– Ри Клэр, и вы еще смеетесь? Если бы я мог поймать этого дьяволенка, я бы... я бы свернул ему шею! – возмущался оскорбленный граф, осторожно поднимаясь по скользкому берегу. Повернувшись к Клэр лицом, он затряс ногой, пытаясь стряхнуть с нее цепкую лилию. – Извините, по это просто наглая выходка. Содрать бы с него штаны да хорошенько выдрать розгой, – пробурчал он и, стиснув зубы, добавил: – Я был бы признателен вам, Ри, если бы вы прекратили этот дьявольский хохот.

– О, Уэсли! – Ри Клэр задыхалась, с трудом перемогая себя. – Уж очень у вас смешной вид, вы трясете ногой, как кролик своей мокрой лапкой. Извините, по я не могла удержаться.

– Не нахожу в этом ничего смеш...

– Лорд Робин! Лорд Робин! Вернитесь. Немедленно вернитесь! Говорю вам в первый и последний раз! – завопил старший садовник, с бессильно поднятым кулаком пробегая через пролом в изгороди. Внезапно – так резко, что чуть не упал, – он остановился, с открытым ртом глядя на погром, учиненный в его саду. При виде выпачканного, промокшего графа Рендейла глаза его округлились. – Господи помилуй, – тихо проговорил он, снимая шляпу. Затем перевел взгляд на стоявшую рядом с разгневанным графом молодую красавицу, и его губы чуть дрогнули, когда он услышал ее подавленный смех. – Простите, леди Ри, но вы не видели, в какую сторону поскакал юный лорд Робин?

Ри Клэр показала на тропинку, всю в следах копыт.

– Простите, Сопдсрс, но это видно и без моей подсказки. Сондерс кивнул. По его обветренному лицу пробежала тень.

– Я боялся, миледи, что он поскакал к моим призовым левкоям, которые так любит ее светлость. Ах, маленький лорд, это очень плохо кончится. Его светлость будет в бешенстве, а ее светлость, да благословит ее Господь, скорее всего встанет на сторону юного лорда Робина. Да поможет нам Бог, – вновь и вновь повторял он, идя, словно гончий пес по следу, вдоль полуразбитой копытами тропы.

– Какой наглец! – заметил лорд Лоутон. – На вашем месте, Ри Клэр, я бы не позволил ему в столь неуважительном тоне говорить о герцоге и герцогине, да еще в моем присутствии. Его следовало бы поставить на место, – ворчливо добавил он, поглядывая на свои испорченные бриджи.

Леди Ри Клэр Доминик, подражая отцу, изящно изогнула бровь.

– Камарей – это его дом, Уэсли, – произнесла она с холодной надменностью. – Он работал здесь садовником еще за тридцать лет до моего рождения. Не только его дед, но и прадед были здесь старшими садовниками, и я подозреваю, что он знает о моей семье гораздо больше, чем я когда-либо смогу узнать. Человек он поистине удивительный и очень преданный, – добавила она. – Я уверена, что он не задумываясь отдаст жизнь за мою мать, поэтому не разрешу вам худо говорить о нем.

– Вы позволяете слугам слишком фамильярно обращаться с собой, – парировал Уэсли, с гримасой выжимая свой мокрый галстук. – Я не раз замечал, что вы слишком снисходительны к ним, не говоря уже о вашем озорном брате. Будь он моим братом, я бы...

– Но он же не ваш брат, Уэсли, – с растущим нетерпением перебила его Ри Клэр. – И слава Богу, что не ваш, ибо вы просто доконали бы его своим убийственно тяжелым юмором.

– Из-за того, что я не нахожу ничего смешного в падении в пруд, вы обвиняете меня в отсутствии чувства юмора. Всему, моя дорогая, есть подходящее время и место, и вам следовало бы более строго относиться к соблюдению приличий, – чопорно проговорил Уэсли. Отжимая свой мокрый рукав, он так и не уловил насмешливого блеска в глазах девушки.

– В самом деле? – язвительно спросила Ри Клэр. – На вашем месте я пошла бы и переоделась, а не стояла здесь с дурацким видом.

Услышав ее саркастическую реплику, лорд Лоутоп поджал губы.

