Мэттью Хоуп (№4) - Красавица и чудовище

Дейл остановилась футах в десяти от меня, пройдя приблизительно половину длины бассейна, и снова положила руки на бедра, слегка выдвинув вперед ногу. Там, где солнце не касалось груди, кожа была молочно-белой, а соски – удивительно твердыми. Довольно долго она стояла неподвижно, а затем опять начала приближаться ко мне все той же медленной, дразнящей походкой, не спуская глаз с моего лица. Руки скользнули по бедрам вниз, большие пальцы зацепились за тесемки трусиков.

– А потом, – сказала она, – если у меня хватит мужества, – сказала она, – и если не испугаюсь полиции, тогда почему бы мне, – знаешь, так медленно, медленно, – не приспустить свое бикини, Мэттью, как раз до того места (и она начала спускать трусики), где растут белокурые волосы, – как раз вот до сих пор, Мэттью, где уже начинаются…

И тут зазвонил телефон.

– Черт бы его побрал, – выругалась Дейл.

Телефон продолжал трезвонить.

Дейл остановилась, продев большие пальцы в завязки бикини, длинные пальцы направлены вниз, к треугольнику, за которым скрывалась шелковистая белокурая дорожка, верхняя часть которой уже видна.

– Не отвечай, – прошептала Дейл.

– Это может быть Джоан, – возразил я.

– Нет, это твой дружок Блум, черт бы его побрал, – сказала она.

Это был, черт бы его побрал, мой дружок Блум.

– Мэттью, – начал он, – случилась ужасная вещь. Надеюсь, ты сидишь на стуле.

– В чем дело? – спросил я.

– Твой парень улизнул.

– Что?

– Харпер. Он удрал из тюрьмы.

– Что?

– Украл машину шерифа, припаркованную у задней двери, дал под зад этому растяпе дежурному… Бог его знает, где этот Харпер сейчас. Мэттью. Я уже разослал по всем участкам информационные сообщения, – извини, ОБРО, никак не привыкну к вашему названию. «Объявлен в розыск», – а это означает, что на его поиски будет задействована вся дорожная полиция штата. Не думаю поэтому, что он станет цепляться за машину шерифа. Мэттью? Ты меня слышишь?

– Слышу, – ответил я.

* * *

Дождь лил как из ведра, когда мы прибыли в Пуэрто-Валларта, в Калузе такие ливни бывают обычно летом. В Калузе утром ярко светило солнце. Мой партнер Фрэнк утверждает, что любит дождь, а еще больше – снег. Говорит, что однообразие калузской погоды способно свести человека с ума. И рассуждает об однообразии здешней погоды, пережив не один сезон ураганов! Сейчас погодка была бы Фрэнку по душе: потоки воды и порывы ветра насквозь пронизывали наш джип, – у которого, как известно, нет боковых окон, – пока Сэм Торн вез нас из аэропорта на свою виллу.

На Сэме был непромокаемый плащ и желтая шляпа, в которых он больше походил на рыбака, чем на окружного судью в отставке. Лучше нас разобравшись в атмосферных условиях, он без труда переносил эту дикую поездку до своей виллы. На всех остальных была та одежда, которую надели в это солнечное теплое утро в Калузе. Никто не готовился к встрече с проклятым тайфуном, обрушившимся на нас со страшной силой, как только сошли с борта самолета. На Дейл синие джинсы и зеленая майка под цвет глаз, длинные волосы цвета опавших листьев растрепал ветер, по лицу струились потоки воды, стекла очков запотели. Джоан, обожавшая и подражавшая Дейл, также облачилась в синие джинсы и зеленую майку, у нее был даже такой же медальон, как у Дейл. Белокурые волосы Джоан стянуты на затылке хвостиком, она непрерывно щурилась от порывов ветра и дождя. На мне тоже джинсы и спортивная рубашка с открытым воротом, рукава которой закатаны. Рубашка промокла насквозь еще до того, как выехала с территории аэропорта, а дождь поливал нас всю дорогу, которая шла вдоль берега, где ветер с Тихого океана дул с гораздо большей силой.

