– Уходите, – снова сказала она.

Эмма взяла пачку купюр, лежавших в блокноте, – остаток денег, которые брат Антоний забрал у бильярдного шулера. Она видела, как у Джудит расширились глаза.

– Это вам, – сказала Эмма. – Откройте дверь.

– Если это мне, то отдайте, – сказала Джудит. – Для этого не надо открывать дверь.

– Ладно, – сказал брат Антоний, останавливая руку Эммы. – Ей не нужны эти деньги.

– А сколько там денег? – спросила Джудит.

– Четыреста долларов, – сказала Эмма.

– И Пако сказал, что хочет, чтобы я их получила?

– За то, что он с тобой сделал, – понизив голос и опустив глаза, сказала Эмма.

– Постойте, – сказала Джудит.

Дверь закрылась. Они ничего не слышали. Брат Антоний пожал плечами. Эмма тоже пожала плечами. Им дали неверные сведения? Человек, рассказавший им про Джудит, был ее кузеном. Он сказал, что она жила с Пако перед тем, как его убили. Он сказал, что Пако прижигал сигаретами ее груди. Это была одна из причин, почему брат Антоний предложил позвонить ей в дверь в час ночи. Брат Антоний считал, что ни одна женщина не позволит жестоко обращаться с собой, если только это не очень запуганная женщина. Но где она? Куда она пошла? Они ждали. Наконец они услышали, как снимают цепочку. Дверь широко открылась. Джудит Квадрадо стояла в дверях с пистолетом в руке.

– Заходите, – сказала она и гостеприимно поманила их пистолетом.

Брат Антоний не ожидал встречи с пистолетом. Он поглядел на Эмму.

– No hay necesidad de la pistola[5], – сказала Эмма. Брат Антоний не понял этой фразы. До последней минуты он не подозревал, что Эмма может говорить по-испански.

– Hasta que yo sepa quien es usted[6], – сказала Джудит и снова помахала пистолетом.

– Хорошо, – ответила по-английски Эмма. – Но толькопока вы не узнаете, кто мы. Я не люблю делать одолжение женщинам с оружием.

Они прошли в квартиру. Джудит закрыла дверь и заперла. Они находились в небольшой кухне. Холодильник, мойка и плита стояли у одной стены под окошком, выходившим в проход между домами. Окошко было закрыто, стекло по краям обледенело. В правом углу стоял стол с белой клеенкой и около него – два стула.

Брату Антонию не понравилось выражение лица Джудит. Она не была похожа на испуганную женщину. Она была похожа на женщину, которая владеет ситуацией. Ему пришло в голову, что они совершили ошибку, явившись сюда. Брат Антоний подумал, что они потеряют остаток денег, которые он забрал у бильярдного шулера. Он решил, что мысли, которые рождались у них с Эммой, не всегда так уж были хороши. Ростом Джудит была, вероятно, пять футов шесть дюймов, она была изящной темноволосой девушкой, только нос был чуть великоват для ее узкого личика. На ней был темно-синий халат. Она заставила их так долго ждать, потому что надевала халат и доставала пистолет, решил брат Антоний. Ему не понравился вид пистолета. Он не дрожал у нее в руке. Ей приходилось пользоваться пистолетом раньше, он чувствовал это. Она не будет колебаться, чтобы выстрелить. Ситуация казалась очень плохой.

– Итак, – сказала она, – кто вы?

– Я – брат Антоний.

– Эмма Форбс, – представилась Эмма.

– Откуда вы знаете Пако?

– Какая жалость, что с ним приключилось такое несчастье!, – сказала Эмма.

– Откуда вы его знаете? – спросила Джудит снова.

– Мы старые друзья, – сказал брат Антоний. Его по-прежнему беспокоило, что она держала пистолет такой твердой рукой. Пистолет не был похож на какой-нибудь дешевый – из тех, что были в ходу. Этот был по меньшей меретридцать восьмого калибра. Такой мог проделать весьма заметную дырку в рясе.

