– Видите ли, мистер Таунсенд, – сказал Карелла, – мы тут подумали, что, может быть, что-нибудь тревожило Клер в последнее время. Или, например...

– Да вроде бы ничего ее особо не тревожило.

– А не получала ли она каких-нибудь писем с угрозами? Или, может, ей угрожали по телефону? Вам об этом что-нибудь известно?

– Я работаю по ночам, – сказал Таунсенд. – И я обычно сплю днем, когда Клер бывает в колледже или на практике. Как правило, мы обедаем вместе, но я что-то не могу припомнить, чтобы она говорила о каких-то письмах или звонках с угрозами. Нет, ничего такого она не говорила. – Незаметно для себя он начал говорить о дочери в настоящем времени, как бы упуская из виду тот факт, что ее уже нет в живых.

– А в чем заключалась ее практика? – спросил Карелла.

– Практику она проходила в больнице “Буэнависта”, – ответил Таунсенд.

– И что же у нее там за работа?

– Ну, она готовится стать социологом, как вам уже, наверное, известно.

– Да, а точнее...

– Она там... ну, вы наверно и сами знаете, чем занимаются социологи в больницах, правда?

– Мы представляем себе это довольно смутно, мистер Таунсенд.

– Ну, понимаете, Клер работает там... – он остановился на полуфразе, только сейчас сообразив, что продолжает говорить о дочери и о ее работе в настоящем времени. Он уставился на детективов, пораженный собственным открытием. Тяжело вздохнув, он продолжил. – Клер работала там... – он снова сделал паузу, словно пытался закрепить в памяти происшедшее. – Клер работала там с пациентами, лежащими в стационаре. Понимаете, врачи там снабжают их лекарствами, назначают всякие процедуры, но зачастую оказывается, что для выздоровления одних лекарств мало. И вот тут-то подключалась Клер. Работу свою она рассматривала как оказание помощи пациентам в том смысле, что старалась пробудить в них волю к жизни, волю к выздоровлению, волю к тому, чтобы вновь стать здоровыми и нормальными людьми.

– Понятно, – сказал Карелла. После некоторой паузы он спросил. – А не рассказывала она вам что-нибудь примечательное о ком-нибудь из пациентов – из тех, с кем ей приходилось работать?

– Да, она обычно рассказывала о многих.

– В каком смысле, мистер Таунсенд?

– Ну, понимаете, она принимала участие буквально в каждом пациенте, с которым она сталкивалась на работе. Собственно говоря, работа ее как раз и заключалась именно в таком личном участии, и ей приходилось искать подход буквально к каждому из них.

– А возвратившись домой с работы, она рассказывала вам обо всех этих людях, правда?

– Вот именно. Она частенько рассказывала мне о них... а еще она рассказывала о разных забавных случаях на работе. В общем, вы и сами понимаете, как это бывает.

– Но случалось, наверное, и так, что там происходили и не очень-то забавные истории, правда, мистер Таунсенд?

– О, естественно, забот у нее хватало. Она взвалила там на себя столько обязанностей и, конечно же, ей иногда приходилось нелегко. А, иногда, просто не хватало терпения.

– А она упоминала о каких-нибудь особых неприятностях?

– О неприятностях?

– Ну, о каких-нибудь столкновениях с пациентами или с членами их семей. О ссорах с персоналом больницы.

– Нет, ничего такого, что могло бы показаться серьезным.

– А не серьезных случаев не было? Хоть какая-то незначительная ссора, может, поругалась, повздорила с кем-нибудь. Ничего такого не приходит вам на память?

– Увы! Вынужден и тут вас разочаровать. Клер вообще прекрасно ладила с людьми. Понимаете ли, я полагаю, что именно поэтому она и считалась хорошим социологом. Да, она умела ладить с людьми. Понимаете, она в каждом видела человека, личность... А это – редкий талант, мистер Карелла.

– Да, это верно, – с готовностью согласился Карелла. – Мистер Таунсенд, вы очень помогли нам. Огромное вам спасибо за все.