– Этим я обязан вашему брату. – И обрушил весь накипевший в нем гнев на маленькую головку лорда Робина Доминика: – А откуда у него эта тварь? Если не ошибаюсь, проклятый шотландский пони? Варварская страна, населенная варварами, – презрительно бросил он.

– Эта, как вы выражаетесь, тварь, Уэсли, – начала Ри Клэр, улыбаясь при мысли о том, что сейчас скажет, – подарок моего дяди Ричарда. Помните его? Он жил в Шотландии в наследственном поместье моего прадеда, – тут для вящего эффекта она сделала паузу, – который пал при Каллодене, сражаясь за принца Чарли. В нас ведь течет и шотландская кровь, или вы забыли об этом? – спросила она ласковым голосом, хотя в глазах ее прыгали чертики.

– О, – тихо произнес Уэсли. Болезненный румянец, проступивший на его щеках, свидетельствовал, что он осознал, какой faux pas[8] допустил. – Прошу вас, леди Ри Клэр, извинить меня. Мне не следовало говорить того, что я сказал, это непростительно с моей стороны. Но я позабыл о вашем дяде, маркизе, живущем в Шотландии. Хотя почему он живет в таком забытом Богом месте – поистине выше моего разумения. Место в впрямь такое забро... – Он запнулся, заливаясь еще более ярким румянцем. – Черт, этот язык, я просто готов его вырвать.

– Я так бы и посоветовала вам поступить, Уэсли, прежде чем вы выросте себе еще более глубокую яму, – сказала Ри Клэр со снисходительной усмешкой, ибо была не способна подолгу сердиться на кого-либо, а Уэсли, в конце концов, был довольно безобидным, хотя и пуритански чопорным джентльменом.

– Ну хорошо, – начал лорд Лоутоп. Уловив улыбку под полями шелковой шляпы, он понял, что прощен, и ею подмоченное настроение сразу улучшилось. – Не будем больше говорить об этом злополучном случае. Я не стану упрекать лорда Робина и, – великодушно заключил он, – прощу вам, дорогая, ваш смех.

– Как это благородно с вашей стороны, Уэсли, – заметила Ри Клэр, стараясь, чтобы ее губы не подергивались, и жестом приглашая его идти к дому. Но когда увидела, как неуклюже он плетется, а его закатанные вверх чулки то и дело сползают на щиколотки, на ее лице снова заиграла улыбка, теперь уже ничем не сдерживаемая. – Вылезай, мой добрый Робин, – негромко позвала Ри Клэр, повернувшись к кустам.

Ветки сирени, задрожав, раздвинулись, и в просвете показались кудрявая черная голова и лицо сердечком с огромными, фиалкового цвета глазами, окаймленными длинными черными ресницами. Чуть косой плутовской разрез глаз не вязался с милым изгибом рта; при взгляде на мальчика многим неосторожным людям так и хотелось ущипнуть его за щеку. Но только не Ри Клэр, хорошо знавшей характер брата.

Лорд Робин Доминик – к этому времени ему уже исполнилось десять лет, – отбросив осторожность, вышел из своего укрытия. К его голубым бархатным штанам прилипли листья, а белая рубашка была в пятнах, подозрительно напоминавших ежевичный сок.

– Я вижу, ты сегодня изрядно потрудился, – сказала Ри Клэр, внимательно его оглядывая. – А куда подевались Сондерс и Шупилти? – спросила она, сковыривая корку грязи со щеки Робина. – Сопдерс тебя разыскивал.

Робин вздохнул:

– Шупилти проголодался и не хотел больше сделать ни шагу, поэтому Сондерс поймал нас на газоне. – Внезапно, вспомнив лорда Лоутона, Робин рассмеялся: – Ну и потешный же у него был вид, с закатанными чулками! Хотел бы я знать, что скажет отец, когда увидит в гостиной нашего чопорного Рсндейла в таком виде. – Он вновь захохотал. – Бьюсь об заклад, он придет в ужас. Как бы он не предложил графу войти через вход для слуг, – возбужденно предположил Робин, прежде чем разразиться новым взрывом неудержимого хохота.

