Глава 7

В четверг был Хэллоуин, канун Дня Всех Святых, и поэтому расследование не продвинулось ни на шаг. И это неудивительно: в этот день колобродят ведьмы, вампиры, домовые и прочая нечисть, изо всех сил мешая хорошим людям совершать добрые дела. Доброе дело, которое пытались совершить детективы 87-го участка, состояло в попытке разгадать убийства, но 31 октября сделать это было невозможно. Расследование топталось на месте. Впрочем, 31 октября у полиции и без того хлопот хватает.

Что может быть благопристойней Дня Всех Святых? Но его канун Хэллоуин превратился в Америке в нечто совершенно непристойное. В детстве Кареллы 31 октября было принято куролесить, но по сравнению с тем, что творилось сейчас, это были невинные забавы. В те далекие дни Карелла рыскал по улицам осеннего города, нацепив шлем авиатора с очками-консервами, вооружившись мелком, палкой, выломанной из ящика, или мешочком муки. Надо было найти жертву, лучше девчонку, погнаться за ней и либо чиркнуть мелом ей по спине, либо стукнуть палкой, либо огреть мешком – так, чтобы остался след. После этого полагалось завопить «Хэллоуин!» и с хохотом бежать прочь. Жертва тоже обычно смеялась. Смеялись все. Это было невинное озорство, по крайней мере, таким оно запомнилось Карелле. Вечером детвора сооружала посреди улицы огромный костер, и швыряла туда все, что удалось добыть на местной свалке и на пустырях, а в придачу старую мебель и поломанные ящики, которые выпрашивала в соседних домах. Пламя взмывало вверх, во все стороны летели искры и пепел, а мальчики носились вокруг, как чертенята, и подбрасывали в костер топливо. Потом оно кончалось, костер начинал гаснуть, девочки отправлялись по домам, а мальчишки собирались кружком вокруг догоравшего костра и заливали огонь известным способом.

Так праздновали Хэллоуин в наши дни, думал Карелла.

А сейчас...

Сегодня, например, двое подростков разбили витрину булочной на Эйнсли-авеню, потому что владелец отказался дать деньги на ЮНИСЕФ[8]. Они вошли в магазин с черно-оранжевыми картонками из-под молока и потребовали у хозяина взнос в фонд помощи голодающим. Хозяин велел им убираться из его магазина, что они и сделали, на прощание швырнув в витрину по кирпичу. Было что-то абсурдное в разгроме магазина, хозяин которого не дал денег на голодающих детей земного шара. Почти столь же абсурдное, как в войнах во имя сохранения мира. Карелле казалось, что человек, обвиненный в хулиганском нападении, вряд ли мог в оправдание сказать: «Я дал ему в глаз, потому что хотел предотвратить драку». Столь же нелепым было громить витрину, стоившую пятьсот долларов, только потому, что булочник отказался дать десять центов на доброе дело. Следуя подобной логике, можно было оправдать и все остальное, случившееся в тот день.

Шесть молодых людей, вдохновленных мыслью, что сегодня Хэллоуин, день, когда все позволено, – а разве нельзя позабавиться раз в году?! – затащили двенадцатилетнюю девочку в проулок и изнасиловали ее, потому что она несла большой пакет праздничных гостинцев, которыми отказалась с ними поделиться. Кавалерам было от шестнадцати до восемнадцати лет, и вряд ли кто-то из них заметил бы эту малявку, если в не великий праздник.

На Южной Одиннадцатой ученица выпускного класса спихнула с крыши свою одноклассницу, когда та пыталась написать внутри сердца, нарисованного мелом на кирпичном парапете крыши, «Айрин любит Пита». Айрин сообщила полиции, что любит не Пита, а Джо и что она умоляла свою подругу не писать неправды на видном месте, но та не вняла голосу разума и пришлось спихнуть ее с крыши. Однако она не сумела объяснить, почему крикнула во весь голос: «Хэллоуин!» – когда подруга летела вниз с высоты седьмого этажа.

