Американская Авиационная Федерация классифицирует такие машины как Экспериментальный Любительский Самолет. Строительный лом обошелся Купу в семь тысяч двести долларов. Таких как он, сумасшедших, во всем мире сыщется не больше нескольких сотен. Он вкалывал по двадцать часов в неделю около десяти месяцев, и ААФ, представитель которой время от времени наезжал, чтобы посмотреть, как идут дела, сжалилась над Купом и выдала сертификат изобретательской ценности. Там было оговорено, что Куп не имеет права примыкать со своей игрушкой к какой-либо авиакомпании, но не было ни слова о том, что он не может держать ее в рабочем состоянии и брать время от времени фрахт.

Я никак не мог запомнить его настоящее имя, пока не увидел его под стеклом на приборной доске. Пелхам Виттакер. А Купом его прозвали потому, что пока он не заговорит или не встанет, он вылитый Гарри Купер с афиши. Но природа над ним посмеялась: дала ему к такой внешности пять футов росту и тонкий женский голос. Он преподает факультативы в вечернем колледже, поэтому он может летать на своем самолетике. Жена его преподает в старших классах школы, поэтому избавлена от необходимости летать вместе с ним.

Он очень осторожный и хлопотливый пилот. Такие, как правило, всегда самые лучшие. Итак, прекрасным зимним утром мы поднялись над полуостровом и полетели немного севернее Форт-Майерса Однажды, пролетая над заливом, он снизился на тысячу футов и умудрился приземлиться на пляже в полумиле от воды. И сейчас мы летели на очень небольшой высоте, и я имел прекрасную возможность увидеть побережье глазами птицы. Я не летал над Флоридой уже несколько лет. Бокагранде выглядела почти так же. Равно как и Моносота-Риф. Авенис и Сиеста — два рифа-близнеца к северу от горда Вениса — еще больше врезались в побережье, уродливые до прелести. Вода в заливе цвела, зеленым клином вдаваясь в море. По дорогам неслись автомобили — в основном в направлении соборов, пуская солнечные зайчики намытыми стеклами и зеркалами.

После того, как он получил указания из аэропорта, Куп начал снижаться большими кругами, и я имел возможность со всех сторон обозреть огромные кучи фосфатов и удобрений, сваленные в полях сразу за аэропортом, испускающие редкостное зловоние. Сколько я себя помню, столько они там торчат. Еще в детстве мы сочиняли стишки про Корову Эльзу, которая зашла в поля у Брадентона и закашлялась до смерти. Я не знаю, кто этим занимается, но должен же где-нибудь существовать директор, который отвечает за это безобразие. Не исключено, что он из тех, кто дожидается, пока потолок свалится ему на голову. Одно из двух: либо он знает про эти кучи и ничего не делает, либо он не знает про эти кучи и опять же ничего не делает. Иногда мне приходит в голову, что любой разъяренный фермер может зайти в любую брокерскую контору и выяснить фамилию, имя и место жительства этого разгильдяя. И прихватить с собой автомат.

Куп приземлился и вырулил к частному сектору. Я со спокойной душой оставил его там, зная, что он немедленно будет окружен толпой зевак и восхищенных механиков, и пока я буду разбираться со своими делами, он будет расписывать особенности и достоинства своего рукотворного чуда. Не успел я отойти на десять шагов, как, обернувшись, увидел уже по меньшей мере двоих любопытных, подходивших к Купу. Когда он исчерпывает тему своего самолета, он начинает рассказывать о своих друзьях, таких же сумасшедших конструкторах, как и он.

Долговязая веснушчатая девица дала мне расписаться в прокатной квитанции, и на весь этот день я оказался владельцем розового «торино», этакой стальной сигары с окнами и моторчиком. Я немного пометался, пока не выбрался на сорок первое шоссе. Еще в аэропорте я проверил по телефонной книге, действительно ли здесь живет тот, кого я ищу. Не Бриндль. Это было бы слишком просто. Когда я принимался за розыски, я не был даже уверен, что старик, привезший его во Флориду, действительно приходился ему родным дедом. Хай-вэй был перегружен и совершенно не оправдывал своего названия. Мало того, что мне приходилось лавировать в нескончаемом потоке трейлеров и фургонов, вдоль дороги выстроились, чуть ли не перегораживая ее, многочисленные торговые агентства. Оптовая продажа продуктов, продажа автомобилей, продажа яхт и шлюпок, продажа трейлеров, агентство недвижимости, брокерская контора, продажа подержанных автомобилей, сантехника и кафель под мрамор, подержанные трейлеры, подержанные яхты и шлюпки… Я бы ни в жизнь не догадался, что нахожусь в пятистах милях от океана, если бы не всякие плавучие средства, выставленные на продажу вдоль дороги через каждые три сотни ярдов. Похоже, мне никогда не дадут забыть, что я живу на полуострове.

