсу.

Баргун сильно призадумался:

– Ему, безусловно, чересчур сильно этого хочется. Пытается собрать участки для перепродажи. У него есть там клочок, Том?

– Пятьдесят акров прямо позади. Баргун кивнул.

– Может быть, сможет толкнуть, если получит прибрежный кусок.

Том почесал белоснежную, стриженную ежиком шевелюру, кашлянул и заметил:

– Банни, я бы не назвал жену Бэннона женщиной такого сорта. Нам ведь пришлось явиться туда, выгонять ее с ребятишками, все кругом опечатывать. Я терпеть не могу это дело. Стараемся облегчить его, сколько можем, да только нету никакого надежного способа его облегчить. Она была страшно расстроена, можешь поверить.

Шериф спросил и записал имена моих свидетелей. Я еще кое-что вспомнил. Почему меня ждали в отеле? Нет ли тут какой-нибудь связи с уклончивостью Ла Франса во время нашего телефонного разговора?

– Кто вам сказал, что я буду в отеле, шериф?

– Вроде бы Фредди дознался, а, Том? – уточнил Баргун, получил кивок Тома и продолжал:

– Ведь, по вашим словам, вы приехали повидаться с Ла Франсом. Вот вам и объяснение. Фредди Хаззард – племянник Ла Франса, старший сын его сестры. Самый молодой мой помощник, мистер. Да вы его в отеле видели, такой долговязый.

– Сын одного из администраторов округа?

– Точно, парнишка Монаха. Только я его не поэтому взял. Фредди закончил службу в военной полиции с хорошими рекомендациями и здесь зарабатывает свое жалованье.

– Кажется, говорили, что тело нашел некий Фредди?

– Точно. Во время обычного патрульного обхода, в девять тридцать. Понимаете, жена Бэннона оставила мне для него записку, а я не знал, каким образом Бэннон вернется к себе, в лодке или еще на чем-нибудь. Он, по ее словам, собирался приехать в пятницу или в субботу, так что я велел ребятам посматривать. – Шериф пристально посмотрел на меня. – Вы на что-то намекаете?

– Не знаю, шериф. Но обязательно выясню. Ведь у вас тоже есть подозрения, только даже себе признаваться не хочется, очень уж славное, чистое, простое дельце.

Он хлопнул ладонью по крышке стола:

– Если это не вы, а какой-то другой чертов дурак, зачем сваливать дело на вас? Ясно ведь, что у вас может случайно найтись оправдание. Почему не дали описание, по которому мы никогда никого не нашли бы?

– Допустим, некто услыхал из вторых рук о моей теории, согласно которой кто-то слишком постарался, обрабатывая Таша Бэннона, убил его, а потом сбросил груз, заметая следы, намотал проволоку ему на руку, имитируя самоубийство?

– Если бы вы доказали, мистер, что когда-нибудь говорили об этом кому-то, это было бы полезней записанных мною фамилий.

– Я рассказывал одному субъекту о следующей возможности: кому-то сильно захотелось оказать услугу ему и Монаху Хаззарду, заставив Бэннона поскорее убраться. Потому что субъект, которому я об этом рассказывал, очень старался заполучить его землю.

– Ла Франс? – почти прошептал Баргун. – Том, как по-твоему, не надо ли ему явиться для небольшой беседы?

– Разрешите мне высказать предположение, шериф, – попросил я.

– Хотите сказать, у вас есть еще способ усложнить дело?

– Не следует ли признать самым слабым местом толстушку? Она лжет и знает, кто заставил ее лгать. Не стоит ли вызвать ее для положительной идентификации?

– Вы когда-нибудь занимались такими делами?

– Только косвенно.

– У вас были приводы, мистер?

– Четыре ареста. Ни одного обвинения, шериф. До суда никогда ни одно дело не доходило.

– Ну а за что ж вас тогда арестовывали?

– Физическое насилие, оказавшееся самозащитой. Проникновение со взломом, на которое, как выяснилось, я имел разрешение хозяина дома. Сговор, однако истец решил снять обвинение. Пиратство в открытом море – дело прекращено за отсутствием доказательств.

– Я смотрю, вы не топчетесь по одной проторенной дорожке. Том, пошли кого-нибудь за этой Арлин Денн. Том вышел, и я спросил у шерифа:

– Когда она сделала заявление?

– В субботу.., начиная примерно с одиннадцати утра.

– Вы пытались найти меня в Лодердейле?

– Конечно.

– И помощник шерифа Хаззард вчера ближе к вечеру выяснил, что я нынче утром должен появиться в отеле?

– Он узнал поздно вечером, позвонил мне домой.

– У него были какие-нибудь возражения против избранного вами способа моего задержания?

– Ну.., сказал, может, лучше поставить его где-нибудь – скажем, на крыше заправки, – с карабином, для верной гарантии… Вдруг вы что-то почуете и решите вообще не ходить в отель… – Он встряхнул головой. – Фредди хороший мальчик. Не может он сделать того, на что вы пытаетесь мне намекнуть.

– Я ни на что вам не намекаю.

Том привел ее через двадцать минут. Она резко остановилась в дверях, бросила на меня один-единственный взгляд стеклянно-голубых глаз и отвела его. Поверх мешковатых джинсов на ней болталась мужская рубашка, вся в пятнах, под которой явно ничего больше не было.

– Пересядьте рядом с Томом, пусть она сядет на ваш стул, – обратился ко мне шериф. Она села, уставилась на Баргуна с апатичной до тупости физиономией.

– Что ж, Арли, – начал Баргун, – мы славно позавчера побеседовали, ты очень нам помогла, мы это ценим. Ну, не нервничай. Ты должна сделать еще кое-что. Знаешь вон того мужчину, сидящего рядом с Томом?

– ..Да, сэр.

– Как его зовут, Арли?

– Это тот, о котором я вам говорила. Мистер Макги.

– Ну-ка, оглянись, посмотри на него, убедись и, если убедишься, что этот самый человек сбросил мотор на мистера Бэннона, покажи на него пальцем и скажи: “Это тот самый мужчина”.

Она повернулась, взглянула на стену примерно в футе над моей головой, ткнула в меня пальцем и проговорила:

– Это тот самый мужчина.

– Ты его хорошо рассмотрела утром семнадцатого декабря? Никак не можешь ошибиться?

– Нет, сэр.

– Ну, не надо нервничать. Ты отлично справляешься. У нас есть другая маленькая проблема, и ты можешь помочь. Оказалось, что мистер Макги в то самое утро, в то самое время, когда ты, по твоим словам, его видела, был в Форт-Лодердейле, на корабле с очень важными людьми. Федеральный судья, сенатор штата, знаменитый хирург – все они говорят, что в то самое время он был именно там. Ну, Арли, как нам, скажи на милость, со всем этим быть?

Она не сводила с него глаз, разинув рот.

– Арли, если все эти важные люди врут и одна ты говоришь правду, помоги тебе Бог!

– Что видела, то видела.

– Кто велел тебе врать, Арли?

– Я рассказала, что видела.

– Ну-ка, Арли, припомни, что я уже говорил: у тебя есть право на адвоката и так далее.

– Ну и что?

– Повторю еще раз, девочка. Ты не обязана отвечать ни на какие вопросы. По-моему, мне тебя следует задержать и посадить под арест.

Она пожала пухлыми плечами:

– Делайте, что хотите.

Маленький Баргун взглянул на Тома и опять посмотрел на толстушку:

– Девушка, ты, должно быть, не понимаешь, на какие неприятности нарываешься. Пойми, я знаю, что ты врешь. Том в ответ на сигнал пришел на помощь:

– Банни, ради Господа Бога, зачем ты миндальничаешь с этой глупой жирной шлюхой? Давай я отведу ее в тюрьму и передам мисс Мэри. Просидит там денька три-четыре, пускай мисс Мэри порадуется, обучая ее хорошим манерам. Доставят обратно, будет как шелковая.

Арлин Денн оглянулась на Тома. Прикусила губу, сглотнула, опять уставилась на Баргуна, и тот заключил:

– Ну, раз так, значит, так, Том. Только ведь дело не ограничится полутора месяцами или пятью днями в окружной женской тюрьме. Закон штата Флорида говорит, что ложное свидетельство в важном деле или сокрытие свидетельств в важном деле заслуживают максимального наказания в виде пожизненного заключения.

Она окостенела настолько, насколько позволяло ее пухлое сложение, выпрямилась и сказала:

– Вы, должно быть, шутите, шериф.

– Ты умеешь читать, девушка?

– Конечно умею!

Он вытащил из ящика стола пухлый том, лизнул палец, нашел нужную страницу, протянул ей:

– Второй абзац снизу. Краткое описание противозаконных действий. Это изучают все новые полицейские и сдают экзамен.

Она прочла, вернула книгу, взглянула на меня. Бессмысленная тупость исчезла. Я понял – это маска, которую она носила в окружающем ее мире.

– Не говорю, будто я изменю показания, шериф, но допустим, что сделаю это. Что тогда со мной будет?

– А новые показания будут чистой правдой, Арли?

– Скажем так.

– Ты вообще что-нибудь видела?

– Допустим, видела не мистера Макги, а кого-то другого. Допустим, когда заглянула в окно, мистер Макги с миссис Бэннон просто разговаривали.

– Как думаешь, Том? – осведомился Баргун.

– По-моему, ей придется месяц заниматься стиркой у мисс Мэри.

– Возможно. А может, и нет. Я бы сказал, в зависимости от того, зачем она выдумала свое вранье.

– Вы меня все равно посадите больше чем на месяц? – уточнила Арли.

– Только если окажется, что ты опять врешь. Мы намерены всесторонне проверить новые показания, девушка.

– Ладно, тогда вот как было на самом деле… Шериф велел ей минуточку обождать. Попросил Вилли по интеркому принести новую пленку, известил, что Денн меняет показания, так что не надо перепечатывать старые. Послышался стон Вилли. Он явился с новой пленкой, вытащил из магнитофона старую, перемотал на запись.

– В основном то же самое, что я уже говорила, – начала Арлин. – Изменю только некоторые детали. Я имею в виду, ведь не стоит опять вести весь допрос целиком, правда?

– Тогда сохрани пленку, Вилли, – приказал Банни Баргун, – и закрой за собой дверь. – Он включил магнитофон, назвал время, место и личность свидетеля. – Итак, мисс Денн, вы заявили о своем желании внести частичные изменения в предыдущее заявление.

– Только два.., нет, три.

– Первое?

– Я не слышала, чтобы кто-то сказал что-то похожее на “Джан”. Те двое мужчин сильно злились друг на друга, но я не слышала ничего похожего на это слово.

– Второе?

– Ну.., я видела не мистера Макги. Мужчина, которого я видела, сделал все, о чем я говорила в прежних показаниях. Только это был помощник шерифа Фредди Хаззард.

– Ох ты, черт побери! – не выдержал Том.

– Тише, – шикнул Банни. – А третье?

– Когда я в октябре заглянула в окно, они просто разговаривали. Пили чай. Вот и все.

– Ну-ка, минуточку обожди, девушка. Том, пойди скажи Уокеру с Энглертом, пусть возьмут Фредди, приведут сюда, и… Проклятье, скажи, чтоб забрали у него оружие, отвели в комнату для допросов и держали до моего прихода. Когда он заступает на службу, Том?

– По-моему, сегодня с восьми до восьми. Да ведь ты знаешь Фредди.

– Шериф, – сказала девушка после ухода Тома, – вы меня не обманываете, правда? Насчет наказания за рассказ о том, чего не было?

– Никогда в жизни я не был правдивее, миссис Денн.

– Зачем вы меня подставили? – спросил я. Она окинула меня пустым голубым абсолютно равнодушным взглядом:

– Для меня все нормальные на одно лицо. Вернулся расстроенный Том:

– Черт возьми, Банни, когда ты сообщал Вилли об изменении девушкой показаний, Фредди оказался там, просматривал список разыскиваемых. Сразу ушел и исчез. В форме, в машине номер три. Терри пытается с ним связаться по рации, да он не отвечает. Сообщить всем постам?

Баргун прикрыл глаза, барабаня по столу пальцами:

– Нет. Если он убежал, есть восемьдесят пять окольных путей, чтобы выбраться из округа, и ему все известны. Посмотрим, что он сделает.

Он устало протянул руку, опять включил запись.

– Кто заставил вас лгать насчет увиденного в то воскресное утро, Арли?

– Помощник шерифа Хаззард.

– Как он принудил вас к этому?

– Обещал не привлекать за хранение и еще за другое, за что, по его словам, мог привлечь.

– За хранение? Вы имеете в виду наркотики?

– Это вы их так называете, полицейские. А у нас была только кислота[33] и травка. На вас выпивка гораздо хуже действует.

– Арли, вы с мужем наркоманы?

– Что это значит? Мы вступили в одну группу в Джэксонвилле. Время от времени ездим туда. Порой тут воспаряем, но это дело групповое. Да вам не понять, шериф. Это все между нами. Мы нормальных не привлекаем, почему нас не оставят в покое?

– Почему помощник шерифа Хаззард выбрал в свидетели вас?

– Просто случайно. В прошлый четверг вечером кто-то из Бэньяна пожаловался. Это, наверно, где-то должно быть зарегистрировано у вас. Я даже не знала имени Хаззарда. Но приехал именно он. Днем из Джэкса в старом грузовике прибыли пятеро ребят, среди них три девчонки, из тамошней группы “цветочков”[34]. Они получили с побережья новые ампулы кислоты, после которой никогда не бывает худо, и отключаешься всего на час. У нас была почти унция мексиканской марихуаны, и мы просто начали воспарять в коттедже, передавая по кругу, и все. Вечером, не знаю во сколько. Может быть, музыка слишком громко играла. Индийская пластинка. Из Восточной Индии, там мелодия все повторяется и повторяется. А может, из-за стробоскопов[35]. У нас был один, да они привезли два, каждый настроили на разную частоту, чтобы ритм постоянно менялся. Ну, наверно, вы понимаете, что было, когда ворвался Хаззард. Мы расстелили на полу матрасы и одеяла, а одну девчушку, совсем маленькую, я всю разрисовала изображениями глаз.

– Изображениями чего? – переспросил шериф.

– Глаз, – нетерпеливо повторила она. – Глаз с ресницами. Разных цветов. А на одной паре, на парне с девчонкой, было только чуть-чуть колокольчиков и погремушек. Делаешь что захочешь. Кому от этого вред? Время цветения, что-то вроде любви, наше личное дело. Ну, он ворвался при этом мигающем свете, под эту музыку, мы, наверно, даже не слышали. Ворвался с пистолетом, в своей дьявольской черной кожаной куртке, всех перепугал. С такой высоты за секунду не спустишься. Ну, видит свет, давай громко командовать, а никто его не послушался и внимания не обратил. Тут он начал вопить и кидаться на всех. Малышка хотела настроить его, принять как гостя, стала бросать в него цветы, а он и на нее набросился. Из нас семерых он избил четверых, которые выше всех воспарили, исколотил до полусмерти, и плейер разбил, расколошматил ко всем чертям, а троих остальных усадил спиной к голому холодному пружинному матрасу. Мы не испугались и не рассердились, ничего подобного. Только жалели, что от нормального никак понимания не добиться. Ему надо только бить людей да ломать вещи. Разбил все три стробоскопа и выкинул. А они дорогие, и трудно найти такой, чтобы очень долго работал, не перегревался и не перегорал. Я так воспарила, что все про него поняла. Он вещи ломает и бьет людей по головам из-за ненависти к себе. Я ведь видела, как он раздавливал мистера Бэннона тяжелым мотором, знала, что из-за этого он себя ненавидит. Он собрал всю травку, три маленьких пузырька с порошком кислоты, все валявшиеся цветные полароидные снимки. Их раньше сделал один парень, чтобы отвезти назад в Джэкс, в группу, ради той разрисованной глазами девчонки, которая ему очень нравилась.

– Господи Иисусе, Боже всемилостивый, – хрипло охнул шериф.

– Хотел вызвать подмогу по радио, всех забрать, посадить, а мне было его просто жалко, в нем ведь совсем нет любви, я и сказала, что он ненавидит себя из-за мистера Бэннона. Он посмотрел на меня, схватил простыню, завернул меня в нее и утащил с собой ночью. Сунул в свою машину, и я все рассказала – все, что видела. Говорю, ему надо сменить ненависть на любовь, а мы можем указать ему путь. Чувствую, начинаю спускаться с высот, начинаю думать о куче жутких неприятностей, а ведь мне сейчас никак нельзя в тюрьму. Потому что мы с Роджером должны выполнить много заказов. Он все допытывался, кому я сказала об этом, и, хоть я приходила в себя, мне хватило ума намекнуть, что, мол, может, сказала, а может, и нет. Тогда он объявил, что будет собирать свидетельства, подумает, что ему делать, мы должны поостыть, так что он со мной завтра встретится.

Ну, и утром ребята уехали в грузовике, а я первым делом выложила все Роджеру. Это было в пятницу. Днем приехал Хаззард, велел Роджеру уйти, а мне сказал, что отправил улики в надежное место, у него на руках фотографии, они доказывают, будто мы с Роджером совращаем малолетних, ведем развратный и аморальный образ жизни. Потом все допрашивал и допрашивал об увиденном в то воскресенье. Потом спросил, знаю ли я друга Бэннона по фамилии Макги. Я ему рассказала про тот единственный день, он заставил все очень подробно припомнить. Начал расхаживать взад-вперед, а потом говорит, что мне надо пойти сделать заявление, и объяснил какое. Я спрашиваю: зачем это делать? Ведь если он нас оставит в покое, я про него никогда никому не скажу. А он говорит, если я не послушаюсь, он навсегда нас обоих засадит, в любом случае доказательств против обоих хватит на пять – десять лет. А я говорю, пусть попробует, я тогда расскажу все, что видела. А он говорит, все поймут, что я просто хочу помешать ему исполнять свой долг, и никто не поверит, никто никогда ни поверит ни единому слову обколовшейся наркоманки, а от тех снимков даже ежа стошнит. Говорит, если сделаю свое дело, то после вынесения обвинения мистеру Макги он мне все вернет. Потом разрешил поговорить с Роджером наедине, мы какое-то время думали, может быть, просто смыться, где-нибудь влиться в колонию, но этот путь мы уже пробовали и лучше решили стать прикидными.

– Какими-какими? – спросил шериф.

– Время от времени сливаться с группой и честно зарабатывать себе на хлеб. Если мы убежим, погубим созданное дело, а оно в среднем может приносить, наверно, сто пятьдесят в неделю, да и вдруг Хаззард как-нибудь все равно нас достанет. – Она запустила пальцы обеих рук в длинные светлые грязные волосы, откинула их назад и продолжала:

– Ну и думаем, ладно, только мы ведь не знали, что за это мое заявление меня еще хуже накажут, чем за его улики, не знали, что мистер Макги оправдается, он ведь сказал, может, мистер Макги вообще не ответит ни на какие вопросы. Так что ж теперь с нами будет?

– Что с тобой будет? – переспросил шериф. – Клянусь Богом, девушка, я даже не знаю, что с тобой сейчас творится.

Я взглянул на часы. Было ровно одиннадцать. Шериф сказал Арли, что взял бы ее вместе с мужем под охрану на добровольной основе, и она согласилась. Я знал, что дело против Фредди Хаззарда будет отчасти основываться на показаниях Пресса Ла Франса о его разговорах с племянником, связанных с моим замечанием о возможной причине убийства Таша. Но если бы я напомнил об этом Баргуну, он нарушил бы все мое расписание, которое и без того уж нарушилось на два часа. Поэтому вслух я высказал предположение, что Таш мог приехать автобусом рано утром в воскресенье, а разъезжавший поблизости Хаззард мог подсадить его возле автобусной остановки и привезти домой. Арли увели в женское отделение. Том, старший помощник шерифа, заметил, что подтверждение со стороны кого-либо, кто видел Хаззарда вместе с Бэнноном в городе в воскресенье, сильно подкрепит дело.

– Сильней его побега? – буркнул Баргун. – Он был хорошим парнем. Работал усерднее двух других. Иногда слишком усердно, как с теми блаженными. Но когда принимаешь округ, где в сосновых лесах творятся жестокие дела, начинаешь немножечко бить по головам, чтобы уравновесить положение дел. Он жил открыто и честно. Наверняка испытал потрясение, приехав расследовать жалобу и наткнувшись на вышеописанную картину. Как будто заглянул в бак с мясными отбросами. Что в последнее время творится с людьми, мистер Макги?

Я удостоился предельного повышения до “мистера Макги”.

– Идет массовое движение против битья по головам, шериф.

– Ну и шутки у вас!

