Нелли выключила магнитофон.

— Нас не записывают, — сказала она, — если ты еще раз назовешь меня сестренкой, я тебе дам по шарам, понял!

— Я сообщу об этом моему адвокату! — сказал Фарнс.

— На здоровье! — сказала Нелли и вышла из комнаты.

Только в час дня Карелла и Хейз получили из Верховного суда ордер на обыск и ключи от К&К «Товары для мужчин» от Салли Фарнс. Салли призналась: ей хотелось бы, чтоб оказалось так, что отца Майкла на самом деле убил ее муж и чтоб его упрятали за решетку до конца срока, отведенного ему жизнью. Кроме того, она подсказала, что обычно он убирает журнал инвентаризации в правый нижний ящик письменного стола в его офисе в глубине магазина.

Нашли этот офис, нашли этот стол и нашли журнал в правом нижнем ящике.

Из журнала следовало, что Фарнс действительно проводил инвентаризацию товаров 24-го мая.

— Нелли будет разочарована, — заметил Карелла. — Она надеялась, что мы поймаем его на лжи.

— Но и это все еще может быть ложью! — сказал Хейз. — То, что Франс поставил дату 24 мая, не означает, что он и в самом деле проводил ее в этот день! Он свободно мог ее сделать на неделю раньше, на три дня раньше! Да когда угодно!

— Предположим, это он убил священника, — сказал Карелла. — Но каковы, по-твоему, мотивы?

— Он — псих, — сказал Хейз. — Ему не нужен мотив.

— Даже у психа есть, как он сам считает, причина.

— Разумеется, ему не понравилось, что жена донесла на него.

— Тогда почему не убить ее? Зачем убивать патера?

— Потому что у него были другие обиды на патера...

— Ты имеешь в виду это дело с письмом?

— Да. Его выставляют на посмешище перед всем приходом. Психи такие вещи воспринимают болезненно, Стив!

— Да, — согласился Карелла.

Они замолчали на некоторое время.

Потом Карелла спросил:

— А ты считаешь, что он это сделал?

— Нет, — сказал Хейз.

— И мне так кажется, — сказал Карелла.

Как впоследствии описывала Марта Хеннесси, эти подростки были настоящей волчьей стаей! О них сейчас постоянно пишут, эти банды уже переходят все границы и творят беспредел! Их было, может быть, с дюжину, рослые молодые парни, все — белые. Миссис Хеннесси поняла бы, если бы это были негры или испанцы, но белые?! Они ворвались в церковь около трех часов дня. Она была в доме патера, когда услышала страшный шум, доносившийся из церкви, бросилась туда по коридору, ведущему в ризницу, а там три хулигана уже крушили все подряд. В самой церкви отец Орьелла надрывался на английском и итальянском, а его секретарь, эта пожилая итальянка с ее ужасным английским, кричала на них, пытаясь остановить вакханалию! Миссис Хеннесси убежала в дом священника и набрала по телефону в офисе номер 911. Полицейская машина прибыла ровно через три минуты.

По вызову прибыла группа «Эдвард», так как церковь входила в ее сектор в пределах 87-го участка. В ее составе были те же офицеры — мужчина и женщина, — что приезжали сюда из-за прошлого скандала в Пасхальное воскресенье. На этот раз они приехали куда быстрее, чем в прошлый, по той причине, что после убийства патера их обоих вызвали в управление, в центре города, и задали много вопросов об их поведении в воскресенье на Пасху. Это поведение инспектор департамента внутренних дел Брайан Макинтайр охарактеризовал как совершенно недостойное подражания, особенно в таких районах, потенциально опасных в плане расовых конфликтов! Еще под свежим впечатлением от этой резкой речи и выговора дежурные офицеры Джозеф Эспозито и Анна Мария Лопес приняли в 10.39 сообщение о нарушении правопорядка, которое диспетчер описал им как «разбой в церкви Святой Екатерины», включили сирену и, визжа тормозами, помчались к церкви, где если был еще не разбой, то дьявольски на него похоже! Офицер Лопес по своей «уоки-токи» обратилась к дежурному полицейскому офицеру, и в течение трех минут на сигнал 10-13 откликнулись мобильные патрули из секторов «Дейвид» и «Фрэнк», а также полдюжины пеших офицеров, состоящих в ПУКП, и, моментально заполнив церковь, сад и домик священника, схватили шестерых белых подростков; все — с итальянскими именами. Самым младшим из них был Роберт Виктор Корренте.