На Калвер-авеню взрослый мужчина погнался за пятнадцатилетним мальчишкой, который вымазал кремом для бритья окна его автомобиля. В пылу преследования мужчина сбил с ног женщину, катившую колясочку с четырехмесячным младенцем. Коляска выехала на проезжую часть улицы и была смята молочной цистерной. Преследователь, давая объяснения полицейским, выразил сожаление, что так случилось, но упрекнул их в том, что они не сумели предотвратить столь отвратительный хулиганский акт, совершенный мальчишкой.

На Стеме, около Двадцатой улицы, два лихих профессионала, надев резиновые праздничные маски, вошли в кулинарию и с криками «Пирог или вилка в бок!» наставили на хозяина два заряженных револьвера. Хозяин, вполне проникшийся духом праздника, запустил в одного полновесной порцией макарон, а второго ударил очень острым ножом прямо в горло, туда, где кончалась маска. Первый из налетчиков, весь опутанный тонкими липкими нитями, выстрелил в хозяина и убил его наповал, а пробегавший в этот момент мимо лавки мальчишка сплясал от восторга жигу и крикнул «Хэллоуин!».

Праздник удался на славу.

Полицейские были в восторге.

В шесть часов вечера Стив Карелла, уставший от бездействия в том, что касалось расследования убийств Лейденов, и от перегрузки во всем остальном, что связано было с праздничным разгулом, смотрел, как его жена раскрашивает лицо сына, и думал, что ему придется еще раз выходить на улицу.

– У меня отличная идея, папа! – сказал Марк. Он был старше своей сестры Эйприл минут на семь, что добавляло ему авторитета. Обычно Марку приходили в голову «отличные идеи», которые Эйприл отвергала со сладкой улыбкой и словами: «Первый раз в жизни слышу такую глупость!»

– Что за идея? – спросил Карелла.

– Нам надо пойти к дому мистера Обермана.

– Калеки Обермана, – добавила Эйприл.

– Так нельзя говорить о старом человеке, – заметил Карелла.

– Но он же действительно калека.

– Неважно, – сказал Карелла.

– Так или иначе, – продолжал Марк, – Эйприл и я пойдем к его дому и стукнем в дверь...

– Мы с Эйприл пойдем и постучимся, – поправил его отец.

Марк посмотрел на отца, размышляя, не пошутить ли, и спросил: «Ты тоже хочешь постучать в дверь Оберману?» Но счел за благо не рисковать, хотя порой шутки у него получались неплохие, что могла бы со вздохом подтвердить мисс Резерфорд, его классная руководительница.

– Мы с Эйприл пойдем и постучимся, – послушно повторил он, ангельски улыбнулся отцу, а потом и матери, которая в этот момент подрисовывала ему черные усы. – Мы с Эйприл постучимся, а когда он откроет, ты сунешь ему в рожу револьвер.

Тедди, внимательно следившая за губами сына, все поняла и, неистово помотав головой, требовательно посмотрела на мужа.

– Сколько живу на свете, первый раз слышу такую глупость, – изрекла Эйприл, которая прожила ровно восемь лет, четыре месяца и десять дней.

– Заткнись, дура, тебя не спрашивают, – ответил Марк сестре.

Тедди жестом просигналила мужу, чтобы он навел порядок, и, взяв Марка обеими руками за плечи, повернула его к себе. Она работала на совесть, и хотя ее талант гримера, возможно, не восхитил бы взыскательных театралов, сама она осталась вполне довольна достигнутым. Черным фломастером она нарисовала Марку большие изогнутые брови, на веки наложила густые зеленые тени. Затем снова взяла черный фломастер и нарисовала зловещую бородку. Марк намеревался изображать Дракулу. Правда, обычно того изображали без усов и бороды, но Тедди решила, что иначе у сына будет слишком ангельский вид, и смело пошла на ломку канонов. С помощью красного фломастера она посадила ему на подбородок несколько капель крови, а поскольку сидела спиной к мужу, то не слышала, как тот отчитывал Марка за глупую идею с револьвером и за то, что он трубит сестре. Тедди посадила еще одну крошечную капельку крови под тремя большими, затем встала и отошла назад, чтобы оценить свой труд.