Конечно, воскресенье, да еще и предпоследний день старого года — не самое лучшее время, чтобы ворошить прошлое десятилетней давности. Но я был нетерпелив, к тому же до новой рабочей недели не мог связаться с Томом Коллайром. И Купу больше ничего не оставалось, как доставить меня туда, куда я просил.

Я свернул со скоростной трассы и поехал в самый центр города, и там, руководствуясь несколькими указаниями, нашел Городское Управление полиции. Розовую «сигару» я припарковал в квартале оттуда и к зданию пошел пешком. Двое парней у входа сделали вид, что не замечают меня. Излюбленный способ копов: заставить тебя некоторое время ждать, и по тому, насколько нетерпеливо ты это делаешь, определить, насколько срочное у тебя дело. Ну и опять же это дает прекрасную возможность как следует рассмотреть посетителя. Итак, они болтали и рассматривали меня. Ладно, ребята, я — высокий, загорелый, широкий в кости мужчина возраста поздней зрелости. Фланелевая рубашка, джинсы. Пушистый свитер, который я привез из Гватемалы. Кожаные ботинки «после пяти». Электронные часы-браслет.

Я жду, как видите, очень терпеливо. Чуть-чуть улыбаюсь. Так что я вполне выгляжу приезжим, которому нужно уточнить какой-то адрес. Или шофером большого трейлера, который ищет подходящее безопасное место, чтобы его поставить. Или таким же полицейским в отпуске, остановившемся перед Управлением просто из любопытства и братских чувств. Или репортером, спрятавшим свою технику в каких-нибудь кустах, надеясь таким образом сойти за обычного зеваку.

На самом деле, пока я стоял и ждал, я думал о том, что уже, конечно, успел наделать кучу глупостей, но теперь, твердо решив одержать победу в битве с Говардом Бриндлем, постараюсь не свалять дурака.

Наконец я услышал долгожданное:

— Могу я вам чем-нибудь помочь, сэр?

— Даже и не знаю. Разве что позволите мне взглянуть в городскую книгу регистраций.

— Пытаетесь кого-то разыскать?

Я быстро изобразил замешательство и несколько принужденно и сбивчиво стал излагать им свою историю.

— Он приехал сюда, когда ему было около двенадцати, я думаю, так что с тех пор прошло лет тинадцать-четырнадцать. Потом он уехал отсюда, поступил во Флоридский университет, а это было лет семь назад. Ховард Бриндль.

— Вы сказали, он уехал? Так его тут тогда уже нет.

— Верно. Совершенно верно, сэр. Я просто хочу узнать, не живут ли по-прежнему в Брандентоне его родители.

— А чего вы от нас хотите?

Вопрос, насколько я понимаю, был задан совершенно автоматически. Чем больше спрашиваешь, тем больше узнаешь, не так ли? Но ведь можно при этом получить ответ, который тебе понравится. Я протянул ему одну из моих красивых визитных карточек.

— "Исследовательская Ассоциация", — прочел он вслух. — Макги. Форт-Лодердейл."

— Просто некоторые социологические исследования, — пояснил я.

Он вернул мне карточку, и я засунул ее обратно в карман.

— Если вы придете на рабочей неделе, вы сможете посмотреть старые регистрационные книги в городском жилищном управлении, а если их там нет там, то в городской библиотеке.

— Я сюда, разумеется, еще приду, но если я выясню все сегодня, это сбережет мне деньги за два конца. Сами понимаете, это накладно.

— Конечно. Но я, право же не вижу, чем вам помочь.

— Может быть, в Управлении кто-нибудь знает Бриндлей. Говард играл здесь в школьной футбольной команде. Защитником. Очень высокий, широкоплечий светловолосый парень. Они еще ездили с командой в Гайнесвилль, на Кубок штата среди школьных команд.

Коп, с которым я разговаривал, пожал плечами, но его напарник наморщил лоб и вдруг прищелкнул пальцами.

