Повздыхают, потолкуют о том, что ничего не поделаешь, такова жизнь, хотя это и несправедливо, а утром оденутся в костюмы, купленные в одном из лучших магазинов в центре города, и ровно в девять явятся на работу, печатать под диктовку, продавать белье или возить пассажиров из аэропорта в роскошные кварталы на Стюарт-стрит или на набережной реки Дикс, где швейцар в ливрее отворит дверцу такси и скажет: «Доброе утро, сэр. Ужасная жара, сэр!» Но это будет утром. А сейчас ночь.

Галлоран был крупным мужчиной, и вполне мог оказаться детективом из здешнего, 83-го участка, и это было ему на руку. Кроме того, было в нем нечто, говорившее о том, что этот человек не новичок в уличных драках и связываться с ним опасно. Лучше поискать добычу полегче, чем нарываться на копа или, наоборот, бандюгу, которого разыскивают за убийство в четырнадцати из пятидесяти штатов. Так что Галлоран беспрепятственно шагал по оживленной ночной улице.

Джимми Бейкер был его товарищем по камере в Кастлвью. В прошлом октябре Джимми был отпущен на поруки, отмотав десять лет за вооруженное ограбление. Они с Джимми делили между собой самых хорошеньких мальчиков в тюрьме. Они работали на пару. Выбирали какого-нибудь смазливого пацана, и Галлоран запугивал его до потери сознания, разыгрывая из себя большого страшного зверя, который того и гляди съест парня живьем. Тут в дело вступал Джимми. Джимми был довольно хрупким и слабым, но он бесстрашно вставал на защиту пацана и заявлял Галлорану, что, если тот не оставит мальчишку в покое, он, Джимми, ему яйца отрежет. Благодарный пацан прилипал к Джимми, и через недельку Джимми начинал трахать его, пригрозив, что, если парень не уступит, он отдаст его на съедение страшному Галлорану. Классический прием доброго и злого дяди. А еще через недельку Джимми с Галлораном уже трахали парня по очереди. К тому времени мальчишка, конечно, понимал, что его облапошили, но рассчитывал, что зато эти двое не подпустят к нему других зверюг. А зверюг в Кастлвью было не меньше, чем крыс во дворах Даймондбека.

Бильярдная, которой владел Джимми, находилась в центре квартала, межцу баптистской церковью и салоном красоты, рекламировавшим выпрямление волос и осветление кожи. Когда Галлоран вошел в бильярдную около четверти первого, там было человек двадцать молодых негров, игравших на бильярде. «Чертовым ниггерам делать больше нечего, как играть на бильярде посреди ночи! – подумал Галлоран. – Моя дочь, черт бы ее побрал, вышла замуж за ниггера!» Как ни странно, он никогда не думал о Джимми Бейкере как о ниггере. Джимми Бейкер был просто его товарищ по камере. И лучшего мужика Галлоран за всю жизнь не встречал. «Это исключение из правил», – подумал Галлоран. Они с Джимми поимели уйму мальчишек там, в Кастлвью. Нет, Джимми – свой парень. Черный или белый, Джимми – он свой. В его присутствии Галлоран никогда не употреблял слово «ниггер». Несмотря на то, что Джимми был ниггером.

Когда он вошел, все парни, игравшие в бильярд, оторвались от своего занятия и уставились на него. Глаза у них забегали, как шарики по бильярдному столу. Они приняли его за копа. Вот сейчас раздастся: «Руки вверх, лицом к стене, мать вашу!» Сидящий за высокой стойкой у самого входа толстый негр, читавший утренний выпуск какой-то бульварной газеты, поднял глаза. Над головой у негра висела вывеска, на которой было написано, сколько стоит час игры. В зубах у негра была сигара. Он, видимо, решил не обращать на Галлорана внимания и снова уткнулся в газету. Если этот мужик из полиции, пусть сам скажет, чего ему надо.

– Мне нужен Джимми Бейкер, – сказал Галлоран, не тратя времени на приветствия.

– А кто его спрашивает? – осведомился негр.

– Джек Галлоран.

– А по какому вопросу?

– Мы вместе сидели в Кастлвью.