– Как я выгляжу? – спросил Марк отца.

– Ужасно, – ответил тот.

– Вот и хорошо! – воскликнул Марк и выбежал из комнаты посмотреть на себя в зеркало.

– Сделай меня красивой, мамочка, – сказала Эйприл, глядя матери в глаза. Тедди улыбнулась, затем медленно и тщательно ответила жестами, на языке глухонемых. Карелла и малышка внимательно следили за ней.

– Мама говорит, что ей незачем делать тебя красивой, – пояснил Карелла. – Ты и так красивая.

– Я и сама почти все поняла, – сказала Эйприл и крепко обняла Тедди. – Я ведь добрая принцесса, – сообщила она отцу.

– Конечно, ты добрая принцесса.

– А злые принцессы бывают?

Тедди надела на фломастеры колпачки, чтобы они не высохли. Она улыбнулась дочери, покачала головой и стала рыться в сумочке. Отыскав помаду, Тедди подошла к Эйприл, которая с нетерпением ждала превращения в сказочную принцессу. Она опустилась возле дочери на колени и принялась умелыми движениями накладывать помаду. Мать и дочь были удивительно похожи друг на друга: одни и те же карие глаза и черные волосы, длинные ресницы и большой рот. На Эйприл был длинный плащ с капюшоном, сделанный из темно-зеленого бархата их прислугой Фанни. Губной помадой Тедди изобразила на щеках Эйприл румянец. Затем настал черед зеленых теней, которыми она уже раскрашивала сына. Но теперь она едва касалась ими век дочери, поскольку работала над образом не кровожадного вампира, а прекрасной принцессы. Затемнив кисточкой веки, Тедди поглядела на мужа, предлагая оценить ее труды.

– Красиво, – сказал Стив и посоветовал дочери пойти полюбоваться на себя в зеркало.

– Правда, я красивая, мамочка? – спросила Эйприл и, не дожидаясь подтверждения, пулей вылетела из комнаты.

Секунду спустя в комнату вошла смеющаяся Фанни и сказала, обращаясь к Тедди:

– По нашей кухне бегает вампирчик весь в крови. – И, притворившись, что только сейчас заметила Стива, насмешливо добавила: – А вот и глава семьи! Неужели он лично поведет молодежь безобразничать?

– Так точно! – отозвался Карелла.

– Чтобы все были дома к семи! А то жаркое перестоит.

– Лично я к семи буду, – пообещал Карелла Фанни и, повернувшись к Тедди, спросил: – Ты действительно думаешь, что злых принцесс не бывает?

– Это вы о чем? – полюбопытствовала Фанни. Впервые в этом доме она появилась восемь лет назад в качестве подарка, сделанного отцом Тедди, который решил, что дочери нужно дать хотя бы месяц передышки после рождения близнецов. В те годы у Фанни были голубые волосы, пенсне, и она весила семьдесят килограммов. Оплаченный тестем месяц пролетел мгновенно, и Карелла с огорчением сообщил Фанни, что не может позволить себе держать домработницу на свое скудное жалованье. Но незамужняя Фанни полюбила эту семью. Она сказала, что пусть Карелла платит ей столько, сколько сможет, а она станет подрабатывать ночными дежурствами, поскольку у нее наряду с железным здоровьем есть еще диплом медсестры. Карелла наотрез отказался, но Фанни, уперев руки в бока и насмешливо сощурившись, спросила: «Хотите выбросить меня на улицу? Этот номер у вас не пройдет!» После долгих споров и переговоров Фанни осталась и все восемь лет прожила у них. Теперь ее волосы были тускло-рыжего оттенка, вместо пенсне появились очки в круглой черной оправе, и она похудела до шестидесяти килограммов с небольшим – результат беспрерывной беготни за близнецами. Ее влияние на жизнь семейства больше всего чувствовалось в речи Марка и Эйприл. Почти все время они проводили с ней и Тедди, но, поскольку Тедди не могла сказать ни слова, лексика Фанни оставалась для них образцом для подражания. Время от времени Марк именовал кого-нибудь из друзей «ирландским недоноском», а Эйприл вполне могла посоветовать подружке «убираться в задницу». Это придавало особый колорит будням семьи Карелла.