— Точно! Помню я его. Здоровый такой сукин сын. Больше смахивающий на профессионала, чем на футболиста из школьной команды. Вечно с ним случались какие-то неприятности, еще когда совсем пацаном был. А потом пристроился к футбольной команде и увлекся. Не то, чтобы он был большой силой в команде, но, вроде, ничего. Была у меня одно время мысль, что он вырвется в профессионалы, но он тогда так вяло отыграл гайнесвилльский кубок, что я сказал себе: нет, этот парень не из пробивных.

— А что с ним сталось потом?

— Да, как я знаю, женился на наследстве.

— О, самое дело! Так он после так и не стал профессионалом?

Я тут слышал, что Дейв произнес «Макги». А имя?

— Тревис.

— Ага, конечно. Был тут пару лет назад один вроде вас. Подождите здесь минутку, я приведу вам одного парня из Детройта, он с вами потолкует.

Я вытаращился на него, не скрывая удивления.

— Здесь никто меня не может помнить. Ни я, ни моя семья никогда не жили здесь.

Он почесал в затылке.

— Черт его знает, может быть, вы и правы. Вы и впрямь пожалуй покрепче того парня, который здесь появлялся. Ну, ладно. Насчет ваших Бриндлей. Не то, что я о них что-то знаю, но у меня есть одна идея. Дайте-ка я гляну на расписание дежурств. Вернувшись, он объявил:

— Я попросил диспетчера вызвать Шея. Он играл в команде в то же самое время, что и Бриндль. Стен Шей. Маленький такой парнишка, не знаю, как его вообще приняли в команду.

— Если я вам мешаю, я смогу подождать снаружи.

— Ничего подобного. У нас тут такая скучища. Даже при каком-нибудь происшествии не бывает занята и половина участка. За последние полтора часа в нашем городе успели украсть от магазина велосипед и запустить мячом в старую леди, которая переходила улицу и была по этому поводу возмущена крайне.

Надо отдать должное, Шей выглядел изящным полицейским. Хорошо сидящая форма только подчеркивала пропорциональность его фигуры, темные волосы были ухожены с почти женской тщательностью. Двигался он грациозно, как кошка, а веки держал полуопущенными, так, чтобы видны были огромные, словно наклеенные ресницы. Но ресницы были настоящие. И изящество тоже было настоящее, природное. И при взгляде на его невысокую, но крепкую фигуру вам просто не приходило в голову отпускать шуточки по поводу его женственности. Нас познакомили. Мы пожали друг другу руки, и он сказал, что у него не очень много времени, потому что он сегодня на вызовах, и его напарник не согласится без обеденного перерыва. Мы дошли до моей розовой мечты космонавта и уселись, не закрывая двери. Я перегнулся к нему через спинку сидения.

— Мы были в одной команде. Надо сказать, он неплохой парень. С ним никогда не было разборок на тренировках, он не пытался тебя подставить, всегда делал только то, что ему велели, не лез вперед. С ним было хорошо работать в паре. Вы, наверное знаете. Мне тогда еще приходилось подрабатывать, не только на себя, но и на мать, и я часто говорил ему, что, если бы он работал столько же, сколько я, он скоро заполучил бы себе весь мир. Он мог и вправду стать важной персоной. Бен сказал, что вы интересуетесь его родителями. Я заходил туда несколько раз, когда ему надо было что-нибудь передать или когда мы собирались куда-нибудь надолго, так что я был в доме не больше получаса в общей сложности. У нас тут есть один старый парк, местные называют его трейлер-гавань, — там ржавеют старые грузовики и фургоны, и они жили прямо почти по центру, в голубом жилом трейлере с двумя входами, так что вход в комнату Говарда был отдельный. Насколько я помню, у него никогда не было никого, кроме деда и бабки. Тоже Бриндлей. Они, казалось, готовы были на него молиться, но он не желал слушать ничего из того, что ему говорилось, часто одного их вида не выносил. Насколько я знаю, они живут все еще там.

Я хотел было спросить, имел ли Говард какие-нибудь проблемы, пока учился, но почувствовал, что Стен Шей просто уйдет от ответа: за прошедшие годы у него сложилось о Говарде определенное мнение, и мой вопрос в это мнение не вписывался. Так что я решил действовать в обход.