Сэм утешил нас, объяснив, что такой погоды в Пуэрто-Валларта в ноябре не бывает. По его словам, в ноябре ожидалось выпадение осадков на треть дюйма ниже нормы, а средняя температура должна быть 78 градусов по Фаренгейту, или 26 – по шкале Цельсия. Но последние несколько дней, объяснил он потом, погода испортилась: дождь и холод. «Никогда такого не бывало», – сказал он. Сэму – около шестидесяти пяти, но он по-прежнему высокий и стройный; нос по форме напоминает томагавк, у него умные голубые глаза и копна седых волос, благодаря которым он почему-то выглядит моложе своих лет. Как бывший судья, Сэм четко формулирует мысли, заботливо взвешивая каждое слово; создается впечатление, что он, как олицетворение правосудия, произносит напутствие присяжным заседателям.

Вилла, которую он приобрел (или, правильнее сказать, арендовал сроком на 99 лет, ибо в Мексике иностранцам не разрешено владеть недвижимостью), расположена на вершине холма, к югу от города, на самом берегу океана. У нас ушло пятнадцать минут на преодоление шести дождливых, насквозь продуваемых ветром, проклятущих миль, которые отделяли виллу от города, но нам показалось, что ехали не меньше часа. «Вот и приехали», – объявил наконец Сэм, и, выбравшись из джипа, мы прошли сквозь кованую чугунную калитку, справа от которой на стене была табличка: «Каза Эспинья».

– Эспинья по-испански «терн», – объяснил Сэм и заорал во всю мочь: – Карлос! Ven аса![27]

Карлоса и его жену Сэм нанял незадолго до нашего приезда, но тут же сообщил нам шепотом, что собирается их рассчитать, как только найдет более подходящую прислугу. Карлос ни слова не говорил по-английски. Ему пришлось карабкаться к нам по каменной лестнице, которая шла вдоль наружной стены трехэтажной виллы. Поскользнувшись на верхней ступеньке, он чуть не свалился и, чудом сохранив равновесие, избежал смертоносного падения на извивавшееся узкой лентой шоссе или на пляж – по другую сторону от дома. Виллу построили почти на самой вершине холма, к ней вела только грязная извилистая дорога, которую основательно обмыл за последние несколько дней «тропический ливень», как его назвал Сэм. Дом стоял на отшибе, и Сэм наслаждался здесь покоем, которого так жаждал после ухода на пенсию. Карлос забрался в джип и принялся выкидывать оттуда наш багаж, сваливая его прямо на мощенную плитками дорожку. Под проливным дождем мы отправились в опасный путь, вниз по каменным ступенькам, которые вели к парадному входу.

– Этим дверям двести лет – почти мои ровесники, – пошутил Сэм.

Мы прошли вслед за Сэмом в комнату, и тут перед нами открылся такой вид, что от восторга перехватило дыхание. Мы находились в столовой, которую Сэм называл по-испански «el comedor». Это была открытая, просторная терраса, которая служила столовой, слева от нее находилась кухня. Пол покрыт зеленой глазурованной плиткой, по цвету напоминавшей глаза Дейл, поэтому, когда мы переступили порог, нам показалось, что у нас под ногами разверзлась морская бездна, огражденная в целях безопасности чугунными перилами: терраса буквально повисла над обрывом, круто уходившим вниз, к морю. Слева открывалась панорама берега: широкая песчаная полоса, рыбачьи лодки, перевернутые по случаю дождя кверху дном, крытые соломой навесы, а еще дальше, за ними, виден мыс, на котором (как объяснил Сэм) кинокомпания, снимавшая «Ночь игуаны», построила декорации для сцены пожара. «Этот фильм сделал известным Пуэрто-Валларта, – сказал Сэм, – спасибо Элизабет Тейлор и Ричарду Бартону».[28] Дорога огибала остатки декораций и исчезала в зарослях, окаймлявших горы, они тянулись бесконечной цепью до самого горизонта: одна заросшая буйной растительностью вершина как отдаленное эхо повторяла другую. А справа, насколько хватало глаз, раскинулся Тихий океан, – сегодня бурный и взбаламученный, – бесконечная водная пустыня, простиравшаяся до самого Китая. Недалеко от берега над водой возвышались две громадных скалы, которые Сэм назвал «los arcos», очевидно потому, что под действием ветра и воды в их толще образовались сквозные арки. И вдруг над океаном загорелась радуга. «Папа, ты только посмотри, какая красота!» – прошептала Джоан и взяла меня за руку.

