Глава 8

Отель “Картер” оказался на поверку довольно грязной дырой.

Однако, с другой стороны, для тех его обитателей, которые только недавно перебрались сюда со Скид-Роу, он наверняка казался величавым и роскошным, не уступая в блеске “Уолдорф-Астории”.

Все зависит от того, с какой позиции вы его рассматриваете.

То есть, если вы стоите на тротуаре перекрестка Калвер-авеню и 11-й Южной и, если к тому же идет дождь, а вы к тому же полицейский, которому предстоит произвести арест преступника, то отель “Картер” вполне может показаться вам грязной дырой.

Браун тяжело вздохнул, поднял воротник своего плаща, заметив про себя, что сейчас он наверняка смахивает на частного детектива, и только после этого всего вошел в вестибюль отеля.

Там сидел какой-то старик в потертом и засаленном кресле, отрешенно глядя на идущий за окном дождь и, наверное, вспоминая, как целовался он когда-то с какой-нибудь Марджори Морнигстар под кустом сирени. В вестибюле стоял тяжелый неприятный запах и Браун подозревал, что и этот старик внес немалый вклад в атмосферу вестибюля.

Он постарался не замечать этого запаха, как он уже давно перестал ощущать скрытую под пиджаком кобуру своего револьвера, и направился к дежурному.

Дежурный смерил его равнодушным взглядом и следил теперь за тем, как к нему приближается посетитель, пересекая вестибюль по диагонали. Ранняя апрельская муха, не вполне оправившись от зимней спячки, делала нерешительные круги над столом. Рядом со столом на полу стояла медная плевательница, сплошь покрытая неловкими плевками. Запах, стоявший в вестибюле, был запахом хронической неряшливости и общего разложения. Браун подошел к столу, и уже раскрыл было рот.

– Я прямо скажу тебе, парень, – не дал заговорить ему дежурный. – Черномазых мы тут у себя не принимаем.

Браун и бровью не повел.

– Значит, нельзя, да? – переспросил он.

– Не допускаем.

Дежурный этот был довольно молодым человеком, но явно уже начинал лысеть, несмотря на свои двадцать с чем-то лет. Лицо у него было прыщавым.

– Нет, не подумайте, лично против вас я ничего не имею, – сказал он. – Просто я работаю здесь, и таковы у нас правила.

– Очень приятно, что вы лично против меня ничего не имеете, – сказал с улыбкой Браун. – Да все дело в том, что я и не прошу ни о чем.

– Что? – сказал дежурный.

– Нет, конечно же, вы и сами должны понять, что я мог бы только мечтать о том, чтобы снять комнату в вашем отеле. Я ведь только что прибыл с хлопковых плантаций Юга, где мы там удобряем поля человеческим дерьмом. А жил я там в протекающей фанерной конуре, и сами понимаете, каким дворцом должен показаться этот ваш великолепный отель такому человеку, как я. Думаю, что я просто не перенес бы такой роскоши, разреши вы мне поселиться в одном из ваших апартаментов. Да что там – даже просто постоять тут в вашем холле для меня все равно что побывать чуть ли не в раю.

– Ладно, ладно, – сказал дежурный, – знаю я ваши шуточки. Все равно никакого номера ты тут не получишь. И скажи ещё спасибо, что я так тебе открыто говорю.

– Конечно, спасибо, – сказал Браун. – Примите покорнейшую благодарность, идущую из самой глубины сердца жалкого сборщика хлопка. У вас живет человек по имени Фредерик Дойч?

– А кому это нужно знать? – спросил дежурный.

– Мне это нужно знать. Мне, жалкому сборщику хлопка, – сказал самым униженным тоном Браун, заискивающе улыбаясь.

Потом он достал из внутреннего кармана пиджака бумажник, раскрыл его и предъявил жетон детектива.

Дежурный растерянно замигал. Браун продолжал улыбаться.

– Я просто пошутил насчет снятия номера, – сказал дежурный. – У нас тут сколько угодно негров.

– Да, я готов держать пари, что их тут у вас просто битком набито, – сказал Браун. – Так числится здесь у вас в журнале человек по имени Дойч или нет?

– Что-то не припоминаю такого, – сказал дежурный. – Он здесь проездом?

– Он постоянный жилец, – сказал Браун.

– Среди наших постоянных жильцов нет никаких Дойчей.

– Покажи-ка мне список жильцов.

– С удовольствием, но там нет никого с фамилией Дойч, Своих постоянных жильцов я всех помню.

