– Тедди!

Тедди Уолтхэм вздрогнул, ибо льстивый голос миледи не предвещал ничего хорошего. Он молчал, вопреки всему надеясь, что миледи забудет о том, что звала его.

– Тедди! – повторила миледи, на этот раз более резко. – Слушай внимательно. Я хотела бы познакомиться кое с кем из твоих друзей. Теперь, когда мы лишились услуг Рокко, нам нужно подобрать несколько здоровенных ребят для осуществления моего замысла. Я уверена, для тебя не составит особого труда найти несколько туповатых ребят, которые с удовольствием возьмутся за нетрудную работенку. Ты знаешь, каких я имею в виду. Мускулы как сталь, в головах – одна труха, – уточнила она, как бы ожидая, что он вытащит этих парней из кармана.

– Хорошо, миледи, – саркастическим тоном ответил Тедди. – Однако в моем положении довольно рискованно шататься по городу.

– И все же ты должен сделать то, что я велю, – безжалостно возразила она. – Жаль, конечно, что этот олух выжил, да еще и опубликовал описание твоей наружности.

– Да, жаль, – мрачно согласился Тедди. – Но еще хуже, что за вашу голову назначена приличная цена. Я знаю теперь, кто мои друзья, и эта толстуха Фаркар не принадлежит к их числу. Я слышал, что она много чего натрепала этим сыщикам с Боу-стрит, даже навела их намой след! – негодующе воскликнул он. – Чтобы получить награду, она, видать, готова подвести меня под виселицу.

– Я же тебе говорила, что эта старая курица заподозрила нас в тайных намерениях, потому-то я и решила переехать в другую гостиницу. К тому же мне нравится, что эта гостиница близко к реке. И запах здешний, и сырость напоминают мне Венецию, – заметила Кейт, более озабоченная своим личным комфортом, нежели тем, что Тедди Уолтхэм может оказаться на виселице. – Вот я и думаю, Тедди, – продолжала она, – что, учитывая нынешнюю твою популярность, тебе было бы безопаснее оставить этот тесный город. И возблагодарить свою счастливую звезду за то, что рядом с тобой такой человек, как я. – Она скользнула нетерпеливым взглядом по его угрюмой фигуре. – Приободрись, Тедди. Нельзя же отсиживаться здесь, да еще с таким кислым видом, когда у тебя есть работа. Впереди самое главное. Двадцать лет я ждала, когда наступит этот момент, и, клянусь Богом, ни за что не отступлюсь. Если бы только Перси был жив и мог разделить со мной предстоящее торжество! – воскликнула она, соединив, как в молитве, свои тонкие бледные руки.

Герцогиня Камарсйская медленно подошла к кровати под балдахином с бледно-голубыми и серебристыми камчатными занавесями. Тишину, стоявшую в комнате, нарушал лишь шелест ее юбки. Она аккуратно поправила одну из отделанных кружевами подушек. Затем с удовлетворением окинула взглядом комнату, где не было видно ни пылинки. Все здесь было точно так же, как в то утро, когда исчезла Ри.

Герцогиня остановилась перед позолоченным, красного дерева столиком, зеркало над которым отражало ее легкую фигурку в темно-голубом шелке, фигурку, которая выглядела бы мрачной, если бы не ярко-белые кружевные оборчатые рукава. Вместо своей обычно богато расшитой белой шелковой юбки она носила теперь простую темно-синюю, подбитую ватой.

Ее маленькая рука стала перебирать нетронутые туалетные принадлежности. Подержав отгравированный серебряный гребень, еще сохранивший несколько золотистых волосинок, она поднесла к носу небольшой хрустальный флакон и вдохнула в себя аромат так любимых дочерью жасминовых духов.

Когда герцогиня подошла к высоким окнам и взглянула на сад, ее нижняя губа слегка задрожала. Хотя комната Ри помещалась в южном крыле дома, окна смотрели на запад. Снаружи тем временем стало смеркаться, теперь, с приближением зимы, тьма наступала рано.