– Вы привезли хорошую погоду, – с улыбкой сказал Сэм. – Давайте-ка выпьем по этому случаю. Тони вернется из города с минуты на минуту.

Тони оказалась девятнадцатилетней шведкой, почти такой же высокой, как Сэм, более яркой блондинкой, чем моя дочь, лифчика Тони не носила, а ее мешковатые белые брюки были подпоясаны бечевкой. Судя по тому, как горячо она обняла Сэма, примчавшись на виллу и освободившись от многочисленных покупок, они жили «au pair».[29] Энергично пожав нам руки, она извинилась («Я оставлю вас на минуточку, хорошо?») и, собрав свои пакеты, побежала вниз по каменным ступенькам, в спальню хозяина. Спальня и комнаты для гостей находились этажом ниже гостиной, их двери выходили на террасу с бассейном.

– На нашу кровать стоит посмотреть, – сказал Сэм, четко определив, как и положено добросовестному судье, характер их отношений. – Она и по форме круглая, как у того плейбоя из Чикаго.

Мы вышли из гостиной на террасу, и Карлос принес нам туда выпивку, – «маргаритас», приготовленный Марией. Эта супружеская пара казалась просто идеальной прислугой, я не мог понять, почему Сэму так хотелось избавиться от них.

– Тони говорит на шести языках, – с гордостью заявил Сэм.

Тони владела шведским (само собой), английским, испанским, французским, итальянским и немного говорила на португальском. Она присоединилась к нам, переодевшись в одно из тех платьев, которые только что купила в городе, – это был белый кружевной наряд, обильно украшенный бахромой, которая, тем не менее, не скрывала ее наготы. Тони была босиком («Так удобнее ходить по этим плиткам», – объяснила она), а в руках держала босоножки на низком каблуке, которые собиралась надеть вечером, когда поедем в город обедать.

– Я уже заказала столик на девять часов, – сказала она Сэму, а тот, выслушав эту информацию, молча кивнул, – судья не должен делиться с окружающими своими соображениями.

За ту «минутку», что Тони провела в спальне хозяина, она успела принять ванну, вымыть голову шампунем, тщательно сделать макияж и облачиться в белоснежный наряд, который назвала своим «подвенечным платьем». Она присоединилась к нам только в пятом часу. Пробормотав что-то невразумительное о каких-то таинственных поручениях, с которыми ей срочно надо разобраться, Тони заверила нас, что вернется домой к семи. Может, нам будет интересно побродить по городу или заглянуть в магазины («Я в полном восторге от здешних магазинов!» – воскликнула Тони, широко распахнув свои большие голубые глаза), а потом пообедаем в «Ла Конха», лучшем ресторане в городе, по ее словам, и Сэм подтвердил эту информацию. На ходу чмокнув Сэма в щеку, Тони бросила нам: «Так увидимся позднее», – и мгновенно птицей взлетела по каменным ступенькам. На секунду над нашей головой мелькнули ее длинные ноги, босоножки, болтавшиеся в руке, – и она исчезла. Еще через несколько секунд услышат шум отъезжающей машины.

– Я без памяти влюблен в нее, – сказал Сэм, а я тут же вспомнил Джорджа Харпера, который произнес те же слова на допросе в полиции, и меня пронзило острое чувство вины перед ним.

