Когда сияние нисходит

Она тихо засмеялась, готовая танцевать от радости. Неужели так и будет?!

— Может, этот удар по голове — настоящее благо и все расставил по местам? Недаром отец говаривал, что слышит, как у меня в голове мозги гремят, — ухмыльнулся Гай.

— О, скорее бы рассказать Алтее и всем остальным! Они будут так счастливы! Настоящее чудо…

— Конечно. Прости меня, Гай, — поспешно пробормотала Ли. — Ты хочешь сам сообщить хорошие новости.

— Нет, Ли, не стоит, чтобы об этом знал кто-то, кроме тебя.

— Но почему? — нахмурилась Ли. — Не понимаю. Все будут на седьмом небе!

— Пусть я больше не в совершенной тьме, но все же слеп. Что, если все так и останется? — спросил он без особой горечи и, услышав вздох сожаления, улыбнулся.

— Вот видишь! Нет, я не хочу пробуждать беспочвенные надежды. Скажу всем, только когда смогу видеть выражение их лиц, но ни секундой прежде.

— А от Лис Хелен тоже скроешь? Ей бы следовало знать раньше остальных, даже раньше меня, — возразила Ли.

— Почему?

— Ну… я думала… разве ты не…

— Не влюблен в Лис Хелен? — фыркнул Гай. — С чего бы это? Она очень мила и добра ко мне. Она… как сестра. — И словно почувствовав вопрошающий взгляд Ли, виновато отвернулся.

— Добра? Она любит тебя, Гай, — напрямик отрезала Ли, сгорая от желания хорошенько ущипнуть его, чтобы привести в чувство.

— Разве? А по-моему, просто жалеет. Сердце у нее еще мягче, чем у тебя. Я вроде одного из ее чахлых растений, которые требуют немного больше внимания. Вот и все. Ничего более. Да и что может быть еще? Я слеп. Какая тут любовь? Господи Боже, неужели она не сможет найти себе здорового мужчину? Что с ней такого неладного, что она вдруг захотела бы проводить время с беспомощным калекой, который даже не знает, как она выглядит? — взорвался Гай.

— Она тебя любит, — тихо повторила Ли. — Ты просто не видишь, как она на тебя смотрит. А я вот вижу.

— Вот именно, Ли, не вижу. А если обрету зрение, может, мне и не понравится то, что передо мной предстанет. Когда же я обрету способность самостоятельно есть, одеваться и ходить без поводыря, у нее не останется причин постоянно искать моего общества, — резко бросил он и прижал пальцы к глазам, словно страдая от невыносимой боли, но тут же повернул голову и слепо уставился на дверь. — Что это? Мне послышался шум.

— Возможно, в дверь скреблась одна из твоих гончих. Они вечно прокрадываются в любую щель, особенно на кухне. И хотя Лупе вроде бы кричит на них, все равно откуда только берутся кости из супа или лепешки, чтобы сунуть им в пасти! — пояснила Ли, оглядываясь на дверь. Она была полуоткрыта, но оттуда не торчал любопытный нос. — Должно быть, это сквозняк! — догадалась она и, с досадой посмотрев на брата, добавила: — Я совершенно тебя не понимаю!

— О чем ты?

— Сейчас ты говоришь, как прежний Гай, который ничуть не заботился о чувствах других. Помню, как ты гордился количеством разбитых сердец!

— Прежний Гай, — повторил он мягко, с любопытством, словно говоря о совершенно незнакомом человеке. — Прежний Гай Треверс, хотя временами и был человеком не слишком приятным, о чем я глубоко сожалею, все же имел не менее чем три преимущества над нынешним. У него было зрение. У него были деньги, как наследственные, так и те, что он мог заработать адвокатской практикой, и уже хотя бы поэтому мог вести достаточно роскошный образ жизни. И у него был дом. Очень ценный дом. Дом, в котором он родился. Именно в Треверс-Хилл я надеялся когда-нибудь привести невесту и растить там будущих детей. У меня больше не осталось ничего, дорогая, так что и будущего тоже нет. Или ты забыла?