Очевидно, Бобби и его сообщники здорово накачались каким-то неизвестным галлюциногенным наркотиком. Казалось, его совсем не волновало то, что он оказался в наручниках в дежурной комнате полиции по обвинению в целом букете преступлений, среди которых фигурировало нападение с медным подсвечником, который он схватил с главного алтаря, на отца Фрэнка Орьеллу. В этот момент его сотоварищи разбивали алтарь, срывали с него драпировку и рылись по всей церкви. Бобби орал, что он требует адвоката. Его достойные дружки — кто прикованный наручниками к ножкам стола в разных углах комнаты, кто уже сидя в клетке предварительного задержания в этой же комнате, как попугаи, повторяли за ним каждое его слово. Бобби требовал адвоката — и они требовали адвоката. Бобби вопил, требуя вызвать отца, — они также требовали своих отцов. В дежурке шла настоящая опера, где каждый пел превосходно поставленным голосом. Карелла даже пожалел, что не захватил наушники.

Когда в четыре часа дня в дежурку прибыл Винсент Корренте, он выглядел почти так же, как и в тот день, когда Карелла беседовал с ним. С той лишь разницей, что на нем не было майки с высоким воротом. А если она и была, то ее не разглядеть под спортивной рубашкой с гавайским рисунком и короткими рукавами, которая болталась поверх желто-коричневых брюк. Иначе говоря, он был все таким же мордастым, с брюшком и внешне неопрятным. И он все так же курил сигары «Эль Ропо», запах которых вносил специфику в эту мешанину из воплей подростков, стука пишущих машинок, звонков телефонов и выкриков копов, требующих всех заткнуться к такой-то... Корренте был взбешен! Трудно, однако, было определить, кто его больше приводил в бешенство — собственный сын или люди, арестовавшие его.

— Ты — тупица, сволочь! — кричал он Бобби. — Что ты забыл в церкви, а? — И врезал ему по затылку. Обратившись к Карелле, заорал: «Эй ты! Немедленно сними наручники с моего сына или будешь в глубоком дерьме!»

Карелла спокойно взглянул на него.

— Ты слышишь меня? У меня есть кое-какие друзья! — орал Корренте.

— Мистер Корренте! — сказал Карелла. — Ваш сын обвиняется в...

— Мне плевать, в чем он обвиняется! Он — несовершеннолетний!

— Ему предъявлено обвинение как взрослому.

— Ему только семнадцать!

— Это уже солидный возраст, мистер Корренте! И он обвиняется в...

— Я требую адвоката! — выкрикнул Бобби.

— Заткнись, сволочь! — приказал Корренте. И заявил Карелле: — Он не произнесет ни слова, пока здесь не будет адвоката!

— Прекрасно! — спокойно ответил Карелла.

Ему было интересно, когда же Бобби придет в себя после наркотического опьянения.

Адвоката Корренте звали Доминик Абруцци.

Он только что прибыл с очередного заседания ВОПУ — Всемирного Ордена по Предупреждению Уверток — наблюдательной комиссии, посвятившей себя такой идее: любой американец, получивший при рождении итальянское имя, обязан сохранять его, не только не меняя, но и не переделывая его на американский манер. В противном случае его ожидают беспощадная и бесконечная травля, преследования до самой могилы с постоянными напоминаниями, что он — просто невежественный крестьянин с надменными замашками. Абруцци был так же похож на итальянца, как и Ричард Никсон.

Карелла заметил, что у него искусственные зубы.

Ему было тридцать пять — тридцать шесть лет, костюм сидел на нем безупречно; сорочка на кнопках и темный галстук. Он впорхнул в дежурную комнату, как будто в ней (или похожей на нее) бывал до этого тысячу раз. Поздоровался с Корренте, помахал рукой Бобби, который, похоже, все глубже погружался в болото депрессии, а затем достаточно любезно спросил:

— Какие здесь проблемы?

Карелла объяснил ему, какими проблемами здесь пахнет. Тут и оскорбление, и угроза первой степени, и кража со взломом второй степени, и хулиганство первой степени, и дерзкое посягательство на личную собственность.

— Вот такие здесь проблемы! — закончил он.

— Так это ваше утверждение, детектив! — сказал Абруцци.

Карелла уловил смысл, который Абруцци вложил в слово «детектив». По интонации можно было подумать, что он сказал «свинья».

— Нет, это не мое утверждение, адвокат, — ответил он, — а то, в чем обвиняется Роберт Корренте!

