Тогда, на верхней палубе «Молнии», наслаждаясь ночью и звездным небом, он сказал мне: «Тренера просто держали меня за щекой, Трев. Как запас. Они прожужжали все уши о моих природных данных и таланте. И не пускали в игру. Мне не дали ни одного шанса показать себя: какая тут, к черту, карьера? Но теперь уж все равно.»

А теперь он жадностью расспрашивал меня о Майере и Алабамском Тигре, о Джонни Доу и Чуки, и Артуре, и обо всех знакомых в Бахья Мар. Улучив минутку, я поинтересовался как можно невиннее:

— А где Гуля? Бегает по магазинам?

Мы с Гулей условились, что лучше будет, если Говард не будет знать о нашем с ней разговоре и вообще о встрече.

Он скосил глаз на одну из своих огромных ручищ, рассматривая ногти на пальцах.

— Она не живет на яхте, — ответил он наконец.

— Проблемы? — спросил я.

Быстрый взгляд в мою сторону, новая пауза.

— Уйма.

— Бывает. Вздор и пустяки. Вы оба славные ребята, легко разберетесь. — Не знаю, не уверен. Тут вещи иного сорта… Я хочу… Я хочу сказать, что в самом деле не знаю, что можно предпринять, Трев. Не знаю, как с этим управиться. Давай не будем об этом, о'кей?

— О'кей, только что ты, все же, имеешь в виду? Если ты хочешь поговорить, то я перед тобой. Если ты хочешь, чтобы я говорил с ней, то я опять здесь. Она где, в Оахо?

Поморщившись, он протянул руку и показал.

— Она на двенадцатом этаже вон той громадины. Кайлани Тауэрс. Студия одиннадцать-двенадцать. Какая-то ее школьная подруга, Алиса Дорк. Это ее студия, сама она в отъезде.

— Что ты хочешь, чтобы я сказал ей?

— Я не говорил, что хочу, чтобы ты…

Он прервал сам себя, сосредоточенно отколупывая краску с доски. — В чем дело, Говард? Я готов не лезть в ваши дела, если ты против. Твои мышцы все еще годятся на то, чтобы вышвырнуть меня с яхты?

— Ладно, Трев, — сказал он наконец деланно-бодро. Поднявшись с кресла, он заметил: — Это займет минут пятнадцать-двадцать. Ты никуда не торопишься?

— Вроде бы нет.

Он усмехнулся и принялся вышагивать по каюте взад и вперед. Его светло-коричневые волосы были зачесаны назад и почти закрывали шею. Я заметил, что со лба он начал лысеть, что придавало его лицу некую значительность. Я вдруг подумал, что здесь он тоже наверняка слывет славным и услужливым парнем, каким был и в Бахья Мар. Мышцы, если они есть, годятся на очень и очень многое.

Он говорил, а я тем временем неспешно и радостно оглядывал «Лань». Досадно, что больше таких яхт не строят. Не из-за того, что не могут, а просто мало у кого найдутся деньги, чтобы оплатить постройку. Но радость в моем взгляде постепенно угасала, пока не исчезла совсем. Все дело в том, что мне никогда не удавалось довести до ума старушку «Молнию» — всегда оставалось что-то, что нужно было отремонтировать еще вчера, а иногда и позавчера. А «Лань» была великолепна всегда, всегда выглядела невероятно респектабельно.

Ее линии были почти такими же, как у сорокашестифутового Родез Фиберглас Моторсейлора выпуска 1972, но «Лань» имела на десять футов больше в длину и на шесть — по основной оси. Не говоря уже о том, что тоннаж у нее был в два раза больше, чем у Родез. Это была устойчивая яхта, она могла быть использована как рабочая, а если вам приходило в голову тащить груз на дизелях, она могла спокойно пройти три тысячи миль, делая восемь или девять узлов. То, что я видел сейчас, было все той же яхтой, но в таком состоянии, будто ее трепало всеми волнами не один год. Деревянная обшивка рассохлась, металл был сильно трачен ржавчиной; краска пошла трещинами, а кое-где облупилась; лак потускнел, палубу пятнали масляные разводы, а на парусах проступали кольца бледно-зеленой плесени. Словом, чтобы привести яхту в порядок, потребовалась бы не одна сотня часов работы, причем работы долгой и нудной. Море беспощадно, а для него не существует понятия «не-ремона». Всякое занятие, связанное с водой, обязывает к ежедневному и планомерному «наведению лоска». Если я живу на «Молнии» безвылазно, я занимаюсь чисткой, надраиванием, смазкой и проверкой самое меньшее два часа в день — не считая обычной домашней уборки.