— Гай…

— Нет, это чистая правда. Очевидно, кое в чем я более зрячий, чем ты. Я живу здесь, в Ройял-Риверз, из милости, и только потому, что прихожусь тебе братом. Ты теперь Брейдон, а не Треверс и, следовательно, член семейства. Я же по-прежнему Треверс, хотя и не имею ничего. И могу навсегда остаться инвалидом. Но даже если снова обрету возможность видеть, что смогу предложить женщине, особенно Лис Хелен? Мои перспективы достаточно ограниченны. Мы потеряли все. И даже если Адам заплатил налоги на Треверс-Хилл, что будет в следующем году? Где я возьму денег, если нечего продать, а поля либо не засеяны, либо сожжены? Разве я смогу обеспечить Лис Хелен тот образ жизни, к которому она привыкла? Раньше я смело попросил бы ее стать моей женой, но не сейчас. И не стану ставить никого в неловкое положение, заговаривая о чем-то подобном. Думаю, вряд ли Натаниел Брейдон будет доволен таким предложением. Вероятно, посчитает меня охотником за приданым и вышвырнет из дома, не успею глазом моргнуть.

— А если зрение не восстановится? — спросила Ли, желая заставить его увидеть истину. — Не можешь же ты отрицать, что подумываешь…

— О женитьбе? — докончил Гай, не в силах скрыть горечи.

— Да! Ты молодой человек, у тебя вся жизнь впереди. Хочешь провести ее в одиночестве?

— О, Ли, конечно, нет. Пусть я и потерял зрение, но остался мужчиной. И у меня, как у всякого мужчины, есть потребности. Лис Хелен — женщина, с мягким душистым телом и шелковистыми волосами. Конечно, я желал ее, но это не значит, что в голову приходили мысли о женитьбе. Я не сделаю предложения ни ей и никакой другой женщине, — твердо заключил он, и упрямо выдвинутый подбородок напомнил Ли отца в те минуты, когда тот принимал какое-то твердое решение.

— Гордость Треверсов, — вздохнула она.

— Последнее, что у меня осталось, не так ли? — чуть улыбнулся он.

— Да, и ты еще пожалеешь об этом.

— Да ну? А как насчет твоей гордости Треверсов? — парировал он.

— Кажется, ты сам заявил, что я теперь Брейдон, — легко включилась в давнюю перепалку Ли.

— Только по имени, дорогая, но гордость Треверсов всегда при тебе останется. Она у нас в крови. Но что будет, когда вернется твой муж? Для тебя возврата нет, Ли, надеюсь, ты это понимаешь?

— А может, я не желаю возвращаться!

— В Виргинию? Или снова становиться Ли Треверс?

— Возможно, и то и другое, — призналась Ли, вставая и подходя к окну, откуда открывался вид на горы.

— Тебе здесь нравится, верно? — неожиданно спросил он без всякого удивления.

— Да, хотя сама не знаю почему. Я любила Виргинию и тоскую по Треверс-Хиллу, причем иногда так сильно, что сердце ноет. И все же вряд ли я сумею вернуться обратно. Просто не смогу снова смотреть на разруху и гибель, зная, что всех, кого я так любила, больше нет. И в то же время нельзя сказать, что я несчастлива здесь. И совсем не чувствую, что нахожусь в изгнании. Собственно говоря, я еще в жизни не ощущала себя… ах, не знаю, — пробормотала Ли, пожав плечами.

