Тревис Макги - Бирюзовая тризна

Он отложил все девять в сторону, в один ряд, они больше не вызывали сомнений, на всех них без исключения была проставлена торговая марка. Потом он попытался обнаружить клеймо на тех трех немного зеленоватых снимках. Разумеется, его там не было. Два из снимков, по его мнению, были парными. Но третий не только не имел клейма, но и был не такой, как два предыдущих. Только после этого Гейб взялся за негативы. Он перевернул все снимки «лицом вверх», в том же порядке, что и разложил" и принялся сравнивать их с негативами. Дольше всего он изучал последний кадр из трех.

Наконец, откинувшись на спинку своего кресла, он пожал плечами и сказал:

— Все, что я тебе могу сказать, это то, что здесь кадры из по меньшей мере двух, но может быть, и трех пленок. Если держать пари, то я бы сказал: из двух. Эта зелень означает, что пленка, прежде, чем ее подменили — в салоне ли, где еще — слишком сильно нагрелась. Может быть, в аппарате. Обычно так и случается. Остальные девять лежали в катушке и ничего не ведали. В двух лентах я уверен, потому что эти два, по крайней мере, выглядят идентично. А вот третий… С третьим что-то странное. На первый взгляд он выглядит так, как будто его отпечатали с того последнего негатива, но если как следует присмотреться к кадру и негативу, можно увидеть, что на снимке часть крыши закрывает перила, а на негативе — нет. Я бы сказал, что здесь кто-то фокусничал, причем фокусничал наспех. Даже не подобрал аналогичные реактивы. Вот все, что я могу тебе сказать. И похоже, что это не то, что ты хотел услышать.

— Нет. Я очень очень не хотел это услышать, особенно от тебя.

Он взглянул на пакет, надписанный от руки и прочел вслух:

— Пьер Жоликур, Рю де ла Тринитэ. Форт-де-Франс. Мартиника.

Фотография и обслуживание фотолюбителей. Какая муха тебя укусила, Макги?

— Может, она тебя сейчас тоже искусает. Мужчина и женщина совершают круиз по островам, один на один на моторной яхте. В одном порту мужчина подбирает на борт пассажирку. Не знаю, как он собирался хранить ее пребывание в секрете. Может быть, просто не задумывался над этим.

Пассажирка вылезает на передний люк понежиться на солнышке. Жена видит ее и снимает, чтобы иметь доказательства. Три снимка. Пассажирка застает ее за съемкой третьего кадра. Она бежит вниз. Она рассказывает все мужчине. Наверняка жена возьмет пленку из фотоаппарата и спрячет ее куда-нибудь в укромное место. Когда она засыпает, мужчина берет ее аппарат, вставляет пленку и снимает ее целиком, двенадцать кадров на один люк, со всех возможных позиций. В Форт-де-Франсе он следит за тем, куда она отправилась, — а может быть, во всем городке было одно единственное место, где проявляли и печатали «Кодак» — и отдает свою пленку в то же самое место. Я думаю, он заплатил огромные деньги фотографу, чтобы тот смонтировал из двух пленок одну. Может быть, он объяснил все невиннейшей шуткой. Он вернулся в салон после проявки обеих пленок и отобрал устроившие его снимки и негативы. Были вставлены съемки того же самого места на яхте с тем же самым морем, но, разумеется, без девицы. Он допустил, как видишь, несколько ошибок, отбирая парные снимкам негативы. А потом оставил все это в салоне, пока жена не пришла и не забрала их.

— И все же я еще не вижу кусачей мухи.

— Сам посуди, первое, что он заявил своей жене, это то, что она выдумала девушку на баке. Была сцена, и не одна. Он уверял ее, что на яхте вообще не было никакой девушки.

— Ох, Господи, — вздохнула тихо Дорис.

— И он даже отплыл от яхты на шлюпке, предоставив жене обыскать каждый дюйм, и, конечно, никакой девушки она не обнаружила. Девушка, с тех пор, как ее засняли, исчезла, разумеется.