«Лань» была похожа на дородную, обычно ухоженную матрону, которая волею обстоятельств около двух недель провела без мыла, расчески и макияжа, да еще и спала все ночи в одежде. Она все еще поражала воображение, но была весьма взъерошена.

Ничего подобного не было, пока эта дама принадлежала Теду Левеллену. Совсем не к такому обхождению привыкла она, когда, бывало, мы снимались с якоря и бороздили воды всего побережья залива Ла Паз в Калифорнии. Кроме Теда, меня с нами были Джо Делладио, инженер-электронщик из Мексики, и Фрэнк Хейс, конструктор и подводник.

Может быть, Левеллен и не собирался брать меня в то свое путешествие, но, судя по всему, я был единственный из его знакомых, который действительно не боялся акул. Два его младших партнера уверяли, что нет, только до первой встречи с этими хищниками. К тому же, близился сезон штормов. Я рекомендовал взять также и Майера, мне в пару, и пятым в команду вошел Майер.

Первым же вечером в уютном салоне «Лани» Тед рассказывал нам о своих исследованиях и старых документах, которые он раскопал в судовых журналах, письмах и архивах.

В архивах Мадрида и Амстердама он нашел отчет о том, как века назад голландские пираты потопили несколько испанских галеонов, захватив столько добычи, что едва не утонули сами. Их атаковал Кромвель, тоже в ту пору промышлявший пиратством, на двух английских судах. Они застали голландцев как раз на северо-северо-востоке залива Ла Паз, недалеко от берега. Голландское судно, отяжелевшее от золота, было неповоротливо и тихоходно, к тому же оно почти сразу получило пробоину на самой ватерлинии. Кромвель пытался удержать судно на плаву абордажем, но не успел, и оно утонуло вместе со всем золотом. Несколько матросов-голландцев сумели доплыть до берега, и по меньшей мере двое вернулись домой. Профессор Левеллен полагал, что пираты затопили около двенадцати миллионов в золоте и серебре. Левеллен собрал воедино разноречивые свидетельства трех архивов, наложил английскую карту на нидерландскую и получил приблизительный район поисков. По его словам нас вовсе не поджидали живописные останки древнего судна с россыпями сокровищ, мирно лежавшие на дне моря. Шторма и течения давно разбили дерево в щепки и разметали обломки. Но тяжелый металл не могло уволочь далеко, и где-то в намеченном районе он должен в конце концов обнаружить себя. Нас ожидали сложные и долгие поиски на глубине от семидесяти до ста тридцати футов. — Я уверен, весь металл остался единой группой на дне вне зависимости от того, что случилось с самим кораблем, — заявил Левеллен. — Корабельные пушки и золото пошли на дно одновременно и лежат рядом. Они — наш ориентир. Но я должен предупредить, что это сложный, а иногда безнадежный труд. Мы можем вовсе не найти ничего. Если вы против, я оплачиваю ваши обратные билеты, без вопросов, жалоб и сожалений; если — за, мы будем работать вместе. Если нам улыбнется удача, пятьдесят процентов всех ценностей следует мне, по шестнадцать — Джо и Фрэнку и по девять вам с Майером. Если нам удастся вытянуть на всех два миллиона, вы получите по 180 тысяч каждый. Если — ничего, то мы просто хорошо проведем время, и это не будет стоить вам ни гроша.