– Против любого битья по головам – коммерческого, культурного, религиозного. Они хотят сказать, что люди должны любить людей. Этот лозунг никогда не пользовался особой популярностью. Только начни его повторять с излишней настойчивостью, и тебя приколотят гвоздями к кресту на вершине горы.

Он вперил в меня негодующий взгляд:

– Вы из их числа?

– Я признаю существование проблемы. И все. Хиппи решают ее, останавливая самолет и вылезая. Но решения нет, шериф. Я не ищу решений. Для этого необходимы групповые усилия.

А для любого группового усилия на штрафной линии обязательно должны находиться больше двух человек. Поэтому я просто стою за штрафной линией и, когда арбитр чего-нибудь не замечает, порой вступаю в игру на пару минут.

– Тут сегодня творится такое, – мрачно заключил он, – что мне начинает казаться, будто вчера во сне я наполовину разучился понимать по-английски.

– Можно мне пойти заняться своими делами?

Он взглянул на Тома, получил в ответ сигнал и сказал:

– Будьте в пределах досягаемости, мистер Макги.

Глава 13

Я увидел Престона Ла Франса, который сидел в одиночестве, обхватив руками голову, за своим столом в маленьком офисе по торговле недвижимостью на Сентрал-стрит. Услышав, что открылась дверь, поднял глаза, заготовив услужливую улыбку, выражающую готовность с радостью показать вам чудесный участок, но улыбка на полпути застыла. Он испуганно подскочил, бормоча:

– Макги! Вы.., один? А ведь я видел вас.., ведь вас…

– Извините, что не успел в назначенный час в кофейню, Пресс. Пришлось ответить на несколько глупых вопросов, которые пожелал задать шериф.

– Банни.., вас отпустил?

– Да что с вами? Вы этим огорчены?

– Нет! Черт возьми, нет! Садитесь! Садитесь, Трев! Сигару? Вот в это кресло. Здесь удобнее. Я уселся.

– А у вас была та же дикая мысль, что у Баргуна? Думали, я убил Бэннона?

– Но Фредди видел, объявилась свидетельница, вас хотели забрать в Лодердейле, а он собирался поехать и вас привезти.

– Это была бы волнующая поездка.

– Что случилось? Что там со свидетельницей?

– Баргун убедился, что она лжет, и я ни при чем.

– Фредди сказал, будто все совпадает.

– И правда.

– Что? Что вы хотите сказать?

– Вы немножко забеспокоились, Пресс, услыхав от меня, будто кто-то, возможно, старался помочь вам с Монахом Хаззардом лишить Бэннона его собственности, и, наверно, перестарался. Заметили, что на такое никто не способен, но немножко замешкались. Потому что подумали о племяннике Фредди, любителе бить по головам. Поэтому вернулись, задали ему несколько косвенных вопросов, а он вас убедил в полной своей невиновности, а потом вы ему объяснили, кто внушил вам такую нелепую мысль. Но, увы, свидетельницу доставили, она изменила свои показания, и шериф меня отпустил.

– Тогда, думаю, можно.., поговорить о делах?

– Разумеется, Пресс. Я для этого и пришел. Кстати, свидетельница опознала в убийце Фредди. Он случайно об этом услышал и убежал. Как раз сейчас за ним начинают охоту. Так что вы правильно думаете.

– Я собрал деньги, но сперва должен… Что вы сказали? Фредди? Да бросьте!

– Он сбежал. Пресс. Удрал. Проверьте. Позвоните Баргуну. Он потянулся к аппарату, заколебался, потом поднял трубку, провел указательным пальцем по отпечатанному телефонному списку под стеклом на столе, набрал номер, спросил Баргуна.

– Ладно, тогда дайте мне Тома Уиндхорна. Спасибо… Том? Это Пресс. Скажи, Фредди действительно вляпался в какую-то… А? Шутишь? Слушай, не может же он в самом деле… А… Ясно. Угу. Боже, какой кошмар. Кто-нибудь уже связался с Монахом? Ох, я совсем забыл… Нет, Том, даже не знаю, какой они дорогой поехали. Монах сказал, что не будет спешить, полюбуется видами. Сие с ума сойдет. Том, скажи, все абсолютно уверены… Ладно. Потом загляну. – Он бросил трубку, ошеломленно встряхнул головой. – Просто не могу поверить. Такой хороший, чистый мальчик.

– Боюсь, вы слишком заняты другими мыслями. Не время говорить о делах. Но можно завершить другую сделку. А обо всем прочем давайте забудем. Идет?

– Но я.., ведь мне нужно…

– Просто держите свои пятьдесят акров и воспользуйтесь сорока тысячами для покупки земли Карби. Судя по перспективам района, за пару лет получите неплохую прибыль. Только держитесь крепко.

Он слабо улыбнулся, стараясь говорить убедительно:

– Слушайте, Трев. Поверьте, я способен думать о вашем предложении. Я хочу сказать, это жуткая трагедия для семьи и так далее, но если я упущу шанс, это никому не поможет.

– Может быть, вам в любом случае не понравится, – возразил я. – Дайте клочок бумаги и карандаш. Покажу, что получится.

И произвел на листке небольшие расчеты.

"Карби 200 акров по 2000 долларов = 400 000 долларов Ла Франс 50 акров по 2000 = 100 000 Макги 10 акров по 2000 =20 000 Общая покупная стоимость 520 000 долларов Стоимость для Ла Франса:

Макги 10 акров 90 000 долларов Карби 200 акров 40 000 Итого 130000 Всего для дележа 390 000 долларов Ла Франсу 265 000 долларов 135 000 Макги (

40 000 от Ла Франса) 95 000 Икс 60 000 Итого 290 000”.

– Что за Икс? И откуда взялись ваши девяносто пять тысяч? Я не понимаю.

– Мистер Икс – тот, с кем мы встретимся за обедом в отеле. Видите ли, я ему не совсем доверяю. Но у него полномочия на покупку – у одного-единственного владельца двухсот шестидесяти акров по две тысячи за акр. И поскольку он дает предельно допустимую цену, то хочет получить под столом премию в виде наличных. Сложность в том, что он хочет получить их сейчас. А я не считаю необходимым на это идти, пока у нас не будет всей этой земли целиком. Если что-то сорвется, мы попросту ничего не докажем, правда?

– Да, но…

– Слушайте, можете вы дать мне сорок тысяч наличными, а не чеком?

– Наверно… Конечно. Только…

– Тогда нам, возможно, удастся выкрутиться и не остаться в конце концов на бобах, Пресс.

– Но вам-то за что причитаются девяносто пять тысяч?

– За то, что все куски будут сложены вместе. За пять тысяч вы продадите мне двадцати пяти процентную долю в опционе.

– Черта с два! Я могу продать землю Карби…

– Забудьте об этом. Забудьте о “Кэлитроне”. Поймете почему, когда увидите бумаги Икса. Не заключив сделку с нами, Икс заключит ее с Гэри Санто, а мы останемся ни с чем. Так или иначе, чего вы скулите, Ла Франс? Вы возвращаете весь свой куш, все сто тридцать кусков, плюс сто тридцать пять сверху. Это всего на пятнадцать тысяч меньше четверти миллиона.

Мы пообедали в отеле с Мейером. Он был великолепен. Сообщил нам, где остановился. Я пошел с Ла Франсом в банк, получил подписанные и заверенные бумаги о нашей земельной сделке, а он сорок тысяч наличными. Я привез его в мотель, где поджидал Мейер, и, прежде чем войти, открыл запертый на ключ багажник, вытащил из дальнего темного уголка пакетик с деньгами. Это был весь мой военный фонд, который я не любил таскать с собой, испытывая при этом тревожное чувство. Мейер предъявил остальные письма, показал кальки. Он был в меру надменным, в меру уклончивым. Ла Франс попался на приманку. Я читал это по его физиономии, по вспотевшим рукам, которые оставляли на бумагах влажные отпечатки.

– Итак, если можно уладить последние детали, джентльмены…

– Доктор Мейер, – перебил я, – мы получаем… То есть мистер Ла Франс получает чек на пятьсот двадцать тысяч или решительное подтверждение совершения сделки от высшего руководства, после чего вы получите деньги, о которых мы договорились.

Он уставился на меня с крайним и убедительным неодобрением:

– А если не получу, возбужу против вас уголовное дело, мистер Макги? Где? В суде по мелким искам? Вы видели письма. Видели подтверждение моих полномочий. Все будет одобрено, поверьте мне.

– А в последнюю минуту ваше начальство передумает. Как нам тогда заставить вас вернуть деньги, доктор?

– Никаких письменных подтверждений, поймите. Я даю вам свое слово.

– Но не принимаете нашего?

– Тогда забудем обо всем, джентльмены. Все кончено. Поведу переговоры в другом месте.

– Может быть, есть решение, способное удовлетворить обе стороны. Безопасное для всех нас.

– А именно?

Я вытащил два пакета с деньгами, бросил на кофейный столик:

– Семьдесят пять тысяч долларов, доктор.

– И что?

– Давайте запечатаем их в конверт, передадим в руки местного юриста и соответственно его проинструктируем.

– Каким образом?

– Я разорву на три части десятидолларовую бумажку. Каждый возьмет себе по одной. Юрист будет уполномочен передать конверт тому, кто предъявит три части, или двоим, имеющим все три кусочка.

– Детские игры! – фыркнул Мейер. – Какая-то чепуха!

– Лишние пятнадцать, доктор, – премия за согласие на этот способ. Теперь не сочтете ли детские игры немножечко поумнее?

– Отчасти, – кивнул он. – Но вы можете сэкономить пятнадцать, отдав мне сейчас шестьдесят.

– Платим лишние пятнадцать в качестве страховки.

– Иногда глупо слишком осторожничать, – сдался он. – Вступаю в игру.

У достойного доктора в кейсе нашелся чистый плотный конверт, и он протянул его мне. Я вложил деньги, запечатал, вручил Ла Франсу, спрашивая:

– Кто из адвокатов…

– Пожалуй, – вмешался Мейер, – пока мы друг другу не доверяем, предпочитаю не доверять адвокату по вашему выбору, джентльмены. Мы обедали в старом и безусловно надежном отеле. Там берут на хранение ценные вещи и выписывают квитанции. Можно разорвать на три части квитанцию и попросить менеджера выдать конверт только по предъявлении целой, склеенной из трех частей. Устраивает?

– По-моему, годится, – одобрил я. – Пресс?

– Конечно.

И мы поехали в южную часть города в моем автомобиле. Пресс рядом со мной, Мейер сзади. Я поставил машину, Мейер на входе отстал, а мы с Прессом направились к стойке администратора. Девушка поздоровалась с Ла Франсом, назвав его по имени, а Пресс попросил позвать менеджера, тоже назвав его по имени. Тот вышел из своего кабинета.

– Чем могу служить, мистер Ла Франс?

– Гарри, тут что-то вроде пари. Можете положить конверт в сейф и выписать нам квитанцию? Мы разорвем ее на три части, а вы вернете конверт, только когда получите целую.

Гарри любезно на все согласился, унес конверт к себе и вернулся с квитанцией. Я заготовил бумажку в пять долларов, положил на стойку со словами:

– Это вам за труды.

– И он протянул мне клочок бумаги, промямлив, что это вовсе не обязательно, м-м-м…

– Смелей, Гарри, – посоветовал я, повернулся, шагая навстречу Мейеру, а Ла Франс поспешил за мной следом. Я разорвал бумажку на три неровных куска и церемонно положил по трети на каждую протянутую ладонь.

– Детские игры, – вздохнул Мейер. – Причем разорительные для вас, друзья мои.

Мы вышли, подошли к машине, остановились, и я предложил забросить доктора в мотель. Он сел на переднее сиденье. Я закрыл дверцу, оглянулся, протянул руку Престону Ла Франсу:

– Пресс, по-моему, мы действительно вошли в дело. Увидимся через несколько дней. Составьте соглашение насчет опциона Карби.

– Конечно, Трев. Обязательно составлю.

На его физиономии было страдальческое, серьезное и озабоченное выражение, как у надеющегося попасть в дом пса, которому не хочется мокнуть под дождем.

– Надеюсь, все ваши проблемы благополучно уладятся.

– Какие? А, кошмар с моим племянником.

– Мальчик наверняка проявил лишнее рвение. Знал, что вы вместе с его отцом использовали все законные возможности, чтобы заставить Бэннона бросить бизнес. Должно быть, попробовал обескуражить его другим способом.

– Возможно. И постарался замести следы. Я бы назвал это чем-то вроде несчастного случая. Фредди никого не хотел убивать. По-моему, когда его найдут, он точно расскажет о происшедшем, и его, может быть, согласятся не признавать виновным в убийстве. У Монаха полно рычагов в этой части штата. Трев.., как вы думаете, скоро утвердят сделку?

– Дело нескольких дней. Не волнуйтесь по этому поводу. Он пошел прочь. Я обошел вокруг автомобиля, сел и поехал.

– Голубиная какашка.., таракашка, – пробормотал Мейер. – Ну, как я выглядел?

– Истинный профессионал. Великий прирожденный талант, доктор.

Я полез в нагрудный карман, вытащил целую зеленую квитанцию и передал ему. Он выудил из своего кармана маленькую катушку скотча, разорвал бумажку на три части, склеил их липкой лентой.

Я дважды повернул направо, остановившись на боковой улице позади отеля. Он вернул мне квитанцию и спросил:

– Так скоро?

– Почему бы и нет? Пока известно, что Гарри еще у себя в кабинете, а также известно, где находится старина Пресс. Обожди прямо здесь. Не уходи, профессионал.

Я свернул за угол, вошел в отель через боковую дверь, проследовал через старомодный вестибюль к стойке. Гарри был один, раскладывал по ячейкам почту.

Я протянул квитанцию и объявил:

– Выиграл!

– Быстро, сэр.

– Ваша правда!

И он вынес конверт.

– Гарри, – сказал я, – если хотите и дальше дружить с мистером Ла Франсом, лучше не напоминайте ему об этом небольшом фиаско. Он был так уверен в своей правоте, что ужасно рассердится.

– Понял, сэр.

Я вернулся к машине, отвез Мейера в мотель. Отдал ему сорок тысяч, вернул свой чрезвычайный запас в потайное место в багажнике автомобиля.

Было ровно три тридцать. Когда я снова вошел в номер мотеля, Мейер беседовал по телефону со своим брокером в Лолердейле. Положил трубку, посмотрел на записанные им цифры.

– Кажется, пришел ответ, Тревис. И вовсе не от Мэри Смит. “Флетчер индастрис” поднялись сегодня с одной и одной восьмой до шестнадцати и трех восьмых за пакет в девять тысяч четыреста акций. Таким образом, сегодня Джанин Бэннон заработала десять тысяч двести пятьдесят баксов.

– Сегодня?

– Ну, пока. Я хочу сказать, окончательный результат дня еще неизвестен, но будет весьма близок к этому. Индекс Доу стоит чуть выше пяти пунктов. Ты, кажется, удивлен. А, понятно. Сегодня утром перед отъездом я открыл для нее наличный маржинальный счет, не дожидаясь доверенности, которую ты забыл мне отдать. Положил достаточно для покупки тысячи акций и приобрел их за пятнадцать с четвертью.

Я отдал ему доверенность. Он сунул ее в кейс, вытащив из него всю поддельную корреспонденцию “моему дорогому Людвигу”, и фальшивую документацию о размещении завода.

– Итак, – констатировал Мейер, – шанс оправдался. Теперь я избавлюсь от этих денег, положу остальное на ее счет для оплаты приказа, отданного мною сегодня утром перед открытием. Еще на две тысячи пятьсот акций. Счет в результате поднимется максимально. Потом мне придется сидеть и следить за бегущей строкой, день за днем, с десяти утра до половины четвертого. Носи мне сандвичи. – Он взмахнул поддельными письмами и документами. – Теперь, когда все это превращается в конфетти и смывается, может, сердце мое сбавит темп, как ты думаешь?

Он пошел с ними в ванную, а я позвонил по кредитной карточке в офис Санто и после короткого ожидания услышал голос Мэри Смит.

Для убедительности следовало говорить тоном отфутболенного мужчины.

– Это Макги, – молвил я. – Какое решение принял Санто?

– Ох, Трев. Я с таким нетерпением ждала звонка, дорогой.

– Не сомневаюсь. Так что он решил?

– Я сначала хочу сказать тебе кое-что, так как подозреваю, что ты бросишь трубку, если сначала получишь ответ на вопрос.

– Можно выдумать вескую причину, которая не позволит мне это сделать?

– Милый, причина очень веская – мой проклятый телефон. Я знала, что это ты, хватала трубку, а он все продолжал безобразно гудеть прямо в ухо. – Тон интимный, ласковый, убедительный.

– Неплохая попытка, детка.

– Но это правда! В самом деле! Почему ты уверен, что меня не было дома? Если тебе так уж хочется изображать из себя старого ворчливого медведя, позвони в телефонную компанию и спроси, действительно ли некая Мэри Смит устроила адский скандал днем в субботу. Мне из офиса передали твое сообщение, я оставила там свое на случай, если ты перезвонишь.

– По крайней мере, звучит неплохо, мисс Смит.

– Тревис, я понимаю, как ты, наверно, расстроен и зол.

– Почему из телефонной компании не приехали починить телефон?

– Они, собственно, поклялись, будто с ним все в порядке. Проверяли и проверяли, а когда я заставила их приехать еще раз, привезли инструменты и установили новый.

– Который тоже не работает. И не работал в субботу вечером.

– Я.., меня не было.

– Ты сказала, уик-энд у тебя свободен. Почему же не сидела дома? А в четыре утра в воскресенье утром, детка?

– Я.., мне сказали, у тебя другие планы, милый.

– Кто?

– Честно сказать, я поехала в Лодердейл, только чтобы тебя найти. Видела твою фантастическую яхту, милый. Какая, должно быть, на ней роскошная жизнь! Один человек мне сказал, может быть, ты в компании на другом корабле, я пошла, и какая-то очень странная девушка объяснила, что я тебя не застала, но ты можешь вернуться. И я стала ждать. Хочешь, выясни у тех людей. Многие, наверно, твои друзья. Очень.., живая компания. Потом вернулась та странная девушка, говорит, ты ушел с другой девушкой и, должно быть, уже не вернешься. Так что.., видишь, я правда старалась… – Убедительно возбужденный тон затухал постепенно, становясь монотонным, смертельно усталым.

– Даже в четыре утра тебя не было дома? Наверно, хорошо развлекалась.

– Не слишком. Но вполне.., приятно. Я.., позвонила одной старой подруге.., и она пригласила меня к себе, и было очень поздно ехать обратно, и меня оставили ночевать, милый.

– Так когда ты явилась домой?

– По-моему.., около десяти вчера вечером. Я провела у них весь день. А что, дорогой? Ведь у тебя было свидание, правда? Какой смысл мчаться домой, пыхтеть у телефона? Ты, в конце концов, мог логично предположить, будто я тебя продинамила, и сказать, ну и черт с ней, с Мэри Смит, и с ее вшивым бифштексом. Разве я не заработала никаких оправданий, отправившись в такую даль искать тебя?

– И все из-за испорченного телефона, – удивленно охнул я. – Наверно, нас злой рок преследует.

– Наверно, – согласилась она и явственно тяжко вздохнула.

– Тогда часов в девять жди гостя, милашка. Идет?

– Ой, нет, милый! Прости.

– Что теперь?

– Ну… По-моему, злой рок еще действует. Я.., н-ну.., у моих друзей стоит в доке суденышко. Они живут на канале, пригласили меня на катер, а я, неуклюжая идиотка, как-то споткнулась и рухнула с пристани головой вниз прямо на палубу. Честно, прямо совсем разбита. Выбралась, потому что ждала твоего звонка, приехала домой, приняла горячую ванну и легла в постель. А сегодня весь день ковыляю, как престарелая леди.

– Господи, милочка, ты, видно, сильно ушиблась. Что же ты ушибла?

Она издала усталый смешок:

– Спроси лучше, что я не ушибла. На катере куча всяких.., ну, знаешь, приспособлений для ловли рыбы. Я как-то умудрилась упасть лицом, нынче утром разглядывала себя в зеркале с головы до пят, весь рот распух. Клянусь, не знаю, плакать или смеяться. Вся в ушибах и синяках. Не могу показаться тебе в таком виде. Просто страшилище.

– Мэри, такие падения бывают опасными.

– Знаю. По-моему, я растянула спину. От такого потрясения всех сил лишаешься. И все кости болят. – Она снова вздохнула. – Милый, дай время привести себя в порядок исключительно для тебя. Пожалуйста!

– Ну, конечно. Береги себя, детка. Жаль, что удача от нас отвернулась.

– Дружище Макги, мне в десять раз больше жаль. – В усталом протяжном тоне сквозила полнейшая убежденность. – Кстати, решение положительное.