– А можно... А можно будет мне сказать Берту? – спросил Таунсенд.

– Простите, не понял.

– Рассказать Берту, что вы у меня были. Он же наверняка будет сегодня в морге.

– Ну, и что ты об этом думаешь? – спросил Мейер, когда они спускались по лестнице.

– Я думаю, что нам следует непременно заглянуть в больницу, – отозвался Карелла. – Который час?

– Половина одиннадцатого.

– Какие у тебя планы?

– Сара просила, чтобы я обязательно вернулся домой к ленчу, – сказал Мейер, пожимая плечами.

– Тогда мы прямо сейчас поедем в больницу. Возможно, там обнаружится что-нибудь, чем мы сможем заняться завтра.

– Не люблю больниц, – сказал Мейер. – В больнице тяжело умирала моя мать.

– Если ты предпочитаешь, чтобы я поехал туда один...

– Да нет, что ты! Съездим вместе. Просто я говорю, что с тех пор терпеть не могу больниц.

Они спустились к стоявшей внизу служебной машине. Карелла сел за руль и включил скорость. Автомобиль двинулся вперед, вливаясь в поток машин.

– Давай-ка быстренько подобьем бабки и прикинем, что мы имеем, – сказал он.

– Давай.

– Чем заняты по этому делу ребята из сегодняшней смены?

– Ди-Мэо проверяет материалы, связанные с ограблением книжного магазина в пятьдесят четвертом году. Согласно имеющимся у нас документам, грабителя выпустили из тюрьмы Кастельвью в пятьдесят шестом, после чего он уехал на родину в Денвер. Так вот, необходимо убедиться, не вернулся ли он случайно сюда. Ди-Мэо, наверное, сейчас проверяет кое-кого из его старых дружков, чтобы заодно выяснить, что те делали в интересующее нас время в пятницу.

– А что еще?

– Он же просматривает все аресты, которые были сделаны при участии Берта, все случаи и задержания, чтобы выявить среди задержанных тех, кто мог сделать что-нибудь подобное. Работы у него хватает, Стив.

– Хорошо. А чем заняты Уиллис с Брауном?

– Уиллис пытается разыскать семью, родственников или знакомых четвертого покойника. Черт возьми, как же его звали?

– Ла-Скала.

– Правильно, – обрадовался Мейер. – Энтони Ла-Скала.

– И почему это среди убитых обязательно должен оказаться итальянец? – сказал Карелла.

– И вовсе необязательно.

– Смотрел “Неприкасаемого”? Если верить этому фильму, они все под конец дают себя застрелить.

– В фильмах, где герой Роберт Стэк, всегда полно трупов. На этот раз фильм был про итальянцев.

– Ну, черт с ним, – сказал Карелла. – Ну, и как – удалось Уиллису выяснить хоть что-нибудь об этом Ла-Скала?

– Пока ничего.

– Просто удивительно, правда?

– Да, странно.

– Темная, должно быть, личность.

– Да ведь все твои соотечественники темные личности, – сказал Мейер. – Неужто ты до сих пор этого не заметил? Хотя бы по “Неприкасаемому”?

– Конечно, заметил. Но знаешь, я там приметил кое-что еще.

– Что?

– Этот Роберт Стэк никогда не улыбается.

– А я однажды видел, как он улыбнулся, – сказал Мейер.

– И когда же это?

– Забыл. Он там как раз убивает очередного подонка. Но что я прекрасно запомнил – он там улыбался.

– Я, например, ни разу не видел, – серьезно проговорил Карелла.

– Ну, так ведь и жизнь полицейского – не сахар, – сказал Мейер. – А знаешь, что я заметил?

– Что?

– Что Фрэнк Нитти всегда носит один и тот же двубортный пиджак в полоску.

– Это как раз и подтверждает мою теорию о том, что преступления себя не очень окупают, – сказал Карелла.

– А актер мне нравится.

– Мне тоже, – Карелла убежденно кивнул. – Но, знаешь, что я тебе скажу? Ведь и его я тоже никогда не видел улыбающимся.