— Зато знаю я. Ты ощущаешь себя свободной. Именно ты всегда была мятежной душой. И никогда не походила на Алтею, которой для полного счастья было достаточно сидеть на веранде, вышивать или рисовать, навещать друзей, сплетничать, обмениваться рецептами или фасонами платьев и от нечего делать болтать о литературе и политике. Правда, Алтея достаточно умна, пусть и притворяется, что все ее интересы заключаются в доме и семье. Не думаю, чтобы она когда-нибудь испытывала душевную неудовлетворенность. А малышка Люси… хотя она больше походила на тебя и то и дело умудрялась попадать в беду, просто резвилась, как длинноногий жеребенок, и всегда брала с тебя пример. Находила величайшее удовлетворение во всем, что бы ни делала и где бы ни находилась. Она была бы счастлива повсюду. Всегда полна жизни и энергии. Но никогда не искала чего-то другого. Но ты, Ли… ты всегда казалась неудовлетворенной. Я не говорю, что ты была несчастна. Просто тебе чего-то не хватало. Иногда я сомневаюсь, нашла бы ты свое счастье с Мэтью. Да, ты стала бы хозяйкой собственного дома в Чарлстоне, имела бы все что пожелаешь, включая любящего мужа, а потом и детей, но всегда гонялась бы за чем-то неуловимым. Не представляю тебя разливающей чай и сплетничающей с избалованными, холеными дамами или стоящей неподвижно на примерке, пока модистка втыкает булавки в один из бесчисленных нарядов, которые Мэтью покупал бы тебе. Да в Треверс-Хилле ты не вылезала из старенького муслинового платьишка! Никогда еще не видел женщину, столь равнодушную к модам, и все же ты всегда так чудесно выглядела. Сама сказала, что мне нравилось разбивать сердца. А вот ты обожала шокировать людей. Помню, как матушка надеялась, что в пансионе тебя превратят в истинную леди, и все твердила, что это единственный твой шанс сделать блестящую партию. Но, получая отчеты от директрисы, впадала в истерику и принималась обмахиваться веером, а потом звала Джоли и удалялась в спальню с очередной мигренью. Отец грозил вызвать на дуэль директрису за то, что расстраивает жену, что-то бормотал насчет нервных француженок и всегда находил для тебя оправдания. Он так тобой гордился. Любил твой неукротимый характер, считая его совершенно таким, как у его жеребят. Но сомневаюсь, чтобы Мэтью при всей своей привязанности к тебе понял бы твою нелюбовь к правилам этикета и приличиям. И ты нисколько не изменилась. Я слышал, что ты скачешь верхом по-мужски, носишь широкие шаровары, от которых мисс Симону и мисс Клариссу чуть удар не хватил!

— Вижу, ты уже успел потолковать с Джоли, — задумчиво протянула Ли, все еще пораженная речью брата. Она и не знала, что он настолько проницателен! Значит, ошибалась в Гае, считая, что тот не замечает ничего, кроме собственных развлечений.

— Джоли толковала, а я слушал. Больше мне ничего не остается делать.

Ли с трудом раздвинула губы в улыбке.

— Иногда я чувствовала себя кем-то вроде кобылы на пастбище. Всегда за оградой, и нечего делать, кроме как щипать сладкую травку в ожидании, когда ко мне подведут жеребца. Иного выбора не было, и я поступила бы, как от меня ожидали. Но мне так хотелось отпустить на волю этих жирных ленивых кобыл! Правда, это было бы несправедливо, поскольку иного образа жизни они не знали да и этот казался неплохим. Их хорошо кормили, выгуливали, ухаживали. Только вот свободы у них не было. Именно ее мне недоставало. Нет, я любила свою жизнь, она была чудесной. Я вышла бы за Мэтью и была бы с ним счастлива. И пообещала себе, что моя новая семья будет такой же прекрасной и дружной, как прежняя. Ах, то были изумительные дни! Я дала слово, что стану настоящей светской дамой и буду строго следовать законам общества. В детстве я часто забиралась на самую высокую яблоню и смотрела в сторону Шенандоа. Горы казались такими синими, окутанными дымкой тумана, который ранним утром спускался в долины, и я все время гадала, что лежит за ними. Что со мной такого неладного, Гай?

— Ничего, — едва слышно прошептал он, потрясенный душевными страданиями сестры.