На потолке нашей ванной жили два паука, каждый размером с монетку в пятьдесят песо. Я хотел уничтожить их, но Дейл воспротивилась, указав, что пауки поселились здесь раньше нас и имели законное право на свою площадь. Она дала им имена: Айк и Майк. Входя в ванную, я каждый раз смотрел, где они находятся и что делают. Пауки неподвижно сидели на одном месте, казалось, они прилипли к нему. Паутины не плели. Просто сидели неподвижно. Непонятно, чем же они питались.

* * *

В первое же утро нашего пребывания на «Каза Эспинья» я понял, почему Сэм решил уволить своих слуг. Проснувшись в то утро, мы поспешно привели себя в порядок, и к половине восьмого все были готовы, но Карлос с Марией появились на кухне только к девяти часам и начали готовить завтрак. По словам Марии, они не поняли (хотя Тони накануне отдала распоряжение на чистом испанском языке), в котором часу господа собирались завтракать. Зато сам завтрак оправдал наши долгие ожидания: свежий апельсиновый сок, папайя, особым способом приготовленная яичница с ветчиной (хрустящая корочка и чуть-чуть соли), крепкий черный кофе в глиняных кружках, которые Сэм привез из последней поездки в Гвадалахару. Сэм поинтересовался, передают ли еще по телевизору ту дурацкую рекламу бескофеинного кофе «Брим», в которой актеры, пропев хором: «Пейте только кофе „Брим“ – и здоровье ваше с ним», заливались истерическим хохотом, как будто это была самая удачная шутка века. Я не смог ответить на этот вопрос, потому что не люблю смотреть телевизор.

На вилле телевизора не было. И телефона – тоже. Сэм объяснил мне заранее, что, в случае необходимости, можно доехать до отеля «Гарса Бланка» – милях в двух отсюда, по дороге к городу, – там есть телефон, и если звонят обитателям виллы, управляющий любезно отправляет за ними посыльного. Перед отъездом я на всякий случай оставил Синтии номер телефона этого отеля, но не ожидал звонков, если только не случится что-то из ряда вон выходящее. Сэм сказал, что мог бы установить телефон на вилле, но предпочитал обходиться без него.

– Из всех достоинств здешней жизни больше всего ценю покой, – сказал Сэм. – Шум поднимает только стая зеленых попугаев, которая каждое утро пролетает мимо моей террасы ровно в девять часов. Как только вспомню, Мэттью, что в Калузе телефон трезвонит без умолку каждые десять минут, мне становится нехорошо. Просто счастлив, что уехал, и обратно ни за что не вернусь.

Я был тоже счастлив пожить вдали от всей той суеты. Но, в отличие от Сэма, мне предстояло вернуться к пятому декабря.

* * *

В воскресенье Сэм разбудил нас в семь утра, объявив, что сразу же после завтрака отправляемся на лодке в Ялапу, – до этой части побережья можно добраться только по воде часа за два. Мы погрузились на паром (вместо обещанной лодки) и к девяти утра прибыли в Ялапу. Ленч у нас состоялся в ресторанчике на берегу под названием «У Рохелио», где бродячий разносчик пытался всучить Дейл заколку для волос, сделанную из раковины (она купила точно такую же в Пуэрто-Валларта на сорок песо дешевле). Затем мы расположились на пляже, и тут я познакомился с человеком, который неожиданно снова напомнил о том, что ожидало меня по возвращении в Калузу.