– Секундочку, – ответил негр и снял трубку телефона, стоявшего на стойке. Набрал одну цифру, подождал.

– Джеймс! – сказал он. – Тут пришел мужик, назвался Джеком Галлораном, хочет тебя повидать.

Выслушал, кивнул, повесил трубку.

– Вон туда, – сказал он. – Красная дверь в дальнем углу.

– Спасибо, – ответил Галлоран.

Негр продолжал курить сигару и читать газету. В комнате снова застучали бильярдные шары. Играющие тихо переговаривались:

– Три сбоку... Неплохой удар, приятель... Четыре сюда...

Галлоран подошел к красной двери и отворил ее.

Джимми Бейкер сидел за столом, заваленным бумагами. На столе стояли два телефона. Он слегка располнел с тех пор, как Галлоран видел его в последний раз, но в остальном остался прежним Джимми. Он улыбнулся Галлорану через стол, на черном лице блеснули крупные белые зубы. Джимми поднялся ему навстречу, протягивая обе руки, радостно скалясь и качая головой. Теперь вместо короткой тюремной стрижки на голове у него красовалась пышная шапка курчавых волос. На нем были джинсы в обтяжку, черная шелковая рубашка, расстегнутая до пупа, и на шее болтался золотой медальон на цепочке.

– Привет, дружище! – сказал он, пожимая Галлорану обе руки. – Ну, мужик, и видок же у тебя, я тебе скажу!

– С чего это ты вдруг сделался Джеймсом? – поинтересовался Галлоран, улыбаясь в ответ. Он действительно был рад видеть Джимми.

– О-о, я тут теперь большая шишка! – ответил Джимми, закатывая глаза. – Иначе как Джеймсом меня никто и не величает – а временами даже мистером Джеймсом! Так бы и начистил ему рожу! Ты когда вышел, дружище?

– Неделю тому назад. Какое у нас сегодня число?

– По часам или на самом деле? – уточнил Джимми. – Если по часам, то сейчас уже вторник, двенадцатое августа. Ну а на самом деле сейчас все еще ночь понедельника – по крайней мере, до тех пор, пока не рассветет. Садись. Выпить хочешь? Не, мужик, ты классно смотришься, на самом деле! Неделю как вышел, да? Пива хочешь? У меня есть холодное пиво. А может, тебе чего покрепче? Ты только скажи! Гос-споди, как же я рад тебя видеть!

– Я тоже рад тебя видеть, Джимми, – сказал Галлоран. Он все еще улыбался. – Как ты тут устроился?

– Так-сяк, – ответил Джимми. – У меня есть бильярдная, я проворачиваю кой-какие делишки, приторговываю наркотиками – короче, в целом нехило. Ну и попутно подыскиваю себе дельце покрупнее, выжидаю. Рано или поздно что-нибудь да подвернется. А ты как?

– Ну, я ведь только вышел, ты же знаешь. Куча дел.

– Ну да, конечно, тебе надо устроиться. Такой геморрой, верно? Временами хочется вернуться в тюрягу – как хорошо, все о тебе заботятся, сидишь, ни о чем думать не надо! Так хочешь пива? Слушай, выпей бутылочку пивка, а?

– Ну давай, – сказал Галлоран.

Джимми подошел к небольшому холодильнику, стоявшему под столом у дальней стены. Достал две бутылки пива, открыл.

– За наш гребаный Касл! – сказал он.

– Твое здоровье, – ответил Галлоран и едва пригубил пиво. Ему не хотелось снова ужираться, как вчера, когда его подцепила та шлюха.

– Как тебе эта жарища? – осведомился Джимми. – Родной город устроил тебе роскошную встречу, а? Большой и горячий привет. Сдохнуть можно!

– Ага, – сказал Галлоран.

– И ты, значит, пришел повидать старика Джимми, а? – сказал Джимми, снова улыбаясь. – Ох, дружище, как же я рад тебя видеть!

Наступило продолжительное молчание.

– Мне нужна пушка, – сказал наконец Галлоран.

– Ого! – сказал Джимми, и глаза его сузились.