— Не знаю, сколько раз здесь, в Ройял-Риверз, я стояла у окна, наблюдая, как над снежными пиками нависают грозовые облака. И я могу скакать по склонам холмов, забираться в дремучие леса, скакать часами, не встретив ни единой души. А в Виргинии я вечно сталкивалась с соседями и знала, что, прежде чем успею добраться до дома, они уже побегут к маме и расскажут, что ее дочь скакала верхом без седла или босиком бродила в ручье. Здесь мне позволено делать все, что я хочу. Ты, возможно, не поймешь меня, потому что мужчинам даны все привилегии. Но для женщин все иначе, и общество строго регламентирует все мои действия. Я должна ездить только в дамском седле, хотя это небезопасно, особенно в такой местности, как эта. Но я слишком ценю жизнь, чтобы следовать старомодным обычаям и погибнуть из-за чьей-то глупости. Здесь правила диктуют не они, а умение выживать. И после первого потрясения даже мисс Симона и мисс Кларисса признали, что жизнь здесь совершенно иная, даже для женщины. И все же я никогда не совершила поступка, которого могла бы стыдиться. И не запятнала ни имени Треверсов, ни имени Брейдонов. И если я женщина, это не означает, что у меня нет ни гордости, ни здравого смысла.

— Думаю… думаю, что теперь, когда не могу поступать, как пожелаю, я смогу лучше понять тебя, — выговорил Гай, вспоминая, сколько раз мчался по полям, забывая обо всем, кроме стремления взять очередное препятствие, и совершенно не думая о Ли, вынужденной заниматься скучными женскими обязанностями. — Но что будет, когда вернется Нейл? — снова спросил он. — Ведь твой муж тоже привык поступать по-своему. И он человек жесткий. Разительно отличается от Мэтью Уиклиффа и других твоих поклонников, которых ты привыкла обводить вокруг пальца. Он может потребовать от тебя исполнения супружеского долга, и я его не осуждаю. Не забывай этого. У него имеется собственная гордость, дорогая, и ему может не понравиться твоя вновь обретенная свобода.

— Я в отличие от некоторых не забыла, что мы муж и жена. Но возможно, Нейл тоже не захочет вспоминать, — пробормотала Ли, забыв, как обострился слух брата.

— Диоса?

— У нее, наверное, больше прав на Нейла, чем у меня.

— У слепых есть единственное преимущество: приходится очень внимательно прислушиваться к людям. Ты не видишь выражения их лиц и не знаешь, улыбаются они, хмурятся, злобствуют или лгут. Я сижу, слушаю и слышу оттенки в людских голосах, оттенки, о которых они сами не имеют ни малейшего представления. И я слышу нотки страха в голосе Диосы. Она не уверена ни в себе, ни в Нейле, и мне кажется, что ваш брак был для нее крайне неприятным сюрпризом. И поскольку я знаю, как красива моя сестра, а Диоса тоже не слепа, то может заподозрить истинную причину, по которой Нейл женился на тебе. Не позволяй ее ревнивым измышлениям разрушить шанс на свое счастье с Нейлом.

— Она не лгала, Гай. Я знаю, что Нейл был несчастен в первом браке и, естественно, обратился к другой женщине, такой прекрасной, как Диоса. Трудно его за это винить.

— В таком случае сделай так, чтобы он был счастлив с тобой, и тогда у него не будет нужды снова искать возлюбленную.

— О, Гай, все не так просто. Мы с тобой знаем, почему Нейл на мне женился. Он выбрал бы Диосу, но та овдовела как раз перед тем, как он ушел на войну, и была еще в трауре. Если бы ему не пришлось венчаться со мной, чтобы спасти своих людей и помочь Адаму, Нейл, приехав в Ройял-Риверз, повел бы к алтарю Диосу. Она считает, что Нейл вернется к ней, а не ко мне.

— Я не стал бы так категорично судить о том, чего хочет и чего не хочет Нейл. Пусть сначала вернется и сам примет решение, — остерег Гай, думая, что Ли, очевидно, не так уж хорошо знает мужа, если верит, будто тот способен сделать что-то против своей воли. Даже Адам с его предсмертными желаниями не смог бы вынудить кузена жениться на Ли, если бы Нейл не желал этого с самого начала. Уж это Гай знал твердо. Именно такое качество он когда-то ненавидел в Нейле: его беспощадную решимость.

— Может, это все вообще не имеет значения, — вздохнула Ли, отвернувшись от окна.

— Ты это о чем?

— Нейл может не вернуться.

