Глава 6

В среду около часу дня в участок позвонила Августа Блейер и попросила позвать к телефону детектива Клинга, у которого как раз был обеденный перерыв, и он прилег вздремнуть в одной из пустовавших камер. Мейер предложил девушке оставить номер телефона, чтобы Клинг перезвонил ей, когда вернется с перерыва, но Августа сказала, что у нее лишь несколько свободных минут, и она была бы весьма признательна, если бы Клинга все-таки отыскали и пригласили к телефону, и добавила, что это связано с ограблением. Мейер, ругаясь про себя, пошел и разбудил Клинга. Тот, узнав о причине такого срочного пробуждения, к удивлению напарника абсолютно не расстроился. Даже наоборот, он поспешил к телефону, и, взяв трубку, радостно произнес:

– Здравствуйте, мисс Блейер. Как ваши дела?

– Прекрасно, – ответила она. – Я целый день пытаюсь дозвониться до вас, мистер Клинг, и, наконец, мне это удалось. У меня сегодня работа началась в девять часов, но я не знала, приходите ли вы на работу в такую рань.

– Да, в такое время я всегда уже на месте, – ответил Клинг.

– Жалко, что я вам не позвонила в девять. Ну уж ладно. Я должна возвращаться на рабочее место через минуту. Вы можете приехать ко мне?

– Где вы находитесь, мисс Блейер?

– В фотостудии Шеффера на Холл-авеню, 580. Пятый этаж.

– А что, собственно, случилось?

– Когда я разбирала завалы в моей спальне, я обнаружила кое-что, не принадлежавшее мне. Вот я и подумала, может, вор обронил.

– Я сейчас приеду, – сказал Клинг. – А что он обронил?

– Ну, мне лучше показать это, когда вы приедете сюда, – сказала мисс Блейер. – Извините, мне нужно бежать – работа, мистер Клинг.

– Ладно. Я...

Но в трубке уже звучали короткие гудки.

Фотостудия Шеффера занимала весь пятый этаж по Холл-авеню, 580. Портье, бойкий блондин с сильным нелепым акцентом, сообщил Клингу, что мисс Блейер предупредила его о приезде гостя. Блондин направил Клинга в студию, которая располагалась в конце длинного коридора, сплошь увешанного работами Шеффера. Судя по направленности фотографий, Шеффер в основном снимал фотомодели. Клинг редко просматривал «Вог», но, тем не менее, без труда узнал половину моделей, чьи фотопортреты висели на стенах. Однако портрета Августы среди них не было. Она сказала правду при первой встрече, наверняка она работала фотомоделью не так давно.

Дверь студии была закрыта. Клинг открыл ее и вошел в огромное помещение, ярко освещенное юпитерами. В конце комнаты находилась небольшая платформа, стена за ней была заклеена красными обоями. Пол весь был усеян электрическими кабелями, тянущимися от осветительных приборов различной конфигурации, рефлекторы которых были направлены на платформу. На платформе стояла Августа Блейер, одетая в красную блузку, короткий красный джемпер, красные носки и красные лодочки ручной работы. Все это снималось на фоне красной стены. Справа от платформы, скрестив руки на груди, стояла молоденькая девушка в джинсах и свободной футболке навыпуск. Возле установленного на треноге «Поляроида» возился фотограф и его ассистенты. Они сняли несколько кадров в свете мигающего стробоскопа, а затем, видимо удовлетворенные удачно схваченным моментом, быстро поменяли «Поляроид» на «Никон». Августа заметила Клинга, стоявшего возле двери, улыбнулась ему и помахала рукой. Фотограф обернулся.

– Что вам угодно? – спросил он Клинга.

– Это мой друг, – объяснила Августа.

– Ну, тогда ладно, – понимающе сказал фотограф. – Устраивайтесь поудобней, только не шумите. Ты готова, дорогая? А где Дэвид?

– Дэвид! – позвал ассистент.

Стоявший возле телефона-автомата человек быстро повесил трубку и подбежал к платформе. Несколькими движениями рук он поправил прическу Августы и спрыгнул с платформы на пол.

– Готова? – спросил фотограф.

– Готова, – ответила Августа.