Я взглянул на Майера. Майер поджал губы, наморщил лоб и спросил:

— Какими это судьбами, Тед, ты заполучил такую шикарную яхту?

— Да вот посчастливилось, — ухмыльнулся он.

— Вопрос по существу, а Левеллен? — подмигнул я.

Он в упор посмотрел на меня, и этот взгляд я запомнил надолго. Он выглядел, как выглядят все профессора: мягкий, педантичный, вежливый и суетливый. Он смотрел на меня из-под выгоревших на солнце бровей, сквозь светлые длинные ресницы. Однажды я спасал большую голубую цаплю. Какие-то кретины прострелили ей крыло мелкой дробью. После того, как мне удалось наконец поймать и спеленать ее своим плащом, засунуть под мышку, а свободной рукой сжать ее огромный смертоносный клюв, она затихла и только смотрела на меня не мигая. В этом взгляде была вся гамма испуга и надежды. Что я собираюсь делать? Захочу ли я убить и съесть ее, как другие? Или помогу? Страх плескался в глубине ее мутно-золотистых, широко раскрытых глаз.

Левеллен пожал плечами и отвел взгляд. Но за те несколько секунд, что он смотрел на меня, мне открылся совершенно новый человек.

— В конце концов, вы имеете на это право, — сказал он. — На Багамах было три намеченных места. Мы с Гулей обследовали их, тогда еще на «Телепне». Одно оказалось пустышкой. Из другого мы извлекли шестнадцать фунтов серебра в слитках. А из третьего добыли семьсот золотых монет, мексиканской чеканки. Потом нам пришлось срочно удирать — новое правительство Нассау имеет дурное обыкновение забирать себе сто процентов найденного клада. Я обошел несколько нумизматических раритетов… Теперь не время, джентльмены, обсуждать, как и когда я оберну находку в обычные деньги. Достаточно всем знать, что я смогу это сделать… Если, конечно, будет, что оборачивать. Я думаю, что скорее всего, будет. А на то золото, вернее, на часть его, я купил «Лань».

Майер вздохнул и кивнул, соглашаясь. Вот так мы начали свою работу. Делладио устроил нам «крышу» — официальные геодезические исследования шельфа. «Лань» стала на якорь в намеченной бухте. Мы отметили буйками район поисков. Работа велась со старого неповоротливого ялика, который Делладио и Хейс оснастили мощным мотором и генератором, и, разумеется, воздушным компрессором для наполнения баллонов аквалангов. Мы располагали прочной пластиковой трубкой длиной в двести с лишнем футов и два дюйма в диаметре, открытой с одного конца и особо устроенной с другого. Процедура поиска состояла в том, что намеченный конец закреплялся, а весь шланг спускался вниз, пока над поверхностью воды оставалось не более фута. Тогда вниз по шлангу спускался электронный зонд, а наверху у монитора кто-нибудь следил за показаниями по мере того, как зонд проходил древние наслоения песка, ила и тому подобного.

Мы работали на намеченном участке, на всякий случай проверяя все щели в пределах тридцати футов от границы. И старались не думать, что простой математический расчет показывает, что три квадратных мили требует сто двадцать тысяч погружений. А нас было всего пятеро. Мы с Майером больше мешали, пока не научились управляться с вертким шлангом. Но уже через неделю мы знали, когда надо остановиться и как осторожно вытащить наверх электронный зонд, не повредив содержимого. В итого, после того, как мы основательно сработались, у нас получалось пять погружений в час. Но мы не могли работать больше восьми часов в день, так что за день выходило сорок погружений. Майер заметил, что работая все семь дней в неделю, нам понадобится не менее восьми лет, чтобы исследовать весь район.