— Если выжил, обязательно вернется, и, вероятно, скоро. Юг капитулировал, — напомнил Гай, все еще не в силах поверить, что война между штатами закончилась и генерал Ли, стоявший во главе армии конфедератов, сдался генералу Улиссу Гранту, главнокомандующему армии Соединенных Штатов. Когда-то гордая столица конфедератов пала неделей раньше, и на куполе здания Капитолия снова развевался звездно-полосатый флаг. Но победоносные войска не встретили теплого приема. Немногие из оставшихся жителей столицы, большинство из которых были освобожденными рабами, вышли им навстречу. Кроме того, отступающие солдаты сожгли основные районы города, и склады были охвачены огнем, а Джефферсон Дэвис и его кабинет бежали на последнем поезде, оставив толпы пьяных мародеров и дезертиров грабить Ричмонд. Но беглецов все же успели захватить в Джорджии. Джефферсон Дэвис надеялся перебраться в Мексику и попросить помощи у императора Максимилиана, австрийского эрцгерцога, пытавшегося установить в стране власть французов и свергнуть Бенито Хуареса. Но пленников под стражей отослали в Нэшвилл, а потом вернули в Ричмонд, где федеральные войска восстановили порядок. Бывший президент Конфедерации въехал в город в оковах и был немедленно брошен в тюрьму за преступления перед Союзом.

Все было кончено. По крайней мере сражения. Теперь начались толки о восстановлении разрушенного, так называемой реконструкции.

Гай вздохнул и глубоко задумался. Неужели еще осталось что-то, подлежащее восстановлению?

Каким будет теперь Юг? Сам он когда-то ненавидел президента Линкольна, олицетворявшего различия между Югом и Севером, но ни один человек не заслуживает смерти от пули предателя-убийцы. Кроме того, те, кому предстояло воплотить планы покойного президента, могут оказаться не так снисходительны к побежденным, и кто знает, что станется с теми, кто выжил?

Он так ушел в свои мысли, что не сразу услышал голос сестры:

— Гай!

— Что? — машинально пробормотал он, все еще не в силах вернуться к действительности.

— Я сказала, что пора идти.

— Куда это ты так рано? — удивился он, впервые задавшись вопросом, что она делает здесь в этот час.

— Собственно говоря, я уже опаздываю. Мы должны были встретиться с Гилом минут десять назад. Едем в горы. Везем припасы пастуху. Гай, с тобой все в порядке? Мне следовало бы рассказать кому-нибудь о том, что твое зрение постепенно возвращается, — взволнованно пробормотала Ли, целуя его потный лоб.

— Оно еще не вернулось, а до тех пор… — предупредил он.

— Ладно, мои уста запечатаны.

— Поосторожнее там! — крикнул он вслед.

— Конечно… о, сейчас пришлю горничную прибрать это.

— Неплохая идея. Стивен ужасно разозлится, застав тут такой беспорядок, а я не вынесу, если он снова начнет кудахтать надо мной. И без того ворчит целыми днями и жалуется на Джоли. Смертельно боится ее вудуистских ритуалов и от страха не спит по ночам.

— Не забудь сказать ему, чтобы перевязал твою рану, — откликнулась Ли и, закрыв за собой дверь, быстро повернулась. И едва не наступила на уроненную кем-то перчатку.

Сначала Ли приняла ее за свою, но, подняв, заметила мелкие песчинки, прилипшие к слегка запачканной ткани, и поняла, чья это перчатка. Значит, это Лис Хелен стояла в коридоре у приоткрытой двери комнаты Гая. Стояла достаточно долго, чтобы подслушать беседу… Так вот какой шум услышал Гай!

Ли слегка нахмурилась. Успела ли девушка подслушать грубые высказывания Гая, утверждавшего, что ей нечего делать с беспомощным калекой? Оставалось надеяться, что нет, ибо Ли не верила в полное равнодушие Гая к Лис Хелен. Может, он действительно намерен никогда не жениться, но в нем, очевидно, говорит гордость. Или страх. Пусть брат боится признаться себе, но Ли точно знала: он опасается, что, если зрение действительно к нему вернется, Лис Хелен будет для него потеряна. Что обнаружит он, изучив ее лицо, лицо, которое наверняка найдет прелестным. Вот только любовь увидит он в ее глазах или жалость?