— Наверное, вы правы. Он в самом деле мог стать важной персоной. Но когда к этому нет особого стремления, того, что имеешь кажется вполне достаточно. Как я слышал, он чуть не впутался в какую-то историю. Или даже не в одну.

— Историю?

— Детально я не знаю, но просто мне кажется, он мог иметь тяжелый характер. А если человек с такими задатками приобретает тяжелый характер…

— Только не Говард. Я вам гарантирую, что старину Говарда и сейчас ничем не выведешь из себя. Был у нас один парень-переросток из деревни по фамилии Микер. Приехал сюда из Аркадии. Так он все пытался задирать Говарда. Дразнил его «Толстым», интересовался, когда тот собирается покупать лифчик, пачкал ему рюкзак, пихал его ботинки в душевую. Это было на третьем курсе. А Говард только пожимал плечами и посмеивался. Так что у него была хорошая школа. Микер бесился все больше и больше, просто из себя выходил. Но Говард ему даже ни разу не врезал.

— А куда Микер пошел после школы?

— У него была куча предложений, но он, кажется, ни одним не воспользовался. В конце третьего курса, как раз первого июня, мы поехали всем классом на Анна-Мария-Айленд и устроили пикник на пляже. Знаете, костерок, бутерброды, пиво и все такое. Микер напился и очень шумел — впрочем, как и все остальные. Если бы он поехал оттуда сам, он бы наверняка не вписался в какой-нибудь поворот. Но его кто-то подвез. Так что все были уверенны, что он в целости доберется до дома. Мы так шумели и вопили, да еще и музыка орала, так что никто никаких криков не слышал и слышать не мог. К тому же становилось уже темно. Тогда все решили махнуться по последнему разу, и Микер, видимо заплыл слишком далеко, но никто этого не заметил, и каждый думал, что он уехал домой с другим, пока двумя днями позже какой-то рыбак не вытащил его тело аж у Тин-Кен-Айленда. Я попытался улыбнуться. Он вскинул голову.

— Это что, по вашему, — смешно?

— Нет, что вы. Смешного тут мало. Я просто подумал, что после всех этих издевательств было бы не удивительно, если бы Бриндль купался в то же самое время и в том же самом месте, что и Микер.

Я увидел, как твердеет его взгляд. Он словно вдруг вспомнил, что на нем форма. Он стал холоден и корректен. Годы, проведенные в полиции, приучили его к профессиональной неприязни ко всяким проходимцам, которые строят версии о том, что случилось семь лет назад. Я увидел в его глазах казематы с цементным, запятнанным мочой полом, перекошенные, небритые, пьяные рожи бродяг и проституток. И гордость старого отца за сына — юного офицера полиции.

— Знаете, у нас такими версиями занимается целое отделение, и, уверяю вас, они зря не едят свой хлеб. А Говард плакал тогда над его телом. Я это очень хорошо помню. Всю дорогу до кладбища.

— И это не показалось вам странным?

— Нет, не показалось. Он был просто хорошим парнем с очень доброй душой.

И только я попытался что-то возразить или хотя бы объяснить свои слова, его рация вспискнула, и он вернулся в участок. Кажется, случилось какое-то происшествие на дороге. Перевернулась цистерна с газом. Я думаю, его поспешный уход объяснялся отчасти тем, что он был рад от меня отделаться.

Припарковав машину в тени старых раскидистых дубов, я ушел в парк. Судя по всему, ему было уже много лет. Такие огромные деревья бывают только в очень старых парках или на кладбищах. Вовсю свистели птицы. Траченные ржавчиной, с облупившейся краской, сильно помятые фургоны были облеплены таким количеством пристроек, крылечек и навесов, что казалось почти невозможным представить их вышедшими снова на трассу. Эта мокрая, похожая на трущобы деревня на колесах словно пыталась еще больше врасти в землю, чтобы забыть наконец тревожные сны, в которых смешивались запахи горячего асфальта, бензина и пота. В песке возились дети, кто-то играл в шахматы, кто-то просто сидел, подставив лицо декабрьскому солнцу. Из домов доносились приглушенные теле — и радио голоса. Я услышал обрывок воскресных новостей: «…и тогда я скажу вам, братья…» — «…слава и безграничное милосердие Господне и обещание вечной жизни…».