– Да что ты прицепился к ним со своими улыбками. Улыбается, не улыбается, тебе-то что?

– Не знаю. Просто я люблю, чтобы люди иногда улыбались.

– Тогда, пожалуйста, – сказал Мейер. – Улыбка специально для тебя. – Он оскалился, демонстрируя чуть ли не все зубы.

– А вот и больница, – сказал Карелла. – Ладно, прибереги свои улыбки для сестры, которая будет стоять на входе.

На дежурную сестру улыбка Мейера и в самом деле произвела завораживающее впечатление, и она объяснила, как им добраться до отделения, где работала Клер Таунсенд. Однако, реакция врача-ординатора оказалась куда более сдержанной. При низких заработках и огромном объеме работы ему совсем не улыбалось допускать в свое отделение какую-то комичную пару клоунов-полицейских, да еще в такое спокойное воскресное утро. Было ясно, что он собирается дать должный отпор наглым визитерам, но при этом он не учитывал того факта, что дело ему придется иметь не с кем-нибудь, а с детективом Мейером Мейером, который по праву может считаться не только грозой преступного и медицинского мира, но еще и самым терпеливым полицейским, если не во всех Соединенных Штатах, то уж, во всяком случае, во всем городе.

– Нам ужасно жаль, что приходится отнимать у вас ваше драгоценное время, доктор Мак-Элрой... – начал самым любезным тоном Мейер, но Мак-Элрой тоже был не лыком шит и тут же попытался перехватить инициативу.

– Очень рад, джентльмены, что вы так прекрасно понимаете мое положение, – быстро заговорил он. – Поэтому я попрошу вас отложить свой визит на какой-нибудь другой день с тем, чтобы я мог беспрепятственно вернуться к исполнению своих...

– Естественно, мы все понимаем, – принял подачу Мейер, – вам, конечно же, крайне затруднительно проводить при посторонних осмотры, выписывать больным успокаивающее или там слабительное, а также...

– Вы упрощаете обязанности врача-ординатора, – сказал Мак-Элрой.

– Конечно, упрощаю по незнанию и тут же приношу за это свои глубочайшие извинения. Я прекрасно понимаю степень вашей занятости, доктор Мак-Элрой. Но в данный момент мы занимаемся делом об убийстве...

– А мое дело – это забота о больных и страдающих людях, – прервал его Мак-Элрой.

– Да, да. Разумеется. И ваш долг – не дать им умереть. Однако наш долг состоит в том, чтобы разыскать того, кто убил тех, кто уже все-таки, увы, мертв. Поэтому все, что вы сможете сообщить нам относительно...

– У меня имеются четкие указания руководства, – сказал Мак-Элрой, – и я обязан строжайше выполнять их, особенно в отсутствие этого руководства. Больница должна работать как хорошо отлаженный часовой механизм, детектив... Мейер – вы, кажется, так себя назвали.

– Именно так, и при этом я прекрасно понимаю...

– ...и у меня нет времени отвечать здесь на ваши вопросы – во всяком случае сегодня это исключено. Просто ни минуты свободной. А почему бы вам не прийти тогда, когда здесь будет персонал, и не задать ему свои...

– Но дело в том, что с Клер Таунсенд работали именно вы, не так ли?

– Вообще-то Клер и в самом деле работала со мной, но она работала также и со всеми остальными врачами, а также и с руководством. Послушайте, детектив Мейер...

– И хорошо вам работалось с ней?

– Я не намерен отвечать на ваши вопросы, детектив Мейер.

– Знаешь, Стив, я думаю, что он просто не ладил с ней, – сказал Мейер.

– Конечно же я ладил с ней. С ней все ладили. Ведь Клер, можно сказать, была... Послушайте, детектив Мейер, вам не удастся вовлечь меня в разговор о достоинствах Клер. Честное слово! Меня ждет работа. Я сейчас нужен своим больным.

– Я ведь тоже болею за свое дело, – сказал Мейер, улыбаясь одной из самых очаровательных своих улыбок. – Так что вы говорили насчет Клер?

Мак-Элрой только молча со злостью поглядел на него.