Ли оглядела прохладный тенистый сад, ища глазами знакомую хрупкую фигурку, но нигде не было ни души, а времени на поиски уже не осталось.

— Что же, пусть выясняют отношения сами, — буркнула она себе под нос и, уронив перчатку на подоконник, направилась к двери в конце коридора. Тем лучше, она выйдет во двор через кухню.

— Ой! — воскликнул чей-то испуганный голос, когда дверь внезапно распахнулась, едва не задев плечо Ли. — Прости, Ли! Я тебя ударила? — извинилась Алтея, осторожно закрывая дверь локтем: руки были заняты стопкой бумаги и книг. — Не хотела будить детей. Слишком рано.

— В самом деле, — подтвердила Ли, изумленно уставясь на сестру.

— Знаю! — рассмеялась Алтея, лукаво блестя глазами и устремляясь по коридору. Ли пришлось бежать, чтобы не отстать от нее.

— Куда это ты? — осторожно осведомилась она, решив, что у Алтеи, возможно, снова началась лихорадка.

— На урок, — деловито сообщила сестра, едва сдерживая смех при виде ошеломленной физиономии Ли.

— Урок? — непонимающе переспросила та.

— Да. Я могу читать и писать, дорогая, мало того, мой почерк всегда хвалили. Кроме того, нам преподавали начала географии, истории и арифметики. И поскольку я еще помню французский, не думаю, что с испанским будут затруднения, тем более что Лупе и горничные стараются меня наставлять. Мои знания кажутся хозяину достаточно приемлемыми.

— Но для чего? — допытывалась Ли, гадая, как Натаниел мог допустить подобное.

— Для того, чтобы обучать детей на ранчо, — сообщила Алтея, расправляя плечи и словно готовясь к битве.

— Но ты не можешь…

— Почему нет? Соланж занималась этим последние два года.

— Но Соланж — дело дру…

— Другое? — подсказала Алтея. — Если быть другой означает делать что-то полезное, тогда тоже хочу стать другой. Только не тверди, что я нездорова, — предупредила она, когда Ли открыла рот, — ибо я давно уже не чувствовала себя лучше. Пусть я не стала второй Флоренс Найтингейл в ричмондском госпитале во время осады, но, думаю, сумею научить ребятишек азбуке. Соланж хочет сегодня порисовать утром, когда горы окутаны особым золотистым свечением, но у детей в это время уроки. Если у меня получится, значит, займусь этим всерьез.

— Ну… я…

— Что именно? — терпеливо вопросила Алтея, озорно блестя глазами.

— Ничего, — сдалась Ли.

Сестра, одетая в простое платье серого шелка с отделанным кружевом воротничком, с гладко причесанной головкой, казалась безупречно респектабельной леди, от шляпки серого бархата с белыми шелковыми розами, висевшей на руке, до удобных прюнелевых ботиночек.

— Волнуешься насчет приличий? Пусть я не мадам Тальван, директриса пансиона, но все же это серьезное дело, а мне надоело с утра до вечера вышивать. Я хочу видеть, как дети выводят свои имена, и это позволит мне ощущать себя полноценным человеком. Я каждый день занималась с Ноуэлл и Стьюардом, так что не вижу разницы. И кроме того, хочу отплатить добром за гостеприимство, выказанное нашей семье в Ройял-Риверз.

— Никто этого от тебя не ожидает, — поспешно заверила Ли, начиная задумываться над словами сестры.

— Я знаю, но именно поэтому мне хочется попробовать, — заявила Алтея настолько категорично, что Ли мгновенно вспомнила мать. Та говорила именно таким тоном, когда желала закончить разговор. — Спасибо, дорогая, — добавила Алтея, когда Ли придержала для нее дверь, и решительным шагом пересекла двор. А Ли еще с минуту продолжала стоять, глядя вслед своей добродетельной порядочной сестре, прежде чем проследовать к кухне. Интересно, что сказала бы матушка, узнав об этом? Это занятие не более скандальное, чем, скажем, шитье. Трудно представить, чтобы Алтея совершила недостойный поступок.

