– Они что, просто гуляли по берегу, или как? – спросил я.

– Бежали по берегу. Женщина впереди, а Харпер – за ней.

– У нее было что-нибудь в руках?

– По-моему, ничего.

– Никакой сумочки, ничего такого?

– Она была совсем голая, – сказал Джексон, кивнув. – Большие титьки прямо светились при луне.

Я помнил, что полицейские нашли сумочку Мишель на песке, по водительским правам, которые были в ее бумажнике, и опознали тело. Именно из-за наличия этой сумочки Мори считал, что Мишель приехала на пляж добровольно. Может, она уронила сумочку на песок около павильона еще до того, как бросилась бежать от своего убийцы?

– Ну, а он? У него в руках что-нибудь было?

– У кого? У Харпера?

– У мужчины, который преследовал ее.

– Не-а. Насколько я видел, ничего.

– Сколько времени вы провели в лодке до того, как увидели этих людей, мистер Джексон?

– Да пару часов. Отсюда отчалил около половины седьмого, сами посчитайте: минут сорок у меня ушло, чтобы дойти до Уиспера. Скажем так, пока я туда доплыл, пока бросил якорь, потом окуни запрыгали рядом с лодкой, – было не меньше половины восьмого.

– Так получается, что прошло два с половиной часа.

– Я и сказал: пару часов.

– Прилив был высоким или начинался отлив?

– Прилив был высоким. Не смог бы я сидеть всего в двадцати футах от берега да еще забросить сеть, если бы был отлив. Проверьте по газетам, если не верите. Прилив, полнолуние.

– А чем занимались эти два с половиной часа?

– Рыбу ловил. А что, по-вашему, я делал? Ведь я – рыбак.

– Поймали что-нибудь?

– Ага. Не так уж много, как рассчитывал, но немного потаскал.

– А чем занимались, когда не было клева?

– Так у меня с собой было несколько банок пива, – так, чтобы убить время. Рыбак привыкает к одиночеству на воде.

– И сколько же банок?

– Да совсем немного. Если думаете, что я был пьян, мистер Хоуп, так лучше забудьте об этом. Ни одному рыбаку во всей Калузе не напоить меня допьяна.

– Так сколько же банок у вас было?

– Влил в себя пару упаковок по шесть штук.

– Двенадцать банок?

– Приблизительно.

– Так сколько же банок пива было у вас, мистер Джексон? Больше или меньше двенадцати?

– Может, вскрыл еще одну упаковку, только начал ее. На рыбалке особо нечем заняться, если нет клева.

– Таким образом, вы за два с половиной часа выпили от двенадцати до восемнадцати банок пива, а уж потом заметили на берегу мужчину и женщину.

– Но это не значит, что я был пьян.

– Никто и не говорит этого. А костер на берегу вы видели?

– Не-а. Никакого огня не видел.

– Но вы видели, что мужчина с женщиной дрались?

– Ага. Он схватил ее за руку, рванул. Принялся лупить ее, – кажется, так: не очень-то хорошо было видно, как они там катались по песку. Но я слышат удары, и еще услышал, как он выкрикнул ее имя.

– И какое же имя вы услышали?

– Мишель.

– Что еще вы слышали?

– Он обозвал ее дешевой шлюхой. Кричал, что она всегда была шлюхой, кричал, что шлюхе доверять нельзя.

– Вы все это слышали со своей лодки?

– Точно. Ветер дул с востока, можете проверить по газетам. Ветер с востока, прилив, полнолуние.

– А что говорила женщина?

– Ничего. Только хныкала, когда он лупил ее.

– Что потом?

– Он уволок ее прочь.

– По песку?

– По песку. За руки, – вроде так. У нее руки были связаны, он тащил ее за руки.

– А что вы делали?

– Да то же, что и раньше.

– Что именно?

– Штаны протирал.

– Почему?

– Рыба-то не клевала, какой резон был мне торчать там? Вытащил крючки и отправился восвояси.

– Сообщили полиции о том, что видели?

– Только после того, как услыхал про убийство.

– Когда это было?