Они с женой приехали позагорать и устроились рядом с нами. Мне не доводилось встречать такой тоненькой женщины, как его жена, с такой непропорционально пышной грудью. Ее груди просто вываливались из лифчика коричневого бикини, которое почти сливалось с загоревшей до черноты кожей, волосы у нее были черные. Женщина улыбнулась мне, устраиваясь поудобнее на расстеленном одеяле, муж улыбнулся тоже, и вскоре мы разговорились. Он рассказал мне, что они живут в Мексике уже восемь лет, а до этого он работал в рекламном агентстве в Нью-Йорке. Его там обвинили в убийстве жены, которую он якобы задушил как-то ночью в приступе ярости. После судебного разбирательства, продолжавшегося почти два месяца, оправдали. Вскоре после окончания процесса он ушел с работы, распродал имущество и переехал вместе со своей бывшей секретаршей сюда, в Ялапу. Эта женщина с неестественно пышным бюстом, которая сейчас, улыбаясь, лежала рядом с ним на одеяле, его жена. Здесь они наконец обрели неведомое им дотоле счастье. Он рассказывал мне о своей жизни, заметно волнуясь, губы и веки подергивались в нервном тике, и я ощущал в его словах столь глубокое и трогательное одиночество, что сам чуть не расплакался. Паром готовился к отплытию, и мы на прощание крепко пожали друг другу руки. Я брел по воде вслед за Дейл и своей дочерью к поджидавшей нас моторной лодке и думал о Джордже Харпере, который, сломав решетку, сбежал из тюрьмы, угнал машину шерифа, – и понимал, каким одиноким должен он себя чувствовать. Паром отчалил в половине пятого, и к семи мы вернулись в Пуэрто-Валларта. Пообедали в городе в ресторане, и за обедом Джоан сообщила нам великую новость: завтра предстоит необычный день: завтра она впервые обновит на публике свое бикини, а поэтому требует отнестись к этому событию со всей серьезностью и не подшучивать над ней. Когда вернулись на виллу, вся «женская половина», как называл их Сэм, тут же отправилась спать, оставив нас с хозяином в гостиной сыграть партию в шахматы и выпить по рюмочке коньяка. Сэм играл белыми, я – черными. Не прошло и десяти минут, как Сэм сделал мне мат.

– Что с тобой? – спросил он.

Я рассказал ему о деле Харпера. Рассказал о своей беседе с Ллойдом Дэвисом и его женой, с Салли Оуэн и ее бывшим супругом, рассказал о своем разговоре с матерью Харпера и с ее соседкой, поведал о своем неудачном визите к Китти Рейнольдс, поделился своими подозрениями, что почти все лгали мне.

– Никто не лжет просто так, если не хочет скрыть что-то, – сказал Сэм.

– Но они все лгали. Неужели у каждого есть что скрывать?

– Да, если налицо преступный сговор.

– Погоди, Сэм, какой «преступный сговор»?

– Может, наркотики? – предположил Сэм.

– Нет, нет.

– Флорида по количеству туристов занимает второе место в Штатах. Ты говоришь, некоторые из них живут в Майами?

– Да.

– Торговля наркотиками там приносит доход в семь миллионов долларов, – сказал Сэм, – семьдесят процентов кокаина, восемьдесят – марихуаны и девяносто процентов всякой дряни поступают в Штаты из Южной Америки через порт в Майами.

– Не думаю, что Харпер и его жена замешаны в торговле наркотиками.

– А их друзья?

– У меня нет оснований подозревать их, Сэм.

– Тогда почему они лгут?

– Не знаю.

– Ладно, оставим это. Что еще?

Я рассказал ему, что поручил Карлу Дженнингзу допросить служащего заправочной станции, который продал Харперу канистру для бензина и залил в нее пять галлонов; рассказал, что просил Карла выяснить, почему на канистре не оказалось отпечатков пальцев Лумиса, а потом добавил, что меня волнует отсутствие вестей от Карла.

– Ты оставил ему телефон «Гарса Бланка»?

– Да.

– Так сегодня ведь – воскресенье, – напомнил Сэм. – В четверг был День Благодарения, и твоя контора, вероятно, в пятницу не работала…

– Это верно.

– Ты же не можешь требовать от своего Карла, чтобы он работал на уик-энде, Мэттью. Кроме того, ему известно, что ты вернешься только к пятому декабря, так что даже получив эту информацию – а разузнать все это, между прочим…

– Это не моя идея, – прервал я его. – Выполняю поручение Джима Уиллоби.

– Ты с ним работаешь?

– Да.

– Хороший парень; правда, иной раз ведет себя как параноик. Скай Баннистер – лучший из окружных прокуроров, работавших в Калузе, а я повидал немало на своем веку, можешь мне поверить. Уиллоби так поливает его грязью, что невольно подумаешь… – Сэм покачал головой. – В любом случае, – добавил он, – к тому времени, как вернешься домой, тебя будет ждать информация об этой канистре, не волнуйся.