Гил уже нетерпеливо метался по конюшне, но при виде Ли хмурая мина уступила место широкой улыбке. И когда Ли извинилась за опоздание, юноша немедленно взял вину на себя, объяснив, что пришел слишком рано, и немедленно забыв, как нетерпеливо мерил шагами пол под звон колокола.

Гил казался ужасно нескладным — сплошные конечности — и вечно путался в собственных ногах, спеша не пропустить ничего из происходящего вокруг.

— Лупе уложила нам обед в корзинку и еще несколько burros[19], чтобы было что пожевать в пути, — объявил он, усмехнувшись при воспоминании о том, как Ли в первый раз стала оглядываться в поисках пропавших осликов. Тогда она еще не знала, что это просто тортильи, в которые завернуто рубленое мясо с разными приправами. Но Ли в один прекрасный день сквиталась с ним, подсунув под подушку луковицу. Теперь-то он мог оценить шутку по достоинству, хотя в то время искренне негодовал.

Юноша не сводил с Ли обожающего взгляда, пока та шла к загону, где был привязан ее конь. Он не встречал женщины прекраснее, и, кроме того, лучше ее никто не ездил верхом… разве что Нейл…

Старший брат. Брат, которым он неизменно восхищался, пока между ними не встала ревность. Пока в Ройял-Риверз не появилась его жена.

Раздраженно надвинув шляпу на глаза, Гил тихо свистнул, и к нему приблизился его мерин Джикама. Юноша погладил морду гнедого. Джикама был назван в честь некрасивого бугристого корня, который, несмотря на внешнее уродство, был сладким и сочным, как яблоко. Вот и этот конь был именно таков, хотя его масть часто вызывала насмешки. Темно-коричневая шерсть переходила по бокам и на морде в красновато-рыжую. Коренастый и не слишком резвый, он, однако, был сообразительным и преданным, мог карабкаться по склонам не хуже горного козла, отделить от стада любую корову, и никакой вой кугуара по ночам не пугал его.

Гил почесал конька за ухом и услышал благодарное фырканье. «Нет, Джикама не чистокровка, но ничем не хуже», — подумал он, оглядываясь на коня Ли и не чувствуя зависти.

Капитан.

Кажется, совсем недавно Нейл привел жеребенка вместе с купленными в Виргинии лошадьми. Но Гил свыше пяти лет наблюдал, как Капитан превращается в короля всего стада, красу и гордость ранчо. Никто не ездил на нем, кроме Нейла, а он, приучив коня к седлу, больше на него не садился. Если кто-то и находил это странным, особенно их отец, причин жаловаться не было, потому что от Капитана появлялось прекрасное, крепкое потомство. Капитан, пропорционально сложенный, мускулистый умница, был прирожденным чемпионом. С такими лошадьми не расстаются. Он был чистокровкой, и его изумительная порода не позволяла быть ему не кем иным, кроме высоко ценимой скаковой лошади или гунтера для богатого праздного джентльмена. Так что Гилу оставалось только гадать, откуда он взялся в Ройял-Риверз, ибо он был не из коней той породы, за которыми отправился в Виргинию брат.

А Нейл так и не захотел объяснить, почему купил жеребенка.

Гил уставился на скакуна, жадно следя за рукой Ли, гладившей атласную холку. Ему по-прежнему было трудно поверить, что всего лишь на второй день пребывания в Ройял-Риверз Ли неожиданно помчалась по полю, где паслись кони. Гил услышал незнакомый свист и, не поняв, откуда он донесся, запаниковал, когда увидел огромного жеребца, пустившегося галопом навстречу женщине. Распугав кобыл из своего гарема, он с легкой грацией, разом уничтожившей все усилия держать его в загоне, перескочил через ограду. У Гила, казалось, сердце остановилось, когда конь изменил направление и ринулся к тому месту, где стояла Ли. От страха у юноши подкосились ноги. Но Ли ничуть не испугалась. Гил криком остерег ее, опасаясь, что широкие копыта растопчут девушку, но она вместо ответа подняла руки, словно пытаясь обнять неукротимого скакуна. Гил подумал, что она вдруг сошла с ума. Как же он объяснит Нейлу, что случилось? Если Капитан затопчет Ли, его придется пристрелить.