– Хорошо. Сколько?

– Он сказал, в зависимости от того, как пойдет дело. Как минимум, полтора. Возможно, до трех или где-то посередине. Просил передать, будет действовать с разных счетов, разбросанных по всей стране. Спрашивал, не возражаешь ли ты, если количество будет несколько неопределенным.

– Я этого ждал. Если спекулянты чересчур разыграются, он не сможет как следует притормаживать.

– Милый позволь высказать пожелание, чтобы в следующий раз нам повезло больше.

– Конечно позволяю. Беги домой в постельку, детка. Я положил трубку, заглянул в ванную в самое время, чтобы увидеть, как Мейер высыпает в унитаз последнюю порцию конфетти и спускает воду.

– Улики уничтожены, – объявил он с широкой улыбкой и громким вздохом.

– Санто лезет все выше.

– Пускай наслаждается восхождением на здоровье. Пускай пригласит за компанию кое-кого из приятелей.

Я отдал ему свою треть квитанции, которую он тщательно спрятал в кармашек бумажника.

– Ну, до завтра, – попрощался Мейер. – Приеду в Броуард-Бич, найду местечко под названием “Аннекс”, в семь буду сидеть в баре в ожидании голубка. Правильно?

– Изображая из себя важного и ловкого мошенника. Правильно.

– Не желаешь спросить, что я организовал, когда приехал обедать? Тебя это не интересует?

– Теперь интересует. Теперь ясно, что это наверняка интересно.

– Представь такую сцену. Мистер Ла Франс спешит к администраторской стойке в отеле. У него склеенная из трех частей квитанция. Он запыхался. Так?

– Руки трясутся. Не может дождаться, когда Гарри вручит ему деньги, – добавил я.

– Гарри берет квитанцию, но возвращается не с большим коричневым конвертом, а с маленьким белым. Размером с поздравительную открытку. Я все это устроил, приехав обедать, чтобы получить квитанцию, которую ты подменил, разорвал на три части и одну всучил ему.

– Мейер, ты что, не знаешь, с кем разговариваешь? Это все мне известно.

– Заткнись. Дай насладиться. Тут он спрашивает у Гарри, где коричневый конверт? Где деньги? А Гарри отвечает, что другой приятель забрал их через десять минут после вручения. Да, мистер Ла Франс, у него были три части, склеенные. Он просил не напоминать о проигранном вами пари. Знаю, мистер Ла Франс, эта квитанция тоже разорвана на три части, только это квитанция не на деньги. Это квитанция вот на этот конверт.

– И тут, – подхватил я, – ошеломленный, разъяренный и потрясенный мистер Ла Франс падает в вестибюле в кресло и вскрывает белый конверт. Давай, Мейер! Что написано на открытке?

– Не спеши. На лицевой стороне напечатано: “Поздравления от коллег по работе”. Открываешь ее, а внутри сказано: “Ты этого достоин больше любого другого”.

– Весьма злая шутка, Мейер.

– А подпись! Это лучше всего.

– Что ты сделал? Подделал мою?

– Не совсем. Он видел твое судно. Он знает название. В открытке он обнаружит пять игральных карт, которые я вытащил из колоды, а остальные выбросил. Пятерка, шестерка, семерка и восьмерка червей. И трефовый король. Правильно? Лопнувший флеш?[36]

Я с восхищением посмотрел на него:

– Высший класс, Мейер. У тебя просто инстинкт на такие дела.

– На самом деле ничего особенного. Просто врожденный хороший вкус, творческое мышление, высокий интеллект. Вот это отличная подпись, когда надо кому-нибудь намекнуть, кто именно оказал ему добрую услугу.

Глава 14

В девять вечера из офиса шерифа Банни Баргуна пришло сообщение, что он может со мной повидаться.

Его старший помощник Том Уиндхорн, как раньше, сидел на том же стуле у стены. Было видно, что у обоих выдался очень тяжелый день.

– Как я понял из разговоров в приемной, его еще не взяли. Но напали хоть на какой-нибудь след, шериф?

– Результаты не сильно меня вдохновляют, мистер. И от бесконечных воплей каждой газеты, каждой теле– и радиостанции о помощнике шерифа округа Шавана, который оказался мерзавцем, радости никакой. И междугородные звонки Монаха Хаззарда, который уверяет, что я свихнулся ко всем чертям, тоже не помогают. Только когда я ему рассказал о машине номер три, он немножко притих.

– Где она? Я слышал, ее обнаружили.

– Обнаружили, прямо перед заходом солнца. Патрульный вертолет приметил ее в дальнем юго-западном уголке округа, в болоте. Ушла в трясину по крылья. Парни отправились посмотреть и позвонили мне. Там вдоль берега озера разбросаны небольшие усадьбы. Они проверяли дороги и услыхали, как в одном доме кто-то кричит. Чета пенсионеров, связанные, перепуганные, обезумевшие, как вспугнутые совы. Получается, Фредди подъехал и вежливо постучался, днем, в два часа с небольшим. Попросил разрешения войти. Объяснил, будто поступил сигнал насчет нарушения законов о рыбной ловле и охоте. Дал обоим по голове, связал, рты заткнул кляпами из посудного полотенца. Ребята говорят, старик крупный, высокий, так что его одежда как раз впору Фредди. Бросил там форму, надел лучший костюм старика, набил сумку другой одеждой и туалетными принадлежностями, прихватил деньги, какие были, долларов тридцать – сорок, и уехал в полицейской машине. Вернулся пешком, сел в их фургон “плимут” двухлетней давности. Извинился за свое поведение. Похоже, действительно чувствовал себя виноватым. Старик через какое-то время вытолкнул языком изо рта полотенце. Услыхал, как ребята едут по дороге, и начал орать. Мы разослали описание машины и одежды. Оттуда двадцать миль до междуштатной автострады. Если как следует поднажмет, может пересечь границу Джорджии, прежде чем мы подоспеем.

– Как только они успокоятся, – вставил Том, – может, не выдвинут обвинение, если мы им вернем барахло, возместим все порушенное и пропавшее да любезно поговорим.

– Кажется, можно реконструировать случай с Бэнноном, – добавил шериф. – Я бы сказал, Фредди заметил его голосующим на дороге, сообщил, что собственность конфискована, что жена от него ушла, может быть, предложил отвезти назад в город, а Бэннон попросту не поверил и захотел убедиться, так что Фредди повез его домой по его настоянию. Это согласуется с рассказом толстухи, что они грубо между собой разговаривали. Ну, я бы сказал, Бэннон потерял голову, попытался прорваться на свой участок. Это противозаконно, поэтому Фредди старался его образумить, да ведь Бэннон парень здоровенный, может, первый удар не свалил его с ног, может быть, он дал сдачи, и Фредди в возбуждении слишком сильно ударил. Может, череп ему разбил. Фредди знал, что мы с Томом будем шпынять его за чертовски быструю расправу с теми блаженными, и, наверно, совсем уж лишился рассудка. Да еще девушка видела, как он заметает следы, просто чистое невезенье.

– Если б меня нашли в Лодердейле, не он ли должен был за мной приехать и доставить сюда? Шериф встревожился:

– Так и было задумано, мистер.

– Наверно, я должен был открыть дверцу и выскочить из машины, идущей на скорости около восьмидесяти миль. После прыжка на дорогу никто не заметил бы небольшой лишней шишки на голове.

– Ну, это нельзя утверждать с уверенностью.

– Интересно, зачем он вообще кому-то сказал, что слышал от своего дяди Пресса о моем появлении здесь в то утро?

– Затем, – объяснил Том Уиндхорн, – что спешил оказаться первым. Ему было известно, что каждую неделю по воскресеньям я утром играю в гольф в паре с Прессом Ла Франсом, а Пресс знал, что мы вас разыскиваем, а Фредди знал, что никакая причина на всем белом свете не помешает Прессу сообщить мне об этом. И самое смешное во всем этом то, что Пресс вчера на игру не явился. Позвонил, известил о плохом самочувствии. Поздно было искать замену, партнеры притащили какого-то старого дурака, который шляпой в землю не попадет.

– Бедному парню кругом не везло, – посочувствовал я. – Так и не выпало шанса меня убить.

– Он не убийца, – возразил шериф. – Просто немножко потерял голову.

– Хорошо, хоть я свою сохранил. Нашли вещи, которые он забрал из коттеджа? Шериф кивнул:

– У него дома, под чистыми рубашками. Наркотики мы отправили на анализ. Никакого дела заводить нельзя, потому что без Фредди не доказать, чьи они.

Он выдвинул средний ящик стола, протянул мне конверт. Я взял, открыл, начал перебирать четкие яркие цветные фотографии. Они не производили грубого и циничного впечатления, в отличие от режиссированных снимков порнографических студий. Просто сбившиеся в кучу взрослые дети, почти все основательно недокормленные. Несмотря на блаженные, одурманенные улыбки, гримасы, намалеванные на нездоровой коже дикие и крикливые символы любви, вызывающие браслеты на руках и ногах, отшельнические колокольчики, была в этих детях какая-то странная грусть, превращающая цветение цветов в мрачную имитацию взрослых актов, лишенных для всех них какого-либо значения или цели. Застывшие в необычайной яркости вспышки стробоскопа навсегда высветили тоскливо грязные кости, отпечатки тяжелого и тупого труда, родинки, пятна на беспомощных острых ключицах. Это не было бунтом против механизации или обманутых чувств. Это было отрицанием самой жизни, всех эр и культур; не злобой, не яростью, а слабостью и пустотой. Была тут какая-то первобытность, тщетная попытка разогреть кровь, которая начала охлаждаться в ходе некой гигантской полной деградации, увлекающей всех нас назад в геологическом времени, в океан, где зародилась жизнь.

– Правда ведь, вид у этой Арли самый что ни на есть паршивый, ни один мужчина такой не пожелал бы, – прокомментировал Том.

– Незабываемо, – сказал я, кладя конверт на край стола. – Я все жду разрешения покинуть ваш район, шериф. Вот адрес, по которому меня можно найти. Я вернусь, если понадоблюсь. Но сейчас мне хотелось бы съездить в Фростпруф повидаться с Джан Бэннон.

– Вы уладили свои дела с Прессом?

– Да, спасибо.

– Ну.., думаю, нечего вас тут задерживать. Спасибо за помощь, мистер Макги.

– Вам спасибо, шериф, за понимание и любезность.

Я предварительно позвонил, и Конни сообщила, что Джанин слышала новости, очень расстроена и озадачена. Я предупредил, что сумею добраться лишь сильно за полночь, а она сказала, что они меня не дождутся слишком трудный и длинный был день. Я признался, что у меня выдался аналогичный день, но пока все идет очень гладко.

Приехал я в десять минут второго, свернул в арку, направившись под сияющими прожекторами к большому дому. Ночь была холодная, звезды казались далекими, маленькими, равнодушными.

Джан стояла в открытых дверях, поджидая меня. На миг приложилась щекой к моей щеке, быстро, мягко коснувшись губами.

– Ты, наверно, совсем без сил, Трев.

– А тебе не следовало дожидаться.

– Не могла заснуть.

Я вошел, опустился на мягкий, глубокий кожаный диван. В камине среди серебристого пепла горели два красно-янтарных огня.

– Конни велела налить тебе добрую дозу бурбона для расслабления.

Я признал эту мысль грандиозной. Джан скрылась из виду, послышалось звяканье кубиков льда, звук льющейся доброй дозы.

– Воды?

– Только лед, спасибо.

Она принесла бокал, положила на диван подушки, велела мне лечь с ногами, подвинула ближе низенькую скамеечку. Комнату освещала лишь лампа позади нее, просвечивая сквозь коротко стриженные черные волосы. Лицо оставалось в тени.

Я хлебнул крепкий напиток, рассказал о полицейском Хаззарде.

– Вот чему я никак не могу поверить, – сказала она. – Он и еще один, постарше, с забавной фамилией.., не шериф…

– Уиндхорн?

– Да. Это они.., приходили с висячими замками и уведомлениями. И он, такой молоденький, казался робким, милым, очень огорченным. Обвинять их не было никакого смысла. Они получили приказ.

– Он там раньше бывал?

– Бывал, несколько раз. Со всякими бумагами, когда проверяли наши лицензии на плавучие дома. Долговязый мальчишка с длинным лицом, красноватым, бугристым, но симпатичным. Только слишком официально отдавал нам распоряжения. Весь в коже, сплошной скрип и звон.

– Их реконструкция не годится, – сказал я. – Это не похоже на Таша.

– Знаю. Он никогда так не злился. В отличие от меня. Я слетаю с катушек и готова колотить все, что под руку подвернется. А он попросту становился очень-очень спокойным, печальным и медленно уходил прочь. Мне лучше.., раз навсегда полностью убедиться, что он не покончил с собой, Трев. Но.., смерть от руки этого безобидного с виду юноши кажется.., жутко тривиальной.

– Почти все умирают тривиально и скучно, Джан.

– Только с Ташем не должно было это случиться. А каким образом, скажи на милость, Фредди заставил Арлин Денн так ужасно соврать? Я ее всегда считала миролюбивой и туповатой. Никакой злобы, коварства, чего-то подобного. Как, наверно, ей страшно было все это видеть. Я бы подумала, что она.., никогда никому не откроется.

Потребовались некоторые объяснения, и в конце концов Джан в определенных пределах сумела понять, однако понимание смешивалось с отвращением.

– А ведь мы столько раз разрешали этой испорченной девушке сидеть с нашими мальчиками! Могла с собой что-нибудь принести.., причинить им вред.

– Сомневаюсь.

– Что это за люди? Какого возраста?

– Я бы сказал, Роджер с Арли самые старшие. Другим на вид по девятнадцать – двадцать. А одной девочке пятнадцать или шестнадцать.

– Что они пытаются с собой сделать?

– Убежать от мира. Погрузиться в галлюцинации. Отключиться. Нырнуть в звуки, в цвета, в ощущения. Так или иначе присоединиться к вечности. Знаешь, я их не могу чересчур порицать. В каком-то смысле я сам беглец. Не плачу за проездные билеты, перепрыгиваю через турникет.

– Я, по-моему, тоже как-то отключилась. Навсегда.

– Ну, должен напомнить, что ты молодая женщина, тебе нет еще тридцати, почти вся жизнь впереди.

– Не надо. Пожалуйста.

– Когда-нибудь ты понадобишься какому-нибудь парню.

– Передай, пусть во мне не нуждается по-настоящему. В этом случае я убегаю. Как заяц. – Взяла у меня пустой бокал и спросила:

– Еще?

– Нет. Этот сделал свое дело.

– Я слишком заболталась с тобой. Еще о многом хотела спросить. Но это подождет до утра.

Она поднялась, унесла бокал. Я решил, пока еще способен, лучше встать и дойти до постели. Закрыл на секунду глаза, открыл и увидел сияющий свет высоко поднявшегося солнца и среднего мальчика Джан, который держал блюдце в обеих руках и старался, высунув язык, не расплескать кофе.

– Все давным-давно встали, – укоризненно объявил он. – Мама велела принести вам вот это, сказала, чтоб я постоял, и тогда вас разбудит запах. Пахнет, по-моему, гнусно, погано. Никогда не буду пить эту дрянь. Ой, доброе утро.

Туфли с меня были сняты, ремень распущен, галстук развязан, воротничок расстегнут. Я был накрыт одеялом. Леди одарила меня бурбоном и нежной заботой. Я понадеялся, что пройдет целый год, прежде чем придется снова повязывать галстук. Сел, взял кофе.

– Вон вы сколько пролили, – заметил мальчишка. – А я нет.

– Нравится тебе здесь?

– Нормально. Сегодня учительское собрание, поэтому нам не надо ехать в автобусе. Чарли опять обещал покатать меня на тракторе. Это очень здорово. Я пошел.

И пошел – со всех ног.

В двадцать минут одиннадцатого я набрал номер прямого телефона Пресса Ла Франса. Хотелось дать ему побольше времени для некоторых размышлений. Когда уже собрался положить трубку, он ответил, запыхавшись:

– Кто? Трев? Где вы? Что стряслось?

– В Майами, дружище. Бегаю в поте лица. Возможно, у нас проблемы.

– Как? Боже, я думал, все уже…

– Пресс, я сделаю несколько междугородных звонков. Похоже, вполне может и провалиться. Несколько минут назад виделся с доктором Мейером, который заявил, что намерен дождаться возвращения из-за границы Санто и посмотреть, не лучше ли заключить сделку с ним, то есть более выгодную для Мейера. Я вас предупреждал, что он скользкий.

– Что же нам делать?

– Если мы поведем игру по тем правилам, которые он предложил сначала, Мейер стронется с места. Но это надо сделать сегодня. Он отправился в Броуард-Бич. Знаете там местечко под названием “Аннекс”?

– Да, но…

– Я должен поймать этот шанс, Пресс. Мне надо побыстрей разворачиваться. Я отдал ему свою треть квитанции. Он планировал прийти в бар “Аннекс” к семи сегодня вечером. Я сказал, что там вы с ним встретитесь и отдадите ему те проклятые шестьдесят тысяч наличными, получив от него две трети квитанции.

– Где ж мне взять столько денег до семи часов?

– Как только вернетесь в Саннидейл и войдете в отель, вы получите их обратно, правда?

– Да, но…

– Как-нибудь наскребите. Можно ведь из пятнадцати лишних заплатить кому-то солидный процент!

– Трев, а вдруг он возьмет шестьдесят, а потом нас надует и заключит сделку с Санто? Что мы можем сделать?

– Абсолютно ничего. Однако перестаньте топтаться на месте, как сумасшедший, и слушайте меня. Я рискую. Ясно? Я вложил деньги. Дайте неделю, и я раздобуду наличными три-четыре раза по шестьдесят, но никак не могу сделать это сегодня, черт побери. Если все рухнет, с чем вы останетесь?

– Может.., найдется одна возможность.

– Ну, теперь начинаете соображать. Я вам перезвоню. Долго будете искать?

– Буду знать часа в… Перезвоните мне прямо сюда в два часа. Со временем воровство отпечатывается на человеческой физиономии так четко, что начинает читаться. Бесконечная жадность, жестокие сделки и кражи наложили печать на Престона Ла Франса. Согласно старой пословице, рождаешься с лицом, данным Богом и родителями, а умираешь с тем, которое заслужил.

В два часа я вернулся в дом и позвонил, точно зная, каким должен быть ход его рассуждений. Достать шестьдесят тысяч наличными для выкупа квитанции на семьдесят пять тысяч наличными. Прибыль еще никому никогда не вредила. Маленькие городки Флориды кишмя кишат старичками, которых не интересуют лишние подробности о совершаемых сделках и которые предпочитают повсюду собирать скромные средства в денежной форме. Ла Франс должен знать пару таких зорких старых ястребов. Отловил одного, может быть, под гарантию своих пятидесяти акров и опциона Карби и одолжил на несколько часов шестьдесят тысяч наличными, заплатив старику тысячу или пятьсот долларов, а потом, рапортуя мне, поднял процент па максимальную высоту.

– Трев, – начал он, – с ужасом жду звонка, просто жутко не хочется кое о чем вам рассказывать.

– Не сумели достать деньги!

– Нет-нет, достал, они заперты тут у меня в офисе. Занял у парня, который держит на руках наличные. Проблема в том, что ему известно о моих трудностях. Может, я чересчур волновался. Так или иначе, он мне их дал. Но поставил единственное условие – отдать ему за это все пятнадцать тысяч. Мне пришлось согласиться. Клянусь Богом, Трев, когда тебя поджимает, все финансовые источники пересыхают. Больше просто не у кого одолжить.

– Довольно суровый переплет, Пресс.

– Вы же сказали, что дело срочное.

Идеальный пример философии мошенников всех сортов, крупных и мелких: честного человека не проведешь. Я выдал ему медаль за поведение. Медную.

– Когда я вернусь, – продолжал он, – этот тип будет торчать в вестибюле отеля с протянутой рукой и даже разворачивать их не станет, разве что пожелает пересчитать очень медленно и внимательно, а потом потащится домой в своем старом пикапе, улыбаясь, как жаба при лунном свете. Трев, это лучшее, что я мог сделать за такое короткое время, клянусь Богом, правда.

– Ну, ладно. Тащите их в “Аннекс”, отдайте доктору Мейеру, да смотрите не потеряйте по дороге. А потом просто будем спокойно сидеть в ожидании чека от корпорации.

– Долго?

– Спросите доктора.