– Итак, заголовок «Красное на красном». Да поможет нам и нашему замыслу бог!

– А разве что-нибудь не так с заголовком? – спросила девушка в футболке.

– Ничего не случилось, Хелен. Ты же знаешь, я никогда не гоню халтуру, тем более для твоего журнала. Деточка, – сказал он, уже обращаясь к Августе, – весь замысел состоит в том, чтобы у читателя создалось настоящее увлечение красным, ты понимаешь, что я имею в виду? Чувствуешь, к чему я стремлюсь?

– Думаю, что да, – ответила Августа.

– Нам нужен красный, много красного, – важно пояснила Хелен.

– Зачем ты поставил этот объектив? – вдруг спросил фотограф у ассистента.

– Я думал, мы будем снимать с близкого расстояния, – сказал помощник.

– Нет, Эдди, сними это, пожалуйста.

– Конечно, сейчас сниму, – сказал ассистент и начал откручивать линзу.

– Дэвид, убери, пожалуйста, локон с виска.

– Где именно?

– Да прямо, ты что, не видишь, что он свисает у нее на глаз?

– Все, теперь вижу. Одну минутку.

– Так, спасибо. Эдди. Ты готов?

– У меня все о'кей!

– А у тебя, крошка?

– Я готова, – ответила Августа.

– В таком случае, начинаем. А ну-ка, дай мне этот красный, крошка, я хочу, чтобы ты постаралась. Я хочу, чтобы красный цвет до краев заполнил город, чтобы он кричал со всех фотографий и плакатов, ты понимаешь меня, я надеюсь? А теперь наклони головку, вот так, хорошо, детка, улыбнись, покажи побольше своих прекрасных зубов, красный, вокруг один красный цвет, разведи в стороны руки, хорошо, хорошо, вот так, сейчас ты начинаешь чувствовать, как тебя заполняет красный цвет, пусть он вырвется наружу, прольется через твои пальцы и ногти. Прекрасно, ты понимаешь, теперь повернись к объективу другой стороной, голову наклони в другую сторону, нет, нет, держи руки разведенными, а сейчас двигайся ко мне, нет, не плыви, это ведь не голубой, это – красный цвет, ты должна взорваться, рвануться! Да, теперь верно, да, да, теперь проделай то же самое, только виляя бедрами, крошка. Так, хорошо, глаза шире, отбрось волосы назад, хорошо, дорогая, хорошо...

Клинг наблюдал за съемкой уже почти полчаса, и какие бы выражения не принимало ее лицо, какие бы положения и позы не принимало ее тело, Августа Блейер оставалась прекрасной и обворожительно красивой. Единственными звуками, нарушавшими тишину студии, были голос фотографа и щелканье фотоаппарата. Реплики фотографа, которые могла понять только Августа, были то управляющими, то ругающими, то одобрительными, то негодующими, то предполагающими, то безапелляционно настойчивыми. Все эти слова произносились на профессиональном жаргоне, малопонятном для детектива. Клинг был просто очарован. Вчера он был очарован красотой мисс Блейер, но он и не подозревал тоща, сколько энергии заложено в этой девушке. Ограбление наложило отпечаток грусти на ее лицо, которое хоть и было красивым, но показалось Клингу абсолютно безжизненным. Теперь же, когда из нее рвалась энергия, когда Клинг мог наблюдать, как, давая указания, крутится вокруг нее фотограф, Августа казалась совершенно другим человеком. Клинг подумал о том, сколько еще разных лиц у Августы Блейер и сколько из них ему удастся узнать.

– О'кей, все прекрасно, крошка, – сказал, наконец, фотограф. – Давайте отдохнем десять минут. Затем займемся этими вещами на продажу. Эдди, ты можешь организовать кофе?

– Нет проблем.

Августа сошла с платформы и направилась к тому месту, где стоял Клинг.

– Здравствуйте, – сказала она. – Извините, что заставила вас ждать.

– Ну что вы, мне очень понравилось, – сказал Клинг.

– Сегодня все было неплохо. Но так бывает не всегда.

Тем временем фотограф беседовал с Хелен.

– Итак, что она наденет первым, Хелен?

– С полосатым верхом.

– Ты хочешь, чтобы я отснял обе вещи?