– А я считаю, что нам нужно его арестовать, – сказал Карелла.

– Арестовать меня? Да какого черта вы?.. Послушайте, – Мак-Элрой решил, по-видимому, проявить максимум выдержки. – Ровно в одиннадцать часов мне предстоит делать обход. Затем мне нужно будет выписать массу лекарств и проследить за их приемом. Потом мне необходимо...

– Да, мы знаем, что вы страшно заняты, – сказал Мейер.

– Мне нужно у двух пациентов взять спинномозговую жидкость, назначить и провести несколько внутривенных вливаний, да еще истории болезней.

– Да что тут время терять, поехали за ордером на арест, – сказал Карелла.

Мак-Элрой как-то сразу сник.

– Господи, и зачем только я решил стать врачом? – тоскливо спросил он, обращаясь в пространство.

– Как давно вы знаете Клер?

– Месяцев шесть примерно, – усталым голосом отозвался Мак-Элрой.

– Вам нравилось с ней работать?

– С ней всем нравилось работать. Хорошие работники социальных служб очень ценятся в больницах, а Клер была еще вдумчивым, ответственным человеком. Я просто в ужас пришел, когда прочел о том, что случилось. Такая милая и красивая девушка, да и работник замечательный!

– Были у нее какие-нибудь стычки с кем-нибудь здесь, в отделении?

– Нет.

– С докторами? С сестрами? С пациентами?

– Нет.

– Но послушайте, доктор Мак-Элрой, – сказал Мейер. – Она ведь все-таки была живым человеком, а не святой.

– Может быть, святой она и не была, – сказал Мак-Элрой, – но была чертовски хорошим работником. А хороший работник никогда не ввязывается в мелкие дрязги.

– Но дрязги бывали все-таки в вашем отделении?

– Дрязги бывают повсюду.

– Но Клер никогда не была в них замешана.

– Насколько мне известно – никогда, – сказал Мак-Элрой.

– А какие у нее были отношение с пациентами? Вы же не станете убеждать нас, что все пациенты отличались идеальным характером и примерным поведением и что...

– Нет, многие из наших пациентов нервны, раздражительны, а зачастую бывают и просто невыносимы.

– В таком случае ведь далеко не все воспринимали ее...

– Совершенно верно. Не все и не сразу приняли ее с распростертыми объятьями. Поначалу, по крайней мере.

– Так, значит, все-таки и у нее возникали проблемы.

– Поначалу – да. Но у Клер была просто изумительная способность находить буквально к каждому особый подход, как бы ключик какой-то, и ей почти всегда удавалось завоевать доверие пациента.

– Почти всегда?

– Да.

– А в каких же случаях это ей не удавалось? – спросил Карелла.

– Что?

– Почти всегда еще не означает всегда, доктор Мак-Элрой. Так, значит, у нее все-таки бывали неприятности с пациентами?

– Ничего серьезного не было. Не было ничего такого, с чем она не смогла бы справиться. Видите ли, я ведь как раз и пытаюсь втолковать вам, что Клер была человеком исключительно преданным своей работе, она умела просто великолепно обращаться с пациентами. Если же говорить откровенно, то сотрудники социальных служб зачастую приносят нам массу неприятностей. Но Клер это никоим образом не касается. Клер всегда была мягкой и терпеливой с пациентами, она умела входить в их положение и... просто она была очень хорошей и не о чем тут дальше толковать. Она прекрасно знала свою работу и, главное, любила ее. Она была прекрасным специалистом. Это, собственно, и все, что я могу сказать. Да что там – она даже... она не ограничивалась тем, что приходилось делать тут, в отделении. Она интересовалась дальнейшей судьбой своих пациентов. Она навещала их дома, помогала родственникам наладить жизнь. Поверьте, она была просто необыкновенным человеком.

– А чьи дома она посещала?

– Что?

– Ну, в дома каких пациентов она заходила?

– Ах, вот в чем дело... Ну, я точно не знаю. Она посещала нескольких. Но я не помню.

– А вы попытайтесь припомнить.