– Я подумал, что ты можешь знать, где ее раздобыть.

– А что ты задумал? Может, меня это тоже заинтересует?

– Не думаю.

– Потому как, я ж говорю, я выжидаю, когда подвернется стоящее дельце.

– Нет, это не для тебя.

– Нет, а все-таки, на что тебе пушка? В смысле, я, конечно, помогу тебе ее раздобыть – блин, да мы ее моментом добудем! Но только для чего она тебе?

– Надо повидать одного мужика.

– А-а, вот оно что!

– Ага.

– И какая же пушка тебе нужна?

– Чтоб живым не ушел, – ответил Галлоран.

– Кому ж это так повезло? – рассмеялся Джимми.

– Пожалуй, лучше тебе не говорить, – сказал Галлоран. – Так оно будет безопасней для тебя.

– Меньше знаешь – крепче спишь, а?

– Вот именно.

– Ну ниче, мужик, мы тебе добудем пушку, которая проделает дырку в этом пидоре! Здо-оровую дырку! Только дай я сперва кой-куда звякну, идет? Выясню, как обстоят дела на рынке в эту чудную летнюю ночку. Ты давай допивай свое пиво – это минутное дело.

Дела на рынке обстояли великолепно. Прежде чем они ушли из бильярдной, Джимми позвонил в три места, и к часу ночи они уже сидели у невысокого негра, на вид смахивающего на бухгалтера. Он был в белой рубашке с закатанными рукавами и расстегнутым воротом, в толстых очках без оправы и обильно потел. Джимми называл его просто Сэмом. На столе перед Сэмом был разложен целый арсенал – штук сорок пистолетов и револьверов.

Они находились в квартире на четвертом этаже дома на Карлтон-стрит. Много лет назад, во времена Великой депрессии, на первом этаже дома располагался бар, незаконно торгующий спиртными напитками. А в соседнем доме был бордельчик, где часто бывали белые, которые потом возвращались в центр, к своим мехам и бриллиантам. Но это все было во времена Депрессии. А сейчас это был просто многоквартирный дом, по которому бегали крысы. Сэм сидел у себя на кухне, и оружие, разложенное на белом кухонном столике, сверкало в свете лампочки без абажура, горящей под потолком. В соседней комнате кто-то тихо храпел. Должно быть, жена Сэма. Лицо и голые руки Сэма блестели от пота.

– Для чего вам, собственно, нужна пушка? – осведомился Сэм.

– Это неважно, – отрезал Джимми.

– Я имею в виду, что, ежели вам надо спрятать ее под пиджаком, тогда я посоветовал бы взять вот этот, курносенький, калибра 0,38.

– Ему нужна такая пушка, которая сделает свое дело за один раз, – сказал Джимми.

– Я ж только хочу знать...

– За один раз, и наверняка, – уточнил Джимми.

– То есть надо что-то помощнее, так?

– Да, – сказал Галлоран.

– И неважно, что она будет торчать, и все такое?

– Неважно.

– А дело дневное или ночное?

– Пока не знаю.

– Потому как если это будет днем, тебе, мужик, таки придется ее спрятать как следует, а здоровая пушка – вроде вот этого «раджер-магнума» – будет торчать, словно хер.

– Ну, тогда я, наверно, сделаю это ночью.

– Мощнее «раджера» ничего не найти, – сказал Сэм.

– Который из них «раджер»? – спросил Галлоран.

– Вот этот вот.

– Блин, да это же настоящий миномет! – заметил Джимми.

– Он и бьет как миномет, – сказал Сэм. – В некоторых штатах его даже фараонам носить запрещают. Потому как если фараон пальнет из него в какого-нибудь фраера, пуля прошьет этого фраера насквозь и еще убьет какую-нибудь брюхатую бабу в соседней лавочке. Эта пушка действительно охренительно мощная. Ты говоришь, тебе надо наверняка, – ну, так она сделает свое дело наверняка, и еще с запасом.

– И во сколько мне это обойдется? – спросил Галлоран.

– Только говори настоящую цену, слышь, мужик, – сказал Джимми.