Сунув руку в карман юбки, герцогиня вытащила аккуратно сложенный листок бумаги. Развернула и, напрягая глаза, стала читать написанное. Впрочем, слова и так прочно запечатлелись в ее памяти. Она прочитала последние строки стиха, присланного этим утром:

Их двое в одной неделимой судьбе

Среди круговерти мирской.

Душа неподвижна сама по себе,

Но движется вместе с другой.

Герцогиня беспомощно смотрела на выведенные чьей-то рукой слова. Если бы она могла проникнуть в их тайное значение. Может быть, именно в них ключ к разгадке тайны, какой именно безумец похитил ее дочь? А сомневаться в том, что это именно безумец, не приходится; если не шантажист и не вымогатель, то кто еще способен на такое? Имей они дело с обычным преступником, заплатили бы выкуп и давно бы уже вернули Ри домой. Но до сих пор никто не потребовал от них выкупа.

«А может быть, эти загадочные строки указывают на местопребывание Ри?» – подумала герцогиня, вспомнив о другом послании, полученном неделю назад.

В охоте весь день провели,

Без дичи вернулись до мглы,

А где-то плывут корабли,

Взрезая морские валы.

Герцогиня закрыла глаза и молча помолилась: ее не покидала надежда, что худшие опасения все же не сбудутся и что похищение Ри Клэр отнюдь не плод замысла какого-то злобного извращенного ума. Но в глубине души она знала, что Ри – только пешка в игре этого безумца. И какую же ценность, думала она с ужасом, представляет сейчас собой эта пешка? И что преследовал похититель? Причинить им самые глубокие страдания и муки, какие только могут испытать мать и отец? Терзать их своими трудно разгадываемыми загадками? В таком случае безумец преуспел, ибо муки они испытывали поистине адовы.

Герцогиня догадывалась, что побудительным мотивом для похищения была месть. Но месть за что? За какое-то воображаемое оскорбление, нанесенное ею или Люсьеном? За какой-то превратно истолкованный поступок? Но даже не совершая ничего предосудительного, можно нажить врагов – так уж устроен этот мир, а они с Люсьеном всегда жили самой полной жизнью. И у каждого из них были враги еще до того, как они встретились и поженились. Люсьен участвовал во многих дуэлях. Может быть, ему решил отомстить родственник кого-нибудь из убитых им дуэлянтов? Люсьен был также завзятым игроком и куда чаще выигрывал, чем проигрывал. Может быть, сын или дочь разорившегося игрока решили поквитаться с ним за это? Вот только вопрос: почему именно теперь? За последние несколько лет не случалось ничего плохого. За это время они уволили за кражу одного из лакеев, но он был человек неграмотный, и вряд ли у него бы хватило ума замыслить и осуществить такую дьявольски изощренную месть.

Вопрос, почему именно теперь, так и оставался без ответа. И еще: почему похитили Ри Клэр, а не Фрэнсиса или Робина? Может быть, потому, что в этом году Ри Клэр впервые появилась в лондонском свете? Успех она имела ошеломляющий; своей красотой и обаянием затмила всех других дебютанток, чья судьба зависела оттого, как они будут приняты в свете и какое впечатление произведут на влиятельных людей.

Ри Клэр была в центре всеобщего внимания. Возможно, за ней наблюдали чьи-то недружелюбные и расчетливые глаза. Возможно, она пробудила в ком-то дремлющего зверя. Глубокая враждебность могла тлеть все эти годы, дожидаясь той искры, которая превратит ее в полыхающее пламя мстительной ненависти.

Герцогиня знала, что ее предположения по крайней мере частично верны, ибо в одном из полученных стихов было сказано: «Так времени круговорот несет отмщенье, в свой черед». Смысл этих двух строк предельно ясен: рано или поздно время восстанавливает попранную, справедливость.

– Ох, ваша светлость! Я и не знала, что вы здесь, – удивленно воскликнула вошедшая служанка, когда зажгла свечи, высветившие темную фигурку герцогини. – Если хотите, я приду попозже, – добавила она, понимая, что не стоит лишний раз беспокоить герцогиню в ее нынешнем состоянии.