— Та-ак, уже что-то жужжит. Грязная работа, Трев. — Ты знаешь, что я ни в коем случае не мистик, и я сказал им обоим об этом. Потому что, когда она позвонила мне и вызвала на Гавайи, я взглянул на эти снимки и уверил ее, что у нее было что-то вроде галлюцинации.

— Я бы на твоем месте спешно помчалась обратно, — заметила Дорис.

— Идея недурна. Но сейчас, знаешь ли, она где-то к юго-западу от Гавайев на той самой восхитительной яхте, с тем же самым восхитительным парнем!

— Ладонь Дорис тут же накрыла мою лапищу. Мне стало немного легче.

— Ох, Господи, — сказала она. — Как безжалостно и глупо. Может быть, он сумасшедший?

— Куда они направляются, — поинтересовался Гейб.

— Паго-Паго. Должны быть там в четверг, десятого января. В пути уже двенадцать дней. Она собирается развестись с ним. По крайней мере, она объявила ему: что между ними все кончено. Она только помогает ему привести яхту, у них нашелся покупатель.

— И эта девушка так дорога тебе?

Я попробовал улыбнуться, но боюсь, вышла гримаса.

— Она очень богата и недурно готовит. Она слишком молода для меня. Хотя считает, что мы созданы друг для друга…

— Погоди-ка, — прервал меня Гейб. — Так они на яхте весь путь от Мартиники до Гавайев? Вдвоем?

— Да.

— Почему же теперь они в большей опасности, чем тогда?

— Она была и тогда. — Я рассказал им о двух покушениях Говарда. — Я пытался осмыслить все это, но у меня ничего не вышло. Так просто было сказать: ребята, вы беситесь с жиру. Но Говард Бриндль знал, что убьет ее еще когда брал в жены. Весь этот круиз был задуман именно для убийства. Потому что, если они уплывут из Лодердейла на неделю-другую, а через три дня он вернется и скажет: вы знаете, Гуля свалилась за борт и утонула, его просто растерзают на месте. Он знал это. Эта история — одна сплошная помойная яма.

— Говард Бриндль! — сказала Дорис. — До чего удивительно обычное имя. — А как насчет его биографии? — поинтересовался Гейб.

— Не то, чтобы у меня были улики, но около него наличествует уже два трупа, не считая той несчастной попутчицы.

— Из-за денег?

— Не думаю, что этому были вообще какие-то определенные причины. Может быть, это мания, может быть озлобленность и желание противостоять всему миру. Он хитрый, поворотливый и сильный. Не думаю, что он слишком умен. Я хочу сказать, что умный человек изъял бы эти снимки у жены после того, как нужный эффект был достигнут.

— В чем заключался эффект? Заставить ее поверить, что она сошла с ума?

— Заставить ее сказать нескольким близким друзьям, что она сошла с ума. Так, как она сказала мне. Так, чтобы он мог сказать, что он беспокоится за нее. Может быть, он спланировал все с самого начала. К тому моменту, как с ней наконец что-то произойдет, в его пользу будут играть и месяцы, проведенные ими вдвоем в океане, и ее безумие. И найдутся друзья, которые подтвердят: да, она стала какой-то очень странной, чудной какой-то. Может быть, у него такое хобби — убивать странных людей. С ними не будет ни одной серьезной улики. А тут еще солидный куш: около миллиона долларов. Так что он будет очень осторожен. Мне кажется, у него нет настоящих глубоких чувств. Он слишком легко плачет. Или в таком случае он величайший актер в мире.

— Но ведь, можно связаться с ними по радио? — робко сказала Дорис. — Выслать корабль. Вертолет, наконец.

— Славная ты у меня девочка, — улыбнулся Гейб. — Океан, знаешь ли, большой. Несколько войн назад целая куча самолетов, кораблей, радарщиков и прочей ерунды пытались засечь в океане флотилию, а не одну маленькую яхту. Неделями пытались. Да, еще и подключили к поиску кучу субмарин. В конце концов обнаружили — совершенно случайно. А флотилия, скажу я тебе, занимает несколько квадратных миль в океане. Через Тихий может нестись целая регата парусных судов, ты будешь об этом знать, но пролетишь мимо раз десять, пока тебе посчастливится засечь хотя бы одну яхту. Вот если у тебя есть прямая радиосвязь и ты знаешь до тонкостей маршрут судна, вот тогда только ты сможешь по пеленгу обнаружить его. И то с поисковым самолетом.