Теперь Фанни стояла, уперев руки в крутые бедра, и требовала, чтобы Карелла объяснил смысл своей последней реплики. Пронзив ее мрачным взглядом старого сыщика, Стив сказал:

– Я имел в виду, дорогая, что временами ты бываешь грубой и назойливой, как злая принцесса, – вот и все! – на что Фанни громко расхохоталась.

– Не понимаю, как ты терпишь такого изверга! – сказала она Тедди, все еще смеясь, и вышла из комнаты.

– Пап, ты идешь? – спросил Марк.

– Иду, сын, – отозвался Карелла.

Он обнял и поцеловал Тедди, потом зашел в гостиную, взял за руку сына и дочь и вместе с потомством отправился на улицу. Он почти забыл, что не далее как сегодня видел на мостовой разбившуюся семнадцатилетнюю школьницу, которую подруга столкнула с крыши семиэтажного дома за то, что та хотела написать «Айрин любит Пита».

В 9.45 в следственном отделе раздался звонок. Мейер Мейер, сидевший в одиночестве у телефона, взял трубку и сказал обычное:

– Восемьдесят седьмой участок. Мейер Мейер слушает.

– Говорит патрульный Брич. Бенни Брич.

– Привет, Бенни.

– Решил позвонить на всякий случай. Шел я мимо бара на Калвер, а хозяин вышел и попросил меня зайти.

– Так.

– Захожу я в бар, а на столе стоит парень и несет Бог знает что.

– Что же он говорит?

– Говорит, что убил какую-то женщину.

Человек, столь необычным образом признавшийся в убийстве, был верзилой ростом в метр девяносто пять, с крупным носом, широкими скулами, придававшими лицу некоторую угловатость, большим ртом и тяжелым подбородком. Когда в сопровождении патрульного Брича он вошел в следственный отдел, от него сильно разило спиртным.

– Что происходит с городом? – спросил он, с трудом выговаривая слова. – Стоит человеку выпить стаканчик-другой, как его хватают легавые.

– Он сильно пьян, сэр, – доложил Брич.

– Вижу, – сказал Мейер. – Посмотри, остался ли кофе в канцелярии.

– Слушаю, сэр, – сказал Брич и вышел.

– Я не пьян, – сообщил человек.

– Ваше имя? – спросил Мейер.

– Это мое дело.

– Отлично. Если вы не пьяны, то слушайте меня внимательно. Для вас это может быть важно.

– Слушаю.

– В соответствии с решением Верховного суда по делу «Миранда против штата Аризона», я обязан напомнить вам о ваших правах, что я сейчас и делаю.

– Отлично, – сказал человек.

– Во-первых, вы можете ничего не говорить, это ваше право. Понятно?

– Н-да.

– Вы понимаете, что не обязаны отвечать на вопросы, задаваемые вам полицейскими?

– Вполне.

– Вы понимаете, что, если вы все же будете отвечать, ваши ответы могут быть использованы против вас?

– Да.

– До, а также и во время допроса вы имеете право пользоваться помощью адвоката. Это понятно?

– Абсолютно!

– И если вы хотите воспользоваться этим правом, но не имеете средств нанять адвоката, он может быть назначен вам бесплатно для консультаций как до, так и во время допроса. Это вам понятно?

– Чего уж тут непонятного!

– Вы знаете теперь о ваших правах?

– Нет, – сказал человек и пьяно заржал.

– Брич! – позвал Мейер и тяжело вздохнул. – Где там кофе?

– Несу! – крикнул Брич.