Ри Клэр и сама улыбнулась, но тут же притушила улыбку, вспомнив о Мейсоне, их весьма респектабельном дворецком. Робин прав: он придет в неописуемый ужас, увидя, что граф оставляет лужицы на безупречно отполированном полу прихожей.

– На твоем месте, Робин, я больше беспокоилась бы о том, что скажет отец тебе, – предупредила его Ри Клэр, представляя, какое холодное неудовольствие выразится на порой весьма суровом лице герцога. – Он будет чрезвычайно недоволен.

Робин с равнодушным видом пожал своими узкими плечиками:

– Не думаю. Он не очень-то жалует графа. Как-то на днях отец говорил матери, что Реидейл вполне заслуживает титула графа Глупого. И еще говорил, что он... – Робин сдвинул брови, пытаясь припомнить точные слова: – Напыщенный болван.

– Робин! – возмущенно воскликнула Ри Клэр. – Как ты смеешь повторять такое? – Однако оба они знали, что строгость ее напускная. Из сжатых губ девушки неожиданно вырвался смешок. – Ах ты, пострел, – нежно сказала она, ероша его кудри. – Не знаю, почему я прощаю тебе все твои шалости. Вечно попадаешь в какие-нибудь передряги, а уж из-за того, что у тебя ушки на макушке, мистер Проказник, тебе непременно достанется на орехи.

– Но ведь ты не выйдешь замуж за графа, Ри? – спросил Робин. – По-моему, все его недолюбливают. И больше всех – отец.

– Не твое дело, Робин, – уже всерьез сказала ему Ри. – Я пока что не решила. Какое мне дело, что другие его недолюбливают? Я сама решу, как мне быть, думаю, граф нуждается в друзьях. Мне кажется, он совершенно одинок. – На этот раз Ри Клэр защищала Рсндейла от самой себя, зная, что в ближайшие дни от него непременно последует предложение. – Во всяком случае, я не испытываю к нему никакой неприязни. Он настоящий джентльмен и, уж конечно, симпатичнее всех тех стареющих повес, которых я видела в Лондоне. Он далеко не худший выбор.

– Но, наверное, и не лучший. Почему ты ничего не говоришь о любви, Ри, а ведь это, должно быть, важно? – спросил Фрэнсис Доминик, старший сын и наследник герцога Камарейского, проходя через пролом в изгороди. – Но какой переполох! Сондерс все еще продолжает ворчать, а старый Мейсон просто вне себя от возмущения. Вот уж не ожидал, что поднимется такой шум. Думаю, что после этого случая лорд Лоутон никогда не будет прежним, хотя с него полезно было бы сбить чуточку спеси. Уж слишком он серьезный малый, этот твой граф, Ри, – сказал Фрэнсис, подытоживая таким образом описание жениха своей сестры.

– Он не мой граф, – ответила Ри, уязвленная. Она была, всего на год старше своего шестнадцатилетнего брата Фрэнсиса, но на целый фут уступала ему в росте.

– Я думаю, что он не прочь был бы стать им, – сказал Фрэнсис, оглядывая произведенные в саду разрушения.

– Что произошло в доме, Фрэнсис? – спросил Робин, не в силах более сдерживать свое любопытство.

Фрэнсис устремил проницательный взгляд своих серо-голубых глаз на брата.

– Я думаю, отец уже приказал вырезать розги, чтобы высечь тебя за то, что ты сделал с графом.

– Неужели он все рассказал отцу? – взвизгнул Робин. – Вот ябеда! Он же обещал этого не делать. Мне всегда было наплевать на покрой его камзола, – с вызовом добавил он, в негодовании топнув ногой.

Фрэнсис усмехнулся:

– А что он, по-твоему, должен был сказать нашему отцу, когда встретился с ним в прихожей? Граф норовил воровски проскользнуть вверх по лестнице, но, на его несчастье, Мейсон сумел его настичь. Он, вероятно, смог откупиться от одного из лакеев, а вот от Мейсона не смог. Мы с отцом были в библиотеке и как раз выходили в холл, когда с изумлением увидели, что происходит на парадной лестнице, – со смехом сказал Фрэнсис. – Граф пытался вырваться из рук крепко вцепившегося в него, сильно взволнованного Мейсона, но тот ни за что не отпускал. Пытаясь вырваться, граф уговаривал Мейсона вести себя потише. Вы даже представить себе не можете, какое выражение было на лице у графа. Он, верно, предпочел бы столкнуться лицом к лицу с самим сатаной, чем с нашим отцом, внимательно за ним наблюдавшим.