– Если вы были друзьями Пако, почему я не знаю тебя?

– Мы были в другом месте, – сказала Эмма.

– А как же вы получили деньги, если вы были в другом месте?

– Пако нам оставил. В квартире.

– В какой квартире?

– Там, где мы живем.

– Он оставил их мне?

–Он оставил их вам, – сказала Эмма. – И записку.

– Где записка?

– Где записка, святой брат? – спросила Эмма.

– В квартире, – сказал брат Антоний, изображая раздражение. – Я не знал, что нам нужна записка.Мне не пришло в голову, что нужно брать с собой записку,когда собираешься отдавать четыреста долларов...

– Ну так отдавайте, – сказала Джудит и протянула руку.

– Уберите пистолет, – сказала Эмма.

– Нет, вначале отдайте деньги.

– Отдай ей деньги, – сказал брат Антоний. – Это ее деньги. Пако хотел, чтобы мы отдали ей деньги.

Их глаза встретились. Джудит не заметила взгляда, которым они обменялись. Эмма подошла к столу и положила купюры веером на клеенку. Джудит повернулась, чтобы взять деньги со стола, и тут брат Антоний шагнул к ней и влепил ей кулаком по носу. И до этого ее нос был не слишком красив, а теперь из него брызнула Кровь. Брат Антоний вычитал где-то, что удар в нос очень болезнен и высокоэффективен. При этом из носа хлещет кровь, и люди пугаются ее вида. Когда из ее носа полилась кровь, Джудит забыла про пистолет. А брат Антоний схватил ее запястье, завел руку назад и вырвал пистолет.

– Очень хорошо, – сказал он.

Джудит прижала руку к носу. Кровь вытекала из носа сквозь пальцы. Эмма взяла полотенце для посуды и кинула ей.

– Оботрись, – сказала она.

Джудит всхлипывала.

– И перестань плакать. Никто не будет тебя бить.

Джудит не вполне поверила. Ее ужеударили. Она сделала ошибку, что, даже имеяпистолет, открыла дверь в час ночи. А теперь пистолет был в руках монаха: «жирная» собирала деньги со стола и запихивала обратно в сумку на плече.

– Что вы хотите? – спросила Джудит. Она прижимала полотенце к носу. Полотенце становилось красным. Нос болел. Она заподозрила, что монах сломал его.

– Сядь, – сказал брат Антоний. Теперь он улыбался: ситуация снова была в его руках.

– Сядь, – повторила Эмма.

Джудит села за стол.

– Дайте мне лед, – сказала она. – Вы сломали мне нос.

– Принеси ей лед, – сказал брат Антоний.

Эмма пошла к холодильнику. Она вытащила ванночку со льдом и вытрясла лед в мойку. Джудит передала ей запятнанное кровью полотенце, и Эмма завернула в него несколько кубиков льда.

– Вы сломали мне нос, – снова сказала Джудит, взяла полотенце и приложила завернутый лед к носу. С улицы доносилась сирена «Скорой помощи». Она подумала, не придется ли ей вызывать «Скорую помощь».

– Кто были его клиенты? – спросил брат Антоний.

– Что? – Вначале она не поняла, о ком он говорит. Потом она сообразила, что он спрашивает про Пако.

– Его клиенты, -сказала Эмма. – Те, кому он продавал.

–Вы имеете в виду Пако?

– Ты знаешь, кого мы имеем в виду, – сказал брат Антоний. Он сунул пистолет в карман спереди рясы и сделал знак Толстухе. Эмма снова начала рыться в сумке. На одну секунду Джудит подумала, что они отпустят ее. Монах убрал пистолет, а «жирная» копалась у себя в сумке. Они собирались отдать ей деньги в конце концов. Но, когда Эмма извлекла руку из сумки, в ней было что-то длинное и узкое. Большой палец Толстухи пошевелился, и, блеснув, раскрылась опасная бритва. Джудит боялась бритвы пуще пистолета. В жизни в нее никогда не стреляли, но резали ее много раз, и однажды ее порезал даже Пако. На плече у нее был шрам. Этот шрам был менее уродлив, чем отметины, которые он выжег сигаретами у нее на груди.