– Да. Две вещи. Разные верхние части, но трусы одни и те же, – объяснила Хелен.

– О'кей. Два верха, первый в полосочку. Ты представишь меня своему другу, крошка? – сказал фотограф, подходя к Августе и Клингу.

– Рик Шеффер, – сказала Августа, – а это детектив Клинг. Извините, я не знаю вашего имени.

– Берт, – представился Клинг.

– Рад познакомиться, – сказал Шеффер, протягивая руку.

Мужчины обменялись коротким рукопожатием.

– Вы, наверное, по поводу ограбления?

– Да, – кивнул Клинг.

– Ну ладно, не буду вам мешать, – сказал Шеффер. – Августа, дорогая, после перерыва снимаем полосатый верх.

– О'кей.

– Я хочу продолжить, как только сменят объективы.

– Я буду готова.

– Хорошо. Было приятно познакомиться, Берт.

Фотограф не спеша отошел к платформе, куда Эдди уже успел подкатить столик с кофе в бумажных стаканчиках.

– Так что вы обнаружили в своей квартире? – спросил Клинг наконец.

– Я принесла это в своей сумочке, – сказала Августа.

Она подошла к деревянной скамейке, Клинг последовал за ней.

– Понимаете, они мне платят двадцать пять долларов в час и поэтому не любят, когда я попусту теряю время. Извините меня, пожалуйста, за такую спешку.

– Понимаю, – кивнул Клинг.

Девушка пошарила в своей сумочке и достала из нее шариковую ручку, которую и протянула Клингу. Несмотря на то, что Августа успела наставить на ней кучу своих отпечатков, Клинг достал носовой платок и аккуратно взял им ручку. Верхняя ее часть была металлической, латунной, издалека напоминающей золото. Нижняя часть – пластмассовой. Ручка была явно очень дешевой. На пластике были выдавлены белые буквы «Агентство по торговле недвижимостью Шульцбахера, Эшмед-авеню, 1142, Калмз-Пойнт».

– Вы уверены, что она не принадлежит вам? – спросил Клинг.

– Абсолютно. Скажите, а вам это поможет?

– По крайней мере, это уже кое-что.

– Хорошо, – Августа посмотрела в сторону, где фотограф с ассистентом возились с аппаратурой. – Который час, Берт?

Клинг взглянул на часы.

– Уже почти два. Как мне обращаться к вам. Августа или мисс Блейер?

– Это зависит от обстоятельств, – улыбаясь, ответила девушка.

– Что вы делаете сегодня вечером? – сразу же спросил Клинг.

– Сегодня я занята.

– А как насчет завтрашнего дня?

Мисс Блейер внимательно посмотрела на Клинга и, что-то для себя решив, ответила:

– Сейчас я посмотрю в свою записную книжку.

Она достала из сумочки ежедневник.

– Завтра у нас четверг? – сказала Августа, и, не дождавшись ответа, открыла страницу с надписью «Четверг, 22 апреля».

– Нет, завтра я тоже занята.

Она сказала это четко и внятно, и Клингу уже было показалось, что она намекает на то, чтобы он от нее отстал, но она вдруг добавила:

– Но я свободна в субботу вечером. Как насчет субботы?

– В субботу будет отлично, – быстро согласился Клинг. – Пообедаем вместе?

– С удовольствием.

– Может, в кино потом сходим...

– Если вас не смутит моя внешность, вы можете заехать за мной прямо в студию.

– Прекрасно!

– Примерно в шесть, шесть пятнадцать, – продолжала Августа, – и мы пойдем на дневной сеанс, а потом съедим где-нибудь гамбургер или что-нибудь в этом роде. В какое время вы заканчиваете работу?

– К шести я наверняка уже освобожусь.

– Значит, договорились. Фотографа зовут Джери Блум, его мастерская находится на Конуорд, 1204. Кажется, второй этаж. Может, запишете адрес?

– Джери Блум, – повторил Клинг, – Конуорд, 1204, второй этаж, в шесть часов.

– Крошка, пора начинать! – раздался крик Шеффера.

– В субботу, – сказала Августа и к огромному удивлению Клинга поднесла ладонь к губам и послала ему воздушный поцелуй.