– Бедный Уэсли, – сказала Ри, сочувствуя осрамившемуся графу.

– Не отменят ли из-за этого пикник? – мрачно произнес Робин. Ведь он уже представлял себе, как на лужайке расставят столы, которые будут ломиться от его любимых яств, не говоря уже о десертных блюдах. Представлял себе, как будет играть со своими двоюродными братьями. Все это было слишком ужасно, чтобы думать об этом.

Фрэнсис с усмешкой наблюдал, как Робин разглаживает рубашку и бриджи, пытаясь привести себя хоть в какой-то порядок. Поддавшись порыву жалости, он решил успокоить мальчика – по крайней мере насчет пикника.

– Не думаю, чтобы пикник отменили. Если тетя Мэри, как ожидают, приедет завтра, все будет в порядке. Ты же знаешь, она и мама очень любят пикники, – сказал он. – Но сейчас отец ждет тебя в своем кабинете, Робин, – добавил он, кладя руку на плечо брата. Он заметил, что мальчик слегка огорчился при упоминании о предстоящей встрече с герцогом. – Не горюй. Ты же знаешь, что отец не очень-то любит графа. Но он не терпит, когда кто-то проявляет неуважение, особенно к гостям. Так что приготовь убедительное объяснение, – посоветовал он.

Ри Клэр переводила взгляд с одного брата на другого. Они сильно разнились между собой, и не только тем, что один был блондином, а другой – брюнетом. Робин был сущим дьяволенком, Ри Клэр не раз слышала, как отец говорил, будто он весь в мать. Фрэнсис же, напротив, отличался спокойным нравом, тщательно обдумывал свои поступки; он, безусловно, пошел в герцога – так частенько говаривала мать, потряхивая своими черными кудрями.

– Я хотела бы надеяться, – заявила Ри, взяв братьев за руки и идя с ними по садовой дорожке, – что мне, Робин, не придется быть твоей свидетельницей, ибо могу поклясться, что видела, как ты со смехом обернулся, когда бедный Рендсйл упал в озеро с лилиями.

– Если я и хохотал, то не так сильно, как ты, Ри, – напомнил Робин, поднимая глаза на сестру, и все трое дружно захохотали.

Из своей личной гостиной в южном крыле Сабрина, герцогиня Камарейская, наблюдала за своими детьми, недоумевая, что могло так сильно развеселить их. Она видела, как качает головой Робин, торопливо шедший между своим белокурым братом и сестрой. Этот мальчик оставался ее любимцем, хотя после него, почти два года назад, она произвела на свет еще и близнецов. Герцогиня очень удивилась, затяжелев после восьми бесплодных лет, но еще большее удивление испытала, родив двойню.

Ей пришлось нелегко; она знала, что больше детей у нее не будет, но это не только не удручало ее, но даже радовало. Женщины слишком часто умирают при родах, а ей хотелось бы видеть, как будут расти ее дети, хотелось разделить с ними и горести, и радости бытия.

Особенно пристально смотрела герцогиня на свою старшую; ей с трудом верилось, что дочери уже семнадцать лет. Какой прелестной девушкой она стала, восхищалась герцогиня своей перворожденной. Юная красавица бывала упрямой и своевольной, но порой ее высокомерие сменялось невероятной добротой и ласковостью, и это тоже беспокоило мать, ибо чувства дочери, когда ее охватывало волнение или сострадание, одерживали верх над разумом. Герцогиня вздыхала, вспоминая, как Ри Клэр приносила домой раненую птицу или заблудившегося кота и ухаживала за ними. Любопытно, каковы сейчас ее чувства, размышляла герцогиня, подозревая, что нежное сердце дочери не испытывает к графу Рендсйлу ничего, кроме жалости.