– Ничего, ничего, не беспокойся, Бетси, – успокоила ее герцогиня, отходя от окон, откуда тянуло холодком. – Я, наверное, опять опоздала на чай? – спросила она, взглянув на стоящие на каминной полке часы. Только сейчас она осознала, что время уже довольно позднее.

– Да, ваша светлость, – полуизвиняющимся топом ответила Бетси, про себя думая, что герцогине следовало бы не пропускать чаепития и вообще больше заботиться о своем здоровье. – Но и его светлость, – добавила она, – тоже не пил чая.

– В самом деле? – задумчиво пробормотала герцогиня. – Он у себя в кабинете?

– Нет, ваша светлость. Я слышала, один из лакеев говорил, что его светлость в Длинной галерее. Смотрит картины, даже не замечая, что в галерее темно, – тихо промолвила Бетси.

– Понятно. Спасибо, Бетси, – сказала герцогиня, слегка наморщив лоб, п, б последний раз окинув взглядом спальню дочери, вышла.

И Бетси тоже оглянулась, подумав, какая будет жалость, если леди Ри Клэр не вернется в свою спальню.

Герцогиня Камарейская торопливо прошла в Длинную галерею. Здесь через небольшие промежутки уже горели свечи в канделябрах, диваны и стулья, стоявшие вдоль всей галереи, отбрасывали странные тени. Герцогиня направилась к высокому человеку, в глубокой задумчивости стоявшему перед одной из картин.

– Ты почему здесь, Люсьен? – негромко спросила герцогиня, подходя к нему и поднимая глаза на портрет, который, по-видимому, поглощал все его внимание.

– Я, кажется, догадался, кто наш враг, Рина, – сказал Люсьен чуть внятным шепотом. В его голосе слышались нотки такого ужаса, что герцогиня почувствовала, как ее окончательно покидает надежда.

Она всмотрелась в портрет, изображавший вдовствующую герцогиню и ее троих юных внуков, чьи золотоволосые головки ярко сверкали при свете свечей.

– Твои кузены? – удивленно выдохнула она. Сразу же после женитьбы он рассказал ей о своих кузенах, но потом уже никогда даже не упоминал их имен. Он как будто бы старался забыть о самом их существовании – по крайней мере до нынешнего времени. Сама же она никогда с ними не встречалась.

– Что заставляет тебя подозревать их, Люсьен? – спросила Сабрина. – Мы ничего не слышали о них почти двадцать лет. Насколько я помню, они редко писали вдовствующей герцогине, и если и обращались к ней, то обычно с просьбами о денежной помощи. Но это было очень давно, и я знаю, что какое-то время перед тем, как она умерла, они вообще ей не писали. Кажется, путешествовали по континенту. Как я слышала, они ни разу не приезжали в Лондон.

Люсьен продолжал, как загипнотизированный, смотреть на лица, столь похожие на его собственное. Кузены, Перси и Кейт, смертельно ненавидели его почти всю свою жизнь.

– У меня нет никаких убедительных доказательств, только какое-то наитие, Рина, – сказал Люсьен.

– Иногда нам приходится всецело полагаться на наитие, – отозвалась герцогиня и положила руку на его плечо, ожидая, что он поделится с ней своими мыслями.

– Если помнишь, Фрэнсис упоминал о женщине в вуали.

– Да, и мы решили – особенно когда лорд Лоутон вспомнил о высоком слуге, – что это, возможно, моя мачеха, графиня. Фрэнсис уверял, что они говорили по-итальянски. Наиболее логично подозревать именно ее, хотя я не представляю ее себе в такой роли. Она корыстолюбива и эгоистична, но вряд ли способна на убийство.