Он не любил адвокатов, которые защищали преступников. Особенно он не любил итало-американских адвокатов, тем более, если они были похожи на Ричарда Никсона и благоухали змеиным маслом, и особо, когда сам преступник был италоамериканцем.

Абруцци понял, что стоит за словом «адвокат». Интонацию можно было перевести как «стряпчий по темным делам». Абруцци ненавидел итало-американских офицеров органов охраны правопорядка, добившихся высокого положения и веса, которые считали, что их профессия так же чиста и возвышенна, как, положим, у священнослужителей. В демократической стране каждый имел право давать совет и каждый был невиновен до тех пор, пока его вина не доказана, и Абруцци должен здесь доказать, что ни один американский гражданин не будет лишен своих прав, Боже, благослови Америку!

— Если не возражаете, детектив, — сказал он, — я хотел бы побеседовать с моим клиентом и его отцом наедине.

— Почему бы и нет, — сказал Карелла. — Вперед! Адвокат!

Абруцци и оба Корренте в сопровождении полицейского прошли в комнату для допросов. Карелла подошел к клетке, вынул запирающий болт, открыл дверь и сказал: «По одному! Ты — первый, сынок! Будьте любезны выйти!» Мальчишке было восемнадцать, а выглядел он на пятнадцать лет. Темноволосый, с большими карими глазами, выразительным ртом. Как и Бобби, он уже пришел в себя после опьянения, вызванного черт знает чем, и сейчас можно было подумать, что его переехал паровоз. Карелла подтащил его к своему столу. Появился из клерикального отдела Хейз с чашкой чая; он обожал пить чай после обеда.

— Как тебя зовут, сынок? — спросил Карелла парня.

— Руд и Перуччи, — ответил тот.

— Руди, ты оказался в нехорошем положении, — сказал Карелла и зачитал ему его права. Руди слушал со всей серьезностью. Карелла спросил, нужен ли ему адвокат.

— На кой он мне? — ответил вопросом Руди.

— Мне запрещено давать тебе советы. Ты можешь потребовать или нет, это твое дело. В любом случае, от этого твоя вина не уменьшится.

— Я не бил священника! — захныкал Руди.

— Руди! Прежде чем ты продолжишь, я должен знать, хочешь ли ты адвоката. Если да, он у тебя будет. Или твой собственный, или, если у тебя его нет, мы по закону должны тебе его предоставить. Так скажи мне, тебе нужен адвокат?

— Что еще там говорят, что я натворил?

Карелла зачитал ему перечень обвинений.

— Это серьезно, а?

Карелле пришлось объяснить ему, насколько серьезны эти вещи. Словесное оскорбление и угроза физическим действием наказуемы максимальным сроком до пятнадцати лет. Обвинение в краже со взломом...

— Я ничего не воровал! — выкрикнул Руди.

— Руди, прошу тебя, больше ни слова! Договорились? — сказал Карелла. — Позволь мне объяснить до конца, что это за обвинения, а ты сам решишь, необходим ли тебе адвокат. Ты можешь заработать до пятнадцати лет за угрозу, пятнадцать — за кражу, двадцать пять — за дерзкое посягательство и семь — за преступное хулиганство.

— Я только ходил туда! — воскликнул Руди. — Я ничего не делал!

— Тебе нужен адвокат, Руди?

— Если я ничего не делал, зачем мне адвокат?

— Да или нет?

— Нет, мне не нужен адвокат, я ничего не совершил!

— Расскажи мне, что там произошло?

— Я только ходил с ними, — сказал Руди.

— Как все это началось?

— Мы хотели найти вещь, принадлежащую Бобби.

— Какую вещь? О чем ты говоришь, Руди?

— Я даже не знаю, как она называется! Мы просто сказали «Да».

Он улыбнулся при этих словах. У него экспромтом получилась шутка над знаменитым и дурацким призывом Нэнси Рейган. Тот, кто когда-нибудь выкурил хоть одну сигарету с марихуаной, знал, что за глупость эта ее кампания "Просто скажи «Нет!». А Руди сейчас проверял Кареллу, понимает ли тот, с какой тупой выдумкой они имели дело. Карелла улыбнулся в ответ. Как будто два старых приятеля, знающих, к чему ведет злоупотребление наркотиками. Но один из них только что бесчинствовал в церкви!

— Неплохо, да? — сказал Руди, все еще улыбаясь.

Карелла готов был держать пари, что это было неплохо.