Сама.удивляясь ходу своих мыслей, герцогиня усмехнулась; ей вдруг почудилось, будто она только вчера прибыла новобрачной в Камарей. Она была не намного старше Ри Клэр, когда впервые увидела эту усадьбу. Герцогиня ощутила сейчас тот панический страх, который охватил ее тогда при виде великолепного дома. Мысленным взором увидела, как карета, увезшая ее из родного дома и знакомых мест, быстро приближается к усадебному дому, который в то время представлялся ей не слишком-то гостеприимным. Но, желая того или нет, она стала его хозяйкой и герцогиней, а в скором времени подарила своему мужу долгожданного наследника.

Если бы в тот миг, охваченная колебаниями и душевным трепетом, она смогла бы точно осознать, что именно ждало ее за этими медового цвета степами, она выпрыгнула бы из кареты и пустилась наутек, ибо ни в коей мере не была подготовлена к той ответственности, которая легла на ее плечи, когда она стала герцогиней Камарсйской. Не готова была она к встрече с целой армией слуг, которые весьма сдержанно приветствовали ее, видимо, не зная, чего от нее ждать. И неудивительно, разве могли они составить себе определенное мнение о своей повой госпоже, ведь она была так юна, что, казалось, еще продолжала играть в куклы.

Затаив дыхание, осмотрела она тогда длинную вереницу недружелюбных физиономий, которые вселяли страх в ее и без того трепещущую грудь. Она уже встречалась раньше с дворецким Мейсоном, и теперь его строгое лицо показалось даже добрым в сравнении с негодующим, с поджатыми губами, лицом старой экономки, которая, как она впоследствии узнала, не желала признавать никого, кроме престарелой вдовы отца гериога. Что ж, бывшая экономка явно ошиблась в оценке своей новой хозяйки, со смешком подумала Сабрина; она отчитала старую каргу и отослала ее с запиской к вдовствующей герцогине; в записке говорилось, что новая герцогиня не нуждается в услугах прежней экономки. Это послужило предостережением всем недовольным; тем самым она дала понять, что их госпожа не какая-нибудь размазня, а женщина решительная, с характером. С того дня все слуги служили ей охотно и преданно, ибо никто не сожалел о том, что старую экономку выставили вон. Дело в том, что экономка была объектом всеобщей неприязни, потому что о всех проступках, о малейших нарушениях установленных правил, даже о неосторожно оброненном слове эта фанатично преданная служанка тут же докладывала вдовствующей герцогине. Теперь, когда над головами у слуг уже не висел боевой топор, они могли вернуться к своей повседневной работе, которая была сильно запущена под игом старой экономки.

Герцогиня помнила, сколько усилий потребовалось, чтобы большой дом вновь обрел свой гордый, великолепный вид. От неутомимого Мейсона, который самолично проверял, насколько хорошо вычищена каждая серебряная ложка, и смахивал пыль с каждой бутылки вина, от новой экономки, которая следила, чтобы все постели были проветрены и застланы свежим бельем, от повара, который требовал, чтобы деревянный пол был дочиста выскоблен, а вся посуда сверкала как новая, до стюарда, помощника дворецкого, помощницы экономки, выездных лакеев, служанок, конюхов, учителя музыки, секретаря, капеллана, конюшего, грумов, уборщиков, кучеров, доярок, старшего садовника и его подчиненных – все дружно работали, чтобы создать ту гармоничную обстановку, что существовала ныне в Камарее. Они превратили большой дом в роскошный дворец.

В обоих крылах помещались герцогские апартаменты, семейные апартаменты, парадные апартаменты, состоявшие, в свою очередь, из гостиных, столовых, салопов, спален и гардеробных, прихожих и кабинетов; здесь были и обширная библиотека, и бальный зал, музыкальная комната и длинная галерея, кухни, комнаты для слуг и еще всякие комнаты и каморки, слишком многочисленные, чтобы их запомнить. Снаружи располагались конюшни, теплицы и оранжереи. Обширное поместье включало в себя также рощи с подстриженными деревьями, цветники, огороды и сады.