Я ловил на себе взгляды любопытные и настороженные, словно был пришельцем из другого мира. Но если я улыбался, мне улыбались в ответ. Я поинтересовался, где мне можно найти кого-нибудь из старых жителей, и мне сказали, что Т.К.Ламли знает всех стариков в парке. И ведет даже что-то вроде летописи. Пройти прямо, свернуть направо у большого баньяна. Он перегородил дорогу, но это ничего, его можно обойти, а там увидите.

Высокий трейлер; выкрашенный золотой краской.

Т.К.Ламли оказался очень похожим на сверчка. Всем — кроме огромного красного носа картошкой с порами большими, как лунные кратеры. Он сидел у своего дома на лавочке, выкрашенной в тот же ослепительно золотой цвет.

— Садитесь, — предложил он. — Потому как я не могу встать вам навстречу — сломал бедро в прошлом июле. Сначала эти чертовы медики сказали, что я не выживу, потом сказали, что никогда не встану с кровати, а теперь остановились на том, что я никогда не буду ходить. Уж лучше с ними не спорить, а то и последнего рассудка лишиться. Так что я уговорил их приволочь меня сюда, и теперь раз в неделю один из этих мясников приходит меня осматривать. Так вы хотите знать о стариках Бриндлях? Черт, я ведь, наверное, так и не повидаю их теперь перед смертью. Они переехали в один-дробь-восемь, а было это… да, четырнадцать лет назад. Молли, Рик и этот толстый мальчишка по имени Говард.

— Один-дробь-восемь?

— Ну да. Это номер участка. Можно же купить себе немного земли и поставить там маленький домик на колесах. Раньше там жила семья Фитерби, но они так запарились возить детей к гувернантке и обратно, что в конце концов съехались все вместе. А потом она умерла, оставив им квартиру. И это хорошо, потому что у нас столько детишек в парке, и все беспризорники. Но с тем толстым мальчишкой было все о'кей. Прикрикнешь на него — он и затихает, слова поперек не скажет. Только вот остальных ребятишек он сторонился. Сидел где-нибудь один и бормотал что-то себе под нос, и никогда ему скучно не бывало. А уж как Рик с Молли над ним тряслись, каждый цент откладывали. Одного я только в нем не выносил. Куда не пошлешь, что ни поручишь — все сделает в точности. Но если вы посылали его в магазин, который через дорогу — там еще такой шикарный кондитерский отдел — и давали денег немного больше, чем нужно, он неприменно покупал сверх всего шоколадку или пирожное, такое, знаете, с кремовыми, и возвращался, поедая их прямо на ходу, довольный, как кот, налакавшийся сливок. Нельзя сказать, что это очень радовало его деда с бабкой, но Говард у них был единственный, больше из этой семьи на юге никого не осталось. Только в Орегоне, говорят, жила еще их дочь с мужем, но из Огайской семьи не уцелел больше никто. Ужасная история. Молли никогда не могла удержаться от слез, когда ее рассказывала. Говард как раз был средним ребенком в семье сына стариков Бриндлей. У него с женой был маленький домик на берегу озера, они туда уезжали на все лето с детьми. В доме было полным-полно тараканов, и видно молодая миссис Бриндль забыла за зиму, в какую банку ссыпала морилку. Но так или иначе, а яд попал в еду — то ли с мукой, то ли с молочным порошком, и тот толстый мальчишка не умер вместе со всеми только потому, что блюдо было не из его любимых, и он съел совсем немного. Может, оттого то он и чурался наших мальчишек, горластых и довольных, и предпочитал быть один. Некоторые тут говорят, что с их отъездом во многих домах недосчиталось того, немного другого, но на самом деле, вещи теряются и пропадают всегда, неважно, живет рядом с вами Говард Бриндль или нет. Просто, может, забыли, куда последний раз сунули. Ну, так они переехали на другой конец парка, где места получше, а потом… Это случилось как раз четыре года и пять дней назад. Я помню так точно, потому что это было как раз на следующий день после Рождества. В ночь на двадцать шестое, в половине третьего утра у нас раздался такой «БА-БАХХХ», какой чертям в аду не снился, а потом еще грохот потише, когда на парк навалились ошметки старого трейлера. Остальные машины даже не задело. Но одним из обломков пришибло Берни Вудруфа. Он выскочил из дома на грохот, и ему угодило прямо по голове. Так бы он еще, может, остался бы жив, но его доконал сердечный приступ, прямо там на месте. Ну и конечно, погибли Рик с Молли. Они так никогда и не узнали, что их убило. Нам потом рассказали, что все дело было в новом газовом баллоне, который купили как раз перед рождеством. Видимо, когда его втаскивали в дом, немного сбили кран, и на ночь он остался приоткрыт. Пропан тяжелее воздуха. Он быстро заполнил весь домик. Когда он дошел до колонки — они оставляли ее на ночь — этого маленького язычка пламени хватило на то, чтобы разнести все в щепки. То есть в буквальном смысле слова в щепки. От тел тоже почти ничего не осталось. Если вы пойдете на тот конец парка и заглянете за жасминовые кусты, то увидите плиту, под которой покоится все, что осталось от один-дробь-восьмого участка. Вот так. Они там прожили не больше десяти лет, с тех пор как переехали.