– Я тоже не думаю, что тут замешана она, но мы должны полностью в этом удостовериться. К тому же Фрэнсис считает, что эта женщина англичанка, хотя и говорила на иностранном языке. Однако мы послали своего человека, чтобы он выяснил, находится ли твоя мачеха все еще в Венеции или покинула город. Судя по его сообщению, она не могла быть той таинственной женщиной в вуали, ибо во время похищения нашей дочери находилась в Венеции, есть свидетели, которые могут подтвердить ее алиби. У нас нет уверенности в том, что человек, которого видел лорд Лоутон, тот же самый, что был с женщиной в вуали. А если это не тот же самый человек, то женщина в вуали – та, за кого она себя выдала, а именно путешественница, проезжавшая через нашу долину, и только.

Голос Люсьена зазвучал более резко:

– Затем мы получили записку. И в ней содержалось предостережение: «Вы, наделенные разумом, заметьте глубокий смысл, скрытый под покровом странных стихов». Возможно, совпадение, но весьма подозрительное. В конце концов, стихи для того и пишутся, чтобы побудить нас угадывать тайный смысл. Это возродило наши подозрения .относительно женщины в вуали. Сегодня мы получили стихи, упоминающие о «двоих, связанных одной неделимой судьбой», и, сравнив эти стихи с ранее полученными, мы пришли к выводу, что тут содержится намек на местопребывание Ри. Но может быть, логичнее предположить, что эти «двое» обозначают близнецов? Ты, надеюсь, не забыла, что Кейт и Перси – близнецы? И стало быть, всегда действуют заодно. Они представляют собой как бы одно неразрывное целое.

Любопытно, что в предыдущей загадке говорилось о том, что шрамы, полученные другими, учат нас осторожности. Мы истолковали эти «шрамы» в переносном смысле, как следы перенесенных мук, но, Рина, – помолчав, Люсьен со значением поглядел на маленькую девочку на портрете, – что, если слово «шрамы» фигурирует здесь в буквальном смысле?

– Кейт была сильно изуродована в тот день, – вспомнила Сабрина, – и, забыв о своем предательстве, склонна была обвинять в случившемся тебя.

– Да, можно предположить, что тут содержится намек на мой шрам. Можно усмотреть и неприкрытую угрозу, что некоторые мои действия могут повлечь за собой самые суровые ответные.

Сабрина вгляделась в глаза Кейт и Перси на ангельских их личиках в ореоле золотых волос. Какие тайны скрываются в этих глазах, навеки запечатленных на холсте?

Вспоминая о своих трудных отношениях с кузенами, Люсьен машинально потер шрам на щеке. Их вражда дошла до такого ожесточения, что в конце концов они попытались убить его, чтобы унаследовать Камарей с его богатствами. Если это они стоят за похищением их дочери, подумал Люсьен, она в смертельной опасности, ибо их ненависть не знает пределов. Они будут только счастливы причинить боль тому, кто принадлежит его семейству, а уж в том, что они могут быть беспощадны, особенно по отношению к его дочери, не приходится сомневаться.

Физическая боль, которую он перенес, когда Кейт распорола ему щеку, не шла ни в какое сравнение с той душевной болью, которую он испытывал при мысли, что его дочь, возможно, находится в руках близнецов.

Сабрина положила голову ему на плечо, и он тесно прижал ее к своей груди. Она молча плакала; и он чувствовал, как дрожат ее плечи. Закрыв глаза, Люсьен прижался щекой со шрамом к голове Сабрины. Беспомощная ярость, полыхавшая в груди, обессиливала его. С глубоким усталым вздохом он разомкнул веки и опять увидел нарисованные на полотне глаза юной Кейт Ратбурн. Встретится ли он когда-нибудь лицом к лицу с кузенами, и если да, то когда?

– Проклятый кучер! С тех пор как мы выехали из Лондона, он как будто нарочно выбирает дороги, где побольше ухабов и рытвин, – в негодовании выругалась Кейт. – И если ты будешь все время стонать и креститься, София, – предостерегла она служанку, – я выброшу тебя из экипажа.

Тедди Уолтхэм окинул миледи взглядом, в котором была даже некая снисходительность, так привык он к ее беспрестанным вспышкам гнева.