Сэм решил, что они были любовниками в тюрьме. А что, обычное дело: мужик сходится с соседом по камере, и вскоре они начинают обращаться друг с другом, как муж с женой. Наверно, и эти из таких.

– Эта пушка стоит сто пятьдесят, – сказал он.

– Дороговато будет, – немедленно ответил Джимми.

– В магазине такая потянет на две сотни, – возразил Сэм. – А эта новенькая, с иголочки, ни разу не стреляная. Сто пятьдесят – это минимум.

– Сто двадцать пять, – сказал Джимми. – И патроны, сколько понадобится.

Сэм покачал головой.

– Патроны не проблема. Но за сто пятьдесят.

Джеймс, эта пушка мне самому обошлась в сотню, клянусь мамой! Пятьдесят сверху – это ж не навар!

– Ну че, как по-твоему? – спросил Джимми у Галлорана.

– У меня столько бабок не наскребется, – ответил Галлоран.

– А сколько у тебя есть?

– Около сотни.

– Не, так не пойдет! – сказал Сэм, встал и потянулся, показывая, что разговор окончен.

– Тебе эта пушка таки нужна? – спросил Джимми.

– Похоже на то, что она мне подходит, – сказал Галлоран.

– Эта пушка череп сносит на раз, – заметил Сэм.

– Так она тебе нужна или нет? – уточнил Джимми.

– У меня не будет ста пятидесяти, – вздохнул Галлоран. Он взял пистолет и взвесил его на ладони.

– Патроны – 0,44 «магнум» или 0,44 «спешиал», – сказал Сэм. – У меня есть и те, и другие, так что на этот счет не беспокойтесь.

– Хорошая пушечка, – сказал Галлоран.

– Дуло семь с половиной дюймов, – продолжал Сэм. – «Магнум» 0,357 по сравнению с этим – дерьмо собачье. Этот в два раза мощнее.

– Ага, – кивнул Галлоран.

– Эту пушку еще называют «черный коршун-супер», – говорил Сэм. – Калибр как у карабина! В любом магазине за нее возьмут не меньше двух сотен. А я прошу всего-то сто пятьдесят!

– Да у меня просто нет таких бабок! – сказал Галлоран.

– Если эта пушка тебе нужна, ты ее получишь, – отрезал Джимми. Он обернулся к Сэму. – Патроны прилагаются, я правильно понял?

– Сколько потребуется.

– Ну, тогда по рукам, старый мошенник! – Джимми рассмеялся и полез в карман. Он достал пачку банкнот, стянутую резинкой, стянул резинку, надел ее на руку и отсчитал три бумажки по пятьдесят. И, все еще смеясь, заметил: – Дороговато заламываешь, мужик! Надо было отвести его к Никки Гарджеру.

– У Никки «раджеров» нету! – возразил Сэм.

– Вот погоди, зайдешь ты ко мне в бильярдную! – пригрозил Джимми, протягивая ему деньги. – Я с тебя сдеру двадцать баксов за час игры!

– Джимми, я ж за него сам сотню выложил!

Галлоран еще раз взвесил пистолет на ладони. Посмотрел Джимми в глаза и очень тихо сказал:

– Спасибо тебе.

«Ну точно, любовники! – сказал себе Сэм. – Я так и думал!»

В спальне на третьем этаже тихо гудел кондиционер. В комнате было прохладно, но Клингу не спалось. Два часа ночи, а на работу ему только к четырем вечера. Но он собирался встать пораньше, чтобы выйти из дому вместе с Огастой. Он хотел проверить, не пойдет ли она снова к своему дружку на Хоппер-стрит. Хотел выяснить, неужели она ходит к нему каждый день вместо ленча, трахается вместо того, чтобы обедать где-нибудь в китайском ресторанчике. Клинг испытывал искушение выложить ей все как есть, рассказать, что он выследил ее на Хоппер-стрит, видел, как она входила в дом 641, и спросить, что ей там было надо. Покончить с этим раз и навсегда! Он вспомнил совет Кареллы.

– Огаста! – шепнул он.

– М-м?

– Гасси!

– М-м...

– Ты не спишь?

– Сплю... – ответила она и повернулась на другой бок.