— Разумеется, ничего подобного на «Лана» нет, — сказал я.

Повисло молчание. Гейб прищурился в небо. Казалось, он что-то обдумывает.

— Являться в порт одному было бы вопиющей глупостью, — сказал он. — Если человек говорит, что его жена упала или спрыгнула за борт, первый возникающий у всех вопрос будет: а не столкнул ли ты ее сам? При этом не важно, сколько месяцев или лет они плавали вместе. Хоть трижды вокруг света. А если еще и обнаружится — а это обнаружится тут же — что они женаты меньше полутора лет, сразу станет ясно, что дело в ее деньгах. И любой идиот сообразит, что в таком случае он должен был привести тело в порт.

Я поинтересовался, будут ли законники чинить какие-либо препятствия вступлению во владение наследством, потому что, насколько я знал, у Гули не было завещания. Все зависит от того, сколько будет длиться судебное разбирательство, ответил Гейб. Но в любом случае они будут иметь право отсудить в пользу государства до сорока пяти процентов. Я задумался над этим и дошел до совершенной ерунды. Голос Гейба вернул меня к действительности. Оставим завещание. Лучше подумаем, что Говард Бриндль вероятнее всего сделает с моей девочкой. Да, его женой. Но моей девочкой. Я могу назвать момент с точностью до дня, часа и минуты, с которой она перестала быть его женой.

— Всегда хорошо быть живым свидетелем, — пробормотал я.

— Не понимаю, — отозвалась Дорис.

— Кем-то, кто действительно знает, что то, что произошло, в самом деле произошло, — пояснил Гейб. — Такие особы всегда думают, что они видели нечто, что кому-то важно было видеть и слышали нечто, что кому-то важно было слышать. Самовнушение. Но я должен тебе напомнить, что мистер и миссис Бриндль на своей яхте совершенно одни. Посреди Тихого океана. И без каких бы то ни было свидетелей.

И все это потому, что я убедил себя и убедил ее, что Говард — очень славный, немного глуповатый обычный парень, а у нее — мания преследования на нервной почве! Но она решила его бросить, и теперь он знает, что больше у него нет шансов не будет. Единственная вещь, которую я еще могу сделать для нее — это быть В Паго-Паго в тот час, когда они туда прибудут.

— Она будет на яхте, — сказал Гейб. — Обязательно будет. Если он не довезет ее до порта, ему будет не отделаться от подозрений или по крайней мере сплетен. Он не захочет рисковать.

— Я не знаю даже, сможет ли он все это рассчитать. Я не знаю, насколько хватит его благоразумия.

— Но если хватит, то тогда ты, вероятно, сможешь удержать его от дальнейших действий. Хотя бы обвинением в одном из тех возможных убийств, о которых ты говорил. Или той девушки — ее то он убил почти наверняка. — Гейб вертел в руках пакет с фотографиями.

Я задумался. Я хорошо помнил рассказ Говарда, и хотя сомневался, что мне удастся это доказать, но в этой истории все-таки было за что уцепиться.

— Две девушки путешествуют вместе, — задумчиво начал я. — Пытаясь на попутных судах добраться до Санта-Круса до Плимута — того, который на острове Монтсеррат, а не в Массачусетсе. Джой Хэррис И Сесил… Сесил?.. Селия. Да. Селия Какой-то-Зверь. Булл? Вулф?

— Может быть, Катц? — издевательски подсказал Гейб.

