Это был один из старейших полицейских участков в городе. В этом году он должен был отметить свое столетие. Клингу захотелось зайти в участок, перекинуться парой слов с Фрэнком Райли. Они вместе учились в академии, а теперь Фрэнк служил детективом второго ранга. Он работал на третьем этаже старого здания. Но вместо этого Клинг немного постоял на тротуаре перед рестораном, осматривая улицу и пытаясь представить себе, как она выглядела накануне вечером, когда здесь была – говорила, что была, – Огаста.

Шелковые полотнища с китайскими надписями неподвижно свисали в свинцовом воздухе, были натянуты через улицу и на стенах домов в обе ее стороны.

На улице было полно ресторанчиков, таких же, как «У А-Вонга». Ярко сияло солнце, и неоновые вывески были потушены. Вчера вечером улица, наверно, полыхала оранжевыми, голубыми и зелеными огнями. А теперь она была почти пуста, мусорные ящики на тротуарах набиты битком, и зеленые полиэтиленовые мешки стояли рядом с ними, точно пухлые часовые. К одному из чугунных столбиков крыльца ресторанчика был прикован цепочкой полицейский мотоцикл. Надо же, в этом городе даже копам приходится приковывать свои мотоциклы цепочкой, перед самым участком!

И тем не менее Чайнатаун был относительно спокойным районом, не то что район 87-го участка или другие с высокой преступностью. В него входили также Стрейтс-ов-Наполи – так называлась часть района, населенная итальянцами, – и полоса дешевых отельчиков и забегаловок, обычно именуемая Винным Погребом за обилие дешевой выпивки, а также несколько кварталов, населенных черными и латиноамериканцами, в частности, муниципальные дома губернатора Джеймса Л. Грейди, идущие вдоль реки Дикс, там, где Стем примыкает к Даллас-авеню. Большинство преступлений в этом районе совершали китайские молодежные банды. Подозревали, что многие из них связаны с содержателями игорных заведений в подвальчиках, где в основном процветала игра, именуемая маджонг. Владельцы игорных заведений, которым надоело, что их то и дело грабят заезжие гастролеры, несколько лет назад стали нанимать этих ребяток для охраны своих владений. Когда ребятки поняли, какие деньги крутятся на игорных столах, они начали требовать повысить им плату, угрожая в противном случае устроить погром. А из игорных притонов малолетние рэкетиры расползлись по ресторанам и лавкам и теперь держали в страхе всех честных торговцев.

Публичных домов как таковых в Чайнатауне не было. Не было там и «массажных кабинетов» – что довольно странно для города, где за последние десять лет они распространились, точно венерическая сыпь. Но в районе между Акведуком и Кленси было довольно много девиц, ловящих клиентов на улицах (правда, китаянок среди них – ни одной), и время от времени какому-нибудь сутенеру приходило в голову утвердить свою власть над одной из девиц, изрезав ей бритвой грудь или смазливую мордашку. Еще чаще случалось, что какой-нибудь фраер, забредший сюда в поисках дешевых развлечений, получал по голове и приходил в себя в темном проулке, воняющем мочой и прокисшим вином, ограбленный и избитый. Немало головной боли доставляла копам неутихающая вражда между доминиканцами и пуэрториканцами, живущими в районе Далласа, и, поскольку в пределах района, ближе к центру, на Хай-стрит, находились здания уголовного, гражданского, муниципального и городского судов, его поневоле посещало множество правонарушителей. Но в целом район был тихий.

Райли раньше работал в Риверхеде, в округе Марин-Тайгер, получившем это название в честь корабля, который, по легенде, привез сюда первую партию пуэрториканцев из Сан-Хуана. Так вот, Райли называл свою новую работу каникулами в деревне. Это несмотря на то, что в этом округе ежегодно совершалось около двадцати убийств, не считая всяческих ограблений, краж со взломом и крупных мошенничеств. Но Райли пришел сюда работать из округа, где жизнь копа, вышедшего на патрулирование в одиночку, не стоила и ломаного цента. В Чайнатауне редко стреляли в копов – не то что в Марин-Тайгер или в знаменитом округе Вейл-стрит. И уровень преступности здесь был ниже, чем в том же восемьдесят седьмом – правда, там население, слава Богу, еще не научилось стрелять в полисменов. Клинг подумал, что ему бы понравилось здесь работать – он любил китайскую кухню.