– Извините, миледи. Но если бы вы хоть на этот раз придержали свой язычок, кучер не вез бы нас так, что у меня, того и гляди, вылетят все зубы.

– Этот мужлан вел себя грубо, – надменно ответила Кейт. – Поэтому его следовало осадить. И я повторяю: гораздо лучше было бы нанять того же кучера, что и в прошлый раз. – Как раз в этот момент экипаж попал в глубокую рытвину, и у нее даже лязгнули зубы.

– После того как он возил нас два месяца назад, он даже слышать не хочет ни обо мне, ни о вас, миледи, – сказал ей Тедди Уолтхэм. – Он говорит, что ни за какие шиши не станет больше гонять по ночам как сумасшедший. При таких обстоятельствах... – Тедди запнулся, подброшенный чуть ли не до самого потолка, – при таких обстоятельствах этот – самый лучший, какого я смог сыскать.

– А как насчет других твоих людей? – с сомнением спросила Кейт. – Надеюсь, они знают свое делолучше, чем этот поганец кучер? И помнят, где и когда мы должны встретиться?

– Да, миледи, – бросил в ответ Тедди Уолтхэм, в глубине души мечтая лишь об одном – чтобы послезавтрашний день остался позади и он мог возвратиться в Лондон. Пока же он сидел на холодном сквозняке. Онемевшие лодыжки обдувал ветер, нос превратился в сосульку, а эта спятившая миледи бормочет всякий вздор о рытвинах и напевает себе под нос одну и ту же занудную песню.

Герцогиня Камарейская качала на руках свою двухмесячную племянницу. Девочка родилась рано на заре, поэтому в один исполненный мрачной радости осенний день ее окрестили Дон[18] Эна Веррик. Дон Веррик была здоровеньким младенцем с несколькими рыжими волосенками на головке, свидетельствовавшими, что она пошла в шотландского прадеда. Материнство благоприятно подействовало на Сару, она обрела гордость и уверенность в себе – качества, которых ей недоставало до рождения дочери.

– Приятно видеть, что опять светит солнце, – произнес Ричард, с интересом наблюдая, как его крохотная дочурка машет ручонками.

– Но вы, наверное, не выходили на улицу, – заметил Фрэнсис. – Ощущение такое, будто окунулся в шотландскую реку в самый разгар зимы.

– Насколько я помню, – со смешком заметил Ричард, – ты это знаешь по собственному опыту. А ведь я предупреждал тебя, что валуны очень скользкие.

– Но характером Фрэнсис в тебя, Ричард, – вставила герцогиня. – Должен во всем убедиться сам, на своем опыте, даже если это рискованно.

– Я свое упрямство унаследовал от тебя, – возразил Ричард.

Улыбнувшись в ответ, герцогиня передала запеленутого младенца в любящие руки матери, снова с удивлением подумав, как естественно далось Саре материнство. Точно так же управлялась и Мэри со своим первенцем. Герцогиня, однако, помнила, с каким страхом она впервые взяла на руки Ри Клэр.

Ах, если бы она могла сейчас прижать голову дочери к груди! Остается только молиться...

– Я получила письмо от Мэри, – сказала она, стараясь отвлечь свои мысли от Ри. – Она прежде всего спрашивает о Дон и хочет знать, сохранили ли ее волосы тот же рыжий цвет, что у нее самой. И...

– И я думаю, с годами ее волосы станут еще ярче, – с комичной гримасой заявил Ричард, пытаясь увидеть в зеркале свои собственные рыжие вихры.

– И еще она спрашивает о тебе, Сара, – добавила со смешком герцогиня.

– Благополучно ли они вернулись домой? – спросил Фрэнсис.