– Во вторник. Услыхал по радио. Сразу подумал: может, это то самое, что видел на пляже в понедельник ночью?

– Но огня на берегу вы не видели?

– Нет.

– Ни после того, как заметили людей на берегу, ни в то время, как уплывали оттуда?

– Не-а. Я-то плыл на юг. А они передвигались к северу, к павильону, – знаете, где потом нашли ее тело.

– Мистер Джексон, я попросил бы вас прийти в мою контору, чтобы повторить под присягой все, что вы только что рассказали мне. Вы не против того, чтобы подписать свои показания?

– Нисколечко. Не стану я помогать вашему парню. Видел его там, на пляже, слышал, как он обзывал ее всякими грязными именами, слышал, как он бил ее, видел, как волок по песку. Я точно видел Харпера, и никого другого, и присягну в этом на Библии.

– Благодарю вас, мистер Джексон, – сказал я.

– За что? – удивился он.

Из конторы администратора я позвонил Салли Оуэн и нашел ее в косметическом салоне, где она работала, в плотном кольце клиенток. Салли сказала, что в два часа к ней должна прийти клиентка, и попросила подъехать в салон к половине третьего, к этому времени она скорее всего освободится. Когда я явился туда без двадцати три, она все еще трудилась над прической своей клиентки.

Салли чернокожая, очень приятной наружности женщина, ей чуть больше тридцати. На ней были слаксы, босоножки на высоких каблуках и белый рабочий халат, который развевался над слаксами как мини-юбочка. У Салли африканская стрижка, вошедшая в моду благодаря Анджеле Дэвис. В ушах болтались серьги с рубинами, которые, на мой взгляд, скорее подошли бы к какому-нибудь ночному клубу, а не к стерильному декору ее салона. Косметический салон был расположен в Новом городе, в черном квартале Калузы, неподалеку от той улицы, где жила Мишель со своим мужем. Салли попросила меня посидеть, и я стал наблюдать, как она заплетает волосы своей клиентке в бесчисленное множество тонюсеньких косичек, – прическа, которую ввела в моду Бо Дерек в фильме «10».

Женщина, над которой трудилась Салли, не заслуживала оценки больше «шести», – если определять стоимость женщины, исходя исключительно из ее внешних данных. Дейл с презрением отнеслась к этому фильму. А потом, как бы оправдываясь, все спрашивала меня, понравилось бы мне, если бы меня оценивали по десятибалльной системе. Дейл уверяла, что режиссер Блейк Эдвардс, этакая свинья, должно быть, женоненавистник. Я объяснил ей, что мне фильм показался забавным, но не более того, а вот Бо Дерек действительно очень красивая женщина. По какой-то совершенно недоступной мне логике вслед за этим Дейл спросила, как-то робко и даже застенчиво, а какую оценку я поставил бы ей, если бы меня попросили об этом. Без малейших колебаний я ответил, что она, конечно, получила бы двадцать баллов только за свои внешние данные и дополнительные двадцать баллов за свой интеллект. В ответ на мои слова Дейл сказала: «Врунишка», но прижалась ко мне теснее (мы разговаривали, лежа в ее кровати).

Не закончив украшение прически тесьмой, Салли подошла ко мне.

– Не знала, что ей нужна такая прическа, – извинилась она. – Пока все закончу, пройдет не меньше часа. Неудобно заставлять вас ждать, поговорим лучше сейчас.

Мы перебрались в уголок салона, подальше от кресел, сушилок для волос и раковин для мытья головы. На низком столике между нашими креслами пестрели обложки журналов «Вог», «Харперс Базар» и «Эбони». Салли предложила мне сигарету и закурила сама.

– Вот какие дела, – сказала она.

У Салли удивительно красивые глаза, янтарный блеск которых оттеняет светло-коричневая кожа. Левый глаз слегка косит, – это легкое косоглазие придает ее лицу какое-то задумчивое выражение, почему-то делая его чрезвычайно сексуальным. У нее неплохая фигурка, рост около пяти футов шести дюймов. Она сидела рядом со мной, скрестив ноги, и рубиновые серьги гармонировали с босоножками на высоких каблуках.