— Так что же случилось в церкви? — любезно спросил он.

— Бобби хотел забрать этот хлам.

— Какой хлам?

— Да тот, который выхватил негр!

— Выхватил?

— Да вы же знаете!

— Нет, не знаю. Рассказывай!

Это была уже пятая серия «Расемона». После этого — все! Новых выпусков не будет! Это — заключительная часть! По крайней мере, Карелла надеялся, что заключительная. Они вновь возвращаются к тому дню Пасхи, тому ветреному, мерзкому дню, тут на погоде сходятся все. И по-прежнему с половины третьего и до трех часов дня, здесь тоже все совпадает. И снова главное действующее лицо или, по меньшей мере, один из героев этой утомительной бесконечной мелодрамы идет по Одиннадцатой улице, занимаясь своими, как их называет Руди, «черномазыми трюками», и ухмыляется на ветру, как будто он владеет всем миром. Алексис ничего не рассказывала об этой части саги, потому что она ее не видела. Пока версии Хупера, Бобби и Серонии согласуются. Но вот они подходят к той части истории, что связана с дурманом, где вначале Хупер должен был продать, потом купить, а потом удрать, когда Бобби обвинил его в том, что в прошлый раз он ему подсунул фальшивые деньги. Ну и так же наверняка они снова пойдут в коридор, и еще одна сделка с наркотиками вот-вот совершится, эта парочка — Бобби и Хупер — уже привыкла обменивать деньги на дурман, вы знаете, и наоборот, миссис Рейган, вот почему маленьким девочкам в красных шапочках не следует гулять в лесу, где затаились зло и коррупция, вот так!

Итак, здесь, в коридоре, на свет появляется крэк. Сто флакончиков, как из-под одеколона, но в отличие от последних, в них отнюдь не «Eau du Printemps». В них находятся маленькие кристаллики, похожие на соль, но чуть крупнее, созданные на основе кокаина путем нагревания смеси пищевой соды, гидрохлорида кокаина и воды, с последующим охлаждением этого состава. И эти маленькие флакончики смертельно опасны. На сцене появляется крэк...

— И появляется оружие, — говорит Руди.

— Что?

— Оружие!

— Пистолет?

— Пистолет.

— Бобби вытащил пистолет?

— Да нет же! Черномазый выхватил пистолет!

...потому что он решил, видите ли, взять эти сто флаконов стоимостью четыреста баксов и не дать Бобби ни цента за них. Вот для чего и понадобился пистолет! Который при ближайшем рассмотрении оказался «смит-и-вессоном» 38-го калибра, 33-я модель, способным оставить очень большие дырки в любой голове, у которой хватит глупости вырывать этот пластиковый пакет у Хупера! Если бы кто-то не стоял сбоку и чуть сзади от ниггера, и если бы не было бейсбольной биты (а также софтбола и боксерской перчатки, но от них ведь толку мало!) в углу коридора, где их оставил кто-то из мальчишек, когда мать позвала его домой на пасхальный обед. Бита стояла прислоненной к стене, а софтбол и перчатка лежали на полу, а внутри перчатки был мячик (но это — несущественная деталь), и слева позади Хупера стоял не Бобби Корренте, а его младший брат Фрэнки Корренте, который быстро перенял уличные нравы и хорошо знал, как нужно использовать шанс.

Не говоря о том, как обращаться с битой!

Которую он и в самом деле применил.

И с привычной легкостью врезал битой по цели, которой на этот раз оказалась голова Натана Хупера. Краем глаза Хупер успел заметить, что на него обрушивается бита, и инстинктивно приподнял левое плечо, пригнулся, одновременно поворачиваясь, пытаясь уклониться от удара, и только тут бита саданула его по голове. Его увертливости не хватило для того, чтоб избежать серьезной раны. Однако ему посчастливилось хотя бы не получить сотрясение мозга или даже кому. Рука ослабела, прежде чем он успел выстрелить. Как только пистолет загремел на пол и юный Фрэнк вновь замахнулся битой для нового удара, Хупера осенило, что настало время сматываться отсюда, правда, прихватив зелье, которое ему стоило разбитой головы. А потому он выскочил с пакетом дурмана в левой руке и с диким ревом — за спиной. Последняя же часть истории заканчивается в церкви — не один раз, а дважды!

— Сегодня — уже второй раз, — сказал Руди, — когда мы пришли искать эту дрянь.