Мы менялись попарно каждый час или каждые пять погружений, в зависимости от того, что получалось раньше. Погода стояла самая подходящая. Но труд был настолько тяжел, что мы уже начинали временами забывать, а для чего мы это, собственно, делаем. С наступлением сумерек мы помечали буем место последнего погружения, а затем, беря за координатные оси мыс, далеко вдававшийся в море и «Лань», неподвижно стоявшую на якоре, отмечали место на сетке на тот случай, если с буем что-нибудь случится. Предосторожности были не излишни, хоть мы и спорили на этот счет бесконечно. Сто двадцать тысяч погружений вполне достаточно, нам не хотелось делать одно и тоже дважды. Затем мы возвращались в бухту, смывали соль и ил, готовили ужин на десятерых, съедали его с азартом тиранозавров, и не меньше получаса сидели погруженные в нирвану, отвалясь от стола, чувствуя себя совершенно разбитыми и несчастными, зато сытыми.

Мы старались не думать, что будет, если мы наконец увидим долгожданные показания. Само собой подразумевалось, что «Лань» немедленно встанет рядом с буем, а мы начнем понемногу поднимать металл на борт, но как долго придется это делать, не хотел думать никто. Была, правда, идея собрать все под днищем в крепкую металлическую сеть, закрепить у борта и таком виде вывести из бухты, а там разобраться.

Вокруг нас постоянно сновали акулы. Это был самый распространенный тип мелководья. Я бы, пожалуй, чувствовал себя неуютно, если бы мы работали в стоячей воде. Но через всю территорию поисков проходило сильное течение, и каждое новое погружение можно было делать выше по течению, таким образом всегда оставаясь в чистой воде с хорошей видимостью. К тому же все запахи и колебания тут же уносились прочь. Мне никогда не хотелось экспериментировать в стоячей воде с тигровыми или леопардовыми акулами. Но они охотились гораздо дальше от берега, чем находились мы.

Конечно, мы видели их достаточно часто: как и все хищники, акулы регулярно обходят свои владения. Но они приплывали, описывали большой круг, изучая нас с нескрываемым любопытством, и уплывали снова. Нет ни одного дикого созданья, за исключением таракана, которое любило бы гастрономические новинки. Если еды вдоволь, оно предпочитает есть то, что ест всегда. Все то, что движется, смотрит и производит шум не так, как делает это обычная еда, не стоит того, чтобы его пробовать. Кто его знает, какое оно на вкус. Зачем же рисковать?

Однажды к нам явилась стая барракуд и, застыв без движения в потоке, созерцала нас около часа скорее с любопытством исследователя, чем хищника. У всех существ есть немного свободного времени, в которое их не донимает ни голод, ни враги, ни забота о потомстве. Это время исследований и игры. Играют дельфины. Играют обезьяны. Играют выдры. Играют все молодые млекопитающие. Барракуды стояли вокруг и смотрели, как детвора смотрит на строительство дома или замену кабеля; но через час, почувствовав первые признаки голода, они умчались по своим делам.

Жуткие ненасытные хищники глубин имеют незаслуженно дурную славу. Я слышал, как один человек похвалялся, что он честно занимался любительскими подводными изысканиями — в списанном с какого-то склада старом костюме. И вот однажды, в заливе Голливуда на него, мирного исследователя, напал ужасный, кровожадный осьминог с щупальцами чуть ли не девяти футов длиной. Чушь! Осьминоги милы и застенчивы. Пойманные врасплох, они подбирают все свои щупальца поближе к голове, рискуя в них запутаться и умереть от удушья и медленно-медленно удаляются от вас на безопасное расстояние. Но если сидеть тихонько и не пугать их, вы можете увидеть тот же фильм, прокрученный наоборот.

Когда погода испортилась, поднялся ветер и нагнал такие волны, что при каждом погружении наш ялик грозил перевернуться, а если не перевернуться, то отдрейфовать к берегу, мы решили устроить себе выходной. К тому же запасы наши истощились, и непогода была самым удачным поводом для экскурса на побережье. Тед, Джо и я были рады нежданному перерыву и решили прогуляться, а Майер с Фрэнком остались на яхте, увлекшись шахматами. Накануне Майер, к своему изумлению, увидел, как Фрэнк, играя черными, разыгрывает вариант югославской защиты, о котором Майер до сих пор и не подозревал. Они вошли в азарт и на нас не обращали ни малейшего внимания.