Берт вошел в ресторан, и навстречу ему хлынула волна экзотических ароматов. Клинг только теперь понял, как он голоден. Он уселся за столик у стены, заказал джин с тоником, жареных креветок, яичные рулеты, мясо на ребрышках, клецки. Потом, все еще не наевшись, заказал му-гу-гай и запил его бутылкой «Хайнекена». Когда официант вернулся к столу спросить его, будет ли он заказывать что-нибудь еще, Клинг подумал, не показать ли свою бляху перед тем, как начать его расспрашивать, но потом решил этого не делать.

– Все было очень вкусно, – сказал он. – Мне о вашем ресторане жена говорила – она тут была вечером с друзьями.

– Да? – улыбнулся официант.

– Их было довольно много. Человек двенадцать.

– А-а, мисс Мерсье и ее друзья! – кивнул официант.

Мисс Мерсье – это Бианка Мерсье, которая только в прошлом месяце появилась на обложке «Harper's Bazaar»: – черноволосая красавица с надменным взором Нефертити, сводившая с ума издателей модных журналов.

– Да-да, – сказал Клинг.

– Их нет двенадцать, – сказал официант. – Только десять.

– А по-моему, одиннадцать, – возразил Клинг.

– Нет, десять. Только один больсой стол, – сказал официант, указывая на круглый стол на другом конце зала. – Туда садится десять целовек. Вчера их было только десять, мисс Мерсье и ее друзья.

– А моя жена говорила, что одиннадцать, – стоял на своем Клинг.

– Нет, только десять. А которая васа жена?

– Рыжая, – сказал Клинг.

– Рызых нет, – сказал официант.

– Высокая, рыжая, – сказал Клинг. – В зеленом костюме.

– Рызых нет, – повторил официант, качая головой. – Только три леди. Мисс Мерсье, церные волосы, ессё другая леди, тозе церная, и ессё одна с зелтыми волосами. Рызых нет.

– Это вы их обслуживали? – спросил Клинг.

– Моя – А-Вонг! – ответил официант, гордо выпрямившись. – Мисс Мерсье – оцень холосая клиент, моя сама ее обслуживать вцера вецером.

– Это было около восьми, может быть, чуть раньше... – сказал Клинг.

– Заказ на восемь, – кивнул А-Вонг. – Десять целовек. Рызых нет.

– А во сколько они разошлись?

– Поздно.

– А когда именно?

– Когда покусать, сидеть и пить. Уходить в одиннадцать.

– В одиннадцать... – повторил Клинг. В одиннадцать Огаста была уже дома. – Ну ладно, спасибо. Было очень вкусно.

– Приходите ессё, – сказал А-Вонг.

Клинг заплатил по счету и ушел из ресторана. Мотоцикл уехал. Цепочка от него по-прежнему болталась на чугунном столбике, запертая на здоровенный замок. Клинг подумал, не съездить ли в жилые кварталы, в Квортер, чтобы разыскать Бианку Мерсье и спросить, была ли Огаста у нее на вечеринке. Потом решил, что не стоит. Была она там или нет – это неважно. Она ушла из дома в шесть ноль-ноль (по крайней мере, так говорилось в записке на холодильнике) и ушла оттуда предположительно в половине восьмого или чуть раньше («Я вышла от Бианки в семь часов двадцать две минуты четырнадцать секунд! Устраивает?»). Полтора часа – это мелочь по сравнению с тремя часами, во время которых она находилась неизвестно где. «Три часа!» – подумал Клинг. Огасте иногда хватало трех минут, чтобы кончить.

Он тяжело вздохнул и пошел к станции метро на Акведуке.