– Кто были его клиенты? – снова спросил брат Антоний.

– Я его почти не знала, – сказала Джудит.

– Ты с ним жила, – сказала Эмма.

– Это не означает, что я знала его, – сказала Джудит, что по-своему было ужасной правдой.

Она не хотела говорить, кто были клиенты Пако, потому что егоклиенты теперь стали ееклиентами – по крайней мере станут,как только она сведет все концы воедино. Она вспомнила имена всех двенадцати потребителей наркотиков. Их вполне хватало, чтобы она смогла обеспечить себе роскошную, по ее мнению, жизнь. Их было достаточно, чтобы она решила купить пистолет, прежде чем взяться за это предприятие. Слишком много было на свете негодяев, вроде Пако. Но теперь пистолет находился в руках монаха, а Толстуха медленно поворачивала бритву в руке, так что лезвие отсвечивало. Джудит подумала, что все в жизни по-своему повторяется. Вспомнив о том, что Пако сделал с ее грудью, левой рукой она инстинктивно запахнула халат. Брат Антоний заметил ее жест.

– Кто его клиенты? – спросила Эмма.

– Не знаю. Какие клиенты?

– Для сладкой пудры, – сказала Эмма и приблизилась к ней с бритвой.

– Я не знаю, что означает «сладкая пудра», – сказала Джудит.

– Это такая пудра, дорогая, – сказала Эмма, поднося бритву к ее лицу, – которую нюхают носом.Но у тебя носабольше не будет, если сейчас же не скажешь кто они.

– Нет, лицо не надо, – сказал брат Антоний почти шепотом. – Только не лицо.

Он улыбнулся Джудит. И снова на какую-то секунду Джудит подумала, что он отпустит ее. Толстуха казалась угрожающей, но монах, конечно...

– Сними халат, – сказал брат Антоний.

Она поколебалась. Она убрала полотенце от носа. Казалось, кровь уже не текла так сильно. Она снова приложила полотенце. Даже боль, казалось, утихает. Может быть, и не так все плохо. Может быть, если она просто будет делать, что они хотят, поиграет с ними... Конечно же, «жирная» не станет отрезать ей нос... Неужели имена клиентов Пако так важны для них? Станут ли они так сильно рисковать из-за малого? В любом случае теперь это были ее собственные клиенты, будь они прокляты! Она отдаст им все, что они ни попросят, но только не имена, которые для нее были билетом туда, где, по ее мнению, была свобода. Она не знала, какого рода эта свобода. Просто свобода. Она никогда не скажет им их имена.

– Почему вы хотите, чтобы я сняла халат? – спросила она. – Что вы от меня хотите?

– Имена клиентов, – сказала Эмма.

– Вы хотите увидеть мое тело? – спросила она. – Так?

– Назови клиентов, – сказала Эмма.

– Ты хочешь, чтобы я отсосала? – спросила она брата Антония.

– Снимай халат, – сказал брат Антоний.

– Потому что если ты хочешь...

– Халат, – сказал он.

Она посмотрела на него. Она попробовала прочесть его намерения в его глазах. Пако говорил ей, что она работала головой лучше любой другой проститутки. Если бы она добралась до монаха...

– Можно мне встать? – спросила она.

– Встань, – сказала Эмма и сделала несколько шагов назад. Открытая бритва была по-прежнему у нее в руке.

Джудит положила полотенце. Из носа кровь больше не шла. Она сняла халат и положила на спинку стула. На ней была только светлая ночная рубашка, которая кончалась чуть ниже промежности. На ней не было трусиков, которые она купила в комплекте с ночной рубашкой. Ночная рубашка и трусики обошлись в двадцать шесть долларов. Эти деньги она легко могла возместить своим новым кокаиновым ремеслом. Она видела, куда был направлен взгляд монаха.