– Она пишет, что их изрядно потрясло на ухабах, но, если принять во внимание дождь и состояние дороги, доехали они поразительно быстро. Завтра Теренс уезжает в Лондон. Он встретится с несколькими людьми, которые искали Ри во Франции, и с другими, которые должны вернуться из Ирландии и Уэльса. Но человек, посланный в колонии, вероятно, все еще в море, – сообщила им герцогиня, в глубине души предполагая, что все эти поиски окажутся тщетными, хотя и нельзя исключить, что кто-нибудь что-нибудь знает о Ри Клэр, Люсьен использовал свое влияние, а Теренс – свои связи, чтобы заручиться помощью расквартированных в этих местах войск, которые обыскали всю округу. Но их усилия оказались напрасными. Ри Клэр исчезла без следа, словно растворилась в воздухе.

– Для тебя, Робин, тут есть записка от Стюарта, – сказала герцогиня, но ее сын даже не отозвался.

Она посмотрела на его темную голову, и лицо ее выразило беспокойство. Робин сильно переменился. Он всегда обожал сестру, Ри была ближе ему, чем Фрэнсис. Ее похищение преобразило Робина. Смешливый маленький проказник превратился в ко всему равнодушного, угрюмого мальчика. Он как бы закупорил в себе свое горе, и мать уже отчаивалась, не зная, как ему помочь.

Эндрю неуклюже ковылял по гостиной. Его внимание привлекли затянутые в чулки ноги Робина, он что-то невнятно бормотал, но сразу замолк, когда цепкими пальцами ухватился за колено Робина.

Робин нахмурился и, отведя взгляд от камина, поглощавшего, казалось, все его внимание, вдруг с необычной для него резкостью оттолкнул братишку. Тот сразу же потерял довольно-таки шаткое равновесие и шлепнулся на пол. Услышав громкий рев, все присутствующие повернулись в его сторону.

– Робин! – резко сказала герцогиня. Еще никогда в жизни она не говорила с сыном таким тоном.

Робин пристыженно посмотрел на мать. Его губы задрожали.

– Я сделал это не нарочно, мама. Сам не знаю, как это получилось. Честно, ты уж прости меня, Энди, – извинился он, помогая брату встать на ноги и стараясь осушить его слезы. Он корчил смешные гримасы, щекотал Эндрю под подбородком, но тот, все еще обиженный, продолжал хныкать.

– Чай, ваша светлость, – торжественно провозгласил Мейсон. Брови его слегка поднялись, когда он понял, что его слова заглушил рев юного лорда Эндрю. – Чай, ваша светлость! – повторил он, повысив голос почти до истошного крика. Как раз в этот момент Эндрю, чье настроение, как у всех детей, быстро менялось, решил, что уже достаточно нарыдался, и мгновенно прекратил плач, поэтому крик дворецкого прозвучал особенно громко.

Поймав на себе удивленный взгляд герцогини, Мейсон, едва ли не в первый раз в жизни, явно смутился.

– Извините, ваша светлость, – сказал он, раскаиваясь, что допустил такой промах. Подумать только, он кричал, как какой-то мужлан в таверне. На месте ее светлости человека с такими манерами следовало немедленно уволить.

– Чай подан, – повторил он, на этот раз уже хорошо смодулированным голосом.

– Спасибо, Мейсон, – сказала герцогиня, не обращая внимания на этот срыв и тем самым возвращая Мейсону столь высоко ценимое им чувство достоинства. Одновременно она взглянула на Ричарда и Фрэнсиса, как бы побуждая их смехом разрядить обстановку. – Робин, почему бы тебе не сходить за отцом, – предложила герцогиня.

– Хорошо, мама, – спокойно ответил Робин и, взяв Эндрю за руку, подвел его к креслу матери, откуда теперь уже улыбающийся малыш мог легко дотянуться до накрытого стола.

Дверь кабинета была чуть приоткрыта, изнутри доносились голоса, и Робин остановился, не решаясь своим появлением прервать разговор.

– Ваша светлость, пришло еще одно письмо, и я принес его прямо к вам, – говорил лакей. – Мистер Мейсон подает чай, поэтому я не стал его ждать, ваша светлость. Письмо может быть очень важным, и я подумал, что его лучше отдать вам сразу же.

– Ты поступил правильно, Соумс, так, кажется, тебя зовут?