Шлюха, подцепившая Галлорана в баре вблизи Плей-хауз-сквер, дальше к окраине, сказала ему, что она из Миннесоты. На самом деле она была вовсе не из Миннесоты, она родилась в городе, в районе Калмз-Пойнт. Галлоран мог бы догадаться об этом в первую же минуту, по тому, как она обходилась с великим и могучим английским языком. Но Галлоран напился – впервые в жизни, – и история девицы прошла без сучка без задоринки. Она начала говорить перспективным клиентам, что она из Миннесоты, с тех пор, как о проститутках из этого штата стали писать в газетах и говорить по телевизору. «Я из Миннесоты» означало, что ты – беспомощная жертва, попавшаяся в когти безжалостного негра-сутенера, что тебе приходится продавать себя против своей воли, а дома ты была чистой и невинной, пока большой город не развратил тебя. Мужикам нравится думать, что они трахаются с чем-то вроде девственницы, и шлюхи из Миннесоты с невинными мордашками пользовались в городе большой популярностью.

Ким – на самом деле ее звали Луиза Маршек – сделалась блондинкой в пятнадцать лет, когда сутенер – белый, между прочим, – взял ее под свое крылышко и вскружил ей голову обещаниями невообразимых богатств и блеска. Начал он с того, что купил ей трехдолларовую бутылку краски для волос. Это он посоветовал ей работать под именем Ким: «Ты здорово похожа на Ким Новак», – говорил он. Сделавшись блондинкой, она и впрямь поверила, что здорово похожа на Ким Новак – разве что бюст у нее поменьше. В последний год или около того, с тех пор, как она начала говорить клиентам, что она из Миннесоты, она стала обесцвечиваться еще и между ног, чтобы усилить впечатление деревенской невинности. Первое, что она сказала Галлорану, усевшись рядом с ним на табурет в баре, было:

– Привет! Меня зовут Ким. Я из Дулута в Миннесоте.

Она понятия не имела, где находится этот самый Дулут и даже сама Миннесота. Впрочем, Галлоран тоже. Так что в этом они были на равных.

Сидя рядом с ним, Ким думала о том, как его, наверно, должно возбуждать, что девушка, так похожая на Ким Новак, кладет ему ладонь на колено и спрашивает: «Не хочешь поразвлечься?» Галлоран начал пить в двенадцать, когда открылись бары. По воскресеньям питейные заведения открывались только в двенадцать, когда заканчивалась воскресная служба и прихожане выходили из церкви – и, естественно, шли прямиком в бар. К половине второго, когда к Галлорану подсела Ким, он успел выпить три порции виски с содовой и, по чести сказать, чувствовал себя не очень хорошо. Галлоран был ирландец, а принято считать, что все ирландцы – пьяницы, но дед Галлорана умер молодым от цирроза печени, и его отец за всю свою жизнь не взял в рот ни капли спиртного. Если бы отец узнал, что он выпил хотя бы кружку пива, он бы избил сына смертным боем. Поэтому сейчас Галлоран сознавал лишь, что девице, которая уселась рядом с ним и тянется к его паху, лет семнадцать, может быть, восемнадцать. И он был достаточно пьян, чтобы подумать, что она как две капли воды похожа на его жену, Джози, какой она была в том же возрасте, и на его дочку, Мойру, какой он увидел ее вчера, когда она послала его подальше. И он сказал девушке, сидящей на соседнем табурете:

– Зря ты так, Мойра...

– Так что, повеселимся, а? – шепнула она ему на ухо, подбираясь к его ширинке.

Галлоран двенадцать лет просидел в тюрьме и потому не понял бы смысла фразы, даже если бы был трезв – а он к тому же был пьян и плохо расслышал. Поэтому просто кивнул.

– О'кей? – уточнила она. – Пошли, да? Давай, расплачивайся за выпивку и пошли отсюда.

– Ага, – сказал Галлоран, снова кивнул, достал из бумажника десятидолларовую купюру и положил ее на стойку. Ким приметила, что в бумажнике у него толстая пачка баксов. То, что он в стельку пьян, она приметила еще раньше и решила, что, если сумеет верно разыграть свои карты, других клиентов ей сегодня ловить не понадобится. Трахнуться с ним по-быстрому, выгрести бабки – и привет, мистер, поливайте фикусы. На самом деле, не считая той десятки, в бумажнике было сто шестьдесят долларов – все, что осталось у Галлорана от двух сотен, которые ему удалось одолжить у старого приятеля – они когда-то вместе работали в телефонной компании. Это было еще до всех этих неприятностей, когда Галлоран был одним из лучших телефонистов в городе. Он слез с табурета, и девица взяла его под руку. И они вместе вышли из бара, где работал кондиционер, и окунулись в послеобеденный жар городской улицы.