– Ну, что скажешь? – спросила она, поднимая бровь и пытаясь улыбнуться.

– Сними рубашку, – приказал брат Антоний. «Жирная» будет делать то, что решит монах... Так размышляла Джудит, и так и было.

– Просто сними, – сказал брат Антоний.

– Ради чего? – спросила Джудит тем же легким тоном. – Ты и так все видишь, разве нет? Я практически голая, ты можешь все видеть сквозь рубашку, ради чего снимать ее?

– Снимай проклятую ночную рубашку! – заорала Эмма. Джудит снова подумала, что страшно ошиблась, открыв дверь. Но теперь уже поздно. Толстуха приближалась, поигрывая бритвой.

– Хорошо, только не... только не... Сейчас сниму, хорошо? Только... Не волнуйтесь... Но на самом деле я не знаю, о чем вы говорите, о каких клиентах Пако?.. Клянусь Богом, я не знаю, что вы имеете в виду...

– Ты знаешь, что мы имеем в виду, – сказал брат Антоний.

Она подняла рубашку выше пояса, стянула ее с себя и, не поворачиваясь, положила на сиденье деревянного стула. Сразу у нее на груди, на руках и плечах появились мурашки. Джудит стояла голая и дрожащая посередине кухни, босыми ногами на холодном линолеуме, за ее спиной было окно, обледеневшее по краям. «Она хорошо сложена, – подумал брат Антоний. – Плечи узкие и изящно развернутые, живот слегка округлый, груди большие и плотные, довольно красивые, разве только их портят шрамы от ожогов по бокам. Очень хорошо сложена, – подумал он. – Не такая сексуальная, как Эмма, но с очень хорошими формами». Он заметил на ее левом плече небольшой шрам от удара ножом. Она была женщиной, которую оскорбляли, возможно, регулярно, это была очень запуганная женщина.

– Режь, – сказал он.

Бритва пробежала так быстро, что в первую секунду Джудит не поняла, что ее поранили. У нее на животе появилась тоненькая полоска крови. Это было не так страшно, как кровь из носа, – просто узенькая полоска крови, которая сочилась из тела, ничего страшного. Даже боль от пореза была меньше, чем от удара в нос. Она удивленно посмотрела на свой живот. Но почему-то ей сейчас было не так страшно, как секундой ранее. Если это было то, чего следовало ожидать, если это было самое худшее, что они могли с ней сделать...

– Мы не хотим причинить тебе боль, – сказал монах. И она поняла, что это означало: они хотятпричинить ей боль и на самом делеизранят ее еще больше, если она не скажет им имена, которые им нужны. Она быстро пыталась сообразить, какой найти путь, чтобы защитить собственные интересы. Может быть, дать им имена клиентов, почему нет? Но не раскрывать имя дилера. Клиентов всегда можно найти, если знать, где брать порошок. Пряча свою тайну, пряча свой страх, она спокойно переписала им все имена, которые они хотели узнать, все двенадцать, которые она держала в памяти, накарябала их вместе с адресами на листке бумаги, стараясь скрыть дрожание руки, пока писала. А затем, после того, как она передала им список имен и даже проверила написание некоторых из них, после того, как она подумала, что все уже закончилось, что они уже получили от нее все, что хотели, и оставят ее со сломанным носом и кровоточащим шрамом на животе, к ее удивлению, монах спросил:

– Где он брал порошок?

И она поколебалась, прежде чем ответить, и тотчас поняла, что ее колебание – еще одна ошибка. Ее колебание показало им, что она знает, где Пако брал порошок, знает имя дилера. И они потребовали, чтобы она сейчас же назвала его.

– Не знаю где, – сказала она.

Ее зубы начали стучать. Она, не отрываясь, смотрела на бритву в руке Толстухи.