— Да, Говарду посчастливилось, что его не оказалось дома.

— Посчастливилось — не то слово! Он сидел дома до полуночи, а потом за ним зашли друзья — он их с вечера поджидал. На новый Год в Гайнесвилле должна была состояться игра, какой-то кубок, что ли, и они все ночи тренировались. Играл Говард неохотно. Может, из него и вышел бы отличный спортсмен, да уж больно ленивый был мальчишка. Или, может, сердце не лежало. Да у него ни к чему сердце не лежало. Просто мог часами бродить по парку и бормотать себе под нос, словно во сне. Все мы тогда пытались ему помочь, кто чем мог. Но что мы могли сделать? Только с честью справить поминки. И никто с тех пор его здесь не видел. Но винить его за это ни у кого рот не раскроется, это уж точно. Вот уж верно остался мальчишка на свете один, как перст.

Кряхтя, старик Ламли передвинулся вслед за солнышком на своей золотой скамейке. Откашлялся и продолжал:

— Мы тут всяких смертей навидались. И травились у нас, и убийства случались, и в драке народ головы ломал. Пневмония, эмфезема. Одни умирают, на их место приезжают другие… Тут у нас женщины все умеют и принарядить покойника, и обмыть, если что. Дело привычное. Но когда кто-нибудь уходит так, как Рик и Молли, что даже костей не собрать, становится как-то не по себе. Дурацкая смерть, хуже убийства. Вот как с Джексоном Барндолларом случилось — свалился пьяный с пирса и утонул. Или как с Люси Мак-Би — ее сбила машина, врезавшаяся в открытое окно ресторана, Люси как раз дожевывала кусок кекса, Наверное, в самом сердце Преисподней сидит такой с рогами и копытцами и пишет — тебе то-то, а тебе — другое. Каждый день у всех нас в жизни становится одним днем меньше. Но люди не хотят об этом думать, не хотят ничего слушать. И я ценю ваше внимание и терпение, молодой человек, это нынче редкость — внимательный слушатель. Надо быть разумным и терпеливым, и именно поэтому я сижу здесь, а не валяюсь в постели. Каждый день соседи выносят меня на солнышко и каждый день я немного двигаюсь. И я скажу вам: это единственный способ выжить в этом мире, который Господь послал нам всем во испытание. И настанет день, когда я все-таки явлюсь к тому мяснику и коновалу, явлюсь сам, на своих двоих и расскажу ему, как чертовски мало он знает о том, сколько сил надо положить Курносой на то, чтобы угробить старого Т.К.Ламли.

Я вернулся в аэропорт, сдал девице розовую машину, нашел Купа и утащил его наверх в зал ожидания, чтобы что-нибудь перекусить.

— Я показал им блокнотик с примерными чертежами моей следующей модели, — делился впечатлениями Куп. — Большинство материалов мне вышлют из Канзаса. Пять тысяч сто пятьдесят, я все рассчитал. В двадцать один фут листы на крылья, одноместный, тринадцать футов длиной, вес триста двадцать фунтов, тысяча миль без дозаправки. Ты меня слушаешь?

— Боюсь, что нет. Извини.

— Что, плохие новости?

— Можем плюнуть на Гайнесвилль. Думаю, там мне скажут не больше того, что я уже узнал. И к тому же у меня на исходе деньги.

— Знаешь, если я все-таки соберу эту игрушку, мне уже будет никак возить на ней кого-то, кроме себя.

— Что?

— Ох, извини. Считай, что я ничего не сказал.

— Прости, пожалуйста.

— Как только мы подымимся в воздух, тебе станет лучше, поверь мне. Высоко в небе все сразу кажется лучше.