– Встречаешься с человеком, а потом случается вот такое, – произнесла она, покачав головой, и затянулась сигаретой.

– Вы были хорошо знакомы с Мишель? – спросил я.

– Довольно хорошо. Ладила с ней больше, чем с другими соседками. Вы же знаете, она жила всего через три дома от нас. Единственная белая женщина в нашем квартале.

– И она была для вас только соседкой?

– Ну, подругой. Наверное, мы были друзьями, если учитывать все обстоятельства.

– Какие обстоятельства?

– Мишель – белая, а я – черная. Много найдется в этом городе белых, у которых есть близкие друзья среди черных?

– А вы именно так относились к ней? Как к настоящему другу?

– Скажем так: подставляла ей свое плечо, чтобы выплакаться.

– Это как же?

– Когда Кинг-Конг принимался за свое, она звонила мне.

– Кинг-Конг?

– Джордж. Ее муж.

– Как понять: «принимался»?

– Ну как… всякие там разборки, ясно?

– Что вы под этим подразумеваете?

– Чудовище ревнивое, вот кто он.

– Вы хотите сказать, что он ее ревновал?

– Это еще мягко сказано. Вы только представьте себе сами. Вот такая женщина, как Мишель, – такая красавица, и выходит замуж за обезьяну, – разве не станет он подозревать ее, даже если и захочет верить? Разве не так?

– Кажется, я не совсем понимаю вас. Что именно он подозревал?

– Просто ненормальный, вот и все.

– Ненормальный, – в каком смысле?

– Ну, – сказала Салли, – понимаете: этот человек чересчур чувствительно относился к каждому, на кого смотрела Мишель.

– А она смотрела на других?

– Нет, нет, Мишель была чиста, как лилия. Это он все напридумывал, понимаете?

– Вы сказали, что Харпер обвинял ее…

– «Обвинял», может, слишком сильно сказано.

– А как вы сказали бы?

– Скажем так: он подозревал, что она уделяет слишком много внимания другим мужчинам.

– Это она так говорила?

– Мишель обычно прибегала ко мне вся в слезах, жаловалась, что он все время ее лупит.

– Ясно. Значит, делилась с вами своими горестями, верно?

– Доверяла мне, верно.

– И как часто такое случалось?

– Что случалось?

– Когда она вам жаловалась, что муж обвиняет ее…

– Нет, не обвиняет.

– Салли, – сказал я, – мне никак не удается понять: обвинял или не обвинял Харпер свою жену в том, что она уделяет слишком много внимания другим мужчинам?

– Мишель мне говорила, что он подозревает ее в этом… вот как правильно.

– И за это он ее бил?

– Верно.

– Так он все-таки обвинял ее, так получается?

– Если хотите, можно и так сказать, – согласилась Салли, пожав плечами.

– Как часто это случалось?

– Хотите знать точно?

– Хотелось бы.

– По меньшей мере, раза три-четыре.

– Итак, по меньшей мере, раза три-четыре Мишель приходила к вам домой…

– Верно.

– В слезах…

– Верно.

– Чтобы рассказать по секрету, что муж обвиняет ее в излишнем внимании к другим мужчинам.

– Так она мне говорила.

– Случалось ли вам хоть раз быть свидетельницей этого?

– Свидетельницей чего?

– Что Мишель уделяет внимание другим мужчинам?

– Нет, нет. Я вам уже сказала: Джордж все это напридумывал.

– Случалось вам бывать с ними вместе в компаниях?

– Бывало.

– А как вел себя на этих вечеринках Харпер?

– Как всегда.

– Как именно?

– Никогда ни с кем и словом не обмолвится, просто рта не раскроет. Он иногда приходил к нам вместе с Мишель, так и просидит, не сходя с места, всю ночь напролет, будто его что-то грызет изнутри. Понимаете, мы иногда устраивали вечеринки, собиралось человек шесть-семь. А он сидит себе в углу, никому словечка не скажет. Будто в рот воды набрал, представляете? Говорю вам, я нисколечко не удивилась, что он убил ее. Те, кто все копят внутри, потом такое учинят, что и в страшном сне не приснится.