Скоро уже двадцать лет, с улыбкой подумала герцогиня, как она является хозяйкой Камарея. Под крышей усадебного дома она родила детей, много раз лето сменилось осенью, когда она купалась в сиянии медового цвета стен. Теперь это был ее дом, дом, который она любила так же сильно, как ее муж Люсьен, а он родился и вырос в Камарее и с молоком матери впитат чувство гордости этим большим домом.

Он был еще ребенком, когда неутомимая и величественно властная бабушка, вдовствующая герцогиня, сумела передать ему все мечты и надежды, которые возлагала на будущее Камарея; она не подпустила к себе смерть, пока не уверилась, что Камарей будет процветать и в дальнейшем. Сабрина знала, как вдовствующая герцогиня была разочарована, что первой у нее появилась правнучка, по впоследствии сильно привязалась к Ри Клэр, а когда годом спустя родился Фрэнсис, она очень радовалась и подарила жене внука самое дорогое свое достояние: жемчужную нитку с кулоном, отделанным рубинами и жемчугом, – свадебный дар королевы Елизаветы I. Люсьен завоевал неугасаемую любовь своей бабушки. Когда несколько лет спустя она умерла, он с удовлетворением убедился, что она прожила счастливую, наполненную до краев жизнь, к тому же имела счастье увидеть, как сбылись все ее мечты относительно дома, который она любила больше всего на свете. Возможно, вдовствующая герцогиня и была тираном, но теперешняя хозяйка дома все же любила ее, невзирая на все ее хитрости, потому что старая женщина отнюдь не была ни низкой, ни отвратительной, просто упрямой и своенравной. Точно так же, как и ее внук. Герцогиня улыбнулась, вспомнив, что Люсьен терпеть не мог, когда их сравнивали, ибо почти всю свою жизнь враждовал с бабушкой и возвратил себе ее милость, только родив сына-наследника.

– О чем ты размечталась, любовь моя?

Вопрос герцога, хотя и прозвучал тихо, напугал герцогиню, ибо муж подошел к ней сзади совершенно неслышно. Он запечатлел легкий поцелуй на ее затылке, обдавая своим теплым дыханием чувствительное местечко под приподнятыми кудрями.

– Странно, но мне никогда не надоедает благоухание твоей кожи, – сказал он, улавливая легкое дуновение духов.

– Люсьен, – шепнула Сабрина, которую неизменно волновало прикосновение его губ. – Странно, что мне никогда не надоедают твои поцелуи, – ответила она привычной фразой на его столь же привычную фразу.

Руки герцога сомкнулись вокруг тонкой талии жены.

– Ничего странного, дорогая. Я посвятил тебе всю свою жизнь, твое счастье было единственной моей заботой; естественно, что в обмен я ожидаю от тебя вечной любви и преданности, – сказал он, на короткий миг прижимая свои губы к ее губам. – Тем более что моя любовь целиком принадлежит тебе. А как ты знаешь, мы, Доминики, – парод верный.

Сабрина подняла на него взгляд; в темных глубинах ее фиалковых глаз, которые пленили герцога в тот же самый миг, как он их увидел, открыто проявлялась вся ее любовь к нему. Блеснув рубиновыми и сапфировыми кольцами, герцогиня нежно провела пальцем вдоль шрама, тянувшегося по левой щеке к уголку его рта.

– Мой единственный, сердце мое, – просто сказала она. Люсьси прижал губы к ее мягкой ладони, а затем положил ее руку в углубление своей согнутой руки.

– О чем ты мечтала, скажи? Может быть, хотела увидеть меня и твое желание сбылось?

Сабрина снисходительно улыбнулась:

– Вы, Доминики, очень тщеславны, однако ты частично прав. Я думала, как это удивительно, что Ри Клэр уже исполнилось семнадцать. Я наблюдала, как она шла по саду вместе с Фрэнсисом и Робином, и была очень горда нашими детьми.

– Что они там делали? – спросил герцог, выглядывая из окна. Но в саду уже никого не было.

Уловив в его словах потки беспокойства, герцогиня подняла тонко очерченные брови.