– Гасси, мне надо с тобой поговорить.

– Давай спать, а? – сонно пробормотала Огаста.

– Гасси...

– Спи!

– Солнышко, это важно.

– Черт!

– Солнышко...

– Черт, черт, черт, черт! – сказала Огаста, села, включила ночник. – В чем дело? – спросила она и посмотрела на часы на столе. – Берт, сейчас два часа ночи! А мне на работу к половине девятого. Это что, так срочно?

– Мне нужно поговорить с тобой. Сейчас, – сказал Клинг.

– Мне вставать в полседьмого!

– Извини, Гасси, но это действительно важно.

– Ну ладно. В чем дело? – со вздохом спросила она. Взяла пачку сигарет, лежавшую рядом с часами, вытряхнула одну и закурила.

– Я беспокоюсь, – сказал Клинг.

– Беспокоишься? О чем?

– Насчет нас с тобой.

– Насчет нас?

– Мне кажется, мы с тобой потихоньку расходимся.

– Смешно!

– Серьезно.

– С чего ты взял?

– Ну, мы... Ну, хотя бы потому, что мы теперь занимаемся любовью куда реже, чем раньше.

– У меня месячные, ты же знаешь, – сказала Огаста.

– Знаю, но... раньше ведь это не мешало? Когда мы только что поженились?

– Ну... – Огаста помолчала. – Мне лично казалось, что у нас все в порядке.

Клинг покачал головой:

– Не думаю.

– Так, значит, все дело в сексе? В смысле, тебе кажется, что мы мало занимаемся сексом?

– Дело не только в этом... – начал он.

– Потому что, понимаешь, если тебе хочется...

– Да нет, нет...

– Мне казалось, что у нас все прекрасно, – повторяла Огаста, пожала плечами и затушила сигарету.

– Ты знаешь эту девушку, которая работает у вас в агентстве? – спросил Клинг. «Вот оно! – подумал он. – Добрались до сути дела!»

– Какую девушку?

– Такую маленькую блондиночку. Она демонстрирует молодежные моды.

– Монику, что ли?

– Ну да.

– Монику Торп? А что с ней такое?

– Она была тогда на пляже во время приема. Четвертого. Помнишь?

– И что?

– Мы с ней разговорились, – сказал Клинг.

– Угу... – Огаста потянулась за сигаретами и снова закурила. – Не понимаю, какой интерес болтать с этой дурехой?

– Ты слишком много куришь, тебе не кажется? – спросил Клинг.

– Это что, еще одна претензия? – осведомилась Огаста. – Мы не занимаемся сексом, я слишком много курю... Ты что, собрался предъявить мне весь список обвинений, и непременно в два часа ночи?

– Я всего лишь забочусь о твоем здоровье!

– Ну, так что там Моника? О чем вы с ней говорили?

– О тебе.

– Обо мне? Вот это новости! Я-то думала, Моника вообще не способна говорить ни о чем, кроме себя, хорошей. И что же она тебе сказала? Она тоже считает, что я слишком много курю?

– Она сказала, что видела тебя в городе с разными мужиками! – проговорил Клинг на одном дыхании и остановился, чтобы перевести дух.

– Чего-чего?

– Она сказала...

– Ах-х, сопливая сучонка! – воскликнула Огаста и затушила только что раскуренную сигарету. – Она видела меня, меня!..

– Особенно с одним, – добавил Клинг.

– Особенно с одним? Так-так...

– Так она сказала.

– И с каким же?

– Не знаю. Скажи мне сама, Гасси...

– Смешно! – сказала Огаста.

– Я только повторяю то, что сказала мне она.

– И ты ей поверил.

– Я... скажем так, я прислушался к ее словам.

– Но она тебе не сказала, с кем именно она меня якобы видела. Так, Берт?

– Нет. Я спрашивал, но...

– Ах, ты ее спрашивал! Значит, ты ей поверил, так?

– Я только выслушал ее, Гасси.

– Сопливую шлюшку, которая перетрахалась со всеми фотографами в городе и у которой хватает наглости...

– Успокойся, – сказал Клинг.