Я положил трубку, зная, что дело сделано. Секрет крупного мошенничества заключается в том, чтобы мало-помалу ввергать жертву во все более неприятное положение. В конце концов, обирая человека дочиста, толкаешь его на столь идиотский поступок, что ему никогда не понять, как он на него решился, почему не раскусил. Ла Франса ослепляет уверенность, что он не потеряет ни цента. А когда осознает обман, не сможет прибегнуть к помощи закона. Ведь придется тогда сообщить о взятке в шестьдесят тысяч долларов, которую он всучил человеку, выдавшему себя за представителя крупной корпорации. Придется сообщить об уплате сорока тысяч долларов за ничего не стоящую долю собственности на бездействующую пристань. Если это откроется, каждый член делового сообщества Саннидейла обхохочется над ним до колик. Поэтому у него нет ни единого шанса. Бедный Ла Франс. Точно в такое же положение он поставил Таша. Полностью раздавил. Начисто обобрал. Никакого снисхождения к Тащу. Никакого снисхождения к Ла Франсу.

Выйдя, я увидел Конни у сарая с оборудованием. Мы отошли и уселись на старую замшелую каменную скамью под огромным баньяновым деревом в боковом дворе.

Я сообщил ей, что рыбка проглотила крючок с наживкой и крючок сидит на редкость крепко. Очень жадная рыбка попалась.

Ее обветренное лицо сморщилось в насмешливом радостном удивлении.

– Может, до того жадная, что вашему другу, Трев, лучше быть поосторожнее, выходя из заведения.

– У него с собой конверт, адресованный самому себе. Прямо из “Аннекса” он пройдет в вестибюль отеля и бросит его в ящик. Марок более чем достаточно, конверт хорошо запечатан, деньги вложены в картонку, скреплены резинкой. Еще раз спасибо, Конни. Мне надо возвращаться.

– Приезжайте в любое время, слышите? Собираетесь сделать нашу девчонку богачкой?

– Скажем, обеспечить разумный комфорт, если все пойдет хорошо.

– Еще кого-нибудь одурачите на шестьдесят?

– Мейеру не понравился бы этот глагол.

– Ах, Макги, все эти гады, бедные и несчастные, еще здорово пожалеют, что у Таша оказался такой друг, как вы. Так или иначе, когда все немножечко утихомирится – если это когда-нибудь произойдет, – дайте мне знать. Думаю, хорошо бы вам позвонить Джан и выманить ее туда под каким-то предлогом, к примеру для подписания каких-нибудь бумаг. Я ее уговорю и оставлю детей здесь, а по приезде вы убедите ее ненадолго остаться. Ей необходимо сменить обстановку. Уехать от детей и подальше отсюда. Она должна долго лежать на солнце, гулять по пляжу, плавать, ловить рыбу, слушать музыку, быть рядом со счастливыми людьми. Идет?

– Идет, Конни. Скоро.

В восемь тридцать в тот вечер прозвеневший сигнал известил, что кто-то перешагнул через цепь на сходнях и поднимается на борт. Я выглянул, увидел Мейера и впустил его.

Ухмылка на его физиономии напоминала клавиатуру рояля. Он упал на желтый диван и попросил:

– Дай мне дело, похожее на тот смертельный труд, когда кто-то, чье имя я позабыл, что-то куда-то затаскивал, а оно снова сваливалось.

– Ты становишься сентиментальным.

– Ну и что?

– Были какие-нибудь проблемы?

– Никаких. Знаешь, мне редко доводилось видеть или касаться столь грязной, замызганной кучи денег. Я даже не знал, что стодолларовую бумажку можно когда-нибудь так замусолить. Похоже, они принадлежали истинному любителю.

– Ла Франс держался спокойно?

– Заикался, потел, глаза из орбит вылезали, разлил свою и мою выпивку. А во всех других отношениях – как огурчик. Сейчас он уже получил открытку. Сейчас он уже знает, как это вышло, понял, что ты подменил квитанции, отвернувшись от него и подходя ко мне. Сейчас уже знает, что ты забрал их через десять минут после передачи на хранение. Может быть, он сейчас через стойку врезает Гарри по зубам. Как жаль, что нельзя посмотреть, как он читает красивую открытку, которую я для него специально купил.

– Ты кое-что увидишь.

– Неужели устроишь?

– Телефон выключен. Он явится сюда утром. Можешь рассчитывать. Приходи пораньше. Немножко поиграем в шахматы.

– Мне надо быть в городе, следить за табло. Сегодня все шло почти чересчур хорошо. Объем продаж достигает пика. Очень близко к двум пунктам. Практически семь кусков для вдовы. Мой приятель на бирже тесно связан с одним парнем, занимающим пост у “Флетчера”, и позвонит мне к брокерам, как только дело начнет скисать. Я отдал несколько приказов за счет тех шестидесяти тысяч. У нас останется пять дней до предъявления требования о дополнительном обеспечении в связи с падением курса. Не думаю, чтобы почта из Броуард-Бич шла сюда так долго. По крайней мере, не всегда.

– Мы могли бы немножечко поиграть на верхней палубе. Прогноз обещает тепло и ясно. Пригласим его на борт, чуть-чуть поболтаем. И он уйдет.

– Ну, могу и позвонить на биржу. Сейчас уже не так рискованно, как вначале. Кроме того, есть одна вариация с ферзевой пешкой, которой, по-моему, мне удастся тебя разбить. Знаешь, а ты не очень-то здорово выглядишь.

– Чересчур много думал.

Он допил свой бокал одним огромным глотком, передернулся, встал и добавил:

– Что ж, если выделишь мне ту койку, где меня осенило…

Глава 15

Мы поставили шахматный столик ближе к кормовому концу верхней палубы, откуда можно было поглядывать вниз на док, и в перерывах между ходами наблюдали за утренним уличным движением. Промелькнул Герой, поводя широкими плечами. Он совершал поутру охотничью прогулку, просто на случай, вдруг удастся вспугнуть какую-то добычу, даже в маловероятный ранний час. Один клок волос, как обычно, зачесан на лоб, серые брюки особого покроя обтягивают узкие бедра, широкий пояс туго обвивает не правдоподобную талию. Глядя вверх, он вымолвил сладким баритональным басом:

– Доброе утро, джентльмены. Прекрасный сегодня денек.

– Кого-нибудь подцепил? – подозрительно спросил Мейер.

– Не могу пожаловаться, джентльмены. Наилучший сезон. Он на миг сделал стойку и ускорил прогулочный шаг. Оглядевшись, я заметил двух девушек с бледными северными лицами и ногами, направлявшихся в пляжных нарядах от пристани в сторону магазинов. В тот миг, как они скрылись из виду за пальмами, Герой был от них в десяти шагах и, должно быть, прокашливался, присматриваясь клевым безымянным пальцам девиц. Это был его оригинальный небольшой каприз, единственное соблюдаемое правило человеческого поведения. Он нередко с великим пафосом и убеждением декларировал:

– Брак я считаю священным и никогда в жизни сознательно не ухаживал и не прикасался к женщине, связанной святыми узами. Нет, сэр. Джентльмены так не поступают. , Чуть позже Мейер спустился вниз, позвонил брокеру, вернулся несколько обеспокоенный:

– При открытии подскочили на целый пункт, потом на рынок выбросили пару хороших кусков, сбили до одной восьмой ниже вчерашней стоимости при закрытии. Может, инсайдеры[37] разгружаются. Если так, через неделю-другую глотки себе перережут из-за того, что могли получить.

В одиннадцать с несколькими минутами на пристань почти бегом выскочил Престон Ла Франс. Вид у него был помятый. Небритый. Разом замер на месте, уставившись на нас.

– Доктор Мей… – Он пустил петуха, прокашлялся и попробовал еще раз:

– Доктор Мейер!

– Привет, Пресс! – поздоровался я. – Как дела, старина? Поднимайтесь на борт. Трап вон там, со стороны причала.

Он взобрался, явился, предстал перед нами. Мы изучали положение на шахматной доске.

– Доктор Мейер!

– Просто Мейер, – поправил тот. – Просто старина Мейер.

– Разве вы не работаете в…

– Работаю? Кто работает? Я экономист. Живу на маленьком круизном судне, которое в последнее время стало немножечко подгнивать. Если решу взяться за инструменты и поработать на нем, тогда буду работать.

– Значит.., не было никакого.., предложения насчет земли? Мы оба подняли на него глаза.

– Предложения? – переспросил я.

– Насчет земли? – переспросил Мейер.

– Ох, Господи Иисусе, да вы оба замешаны в мерзком рэкете. Пара гнусных мошенников. О Господи Иисусе!

– Потише, пожалуйста, – попросил Мейер. – Я стараюсь сообразить, зачем он двинул слона.

– Я вас обоих, ублюдков, в тюрьму засажу!

– Макги, – предложил Мейер, – давай закончим игру, когда станет потише. – Он встал и облокотился о поручни. В белом купальном костюме он, на мой взгляд, слегка смахивал на человека, переодевшегося на маскарад в танцующего медведя. Оставалось приделать медвежью голову. Он взглянул на Ла Франса:

– В тюрьму? За что?

– Вы оба выудили у меня сто тысяч долларов! Даже больше! Предприятие Бэннона не стоит и половины закладной!

– Мистер Ла Франс, – сказал я, – в документах указано, что я заплатил законные пятнадцать тысяч за долю миссис Бэннон в лодочной станции Бэннона, а потом обернулся и продал вам эту самую долю за сорок тысяч. И по-моему, ваш банкир помнит, с какой жадностью вы старались наложить лапу на десять акров Бэннона у реки.

– Но.., но.., черт возьми, вы ведь сказали… – Он замолчал и глубоко вздохнул. – Слушайте. Забудем про сорок тысяч. Ладно. Вы меня надули. Но шестьдесят тысяч, которые я вчера вечером отдал вот этому человеку, совсем другое дело. Вы должны их вернуть.

– Вы отдали мне шестьдесят тысяч долларов? – от души изумился Мейер. – Слушайте, хватит торчать на солнце. Пойдите-ка отдохните.

Цвет лица у Ла Франса был нехороший. Он стоял, моргал, сжимая и разжимая костлявые кулаки, улыбался, должно быть считая свою улыбку заискивающей и дружелюбной.

– Ребята, вы меня здорово сделали. Чисто и идеально. Красиво обставили старика Пресса Ла Франса. И по-моему, не собираетесь отдавать потому только, что я сказал просто “пожалуйста”, без сахарка. Да вы просто не поняли. Ведь я проверну опцион с Карби и получу тридцать тысяч. А теперь, вернув деньги, смогу рвануть и заключить сделку с Санто. Вот о чем можно со мной торговаться, ребята. Все законно напишем. Вы получите шестьдесят тысяч, которые у меня украли, и еще двадцать, чтобы подсластить пилюлю.

– Да будь у меня шестьдесят тысяч, – вставил Мейер, – разве стал бы я тут сшиваться? Катил бы уже в белом автомобиле с откидным верхом, с красивой женщиной в мехах и брильянтах.

– Что вы теряете? – продолжал Ла Франс. – Никоим образом, ничего не теряете.

– Нет, спасибо, – отказался я. – В каком положении вы при этом останетесь, приятель?

Он утер рот тыльной стороной руки:

– Я просто не в состоянии остаться в таком положении. Все равно что заживо погребенный. На милю под землей, ребята. Я буду связан до конца своей жизни. У меня никогда, до конца дней, не будет ни единого цента, который я мог бы назвать своим собственным.

– Ну, теперь понимаете, что ощущают при этом, Пресс?

– При чем?

– Как себя чувствуют люди в таком положении? Например, Бэннон.

Он вытаращил на меня глаза:

– Вы жалеете Бэннона? Это честное дело. Он торчал на пути прогресса, оказался тупым, никак не мог сообразить, вот и все.

– Ему сильно помог бы шурин в окружной администрации.

– Вам-то какое до этого дело, скажите на милость, Макги? Господи, в мире полным-полно таких Бэннонов, их расшвыривают направо-налево, и поэтому мир продолжает вертеться. Я включил Монаха в несколько очень выгодных дел, и он мне был обязан.

– И вы с Монахом намекнули Фредди Хаззарду, что хорошо бы при случае посильнее нажать на Бэннона?

– Ну, мы никогда не имели в виду ничего подобного! – Он улыбнулся. – Вы ведь просто хотите меня чуть-чуть помурыжить, правда? Слушайте, ребята, это не изменит дела. Двадцать сверху шестидесяти – больше я ничего не могу предложить.

Он был такой слабой, жалкой, негодной мишенью. Все еще считал себя неплохим парнем. Я попробовал его слегка надоумить:

– Если бы вы, Ла Франс, могли предложить тысячу процентов прибыли в день, я не поставил бы даже карманную мелочь вот на этот стол, что стоит перед вами. Даже если бы я горел, не купил бы у вас воды. Я пришел обокрасть вас, Ла Франс. Если б вы больше всего на свете ценили собственную физиономию, я постоянно преображал бы ее понемножку. Если б вы больше всего на свете ценили красавицу жену, она в данный момент сидела бы здесь, внизу, в капитанской каюте, дожидаясь, когда вы уйдете, а я к ней приду. Ради выживания вы расталкивали других, дружище, теперь у вас переломаны плечи и локти.

– Какое вам-то до этого дело, черт побери?

– Убирайтесь с судна. Сойдите на берег. Таш Бэннон был одним из моих лучших в жизни друзей. Вас только деньги интересуют, поэтому я ударил вас именно в это место.

– Лучший.., друг? – прошептал он.

И я увидел, как вылезло серое. Серое, как мокрый камень. Серая шкура трусливого. Серая шкура виновного. Серая шкура отчаявшегося. Он заворочал челюстями:

– Вы.., загнали меня в западню, ладно. Пропало все, заработанное за целую жизнь. Вы меня погубили, Макги.

– Обождите минуточку, – сказал Мейер. – Может быть, у меня есть идея.

Ла Франс сделал стойку, как хороший охотничий пес на птицу:

– Да? Да? Какая?

Мейер благосклонно улыбнулся ему:

– Решение все время стоит перед нами. Очень простое! Может быть, вам покончить с собой?

Ла Франс выпучил на него глаза, пытаясь понять шутку, пытаясь даже улыбнуться. Улыбки не получилось. А вот Мейер по-прежнему улыбался. Но в маленьких ярких глазах Мейера не было ни искры юмора. И по-моему, мало найдется людей, способных долго видеть такую улыбку. Ла Франс безусловно не был на это способен. С той же мягкой убедительностью нежного любовника Мейер продолжал:

– Окажите себе услугу. Пойдите покончите с собой. Вы тогда не узнаете о своем крахе и не будете огорчаться. Вероятно, будет немного больно, но ведь только на долю секунды. Воспользуйтесь пистолетом или веревкой, спрыгните с какой-нибудь высоты. Давайте. Умрите немножко.

Наверно, бывает крысиная лихорадка, жуткая, смертоносная ярость слабого, за которым захлопнулась дверца ловушки. С бессмысленным воплем Ла Франс ринулся на Мейера, целясь в глаза неровными желтоватыми ногтями, стараясь попасть коленями в пах и в живот. В течение двух с половиной секунд длился вой, мелькали руки и ноги, потом я схватил его за горло, оттащил от Мейера, швырнул на поручни.

Одержимые назойливы, и он продолжал попытки. Я его утихомирил, сбросил с трапа, погнал дальше по пирсу.

Он простоял там минуты три. Грозил вернуться с пистолетом. Грозил прихватить с собой друзей. Грозил взорвать мою яхту. Грозил, что мы начнем петь сопрано, когда он наймет парней с дальних болот и они явятся темной ночью с ножами. Богом клялся, что мы еще здорово пожалеем, что вообще связались с Престоном Ла Франсом.

Глаза вылезли из орбит, голос охрип, слюна поблескивала на подбородке. Наконец он поддернул штаны и пошел прочь походкой человека, только что надевшего новые очки и не совсем уверенного в местонахождении земли под ногами. Мейеру без большого труда удавалось стоять прямо. Я принес йод, смазал оставленную ногтями царапину под его левым глазом. Он казался озабоченным, задумчивым, отчужденным. Я заверил, что от Ла Франса нечего ждать никаких неприятностей, и спросил, что его беспокоит.

Мейер нахмурился, ущипнул себя за переносицу:

– Меня? Слушай! Если на тротуаре сидит жук, я сверну и обойду его. Вспоминая о крючках, почти готов бросить рыбалку! Не могу понять. Я так жутко разозлился, Тревис! Прямо горло перехватило и затошнило. Он с собой не покончит. Не тот тип. Будет жить, и жить, и скулить. Но все это похоже на шаг, нарочно сделанный в сторону, чтобы раздавить жука, – не совсем, а слегка придавить, пусть немножко поползает, медленно, истекая слизью. Макги, друг мой, мне стыдно этой злости. Стыдно, что я на такое способен. Впервые впутавшись в твои.., предприятия, Я заверил себя – извини за признание, – что впутался только отчасти, на время. Макги совершает поступки, которые каким-то образом вредят Макги, портят его мнение о самом себе. Я разговаривал с Хулиганкой. История о хорошенькой маленькой женщине, которая просто случайно каким-то манером связалась с Героем, – некрасивая, и она что-то губит в тебе. А теперь и я в своих глазах стал чуть хуже. Может быть, ты занимаешься дурным делом, Тревис. Неужели живет в человеке ужасная злоба, которая только и выжидает достойного повода? Неужели она существует во мне, дожидаясь предлога? Тревис, друг мой, не подтверждает ли это, что половина злых дел в мире творится во имя чести?

Он нуждался в помощи, которой я не мог оказать. Мейера не погладишь по головке, не вручишь леденец на палочке. Он пошевелил камень и в моем личном саду, и я увидел, как ползучие многоногие существа юркнули в уютную тьму.

– Ты все еще не сообразил, зачем я двинул слона, – сказал я.

Он сел, полностью сосредоточился на доске, наконец слегка кивнул и переставил пешку на одну клетку вперед, испортив задуманную мной комбинацию. Снова ущипнул себя за переносицу, улыбнулся мне мейеровской улыбкой и молвил:

– Знаешь, наверно, я должен питать определенное отвращение к тому субъекту.

Через два дня, в пятницу, Мейер поднялся на борт “Флеша” в половине пятого, сразу после моего возвращения с пляжа. Незадолго до полудня массы арктического воздуха, беспошлинно поставляемые Канадой, начали менять погоду, да так быстро, что я подумал о беспокойстве, поднявшемся в “Гроувс”. Все прогнозы сулили мороз. Резкий, пронзительный северо-восточный бриз прогнал с длинных пляжей практически всех, кроме крепких орешков янки и одного лодыря-мазохиста по имени Тревис Макги. Мне надо было избавиться от всех порожденных слишком долгой сидячей жизнью судорог души и тела. Плавая параллельно берегу в волнах прибоя на все мыслимые дистанции, дальность и скорость, приходилось трудиться как следует, чтобы попросту не замерзнуть, и я усердно старался – брассом, на спине, кролем, – пока несясь назад к “Флешу” не почувствовал, что почти все длинные мышцы напрочь вытянуты из контролируемых ими суставов.

Любой настойчивый кретин вроде Героя может усовершенствовать изометрию тела, накачать впечатляющую массу мышечной ткани, которая позволяет приподнять спереди любой седан, так что девушки скажут: “О!” Но когда требуется мышечная структура, позволяющая очень быстро перемещаться туда-сюда, увертываться от удара, перехватывать выброшенный кулак, перекатываться в падении через плечо и опять вставать на ноги, сохранив равновесие и готовность, лучше полностью выкладываться в ходе долгих активных и трудных периодов. Время вместе с усталостью должны были, лишить меня скорости, может быть, уже начали, но не настолько, чтобы я это заметил, и не настолько, чтобы я усомнился в себе, – безусловно, сомнение в себе гораздо хуже замедленных рефлексов.

На борту у меня работало отопление. Мейер пил кофе и обрабатывал данные о своих капиталовложениях, пока я смывал соль под горячим душем, переодевался в бесценную древнюю мягкую потертую рубашку и серые штаны, надевал ботинки для лесорубов из бычьей кожи ручной выделки, разношенные до мягкости и податливости жены эскимоса. Под душем попытался погромче запеть, но припомнил другой день, другую душевую, когда ту же самую песню прервала одна леди по имени Пусс, вручив мне отлично приготовленный образец напитка, известного под названием “Макги”. Так что песня скисла и умолкла, я оделся, сам смешал выпивку и понес в салон.

Мейер, подняв глаза от работы, заметил:

– Ты выглядишь абсурдно здоровым, Тревис.

– А у тебя глаза воспаленные, вид усталый, и долго ли ты еще собираешься просиживать по пять дней в неделю, следя за табло, великий волосатый орел?

– Не так долго, как думал.

– Действительно?

– Садись, слушай. Только прошу не смотреть остекленевшим взором. Постарайся понять.

– Приступай.