– Отрежь ей сосок, – сказал монах, и Джудит инстинктивно закрыла руками свою грудь, изуродованную шрамами, когда Эмма с бритвой в руке сделала к ней шаг. И вдруг ей стало страшнее, чем когда-либо в жизни. И она услышала, как ее голос сообщает им имя, отдает ключ к ее тайне и свободе, снова и снова повторяет это имя, бормочет это имя, надеясь, что на этом все закончится. Но, к ее удивлению, бритва опять сверкнула. Она была безмерно удивлена, не поверила своим глазам, когда увидела, как из ее правой груди хлынула кровь, и она поняла, о Господи Иисусе,что ей все равно причинят боль, о Дева Мария,что, возможно, ее убьют, о Матерь Божья,бритва сверкала и резала – раз-раз, раз-раз, раз-раз, – пока Джудит не потеряла сознание.

Комната детективов в участке выглядела так же, как в любой другой день недели, включая выходные. Но утром в понедельник все знали,что это понедельник. Просто в понедельник – другое ощущение. Хочешь, не хочешь – это начало новой недели. Такой же или не такой же, но несколько иной.

Карелла сидел за столом уже в семь тридцать утра, за пятнадцать минут до начала дневной смены. Люди из ночной смены сворачивались, пили кофе с булочками, тихо обменивались впечатлениями о событиях, которые произошли в ночные часы. Смена была довольно спокойная. Подшучивали над Кареллой, что рано пришел, – не готовился ли он к беседе с детективом первой степени? Карелла готовился к разговору с Карлом Лоэбом, студентом медфака, другом Тимоти Мура, которому последний, по его утверждению, звонил несколько раз в течение вечера, когда застрелили Салли Андерсон.

В телефонной книге «Айсола» было три колонки Лоэбов, но только две строчки относились к мужчинам, носившим имя КарлЛоэб. И в одной из двух последних был указан адрес на Перри-стрит, в трех кварталах от университета Рэмси. Мур сказал Карелле, что днем его можно найти на факультете. Карелла не знал, отмечается ли в университете такой никчемный праздник, как День президентов, но он не хотел рисковать. Кроме того, если факультет сегодня закрыт, это значит, что Лоэб может отправиться на пикник или еще куда-нибудь. Он хотел застать его дома, прежде чем тот исчезнет в неизвестном направлении. Он набрал номер.

– Алло! – сказал женский голос.

– Попросите, пожалуйста, Карла Лоэба, – сказал Карелла.

– Кто его спрашивает? – поинтересовалась женщина.

– Детектив Карелла из восемьдесят седьмого участка.

– Что вы имеете в виду? – спросила женщина.

– Департамент полиции, – сказал Карелла.

– Это шутка?

– Нет.

– Э... Подождите минуту.

Он слышал, как она позвала кого-то – видимо, Лоэба. Казалось, Лоэб был озадачен.

– Алло, – сказал он.

– Мистер Лоэб?

– Да?

– Говорит детектив Карелла из восемьдесят седьмого участка.

– Да?

– У вас найдется несколько минут для меня? Я хочу задать вам пару вопросов.

– О чем? – спросил Лоэб.

– Вам знаком некий Тимоти Мур?

– Да...

– Вы были дома в пятницу вечером, мистер Лоэб?

– Да...

– Мистер Мур звонил вам в пятницу вечером? Я говорю про пятницу, двенадцатое февраля, минувшую пятницу?

– Э... А вы не скажете, из-за чего все это?

– Я позвонил в неудобное время, мистер Лоэб?

– Ну, я брился, – сказал Лоэб.

– Перезвонить вам попозже?

– Нет, но... Я хотел бы знать, из-за чего все это?

– Вы разговаривали с мистером Муром хотя бы раз в минувшую пятницу вечером?

– Да.

– Вы помните, о чем говорили?

– Об экзамене. Нам предстоит серьезный экзамен. По патологии. Извините, мистер Коппола, но...

– Карелла, – сказал Карелла.

– Карелла, извините. Вы можете объяснить, по какому поводу вы звоните? Я не привык к таинственным телефонным звонкам из полиции. И вообще, как мне узнать, что вы полицейский?

– Не желаете перезвонить мне в участок? – спросил Карелла. – Номер в участке...