— Ну, конечно. Американская девушка с немецкой фамилией! Вспомнил: Фокс! Селия Фокс, сестра которой выходила за муж за какого-то адвоката в Плимуте. Может быть, это можно было бы выяснить по телефону сразу после Нового Года, если Майер вспомнит фамилию того адвоката, с которым знаком в Плимуте, и если Селия и ее сестра обе носили фамилию Фокс. Впрочем, мне кажется, что парень должен быть англичанином, ну, может, только первого поколения колонистов. Тогда его женитьба на американской девушке — более чем достаточная информация, чтобы найти их обоих. Но что мы с этого будем иметь? Предположим, я найду юную миссис Адвокатшу, наберу ее номер и сумею убедить, что она просто обязана дать мне адрес Селии Фокс — если только он у нее есть. Предположим, я разговорюсь с Селией, и она скажет, что да, Джой Хэррис уехала на «Лани» с Санта-Круса, и с тех пор ее никто не видел и никто о ней ничего не слышал. Предположим, я смогу созвониться с родителями Джой Хэррис, и они, невероятно обеспокоенные, тоже скажут мне, что ничего не слышали о своей девочке вот уже год. И что их этого? Девушки хипповали на островах. Что в этом предосудительного с точки зрения закона? Это я могу быть тысячу раз уверен, что очень скоро после того, как Джой Хэррис рассказала Говарду о том, что Гуля сфотографировала ее, нижущуюся на солнышке, Говард немедленно разработал свой «маленький розыгрыш», а потом свернул Джой шею и скинул ее в море, вместе с ее шмотками, веревочными сандалиями, драными джинсами и гитарой.

Дорис шевельнулась и издала ахающий звук.

— Пожалуйста, не надо больше. У меня хорошее воображение.

— Я больше не буду. Есть и другая вещь, которую хорошо бы все-таки выяснить. Гуля сказала, что когда двигатель был включен, она как наяву слышала голоса Говарда и Джой, болтающихся и смеющихся. В общем-то, конечно не так уж сложно спрятать на яхте магнитофон с лентой, склеенной в кольцо, подсоединить его к двигателю так, чтобы они включались и выключались одновременно. Я точно знаю, что Говард мог это сделать. А голоса и смех, которые слышатся в каком-то звуке — неважно, в ревущей воде или в шуме работающего двигателя, — по утверждению медиков, одна из самых распространенных галлюцинаций.

Я бы продолжил и дальше в том же духе, но тут на веранду ворвалась стайка младших марчменовских девочек вперемешку с собаками, кошками и птицами, требуя позволения немедленно опробовать новый бассейн. Получив его, вся ватага с визгом и писком кинулась в воду, произведя то невообразимый детский кавардак, при котором ни о каких убийствах и прочих гнусностях разговаривать было уже невозможно.

Дорис еще раз спросила меня, останусь ли я не барбекю. Я сказал, что я был бы счастлив, но у меня сейчас для этого слишком пусто и холодно в желудке. К тому же нынче я вряд ли подходящая компания для веселого застолья. Когда она попыталась настаивать, Гейб вмешался, сказав, что проводит меня до машины и поможет натянуть верх, потому что собирается дождь.

Он в самом деле проводил меня до машины. Никакого дождя, разумеется, не собиралось, и когда я уже сел за руль, он нагнулся ко мне и сказал:

— Что бы ты не собирался делать, тебе следует прежде всего явиться к Майеру, сложить воедино все осколки мозаики и выдать в таком виде ему. А потом выслушать, что, по его мнению, тебе лучше всего сделать.

— Надеюсь, он скажет мне то же самое, что я уже решил.

— Привези его к нам, когда все кончится.

— Обязательно, Гейб. Спасибо.

— И… прихватите с собой ту твою девчонку. Хотелось бы с ней познакомиться.

Уезжая, я думал, а впадал ли Гейб когда-нибудь в истерику? Куда девался несчастный, покалеченный, отчаявшийся человек, каким был бы любой на его месте? А потом я сообразил, что никогда раньше не являлся к нему с чем-то настолько прямо и глубоко меня касающимся. У Гейба хватало сил и душевного тепла не только для себя, но и на всех друзей, которые в этом нуждались.

В любом случае совет его был недурен. Подготовить и спланировать все так, чтобы Говард без моего ведома не мог и пальцем пошевелить. И запастись терпением.