– Вот отчеты о доходах “Флетчер индастрис”. Смотри, учет гибкий. Имеются варианты. Каждый вполне законный. Но скажем, есть пятнадцать способов обработки различных данных, чтобы доходы выглядели немножко лучше. Так вот, тут до предела использованы все пятнадцать. Судя по последнему опубликованному квартальному отчету, кажется, будто они заработали на сорок процентов больше, чем в предыдущем. Я пересчитал и выяснил, что доход даже не прошлогодний, а немного меньше.

– Ну?

– При пятнадцати долларах за акцию кажется, будто они принадлежат быстрорастущей компании, и продажа, наверно, раз в двадцать превышает ожидаемый в этом году доход. Но над этой так называемой фундаментальной картиной существует техническая картина положения акций на рынке. Такой покупательский спрос улучшает техническую картину. Она становится весьма привлекательной. Большой объем продаж привлекает внимание. Сегодня я посмотрел, как идут дела, какова реакция, и рискнул отдать приказы от ее имени. Вот в каком состоянии ее счет. У нее семь тысяч четыреста акций. Средняя стоимость акции восемнадцать долларов. Сегодня при закрытии было двадцать четыре с четвертью. Так что в данный момент краткосрочная прибыль составляет сорок шесть тысяч долларов.

– Сколько?

– Принадлежащие ей акции в данный момент стоят сто восемьдесят тысяч, минус дебет маржинального счета. Предложение сокращается, спрос растет. Дело движется чересчур быстро. Вчера “Уолл-стрит джорнэл” опубликовал заявление менеджмента, в котором говорится, что непонятно, откуда вдруг такой интерес к их акциям. Дело слишком быстро уходит из рук. Я тут экстраполировал, до чего дойдет на следующей неделе. Воспользовался хрустальным шариком, который мне подарила старуха-цыганка. Могу сказать: на следующей неделе, как минимум, восемь пунктов, где-то между тридцатью двумя с половиной и тридцатью семью. Спекулянты ухватят прибыль и смоются. В обычных обстоятельствах я бы обождал, покупая с поправкой и дожидаясь нового повышения. Но мы столкнемся с приостановкой торгов и, возможно, с проверкой счетов корпорации. По-моему, они фокусничают всеми возможными бухгалтерскими способами, да еще привирают немножко. Подъем слишком быстрый, а на следующей неделе будет еще быстрее. Поэтому начинаю переводить ее в то хорошее место, которое отыскал и за которое надо держаться.

– Ты меня извещаешь или совета спрашиваешь?

– Извещаю. Чего тебе еще? Ты специалист по голубиным какашкам. Я – по крупнейшим в мире играм краплеными картами.

– Но ты должен поговорить с ней и объяснить.

– Я? Почему?

– Потому что надо, чтобы она сюда приехала. Он склонил голову набок:

– Это предложение Конни? Я кивнул:

– Я ей все объясню. Это будет справедливо по отношению к ней.

– Может, ей следует подписать какие-нибудь бумаги?

– Очень важные с виду бумаги. – Он почесал подбородок, ущипнул нос-картофелину. – Одно направление твоей мысли мне непонятно. Насчет того гада Ла Франса. Ему имело бы смысл пойти к Санто, проверить, не удастся ли выкарабкаться, всучив ему опцион на землю Карби. Разве при этом он не упомянет тебя?

– Упомянуть меня для него – все равно что признать себя перед Санто чертовским дураком. Если он признает, что размазан по стенке и пытается спасти крохи, его цена в глазах Санто опустился до очень низкого предела.

– Как ты можешь уверенно предсказать реакцию этого идиота?

– Уверенно не могу. Могу только догадываться и с этим жить.

Заморозки ударили в низинах к западу и к северу от “То-Ко Гроувс”, и ударили с такой силой, что все костры, самолетные пропеллеры и фейерверки из старых автомобильных шин не сумели спасти надежды множества мелких производителей. Ждали такой же субботней ночи, но направление ветра изменилось, с нижней части залива и с Юкатана стал поступать теплый влажный воздух, двигаясь через полуостров с юго-запада, после нескольких бурь с грозами наступила не по сезону ясная и теплая солнечная суббота, когда Джанин Бэннон приехала в той машине, которую мы с Ташем чинили три месяца назад.

Я ждал ее, зная, когда она выехала из “Гроувс”, пошел навстречу, забрал у нее чемоданчик, привел на борт. Она уже бывала на яхте, когда я шел на “Флеше” вверх по Шавана-Ривер, – дела на лодочной станции шли хорошо, они с радостью и волнением рассказывали о своих планах, – так что обстановка была ей знакома.

Джанин выглядела подтянутой и привлекательной в зеленом костюме и желтой блузке, только худее, чем следовало. Разница заключалась в исчезновении жизненных сил, в помертвевшем узком изящном лице, в движениях, свойственных выздоравливающим от тяжелой болезни, в лишенном звучности, звонкости и выражения голосе. Даже темные волосы утратили блеск, под глазами залегли глубокие круги, рот окружили тонкие морщинки.

Я привел ее в гостевую каюту, и она сказала:

– Не хочу доставлять хлопоты. Найду где остановиться.

– Сейчас на это способен только замечательный фокусник. Никаких хлопот. И ты это знаешь. Располагайся. Мейер заглянет выпить и поболтать. А потом пойдем съедим бифштекс, или в китайский ресторан, или куда захочешь.

– Мне все годится, Трев. Я всего на день. Должна вернуться.

– Это будет зависеть от того, что тебе придется сделать по просьбе Мейера.

Чуть позже я услышал какое-то звяканье, стук хлопнувшей дверцы холодильника. Прошел, взглянул, как она, наклонясь, хмуро смотрит в морозилку. Оглянувшись, сказала:

– Мне бы было гораздо лучше, если б ты разрешил отработать, Трев. У Конни полным-полно помощников, они делают все по-своему, а я себя чувствую паразитом. У тебя тут куча всякого добра. Честно, я люблю готовить.

– Никогда добровольно не вызывайтесь, леди. Кто-нибудь этим воспользуется, и ты уже на крючке.

– Спасибо, – улыбнулась она. – Ты ведь все знаешь, правда? Например, знаешь, что людям на самом деле хочется сделать. А теперь иди, дай мне просто потолочься вокруг, самостоятельно посмотреть, что тут за техника и как она работает.

Я пошел, перебрал записи, выбрал классическую гитару Джулиана Брима[38], поставил, отрегулировал громкость так, чтобы это был не совсем фон и не совсем полноценное прослушивание. Только когда Мейер поднялся на борт и я кликнул Джанин из камбуза, мне пришло в голову, что они никогда не встречались.

Джан вложила тонкую руку в его лапу с той сосредоточенной сдержанностью, которую, кажется, проявляют женщины в течение первых двенадцати секунд в ошеломляющем присутствии Мейера.

Он пристально посмотрел на нее, медленно и огорченно покачал головой:

– Опять обман! Джанин, дорогая моя, если б меня предупредили, что вы красивы, я не так бы старался вас обогатить.

– Красива! Да ну, в самом деле. Он повернулся ко мне:

– Видишь? Она протестует, стало быть, хочет еще раз услышать. Ладно, Джанин. Вы красивая леди. Я очень чуток к красоте. Мужчина, при виде которого дети разбегаются, прячась у мамочки за спиной, весьма чувствителен к красоте.

– Тебе стоило бы посмотреть на волчьи стаи маленьких ребятишек, которые бегают за этим типом вверх и вниз по пляжу, слушая его байки, – добавил я.

Ее темные глаза внезапно оживились.

– Мейер, вы тоже красивый. Вы делаете меня богатой – не знаю как и почему, – но я очень рада и благодарна.

– Я это делаю потому, что меня просто достал Макги. Под эту гитару хорошо выпивать. И сколько мы будем стоять тут без выпивки?

Она приготовила огромный котел вкуснейшей еды, как она сказала, “что-то вроде бефстроганов”. Я отыскал красное вино, получившее одобрение Мейера. Она вымыла посуду и ушла с Мейером совещаться на палубе по поводу принесенных им документов. Я сел на желтый диван, читал, переваривал пищу, вполуха прислушиваясь к ним. Наконец она подошла, опустилась на диван рядом со мной и вздохнула. Я отложил книгу.

– Этот фантастический человек все время рассказывает мне фантастические вещи, Трев.

– Мейер такой.

– Он говорит, что ты должен мне рассказать для начала, откуда взялось столько денег. Знаю, ты проделал какой-то фокус, заставив мистера Ла Франса дать такую цену за наше имущество. Но тут гораздо больше.

– Он внес добровольное пожертвование, Джан. Пресс Ла Франс сделал щедрый жест.

– Но.., если ты их у него украл, я…

– Мейер, он добровольно отдал эти деньги?

– Добровольно? – переспросил Мейер. – Просто дождаться не мог, когда от них избавится. Это истинная правда, дорогая леди.

– Ладно. Сдаюсь. Но похоже, в конце концов у меня будет… Скажите ему, Мейер.

– Это только прикидка. В конце этого года после выплаты всех налогов у вас будет, по-моему, около двух тысяч акций “Дженерал сервис ассошиэйтс”, свободных и чистых, стоимостью на данный момент семьдесят долларов за акцию, а потом и больше. Доход по дивидендам составит от шести до семи тысяч в год. Все яйца в одной корзинке, но корзиночка очень красивая. Великолепные показатели, великолепный менеджмент, фантастические перспективы. Мейер присматривает за корзинкой. Вам, молодой женщине с маленькими детьми, нужен растущий доход. Завтра мы встретимся с несколькими людьми, которые начали создавать некоторые основные трастовые структуры.

– Мне придется остаться еще на день, – сообщила она мне.

– Или больше, – поправил Мейер. – В зависимости от обстоятельств. Трехлетняя программа – и у вас будет пятизначный доход с хорошим резервом, со страховыми фондами для расходов на колледж. Мальчики вырастут, женятся. Сможете поехать за границу, в Испанию, богатая и дурашливая, выйти замуж за тореадора, накупить поддельных картин. И я буду рядом – трясущийся маленький старикашка, жутко переживающий, что испортил вам жизнь.

Она громко и долго смеялась – впервые после смерти Таша.

Глава 16

В следующий вторник вечером в половине одиннадцатого, после того как Джанин нас опять хорошо накормила, я провожал Мейера к его судну, перепроверяя стратегию.

– Звонок Конни, – сказал он, – гениальная вещь. Я заранее, пока Мейер водил Джанин на таинственные свидания с адвокатами и попечителями фондов, договорился с Конни, она перезвонила в шесть и спросила, может ли увезти с собой мальчиков на несколько дней, прихватив Маргариту для присмотра за ними. В Тампе собрание Ассоциации, потом она хочет заехать дня на два в Талахасси, а на обратном пути повидаться кое с кем из других садоводов. Поездка продлится неделю, так что Джан вполне может сидеть на месте.

– Как только она согласилась, – продолжал Мейер, – сразу заметно расслабилась. Ты обратил внимание – есть стала лучше. Слышал, смеется немножко?

– Как там наш тайный план?

– В лучшем виде. Сброшу сегодня тысячу акций “Флетчера” по тридцати одному и переведу средства в “Джи-Эс-Эй”. Наступает критический момент. Не знаю, высоко ли взлетит ракета. Нынче объем продаж – девяносто две тысячи. Скажем, утром я ей сообщу, что люди, с которыми мы должны встретиться, явятся в пятницу утром. Нет, в субботу утром. Так что придется тебе сдвинуть эту груду жуткой роскоши, пока она не примерзла к слипу, и совершить небольшой симпатичный круиз.

– Попробую. Но не рассчитывай. Я легким шагом вернулся, поднялся на борт, вошел в салон. Джанин стояла в передних дверях, спиной к темному трапу.

– Трев… – проговорила она абсолютно чужим голосом, слабым, мрачным, испуганным, а за пояс ее обхватывала жилистая, покрасневшая на солнце рука. – Трев.., прости.

Слева из-за нее на уровне талии высунулась другая рука, нацеливая мне в живот короткий ствол приличного калибра.

– Мне очень жаль, мистер Макги, – сказал он. Я различил за ней высокую фигуру, бледность лица на фоне темноты.

– Фредди?

– Да, сэр.

– Мне тоже очень жаль, Фредди.

– Просто стойте спокойно, – посоветовал он. Рука с талии Джан исчезла. Ко мне полетели наручники, описав дугу, блеснув в свете, со звоном упав на ковер салона. Рука снова быстро схватила ее.

– А теперь все время двигайтесь, как в замедленной съемке, мистер Макги. Опуститесь на колени, медленно поднимите наручники, поднесите руки вон к той трубе, наденьте их и как следует пристегните покрепче.

– Или?

– Вы наверняка знаете, в какой угол меня загнали, мистер Макги. Все на меня навалилось, ни сбросить, ни остановить. Я не могу оставаться запертым в одном месте даже на месяц, сразу же превращусь в зверя. Поэтому у меня нету выбора. Мне очень жаль, что так вышло, только жалость не поможет. Так что давайте, пошевеливайтесь, или всажу пулю прямо вам в лоб, мистер Макги.

Фредди дошел до последней крайности, был на пределе, и его тон не обманывал. Я подчинился беспрекословно, униженно, двигался, точно минер, вытаскивающий из бомбы взрыватель. Аккуратно защелкнул наручники со слабо успокаивающей мыслью, что, если б на десять секунд остался в салоне один, дотянулся бы, сорвал пиллерс, схватил из стола револьвер.

Он подтолкнул Джанин из дверей в салон, отложил пистолет и вздохнул с облегчением. Отпустил ее и еще подтолкнул. Обмякшее тело качнулось вперед, голова наклонилась в отчаянии.

– Прости, – тихо вымолвила она.

Его рука нырнула в карман, потом довольно осторожно потянулась к ней. Раздался едва слышный звук, кожаный шлепок, смягченный волосами. Она сделала полшага, споткнулась, лицо помертвело, стала вытягивать перед собой руки, чтобы смягчить падение, и рухнула лицом вниз, совсем расслабившись, мягко стукнувшись о ковер салона, как мешок с костями.

В момент удара свинчаткой по голове лицо его стало каким-то странным. Это был момент истины и преображения, демонстрация наслаждения эротического порядка, чувственного удовольствия. Мужчины нередко свихиваются на этом. Копы влюбляются в ореховые дубинки. Боксеры в призовых матчах забывают держать дистанцию в предвкушении сладостного нокаута. Именно поэтому некоторые извращенцы становятся анестезиологами, занимаются подготовкой умерших к похоронам или берутся за грязную работу в психушках. Это мрачное братство любителей слабой плоти, воспламеняющихся неким низменным образом от полной беззащитности.

Он посмотрел на нее сверху вниз, перешагнул и сел в кресло вне пределов моей досягаемости, широко зевнув. У него было слабое фамильное сходство с Ла Франсом. Крупный пружинистый парень с покатыми плечами, с виду смертельно усталый. В правой руке он держал гибкую плетку, замысловато сплетенную из черной залоснившейся кожи” нежно постукивая свинцовой головкой по ладони другой руки.

До этого я видел его единственный раз, когда он и другой полицейский прикрывали шерифа Баргуна при моем задержании в вестибюле старого отеля.

Я сел, повернулся, прислонился спиной к переборке так, что пиллерс оказался между коленями, оперся на колени локтями.

– Зачем вы пришли сюда, Фредди?

От усталости он соображал медленно.

– Вспомнил, как два дня назад дядя Пресс рассказывал мне про этот ваш плавучий дом. Я пытался пробраться на какой-нибудь грузовой корабль, который уходит из Тампы. За ними чересчур пристально наблюдают. Думал, как-нибудь выберусь из страны, разложу все по полкам, будет время прикинуть, что делать дальше.

– Дальше надо делать вот что: идите вон к тому телефону, звоните шерифу Баргуну, сообщите, куда за вами прийти.

– Слишком поздно.

– У вас много друзей в округе Шавана. Они все для вас сделают. Посчитают, что вы оборонялись от Бэннона, ударили слишком сильно и испугались. Постараются, чтоб старики-супруги, у которых вы взяли одежду и автомобиль, не выдвинули обвинений.

– Говорю вам, мистер Макги, слишком поздно. Мне еще раз не повезло. В последнее время одно невезение. Я убил женщину, сам того не желая, к западу от Дэйд-Сити. Оглоушил ее хорошенько, легонько и в самый раз, она сделала на два шага больше, чем надо, упала прямо на садовые грабли, и уже ничто на свете не остановило бы море крови. Господи, сколько крови! Нет, сэр, слишком поздно, надо только бежать и прятаться. Дело вразнос пошло, только кажется, будто все в полном порядке.

– А как пошло дело с Ташем Бэнноном?

– Я патрулировал, увидал его прямо у первого светофора. Он шагал по обочине с чемоданом. Притормаживаю, говорит, что идет к автобусу, звонит домой, а там вообще никто не отвечает. Беспокоился за миссис Бэннон. Задним числом всегда хорошо понимаешь, что надо было делать. Мой папа называл мистера Бэннона сильным мужчиной, его не так просто обескуражить. Надо было бы мне отвезти его к нам, показать барахло, которое ему жена оставила, и записку, сообщить, что их собственность конфискована, опечатана со всеми уведомлениями и прочее. Дядя Пресс должен был получить те десять акров и непременно собирался их получить. А вечер стоял такой тихий, я решил ничего не говорить, отвезти его прямо на место, пусть увидит своими глазами, что навсегда лишился плодов своего труда. Думаю, захотелось мне этого потому, что он вовсе не походил на побитого. Держался, будто у него был способ вылезти из заварившейся каши. Ну, я и говорю, может быть, телефон не работает, давайте подвезу. А когда приехали, он смекнул, что я знаю о конфискации, и жутко разозлился. Тогда я говорю, что жена его бросила, оставила у шерифа письмо и шмотки, а он меня обозвал лжецом. Пошел на меня, чуть ли не заорал, и я дал ему по голове. Он должен был упасть, но всего чуть-чуть подогнул колени, помотал головой и пошел дальше. Тут я понял, череп у него крепкий, он здоровый, в жутком состоянии, и постарался свалить его следующим ударом. Размахнулся как следует, наверно, "угодил бы в лоб, да он двигался очень быстро для своих крупных размеров, и закинул голову назад. – Фредди вздохнул. – Так что удар пришелся прямо в переносицу, мистер Макги. Очень нехорошее место, потому что оттуда две тонкие косточки идут прямо в мозг. Я присел над ним в утреннем свете, вспотел и похолодел, держу его за запястье и чувствую, сердце бьется все медленней, медленней, тише и тише, потом совсем останавливается, он как бы вздрогнул, а через какое-то время я сообразил, что проблемы вполне могли довести его до самоубийства, и прикинул, как сделать, чтоб так и подумали, и заодно и свои следы замести. Понимаете, я ведь знал, что, если расскажу правду, навсегда вылечу из полиции, а я только там хорошо себя чувствую, в форме, и когда люди слушаются приказов.

– Но вас видела Арлин Денн. Он медленно покачал головой:

– Ох уж эти придурки! Я думал, что чисто разделался с Бэнноном. А потом она признается, что видела. Стою я там вечером и пытаюсь придумать, как их всех поубивать каким-нибудь способом. Расколошматить головы, вколоть чего-нибудь, слишком большую дозу, или поджечь. Но мой вызов записан в диспетчерском журнале, потому что оттуда поступила жалоба. У меня были снимки и зелье, что я у них отобрал. Она не хотела влипать в неприятности. Я их много мог ей доставить. Поэтому дождался, когда протрезвеет, начнет соображать, и спрашиваю, может, можно ввести в игру миссис Бэннон или, может, она расскажет, будто вместо меня видела какого-нибудь их приятеля. И тогда…

Из-за желтого дивана послышался шорох, хриплый вздох. Фредди быстро вскочил, метнулся к Джанин, наклонился к ней, исчез из поля зрения. Я слышал его тихий голос, но слов не разбирал. Впечатление было такое, словно влюбленный шепчется с возлюбленной, успокаивая ее страхи. Еще раз прозвучал короткий шлепок.

Когда он вернулся и сел на прежнее место, я заметил:

– Это не пойдет ей на пользу, помощник шерифа.

– Не принесет и вреда, мистер Макги. Я точно знаю, куда надо бить и с какой силой. Просто мозги как бы встряхиваются, а потом даже голова не болит. Я все думаю, как устроить, чтобы немножко поспать, не беспокоясь о вас обоих. Знаете, будь вы просто на яхте, когда округ Шавана выдал ордер на ваш арест, теперь все было бы совсем гладко.

– Не рассчитывайте на это. Как бы вы все хорошо ни обставили, Фредди, люди, которые были со мной в момент убийства Таша Бэннона, выступили бы, оправдали меня, и вам пришлось бы давать объяснения.