– ...Хватает наглости утверждать, что я...

– Ну же, Гасси!

– Я убью эту сучонку! Как Бог свят, убью!

– Значит, это неправда?

– Конечно, неправда! А ты что, поверил?

– Ну... в общем, да.

– Ну, спасибо, дорогой!

Некоторое время они молчали. Клинг думал, что надо спросить ее насчет дома 641 по Хоппер-стрит. Зачем она ходила туда сегодня днем? Он думал, что выполнил совет Кареллы, но толку с этого никакого, потому что ответа, который успокоил бы его, он так и не получил. Только расковырял рану.

– Гасси...

– Я люблю тебя, Берт, – сказала она. – Ты же знаешь.

– Я тоже думал, что любишь...

– Я тебя люблю!

– Но ты бываешь повсюду без меня...

– Ты же сам это предложил, Берт, ты же знаешь! Ты терпеть не можешь этих вечеринок...

– Да, но все-таки...

– Ну хорошо, больше я без тебя не хожу. Договорились?

– Но...

«А днем? Или во время дежурств, когда я гоняюсь за какими-нибудь мелкими воришками? Во время ночной смены? Что ты будешь делать тогда? Вечеринки – это фигня. Если, конечно, не считать тех случаев, когда ты говоришь, что ужинала в китайском ресторане с толпой народу, а мистер А-Вонг лично сообщает мне, что в компании мисс Мерсье рыжих не было. Жаль, что ты не брюнетка, Гасси. Брюнетки не так бросаются в глаза...»

– Все, обещаю, – сказала Огаста. – Без тебя – никуда. А теперь ляг.

– Есть еще кое-какие вопросы...

– Ложись, – перебила она. – На спину.

Она стянула с него простыню.

– Просто лежи спокойно, – сказала она.

– Гасси...

– Тише.

– Солнышко...

– Тс-с! – сказала она. – Те-с, малыш. Я сейчас поиграю с тобой. Бедный заброшенный мальчик! Мамочка сейчас с тобой поиграет, – сказала она и жадно склонилась над ним...

Когда расследуешь убийство или то, что может оказаться таковым, расписание не имеет значения. Ты приходишь в участок и грызешь это дело, иногда круглыми сутками, потому что у убийцы есть выигрыш во времени и каждый потерянный час дает ему лишний шанс.

Во вторник Карелле полагалось выйти на работу только в четыре, но он явился в десять утра, и никого из дневной смены это не удивило. Труп был обнаружен в прошлую пятницу, а любой коп знает, что самоубийство без предсмертной записки – все равно что хот-дог без кетчупа. Карелла сообщил лейтенанту Бернсу о жаре в этой проклятой квартире, а Бернс сообщил всем прочим детективам – на случай, если кому-нибудь придет в голову блестящая идея насчет того, почему кондиционер оказался отключенным в середине самой жаркой недели за лето. Блестящих идей пока не возникло.

Однако все от души сочувствовали Карелле, который появился на работе в десять ноль-ноль утра, когда ему полагалось прийти только в четыре часа дня. Они все не раз бывали в его шкуре. Приходилось расследовать дела, способные довести детектива до ручки, спать урывками на кушетке в комнате отдыха, трясти проклятое дело, как терьер полудохлую крысу, пока оно не сдохнет совсем – и когда его можно будет спокойно похоронить в папке под грифом «Закрыто». С Кареллой говорили вполголоса и приносили ему кофе из канцелярии. Все знали, что он очень озабочен. Коллеги думали, что его беспокоит только отсутствие предсмертной записки и неработающий кондиционер в комнате, раскаленной, как Сахара. Но, кроме того, Карелла был озабочен еще и тем, что предполагаемый самоубийца якобы проглотил двадцать девять капсул секонала, в то время как он на пушечный выстрел не подходил к обычному аспирину. Этого коллеги не знали, потому что Карелла пока не говорил этого лейтенанту Бернсу, а лейтенант Бернс не сообщал остальным.