К тому времени, как они дошли до отеля на одной из боковых улочек рядом с Ласситер, до Галлорана дошло, что эта девушка – не его дочь Мойра и не его жена Джози. Впрочем, Джози она и не могла быть – Джози ведь давно умерла, он сам убил ее топором двенадцать лет назад. Кроме того, до него дошло, что эта девушка – шлюха. Но он подумал: «Ну и что, черт возьми? Какая разница?» Он уже так давно не был с женщиной! В тюрьме вместо женщин были мальчишки. Берешь за глотку какого-нибудь зеленого лопуха, который только что попал за решетку, объясняешь ему, чего тебе надо, и он либо дает тебе, либо ты расписываешь его смазливую мордашку под орех. Если он настучит начальству, ловишь его где-нибудь в тихом уголке – в тюрьме таких уголков уйма, – и на этот раз его имеют уже вдесятером. И он твой с потрохами. Он ходит за тобой хвостом, бреет себе ноги, если тебе этого хочется, позволяет тебе рисовать ему сиськи на спине. В тюрьме такие порядки. Либо ты ешь, либо тебя едят. Не нравится – не воруй.

– Ты тут живешь? – спросил он.

– Не, просто комнату снимаю, – сказала Ким.

– И сколько это будет стоить? – спросил он.

– Поговорим об этом наверху, о'кей? – ответила она и подмигнула портье, который выдавал ей ключ.

Комната была на пятом этаже – зачуханная конурка, сильно смахивающая на камеру в Кастлвью. Кровать у стены, на единственном окне – пыльные перекошенные жалюзи, у противоположной стены – ободранный туалетный столик, дверь в сортир открыта, на унитазе – присохшая вчерашняя блевотина. Галлоран закрыл дверь сортира, потом подошел к окну, раздвинул жалюзи и посмотрел вниз, на улицу. Прохожие двигались как в замедленной съемке – в эту проклятую жарищу не хотелось делать резких движений. В комнате была духота. Он поднял жалюзи и распахнул окно. Когда он обернулся, девушка сидела на кровати.

– Как, ты сказала, тебя зовут?

– Ким.

– Ах да, конечно.

– А тебе что, не нравится? – улыбнулась она.

– Да нет, хорошее имя.

– Тебе не кажется, что я похожа на Ким Новак?

– Ну, вот теперь, когда ты об этом сказала...

Она была похожа на Ким Новак не больше, чем он сам.

– Говорят, я на нее здорово похожа.

– Ага, похожа. Так сколько это будет стоить?

– Как насчет пятидесяти?

– А как насчет вернуться обратно в бар?

– Сорок?

– Двадцать пять.

– О'кей, – сказала Ким. Она по-прежнему думала о деньгах, которые видела в его бумажнике. – Но только деньги вперед, ладно? В смысле, прежде, чем мы начнем. Так полагается.

– Да, конечно, – сказал Галлоран. Он достал из кармана бумажник и протянул ей две десятки и пятерку.

– Спасибо, – сказала она.

– Сколько тебе лет-то? – спросил он.

– Семнадцать. – Ей было двадцать два, она уже семь лет была шлюхой и с незапамятных времен сидела на героине. – Но мне говорили, что я выгляжу моложе своих лет.

– Да, в самом деле, – сказал Галлоран. Теперь, когда он начал трезветь, он думал, что она выглядит лет на двадцать восемь – двадцать девять.

– Ну что, давай? – спросила Ким.

– Давай сперва немного поболтаем, ладно?

– Конечно, – сказала она. – Как захочешь.