– Все равно покажи список, ладно? – сказал Браун. Дежурный вздохнул и достал из-под полки журнал регистрации постояльцев. Он повернул его так, чтобы Брауну было удобнее читать фамилии. Браун бегло провел пальцем по списку.

– А кто такой Фрэнк Даррен? – опросил он.

– Что?

– Фрэнк Даррен, – Браун ткнул пальцем в заинтересовавшую его фамилию. – Вот этот.

– Этот, – дежурный пожал плечами. – Нормальный парень. Один из наших постояльцев.

– И давно он тут у вас?

– Уже года два, пожалуй. Даже, наверное, немного побольше.

– И он, снимая тут номер, записался как Даррен?

– Конечно.

– А как он выглядит?

– Довольно высокий парень, немного сухощавый. Голубые глаза, длинные волосы. А в чем дело?

– Он сейчас у себя?

– Думаю, что да. А в чем дело?

– В каком номере?

– В триста двенадцатом, – сказал дежурный. – А разве вы не спрашивали о человеке по фамилии Дойч?

– Спрашивал, – сказал Браун. – Дайте-ка мне ключ от триста двенадцатого.

– Зачем это? Для того чтобы ворваться в номер, вам сначала нужно будет получить ордер на...

– Если вы вынудите меня тащиться сейчас к себе за этим ордером, – очень мягко сказал Браун, – то по пути туда я прихвачу с собой ещё кое-кого, задержанного мной за нарушение статьи 514 Закона штата, которая гласит, что “воспрепятствование гражданину равноправно пользоваться услугами любых учреждений и предприятий сферы обслуживания по расовым мотивам, то есть из-за различия в цвете кожи...”

Не дослушав до конца, дежурный поспешно выложил перед Брауном ключ.

Браун кивнул, взял ключ и направился к лифту. Там он нажал на кнопку вызова и принялся ждать, пока кабина его доползет до первого этажа. Когда, наконец, её двери раскрылись, из кабинки выпорхнула горничная, которая, обернувшись, игриво подмигнула лифтеру.

– Третий, – сказал Браун.

Лифтер молча уставился на него.

– А вы уже видели дежурного?

– Да, я уже видел дежурного и дежурный видел меня. А теперь кончай трепаться и запускай свою колымагу.

Лифтер сделал шаг в сторону, пропуская в кабину Брауна.

“Конечно, Даррен может вполне спокойно оказаться именно Дарреном, а никаким не Дойчем”, – думал он. Но элементарная логика полицейского подсказала, что если человек регистрируется в гостинице под чужим именем, то чаще всего он выбирает себе имя и фамилию с инициалами, которые соответствовали бы настоящим, особенно, если белье, чемодан или носовые платки могут быть с монограммами.

Фредерик Дойч, Фрэнк Даррен – попытка не пытка, стоит проверить. А кроме того, и в карточке у него указан этот адрес. Конечно, может оказаться, что в карточке что-то напутано. А если внесенные в неё данные верные то почему бы этому гению, который придумал все эти карточки, а потом и заполнял их, не упомянуть о таком мелком факте, как-то, что зарегистрирован он там под чужим именем и под каким именно?

Браун терпеть не мог небрежной работы, а особенно небрежной полицейской работы. Небрежность всегда крайне раздражали его. Раздражали его и медленно ползущие лифты.

Когда они добрались кое-как до третьего этажа, он не сдержался.

– А это не отражается вредно на ваших барабанных перепонках? – спросил он лифтера.

– А что должно вредно отражаться на моих барабанных перепонках, – переспросил тот.

– То, что вам тут так часто приходится преодолевать звуковой барьер, – сказал Браун и вышел из лифта.

Он выждал, пока двери лифта снова закроются за ним. Глянув на две ближайшие к лифту двери, он сориентировался, в какую сторону ему нужно идти к нужному номеру.

302, 304, 306, 308, 310...

Он остановился перед дверью под номером триста двенадцать и сунул руку за отворот плаща. Вынул он её оттуда уже вооруженную служебным револьвером. Потом он левой рукой достал из кармана полученный у клерка ключ и осторожно вставил его в замочную скважину.

За дверью он уловил какое-то движение. Тогда он быстро повернул ключ и резко толкнул дверь. В номере на постели лежал мужчина, и рука этого мужчины как раз тянулась к револьверу на ночном столике.

– Советую оставить его в покое, – сказал Браун.