– Да-да, ваша светлость, Соумс, – смущенно подтвердил лакей, удивленный тем, что такой великий человек помнит имена слуг.

Взяв простой конверт с серебряного подноса, герцог вскрыл его и стал читать. Затем он поднял руку, останавливая лакея, который хотел было удалиться. Лакей терпеливо ожидал, пока герцог читал письмо. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем герцог оторвал глаза от письма; лакей даже усомнился, правильно ли он поступил, принеся его в кабинет.

Когда герцог Камарейский наконец поднял лицо, лакей понял, что его худшие опасения оправдались. Никогда еще этот молодой человек не видел такого жестокого, нечеловеческого выражения в чьих-либо глазах, ибо странные, цвета хереса глаза его светлости сверкали такой необыкновенной решимостью, что у глядевшего на него лакея побежали мурашки по спине.

– Никто не должен знать об этом письме. Никому не говори о нем ни слова, особенно'ее светлости. Запомни, ты не приносил мне никакого письма, тебе все ясно? – холодно спросил герцог.

– Да, ваша светлость. Даю вам честное слово, – заверил нервничавший лакей своего хозяина.

Только тогда герцог впервые заметил обеспокоенное выражение на лице слуги и, повинуясь внезапному импульсу, а это случалось с ним редко, добавил:

– Ты поступил правильно, Соумс.

Эти одобрительные слова сразу же прогнали овладевшее было лакеем уныние, и с широкой улыбкой он вышел из кабинета. Естественно, он не мог предвидеть, что принесенное им письмо станет своеобразным прологом для событий, которые едва не погубят герцога.

Менее чем через четверть часа герцог переоделся и быстрыми шагами вошел в конюшню.

– Оседлайте моего коня, – велел он груму, который стоял у входа, лениво посасывая соломинку. Он едва не поперхнулся, когда увидел внезапно появившегося герцога. Обычно о его приходе всегда сообщалось заранее.

Грум поспешил выполнить повеление своего хозяина. Между тем Баттерик, который зорко следил за всем, что творилось в его владениях, заметил герцога и послал второго грума на помощь первому.

– Ваша светлость, – начал Баттерик с извиняющимися нотками в своем грубом голосе, – извините за задержку. Наверное, мне не передали вашего распоряжения. Я бы никогда себе не простил, если бы заставил вас ждать, ваша светлость. – И с гримасой нетерпения он посмотрел на ряды стойл, ожидая появления коня герцога.

– Я не давал никакого распоряжения, – ответил герцог, чьи мысли были целиком сосредоточены на предстоящем свидании. Стоя рядом с Баттериком, герцог, сузив глаза, смотрел куда-то в пустоту. В простом сюртуке, в бриджах из оленьей кожи и сапогах он выглядел так же сурово, как суров был его взгляд.

Баттерик нервно откашлялся. Он чувствовал себя очень неловко, стоя рядом с его светлостью. Куда запропастился этот копуша, возмущался он, какого дьявола он так долго возится?

– Баттерик, – вдруг спросил герцог, – насколько хорошо знал покойный мистер Табер моих кузенов Кейт и Перси?

При этих словах Баттерик невольно открыл рот от изумления.

– Вы говорите о леди Кейт и лорде Перси? – растерянно переспросил он, ибо вот уже много лет никто в Камарее, включая и самого герцога, не произносил вслух эти два имени. Да они оба были сущими язвами – и леди Кейт, и лорд Перси. В жилах у них течет дурная кровь, и он, Баттерик, благословил тот день, когда они уехали из Камарея.

Выпятив нижнюю губу, конюший подробно ответил на вопрос его светлости:

– Думаю, старый Табер знал леди Кейт и лорда Перси так же хорошо, как все остальные. А он никогда никого не забывал. Я даже помню, – продолжал он, довольный, что сумел заинтересовать герцога, – как он рассказывал вашему деду, старому герцогу, о том, что леди Кейт дурно обращается со своей кобылой. Извините, сэр, простите меня, ваша светлость, но у нее в характере была какая-то червоточина, – сказал Баттерик, складывая большие руки на широкой груди и с удовольствием вспоминая о том, как леди Кейт запретили заходить в конюшню и ездить на столь любимых им лошадях.