Потому что («Да, Вирджиния, это правда!») Хупер спрятал дурман где-то в церкви. Бобби и его сообщники уверены в этом. И не потому, что, когда священник уводил Хупера в госпиталь, при нем не было пакета; он мог разложить эти штуки по карманам, точно? Но потому, что весьма скоро после инцидента на Пасху Хупер качал хвастаться на своей Пятой улице, мол, как только страсти улягутся, он сходит в Святую Екатерину и станет богатым ниггером! А еще дня за три-четыре до гибели патера они дурачились с мальчишкой по прозвищу Толстый Харольд, подшучивали над ним, знаете, было это возле школы. И он сообщил, что Хупер звонил в церковь и предупреждал патера, что он хочет забрать наркотик.

«Так что крэк — в церкви. Точно?»

Где-то в церкви.

Крэк на четыреста долларов.

И в этих краях не отирался ни один черный парень, потому что, во-первых, черные вообще не ходят в Святую Екатерину, а во-вторых, они знают, что случилось на Пасху с Хупером, и не хотят попробовать того же лекарства.

Это вовсе не значит, что Бобби и эти парни уже с полдюжины раз не ходили на цыпочках по церкви в поисках дурмана, но они не могут найти эту заср... дрянь — черномазый слишком хорошо ее запрятал! И все идет к тому, что четыреста баксов поплывут прямым ходом в туалет.

Так было до сегодняшнего дня.

Сегодня Бобби приступил к действиям.

И он сказал им, что они идут в церковь и перевернут ее вверх дном, пока не найдут это хреново зелье.

Так они и сделали.

— Но я здесь ни при чем! — сказал Руди. — Я только ходил с ними! Я не трогал патера! Я ничего не разбивал: ни канделябров, ни алтаря, ни этих штук с ладаном, я ничего этого не делал! И о какой краже со взломом вы говорите, если никто ничего не украл?

Карелла объяснил, что кража со взломом — это когда кто-то сознательно проникает и незаконно остается в помещении с целью совершения преступления.

— Но мы пришли не для того, чтоб совершать преступление! — вскричал Руди. — Мы пришли искать наркотик, который по праву принадлежит Бобби!

Карелле пришлось растолковывать ему, что хулиганское поведение — тоже преступление. Как и словесное оскорбление и угроза физическим насилием. Как и дерзкое посягательство на собственность.

Руди только мотал головой, слушая о чудовищной несправедливости закона.

— Здорово, что я ничего этого не делал! — порадовался он.

— А кто делал! — спросил Карелла.

Вот мы и подошли к цели нашей маленькой разминки! Вначале заставить разговориться одного из них. Через него зацепиться за кого-то еще. А дальше надо принудить уже этого дать информацию ради спасения собственной шкуры и выдать следующего. Своеобразная теория «домино» в работе органов принуждения и расследования преступлений!

— Я только ходил с ними! — сказал Руди.

— На тебе висят тяжелые обвинения, — с сожалением произнес Карелла. — Деваться некуда, дело будет выглядеть так: банда хулиганов, согласованно действовавшая...

И тоже покачал головой, сокрушаясь о несправедливости закона.

— Не понимаю, почему я должен отвечать за то, чего не делал? — удивлялся Руди, в его голосе послышались нотки возмущения.

— Да-а, дело дрянь, — протянул Карелла. — Но если ты не видел, кто разбил алтарь, например, или ударил священника...

— Бобби ударил отца Орьеллу!

— Бобби Корренте?

— Да. Я видел, как он схватил канделябр и замахнулся. А Джимми Фава разбил алтарь. Который большой. А...

Начало было положено.

Когда Доминик Абруцци вернулся после беседы со своим клиентом в дежурную комнату, он попросил:

— Можно с вами переговорить, детектив Карелла?

И намека нет на насмешку при обращении «детектив»!

— Конечно! — отозвался Карелла.

— Мой клиент зашел в церковь по причине приступа аллергии, — заявил Абруцци.

Карелла непонимающе уставился на него.

— В это время года в воздухе много пыльцы. А церковь — относительно чистое место. И она послужила для него убежищем.

— Разумеется! — воскликнул Карелла. — Местечко непыльное!

Теперь уже Абруцци был обескуражен.

— Фургон будет здесь в шесть, — сказал Карелла. — И после этого вы сможете поговорить со своим клиентом в управлении. Спокойной ночи, мистер Абруцци! — Сказав это, он подошел к дверям кабинета лейтенанта и постучался.

— Войдите! — крикнул Бернс.