– А Харпер казался вам жестоким человеком?

– Так ведь он же бил ее, верно?

– Это только со слов Мишель.

– О чем это вы?

– Когда Мишель пришла к вам утром, в прошлый понедельник, вы услышали из ее уст историю о том, как зверски избил ее муж.

– И нисколько этому не удивилась, говорю вам.

– Что она рассказала вам?

– Что он дошел до ручки, избил ее. Она всегда этого боялась. Как-то в припадке ревности он набросился на нее.

– Это Мишель вам сказала?

– Да, он однажды набросился на нее. Между прочим… – Она покачала в задумчивости головой.

– Да?

– Мишель сказала мне, что боится, как бы в один прекрасный день он не убил ее.

– Когда она вам это сказала?

– Это было вечером, на Хэллоуин. Мне это запомнилось, потому что когда она постучала в дверь, я решила, что это ряженые. А оказалось – опять Мишель, вся в слезах, рассказала мне, что Конг опять в ярости, орал на нее, угрожал ей…

– Угрожал ей?

– Верно, говорил, что если она посмеет только поглядеть на другого мужчину, он ей все кости переломает.

– И она поняла это в том смысле, что он убьет ее?

– Так она и сказала.

– Что он убьет ее?

– Или изуродует. Когда она пришла ко мне в то утро, в прошлый понедельник, у нее вся грудь была в синяках, нос сломан, зубы выбиты. Вот как он ее избил, знаете? Чтобы другим мужчинам она не казалась привлекательной.

– Понятно. Но вы слышали это только от Мишель, верно?

– Верно.

– А это показания, основанные на слухах.

– Что это значит?

– Это значит, что вы сами никогда ничего не видели и не слышали, что нет свидетелей, в присутствии которых происходило что-нибудь подобное. Никто не может доказать, что Харпер на самом деле был ревнивцем. Или что он был способен на такие жестокие поступки.

– Мистер Хоуп, если мужу взбредет в голову избить жену, он ведь не станет приглашать гостей, чтобы обзавестись свидетелями.

– Понятно.

Я замолчал. Салли решила, что разговор окончен. Она загасила сигарету и взглянула на настенные часы. В противоположном углу комнаты существо, претендовавшее на оценку в 10 баллов, начало выказывать признаки нетерпения.

– Вы давно знакомы с Мишель?

– С тех пор, как они поженились.

– А это было около полутора лет назад, так?

– Так. Приблизительно столько времени мы и были знакомы.

– А на ее свадьбе были?

– Нет, я познакомилась с ней уже после свадьбы.

– Свадьба была здесь, в Калузе, верно?

– Верно. Потом устроили большой праздник. У них в доме. По всей улице машины выстроились.

– А вас не пригласили.

– Нет. Мы с Конгом никогда не ладили, а я вам уже сказала, что в то время мы еще не были знакомы с Мишель.

Она снова посмотрела на часы.

– Еще несколько вопросов, – попросил я.

– Конечно, просто моя клиентка уже вся извертелась.

– Мне непонятно одно.

– Что?

– Если, как вы говорите, Харпер несколько раз угрожал Мишель и раньше…

– Так оно и было.

– Почему же, по-вашему, именно в этот раз его угрозы перешли в физическое насилие?

– Пойдите спросите у него, – сказала Салли. – Не думаю только, что вам повезет. Я ведь вам сказала: Конг не из тех, кто раскроет душу и сердце.

Перед моими глазами всплыла картина предварительного допроса в кабинете Блума, когда Харпер так искренне, из глубины души, сказал: «Я любил ее больше жизни». Я вспомнил о том, как безудержно он рыдал, закрыв лицо громадными ручищами, рыдал так отчаянно, будто сердце у него вот-вот разорвется.

Я поблагодарил Салли за то, что она уделила мне столько времени, и вышел из салона на яркое, слепящее глаза солнце.