В то утро Карелла первым делом позвонил в лабораторию техэкспертизы на Хай-стрит. Разговаривал он с тем самым экспертом, который возглавлял группу, работавшую в квартире Ньюмена. Он был детективом третьего ранга, и звали его Джон Оуэнби. Он с самого начала испортил Карелле настроение, сообщив, что результаты еще не готовы.

– То есть как? – удивился Карелла. – Это ведь было в пятницу, а сейчас вторник! В чем дело?

– В жаре, – ответил Оуэнби.

– Какое отношение имеет жара к...

– Какое у вас дело? – спросил Оуэнби. – Что вы предположительно расследуете?

– Самоубийство.

– Вот именно, самоубийство.

– Но существуют обстоятельства...

– Не надо мне про обстоятельства, – сказал Оуэнби. – Вы не в суде. У вас имеется предполагаемое самоубийство, пустой пузырек из-под секонала...

– Почти пустой, – уточнил Карелла.

– С нашей точки зрения, – объяснил Оуэнби, – если в пузырьке осталась всего одна капсула, а все остальные этот мужик проглотил, пузырек считается пустым.

– Ну так и что же вы возитесь столько времени? Вон, медэксперты уже сообщили причину смерти – а им, между прочим, пришлось вскрывать этот чертов труп...

– Порядок срочности, – сказал Оуэнби. – Может, у медэкспертов порядок срочности другой. Давайте я вам объясню, как с этим у нас. Когда мы имеем...

– Может, лучше вы мне расскажете, не нашлось ли в квартире неопознанных отпечатков пальцев?

– До черта. Они сейчас в отделе отпечатков. Я с ними говорил сегодня утром. Они еще не успели сравнить их с отпечатками покойника и его жены, которые вы нам прислали. Порядок срочности, Карелла! Убийство важнее самоубийства, вооруженное ограбление важнее кражи со взломом, изнасилование важнее мелкого хулиганства. Вы знаете, сколько у нас убийств? Все из-за этой жары! Из-за жары у людей крыша едет. А в эту пятницу еще и полнолуние. Знаете, что будет? Все психи в городе повыползут! На нас свалится столько застреленных, зарезанных, зарубленных, задушенных и задавленных, что вы себе просто и представить не можете! Так что идите вы со своим паршивым самоубийством знаете куда? Результаты я вам завтра пришлю.

– Где капитан Гроссман? – спросил Карелла. – Я хочу поговорить с ним.

– Если вы собираетесь жаловаться начальству, это вам...

– Где он?

– В суде. И пробудет там до конца недели. Он проходит свидетелем по делу об убийстве. А убийство важнее самоубийства. Порядок срочности, Карелла!

– Как вы думаете, когда я смогу получить результаты?

– Через сутки или около того.

– А завтра утром?

– Я сказал – через сутки или около. Мы работаем над тем, что удалось заснять, мы проверяем эту капсулу...

– Медэкспертиза уже определила состав...

– Но мы должны провести свои анализы. Как только мы все подготовим...

– Значит, завтра, договорились?

– Сделаю все, что смогу, – сказал Оуэнби и повесил трубку.

Минут через десять Карелле вручили конверт из телефонной компании. Патрульный, принесший конверт в помещение детективов, подождал, пока Карелла распишется в получении, и бросил конверт на стол, на кучу всякой ерунды, включавшую распечатанное на компьютере приглашение на ежегодный праздник полицейского управления с пикником и танцами, запрос из 31-го участка обо всех известных случаях применения револьвера «смит-и-вессон» калибра 0,38, послание от копов из Сарасоты, штат Флорида, и пачку полученных из фотолаборатории глянцевых снимков восемь на десять, отснятых в пятницу в квартире Ньюмена.

Карелла разорвал конверт.

В нем было четыре страницы ксерокса со списком всех звонков, сделанных с телефона Ньюмена со времени последней оплаты, имевшей место быть в июле. Здесь, как и в большинстве американских городов, счет телефонной компании представлял собой табличку, в графах которой были указаны даты междугородных звонков, город, в который звонили, телефон в этом городе, время звонка, продолжительность разговора в минутах и сумма оплаты.

Карелла начал с последней страницы.