Улыбнувшись на прощание, она быстро подошла к ожидавшему ее Шефферу, а обалдевший Клинг еще несколько секунд стоял как вкопанный и непрерывно моргал.

Эшмед-авеню находилась в тени прилегающих со всех сторон высотных зданий района Калмз-Пойнт, недалеко от торгового центра города и Музыкальной Академии. Когда Клингу было семнадцать лет, он встречался с одной девочкой, живущей на одной из улиц Калмз-Пойнта, и после этого поклялся не заводить знакомств с девушками из этого района. То злополучное свидание было назначено на 8.30 вечера, и он вышел из своего дома на Риверхед ровно в семь, вошел в метро на Эллен и полтора часа ехал до Кингстон Парка, делая все так, как объясняла ему его подружка. Затем он просто заблудился в лабиринте улочек с похожими названиями и добрался до нужного ему дома лишь за два часа до полуночи. Он проделал такое тяжелое странствие, чтобы в конце концов узнать от матери своей девушки, что она ушла с подружкой в кино. А когда он спросил маму, может ли он подождать в доме, пока ее дочь вернется из кино, та посмотрела на него, как на сумасшедшего, и после неловкой паузы медленно произнесла: «Я бы не советовала вам этого делать». После того случая Клинг, если и заезжал в Калмз-Пойнт, то только по служебным делам.

Контора Шульцбахера находилась в двухэтажном доме, зажатом словно бутерброд между продовольственным магазином и винной лавкой. В двойных стеклянных витринах красовались фотографии зданий Калмз-Пойнта и других районов города. Через стекла Клинг рассмотрел несколько столов, за одним из них сидел мужчина и читал книгу. Когда Клинг вошел внутрь, он оторвался от чтения и спросил:

– Чем могу служить?

На нем был коричневый деловой костюм, белая рубашка и полосатый галстук. На лацкане пиджака красовался значок Торговой Палаты, а из нагрудного кармана торчали кончики нескольких сигар.

– Надеюсь, вы мне поможете, – ответил Клинг, доставая из кармана полицейский значок. – Детектив Клинг, восемьдесят седьмой полицейский участок. Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

– Садитесь, пожалуйста, – сказал человек в костюме и показал на деревянное кресло рядом со столом, – меня зовут Фред Липтон. Буду рад оказать вам посильную помощь.

– Мистер Липтон, одна из ваших фирменных ручек была найдена на месте преступления, и мы...

– Фирменная ручка?

– Да, сэр. Название вашей компании выгравировано на корпусе.

– Да, я вспомнил. Это Нат приобрел их в целях рекламы.

– Нат?

– Нат Шульцбахер. Он владелец компании. Я – только агент по продаже.

Липтон открыл ящик стола, пошарил внутри и выложил на стол десяток одинаковых ручек.

– Вы эти имеете в виду?

Клинг взял одну и внимательно осмотрел.

– Да, кажется, это они.

Входная дверь открылась и вошел высокий темноволосый мужчина.

– Добрый день, Фред, – поздоровался вошедший с собеседником Клинга. – Ну что, много домов продал?

– Мистер Шульцбахер, это – детектив... простите, забыл ваше имя, – Липтон повернулся к Клингу.

– Клинг, – напомнил тот.

– Да-да, Клинг. Он расследует одно ограбление.

– Да? – Шульцбахер удивленно поднял брови.

– Полиция обнаружила на месте преступления одну из наших фирменных ручек.

– Одну из наших? – спросил Шульцбахер. – Могу я на нее взглянуть?

– У меня ее нет с собой в данный момент.

– Как в таком случае вы определили, что она наша?

– На ней выгравировано название вашей фирмы.

– Название нашей фирмы? М-да. Так что же вы хотите узнать, молодой человек?

– Так как ручка была найдена на месте преступления...

– Надеюсь, вы не думаете, что мы преступники?

– Нет. Я просто размышляю.

– Если вы действительно так подумали, то вы глубоко заблуждаетесь. Мы – агенты по торговле недвижимостью. Вот, кто мы на самом деле.

– Никто не обвиняет вас в ограблении квартир. Меня интересует одно: давали ли вы кому-нибудь эти ручки?