– К тому времени уже не было бы Арли, чтобы изменить показания. Может, все это так и осталось бы загадкой, но меня к ней никак не припутали бы.

– Значит, с Ташем все вышло случайно, и женщина упала на грабли случайно, а с Арли Денн должно было выйти намеренно.

– Порой так крепко вляпываешься, что из угла есть один только узенький выход. Лучше я вас обоих утихомирю…

Я очнулся увечный, страдающий, не имея понятия ни о времени, ни о месте. Сверху шел свет из углов неплотно прилегающей крышки люка. Приняв головную боль за похмелье, сообразив, что лежу в носовом трюме “Флеша” рядом с люком для якорной цепи, а в бок впиваются старые шпангоуты, я подумал, что лишь жалкий пьяница может выбрать подобное место для сна. Однако потом попробовал почесать правой рукой щеку, а рука не поднялась, звякнула цепочка. Повернул голову и увидел, что правым запястьем прикован к переднему брасу из двухдюймовой трубы. Я давно установил такие брасы, чтобы придать носу яхты больше жесткости в бурных водах. Конструкцию не расшатать без лебедки и рычага.

Ощупав голову левой рукой, обнаружил чувствительное место выше и чуть позади правого уха. Я не помнил “наезда”, не помнил, чем кончился разговор. Голова работала еле-еле. Долго не мог понять, что судно не пришвартовано в Байя-Мар, – не те движения. Яхта слегка покачивалась, поднимаясь и опускаясь. Иногда ритм сбивался, и я ощущал легкое натяжение якорной цепи, которое заглушало остаточные колебания.

Я сел, поерзал, нашел место получше, где можно было вытянуться, не натыкаясь на белые дубовые шпангоуты. В карманах не оказалось решительно ничего полезного. И ни до чего не дотянешься. Я умудрился несколько раз задремать, движения яхты успокаивали. В четверть двенадцатого по моим часам очнулся и услыхал щелчок задвижки на маленькой дверце носового трюма.

Согнувшись, протиснулся Фредди Хаззард в моих новых слаксах цвета хаки и в чистой футболке. Кивнул, вылез обратно в дверцу, втащил полведра воды, поставил в пределах моей досягаемости. Снова полез за коричневым бумажным мешком, положил его рядом с ведром.

– Мистер Макги, тут в мешке молоко, хлеб и сыр, рулон туалетной бумаги. С ведром как-нибудь справитесь. Не собираюсь отстегивать вас без очень уж серьезной причины.

– Где миссис Бэннон?

– С ней все в порядке. Я нашел цепь и висячий замок, пристегнул ее цепью за ногу, а сперва дал поесть.

– Где мы?

– Стоим на якоре на мелководье рядом с Сэндс-Кей, к востоку от канала, милях в двенадцати от Майами. Пришлось потрудиться, чтоб вывести эту штуку с большой пристани. Ветер помог. Когда я был мальчишкой, учился в школе, почти каждое лето подрабатывал рыбной ловлей. Мистер Макги, я нашел в столе рядом со стеллажом с картами ваши расчеты. Похоже, запасов горючего хватит миль на четыреста, как по-вашему?

– Почему я вам должен объяснять что-либо, Фредди? Он присел на корточки, легко балансируя в такт покачиванию корпуса, и озабоченно посмотрел на меня:

– Я подцепил на буксир тот ваш маленький катерок. Из-за этого с таким трудом вышел из бухты. Осмотрел его, и, по-моему, он миль триста пройдет – баки полные. Куба рядом, но, думаю, это просто другая тюрьма. Узнал погоду – прогноз на пять дней хороший. Наверно, смогу добраться до островов Каикос. Там не очень-то соблюдают формальности и властей почти нету. Как объяснил мне один приятель, они всегда принадлежали Ямайке, а когда Ямайка стала независимой, на островах Каикос и Терке все осталось по-прежнему. Я взял ваши документы, можно их подпалить, вроде бы на этой яхте случился пожар, оставить ровно столько, чтоб можно было прочитать. Вполне могу сойти за вас там, где вас никто не знает. Очень жаль, что так вышло, но раз уж я собрался выдать себя за вас, то так и оставлю с ней вместе прикованными покрепче к яхте, все горючее выпущу и затоплю. Обдумал все другие способы, остался только этот. Ну, вам рассказал, ей не стал говорить, потому что она не в себе. И вы не расскажете, потому что больше никогда друг друга не увидите. Это единственный шанс. Очень жаль, но я должен попробовать. Ну, вы спрашивали, почему должны мне объяснять. Потому что, когда придет время, я могу проломить вам с ней черепа, и тогда вы спокойно пойдете ко дну, ни о чем не тревожась. А до этого обеспечу вам все удобства. И ей тоже. Но у каждого судна свои причуды, и, если это не будет работать как надо, мне придется просить у вас объяснений. А если не объясните, удобств вам обоим не будет. Сами поймете, когда приволоку ее сюда за волосы с цепью на ноге. Я всегда думал, почему это рядом со зрелыми женщинами вроде этой вечно чувствую себя неуклюжим, тупым, боюсь до них даже дотронуться. Да уж раз она все равно пойдет ко дну, не имеет значения, что с ней будет до этого. Можно с ней позабавиться. А можно и не забавляться. Прямо сейчас решать не стану, но если вы сделаете все как надо, шансов будет меньше. Так что прямо сейчас я хочу знать, куда нажимать, чтобы эта штука пошла полным ходом.

– Ничего не выйдет.

– У меня это единственный шанс, мистер. Сколько оборотов?

– Тысяча сто.

– Где переключатель автоматического управления?

– На верхней панели в углу.

– Где карта коррекции компаса?

– Приклеена к внутренней крышке коробки у штурвала. Он кивнул.

– Я немного поспал, только надо еще добрать. Просплю весь оставшийся день и буду двигаться на рассвете. Принесу одеяла, вам будет удобнее, мистер Макги.

– Не утруждайтесь до смерти ради меня.

Он вышел. Будь я один на борту, безумный план мог бы сработать. Но Мейер и Конни Альварес знают, что здесь Джанин. Они никогда не отступятся, пока не узнают о происшедшем. Не слишком-то утешительно.

Итак, сейчас самое время. Долгая вторая половина дня. Позже не стоит рассчитывать на его беспечность. Он даже в пиковом положении неосторожности не проявляет. Ему пришлось спасаться бегством. Двое других его спутников на борту крепко прикованы. Постель мягкая. Море покачивает. Может быть, больше не доведется так сладко поспать.

Итак, давай, Макги, работай, главным образом своей тупой головой. В карманах ничего. Для освобождения нужны инструменты. Скажем, пряжка от ремня? Ах да. Предусмотрительный молодой человек. На мне старые тренировочные штаны. Ни ремня, ни шнурков. Что у нас есть металлическое, приятель… Старое помятое ведро, часы, несколько пломб в зубах. Вот и все.

А если бы было что-нибудь металлическое, что бы ты сделал? Попробовал бы открыть замок наручников. А если бы вдруг подвернулась очень тонкая гибкая стальная проволока, попробовал бы просунуть ее вон в то маленькое отверстие, где наручники соединяются, и как-нибудь расцепить. Но наручники не просто хорошие, тут еще небольшие выступы, чтобы этого нельзя было сделать.

Засов опять щелкнул, он бросил два одеяла, до которых я мог дотянуться, и снова захлопнул дверцу. Щедрый дар, парень. Большое спасибо.

Еще подумаем. Наручники скользят по брасам из крепких труб, которые представляют собой букву X, лежащую на боку. Прикован я к той, что нижним концом упирается в правый борт, а верхним в левый. В перекрестье трубы соединяются не вплотную. Там можно протиснуть наручники. Можно встать, хорошо оттолкнувшись. Я очень высоко оценил собственную работу – по крайней мере, по установке брасов. Обрабатывал их ножовкой, чтобы они как следует прилегали друг к другу, а потом соединил муфтами. Диаметр каждой в основании около четырех дюймов, с четырьмя большими отверстиями для болтов. Даже с самым большим на борту гаечным ключом трудно было бы с ними справиться. Ржавчина казалась не менее крепкой, чем сталь.

И вдруг я припомнил, что это просто фрикционные муфты. Без резьбы. И края труб входят в них всего на дюйм. Значит, если упереться спиной и как следует поднажать, чтобы одна труба стала на дюйм короче, она выскочит из прикрепленной болтами муфты, а сообразительный парень окажется на свободе.

Я свернул одеяло, подсунул под спину. Подлез под перекрестье, поднатужился и попробовал приподнять. Старался, пока белый свет не потемнел и не замигал красными вспышками. От стараний в ушах зашумела кровь, заныли челюсти, труба врезалась в кости, но не подалась ни на четверть дюйма.

Сел, отдышался. Глаза заливал пот. Не выйдет. Есть два способа освободиться: перегрызть себе руку в запястье или сдвинуть трубу. А сдвинуть ее невозможно.

Кто-то сказал, дайте рычаг и место, где можно встать. Или точку опоры? Так или иначе, он собирался перевернуть землю. Если и объяснял зачем, объяснение я позабыл.

Разумеется, с рычагом, с гаечным ключом, с домкратом – какие проблемы? Я выпил молока, поел сыра. Отлично, Макги, сядь и сооруди себе домкрат из хлеба, сыра, часов, ведра и двух одеял. Старое ноу-хау.

Что-то мелькнуло в подсознании, но так быстро, что не удалось уловить. Смутный призрак некой смутной мысли. Я лег на спину, постарался не думать вообще ни о чем, и, когда призрак вновь промелькнул, я его ухватил. Перетряхнул, но он мне ничего не сказал. Мямлил что-то про винтовую стяжку, и я выбросил его из головы.

Есть два способа что-нибудь сдвинуть – оттолкнуть или подтянуть. Я сел, осмотрел свой инструментарий. Взял одно одеяло, скатал с одного угла как можно туже и аккуратней. У левого борта возле переборки был толстый короткий прямоугольный деревянный шпангоут, но я на фут до него не дотягивался. Смочил концы получившегося из одеяла каната в ведре с водой, сбросил туфли, носки, вытянулся, закинул конец вокруг шпангоута, зажал в ступнях, подтянул к себе. Другой конец обмотал вокруг трубы, к которой был прикован, максимально затянул, связал оба конца. Выплеснул из ведра воду, обулся и начал топтать ведро, пока боковой шов не разошелся, а шов на дне совсем не ослаб. Потом трудился, кряхтел и потел, получив в результате безобразную железную трубку длиной около двух с половиной футов. Поплотней обмотал ее другим одеялом, связал оторванными от рубашки полосами. Потом до половины засунул мягкий рычаг между двумя петлями каната из одеяла и начал крутить.

Дело пошло легко – сперва. Импровизированный канат закручивался в узел, как резинка в игрушечном аэроплане. Деревянный шпангоут угрожающе заскрипел. Каждый следующий оборот требовал больших усилий. Я завернул свой рычаг в одеяло, чтобы он сразу не изогнулся. Но когда стал перехватывать ближе к концам; добиваясь максимальной рычажной передачи, он начал гнуться. Заметив, что труба браса тоже начала гнуться, я с тревогой задумался, что получится, когда все рухнет. Обливаясь потом, повернул рычаг. Одеяло натянулось так туго, что казалось, я слышу, как оно гудит. Каково сопротивление на разрыв среднего одеяла?

Внезапно что-то обрушилось в самом центре. Труба выскочила из муфты, ударила меня по локтю, лишив чувствительности руку и пальцы, перевернулась, шарахнула по голове, сбила с ног и едва не сломала прикованную руку. Шум стоял немилосердный. Фредди должен был прийти посмотреть. Я снял с трубы наручник, зубами развязал полосы, связывавшие рычаг, пополз на коленях к дверце, высоко держа железяку, молча молясь, чтобы он сунул в дверцу голову, и гадая, не поджидает ли он с другой стороны, когда голову высуну я.

Поэтому выползал осторожно, придерживая наручник на правом запястье, чтобы не звенела цепочка. Пробрался через другой люк вперед, тихо пошел к корме. Через каждые несколько шагов останавливался перевести дух, наклонял голову и прислушивался. У входа в коридор услыхал громкий храп, глубокий, медленный, регулярный. Дверь в капитанскую каюту была приоткрыта, дверь в носовую часть закрыта. Оттуда слышалось тихое звяканье цепи.

План действий: пройти в салон, взять оружие, зарядить, прострелить ему для гарантии одну коленную чашечку. Освободить леди. Взять курс на Диннер-Ки, радировав полиции, чтобы она нас встречала.

Но он вновь оказался предусмотрительным. Все было перевернуто вверх дном. Пистолет 38-го калибра исчез. Я посмотрел в капитанской рубке – ружья для охоты на акул на месте не было.

Пересмотренный план действий: тихо освободить леди, убрать ее отсюда ко всем чертям, перебраться на “Муньекиту”, а когда нас отнесет подальше, запустить мотор и поскорей удрать.

Цепь. Быстрее и легче всего можно справиться с ней с помощью больших хороших кусачек, жуткой штуки с ручками в ярд длиной. Они оказались там, где я и надеялся, – висели в заднем шкафчике с инструментами.

Я с удовольствием слушал храп, пробираясь, как привидение, мимо дверей капитанской каюты. Медленно открыл дверь в носовой отсек. Она сидела на полу, вертя головой, глядя на меня обезумевшими глазами, широко открыв рот, готовая завизжать изо всех сил, но вовремя опомнилась, и я тихо вошел, закрыв дверь так же бесшумно, как открывал. До моего появления она отыскала в аптечке какую-то жирную мазь, смазала голую ногу в попытке сбросить цепь, но только содрала кожу. Лоснившаяся от мази лодыжка и пол были усеяны каплями крови.

Я подхватил цепь кусачками, нажал, они ее перекусили, цепь со звоном упала на пол. Отложил кусачки, помог Джан встать. Она прильнула ко мне, и я зашептал, что он спит, что мы сядем на “Муньекиту”, отвяжем буксировочный канат, нас отнесет течением… Она мотала головой в лихорадочном одобрении.

В двух футах от приоткрытой двери капитанской каюты, мимо которой нам предстояло пройти, я вдруг понял, что не слышу храпа. Схватил ее за руку, чтобы быстренько пробежать, но дверь распахнулась, и в ней стоял он. Я с силой толкнул Джан в коридор и с такой же яростью бросился на него. Но увесистый, мягкий горячий красный молот на столь близком расстоянии с такой силой ударил в левое плечо, что меня перевернуло и отбросило через открытую дверь назад, в гостевую каюту. Ноги заплелись, я тяжело рухнул, вспоминая в момент падения старый, болезненный, давно заученный урок. Когда в тебя стреляют, ты умираешь. Бах! – и ты мертв. Так умри – может, это единственный шанс, оставшийся у тебя на всем белом свете.

Я услышал, как он подошел, остановился надо мной и сказал:

– Чертов дурак! Жалкий, ничтожный проклятый дурак, – и ткнул меня носком в бедро, проверяя расслабленность тела. Я выбросил обе ноги, сшиб его, вцепился, одновременно вопя, чтобы Джан прыгала с борта, плыла к берегу, торопилась изо всех сил.

Дело было непростое. Моя левая рука не работала, он все пытался вытащить револьвер и наставить его на меня, я старался держаться сзади и набросить ему на горло цепочку от наручников. Он умудрялся бороться, демонстрируя впечатляющую гибкость и силу, но потерял равновесие и рухнул вместе со мной на кровать. Прошло лишь несколько секунд. Я захватил шею крюком правой рукой, но левая к этому времени становилась все хуже и хуже, и он медленно, медленно умудрился повернуть дуло так, чтобы наверняка пустить пулю мне в голову, даже не оборачиваясь.

И в этот миг в дверь влетела Джанин, визжа, высоко держа в обеих руках маленький красный огнетушитель, который, видно, сорвала со стены в коридоре. Вопя, с искаженным лицом, неслась прямо на нас, стала замахиваться для удара, еще будучи минимум в трех шагах от кровати. Он вывернул руку с оружием, в замкнутом помещении оглушительно грохнул выстрел, я увидел, как голова ее дернулась в сторону при нанесении чудовищного удара, а потом на меня обрушилась такая тяжесть, что в плече и в руке разлилась смертельная боль, белый свет в глазах померк и погас совсем.

Не знаю, надолго ли я отключился, на тридцать секунд или на пятнадцать минут. Старался очнуться, сознавая, что дело спешное, чувствуя, что придавлен огромной тяжестью. Фредди Хаззард казался невероятно тяжелым. Я приложил пальцы правой руки к его горлу и ничего не нащупал. Выполз, извиваясь, и понял, откуда такая тяжесть. На нас обоих, спиной у него на бедрах, лежала Джанин, свесив темноволосую голову с края кровати.

Я выбрался из-под обоих и встал. Больше не хотелось ощупывать горла трупов. Она лежала ко мне левым виском. Волосы сильно намокли от крови. Я всматривался изо всех сил и, только заметив, как вздымается и опадает грудь, рискнул приложить к горлу палец, нашел местечко, где бился пульс – тук-тук-тук.

Потом посмотрел на него. Тут уже никому не найти никакого пульса. Череп раскроен по диагонали, от одного виска поперек до другой надбровной кости. Рана шириной с огнетушитель и, наверно, в дюйм глубиной. Глаз таращился с таким изумлением, какого не встретишь в мире живых.

Накатила слабость и медленно отступила. Я был ростом в три этажа и покачивался под легчайшим бризом. Игрушечный паренек из соломы и теста. Левая рука висела. Опустив глаза, я увидел деловито капавшую с кончиков пальцев кровь.

Принимайся за дело, Макги. О многом надо позаботиться. Приведи яхту в порядок. Берись за ведра и швабры, старик. Надраивай палубу. Давай, пошевеливайся, потому что не знаешь, сколько у тебя времени, а его, может быть, мало. Я полез в карманы Хаззарда, нашел ключ от наручников, умудрился повернуть его онемевшими пальцами, освободить правое запястье, сильно стертое металлом.

Никак не мог заставить себя поторапливаться. Я размышлял. Это было нечто вроде игры, занимательной и не слишком серьезной. Можно справиться, не позволив себе навсегда слететь с катушек, а можно и не справиться. Интересно.

Медленно двигаясь к носовой части, я сорвал с себя рубашку. Повернулся левым боком к зеркалу. Входное отверстие находилось в трех дюймах ниже плеча с наружной стороны, но было очень глубоким. Точно не скажешь, что кость не задета. Пуля явно прошла навылет, пробив чертовски большую дыру. Я поднял правой рукой левую, прислонил ладонью к стене, уткнулся локтем. Забил в раны марлевые подушечки, аккуратно перевязал, отрывая зубами полоски пластыря.

– Прекрасно, – услышал я собственный голос, который шел как бы из другой комнаты. – Весьма чистенько.

И направился в камбуз. Шок. Кровотечение. Надо возместить потерю жидкости. Принять стимуляторы. В холодильнике стояла кварта апельсинового сока. В шкафчике со спиртным – непочатая бутылка виски “Дикий Индюк”. Я поставил все это на столик, сел, из углов на меня двинулся белый туман. Стало ясно, никто не намерен ко мне подойти, обслужить. Я взял за запястье левую руку, положил на стол. Послал по нервным волокнам приказ. Пальцы шевельнулись. Выпил треть сока. Сделал четыре долгих глотка бурбона. Еще треть сока. Еще глоток спиртного. Отлакировал соком. И опять бурбон, ровно столько, сколько требуется для ублажения рвотного рефлекса.

Давай, белый туман. Попробуй еще разок. Вот он я, Макги.

Но туман пока спрятался назад в угол, и я больше не видел его краем глаза. Встал, не думая о руке, которая соскользнула со столика и ударилась о бедро. Думал я о Джанин, которая получила пулю в голову, и о том, что тук-тук прекратится. Схватил левую руку, перевернул, посмотрел на часы, – неужели сейчас три часа дня?

Иди выясняй. Рано или поздно придется выяснить. Так иди посмотри на нее.

Горло еще пульсировало, как хороший моторчик. Я подхватил ее, оттащил от Фредди, положил на кровать. Не хотелось ее слишком двигать, не хотелось и рисковать, вдруг придет в себя и увидит, что лежит рядом с тем, что некогда было Фредди.

Взяв кусок старой парусины, я расстелил ее на полу у кровати сбоку, наклонился через бывшего Фредди, схватил окровавленную простыню, вытянул из-под Джанин и тянул, тянул, пока он не скатился, упав с мягким стуком на парусину лицом вниз. Я оставил на нем простыню, завернул в парусину. Включил яркую настольную лампу, разобрал ее слипшиеся от крови волосы, нашел след от пули в полтора дюйма длиной и настолько же выше левого уха. Вроде бы шить и фиксировать ничего не требовалось. Пуля содрала полоску скальпа вместе с волосами, кровь запеклась и остановилась. Я смочил в антисептике марлю, очень осторожно приложил к ране, привязал подушечку бинтом.