Они заставили пьяного выпить три чашки кофе, а затем, когда Мейер решил, что тот несколько отрезвел, он еще раз исполнил традиционный номер в защиту прав допрашиваемого, закончив набор предупреждений вопросом:

– Готовы ли вы отвечать на вопросы в отсутствие адвоката?

– Чего?

– Хотите адвоката или нет?

– Зачем мне адвокат?

– Это вам решать. Вы готовы отвечать на вопросы без него?

– Готов.

– Отлично. Ваше имя?

– На этот вопрос я отвечать отказываюсь.

– Почему?

– Потому что не хочу, чтобы моя мама узнала, что я попал в полицию.

– Боитесь, она узнает, за что вы сюда попали?

– А за что вы меня притащили сюда?

– Вы не догадываетесь?

– За то, что я напился?

– Нет, не потому.

– Тогда за что же? Я ничего такого не делал.

– Вы помните, что вы говорили в баре?

– Нет.

– Вы не помните, как забрались на стол и во всеуслышание признались в содеянном преступлении?

– Нет.

– Патрульный Брич, напомните этому человеку, что он говорил.

Брич смутился, пожал плечами и сказал:

– Мистер, вы забрались на стол и заявили, что убили девушку.

– Ничего такого я не говорил.

– Нет, говорили. Вы заявили это всем присутствующим до того, как я вошел, вы стояли на столе и, качаясь, говорили, что убили девушку и ничего вам за это не было.

– Нет.

– Это были ваши слова, – не сдавался Брич.

– Я был пьян. Даже если и сказал что-то в этом роде, то просто все сочинил.

– Значит, вы никого не убивали? – спросил Мейер.

– Никого и никогда.

– Зачем же вы тогда сочинили эту небылицу?

– Сам не знаю.

– Вы не думали, что кто-то позовет полицию?

– Я был пьян, – объяснил задержанный. Теперь, протрезвев, он говорил вежливо и даже застенчиво. Мейер заметил, что руки у него были загорелые и мозолистые, как у фермера.

– Вы живете в этом городе, сэр? – спросил он.

– Нет.

– Где вы живете?

– Кофе еще есть?

– Брич!

– Сейчас принесу, – сказал Брич.

– Где вы живете?

– На Севере.

– Где именно?

– В Кери. Это возле Хадлстона, сто девяностое шоссе. Поворот, не доезжая развилки на Маунт-Торренс.

– Что вы делаете в нашем городе?

– Приехал на несколько дней.

– По делам или так?

– По делам.

– Чем вы занимаетесь?

– Столярничаю. У нас там есть мастерская. Делаем столики, чашки, ложки. Все из дерева. Время от времени я приезжаю сюда с товаром, продавать.

– Когда были в последний раз?

– В апреле.

– Когда приехали в этот раз?

– В прошлый четверг.

– Так-так, – сказал Мейер. – Что же за девушку вы убили?

– Никого я не убивал.

– Но вы же сами сказали...

– Я сказал это в нетрезвом состоянии. Если вообще что-то сказал.

– Как ваша фамилия?

– Я бы не хотел отвечать на этот вопрос.

– Мы все равно выясним.

– Выясняйте.

– Послушайте, мистер, я бы на вашем месте не особенно ломался, потому что дело серьезное. В доме неподалеку от бара, где мы вас задержали, была убита женщина, причем, судя по всему, это произошло в пятницу. Почему бы вам не рассказать, где вы были в это время?

– Когда вы объясняли мне права, то сказали, что я не обязан отвечать на вопросы, если они мне не нравятся. Так?

– Так.

– Тогда я больше не буду отвечать.

В этот момент вошел Коттон Хейз.

– Дурдом, и только! – сказал он Мейеру. – С каждым годом все хуже и хуже, какой-то кошмар. – Он посмотрел на задержанного, отвернулся, снова посмотрел на него и спросил: – Мы не знакомы?

– Вроде бы нет, – ответил тот.

– Конечно, знакомы, – возразил Хейз, подошел к нему и стал всматриваться в лицо. – Разве мы не... – начал было он, но в замешательстве замолчал.