Глава 12

Когда я явился в больницу, Майер сидел за столом в своей палате и уплетал ужин. Усевшись на край кровати, я радостно сообщил ему, что он теперь значительно меньше похож на фигуру, сбежавшую из музея мадам Тюссо. — Еще бы, — отзывался он. — Я уже принял душ и уминаю, как видишь, кусок бифштекса. Конечно, очень тощий и жесткий кусок бифштекса, но тем не менее бифштекса. Сегодня ночью прекрасная Элла Мария будет сидеть у меня последний раз. А во вторник в полдень ты можешь забрать меня домой. Если не ошибаюсь, это будет как раз первый день Нового года. Если тебя не устраивает такая перспектива, можно придумать что-то другое.

— Да, тебе и в самом деле лучше. Налицо обычный уровень вредности.

— Дай мне знать, когда твои счетчики зашкалит. Тогда я немного понижу уровень своей вредности. Но если это является признаком здоровья, то они здесь просто асы по этой части. Рецепт прост: берется бумага зеленого цвета, пропускается через центрифугу, полученная жвачка вымачивается в эссенции говяжьего соуса, потом как следует прессуется, чтобы готовый продукт выглядел похожим на хорошо разваренную фасоль. Это в качестве гарнира. Для горячих блюд у них существует рецепт особой изощренности… — Он оборвал свою проникновенную речь и положил вилку. — Извини. Я так увлекся своим повышенным уровнем вредности, что не взглянул толком на тебя. Что случилось, Тревис?

Я вкратце рассказал ему о сфабрикованной пленке и других своих открытиях. Просто поразительно, как Майер умеет в критических ситуациях менять точку зрения на полярную.

— Я должен был сразу сообразить, что что-то и в самом деле взяло тебя за горло, Трев. Но знаешь, болезнь — штука чертовски эгоистичная, особенно когда тебе становится немного лучше. Начинаешь самым примитивным образом скандалить. Копаться в собственных ощущениях. Пять минут назад тебе было лучше, час назад — хуже… У тебя болит спина, потому что ты ее отлежал, или это тоже связано с твоей болезнью? Или это вообще радикулит? Почему эти сестры не являются сразу, когда ты звонишь? Все это очень раздражает. Для каждого из нас собственная персона — наиболее важная вещь в большинстве ситуаций. А болезнь или простое недомогание утраивает это. Ну и в довершении всего, конечно, скука, неистребимая, классическая скука человека, который предоставлен самому себе и своим болячкам. Хуже, по-моему, только общество какой-нибудь совершенно пустой девицы, которая в состоянии полчаса расписывать ее новый эксперимент со своей прической.

— Мне нравится такое чисто испанское подтверждение тому, что тебе лучше.

— Гайян Гравина? «Скука есть та неприятная особа, которая лишает вас радости уединения, не составляя в то же время вам компании?»

Вошла одна из сестер и унесла остатки Майерова ужина. Он осторожно поднялся и медленно и с опаской дошел до кровати и так же медленно и осторожно улегся. Устроился поудобнее под одеялом. Глубоко вздохнул — в знак усталости и удовлетворения достигнутым положением.

— Гейб сказал, что…

Майер остановил меня жестом руки. Глаза его были закрыты.

— Давай подумаем, — проговорил он негромко. — Давай расставим в ряд все то, что уже сказано или подумано о Ховарде Бриндле. А потом попытаемся сопоставить это с тем, что имеется в действительности.

Я пробовал. Но логика — не моя стихия. Мои мысли не в состоянии скакать через то, что вызывает у меня недоумение, они начинают бегать по кругу. Майер дышал размеренно и глубоко, мне даже показалось, что он просто-напросто заснул.

Но он не спал.