Она все еще думала о деньгах в бумажнике и о том, не удастся ли ей уболтать его послать за бутылкой. Если сунуть коридорному пару баксов, он найдет кого-нибудь, кто сбегает. Ей не нравилось, как быстро он трезвеет. Добраться до его бумажника ей удастся только в том случае, если он будет по-прежнему пьян в стельку.

– Может, пока мы будем болтать, послать кого-нибудь за бутылкой? – предложила она.

– Я не пью, – сказал Галлоран.

– Ха, – сказала Ким, – не пьет он!

– Серьезно.

– Ты не похож на непьющего, – вкрадчиво заметила она. – Такой мужчина... – и как бы невзначай стрельнула глазами в сторону его ширинки.

– Я сегодня вообще впервые в жизни попробовал крепкие напитки, – сказал Галлоран. – Сегодня. Впервые в жизни. Такое ощущение, что на тебя свалилась тонна кирпичей.

– Мужик, ты гонишь!

– Честно.

– Я вообще-то тоже не пью, – сказала Ким, решив пустить в ход образ невинной девственницы. – У нас в Миннесоте пьянство считается большим пороком...

– Ага, в Миннесоте... – сказал он.

– В Дулуте, – уточнила Ким.

– Это где это?

– В Миннесоте.

– Я впервые за двенадцать лет имею дело с женщиной, – сказал Галлоран.

– Да ну? О-о, тогда это, наверно, будет круто!

– Я за это время ни разу даже не говорил по-настоящему с женщиной.

– Это как это? Ты что, в море уходил?

– Нет, я...

– Или в монастыре жил? – спросила Ким и рассмеялась так, как, по ее мнению, должна была смеяться Ким Новак – грудным, низким, хрипловатым смехом.

– Я был в тюрьме.

– Да? – сказала она и пожала плечами. Половина ее знакомых хоть раз да побывали за решеткой. Даже ее прежний парень, тот, который говорил ей, что она похожа на Ким Новак, один раз отсидел два года за сутенерство.

– В Кастлвью, – продолжал Галлоран. – Знаешь Кастлвью?

– Слыхала. Слушай, может, все-таки послать за бутылкой? Коридорный...

– Нет. Я больше не хочу пить.

– А то бы посидели, расслабились, потрепались, выпили, все как тебе захочется, понимаешь?

– Чего мне не хочется, так это пить, – возразил Галлоран.

– Ну, как скажешь, – ответила Ким и с этого момента утратила к нему всякий интерес. Если напоить его снова не удастся, надо просто управиться с ним как можно быстрее, и все.

– Ну так что, давай? – спросила она. Теперь ее голос звучал куда более резко и по-деловому. Но Галлоран этого не заметил.

– Двенадцать лет я просидел в тюрьме, – сказал он. – Двенадцать долгих лет!

– Слушай, – сказала Ким, – если ты не против, мне хотелось бы...

– Вчера ходил к дочери, – продолжал он. – Ей теперь восемнадцать, и она замужем за ниггером. Я всего-навсего хотел повидаться с ней, понимаешь? Поговорить... – Он покачал головой. – А она мне сказала, чтоб я убирался. Прогнала меня взашей.

– Да, дети... – вздохнула Ким, надеясь, что этим все и кончится. – Ну что, мистер, давайте, что ли? Потому что, видите ли, у меня...

– Ее я не виню, – сказал Галлоран.

Но и себя он не считал виноватым в том, что сделал двенадцать лет назад, когда узнал, что Джози спуталась с другим. Они долго грызлись в гостиной их дома на Мариен-стрит. Его маленькие сыновья спали в детской, а дочка, Мойра, – в соседней комнате. Они с Джози долго орали друг на друга, и наконец Джози крикнула, что да, это правда, она действительно встречается с другим мужчиной, что она любит другого, и сказала, с кем именно, она бросила это имя ему в лицо и разрыдалась...

– ...У меня работа, понимаете?

– Чего? – переспросил Галлоран.

– Я говорю, у меня работа. Так что вы говорите? Начнем?

– Знаешь, за что я получил срок?

– Нет. За что? – сказала Ким и вздохнула.

– За убийство, – сказал Галлоран.

Она посмотрела на него.