– А вы знаете, сколько я заказал таких ручек? – спросил Шульцбахер.

– Сколько же?

– Пять тысяч, – с достоинством ответил владелец фирмы.

– Ого! – воскликнул Клинг.

– А вы знаете, сколько таких ручек мы раздали за последние шесть месяцев? По крайней мере, половину. Ну, уж тысячи две – наверняка. Вы что же думаете, мы помним, кому мы их давали?

– Это были клиенты или...

– В основном, мы их отдавали клиентам, но, случалось, отдавали и другим – в рекламных целях, конечно. Кто-нибудь приходил узнать что-либо о каком-то доме, и мы давали ему ручку, чтобы он запомнил название фирмы. Вы же знаете, в Калмз-Пойнте уйма агентов по торговле недвижимостью.

– М-да, – промычал Клинг.

– Вы уж извините, – любезно улыбнулся Шульцбахер.

– Да-да. Вы меня тоже простите, – сказал в свою очередь Клинг.

На этот раз они не подумали, что произошла какая-то ошибка. Копия фотостата пришла с дневной почтой, и теперь участок мог гордиться тем, что у него есть два портрета Джона Эдгара Гувера и два портрета Джорджа Вашингтона.

– Как ты думаешь, к чему он клонит? – спросил Хейз.

– Не знаю, – ответил Карелла.

– Он это сделал намеренно, это уж наверняка, – сказал Мейер.

– О чем речь!

Трое мужчин стояли, задумчиво упершись руками в пояса, и рассматривали фотостат: как будто он был музейной редкостью.

– Откуда он мог взять портрет для фотостата? – спросил Хейз.

– Да откуда угодно. Из газет, книг, журналов.

– И никаких зацепок?

– Сомнительно. Даже если установить источник, что это нам даст?

– М-да.

– Важно понять, что он нам пытается этим сказать.

– А что нам уже стало известно? – спросил Мейер.

– Пока мы знаем только, что он намерен украсть полмиллиона долларов тридцатого апреля, – сказал Хейз.

– Нет, не совсем так, – сказал Карелла.

– Что ты имеешь в виду?

– Он сказал – «с вашей помощью», помните? «С вашей помощью я собираюсь украсть полмиллиона долларов в последний день апреля».

– С чьей помощью? – переспросил Мейер.

– С нашей, я думаю, – ответил Карелла.

– А может, и с твоей персональной помощью, – засомневался Хейз. – Ты ведь тогда один с ним разговаривал.

– Да, верно, – вздохнул Карелла.

– Да и все фотостаты пришли не на чье-нибудь, а на твое имя.

– Да.

– Может, он считает, что вас что-то объединяет? Почему, собственно, он направляет всю эту галиматью лично тебе?

– Да, у нас и впрямь есть нечто, что нас здорово объединяет.

– И что же это?

– Мы ведь подстрелили друг друга, и оба остались при этом живы.

– И что же ты думаешь по этому поводу? – снова спросил Хейз.

– А что здесь можно думать?

– Если он действительно направляет это лично тебе, то что ты об этом думаешь? Есть у тебя какие-нибудь мысли?

– Ни одной, – ответил Карелла.

– Гувер и Вашингтон, – задумчиво произнес Мейер. – Что в них общего?

Глава 7

«Дело Иисуса Христа», как его назвали остряки из восемьдесят седьмого участка, медленно, но уверенно вязло, так как не было абсолютно никаких зацепок. Личность убитого до сих пор не была установлена, и Карелла из опыта знал, что если это не произойдет в ближайшие несколько дней, то дело похоронят глубже, чем мертвеца на кладбище. До тех пор, пока полиция не будет знать, кто он, до тех пор, пока детективы не смогут определенно назвать фамилию и имя человека, распятого неизвестным или группой неизвестных преступников, он будет оставаться всего лишь трупом, как выразился доктор Кортез в прошлый понедельник. Не оплаканную родственниками и никем не опознанную груду человеческих останков похоронили на муниципальном кладбище. Конечно, в городе случается множество убийств, но все погибшие, как правило, имеют имена и фамилии, адреса и родственников, биографии, наконец. Трудно обвинить и без того перегруженную работой полицию в том, что она не тратит свое драгоценное время на поиски убийцы человека без имени, который бродил по улицам города. Бродяги ни у кого не вызывают жалости и симпатии.