— Сразу после смерти владельца «Саламандры» меня отозвала в уголок Марианна Беркли и шепнула мне на ушко о своих подозрениях насчет Фреда и Луис Харронов. Я знал особу, о которой он говорил. Иногда от нее и вправду невозможно отделаться. Леди невероятно крупных пропорций, любительница яркой одежды и дешевой бижутерии. Она содержала небольшой и доходный магазинчик, торгующий пряжей, мелочами для домашних животных, цветочными горшками, оккультной литературой и японскими безделушками. Еще она составляла и толковала гороскопы, держала дома и раздавала всем желающим сиамских кошек, водила «хонду» и время от времени писала мелкие рассказы в местный литературный еженедельник. Она знала в округе всех и каждого, отличалась трезвостью нрав и воспитанием «в старом стиле», а также пережила троих мужей, по слухам, заболтав их до смерти.

— За каких-то двадцать минут разговора она рассказала мне сюжет небольшой мыльной оперы. Доктор Харрон начал все еще прикладываться к бутылке. Ученый совет его больницы был очень близок к тому, чтобы запретить ему оперировать. Как водится, выпивка поставила под серьезную угрозу счастье семейной жизни. Жена, под давлением его пьянства и, как следствия, импотенции, стала искать развлечений на стороне. Марианна предполагала, что круиз на «Саламандре» порекомендовал им психоаналитик, к которому они обратились. В общем-то, все нападки Марианны сводились к одному: ну и везло же этой стерве. В Испанских Ключах все ее друзья были оповещены о том, как напивается каждый день Фред, и что Харроны ищут кого-нибудь, кто мог бы управляться с «Саламандрой». Смерть от несчастного случая во время купания оставляла вдову свободной, не старой и не бедной, несколько раз повторила мне Марианна. Если бы он просто спивался год за годом, то, отстраненный от медицинской практики, он не оставил бы ей ничего. К тому же годы мучений с нелюбимым мужем очень старят женщин.

— Звучит это весьма правдоподобно, причем более правдоподобно, чем то, что рассказывала мне сама миссис Харрон. Но что нам это дает?

— Я просто пытаюсь воссоединить это с еще одним разговором, который у меня был в то же приблизительно время с одним человеком. Имени его я не помню, но по-моему, это было какое-то вполне официальное лицо. Что-то насчет алкогольной экспертизы в Нассау. Он говорил, что остается только диву даваться, как человек с таким количеством спирта не только в желудке, но уже и в крови, мог еще встать прямо, чтобы нырять с судна.

— Вот как! — сказал я. — Но мне не показалось, что Луис Харрон — умелая лгунья. Я думаю, она сказала правду, заявив, что они с Говардом были внизу, когда услышали всплеск и глухой звук. Они купались все втроем. Майер открыл наконец глаза и с упреком посмотрел на меня.

— Но ведь она не сказала тебе: «Мы были в воде», — правда? Скажем, они действительно бросили якорь у Литл Харборо, чтобы искупаться. Выкупались — все трое. Френк выпил, выкупался и вернулся на палубу — грузиться дальше. Тогда Луис с Говардом ушли скорее всего в какое-нибудь укромное местечко, стащили друг с друга мокрые купальники и занялись любовью. Скажем, после этого разморенная Луис задремала. Говард услышал, что сменился ветер, потому что шлюпка билась о корпус судна — если бы так было раньше, они бы сразу укоротили фалинь. Говард наверняка знал об их семейных неурядицах. И захотел оказать даме небольшую услугу. Скорее всего, он принялся трясти и будить ее, приговаривая: «Ты слышала? Что это было? Ты слышала? Надо пойти посмотреть, может, у нас отцепился якорь». Стояла жара, вряд ли бедный медик оделся. Говард столкнул его прямо вниз головой в шлюпку, спрыгнул сам, выволок его в воду и тогда принялся кричать Луис, чтобы она немедленно связалась с берегом: произошел несчастный случай, нужен врач.

В волнении я вскочил с его кровати и подошел к окну. Густели сумерки, ветер трепал мокрые ветви деревьев. — Оказать даме услугу, да? Небольшую такую. Вроде как загнать машину в гараж или покормить в ее отсутствии любимую кошку. Слушай, Майер, я никогда не предполагал, что ты можешь так плохо думать о людях.