– Нет, нужды нет. Но в самом деле...

– Простите, мистер Лоэб, но я лучше небуду рассказывать, по какому поводу звоню, пока что.

– У Тимми неприятности?

– Нет, сэр.

– Тогда что? Просто не понимаю.

– Мистер Лоэб, мне требуется ваша помощь. Вы помните, когда мистер Мур звонил вам?

– Он звонил несколько раз.

– Сколько раз, по вашим подсчетам?

– Пять или шесть. Не могу сказать. Мы обменивались информацией, туда-сюда.

– А вы звонили ему?

– Да, два-три раза.

– Итак, между вами...

– Может быть, четыре раза, – перебил Лоэб. – Точно не могу сказать. Мы как бы занимались вместе по телефону.

– Так что вы звонили друг другу девять или десять раз?

– Примерно. Может быть, двенадцать раз. Не помню.

– В течение ночи?

– Ну, не всей ночи.

– Когда был первый звонок?

– Около десяти, по-моему.

– Вызвонили мистеру Муру или...

– Он позвонил мне.

– В десять.

– Около десяти. Я уверен в точности времени.

– А в следующий раз?

– Потом я позвонил ему через полчаса.

– Обменяться информацией?

– Задать вопрос, на самом деле.

– А потом?

– Не могу сказать точно. Мы постоянно перезванивались в тот вечер.

– Когда вы самизвонили ему три или четыре раза мистер Мур был дома?

– Да, конечно.

– Вы звонили ему домой?

– Да.

– Когда вы говорили с ним в последний раз?

– Около двух ночи, по-моему.

– Выему позвонили? Или он?..

– Язвонил.

– И он был дома?

– Да. Мистер Карелла, я хотел бы...

– Мистер Лоэб, в минувшую пятницу от одиннадцати до полуночи вы перезванивались?

– С Тимми?

– Да, с мистером Муром.

– От одиннадцати до полуночи?

– Да, сэр.

– По-моему, да.

– Онвам звонил или выему звонили?

– Онзвонил.

– Вы помните точное время?

– Нет, точное время не помню.

– Но вы уверены, что перезванивались от одиннадцати до полуночи?

– Да.

– Сколько было звонков в течение этого часа?

– Два, по-моему.

– И оба раза звонил мистер Мур?

– Да.

– Вы можете вспомнить точное время?..

– Не могу сказать точно.

– Тогда примерно.

– По-моему, он звонил в... Должно быть, сразу после одиннадцати, в первый раз. Новости как раз подходили к концу. Должно быть, было пять минут двенадцатого.

– Новости?

– По радио. Я занимался с включенным радио. Как и Тимми. Я люблю заниматься с музыкальным фоном. Меня это успокаивает. Но передавали новости, когда он позвонил.

– И вы сказали, что он тоже слушал радио?

– Да, сэр.

– Откуда вы знаете?

– Было слышно. И вообще, он сказал вроде, что надо выключить.

– Вы сказали «выключить»...

– Его радио. Он сказал вроде... Я не помню в точности... «Дай-ка я выключу на минуту, Карл»... Что-то такое.

– И потом выключил радио?

– Да, сэр.

– Убрал громкость?

– Да, сэр.

– И тогда вы стали говорить?

– Да, сэр.

– Сколько времени продолжался ваш разговор? Вы сказали, разговор был в пять минут двенадцатого?

– Да, сэр, примерно. Мы разговаривали пять или десять минут, по-моему. На самом деле, когда он отзвонилмне, он так и не понял некоторые вещи про...

– Когда это было, мистер Лоэб? Когда он отзвонил?

–Может быть, через полчаса. Не могу сказать точно.

– Примерно в одиннадцать тридцать пять?

– Примерно.

– А его радио работало?

– Что?

– Его радио. Вы слышали звуки радио как фон?

– Да, сэр.

– О чем вы говорили на этотраз?