В четверг утром, как раз когда Карелла один за другим прочесывал магазинчики на Гаррисон-стрит, пошел сильный дождь. С момента убийства прошло четыре дня. Карелла прекрасно понимал, что если он в ближайшее время ничего не выудит, дело попадет в мусорную корзину архива, в раздел «Нераскрытые преступления». Что бы там ни говорили, фактически это будет означать одно – дело закрыто. Нераскрытое, оно будет уже прикрыто, правда, до того момента, когда случайно через недели, месяцы, а может, и годы не всплывет какая-нибудь информация. Но ведь она может и вообще никогда не всплыть. Мысль о том, что дело может быть прекращено уже через два дня после похорон убитого, вызывала отвращение у Кареллы. Он чувствовал, что распятие юнца (если это можно был так назвать – креста ведь не было), задело в нем какие-то глубокие чувства. Последний раз он был в церкви в день бракосочетания сестры, а с тех пор прошло уже тринадцать лет. Вспоминая тяжелый запах ладана, священников с кадилами, мальчиков в белых одеждах и распятие Иисуса высоко над алтарем, Карелла всякий раз испытывал угрызения совести. Он не был набожным человеком ни в детстве, ни потом. Но в его мыслях убитый почему-то ассоциировался с идеей самопожертвования во имя жизни всех людей, и он не мог смириться с тем, что человек, распятый в заброшенном здании, погиб зря и его убийцам не воздается.

Капли дождя барабанили, как пулеметные очереди; серые улицы обезлюдели, и могло показаться, что Карелла попал на необитаемый остров. По небу пробежала светлая искра молнии, и через несколько секунд раздался оглушительный раскат грома, от которого Карелла вздрогнул и инстинктивно втянул голову в плечи. Он добежал до ближайшего магазина и, войдя внутрь, смахнул капли дождя с плаща и вытер платком лицо. Только после этого он оглянулся вокруг. Сначала он подумал, что попал в картинную галерею или на персональную выставку. Затем ему стало ясно, что он находится в магазине скульптора. На длинных стеллажах были выставлены работы хозяина: обнаженные женские фигуры, выполненные из дерева и камня, гипса и бронзы. Автор был не лишен вкуса, так, по крайней мере, показалось Карелле. Скульптуры были выполнены в лучших традициях натурализма и поражали своей почти фотографической четкостью. Обнаженные фигуры сидели, стояли или лежали, словно застыв в какой-то трехмерной реальности. Некоторые были размером не больше мизинца, но другие достигали полутораметровой высоты. Художник явно использовал одну и ту же натурщицу, молодую, высокую, стройную девушку с красивой грудью и узкими бедрами. Волосы девушки каскадами спадали ей на плечи. Создавалось впечатление, что Карелла попал в зеркальную комнату, где со всех сторон на него смотрела одна и та же девушка, отражаясь почему-то в разных позах. Размер фигур тоже был различным, но повторяемость лица как бы увековечивала облик девушки в материале более прочном, чем человеческая плоть. Карелла внимательно рассматривал одну из статуй, когда из подсобного помещения вышел человек.

Это был высокий блондин лет тридцати с темно-карими глазами и львиной гривой волос на голове. Он шел на костылях. Левая нога была забинтована, а на правую была надета рваная теннисная кроссовка белого цвета.

Сердце детектива забилось в профессиональной радости, но он не спешил отдаваться эмоциям. Карелла подумал, что сейчас, наверное наберется с десяток тысяч людей, у которых на правую ногу надета белая кроссовка, и столько же – у которых ее можно увидеть на левой ноге. А еще больше тех, у которых кроссовки есть на обеих ногах. Но, с другой стороны, неумолимо вставал вопрос: у кого из них есть магазин на Кингз Секл, что в четырех кварталах от Гаррисон-стрит, где пять дней назад был найден пригвожденный к стене юноша и где была найдена теннисная кроссовка в пустой комнате?

– Слушаю вас, сэр, – сказал молодой человек. – Чем могу служить?