Потом в миг чисто гениального озарения оторвал кусок простыни, сделав перевязь для себя, чтоб рука не болталась. Нашел закатившийся в угол огнетушитель, вытер, повесил на место. Сел на пол и обеими ногами наполовину затолкал сверток с Фредди под койку, где он был не так заметен.

Потом вышел на верхнюю палубу. Мы стояли на якоре. Море спокойное, небо чистое. Спустился вниз, привел себя в порядок, умылся. Кровь через марлю не проступила. Знак хороший. Надел рубашку. Пустой болтающийся рукав не так мешает, как болтающаяся рука.

Сделал два огромных бутерброда с арахисовым маслом, проглотил, запил квартой холодного молока. Что еще нужно здоровому американскому мальчику после того, как его подстрелили?

В половине пятого, немного поразмышляв, включил радио, связался с портом Майами и через него связался по кредитной карточке с судном Мейера. Связистка сообщила ему, что его вызывают с яхты “Лопнувший клеш”.

– Тревис? Слушай, я смотрю, тебе без большого труда удалось ее уговорить. Прием.

– Это импульсивное побуждение, Мейер. Одичавшие и свихнувшиеся ребята отправляются на поиски волшебных приключений. Прием.

– Ты немножко под градусом, старина? Слушай, я о другом говорить не могу при таком удобном для прослушивания способе связи. Передай, что дела идут хорошо. В следующий раз позвони с берега, сообщу новости. Прием.

– Ладно. Не знаю, сколько еще мы проплаваем. Может быть, подержу ее пару недель. Прием.

– Пусть как следует отдохнет, Тревис. Да и тебе не повредит. Развлекись. Лови рыбку, пой песни.

Сразу по окончании разговора возникла реакция. Когда делаешь то, что должен, машина как-то выдерживает нагрузку. Но как только пробьешься, винтики и колесики принимаются дребезжать, скрипеть и идут вразнос. Я ощутил ледяной холод. Ясно – все пропало. Ей от этого никогда не оправиться. Что-то будет кровоточить в голове, и все кончится. Может быть, кто-то видел, как он поднимался на борт или как выводил яхту. В руке разливалась боль. Якорь выскочил из песка, и мы начали дрейфовать.

Я опять пошел вниз, посмотрел на нее, прошел в капитанскую каюту, сбросил халат, лег в огромную постель, жалея, что слишком стар, не могу заснуть, наплакавшись и обессилев от слез…

Я услыхал, что она окликает меня по имени, задолго до того, как позволил себя разбудить. Она сидела на краю постели лицом ко мне. На ней был короткий пляжный халат и нечто вроде тюрбана из светло-голубого полотенца. Стояла ночь. Из-за ее спины шел свет.

– Трев! Трев!

– М-м-м… Как твоя голова, Джанин?

– Все в порядке. В полном порядке. Ты тяжело ранен? Она обнажила мое плечо, осмотрела повязку.

– Просто царапина.

– Да ладно тебе. Плохо?

– Похоже, не слишком.

– Я хочу посмотреть.

– Дай мне встать. Я не собирался так долго спать.

– Так вставай. Я сейчас.

Она вернулась с полотенцем, с набором первой помощи и тазиком горячей воды. Я перевернулся на правый бок. Она зашла с другой стороны кровати, разложила полотенце и прочее, сняла повязку.

Я слышал, как она охнула, и спросил:

– Что, так плохо?

– Я… По-моему, просто кажется хуже, чем на самом деле. Постараюсь не причинить тебе боли. И занялась делом, очень осторожно.

– Тревис!

– Да, Джан.

– Он ведь хотел убить нас обоих, правда?

– Возможно.

– Я знаю. Он так смотрел на меня, после того… Когда ты пришел меня освободить, я думала, это он вернулся.

– Он доставил тебе кучу неприятностей?

– Пожалуй. Посадил на цепь, снова ударил по голове, очень-очень легко, но все сразу далеко уплыло, и я не могла ни двигаться, ни говорить, ни видеть. Только чувствовала.., что он делает.., руками. Как бы.., выяснял, что такое женщина. Как только мне удалось шевельнуться, я отшвырнула его руки. А он посмотрел на меня, покраснел, вроде как улыбнулся, пожал плечами, и мне стало ясно, он знает, что я ни о чем никогда никому не смогу рассказать. Я знала, он вернется.., а это был ты. А потом точно знала, он убьет тебя, как убил Таша, и.., и знала, что сама могу его убить. Знала, он меня не остановит. И вот.., я это сделала.

– Не совсем, дорогая. Я сам обо всем позаботился.

– Не старайся меня успокоить и оградить. Я его видела. Дотронулась до него, перевернула, чтобы убедиться. А когда ударила, даже почувствовала под руками какую-то пустоту.., когда у него голова проломилась. Я совсем не горжусь и не радуюсь, ничего подобного. Но могу с этим жить… Вот. Кажется, теперь даже лучше, чем было, Тревис.

– Спасибо, – сказал я и перевернулся на спину. Она унесла тазик, полотенце и инструменты.

Вернулась, встала в ногах постели, спросила:

– Что нам теперь делать?

– Я звонил Мейеру, пока ты была без сознания.

– И все ему рассказал?

– Нет. Сказал, еще немного поплаваем.

– Как?

– Пока оба не исцелимся настолько, чтоб люди не задавали вопросов. Если вернемся, придется сделать заявление. Всем захочется получить больше места на первых страницах, сделать побольше снимков. Что хорошего для тебя и детей?

– Ничего.

– Или для родных Фредди?

– Они вполне могут думать, будто он где-то живет на свете.

– И я не могу допустить такой скандальной огласки, Джан. Не могу стать известным в обществе. Потому что тогда потеряю работу. Не хочу привлекать к себе большой интерес властей. Он отчасти уже возник, но я с этим могу справиться. Поэтому глубоко похороним его и ничего не расскажем. Ни слова, Джан. Никому, ни одной душе. Сможешь?

Лицо ее было спокойным, глаза задумчивыми. В морской ночи явственно ощущалось присутствие на борту смерти. Любителю бить по головам жестоко изменила удача. Никогда ему не добраться до островов Каикос. В подсознании у него гнездилось что-то дурное, извращенное, смешанное с темнотой, с беспомощностью, с сексуальным насилием. Под воздействием стресса дурное зашевелилось, задвигалось, стало выплывать на поверхность, но жизнь его кончилась, прежде чем оно вышло из-под контроля.

– А если ты как следует не поправишься? – спросила она. – Если придется искать врача?

– А у нас есть легенда. Мы стреляли по пивным банкам из пистолета тридцать восьмого калибра. Банка вылетела неожиданно. Пистолет выпал из рук и выстрелил, упав на палубу.

– А.., кто-нибудь, кроме нас, знает, что он был на борту?

– Вряд ли. Она кивнула:

– Все будет в полном порядке, Тревис. Я смогу. Я встал, вышел на палубу и обнаружил, что совсем позабыл о сигнальных огнях. Мы были далеко в стороне от любого курса небольших судов, а темный корабль в ночи взывает к расследованию. Я вернул яхте легальный статус. Мы шли отлично. Ночь была мягкой, звезды затянуты легким туманом. На севере виднелось гигантское сияние Майами.

Я долго стоял наверху. Когда спустился вниз, она казалась спящей, свернувшись в клубочек на желтом диване в салоне. Посмотрел на нее, понадеявшись, что ей хватит выдержки помочь однорукому мужчине в жутких хлопотах. Под глазами у нее залегли темные круги. Я выключил маленький ночник и побрел в темноте знакомым путем к капитанской каюте.

Я в действительности не знал, выдержит ли она, справится ли, до следующего утра, когда сидел на краю свежезастланной постели, глядя, как она изогнутой иглой для парусов с толстой ниткой зашивает Фредди в его морской саван. Она промыла и заново перевязала мою рану. Я привязал к ногам помощника шерифа запасной якорь, сунул ему за спину его пистолет, наручники, черную кожаную фуражку.

Она вытащила остаток нитки, отмотала с катушки новую, срезала, послюнила, прежде чем вдевать в иголку, и бросила на меня быстрый взгляд. Этот ровный и мрачный взгляд напомнил мне о старых легендах про воинов, которые страшились, что их возьмут в плен живыми и отдадут женщинам.

В конце дня она выдернула со дна якорь, я подвел к этому месту “Флеш”, поднял якорь на борт. Мы пошли в сторону, поскрипывая и покачиваясь на волнах. Я поставил автопилот на такую скорость, чтобы просто идти по морю, и мы вместе втащили тюк на боковую палубу. Она взяла книгу, наклонила ее, ловя свет заходящего солнца, прочитала слова, которые мы сочли уместными в данной ситуации.

Отложила книгу, и мы двумя ее руками и одной моей подняли окоченевшее тело. Она удерживала его на поручнях, я наклонился, схватил парусину у ног, сбросил в море. Оно утонуло сразу. А потом я встал к штурвалу и направился к бую, отмечавшему вход в Бискейнский залив.

Глава 17

Как только она осознала необходимость дождаться выздоровления во избежание лишних расспросов, на нее снизошло необычное умиротворение. Подолгу молчала и, по моим догадкам, теперь, зная о том, что и как произошло, отчасти покончила с этим, отчасти начала принимать смерть Таша.

Начала хорошо есть, загорать в солнечные часы, кожа быстро покрылась загаром; стала долго и глубоко спать, набирать вес, костлявое лицо округлилось, пополнели бедра, как ни странно, выглядела стройнее.

Я звонил Мейеру. Подолгу держал руку свободной, а не на перевязи, пока не начинали болеть мышцы.

Джанин позвонила Конни, вернувшейся из поездки с детьми, и та согласилась, что продолжение плавания пойдет Джан на пользу. Поговорила с каждым из мальчиков. Они чувствовали себя прекрасно. Скучали по ней. И она по ним тоже.

В среду, в последний день января, Мейер избавил ее от последних акций “Флетчера” по хорошей цене, а при следующей беседе вечером в понедельник – я звонил с Исламорады – с нескрываемой радостью объявил, что в полдень “Флетчер” взлетел До сорока шести долларов за акцию и через пятнадцать минут биржа приостановила торги, намереваясь полностью расследовать слухи о возможной фальсификации сведений о доходах, об игре спекулятивного синдиката на повышение и о том, что руководство компании тихонько избавилось от всей своей собственности по искусственно вздутым ценам. На Уолл-стрит поговаривают, что это повторение дела “Уэстека”, и болтают о сильной причастности к повышению стоимости спекулянта из Флориды по имени Гэри Санто.

– Если эти бумаги когда-нибудь снова допустят на биржу, – добавил Мейер, – они пойдут при открытии приблизительно по шесть долларов, и даже это превышает реальную цену за акцию.

На следующее утро “Флеш” пришвартовался в порту Исламорада, и после завтрака Джан в последний раз обработала мою рану. Входное отверстие превратилось в розовое, хорошо заметное на фоне загара пятно величиной с пятицентовую монету. Джан тщательно осмотрела выходное отверстие, коснулась его рукой, измеряя температуру, и сказала:

– Последний след пропадет через несколько дней. Если бы мы зашили рану, шрама почти не было бы видно… Так, чепуха, словно кто-то нечаянно ткнул тебя острой палкой.

– Вчера я весь день ходил без перевязи. И мог бы секунд пятнадцать держать в вытянутой руке самый маленький кузнечный молот. И буду ходить в рубашке до тех пор, пока новый шрам не побелеет, сравнявшись со старыми.

– Твою шкуру задорого не продашь, – заметила она. – Может, найдутся три-четыре лоскута, из которых получится неплохой абажурчик, остальное придется выбросить.

– Наверно, я просто привержен к несчастным случаям. А вы уже прошли инспекцию, леди. Зачесывай волосы таким манером, и все будет отлично.

– Понимаешь, эту забавную яхту ужасно качало, я чуть не упала и содрала добрый кусок скальпа о какую-то острую штуковину.

– Можем отправляться назад, чтобы Мейер помог тебе сосчитать деньги.

Позже в тот день она спустилась вниз, вернулась с двумя откупоренными бутылками “Туборга”, села ко мне поближе.

– Нечто вроде объявления, Тревис Макги. Может, не будет другой возможности поговорить. Хочу объявить тебя милым, чудаковатым и церемонным типом. В общем, ты мне не слишком нравился до смерти Таша, я не понимала, за что он тебя любит, а теперь, кажется, понимаю.

– Расскажи-ка. Вдруг пригодится.

– Перспектива остаться наедине с тобой ужасала меня. Я считала тебя утешителем маленьких вдовушек. Жизнь продолжается и так далее, разреши, я верну тебя к жизни, моя дорогая. Женщина всегда знает, что мужчина находит ее физически привлекательной, и я льстила себе такой мыслью.

– И правильно делала.

– Ждала неких логических доводов хронического жеребца, в том числе “Таш одобрил бы это” и, в конце концов, “для здоровья полезно”. А ты был таким сдержанным, ласковым и деликатным. Спасибо.

– Пожалуйста.

– Может, я и сама справилась бы, подавила бы некий импульс самоуничтожения. Не знаю. Не знаю, однолюбка я или нет. По-моему, что-то вроде того. Может быть, эта моя сторона – интимная – снова когда-нибудь оживет. Так или иначе, меня радует, что ты не заставил меня делать выбор. Физически мне гораздо лучше, чем прежде. Лучше с нервами. Но я все еще половина личности. И чертовски одинокая… А мир стал совсем.., плоским. – Она наклонилась, поцеловала меня за ухом. – Спасибо, милый, что не попытался стать Божьим даром для сироты.

– Буду рад видеть тебя На борту в любое время. Ты отлично здесь смотришься.

Она усмехнулась кривой горькой усмешкой, глаза увлажнились. Взяла меня за руку, крепко сжала. Мы были детьми в брошенном сарае, вокруг грохотала сильнейшая буря, и ради успокоения мы держались за руки. Ее бурей был Таш, моей – может быть, Пусс.

В следующую среду, в Валентинов день, в самый полдень явился Мейер, нарушив мои планы вырезать кусок нотилекса, искусно имитирующий выгоревшее на солнце тиковое дерево, и постелить на палубе.

– Итак, я пришел и принес вам “валентинку”[39], – объявил он.

– Мейер, иногда ты ведешь себя точь-в-точь как Порки, причем я при этом чувствую себя Пого[40].

– Читай.

Я отложил нож, которым резал винил, раскрыл открытку. Самодельная. Нарисовано сердце, пронзенное стрелой, на конце которой болтался символ доллара. И следующее послание:

"Розы алые, фиалки голубые. Искренние, бескорыстные усилия ради убитой горем вдовы старого друга не останутся без награды”.

Внутри сложенной открытки лежал его личный чек на двадцать пять тысяч долларов, выписанный на мое имя.

– Это что за чертовщина?

– Ничего себе благодарность! Было больно смотреть, как ты утрачиваешь профессиональный статус, Макги. Как становишься мягким и сентиментальным. Поэтому я с помощью своего личного счета ввел нас в игру с “Флетчером”, отлично поработал, вышел и разделил прибыль ровно пополам. Это чек. Заплати налоги. Немножечко поживи. Пусть на сей раз отставка продлится подольше. Можем собрать компанию, поплавать на этом безнравственном плавучем судне, сожалея о сказанных навеселе глупостях. У нас был контракт на спасательные работы, дурак. Гонорар относительно невелик, но справедлив.

– А ты сравнительно велик, но тоже справедлив.

– И я так думаю. Где чек? В кармане? Так быстро? Хорошо. – Он взглянул на часы. – Я веду леди на ленч. Смотри, чтобы палуба была красивой и аккуратной, капитан.

И он ушел, напевая.

Не прошло и четырех минут, как наполовину знакомый голос окликнул:

– Мистер Макги?

Я отвлекся от весьма сложной укладки винила в углу возле люка и увидел троицу, выстроившуюся на причале и взиравшую на меня без особой приветливости и энтузиазма. Гэри Санто слева, Мэри Смит в ярко-оранжевом мини и детской шляпке посередине. Справа незнакомец среднего роста, сутулый, худой, бледный, болезненный, с физиономией умирающей с голоду моли, в очках в массивной черной оправе и с кейсом в руке.

– Как жизнь, Гэри, старина? – осведомился я. – Мисс Мэри…

– А это мистер Д. С Спартен, один из моих адвокатов. Можно подняться на борт?

– Ну, конечно. Прошу.

Я провел их в салон. Обмена рукопожатиями не последовало. Я извинился, вышел, смыл с рук грязь, сбросил пропотевшую футболку, вытер мокрым полотенцем грудь, шею, плечи, надел свежую белую спортивную рубашку и вернулся к ним.

– Кофе, друзья? Выпьете чего-нибудь?

– Нет, спасибо, – отказался Санто. Заговорил Спартен голосом говорящего компьютера с легким гулом в динамиках:

– Было бы разумным присутствие вашего адвоката, если вы сможете быстро его пригласить.

– К чему мне адвокаты? Меня кто-то преследует?

– Бросьте эти чертовы выкрутасы! – вмешался Санто; лицо его слегка припухло, пошло пятнами, словно массажисты в последнее время не слишком хорошо работали.

– Прошу вас, мистер Санто, – одернул его Спартен. – Мистер Макги, мы столкнулись с ситуацией, которая может вылиться в весьма тщательное расследование роли мистера Санто в спекуляциях с акциями “Флетчер индастрис”. Вполне может возникнуть необходимость в свидетельстве о вашей причастности к предложению этой.., м-м-м.., возможности помещения капитала вниманию мистера Санто.

– Почему?

– Кажется, существует неявное мнение, будто мистер Санто знал о сомнительном положении “Флетчер индастрис”, в связи с чем его убедили сыграть на повышение, потом на понижение, каковой план был прерван приостановкой торгов собственностью компании “Флетчер”. Для демонстрации благих намерений мистера Санто нам придется затребовать через суд сведения о ваших сделках, показав, что вы заняли позицию по акциям “Флетчера”, потом пришли к мистеру Санто, возбудили его интерес, и после исследования текущего положения компании мистер Санто активно принялся совершать сделки.

Я покачал головой:

– Вы, мистер Спартен, чего-то не поняли. Я никогда не покупал ни одной акции “Флетчера”. У меня нет вообще ни одной акции. И никогда не было.

– Брось, приятель, – грубо рявкнул Санто. – Советую сознаться, что ты хорошенько попользовался “Флетчером”. Лучше покажи, как нагрел на нем руки.

– Никогда в жизни не держал ни одной акции! Спартен омрачился, полез в кейс, вытащил пачку ксероксных копий фальшивых отчетов о маржинальных сделках через Шаттса, Гейлора, Стиса и остальную компанию.

– Вот, мистер Макги. Вам, безусловно, известно, что суд может затребовать ваши бухгалтерские счета из брокерской конторы.

Я взглянул и протянул обратно:

– Я бы сказал, довольно сумбурный набор брокеров, друзья. Если позволите высказать предположение, я бы сказал, это копии какой-то липы, или попросту у меня есть тезка. Даже не знаю, о чем это вы тут толкуете.

– Но мисс Смит готова засвидетельствовать вашу с ней беседу и получение от вас оригиналов, с которых изготовлены копии. Вы действительно будете отрицать, что приходили в офис мистера Санто и разговаривали на эту тему с мисс Смит?

– Приходил, конечно. Встреча не была назначена, и я с большим трудом добился беседы хоть с кем-нибудь, даже с этой симпатичной крошкой-охранницей. Думаю, наш разговор был записан, просто на случай, знаете, для справки. Но не думаю, чтобы вы предъявили подобную запись. Даже если решитесь, ее придется предъявлять целиком, а не отдельными кусками.

– Запись действительно есть, – сказал Спартен. – И мы можем доказать, что беседа предшествовала проявлению мистером Санто заинтересованности в акциях “Флетчер”.

– Спартен, – перебил Гэри Санто, – по-моему, этот сукин сын чересчур умный. По-моему, он на кого-то работает. По-моему, он меня подставил.

– Иногда я работаю на людей, – подтвердил я, – только не слишком долго. Мэри, помнишь наш длинный разговор про участок Гэри в округе Шавана, которым он владеет под прикрытием “Саутвей лэндс инкорпорейтед”?

– Что? – опешила она. – Не было ничего подобного.

– Ты ведь, милочка, подтвердила слух, будто “Саутвей” собирается продать его “Кэлитрону” за хорошие деньги, если парень по имени Ла Франс сможет собрать остальные участки.