– А в чем дело? – спросил мужчина. Он выглядел несколько приятнее, чем на фотографии, но изменения были незначительными. Выглядел он чуть старше, скорее всего потому, что фотографировали его несколько лет назад перед отправкой в тюрьму. На нем была белая рубашка со слегка закатанными рукавами, так что были видны не снятые им запонки. Маленькая монограмма виднелась над нагрудным карманом, и можно было разглядеть, что составляли её буквы “Ф” и “Д”.

– Одевайтесь, – сказал Браун. – Нам с вами предстоит разговор в участке.

– И о чем же это нам предстоит разговаривать?

– О мошенничестве, – сказал Браун.

– Об этом вы можете забыть, – сказал мужчина.

– Вы так считаете?

– Именно так! Сейчас я чист, как сама Пресвятая дева Мария.

– И именно поэтому вы таскаете за собой револьвер? – спросил Браун.

– У меня имеется разрешение на него, – сказал мужчина.

– Вот это мы, кстати, проверим там, в участке.

– Вам для этого понадобится ордер на арест, – оказал мужчина.

– Не нужно мне никаких дурацких ордеров! – резко бросил Браун. – А теперь подымайся с этой чертовой кровати и одевайся. Да поживее, иначе я сам помогу тебе одеться. И поверь, тебе эта помощь не понравится.

– Послушайте, да какого черта...

– Подымайся, Фритци, – сказал Браун.

Мужчина испуганно посмотрел на него.

– Ведь ты Фритци, так ведь? – спросил Браун. – Или ты считаешь, что кличка “Датч” тебе больше подходит?

– Меня зовут Фрэнк Даррен, – сказал мужчина.

– А меня – Джордж Вашингтон. Ладно, надевай свое пальто.

– Послушайте, вы, приятель, совершаете ошибку, – сказал мужчина. – У меня найдутся друзья.

– И кто же они – судьи? – спросил Браун. – Или сенаторы? Кто?

– Неважно кто, – сказал мужчина.

– У меня тоже есть друзья, – сказал Браун. – Один из моих хороших друзей даже держит мясную лавку на Даймондбек. Но что из этого, даже он не сможет помочь тебе. А теперь пошли, не стоит зря терять время.

Мужчина слез с постели.

– Мне нечего скрывать, – сказал он. – Вы ни в чем не можете меня обвинять.

– Надеюсь, что это так, – сказал Браун. – Надеюсь, что ты чист перед законом, надеюсь, что у тебя и в самом деле есть разрешение на этот револьвер, и надеюсь, что на прошлой неделе ты ходил на исповедь. Но, несмотря на все это, мы сейчас отправимся с тобой в участок.

– Господи, неужели нельзя тут поговорить? – спросил мужчина.

– Нет, – сказал Браун. Он усмехнулся: – Видишь ли, они не принимают черномазых в этом отеле.

Разрешение на ношение оружия у него и в самом деле было, но выписано оно было на имя Фредерика Дойча.

Браун внимательно изучил его.

– Ну ладно, а почему ты тогда зарегистрировался здесь под чужим именем?

– Вам этого не понять, – сказал Дойч.

– А ты все-таки попробуй, вдруг пойму.

– А на кой черт? Я ведь все равно считаюсь ни в чем не виноватым, пока вы не доказали обратного. Разве есть какой-нибудь закон, который запрещает регистрироваться в отеле под чужим именем?

– Ну, если уж на то пошло, – сказал Браун, – то это можно рассматривать и как правонарушение. Согласно статье девятьсот шестьдесят четвертой использование чужого имени или адреса с целью введения в заблуждение...

– Я никого не собирался вводить в заблуждение, – сказал Дойч.

– Но я без представления каких-либо доказательств, что ты вводил в заблуждение кого угодно, могу получить вердикт...

– Ну, вот и получите, – сказал Дойч.

– А зачем? Мне, например, абсолютно наплевать на то, что ты будешь проживать под чужим именем хоть до конца жизни. Мне просто хотелось бы выяснить, почему это ты решил, что тебе следует скрываться под чужим именем.

– Вот тут-то вы и попали в самую точку, – сказал Дойч.

– Может, и попал, да только сам я как-то не заметил этого, – ответил Браун. – Так что давай, выкладывай.

– Я решил вести честную жизнь, – сказал Дойч.

– Погоди-ка минутку, – сказал Браун. – Мне, пожалуй, следует пригласить скрипичный квартет. Такие задушевные излияния требуют лирического аккомпанемента.

– Я же говорил, что вам этого не понять, – сказал Дойч, сокрушенно качая головой.