– Да, – согласился я, – наверное, ты прав.

– Зачем тебе знать о ней здесь?

– Да вроде незачем.

– Верно. Расслабься, Мэттью. Наслаждайся тем, что ты в этих благословенных краях, наслаждайся красотами Мехико, когда попадешь туда. Очень скоро тебе предстоит возвратиться на свои соляные копи – в Калузу.

– Как по-твоему, я правильно веду это дело? – спросил я.

– Как бы ты ни вел его, закрыть его не удастся, – ответил Сэм, ухмыльнувшись.

Мы допили коньяк. Сэм поднялся и, зевнув, заметил, что завтра можно поспать подольше, так как никаких мероприятий, кроме похода на пляж, не предвидится. Дейл еще не спала, когда я вошел.

– Что здесь затевают? – спросила она.

– О чем ты?

– Почему Тони с таинственным видом шмыгает туда-сюда?

– Мне так не показалось.

– А ты не обратил внимание, что она все время шепчется о чем-то с Карлосом и Марией?

– Нет.

– Интересно, что они затеяли? – снова спросила Дейл.

Что затеяла Тони, нам удалось узнать только в восемь часов вечера, в понедельник. Вся наша четверка: Сэм, Тони, Дейл и я – Джоан наконец вернулась с пляжа и торопливо укладывала свои вещи внизу – сидела в гостиной и пила «Пинья Коладас», приготовленный Карлосом. Вдруг мы услышали, что к вилле подъехало несколько машин, захлопали дверцы, послышались голоса окликавших друг друга людей, кто-то засмеялся, – и внезапно заиграл маленький оркестр. Тони расплылась в улыбке, когда человек двенадцать гостей в сопровождении группы «марьячи» спустились по ступенькам с верхнего этажа и вошли в гостиную. Во всю силу своих легких они пели хором: «Счастливого дня рождения!», а группа музыкантов аккомпанировала, придавая мелодии несколько мексиканский оттенок.

– Черт побери! – воскликнул Сэм и обнял сначала Тони, потом нас с Дейл, а потом – всех гостей, которых Тони пригласила отпраздновать шестидесятипятилетие Сэма. Карлос и Мария, ничего, разумеется, не объяснив, только предупредили нас, что обед будет подан к девяти часам, и теперь они спускались по ступенькам с подносами, уставленными блюдами устриц и стаканами с «Пинья Коладас». Им помогала сестра Марии Бланка, специально нанятая по такому торжественному случаю, она несла блюдо с закусками. Группа «марьячи» состояла их двух гитаристов, трубача, скрипача и ударника с маракасами. На них были гофрированные белые рубашки, на шее – голубые шелковые шарфы, на голове – сомбреро, вполне пригодные для путешествия по морю совы и котенка, все одеты в блестящие черные костюмы, к брюкам пришиты маленькие серебряные колокольчики. Они живописно расположились около камина и, вдохновленные приподнятым настроением гостей и чудесным напитком, которым угостил их Карлос, заиграли попурри из мексиканских песенок, которые получались у них значительно лучше, чем «Счастливого дня рождения!».

– Удался мой сюрприз? Ты удивился? – спросила Тони Сэма.

– Не устаю удивляться тебе каждый день, дорогая, – ответил Сэм и крепко ее обнял.