– Я убил свою жену.

Она по-прежнему смотрела на него.

– Топором, – уточнил он.

Он держал топор на полочке у входной двери, над лестницей. Он хорошо помнил, как молча развернулся, открыл дверь, взял с полки топор, вернулся в гостиную и ударил Джози. Он ударил ее несколько раз, раскроил ей череп, изрубил лицо, он продолжал бить ее даже тогда, когда она была уже мертва, заливая кровью бледно-зеленый ковер на полу...

– Я был не виноват, – сказал он, оборачиваясь к девушке. Она по-прежнему сидела на кровати, глядя на него.

Ким молча рассматривала его, пытаясь понять, врет он или говорит правду. Мужики часто пытаются произвести впечатление, показать, вон, мол, какие они крутые, настоящие мужчины – тоже мне мужчины, бабу себе за бесплатно найти не могут! Этот был высокий, за шесть футов, и за двести фунтов весом, крупнее ее прежнего парня, широкоплечий, с мощными руками и огромными кулаками. Черноволосый, глаза темно-карие, крупный нос. Сейчас он хмурился, и густые брови были угрожающе сдвинуты. Мужиков Ким отродясь не боялась. За семь лет работы она никогда никого не боялась, даже настоящих психов – такие иногда попадаются, хотя лучше их отслеживать и отделываться от них заранее. Но сейчас, когда она вдруг ощутила себя наедине с человеком, который и в самом деле мог кого-то убить, ей сделалось страшно.

– Слушай, – сказала она, – давай забудем об этом, а? Ну, ты понимаешь, о чем я?

Он по-прежнему пялился на нее. Ким подумала, не стоит ли позвать на помощь. Удастся ли ей пробраться мимо него к столику, где она оставила свою сумочку? В сумочке у нее было лезвие опасной бритвы, которое она таскала с собой как раз на такой случай. Он, казалось, не сознавал, что не один в комнате. Смотрел на нее, но ее не видел.

– Понимаешь, я... я ведь на самом деле работаю, понимаешь? Я... – Ким облизнула губы. У нее начали дрожать руки. – Просто... понимаешь... мы ведь здесь уже довольно давно... Если... если тебе не хочется... ну... это самое... может, я тогда лучше верну тебе твои двадцать пять баксов, и разойдемся по-хорошему, потому как я...

– Да нет, оставь себе, – сказал он.

– Да не хочу я брать деньги за то, чего не делала...

– Оставь себе! – рявкнул он.

– Ну... ну тогда ладно, спасибо, но только мне как-то неловко брать деньги, когда я...

– Только уйди отсюда, ладно? Оставь меня в покое.

– Ну ладно, – сказала она, поспешно вскочила с постели и схватила со столика сумочку.

– Ты еще долго тут будешь? – спросила она. – Потому как портье предоставляет мне эту комнату на полчаса, понимаешь? Я плачу ему пятерку за полчаса. Так что если ты просидишь здесь дольше...

– Ничего, все нормально, – сказал он.

– У тебя еще минут пятнадцать...

– Все нормально, – повторил он.

– Мне очень жаль, что у тебя так вышло с дочкой, – сказала она, отворяя дверь.

Он не ответил.

– Ну, пока, – сказала Ким и вышла, закрыв за собой дверь.

Галлоран подошел к кровати и сел на то же место, где сидела она, долго сидел неподвижно, потом лег на подушку, заложив руки за голову и глядя в потолок.

В тот вечер, когда он убил ее – не виноват он был! – он потом сел в машину и поехал в центр, искать того мужика, чье имя назвала ему Джози. Он нашел его у входа в неопрятный отель на Калвер-авеню, погнался за ним по улице с окровавленным топором в руке, наконец догнал, затащил в проулок и уже собирался сделать с ним то же, что только что сделал с Джози, когда у тротуара затормозила машина, и из нее выпрыгнул молодой парень в штатском, размахивающий пистолетом.