Браун вполне серьезно пригляделся к нему.

– Ладно, продолжай, – сказал он. – Я тебя слушаю.

– Я засыпался один-единственный раз, – сказал Дойч, – и было мне к тому времени двадцать четыре года. А занимался я самыми различными играми лет с шестнадцати. И тут я вдруг попался. Я отделался тогда восемнадцатью месяцами. И сидел я на Уокер-Айленде. – Дойч пожал плечами и замолчал.

– Ну и...

– Ну и мне там совсем не понравилось. Неужели это так трудно понять? Мне не понравилось сидеть в тюрьме. Провести восемнадцать месяцев среди всех этих подонков – педерасты, алкаши, наркоманы, типы, которым ничего не стоит зарубить топором собственную мать. И целых восемнадцать месяцев просидеть рядом с ними. Когда я вышел на свободу, то сразу же твердо решил, что с меня достаточно. Я сыт этим по горло и не хочу повторения всего этого.

– Ну и?

– Ну и я решил окончательно завязать. Я понимал, что если попадусь вторично, то восемнадцатью месяцами мне уже не отделаться. А третий раз – кто знает? Очень может быть, что за мной запрут дверь камеры и попросту выбросят ключи. Может, они не без основания решат, что Фритци Дойч решительно ничем не отличается от всех этих педерастов, алкашей и наркоманов.

– А ты отличаешься от них, да? – сказал Браун, и чуть заметная усмешка тронула его губы.

– Да, отличаюсь. Я с помощью жульничества обыграл очень многих, но вел себя как джентльмен, и если вы не верите этому, то и черт с вами. Занимаясь своим делом, я “передергивал” и все такое прочее, но на игру я смотрел как на самую обычную работу. И именно поэтому в игре я достиг немалых результатов.

– Наверное, и доход эта работа приносила немалый, – сказал Браун.

– Я до сих пор ношу вещи, купленные в то время, когда дела у меня шли хорошо, – сказал Дойч. – Но прикинем все остальное, и станет понятно, что это не окупается. Может, мне и удалось бы богато прожить несколько лет, но стоит ли это того, чтобы всю остальную жизнь провести среди подонков? Неужели я так хотел бы устроить свою жизнь? Вот какой вопрос я задал сам себе. Вот тогда-то я и решил завязать.

– Я тебя внимательно слушаю.

– Оказалось, что все не так-то просто, – сказал Дойч со вздохом. – Люди не очень-то любят принимать на работу выпущенных из тюрьмы парней. Вроде бы тут и удивляться нечему. Я уже достаточно насмотрелся фильмов на эту тему. Там все выглядит оптимистически, особенно, если роль этого бедолаги, который не может устроиться на работу, играет Роберт Тейлор или кто-то там еще. Он не может найти работу, потому что он только что вышел из тюрьмы на свободу. Да только у него всегда как-то так получается, что и в тюрьму-то он попал по ошибке. Преступление совершил кто-то другой, а он просто влип или даже взял чью-то вину на себя. А правда тут состоит лишь в том, что если у тебя имеется судимость, то работу найти очень трудно. Вот приходишь ты к ним, а они позвонят в одно-другое место, а там им любезно сообщают, что Фритци Дойч отбывал свое. Тут-то они и говорят тебе, мол, привет, Фритци, очень мило было с тобой познакомиться.

– И поэтому ты решил взять себе имя Фрэнка Даррена, так?

– Так, – сказал Дойч.

– И в результате этого тебе удалось найти работу?

– Я сейчас работаю в банке.

– И кем же ты там работаешь?

– Работаю охранником, – Дойч вскинул голову, чтобы увидеть, смеется ли Браун.

Браун не смеялся.

– Вот поэтому-то у меня и имеется разрешение на револьвер, – сказал Дойч. – И это никакой не треп. Уж это вы можете очень легко проверить.

– Проверить мы можем многое, – сказал Браун. – И в каком же банке ты работаешь?

– Вы что, собираетесь сообщить им мое настоящее имя? – спросил Дойч. На его лице впервые появилось выражение страха.

– Нет, – сказал Браун.

– В Первом национальном. В их филиале на Мэйзон-авеню.

– Я обязательно проверю это и проверю также разрешение на право ношения оружия, – сказал Браун. – Но тут есть ещё одна вещь.

– Что именно?

– Я хочу, чтобы кое-кто все же повидал тебя.

– Зачем это? Я ведь не обжулил ни одного человека с тех пор...