– Нет, честное слово...

– А вы все-таки попробуйте.

– Погодите, погодите, дайте подумать. Тут у нас лежал один мужчина с переломом обеих ног – производственная травма. Клер тогда проявила необычайный интерес к его семье. Проявляла заботу о детях, сидела с ними. Или вот в начале прошлого месяца поступила к нам женщина с прободением аппендикса. Жуть просто: тут и перитонит, и абсцессы, и вообще – все что угодно. Она пролежала у нас довольно долго, кстати ее и выписали-то только на прошлой неделе, если хотите знать. Клер очень внимательно отнеслась не только к ней, но и к ее дочери, девчонке лет шестнадцати. Она продолжала интересоваться ею даже после того, как женщину выписали из больницы.

– Как это понять?

– Она звонила ей.

– Этой девочке? Прямо отсюда – из отделения?

– Да.

– А о чем они разговаривали?

– Ну уж этого я не знаю. Я не подслушиваю чужие...

– И как часто она звонила ей?

– Ну, довольно часто, особенно последнюю неделю. – Мак-Элрой помолчал немного, припоминая. – А если уж быть точным до конца, то однажды девушка эта звонила ей сюда. Представьте, звонила в больницу.

– Правда? Прямо сюда звонила? А как зовут эту девочку?

– Этого я не знаю. Но можно посмотреть фамилию ее матери, она должна быть в истории болезни.

– Будьте любезны, – сказал Карелла.

– Вам это тоже кажется не совсем обычным, правда? – спросил Мейер. – Едва ли это принято – поддерживать контакты с дочерью пациентки уже после того, как саму пациентку выписали домой?

– Нет, ничего особенно странного тут нет. Большинство сотрудников социальных служб не выпускают из поля зрения своих подопечных, а, как я уже сказал, Клер...

– А не кажется ли вам, что в случае с этой девушкой имела место и личная заинтересованность?

– Клер всегда и во всем...

– Извините, доктор Мак-Элрой, но, я полагаю, вы понимаете, что я имею в виду. Была ли заинтересованность Клер Таунсенд в судьбе этой девушки большей, чем в судьбе любой другой пациентки или кого-нибудь из членов их семей?

Мак-Элрой долго обдумывал ответ. Наконец он произнес:

– Думаю, что да.

– Так. А теперь не покажете ли вы нам историю болезни?

Вернувшись в участок, детектив Хол Уиллис засел за изучение результатов вскрытия трупа Энтони Ла-Скала. В заключении патологоанатома указывалось, что причиной смерти явились три огнестрельные раны, нанесенные пулями, выпущенными из пистолета сорок пятого калибра, прошедшими сквозь сердце и легкие умершего. В результате чего и наступила смерть, которую следует считать мгновенной. Однако в заключении также говорилось и о том, что на венах покойного, особенно на внутренней стороне локтевого сгиба и предплечьях имеются многочисленные шрамы длиной от трех до двадцати пяти миллиметров и шириной в два-три миллиметра. На основании этого, а также в связи с обнаружением значительного количества героина в крови Ла-Скала эксперт пришел к выводу, что погибший вводил себе внутривенно именно этот наркотик и что наркотики он принимает уже достаточно длительное время, о чем можно судить по числу шрамов и по образовавшимся утолщениям на стенках сосудов.

Уиллис положил заключение на место – в папку под названием “Дело Клинга” и подошел к Брауну, сидевшему за соседним столом.

– Ну, как тебе это нравится – нам подсунули какого-то паршивого наркомана. А теперь попробуй-ка разыщи его адрес. Где его искать? Где-нибудь под скамейкой в Гровер-Парке? Да и как искать родственников или друзей этого проклятого наркомана?

Браун на минуту задумался.

– А знаешь, может быть, это и есть то, что нам нужно, – сделал он неожиданный вывод. – Послушай, Хол, наркоманы ведь бывают замешаны в чем угодно. – Он удовлетворенно кивнул. – Очень может быть, что это та самая ниточка, которая нам поможет.

И это походило на правду.