Мы убрали с ялика оборудование и направились к берегу, горя нетерпением увидеть чьи-нибудь лица и услышать чьи-нибудь голоса кроме наших собственных, уже поднадоевших.

Джо немного знал эти места. Поэтому, повинуясь ему, мы направились в заведение, объединяющее в себе кемпинг, спортивную базу и рыбачий клуб. Называлось все это почему-то Клуб Пикадоров. Джо там приняли с истинно мексиканским восторгом, кто-то немедленно одолжил ему свой невообразимо розовый «джип», и Джо умчался в город за покупками, объяснив нам, что на побережье нам все обойдется дороже. Мы не возражали. Поэтому мы с Тедом уселись за столик в маленьком и уютном баре, если только можно так назвать приютившийся у ресторана павильончик под большим полосатым тентом.

Плетеные столы и стулья создавали ощущение, что ты попал на старый дагерротип. Серые рваные тучи неслись в низком небе, ветер был горячий и влажный.

Я выпил изрядную порцию какой-то штуки из фруктового сока и джина, которая здесь именовалась Осо Негоро, «черный медведь». Штука оказалась убойной силы. Когда пьешь подобные коктейли, уж точно знаешь, что действительно, непременно, именно пьешь. После такой выпивки наутро просыпаешься с ощущением, что стоит только чуть качнуть головой — и твоя черепушка скатится с плеч, как спелая дыня с грядки.

После нескольких недель постоянного колыхания, сопровождаемого либо погружением в воду, либо яростным солнцепеком, простое сидение за столиком с хорошей выпивкой кажется просто нирваной. Я был в восторге от всего: от бара, коктейля и даже собутыльника, хотя Тед не из тех людей, у которых от джина пробуждается красноречие.

Я никак не мог понять, с чего бы это мне так чертовски хорошо, и высказал эту мысль вслух. Ощущение было совсем иное, чем то, когда я чувствовал себя просто в хорошей форме. С чего бы это, поинтересовался я. — Сердце, — кратко объяснил профессор Левеллен. Я потребовал подробностей, и Тед пояснил, что человеческое сердце работает иначе при частых погружениях, чем в обычных стандартных условиях. При работе на глубине сердечная мышца укрепляется, и сердце выходит на оптимальный ритм, при котором сильно повышается процент кислорода, нагнетаемый в кровь. — Твое сердце бьется теперь размереннее и сильнее, ты дышишь реже и глубже, Трев. Поэтому и весь организм работает сейчас лучше, чем когда-либо прежде.

Резон в этом объяснении, конечно, был. Решив, что Тед наконец разговорился, я уже было хотел было обсудить с ним наши шансы на успех, как некий обломок местной команды рыбаков-американцев шумной толпой ввалился в заведение. Выглядели они как настоящие искатели приключений: пропахшая морем одежда, темно-коричневый загар, дубленая солью кожа, куртки, перемазанные моторной смазкой и рыбьей кровью. Поскольку погода не располагала не то что к лову, но даже просто хотя бы к выходу в море, их снаряжение показалось мне несколько надуманным.

Столпившись у стойки, они стали громогласно требовать выпивки на ломанном испанском и одновременно во всеуслышание обсуждать друг с другом, как старина Чарли гарпанул во-от такенную леопардовую акулы, а этот идиот, этот молокосос Педро недотравил марлинь, перетянул, и еще его счастье, что отделался сначала растяжением кисти, а потом парой выбитых зубов. И как старина Том потерял «три-сто-доллар» на снаряжении и снастях в погоне за какой-то неведомой гигантской рыбой, которую никто так толком ни разу не видел, но не сомневается, что она существует. Они пили, болтали и бранили погоду, которая портит их дорогостоящие дни любимого отдыха и любимого спорта.