– В твоих словах, дорогой, прозвучала какая-то тревога, по это напрасно, – уверенно сказала она, не чувствуя никакого повода для беспокойства. – Ты спрашиваешь, что они там делали? Смеялись. Да и что делать в такой теплый день, как не веселиться! – Герцогиня удобно устроилась на своей любимой, обтянутой розовым шелком софе, стоящей у самого камина, где было особенно тепло. Разожженный с утра огонь погас, а на ковре лежала давным-давно забытая вышивка.

– Смеялись? Это-то меня и тревожит. И Робин, вероятно, хохотал громче всех? – спросил герцог. Его глаза цвета хереса слегка блеснули, что не сулило ничего хорошего их младшему сыну.

– А что в этом такого? – рассмеявшись, спросила она. – И чем именно Робин вызвал твое неудовольствие?

– Он заслуживает, моя любовь, чтобы его хорошенько выпороли.

– За что? – спросила герцогиня, на этот раз не столь уверенно, ибо слишком хорошо знала, на какие озорные проделки способен ее сын.

– За то, что столкнул в озеро Рендейла. Такого купания он никогда не забудет, – сказал герцог, усаживаясь рядом с женой. – Проклятый пони спихнул графа в озеро с лилиями, – продолжил он и остановился, выжидая, когда затихнет ее смех. – Я знаю, что трое твоих детей именно над этим смеялись. Хотя я не думаю, чтобы Робину было так уж весело, потому что я велел позвать его в мой кабинет.

– Не будь слишком строг к нему, Люсьси, – мягко сказала Сабрина. Ее тонкие пальцы ласкали руку мужа, а глаза умоляли пощадить их озорного сына.

– Разве я хоть когда-либо отказывал тебе в чем-нибудь, Рина? – спросил герцог со снисходительной улыбкой, глядя на ее чуть приоткрытые губы.

– Да, много раз, – с тихим смешком подтвердила герцогиня. – Иногда ты бываешь страшным тираном, и я просто прихожу в отчаяние, стараясь тебя смягчить.

– Лгунья, – шепнул герцог с дразнящей улыбкой на губах. – Меня порой охватывает ужас, когда я думаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы однажды ночью ты не ворвалась в нее, как порыв бури, – проговорил он, гладя ненапудренный черный локон ее шелковистых волос на затылке. Затем приник губами к ее волосам, восхищаясь тем, что она не уступила тогдашней моде и красота ее волос не скрыта толстым слоем белой пудры. – Ты помнишь ту ночь, моя радость?

– Помню ли я? – переспросила герцогиня с такой же плутовской улыбкой, как у юного Робина. – Как я могу это забыть? Ты чуть было не убил меня.

– Я счастлив и вечно благодарен судьбе, что этого не произошло. Но ты мне напомнила, – добавил он, поддразнивая ее взглядом, – сколь долго пришлось тебя преследовать. И вот ты сидишь здесь, высокомерно посмеиваясь над тем, как я владею шпагой. Ты очень несправедлива ко мне, дорогая.

Герцогиня с некоторым вызовом улыбнулась; ямочка на ее щеке так же завораживала герцога, как в тот раз, когда он впервые ее увидел. Она была еще красивее, если такое, конечно, возможно, чем в тот день, когда стала герцогиней. В Сабрине он обрел любовь и счастье, которые искал с молодых лет, но которые ускользали от него до назначенной самой судьбой встречи с чернокудрой, с фиалковыми глазами проказницей. Завладев этой вольной птицей, он поклялся, что никогда больше не отпустит ее, ибо в ней заключалась вся его жизнь. Вот так просто.

Под его пылким взглядом герцогиня слегка покраснела, по не отвернулась и продолжала читать послание любви в его глазах. Интимность этой сцены нарушило появление лакея в ливрее.

– Леди Сара Рентой, ваша светлость, – громогласно провозгласил он и отошел в сторону, пропуская привлекательную молодую женщину, которая при виде удобно расположившейся на диване парочки едва не попятилась назад.

– Входите, дорогая Сара, – сказала герцогиня, жестом приглашая ее и поднимаясь, чтобы приветствовать гостью.

– Мне бы не хотелось мешать вам, ваша светлость, – нервно произнесла Сара, испытывая непреодолимый страх перед герцогиней, хотя и приходилась ей невесткой. – Я... я не знала, что его светлость тоже здесь.