Нейл никому ничего не сказал о жеребенке, кроме того, что привел его из Треверс-Хилла, фермы по соседству с Ройял-Бей. И только теперь Гил понял причину той нежности, с которой Нейл гладил жеребца, и почему при этом смягчалось суровое лицо брата. И все же во взгляде Нейла на Капитана таилась странная печаль.

Теперь Гил знал, что именно пять лет назад брат встретил Ли и влюбился в нее. И это вполне понятно. Ни один мужчина не может спокойно смотреть на Ли без того, чтобы не влюбиться! Однако тогда они по какой-то причине не обвенчались, но Гил знал, что у брата хватит терпения выждать, чтобы добиться своего. Неудивительно, что Ли стала его женой, даже если для этого пришлось ждать пять лет.

— Капитан… — выдохнула Ли, прижимаясь щекой к морде жеребца, хотя в ее глазах он по-прежнему был жеребенком. — Неужели думаешь, что я забыла тебя?

С этими словами она протянула ему яблоко, и крепкие зубы осторожно взяли угощение с ее ладони. Она тихонько дернула его за челку.

— И ты не забыл меня, дорогой, правда? — пробормотала она, охваченная счастьем встречи, потому что, когда Капитан откликнулся на ее свист, годы, разделившие их, словно вмиг исчезли. И хотя некоторые считают, что у лошадей короткая память, а преданность и того короче, Ли знала, что это неправда. Капитан узнал ее. И узнал свою мать. Ли подвела Дамасену к загону, и кобылка стала нервно озирать поле, на котором мирно паслись незнакомые кобылы с жеребятами. Она заржала, тихо, вопросительно, и одна пегая кобыла постарше, медленно приблизившись к ограде, внезапно бросилась на чужую с ощеренными зубами, готовая укусить. Но неожиданно появившийся Капитан отогнал кобылу, предостерегающе покусывая ее шею и бока. Потом подскочил к забору, высоко подняв длинный хвост и раздувая ноздри. Этот запах… незнакомый, но в то же время…

Он вдруг остановился, с любопытством разглядывая кобылу.

Ли улыбнулась, когда они потерлись друг о друга носами и кобыла безбоязненно подтолкнула мордой отважного жеребца, не получив за это наказания. Потом Капитан лихо помчался по кругу, чтобы выказать свою независимость. Однако минуту спустя он вернулся и долго стоял рядом с матерью в дружелюбном молчании.

— Готова, Ли? — окликнул Гил, направляя Джикаму к воротам. За ним, привязанная поводом к седлу, следовала вьючная лошадь. Позади раздался гром копыт. Гил оглянулся. К ним подъезжала Ли на Капитане. Хотя сначала Гил сомневался, стоит ли позволять женщине садиться на такого опасного коня, теперь стало понятным, что опасности с самого начала не было. И даже если бы отец возражал, чего не было, так или иначе, Ли — жена Нейла и имеет все права на его собственность, а Капитан принадлежал Нейлу.

Обычно Ли ездила на прогулки на кобыле, но сегодня взяла жеребца, менее пугливого, чем Дамасена. Рожденный в Виргинии, Капитан тем не менее был столь же выносливым, как Джикама, и не хуже последнего взбирался на отвесные склоны.

Они промчались по лугам, ворвались в широкий ручей и направились к северо-западному концу долины, где каньон, разрезавший подножия низких холмов, взбирался к перевалу.

Потом последовали по узкой тропинке через густо заросшие вечнозелеными деревьями склоны гор. У кристально прозрачного ручья, падавшего с высокого горного пика, отдохнули и напоили коней. Пенящаяся вода с шумом низвергалась вниз и разбивалась о гладкие большие валуны. Сидя на берегу и подставив лицо редким лучам солнца, пробивавшимся сквозь листву, Ли лениво потянулась и принялась с улыбкой наблюдать за пятнистой форелью, резвившейся в ледяном потоке. Наверху назойливо трещала сорока, а белки в чем-то упрекали ее из своих безопасных гнезд на вершинах деревьев. Ли с наслаждением втянула носом душистый хвойный аромат и полюбовалась длинным испанским мхом, свисавшим с ветвей седой вуалью.