Конечно же, они заметили нас, скромно сидящих за столиком в углу, и, ручаюсь, добрая половина их похвальбы была адресована нам. Время от времени мы ловили на себе косые взгляды: они проверяли, производят ли на нас должное впечатление и одновременно пытались вычислить, кто мы такие и откуда взялись. Мы явно не вписывались в круг здешних завсегдатаев: чистые, отглаженные брюки цвета хаки, обычные ботинки, светлые рубашки с короткими рукавами — нет, по нашему виду никак нельзя было узнать, входим ли мы в великое братство ловцов неведомой рыбы, которую никто так толком и не видел.

Как было понятно с самого начала, через какое-то время один из них отделился от стойки и небрежной походкой направился к нам, размахивая на ходу стаканом.

— Привет, парни! Только прибыли, э? С которой яхты? А вы точно с яхты, мой глаз не обманешь. Такой цвет кожа приобретает только в морских путешествиях. Прибыли, должно быть, из Калифорнии?

Тед глянул на него и, явно прежде сосчитав до десяти, ответил:

— Нет.

Девять из десяти поняли бы, что разговор исчерпан. Я молился, чтобы он был шестым или хотя бы девятым. Но он оказался самым что ни есть десятым. Он был похож на собаку соседа, с которой у вас приятельские отношения. Он улыбнулся и плюхнулся на один из свободных стульев. — В самой деле? Клянусь Господом, мне так не везет в жизни, я всем приношу несчастья, право слово. Вся моя жизнь подтверждает это, верьте мне. Какой нынче день? Четверг? Я выехал из Флориды в это воскресенье, три прекраснейших дня — и знаете, что я с этого имел? Четыре порта — и полнейший голяк! Вон куда я забрался в надежде на удачу, и то должен уехать уже в субботу, а Мануэль говорит, что эта дрянная погода будет еще два-три дня. Представляете? Мистер Миллз — это мой шеф — за эту неделю сделал двести тридцать. Кстати, меня зовут Дон Бенджамин.

Он протянул руку прямо мне под нос. Что тут было делать? Этот парень выглядел лет на тридцать, тощий, темноволосый, загорелый, с чешуйками облупившейся кожи на носу и лбу. Я пожал его руку и ответил:

— Макги. И Левеллен.

— Рад познакомится. Вы тут чем-нибудь заняты?

Я помянул недобрым словом акул, компрессор и шельфовые исследования. Тед зевнул и знаком показал бармену: «по второй». Дон Бенджамин печально вздохнул и заявил:

— Вот так сидишь здесь, славно, уютно. Знаете, даже и не верится, что уже в понедельник утром ты должен быть в Санкресте, среди обычной рутины… Ну почему мне так не везет в жизни?

Он явно чего-то он нас хотел. Огромное количество ловушек для дураков начинается со слов: «Знаете, а я…» Я знавал кое-кого в Санкрасте. Но играть в игру «общие знакомые» мне что-то не хотелось.

— Да, ужасно, — поддакнул я.

Ну и разумеется, немедленно появился мистер Миллз. Как бы невзначай, гуляючи. Донов шеф. Дон незамедлительно представил его. Окорочка, животик, широкая и бессмысленная улыбка. Типаж. Они все такие — эти «славные парни юга» — бездна самодовольства и гнусавая невнятная речь. Бог мой, догадался вдруг я, да он же просто страховой агент! Чуть-чуть там, чуть-чуть здесь, всюду все свои, отовсюду новости и сплетни. Наверно, он и политикой не брезгует. У него, должно быть, продуманная и широкая сеть чернорабочих, рассчитывающих ему, так сказать, плацдарм. Дон Бенджамин — явно один из них. Он был всего лишь гончей, причем не из породистых и любимых: с появлением хозяина он сразу стушевался на задний план.

Мистер Миллз поклонился мне и Теду и немедленно вступил в разговор.

— Недурно, да? Этот парень не устает отшиваться вокруг компаний, когда те веселятся и пьют, это мои проблемы, это я плачу за его выпивку из своего кармана, но я почему-то ни разу не видел его с этими людьми за работой, ни разу около лодок. Он просто чертов лентяй и транжира — а, Донни?