– Но кое-кто может считать иначе. Если ты и в самом деле чист, то ничего страшного не будет в том, что кто-то посмотрит на тебя.

– И это что – вы собираетесь выставлять меня где-то, для опознания? Господи, неужели мне снова придется переносить это?

– Нет, я просто попрошу потерпевших приехать сюда или ещё куда-нибудь.

– Я чист, – сказал Дойч. – Бояться мне нечего. Просто мне не хочется снова иметь дело с полицией.

– Почему?

Дойч очень внимательно пригляделся к выражению лица Брауна.

– Там всегда полно всяких подонков. – Он помолчал и с тяжелым вздохом добавил: – А я уже давно решил перестать быть подонком.

Убийство проявляет склонность вырываться на свободу, а сегодняшний день был очень хорош для убийства.

Писатели, которые пишут детективные истории, обязательно приурочили бы убийство именно к такому дню, когда с самого утра льет нудный дождь, небо окрашено в самые мрачные краски. Буксиры на реке Харб издавали какие-то особенно заунывные вопли, а обычно веселые детские площадки на противоположном берегу реки были пусты и неприветливы, да и сама река в обрамлении черного от дождя асфальта выглядела достаточно мрачно.

Драматурги, которые сочиняют сценарии детективных фильмов, обязательно удержали бы камеру на этих пустых детских площадках, на набережных, на мокрых ступеньках, спускающихся к самой воде. А нас звуковых дорожках пленки обязательно запечатлелись бы долгие гудки буксиров, шум дождя и монотонный звук ударов волн о прогнившие сваи набережных.

Камера не удержалась бы и от крупных планов и уж обязательно в одном из этих крупных планов внезапно появилась бы рука с растопыренными пальцами, внезапно возникающая из глубины.

А вслед за рукой появилось бы и все тело, а вода тихонько колыхала бы его, пока оно безжизненно не замерло бы на мелководье вместе с другим городским мусором. Набившие руку писатели описывали бы все это или снимали с размахом и всякими стилистическими ухищрениями; а день сегодня выдался просто как специально созданный для людей их профессии.

Люди из 87-го полицейского участка писателями не были. Просто они поняли, что у них на руках ещё одно дело о всплывшем утопленнике.

Глава 9

Татуировка была явной ошибкой.

Мэри-Луиза Прошек имела почти точно такую, же татуировку. И она тоже размещалась на тыльной стороне ладони, между большим и указательным пальцами. В тот раз татуировка представляла собой сердечко, внутри которого было вытатуировано “МИК”.

“МИК” и сердце. Мужчина и любовь.

Дело в том, что ещё одна категория писателей на протяжении веков создавала легенду о, сердце, легенду, превратившую этот добропорядочный насос, перегоняющий кровь, в некое средоточие эмоций, отделив таким образом любовь от ума и приписав массу благороднейших качеств этому комку мышц.

Правда, могло бы получиться и кое-что похуже. Они, например, вполне могли сосредоточить свои усилия и на печени. В конце концов, с таким же успехом они могли бы превратить в цитадель любви любой другой внутренний орган. Писатели ведь отлично знают свое дело.

Форма сердца легко изображается графически, символ этот легко узнаваем, и его легко навязать в качестве предмета восхищения. Глаза, уши, нос и, наконец, мозг – все эти органы и части тела, с помощью которых мы видим, слышим, принюхиваемся и познаем другого человека, то есть все органы, с помощью которых другой человек становится неотъемлемой частью вашей личности, такой же важной, как, например, сама ваша способность мыслить, – все это отбрасывается в сторону и не принимается во внимание. Да, у святого Валентина совсем неплохой специалист по рекламе.

Второй утопленник также оказался лицом женского пола.

У неё также была обнаружена татуировка на коже руки между большим и указательным пальцами. Татуировка эта изображала сердечко. И внутри этого сердечка было вытатуировано слово. И слово это тоже состояло из трех букв “НИК”.

Да, совершенно очевидно, что татуировка эта была ошибкой. Несомненно, что тот мужчина или женщина, которому было уплачено за это украшение на коже, допустил ошибку. Наверняка, ему было поручено выколоть внутри сердечка слово “МИК” и таким образом как бы впечатать мужское имя в саму плоть девушки. А он напортачил. Наверное, он был в тот-момент пьян, а может быть, устал, а скорее всего, просто наплевательски отнесся к своей работе – вы ведь и сами знаете, что бывают такие люди – они не гордятся своим трудом.