– Я офицер полиции, – представился Карелла.

– Угу, – промычал блондин.

– Детектив Карелла, восемьдесят седьмой полицейский участок.

– Угу, – снова промычал тот.

Он не попросил показать удостоверение, и Карелла не стал лишний раз лезть за ним в карман.

– Я расследую одно убийство, – сказал он.

– Понимаю, – кивнул блондин и пропрыгал на костылях к одному из длинных столов, стоявших в магазине.

Он сел на край стола рядом с одной из своих стройных скульптур. Бронзовые ноги девушки были сведены, голова приподнята, но глаза стыдливо опущены вниз, как будто это была обнаженная монахиня.

– Меня зовут Сэндфорд Эллиот, – сказал он. – Все зовут меня Сэнди. А кто был убит?

– Мы не знаем. Поэтому я и хожу по району.

– Когда это случилось? – спросил Эллиот.

– В прошлое воскресенье вечером.

– В прошлое воскресенье меня не было в городе, – вдруг быстро сказал Эллиот.

Карелла сразу подметил, что блондин слишком уж торопится продемонстрировать свое алиби. Это было странно, ведь о подозрениях пока не было сказано ни слова.

– Правда? – продолжал Карелла с заинтересованным видом. – Где же вы были?

– В Бостоне. Я уезжал в Бостон на уик-энд.

– Да, там, наверное, неплохо.

– Да.

– Все же я покажу вам фотографию жертвы...

– Да я мало кого знаю в этом районе, – снова заторопился с отказом Эллиот. – Я в городе всего лишь с января. И вообще, я необщительный человек. Работаю в своей мастерской, она находится прямо здесь, и я не выхожу, чтобы продавать свои произведения, а пытаюсь заниматься продажей тут, – он обвел рукой помещение и добавил: – Я мало кого знаю.

– Но ведь многие наверняка захаживают в магазин, чтобы поглазеть? – спросил Карелла.

– О, да. Но если они не покупают мои работы, я не интересуюсь их именами. Вы понимаете?

– Да. Но, может, все-таки взглянете на фотографию?

– Ну, если вы так настаиваете, – пожал плечами Эллиот. – Вряд ли я вам помогу. Я действительно здесь никого не знаю.

– Вы родом из Бостона?

– Почему вы так решили?

– Вы говорили, что ездили в Бостон, вот я и подумал...

– Да нет. Я из Орегона. Но учился в Бостоне, в школе изящных искусств при университете.

– Вы говорили, что ездили туда в воскресенье?

– Да. Я был там у друзей. У меня много друзей в Бостоне.

– В отличие от здешних мест?

– Да.

– Вы повредили ногу до того, как поехали в Бостон, или уже когда вернулись?

– До того.

– А костыли не мешали?

– Нет.

– Вы что, ехали на машине?

– Да, друг вез меня.

– Кто?

– Девушка, которая мне позирует, – ответил Эллиот и кивнул на стоящие вокруг скульптуры.

– А кстати, что с ногой?

– Да так, несчастный случай.

– Перелом?

– Нет. Растяжение.

– Это, пожалуй, не приятнее, чем перелом.

– Да, доктор тоже так говорит.

– А как зовут доктора?

– А вам зачем?

– Просто интересуюсь.

– Ну, я не думаю, что вам это будет интересно, – ответил Эллиот.

– Вы правы, – согласился Карелла. – Так вы посмотрите на фотографию?

– Я уже вам говорил, – начал закипать Эллиот. – Я и так посвятил вам слишком много времени. Я, между прочим, работал, когда вы тут появились. Я не люблю, когда меня отрывают от работы.

– Простите меня, пожалуйста, за доставленное беспокойство, – устало прикрыв глаза, заученно проговорил Карелла и тут же добавил: – Вы до сих пор не взглянули на фото.

– Да я не имею ни малейшего представления о том, кто он такой! Я не знаю здешних ребят. Я же вам сказал – большинство моих друзей живет в Бостоне.

– И все-таки, – настойчиво сказал Карелла, протягивал Эллиоту фотографию.

– Нет, я его не знаю, – ответил скульптор, почти не взглянув на снимок и быстро отдавая его Карелле.