– О том же, о чем говорили в одиннадцать. То есть в пять минут двенадцатого. Об анализе на болезни костного мозга. Мы проходили материал по лейкемии. Какие подробности вы хотите услышать?

– Вы снова проходили тот же самый материал?

– Знаете, лейкемия не так проста, как может показаться на первый взгляд, мистер Карелла.

– Я уверен, что не проста, – сказал Карелла, услышав упрек. – И вы говорите, что в последний раз беседовали с ним в два часа ночи или около того?

– Да, сэр.

– Вы говорили с ним с одиннадцати тридцати пяти до двух ночи?

– По-моему, да.

– Кто кому звонил?

– Мы звонили друг другу.

– В какое время?

– Не помню точно. Я знаю, что телефон был занят в какой-то момент, но...

– В тот момент, когда вы позвонили?

– Да, сэр.

– В какое время это могло быть?

– Точно не могу сказать.

– Около полуночи? После полуночи?

– Не уверен.

– Но вы снова разговаривали после того звонка в одиннадцать тридцать пять?

– Да, сэр. Несколько раз.

– Звонили друг другу: вы – ему, он – вам?

– Да, сэр.

– Обсуждали экзамен?

– Да, вопросы, которые будут на экзамене.

– Его радио было все еще включено?

– По-моему, да.

– Вам было слышно радио?

– Да, сэр. Мне была слышна музыка.

– Та же музыка, что вы слышали ранее?

– Да, сэр. Он слушал классическую музыку. Она была слышна как фон каждый раз, когда он звонил.

– И последний раз вы говорили в два часа ночи?

– Да, сэр.

– Когда выпозвонили ему?

– Да, сэр.

– Ему домой?

– Да, сэр.

– Большое спасибо, мистер Лоэб. Вы мне очень помогли...

– Но по какому поводу все это, мистер Карелла? Я, честно говоря...

– Обыкновенная проверка, – сказал Карелла и повесил трубку.

Понедельник перед Великим постом.

Опасная наледь на тротуарах.

Прозрачное синее небо, раскинувшееся от горизонта к горизонту над небоскребами. Такое небо всегда казалось неожиданным в январе и феврале, хотя так же, как снег, ветер и леденящий дождь, оно не было необычным для этого города. Из заводских труб за рекой Дикс в Калмз-Пойнт поднимался темно-синий дым. В иссиня-черной форме были полицейские, стоявшие у входа в дом на авеню Эйнсли и смотревшие на изувеченную женщину на обледенелом тротуаре.

Женщина была нагая.

След крови тянулся от нее по тротуару к подъезду и в вестибюль. На внутренней двери в вестибюль остались кровавые отпечатки ладоней, кровь была на перилах и на лестнице, ведущей на верхние этажи.

Женщина истекала кровью.

Груди женщины были жестоко изрезаны.

На животе женщины был огромный кровоточащий крест.

У женщины не было носа.

– О Господи! – воскликнул патрульный.

– Помогите, – стонала женщина. Кровь пузырилась у нее во рту.

Дверь в квартиру Алана Картера открыла женщина лет тридцати пяти, на взгляд Кареллы. На ней был парчовый халат, ее длинные черные волосы были тщательно причесаны и ниспадали прямыми линиями по обеим сторонам изящного овального лица. Карие глаза были слегка раскосыми и придавали ей чуть восточный вид, из-за которого сослуживцы Кареллы находили в нем сходство с Фудживарой и шутили, что они родственники. Она была похожа на Тину Вонг – через несколько лет. Кареллу всегда удивляло, что, когда мужчина начинал обманывать жену, он часто выбирал женщину, которая была чем-то похожана нее.

– Мистер Карелла? – спросила она.

– Да, мадам.

– Проходите, пожалуйста, муж ждет вас. – Она протянула руку. – Меня зовут Мелани Картер.

– Очень приятно, – сказал Карелла и пожал ей руку, которая показалась ему очень теплой. Его руки замерзли, потому что он шел без перчаток и без шляпы («Я помню, дядюшка Сальваторе») от того места, где оставил машину.