— До сих пор просто случая не представилось. Ну что, годится? Есть в моей версии какие-нибудь логические промахи?

— Я сражен. Возражения невозможны. Как всегда.

— Значит, проехали. Попробуем Сьюзен из Техаса.

— Попробуем. Бродяжка, нервозна, чужая во Флориде. Озлоблена. Как-то умудряется обосноваться на отцовской посудине. Может быть, Все еще поддерживает контакт с дружком из Техаса, а может, сбежала именно ему назло. Она является на судно, умоляя Говарда не сообщать об этом семье. Они становятся близки. Он любит жить на яхтах, она умеет поддерживать разговор. Опять же, ему не надо искать девушку на стороне, если вдруг захочется любви. Вероятно, он вообще не любит тратить слишком много усилий на поиски партнера. Судя по всему вышеизложенному, так и есть. Ладно. Итак, оба считают, что одним выстрелом убивают двух зайцев — им есть где жить и с кем жить. Ее одиночество и отчужденность, быть может, ключ к разгадке. Плюс либидо маленькой глупой девочки. Делай, что я хочу от тебя, а не то я свистну полицейских, Ховард. А может быть, она просто устала быть бродяжкой. Спокойной жизни нет. Постоянная проблема жилья и денег. Видимо, она ему скоро просто надоела, а прогнать ее было никак, и в один прекрасный день он свернул ей шею, завернул в дерюгу со всеми ее нехитрыми пожитками, среди ночи вывез за город и, привязав груз, попросту утопил в любом из каналов. А всем знакомым сказал, что дал ей денег и отправил домой. Сколько таких девочек — голодных, бездомных, хипповатых — ежегодно исчезает без следа? Тысячи? В любом случае она была просто причислена к ним, и дело с концом.

— Очень мило. Тоже годится. Забавный выход из печальной проблемы. А теперь скажи: почему нам всем так нравится Говард Бриндль?

— Вопрос риторический?

— Вовсе нет. По существу. В нем есть что-то детское. Какая-то успокоительная безмятежность. Ты в нем уверен, ты чувствуешь, что он ни в коем случае не хочет быть агрессором, никоим образом не станет отбирать у тебя что-либо силой. Он всегда бодр и весел и не совсем лишен остроумия. Он в состоянии смотреть дневные передачи по телевизору. Он мало обращает внимания на время. Он не в восторге от нудной работы, но охотно сделает все, что ему скажут, если толком объяснить ему, что от него требуется. Опять же эта манера разговаривать, серьезная, немного театральная, смахивающая на диалоги из дневных сериалов. Он любит шоколадки и пиво. Он не любит каких-то ни было заморочек, и если только это поможет от них избавиться, сочинит изящную и правдоподобную ложь. Он совершенно не интересуется внешним миром. Замедленное развитие? Вряд ли. Я думаю, он гораздо более развит, чем старается показать. Но есть в нем и что-то настораживающее. За неимением лучшего слова, назовем это социопатией. Социопаты — очень милый, славный, подчас умный народ. Они охотно играют во все предложенные им игры — пока не надоест. Как правило, это отъявленные лгуны, мелкие воры, иногда бахвалы и чрезвычайно редко — убийцы. Они убийцы только потенциальные, но именно этим и опасны, потому что как убийцы они идеальны. Ты знаешь, что такое графические тесты? Это тесты, выявляющие степень страха, замешательства, чувства вины. Так вот, социофобы к таким тестам абсолютно глухи. Они не испытывают таких эмоций. Правда, они мастерски могут изобразить состояние стресса — этакое недоумевающее пришибленное спокойствие. Но только изобразить. Если единственной в мире вещью, которая тебя интересует, является стремление не иметь заморочек, ты можешь убить кого угодно без особых на то причин. Собственно, убийство в таком случае является следствием раздражения плюс случайного импульса, плюс обычной хитрости. Именно такие убийства и остаются нераскрытыми чаще всего.

Я вернулся и снова сел у него в ногах.

— А ведь мы все это видели и знали, Майер. Помнишь?

— Не пойму, о чем ты.