Четверо из приглашенных жили неподалеку – на холме: супружеская пара из Мичигана (он был школьным учителем, а сейчас вышел на пенсию) и два гомосексуалиста. Они только что закончили строительство дома, обошедшегося им в 250 тысяч долларов, здесь они нашли себе убежище от не столь благоприятного для них климата Пенсильвании. Остальные гости приехали из города, одни, как и Сэм, являлись арендаторами недвижимости сроком на 99 лет, другие – законными владельцами. Гости разбились на две неравные группы: семь мексиканцев и пять американцев; лишний мужчина (который в данном случае играл роль женщины) был мексиканцем, из-за него мексиканская группа и оказалась более многочисленной, он (или она) был женат (или замужем) на владельце фермы крупного рогатого скота из Пенсильвании, ушедшем на пенсию. Я увлекся разговором с этим владельцем фермы (мне не приходилось раньше встречаться с такими людьми), как вдруг услыхал шум мотора: какая-то машина с трудом преодолевала крутой подъем и приближалась к вилле. Сначала я решил, что прибыли новые гости, но тут появился Карлос и оживленно заговорил о чем-то по-испански с Тони. Тони торопливо направилась ко мне и под звуки очень популярной мексиканской песенки, которую знал даже я, прокричала в ухо: «Мэттью, приехал посыльный из „Гарса Бланка“. Тебе звонили».

Посыльный оказался шофером, у него был такой же джип, как у Сэма, только поновее, и не зеленый, а белый, кроме того, его боковые дверцы украшали рекламные щиты отеля «Гарса Бланка». Посыльный, естественно, не знал ни слова по-английски. Пока по извилистой дороге, ведшей к подножию холма, мы добирались до поворота на шоссе, до меня все еще доносились звуки музыки.

Мексиканец гнал машину с бешеной скоростью, и через семь минут мы добрались до отеля. Молодая мексиканка в вечернем платье недовольно нахмурилась, когда я, подойдя к конторке, прервал ее оживленную беседу с администратором отеля. «Черт бы побрал этих американцев!» – прочел я в ее взгляде. Я назвал администратору свое имя.

– Да, да, мистер Хоуп, – сказал он, – позвоните, пожалуйста, по этому номеру. Телефонная будка вон там, слева. Можете оплатить разговор наличными или воспользоваться кредитной карточкой.

Номер, который он нацарапал на листке почтовой бумаги с штампом отеля, принадлежал Морису Блуму. Блум звонил мне из полицейского управления.

* * *

– Мори, – сказал я, – это Мэттью.

– Привет, Мэттью, – ответил Блум, – извини, что потревожил тебя, но это очень важно.

– Что случилось?

– Позвонил твоему партнеру, и он дал мне этот номер, чтобы, в случае чего, я мог с тобой связаться. Надеюсь, не доставил тебе лишних хлопот…

– Нет, нет, – успокоил я его, – ничего страшного. Так в чем дело?

– Поверь, мне очень неприятно сообщать тебе такие новости, но решил, что лучше ввести тебя в курс дела. Парень твой все в бегах, не можем найти его, а сегодня убит еще человек, похоже, это дело рук Харпера.

– Что?

– Убита Салли Оуэн.

– Что?

– Тело обнаружила ее соседка… который там у вас час? Какая у нас разница во времени?

– У нас половина четвертого, – ответил я.

– Всего час разницы по сравнению с нами, верно?

– Мори, объясни мне…

– Соседка Салли зашла к ней около семи часов по нашему времени, чтобы вернуть хозяйке блюдо для пирога. Милая дама обнаружила труп. Салли лежала на полу около раковины. Голова разбита, Мэттью. Молотком.

– Почему думаешь, что молотком?

– Орудие убийства валялось на полу, рядом с телом.

– А почему решил, что Харпер…

– На ручке молотка его инициалы, Мэттью. На ручке выжжено Д.Н.Х. – Джордж Н. Харпер.

– Кто угодно мог выжечь эти инициалы на…

– Это все понятно. Но молоток действительно принадлежал Харперу, в этом мы уверены, – и это уже второе убийство, Мэттью. Я вот о чем подумал: не мог бы ты, от себя лично, обратиться к нему, поговорить с ним, может, сумел бы уговорить его явиться с повинной, пока твой Харпер не укокошил еще кого-нибудь, Мэттью.

– Как я могу поговорить с ним, если понятия не имею, где он?

– Мог бы выступить по телевидению.

– Каким образом, Мори?

Он не ответил.

– Мори, я звоню тебе из Мексики, – сказал я. – Как я могу выступить по телевидению, если я сейчас в Мексике?

Он по-прежнему хранил молчание.

– Мори, – сказал я, – мой ответ: «нет».