Энн Ньюмен ушла из квартиры на Сильвермайн-Овал первого августа в восемь сорок пять и вернулась только восьмого. Следовательно, можно было предположить, что за это время из квартиры не мог звонить никто, кроме самого Джерри Ньюмена, пока он был еще жив.

Последний пункт гласил:

дата: междугородный звонок: время: мин.: сумма:

07.08 Беверли-Хиллз, Кал. 18.21 ЗБ 35 (213)-275-42-82

Стало быть, седьмого августа Джерри Ньюмен звонил в Беверли-Хиллз в 18.21 по местному времени, или в 15.21 по калифорнийскому. Он говорил в течение трех минут, и разговор обошелся ему в тридцать пять центов. Карелла не знал, что означает буква в в колонке «время», но номер телефона показался ему знакомым. Карелла позвонил в калифорнийскую справочную и спросил номер отеля «Беверли-Уилшир». «(213)-275-42-82», – ответила дежурная. Он поблагодарил дежурную и позвонил в телефонную компанию, от души надеясь, что там не будет ни мисс Корнинг, ни мисс Шульц. Вместо них он застал некую безымянную дежурную, которая сообщила ему, что буква "Б" означает всего-навсего, что звонок производился вечером либо в выходные и оплачивается по льготному тарифу. Карелла поблагодарил и повесил трубку.

Итак, можно предположить, что в 18.21 накануне того дня, когда было обнаружено тело Джерри Ньюмена, он был еще жив. Он звонил в отель «Беверли-Уилшир» и, предположительно, разговаривал со своей женой в 15.21 по тихоокеанскому летнему времени. Карелла достал свой блокнот. В 17.00 по тихоокеанскому летнему времени того же дня Энн Ньюмен звонила своей свекрови и сообщила ей, что подумывает о разводе. Потом она, предположительно, собрала вещи и отбыла в аэропорт, чтобы сесть на самолет в 22.30, прилетающий в город в 6.30 следующего дня. Но если она разговаривала со своим мужем в четверг, почему же тогда она сказала Карелле, что в последний раз говорила с ним во вторник, когда сообщила ему время своего прибытия?

Карелла снова снял трубку и набрал номер Сьюзен Ньюмен. Телефон прозвонил раз десять. Карелла уже собирался повесить трубку, когда запыхавшийся голос Энн Ньюмен ответил:

– Алло?

– Миссис Ньюмен?

– Да. Минутку, пожалуйста.

Карелла подождал.

Когда Энн снова взяла трубку, она сказала:

– Извините, я была в душе. Кто это спрашивает?

– Детектив Карелла.

– А, здравствуйте!

– Если я не вовремя...

– Нет, все в порядке. В чем дело?

– Миссис Ньюмен, передо мной лежит телефонный счет, из которого следует, что ваш муж звонил в отель «Беверли-Уилшир» седьмого августа – то есть в четверг – в 18.21 по нашему времени, в 15.21 по калифорнийскому.

– И что? – спросила она.

– Когда мы говорили с вами в прошлую пятницу, вы мне сказали, что в последний раз разговаривали с мужем во вторник, пятого августа. Не так ли?

– Да, именно тогда я с ним и разговаривала.

– Но ведь он, видимо, звонил в «Беверли-Уилшир» в четверг, седьмого?

– Во сколько он звонил, вы говорите?

– В 15.21 по Калифорнии.

– Меня не было, – сказала она.

– Вас не было?

– Да, я уходила гулять.

– Понятно. А когда вы вернулись к себе?

– Наверно, незадолго до пяти.

– Перед тем, как вы позвонили своей свекрови, так?

– Да. Я много размышляла в тот день, и мне хотелось обсудить с ней принятое решение.

– Понятно. А вам не передавали, что вам звонил муж?

– Мне никто ничего не передавал.

– Значит, вы не знали, что он пытался с вами связаться.

– Нет, я узнала об этом только от вас. Вы уверены, что он?..

– Ну, у меня тут счет за телефон, – сказал Карелла.

– Значит, в четверг он был еще жив.

– Похоже, что да.

– О Господи!

– Ну, спасибо вам, – сказал Карелла. – Я просто хотел проверить. Простите, что побеспокоил.