— Мы с самого начала любили его за то, что для нас он был просто маленький озорной мальчишка.

— Ну да. Аналогия, конечно грубая, но тем не менее. На детскую психологию это вполне ложится. Все мамино время уходит на невесть откуда взявшуюся маленькую сестренку, и теперь когда ты приходишь из школы, тебя уже не ждут, как бывало, чашка какао и бутерброд с ореховым кремом. Поэтому однажды ты берешь подушку, прижимаешь к личику младшей сестренки и смотришь, как обходит круг стрелка на больших часах в гостиной.

— Но что, дьявол меня возьми, сделала ему Гуля, чтобы поступить с ней точно так же?

— Может она не вписывается в схему всех предыдущих его… э-э… разрешений проблемы?

— Нет, тут что-то еще… Слушай! Это все выглядит так, словно он не решил еще окончательно, что лучше — убить ее или свести с ума.

— Вспомни его первый и единственный девиз. Никаких заморочек.

— Ну и?

— Ну и то, что если он решил, что убивать ее будет слишком хлопотно еще год назад, то вряд ли он сейчас думает иначе. Ну ты, конечно, приложил руку. Ты поговорил с ней и убедил в том, что это были галлюцинации, и он знает об этом. Полагаю, это самая большая услуга, которую ты мог оказать ей.

— Не понимаю.

— Я просто думаю вслух. Извини. Я думаю, что если во время этого перехода до Самоа она каким-то образом попытается снова противостоять его уверениям, что она сошла с ума, она может и не доплыть до порта.

— Но ты же не думаешь, что она будет?..

— Бог мой, какая разница, что я думаю! Важно то, что есть. А среди всевозможных «есть» может быть и такое: Гуля сейчас лежит ничком на прекраснейшем атолле, на нее наплывает прилив, и она уходит все больше и больше в его невообразимую бирюзовую голубизну, а Говард, присев на корточки, наблюдает за этой бирюзовой элегией со смутным чувством грусти оттого, что он постоянно теряет нечто, порой доставлявшее ему удовольствие не меньше, чем шоколадка.

— Какого черта ты…

— Тише, тише! Не надо играть на меня желваками. Я просто хочу, чтобы ты реально воспринял ситуацию. Помни, что в Говарде Бриндле есть белые пятна, непонятные и неприятные мне, и тебе. Он любит сценические эффекты. Его роль хорошо продумана и, если не вмешаются неожиданные обстоятельства, он будет играть до ее конца. Он еще заставит всех сочувствовать и помогать ему — с радостью помогать, заметь. На этом можно попробовать сыграть и нам. Вспомни, прежде всего он — просто славный парень. И всегда поможет тебе с нудной работенкой, если его попросить. С удовольствием.

— Но тогда что, черт подери, мне делать?

— Во-первых, перестать орать. Во-вторых, когда пойдешь через сестринский пост, скажи им, что я вполне готов укладываться на ночь. В-третьих, у тебя есть возможность обскакать Говарда по меньшей мере на один ход. В-четвертых… ммм… в-четвертых… А, в-четвертых, во всех этих делах слишком часто мелькал Том Коллайр, чтобы это было… ммм… просто.

— Майер!

— Просто так… — невнятно закончил он, уже засыпая. Глаза его сами собой закрылись. Я возвел очи к небу, но увидел только белый больничный потолок. Тогда я пожал плечами и вышел.

Глава 13

Утро понедельника выдалось ясное и прозрачное, но безветренное настолько, что над городом очень скоро начал собираться смог. Мы с Купом летели в Сарасотский аэропорт на его маленьком красно-белом самолетике. Самолетик у него был отличный: отлаженная послушная четырехместная машина. Мало того, что он уютный и негромкий, на своих ста восьмидесяти лошадиных силах он пролетает за час сто семьдесят миль.

Куп всегда приходит в неистовый восторг, если ему удается заполучить меня в пассажиры. Я оплачиваю бензин и пошлины на месте высадки. Он не может платить сам себе за полет и услуги экипажа, потому что его самолетик собран из заводских отходов.