– Что вы пытаетесь мне приписать?

– Боже! Может, я ненароком проговорился и навлек на тебя неприятности?.. Наверно, мы говорили об этом не в офисе, а в другом месте, попозже, моя дорогая.

– Мы об этом никогда не говорили! Я покачал головой:

– Но ведь ты мне рассказала, как до тебя добрался Бэннон, ты выпивала с ним в аэропорту, он тебе сообщил, что его прижали, и ему нужна помощь Санто, а ты решила не беспокоить подобными мелочами мистера Санто, которому нечего тратить время на незначительного субъекта, случайно оказавшегося на дороге.

Она закусила зубками губу точно так, как при разговоре с Ташем.

– Помнишь, милочка? – продолжал я. – Ты сказала, что, кажется, мистер Санто обмолвился, как в пентхаусе отеля в Атланте Ла Франс старался уговорить его купить собственность Бэннона, а он ответил, мол, это проблема Ла Франса, и он ее решать не собирается. Это было в тот вечер, когда ты дала мне карт-бланш от Санто.

Я успел вовремя. Санто вскочил, ринулся, замахнулся, чтобы влепить пощечину, которая выбила бы ей зубы. Я перехватил его руку, заломил за спину, дернул вниз. Санто рухнул на желтый диван с такой силой, что голова запрокинулась, а потом очутился на ковре на четвереньках.

– Минуточку, джентльмены! Минутку! – взмолился Спартен.

Санто встряхнул закружившейся головой. Я вздернул его за шиворот, посадил на диван, встал перед ним и сказал:

– Время забав кончилось, Гэри, малыш. Крошка не проронила ни слова, будь я проклят. Она верная и энергичная, но ей так и не удалось подобраться ко мне поближе. Я об этом позаботился. Таш Бэннон был чертовски хорошим другом. Ты нажал на него чужими руками и придавил к земле. Потом вышло несколько осечек, они перестарались и убили его.

Он смотрел на меня во все глаза, слушал очень внимательно.

– Я раздавил Ла Франса. Раздавил бы тебя, если бы придумал способ. Но ты слишком крупный и слишком размашистый. Могу только немножко ужалить.

– Немножко? – с удивлением переспросил он. – Немножко? Ты начисто лишил меня спекулятивного капитала, приятель. Выставил меня в таком свете, что стоит мне взяться за любой новый выпуск акций, и он никогда с места не стронется. Немножко ужалить! Черт возьми, я ведь мог не соглашаться на твою аферу! И все это из-за какого-то.., твоего мелкого гнусного друга?

Я наклонился, хлестнул его по щеке, другим ударом вернул голову в прежнее положение, предупредил:

– Не забывай о хороших манерах, – и отодвинулся, позволяя ему встать с дивана.

Он не стал подниматься. Вытащил белоснежный носовой платок, промокнул краешек рта, разглядел капельку крови.

Я повернулся к Спартену:

– Объясните ему, в каком он окажется положении, если выяснится, что у меня никогда не было ни одной акции “Флетчера”.

– Ну.., в таком случае будет исключен единственно возможный способ облегчить сложившуюся ситуацию.

Я опять посмотрел на Санто, разглядев под напомаженной лощеной внешностью серый налет. Совсем легкий. Не такой, как у Ла Франса. Но он был заметен, наряду с явственным признаком признания своего поражения. Он еще раз промокнул рот и встал.

– Пойдемте, Спартен. – Остановился перед креслом Мэри Смит, мешая ей встать. – Ты уволена, глупая сука!

– Но вы же слышали, он сказал, я не сделала…

– Ты не сделала то, за что получила надбавку. Должна была подобраться поближе, выуживать любую мелочь. Могла спасти меня от ловушки, где я потерял столько, что хватило бы купить пять тысяч таких, как ты, до конца жизни. И поэтому стала слишком дорогой. Я велю собрать в офисе барахло и забросить к тебе на квартиру. Чек пришлю по почте. Меня стошнит, если еще раз тебя увижу.

– Гэри, вы даже не представляете, как это чувство взаимно. Он опять замахнулся.

– Кхм, – кашлянул я.

Опустив руку, Санто быстро ушел. Спартен поспешил за ним, бросив на меня единственный отчаянный взгляд. Она сгорбилась в кресле и устало выдохнула:

– У-ух! Мне рассказывали, что выпадают подобные дни. – Глянула на меня через изумрудные линзы. – Большое спасибо, Макги.

– Я не хотел, чтобы все вышло именно так, Мэри Смит.

– Но похоже, все вышло именно так. Во многих отношениях это была очень-очень милая работа, приятель. Иногда весьма гнусная. Знаешь, я даже не представляла, с какой радостью посмотрю, как великого Гэри Санто валяют в грязи. Забавно. За три года он трижды давал мне по морде. Тогда я сказала себе: еще разок, братец, и все. И что же, ушла бы? Не знаю. Но начинаю думать, что да.

– Пришлет он какого-нибудь накачанного лоботряса, который отучит меня от нехороших поступков?

Она, чуть нахмурясь, взглянула на меня, наклонив голову.

– Я бы сказала, нет. То есть если бы ты, по его мнению, абсолютно один это провернул, по-моему, мог бы прислать. Но, подумав как следует, он не поверит, будто такой тип, как ты, мог настолько беспросветно его одурачить. Сочтет тебя крайним и, думаю, вполне может оставить в покое. Вдобавок ему о многом надо поразмыслить.

– Ты тоже считаешь меня крайним?

– Склонна несколько усомниться. Не угостишь ли безработную девушку выпивкой, а потом и обедом? Знаешь, я особенной печали не испытываю. А у тебя тут неплохо, Макги. В прошлый раз, глядя со стороны, я бы этого не сказала.

– Чистый бурбон с водой без льда?

– Точно.

Когда я готовил напитки, раздался сигнал почтальона, который сунул почту под уголок мата на палубе. Я вручил Мэри бокал, принес почту, перебрал обычную белиберду и увидел авиаконверт из Чикаго, надписанный крупным круглым почерком Пусс.

– Извинишь ненадолго, пока я прочту?

– Конечно. Посижу тут, подумаю о своем будущем.

"Милый, дорогой старичок, я как-то сказала, что все тебе напишу, так и делаю, даже питаю призрачную надежду на твою способность читать между слов. Фамилия правильная, я на этот счет соврала. А город – нет, и Чикаго тоже. И развода не было. Я очень нежно любила Пола и до сих пор люблю. Тебя тоже, но чуточку по-другому. Ох, этот поганый Мейер с его поганым законом! Найди симпатичную девочку, пусть поцелует старого урода и сообщит, что он был совершенно прав. Видишь ли, мой дорогой, примерно за полгода до нашей встречи на пляже, когда мне в ступню воткнулась живая подушечка для иголок, из моей головы вырезали маленькое чудище размером, наверно, почти с английский каштан, с тремя толстыми лапками, как у паука, – у половинки паука. Люди в белых халатах копались в этой голове, стараясь найти каждый кусочек чудища, ибо оно оказалось весьма ядовитым. И вот.., волосы отросли, я избавилась от сумятицы в мыслях, четко все вспомнила, приперла одного старого друга к стенке его кабинета, и он сдался, ибо достаточно долго меня знает и соображает, что я весьма плотно набита опилками. Вероятность его догадки – один к пятидесяти. Лечения не существует. Просто гуляй, почаще проверяйся, пускай в глаза яркий свет, стой, дотрагиваясь кончиком пальца до кончика носа с закрытыми глазами. Вот какая чепуха. А перья рисуют на маленьком мониторе электронные графики. Я могу с этим смириться, милый, жизнь ведь такая неопределенная, а я годами находила себе неплохое занятие. Но не могу примириться с жизнью в ожидании. Милый Пол сентиментален, как немец, и мы ежеминутно помнили о дьявольской бомбе с часовым механизмом. Жизнь стала похожа на похороны, слишком много друзей разузнали об этом, и каждый старался быть дьявольски милым и понимающим на долгой прощальной вечеринке. Я пришла к мысли всех их одурачить, раз уж мне не повезло. И в конце концов объявила Полу, что, если это и есть конец моей жизни, он становится жутко мрачным, с чрезмерным количеством скрипичной музыки, тогда как я веселая и не желаю, чтоб люди на меня смотрели полными слез глазами. Поэтому получила деньги под облигации, предназначенные для учебы детей, которых у меня никогда не было, и отправилась на охоту, и нашла тебя. Не слишком ли я настырно лезла в койку? Не слишком ли жадно старалась прожить каждый день? Милый, я из породы кузнечиков, и ты тоже. Благослови тебя Бог, каждый день я десятки раз забывала прислушиваться к происходящему в рыжей голове. Радуйся, что веселил и ублажал рыжеволосую леди в то время… Ей это нравилось. И ты нравился. Нам хорошо было вместе, и это не означало измены Полу! Он очень упорный и стойкий. Можешь представить себя, дорогой, женатым на чудесной Джанин, которая знает о твоей смертельной болезни? Она до сумасшествия нянчилась бы с тобой, пока ты не сбежал бы, как я сбежала. Но все время присутствовало поганое ощущение, что уж слишком мне хорошо. Я постоянно твердила себе: черт возьми, девочка, ты это заслужила. А потом волосатый Мейер процитировал свой проклятый закон о том, что трудней всего сделать именно то, что следует. Догадываюсь, ты, наверно, недоумевал на мой счет, а может быть, и ненавидел меня немножко. Я должна была убежать от тебя именно в тот момент и именно таким образом, иначе вообще не ушла бы. Знаешь, милый, у умирающих тоже есть особая обязанность – не проявлять чрезмерного эгоизма. Я лишила Пола возможности быть со мной, потому что ему только это и нужно.., только этого он от меня ждал, и я забывала, что надо уйти, надолго, дав ему побольше времени, чтобы он хоть прошел через самое худшее. Он совсем не стал дознаваться. Не знаю, думает он или нет о присутствии на сцене другого мужчины. Вы понравились бы друг другу. В любом случае, представительницы женского пола – вечные свахи, и я написала длиннейшее в своей жизни письмо Джанин, полное девичьей болтовни, рассуждений о жизни и смерти. Надеюсь, ввела ее в заблуждение, сплетя целый короб вранья насчет Странных Каникул Пусс Киллиан, сообщив имя и адрес Пола с разрешением рассказать, какой я была и что происходило между неизвестными ему людьми. Интрига хитрая. Он химик-экспериментатор и, может быть, самый добрый из всех живущих на свете людей. Так или иначе, на прошлой неделе зрачок левого глаза вдруг увеличился вдвое, меня проверили и обследовали, улыбаясь стеклянными улыбками. Пишу по дороге в то место, где должны снова открыть дверцу и еще разок заглянуть. Могут снова закрыть и плюнуть: черт с ним. Могут влезть и, сами того не желая, ускорить мое путешествие. Могут превратить меня в овощ, могут вернуть к жизни еще на какое-то время, долгое или короткое. Только, судя по разговорам вокруг… Понимаешь теперь? Я боюсь. Я, конечно, боюсь. Отсюда начинается настоящая чернота, и надолго. Но не чувствую ни сожаления, ни раскаяния, потому что сбежала тогда, когда следовало сбежать, а Мейер вернул меня в нужный момент. Не грусти – если мне удалось повзрослеть, то и ты тоже должен попробовать. Сделай так, дорогой мой Трев. Найди себе девчонку-кузнечика, погрузи на борт “плимут”, провизию и иди, веселись, загорай, плавай по красивым заливам. У нее должен быть хороший аппетит, не должно быть намерения навсегда остаться, кувыркайся с ней нежно, от всей души, но почаще – когда она спит, а ты нет, когда ты обнимаешь ее, когда вы засыпаете, лежа друг с другом, как чайные ложечки, когда она утыкается головой под твой жуткий подбородок, – считай, будто это.., любившая тебя Пусс”.

– Что-то случилось? – раздался голос. Я поднял глаза на Мэри Смит, понял, что она спрашивает не в первый раз.

– Нет. Просто письмо от старого друга.

– У тебя странный вид.

– Должно быть.., потому, что старый друг решил простить старый долг.

Я встал, взял бутылку, наполнил ее бокал. Она подняла его и произнесла тост:

– За неоплаченный отпуск. Боже, какая была замечательная работа! Какая сладкая и роскошная жизнь, милый. Но знаешь, порой сигналит инстинкт. По-моему, у Санто начинаются и другие проблемы. По-моему, он собирается покрепче натянуть вожжи, чтобы удержаться, и задохнется, утратит стиль, а через пару лет про него, как про многих других, скажут: “Вы только посмотрите, во что он превратился”.

В письме Пусс сказано: “Отсюда начинается настоящая чернота, и надолго”.

Я чувствовал, как у меня упало сердце. Покатилось вниз и теперь там останется.

Я смотрел на Мэри Смит, словно никогда ее раньше не видел. Она сидела с тайной удовлетворенной улыбкой, думая о своих пожеланиях Гэри Санто. Пила из бокала маленькими стрекозиными глотками. Край юбки доходил до середины бедер. Роскошные ноги с медовым загаром закинуты одна на другую. Ранний дневной свет, лившийся в иллюминаторы, падал на блестящие темно-каштановые волосы. Таинственные ресницы скрывали живую пластиковую зелень, уголки пухлых губ изогнулись в сокровенной полуулыбке. Поднялась, прошлась, разглядывая этикетки пластинок на полке возле проигрывателя, спросила:

– Может, выпьем под музыку?

Я послушно поднялся и, стоя возле нее, осознал, что все ее внимание вдруг на чем-то сосредоточилось с такой полнотой, что она позабыла о моем присутствии, не слышит музыку. Застыла, глядя вбок через палубу в сторону пристани, и, проследив за ее взглядом, я увидел Героя, шатающегося в одиночестве в поисках свежей добычи, поигрывая мышцами плеч, заткнув большой палец за широкий кожаный, туго затянутый ремень.

Взглянув на нее, я заметил, как припухают теперь приоткрытые губы. Она смотрела на Героя, дыша медленно, глубоко, прикрыв глаза, слегка покачивая головой.

Потом повернулась ко мне и, казалось, не сразу припомнила, кто я такой.

– Милый, – сказала она голосом ниже обычного, с хрипотцой, – ничего, если я откажусь от обеда? Спасибо за выпивку и за развлечение. Спасибо, что не позволил врезать мне по зубам. Кажется.., я заметила своих друзей. Как-нибудь в другой раз, милый. У тебя чудный корабль.

Надела огромные черные солнечные очки, поставила пустой бокал, улыбнулась, ушла. Я вышел на палубу, глядя, как она заторопилась к Герою Помахивает сумочкой. Быстро цокает по бетону острыми каблучками Быстро колышется роскошная темная грива Незаметно и напряженно покачиваются бедра Я догадывался, что она чувствует на ходу шелковистое соприкосновение размягчившихся бедер, щекочущее возбуждение кожи, тяжелый ком внизу живота, невозможность как следует глубоко вдохнуть, цокает каблучками, спешит оказаться под зверским, неустанным и равнодушным молотом Героя, снова стать молочным поросенком, забитым в постели, отдать все силы до опустошения и хромоты, как прежде.

И я медленно побрел к судну Мейера, сел на койку, обхватив руками голову, пока он читал письмо Пусс Дочитал, откашлялся, охнул, вытер глаза. Я сказал ему, что мы возьмем его маленькое прогулочное судно, способное уйти по морю дальше плавучего дома, подцепим на буксир “Муньекиту”, направимся как можно дальше к Эксума-Ки – куда только можно на этом судне дойти, – а потом еще дальше к Литл-Долл. Сказал, что до тошноты сыт мини-женщинами, мини-юбками, мини-любовью, мини-смертью и своей собственной мини-жизнью. Мне необходимы пустые песчаные отмели, яркие рифы, жаркое солнце, проворная рыба, а когда придет время для разговоров, можно будет немножечко поговорить.

И Мейер ответил:

– Тогда помоги мне, берись за линь, поведем корыто на заправку, зальем баки доверху.

1

Флеш, стрит – комбинации карт в покере.

2

“У Хауарда Джонсона” – сеть ресторанов близ автомагистралей в зонах отдыха рядом с бензоколонками.

3

Портер Кол (1892 – 1964) – американский композитор и поэт-лирик, автор остроумных песен и прославленных музыкальных комедий; Брубек Дейв (р. 1920) – джазовый пианист и композитор, руководитель созданного в 1951 году квартета.

4

Слип – наклонная береговая площадка для спуска и подъема судов из воды на рельсовых тележках с помощью лебедки.

5

Фулбэк и далее куотербэк, лайнбэкер, таклер – игроки в американском футболе, занимающие строго определенную позицию.

6

Таш (tush) – фу-ты; тьфу! (англ.)

7

“Xерц”, “Эйвис”, “Нэшнл” – крупнейшие фирмы по прокату автомобилей.

8

Кеч – небольшое двухмачтовое судно.

9

Опцион – сделка с премией, уплата которой гарантирует право, купли-продажи по оговоренной цене.

10

“Зайчишки” – девушки в шапочках с заячьими ушками и в купальниках с заячьим хвостиком, которые обслуживали посетителей “Плейбой-клубов”, созданных издателем и основателем журнала “Плейбой” Хью Марстоном Хефнером.

11

Линия – в американском футболе ряд игроков с мячом или находящихся на расстоянии фута от мяча перед началом игры.

12

“Пурпурное сердце” – воинская медаль за ранение, полученное в бою.

13

Мэнсфилд Джейн (1933 – 1967) – американская киноактриса, прославившаяся пародиями на Мэрилин Монро.

14

Райт Фрэнк Ллойд (1869 – 1959) – выдающийся американский архитектор, один из проектов которого – “дом прерий”, низкий, просторный, с высокой крышей; в этом стиле поблизости от магистральных дорог построены отели “Холидей”.

15

“Деитона-500” и “Себринг” – международные автодромы для скоростных автогонок.

16

Публичные дебаты по вопросу об отмене рабства между кандидатами в сенат штата, будущим президентом США Авраамом Линкольном и Стивеном Дугласом, состоялись в октябре 1858 года.

17

Маунт-Вернон – национальный памятник-музей, родовое имение Джорджа Вашингтона, построенное в колониальном георгианском стиле.

18

“Сирс” – один из крупнейших и наиболее популярных каталогов торговли по почте.

19

Истинно верные (лат.).

20

Лотарио – бездушный соблазнитель из пьесы английского драматурга Никласа Роу (1674 – 1718) “Кающаяся красавица”.

21

Дробление акций – выпуск новых ценных бумаг меньшим номиналом взамен старых.

22

Маржинальный счет – счет клиента у брокера, по которому ценные бумаги можно покупать в кредит.

23

В данном случае имеются в виду операции, связанные с игрой на разнице в курсе ценных бумаг.

24

Невельсон Луиза (1900 – 1988) – американка русского происхождения, скульптор и график, автор рельефов, которые представляют собой открытые коробки во всю величину стены, заполненные абстрактными композициями из дерева.

25

Новильеро – помощники, изображающие на тренировках быка, нападая на матадора с тачкой, к которой спереди прикреплены рога.

26

Взошедший в 1953 году на Эверест вместе с Норэем Тенцингом.

27

Несовершение полового акта (лат).

28

Хеллер Джозеф (р. 1923) – автор сатирических произведений, полных черного юмора, в том числе романа об абсурдности военной машины “Уловка-22”, название которого стало нарицательным.

29

Снупи – добрый мечтательный пес, персонаж комиксов.

30

Тропинка смерти (исп.).

31

Дело Профьюмо – политический скандал, разразившийся в 1963 году в Великобритании в связи с уличением военного министра Дж. Профьюмо в связях с проститутками и обмане палаты общин.

32

Роджерс Уилл (1879 – 1935) – писатель-юморист, артист цирка, эстрады, кино, начинавший карьеру ковбоем.

33

Имеется в виду ЛСД – диэтиламид лизергиновой кислоты.

34

"Цветами” называли себя хиппи; другое название этого движения “Власть Цветов”.

35

Стробоскоп – прибор с импульсным источником света и регулируемой частотой вспышек.

36

Старшая комбинация в покере – флеш – состоит из пяти карт подряд одной масти. В данном случае пятая карта другая, поэтому флеш не вышел.

37

Инсайдер – человек, в силу служебного положения располагающий конфиденциальной деловой информацией.

38

Брим Джулиан (р. 1933) – британский виртуоз игры на гитаре и лютне, возродивший стиль игры елизаветинской эпохи.

39

“Валентинка” – открытка с любовным посланием, которые рассылают в день святого Валентина (14 февраля).

40

Поросенок Порки – персонаж короткометражных мультфильмов; опоссум Пого – персонаж комиксов, “разумное, терпеливое, сердечное, наивное, дружелюбное существо”.