Наконец герцогского коня вывели и герцог вскочил в седло, чувствуя почти ласковое прикосновение шпаги к бедру.

– Прикрепите к седлу пистолетные кобуры, Баттерик, – велел он.

Баттерик послал одного из грумов за кобурами и только тогда впервые заметил пистолеты, вытащенные герцогом из карманов сюртука. Нахмурив густые брови так, что они едва не закрывали глаза, Баттерик понял, что герцог что-то замышляет, но что именно?

Конюший сам, своими руками, закрепил кожаные кобуры на седельной луке, и герцог уложил пистолеты в их уютные гнезда. Кивнув головой, герцог быстро выехал на своем большом жеребце из конюшни и, не оглядываясь, поскакал прочь.

Оглянись герцог, он с удивлением увидел бы, что Баттерик, уперев руки в бедра, провожает его внимательным и озадаченным взглядом. И вдруг он хлопнул себя по колену.

Хлопок получился такой громкий, что юный грум, пересекавший конюшенный двор, даже вздрогнул.

– Разрази меня Господь! Конечно же, проклятые голуби тут ни при чем! – воскликнул он, и его лицо побагровело от волнения. – Я заслуживаю порки за то, что так долго не мог догадаться. Кобылу леди Кейт звали Дав – голубка. Именно о ней хотел нам сказать Табер. Он указал на убийцу. Поэтому и нарисовал голубку. Ведь писать-то он не умел, мог только рисовать. Какой же я дурак, что не понял сразу! – выругал себя конюший.

Он посмотрел на пустую подъездную дорогу и вдруг почувствовал растущее смятение. Герцог наверняка поехал на встречу с леди Кейт и этим подстрекателем, ее братом, лордом Перси.

Робин Доминик тихо отворил и затворил за собой дверь, которая ограждала от незваных гостей кабинет герцога Камарейского. От волнения и страха у него стучало в висках, ибо он знал, что, заходя в святилище отца – кабинет, рискует навлечь на себя его гнев. Сюда запрещалось заходить даже членам семьи, только мать решалась заходить сюда без приглашения, но и она всегда предварительно стучала в дверь.

Робин нервно оглядел комнату, понимая, что в его распоряжении не так уж много времени.

Когда он стоял у дверей кабинета и отец быстро вышел наружу, он едва успел спрятаться в тенистом алькове в холле. Его удивило, что отец не пошел в гостиную, где его ждали к чаю, а сбежал по большой лестнице, перепрыгивая сразу через две ступени, и поспешил в левое крыло, где помещались герцогские апартаменты.

Робин хотел сразу же войти в кабинет, но ему пришлось подождать, прячась в алькове, пока уйдут болтающие у самых дверей лакеи. Неожиданное появление дворецкого сразу же прогнало болтунов, и Робин наконец смог осуществить свое намерение.

Теперь, оставшись один, Робин оглядел кабинет с обитыми панелями стенами, вдоль которых стояли книжные полки, и с двумя бархатными креслами по обе стороны камина. Комната была обставлена в строгом, чисто мужском стиле, по здесь было достаточно уютно. Пылавший в камине огонь высвечивал богатые узоры полированного старого дерева. Вдоль окон свисали тяжелые бархатные шторы; сквозь стекла, украшенные геральдическими рисунками, просачивался бледный солнечный свет.

На стене возле дверей висели несколько скрещенных шпаг и старинные щиты с гербом герцогов Камарейских. Обычно оружие неизменно привлекало внимание юного сына герцога, но на этот раз он не сводил пристального взгляда с большого письменного стола красного дерева, представлявшегося ему едва ли не священным.

По обеим сторонам массивного стола стояли два серебряных подсвечника, а в самом центре, на почетном месте, в серебряной рамке красовалась миниатюра матери.