Весь напрягшись, Дон посмотрел в упор на своего шефа.

— Мистер Миллз, если бы не крайняя нужда и обстоятельства, я бы не взялся никогда за эту работу, это совершенно новое для меня дело, и я…

— Отложим споры до офиса, мой мальчик. — Улыбка мистера Миллза была по-прежнему широкой, но теперь напоминала оскал.

— Но в инструкции сказано…

— Ты верно понял меня, малыш? Донни, мальчик, лучше заткни ротик и дай дяде Банни доделать за тебя твою работу. Вернись к стойке, послушай дядю Банни.

Нельзя сказать, что я был счастлив, когда Дон подсел к нам без приглашения. Но наблюдать настоящее насилие, доложу вам, гораздо гаже. Поэтому, улыбаясь Миллзу во все свои зубы, я неторопливо поднялся и оборонил:

— Не беспокойтесь, мистер Центр Жира, как только мы с Доном закончим наше маленькое дельце, я верну его вам. Мне чрезвычайно понравились предложенные им условия…

Есть на свете люди, у которых в паспорте должен стоять особый штамп: ЗА ПРЕДЕЛАМИ МАТЕРИКОВОЙ ТЕРРИТОРИИ США НЕ ДЕЙСТВИТЕЛЕН. Потому что чем дальше они оказываются от собственного захолустья, тем наглее и громогласнее они становятся. Им наплевать на все на свете. Мне кажется, мир не проиграл бы ничего от их внезапной всеобщей гибели.

Если бы на мне в тот день был такой же забавный и продуманный костюм рыболова, я, наверное, вполне сошел бы за «старину Трева», которому позволительны подобные шутки. Признаюсь, это было моей ошибкой. Я приписал его уверенность только наглости и не заметил оружия. Я даже не подозревал о его существовании до самого последнего момента, когда оно было извлечено на свет. Это было что-то вроде короткого акульего гарпуна, прикрученного тонким ремнем к прочной деревянной рукояти. Если бы не устрашающий блеск стали, оно было бы похоже на игрушку, какие с усердием делают дети, играя в индейцев. Четырнадцати дюймов длинной, острый и сверкающий гарпун, плотно насаженный на дерево.

Лицо мистера Миллза налилось кровью и стало похоже скорее на огромный заплывший жиром красный кулак, чем на лицо человека. Он привстал, широко расставив ноги и с рычанием замахнулся своим гарпуном прямо мне в лицо. Не знаю, может, прежде ему и не доводилось не деле доказывать свою решимость убить человека, но мне почему-то не хотелось экспериментировать. Черт его знает, какие темные инстинкты могли проснуться в нем от злобы и обиды. Перед ним стоял обидчик, наглый и пока безнаказанный. А захолустье его было очень, очень далеко.

Что-что, а реакция у меня всегда была отличная. Я не уверен, что успел что-то сообразить, все получилось само собой. Да и времени на размышления не было. Я увидел несущийся на меня гарпун и в мгновенье ока очутился за стулом, перепрыгнув его. Миллз кинулся вслед за мной, я подхватил стул, чтобы швырнуть в него, но то ли не рассчитал движения, то ли зацепился за что-то, стул вырвался у меня из рук, а я сам отлетел в сторону, саданувшись об пол затылком. Нелепая ситуация. Послышались возгласы, на драку начали обращать внимание. Эй, гляньте, сейчас этот краснокожий пригвоздит к полу того малого.

По-своему он был тоже весьма проворен, как это часто бывает у толстых людей. Я увернулся, откатившись, в самое время, его гарпун выбил искры из булыжника как раз там, где секунду назад была моя голова. Промахнувшись, он не растерялся и живо изготовился добить меня третьим ударом. На мой взгляд, чересчур живо.