– Я надеялся…

– Я тебе уже сказал: «нет».

– Чтобы Харпер не убил еще одного, Мэттью.

На этот раз я не нашел что сказать ему.

– Подумай об этом, – предложил Блум. – Как там у вас с погодой?

– Прекрасно, – ответил я.

– Так ты подумай, – повторил он и повесил трубку.

Глава 8

Я прибыл в Калузу, сделав пересадку в Хьюстоне, на следующий день, во вторник, первого декабря. С аэродрома, не заезжая домой, направился прямо в контору, перебросился парой слов со своим партнером Фрэнком (который тут же объяснил мне, что я не мог сделать ничего более глупого, чем связаться с детективом Морисом Блумом), а потом попросил Синтию узнать, не может ли Карл Дженнингз на минутку заглянуть ко мне.

Я не отважился позвонить своей бывшей супруге, чтобы сообщить об изменившихся планах и порадовать известием, что Джоан отправилась с Дейл в Мехико без меня. Честно говоря, мне совсем не хотелось обсуждать с ней этот вопрос, но Калуза – маленький городок, и если столкнусь со Сьюзен в каком-нибудь ресторане или супермаркете, ей, естественно, захочется узнать, что я здесь делаю и где, черт побери, ее дочь, – тогда волей-неволей придется объяснить, что я уговорил Джоан и Дейл продолжать свой отпуск без меня. Уж лучше рассказать Сьюзен об этом по телефону. Но чуть попозже.

Карл Дженнингз явился ко мне с отчетом.

– С ума можно сойти от скуки, – сказал он, – никакого разнообразия: этот парень убил еще одну.

– Пока это только голословное утверждение полиции, – возразил я.

– Которое поддерживают все газеты и телевидение, – парировал Карл. – Вы, наверно, видели заголовки утренних газет. Похоже, у нас появился собственный Джек Потрошитель. Я, во всяком случае, выполнил ваше поручение: разговаривал вчера с Гарри Лумисом, заехал к нему по дороге в контору. Вы же знаете, Фрэнк не одобряет, что наша фирма непродуктивно расходует время на…

– Да, да, в курсе. Так что сказал Лумис?

– Лумис показал мне ту комнатенку, где у них продают детали автомобилей и всякие там ветровые стекла, домкраты, сувенирные пепельницы, разные брелочки с эмблемой вашей машины, и в том числе – пятигаллоновые канистры для бензина. Там на полке еще с полдюжины точно таких же, как наша.

– Как та, что продали Харперу?

– Точно такие же, как та, что купил Харпер. Фабричная марка «Редди Джиф», канистра изготовлена в Огайо, у меня есть адрес изготовителя, если вам потребуется.

– Хорошо, что дальше? Что случилось в то утро, когда Харпер приехал на эту заправочную станцию?

– Лумис заправил бензином его машину, а Харпер сказал ему: «Мне бы еще и канистру налить. У вас есть канистры?» Лумис повел его в ту комнату и предложил: «Выбирай любую». Такой был приблизительно разговор.

– Наверное, сказал: «Вытаскивай любую».

– Верно.

– Он именно так сказал?

– Вроде так. Дело в том, что Лумис оставил Харпера в этом помещении одного, чтобы тот сам выбрал себе, какая ему приглянется, и ушел снять показания счетчика.

– Выходит, Харпер сам взял с полки канистру, верно?

– Так говорит Лумис. Харпер достал канистру с полки и вынес ее на улицу. Лумис был у бензонасосов.

– Что потом?

– Харпер попросил его налить в канистру бензин.

– И?

– Лумис отвинтил крышку, потом…

– Лумис?

– Да.

– Что потом?

– Налил в канистру бензин, – ответил Карл, пожав плечами.

– Кто завинчивал крышку?

– Лумис.

– Он брал канистру за ручку?

– Нет, он только завинтил крышку.

– Кто поставил канистру в машину?

– Харпер взял ее и поставил в кузов.

– А это означает, что отпечатки пальцев Лумиса все же остались на крышке.