Он смотрел в потолок, и в глазах у него накипали слезы – жгучие слезы ярости, сожалений и ощущения потери, заставлявшие его чувствовать себя бессильным («Такой мужчина...» – и стрельнула глазами на его ширинку). Он смотрел в потолок и вспоминал, как этот сукин сын выскочил из машины, размахивая пистолетом. «Полиция! Стой, стрелять буду!» Как он глупо, заливаясь слезами, рассказывал ему обо всем, что произошло в доме на Марисн-стрит, то и дело повторяя: «Я не виноват! Не виноват я!» А полицейский, этот сукин сын, ответил ему: «Ну да, конечно, никто никогда не виноват, верно?» Эти слова звучали у него в ушах двенадцать долгих лет – «Ну да, конечно, никто никогда не виноват, верно?» Как будто мужчина должен не обращать внимания на то, что его жена трахается с другим, как будто это он виноват, а не...

«Сукин сын!» – думал он.

«Двенадцать лет тюрьмы!» – думал он.

Двенадцать лет он занимался любовью с мальчишками вместо Джози.

Сукин сын!

По лицу Галлорана текли слезы. Он стиснул кулаки. Теперь он знал, кто во всем виноват! Никто не виноват? Чушь собачья! Галлоран точно знал, кто именно виноват в том, что ему пришлось провести все эти годы в тюрьме, кто виноват, что его родная, единственная дочь так обошлась с ним вчера, кто виноват во всем этом («Никто никогда не виноват, верно?»).

«Детектив третьего ранга Бертрам Э. Клинг», – подумал он.

И угрюмо кивнул.

В то воскресенье напарником Кареллы был детектив третьего ранга Ричард Дженеро. Могло быть и хуже – Карелле могли навязать Энди Паркера. Дженеро после нескольких недель напряженных трудов наконец отказался от мысли научиться правильно писать слово «рецидивист». Это слово доставляло ему неимоверные мучения. Он делал в нем все мыслимые ошибки, так что, даже когда ему случалось написать это слово правильно, выходило это явно случайно и он сам этому удивлялся. Чаще всего он писал «рецедивист» или «рицидивист», но в целом использовал все возможные комбинации. В конце концов, отчаявшись, Дженеро стал писать в своих отчетах просто «рец.». Вскоре это сделалось общей практикой, и Дженеро обрел славу первооткрывателя.

Дженеро, словно курьер из универмага, никогда не расставался со своим портативным транзистором. Сейчас, когда он сидел за столом, печатая в трех экземплярах про своих «рецев», транзистор стоял на краю стола, извергая последние хиты рок-н-ролла. Лейтенант Бернс не раз сообщал ему, что здесь полицейский участок, а не танцплощадка («Это вам не танцплощадка, Дженеро, мы здесь не на дискотеке!») и обещал Дженеро, что его переведут обратно в Беттаун патрульным полисменом, если он не избавится от этого «шумного предмета, не имеющего отношения к уставной экипировке». Но сегодня у лейтенанта Бернса был выходной, и приемник Дженеро, настроенный на волну той же радиостанции, которую слушали десятилетние близнецы Кареллы, орал на полную громкость. А Карелла набирал номер отеля «Беверли-Уилшир» в Лос-Анджелесе.

Разговаривавший с ним помощник менеджера был вежлив, любезен и предупредителен. В Лос-Анджелесе все старались быть вежливыми, любезными и предупредительными, так же как и лос-анджелесские копы. Карелла легко мог представить себе, как вооруженный грабитель и коп в униформе, встретившись в каком-нибудь каньоне, вежливо раскланиваются перед тем, как начать стрелять друг в друга.

– Мне нужны сведения о женщине, которая недавно останавливалась у вас, – сказал Карелла.

– Да, сэр?

– Ее имя – миссис Джереми Ньюмен, могла зарегистрироваться также как Энн Ньюмен. Согласно нашим сведениям, она должна была вселиться где-то около первого августа.

– Хорошо, сэр, – сказал помощник менеджера. – Подождите минутку, пожалуйста, я сейчас свяжусь с отделом предварительных заказов.

– Мне нужны еще кое-какие сведения, – сказал Карелла. – Давайте я скажу вам все сразу, чтобы не отнимать у вас лишнего времени.

– Конечно, сэр. Рады будем помочь.