Он нависал надо мной огромной тушей, широко расставив ноги, высоко занеся гарпун, выжидая, куда я метнусь на этот раз, чтобы ударить вслед за мной. Все были так увлечены захватывающим зрелищем, что как будто примерзли к своим местам. Все, кроме Теда. Большого выбора у него не было, и он сделал то единственное, что еще могло изменить ход событий. Позже он рассказывал, что на первом броске он вскочил одновременно со мной, кинулся через стол в тот момент, когда я уворачивался от второго удара, и прежде, чем Большой Банни Миллз ударил в третий раз, Левеллен сзади как следует врезал ему по яйцам. Несмотря на свою костлявость, Тед, как и я, тоже был в отличной форме. И, насколько я знаю, неплохо играл в футбол — и до колледжа, и в нем, и после. Сноровка у него, что ни говори, была.

В первый момент я не понял, что произошло. Я услышал глухой стук падения тяжелого предмета. Я увидел валящуюся прямо на меня тушу Миллза. Я увидел широко раскрытые глаза и отвисшие челюсти. Затылок мой уже пришел в себя, и я поспешил вскочить на ноги. Мистер Миллз с перекошенным лицом катался по полу, задрав колени чуть ли не выше подбородка. Звуки, издаваемые им, более всего походили на вопли из кошачьей корзинки.

Тут уж, разумеется, все те, кто за это время палец о палец не ударили, кинулись мне на помощь. Возникла суета, все кричали, распоряжались и сталкивались лбами. В конце концом они взяли его, как был, скрюченного, и довольно аккуратно оттащили в одно из клубных помещений. Дон Бенджамин семенил рядом то с одной, то с другой стороны. Я удивился: неужели он не понял, что его карьера агента кончилась прямо здесь и прямо сейчас? Видимо, нет. «Не могли бы господа рыбаки быть чуточку аккуратнее с их добрым приятелем? Ему ведь больно. Аккуратнее, пожалуйста!» Похоже, он был неисправим. Я слышал, как он дважды всхлипнул, бедолага.

Джо появился примерно тридцать секунд спустя скандала. Он сурово опросил нас, пошел поговорил с барменом, со швейцаром ресторана и даже с одним из владельцев отеля, которые в числе прочих с благоговеянием наблюдали за тем, как развлекаются эти гринго. Они рассказали ему все и даже больше, чем все, причем куда подробнее и красочнее нас.

К столу Джо вернулся совершенно удовлетворенным.

— Я боялся, что драку затеяли вы, — сказал он. — Тогда нам, несмотря на все расположение ко мне, пришлось бы быстро сматываться. А Миллз здесь не впервые, и с ним тут уже случались неприятные истории. Они говорят, он собирался убить тебя, и я им верю. Еще они говорят, что твой друг спас тебе жизнь, и это тоже правда. Врачей здесь нет. Если бы с тобой что-нибудь случилось, их пришлось бы доставлять сюда из-за Гайямос — заметь, морем. Так что давайте выпьем, амигос. Тед Левеллен, вы меня ошеломили.

— Полагаю, самым ошеломленным тут оказался Миллз, — усмехнулся я.

И мы выпили. Шум вскоре улегся, и нас, с похлопыванием по спинам и смехом, накормили тут же приготовленной вкуснятиной, названия которой я не помню, коронным блюдом заведения — в честь всеми любимого Джо, в честь высокого гринго, которого чуть не проткнули, как жука, и в честь пожилого гринго, который, ни минуты не раздумывая, врезал жирной обезьяне. Вкуснятина состояла из морской черепахи и огромного количества специй, которые, перемешавшись, превратились в восхитительный огнедышащий соус. Все это обильно запивалось отменным темным пивом. В итоге мы добрались до «Лани» только около четырех и повалились спать, хотя вместо жаркого солнца сиесты в море бушевал штормовой ветер, заглушая уже привычное урчание генератора.

Этим же вечером я отозвал Левеллена и сказал:

— Тед, я обязан тебе услугой, равной жизни.

— Я просто предпочитаю иметь на борту целый экипаж, а не частями, Макги.

— Все равно я обязан тебе.

— Когда мне понадобится услуга, равная жизни, я дам тебе знать. Это справедливо?

— Вполне.