Картер появился из спальни. На нем было японское кимоно поверх темно-синей пижамы. Карелла предположил, что кимоно подарила ему Тина Вонг. Но он не стал сосредоточиваться на этой мысли.

– Извините за беспокойство в ранний час, – сказал он. Было десять утра.

– Не надо извиняться. – Картер пожал ему руку. – Будете пить кофе? Мелани, – попросил он, – мы могли бы выпить кофе?

– Конечно, – улыбнулась Мелани и вышла в кухню.

– Сегодня вы без напарника? – поинтересовался Картер.

– Нас только двое, – ответил Карелла. – А надо опросить много людей.

– Ясно, – сказал Картер. – Итак, чем могу служить?

– Я надеялся, что мы сможем поговорить один на один.

–Один на один?

– Да, сэр. Просто вы и я. – Карелла кивнул в сторону кухни.

– Пусть жена все слышит, – сказал Картер.

– Не уверен, что это правильно, сэр, – сказал Карелла. Их взгляды встретились. Картер промолчал. Мелани вышла из кухни с серебряным подносом, на котором стояли серебряный кофейник, серебряная сахарница и две чашки с блюдцами. Она опустила поднос на кофейный столик.

– Я забыла ложки, – сказала она и снова вышла в кухню. Никто из них не проронил ни слова. – Ну вот, – сказала она, вернувшись, и положила две ложки на поднос. – Не желаете еще что-нибудь, мистер Карелла? Горячие тосты?

– Нет, спасибо, мадам, – поблагодарил детектив.

– Мелани... – сказал Картер и поколебался. – Я уверен, что разобью тебе сердце, но если у тебя есть какие-нибудь дела...

– Конечно, дорогой. С вашего позволения, мистер Карелла. – Она коротко кивнула, улыбнулась и вышла в спальню, закрыв за собой дверь. Картер резко встал, подошел к стереосистеме, расположенной в книжном шкафу у дальней стены. «Он знает, о чем я собираюсь говорить, – подумал Карелла. – Он хочет заглушить звуки. Дверь защищает недостаточно». Картер включил радио. Музыка наполнила комнату. Какая-то классика. Но Карелла не узнавал произведение.

– Не слишком громко? – спросил Карелла.

– Вы сказали, что хотите поговорить один на один.

– Да, но я не хочу кричатьодин на один.

– Я сделаю потише. – Картер снова подошел к радиоприемнику. Карелла вспомнил про фон классической музыки во время телефонных разговоров между Муром и Лоэбом. Во всем городе была только одна радиостанция, передававшая классическую музыку. Очевидно, у нее было больше слушателей, чем можно было предположить.

Картер вернулся к кофейному столику и сел на стул, обитый материалом лимонного цвета. С другой стороны на диване с бледно-зеленой весенней обивкой сидел Карелла. За окнами было ярко-голубое небо, но при этом дул сильный ветер.

– Насчет Тины, так? – сразу спросил Картер.

Карелле понравилось, что тот прямо перешел к главному – как он ожидал – вопросу, но на самом деле Карелла пришел говорить не о Тине Вонг. Тина Вонг служила лишь приемом официального шантажа. В уголовном кодексе это, вероятно, называлось «принуждением». Карелла не брезговал приемом легкого принуждения – если ситуация того требовала.

– Примерно, – ответил он.

– Значит, вы знаете, – сказал Картер. – Ну так что? На самом деле жена тоже моглабы послушать.

– Вот как? – удивился Карелла.

– Она не какая-нибудь святоша.

– Вот как? – снова удивился Карелла.

– Она умеет себя занять, когда меня нет. Поверьте. В любом случае, что общего у Тины с Салли Андерсон?

– Гм, – сказал Карелла, – вот это как раз мне и хочетсявыяснить.

– Отлично исполнено, – сказал Картер без улыбки. – Вы, кажется, подходите мне на роль мужчины-простофили.Как только будет нужда, я вам позвоню. Что вы ищете, мистер Карелла?