Она была в таком ужасе от присутствия герцога, лицу которого шрам придавал зловещее выражение, что у нес дрожали колени. Он был, несомненно, красивым мужчиной, годы обошлись с ним весьма благосклонно, в нем не было ни одной унции лишнего веса, который мог бы замедлить его движения или натянуть пуговицы на жилете. От его высокой, стройной фигуры, отмеченного шрамом лица исходила сильная чувственность, и их гостья, хотя и счастливая замужняя женщина, вскоре ожидавшая ребенка, невольно подумала: как он выглядел двадцать лет назад, когда ему только еще шел четвертый десяток? Невзирая на то что он явно был счастлив и удовлетворен своей женитьбой, на лице его все еще лежал отпечаток закоренелого цинизма, впрочем, возможно, такое впечатление создавалось шрамом. И все же леди Сара невольно задумалась: каким образом герцогине удавалось управляться с таким мужчиной все эти годы?

Однако при взгляде на герцогиню становилось ясно, что одна лишь красота ее светлости могла бы навсегда зачаровать любого мужчину. Не верилось, что она мать пятерых детей, ибо фигура у нее была как у молоденькой девушки, и в этом она не уступала ни одной из светских львиц, которых Саре доводилось видеть в Лондоне. Время не только не похитило красоту герцогини Кама-рейской, по придало ей еще большее очарование, ибо лицо ее излучало идущее из самой глубины тепло и счастье. А это было недоступно никакой лишенной естественности красавице.

Опомнившись, леди Сара сделала реверанс, но ее тут же нежно, хотя и решительно, подняла рука герцогини.

– Послушайте, Сара, – сказала она со строгим блеском в своих фиалковых глазах, – я не потерплю от вас заискивания. Вы жена моего любимого Ричарда и, стапо быть, моя невестка, близкий человек. Для всех членов моей семьи я просто Сабрина. Это понятно? – спросила она тоном более повелительным, чем обычно.

– Будет разумно, если вы послушаетесь ее, Сара, – лениво заметил герцог. – Я уже давно научился ни в чем ей не перечить.

– Ты не споришь, это верно, но делаешь по-своему. Не думай, что я не замечаю твоих обходных маневров, дорогой, – ответила герцогиня, искоса поглядев на благодушно улыбающегося мужа.

Леди Сара переводила взгляд с мужа на жену и обратно, пораженная их взаимным поддразниванием, и вдруг поняла, что была бы благословенной женщиной, если бы ее брак хоть наполовину так удался, как брак герцога и герцогини.

– Пожалуйста, присядьте, – велела герцогиня с улыбкой, которая как бы заранее отметала возможность обиды. – Я не хочу, чтобы из-за меня Ричард остался без наследника. Как вы себя чувствуете? Тошноты не бывает, я надеюсь? Хорошо. А теперь не выпьете ли чашечку чая? – вежливо спросила герцогиня.

Недвусмысленный намек на состояние Сары заставил ее покраснеть от замешательства, тем более что она перехватила направленный на себя взгляд герцога.

– Не обращайте внимания на Люсьена, – сказала герцогиня невестке, правильно истолковав причину ее замешательства. – Он слишком много раз вместе со мной ожидал ребенка, чтобы не знать, через что приходится проходить нам, женщинам. Должна вам признаться, – продолжала герцогиня, обмениваясь многозначительными взглядами с мужем, – что Люсьен помогал мне, когда я рожала Фрэнсиса, поэтому он лучше, чем многие мужчины, представляет себе, что такое роды. В юности я была довольно своевольна, – объяснила она, жестом остановив мужа, который что-то бормотал себе под «нос. – По моим расчетам, Фрэнсис должен был появиться не раньше чем через месяц. Я гостила у сестры и как раз возвращалась домой, когда разразилась ужасная гроза. – При этом воспоминании у герцогини ярко заблестели глаза. – Вот тогда-то Фрэнсис и появился на свет Божий. Не знаю, кто из нас был больше всего удивлен: Люсьен, Фрэнсис, я или кучер, когда вдруг послышался крик новорожденного. Бедный Ричард, вероятно, предполагал, что я не выживу.