– Я хотел бы знать, когда она вселилась – то есть мне нужно подтверждение, что это было первого августа, – и когда она выехала. И еще мне хотелось бы знать заказывала ли она какие-либо междугородные переговоры и, если да, по какому номеру она звонила, когда и сколько времени длились разговоры.

– По поводу звонков вам придется перезвонить в бухгалтерию, сэр, – сказал помощник менеджера. – Но сперва позвольте мне связаться с отделом заказов.

– Спасибо, – сказал Карелла.

В трубке раздался щелчок. Карелла от души понадеялся, что его не разъединили. На другом конце комнаты приемник Дженеро орал песню, в которой все время повторялись слова: «Если я тебя люблю, как же ты меня не любишь?» Почему бы Дженеро не обзавестись такими штучками, которые вставляются в уши? Надо будет ему сказать...

– Мистер Карелла? – послышался голос помощника менеджера.

– Да, я слушаю.

– Мне сообщили нужные вам сведения, сэр. Энн Ньюмен действительно зарегистрировалась первого августа и выписалась вечером в четверг, седьмого августа.

– Спасибо, – сказал Карелла. – Не могли бы вы соединить меня с кем-то, кто может знать о телефонных звонках?

– Им может потребоваться время, чтобы найти квитанции, – сказал помощник менеджера. – Быть может, лучше мы вам перезвоним?

– Да нет, спасибо, я подожду, – сказал Карелла.

– Ну хорошо. Много времени это не займет. Не вешайте трубку, ладно?

Снова раздался щелчок. Карелла ждал. Рок-певец по-прежнему желал знать, как же это вышло, что адресат его жалоб его не любит.

– Дженеро! – окликнул Карелла, перекрикивая шум.

– Чего? – отозвался Дженеро.

– Ты меня слышишь?

– Чего? – повторил Дженеро. Это был жилистый парень с курчавыми черными волосами и мощным неаполитанским носом. Он сидел, сгорбившись над своей машинкой и тыкая в клавиши указательными пальцами.

– Я говорю, ты меня слышишь? – заорал Карелла.

– Конечно, слышу! – ответил Дженеро. – Я ж не глухой! Извини, – добавил он тут же, вспомнив, что жена Кареллы глухонемая.

– Почему ты не купишь такие штучки для ушей? – спросил Карелла.

– Что за штучки для ушей?

– Ну, такие штучки, которые вставляются в уши. Чтобы ты мог слышать радио, а остальным его слушать не приходилось.

– Не, наушники не годятся! – сказал Дженеро. – Они звук искажают. А в этой комнате как раз очень хорошая акустика.

– А ты знаешь, что будет, если вдруг заявится лейтенант?

– Не, не заявится. Он на бейсболе, – ответил Дженеро.

– А ты откуда знаешь? – удивился Карелла. Возможно, Дженеро все же куда лучший детектив, чем он думал...

– Он мне говорил, что у него два билета на сегодняшний матч.

– Ну хоть потише сделай!

– Это испортит звук, – возразил Дженеро.

– Мистер Карелла? – послышался в трубке женский голос.

– Да, детектив Карелла слушает.

– Это бухгалтерия, – сказала женщина. – Мы нашли нужные вам квитанции. Продиктовать вам их?

– Да, говорите, пожалуйста, – сказал Карелла.

– На счет Энн Ньюмен за время ее пребывания в отеле записано четыре междугородних звонка. В тот день, когда она заселилась, то есть первого августа, она звонила в восемь часов вечера по телефону 765-38-11 в Айсоле. Разговор длился три минуты семнадцать секунд.

– Дальше, – сказал Карелла, кончив писать.

– Второй звонок был сделан днем в понедельник, четвертого августа, в четыре тридцать, по телефону 531-84-31, тоже в Айсоле. Разговор длился двадцать семь минут двенадцать секунд.

– Продолжайте, я слушаю.

– Во вторник вечером, пятого августа, она снова звонила по телефону 765 и так далее в девять двенадцать вечера, и разговор длился...

– То есть по телефону 765-38-11?

– Да. Разговор длился двенадцать минут семь секунд.