– Ты узнал его, Коттон?

– Пока нет. Что он натворил?

– Говорит, убил девушку.

– Правда?

– Я был пьян.

– Что за девушка? – спросил Хейз, не спуская с него глаз.

– Я не обязан вам отвечать, – сказал человек.

– Вспомнил! – воскликнул Коттон и щелкнул пальцами. – Вас зовут Роджер Брум, и мы толковали с вами о холодильнике, который украли из подвального этажа одного пансиона. Это было три или четыре года назад. Угадал?

Человек молчал.

– Это действительно ваша фамилия? – спросил Мейер.

– Да, – выдавил он наконец.

– Так что там приключилось? – спросил Мейер Хейза.

– Хозяйка пансиона на Двенадцатой улице заявила о пропаже холодильника из подвального этажа, – объяснил Хейз. – Мы опросили всех жильцов, среди них был и мистер Брум. – Он обернулся к Бруму. – Помню, я рассказывал вам, что катался на лыжах в Маунт-Торренс. Вы живете в тех краях возле Хадлстона, верно?

– Да, в Кери, – кивнул Брум.

– Похоже, вы опять угодили в беду, – сказал ему Мейер.

– Я не крал холодильника, – возразил Брум.

– Кто же это сделал?

– Да не знаю я!

– Не надо так волноваться.

– Мне нужен адвокат, – заявил Брум. – Я хочу позвонить матери.

– Минуту назад вы отказались от адвоката.

– Теперь он мне понадобился.

– Зачем? Вы не хотите рассказать нам, что тогда случилось?

– Ничего не случилось. Я не крал холодильника.

– Но убили девушку?

– Нет.

– Может, вы все-таки нам расскажете, мистер Брум?

– Я хочу позвонить матери.

– Зачем?

– Сказать ей... Сообщить ей, что все в порядке. Мне надо ей позвонить.

– Но я так понял, что вы хотите адвоката.

– Хочу.

– Вы можете оплатить его услуги? Вы назовете адвоката или нам его подыскать?

– Я не знаю ни одного адвоката в этом городе.

– Так достать вам адвоката?

– Да. Если вы будете хитрить и запутывать меня...

– Мы не собираемся вас запутывать, – заверил его Мейер. – Коттон, позвони в юридическую службу. Нам срочно нужен адвокат.

– Я просил кофе, – напомнил Брум.

– Брич! – рявкнул Мейер.

– Иду! – рявкнул Брич.

Трудно объяснить, почему человек, так долго живший с грузом вины, вдруг решает выложить все как было. Об этом лучше спросить Теодора Рейка[9]. Возможно, в случае с Брумом решающую роль сыграло появление Хейза: Брум решил, что его дело – табак. Но как тогда объяснить признание человека, вдруг забравшегося на стол в баре и громогласно заявившего, что он убил девушку и ему это сошло с рук?

Теперь в полуночной тишине следственного отдела, в присутствии двух детективов, стенографиста и назначенного адвоката, Роджер Брум рассказал все. Монотонным голосом он поведал о том, как зимой познакомился с девушкой. Это было пять лет назад, нет, четыре, в феврале, за день-другой до Валентинова дня. Он еще вспомнил, как покупал открытки – одну для матери, другую для хозяйки пансиона, где тогда жил. Ее звали миссис Доэрти. Но все это было уже после того, как он встретил девушку и убил ее.

Девушку звали Молли Нолан, она приехала сюда из Сакраменто в поисках работы. Она жила в пансионе «Орхидея» на Эйнсли-авеню. Он познакомился с ней в баре, они немного выпили, а потом он привел ее к себе, в пансион миссис Доэрти. Девушка была рыжая и совсем не хорошенькая, но он оказался с ней в постели, сказал ей, что она красивая, а потом почему-то – он сам не мог этого объяснить – начал ее бить. Сначала ударил в глаз, затем разбил нос. Когда потекла кровь и он понял, что она сейчас начнет кричать, он схватил ее за горло и задушил.