Глава 11

Ровно в девять часов утра в четверг из своего кабинета в Калузе я дозвонился до окружного армейского управления резервистов Южных штатов в Майами. Пытался дозвониться до управления накануне вечером из аэропорта, пока ждал рейса компании «Сануинг» в Калузу, но в управлении работал только автоответчик. Из записи узнал, что управление работает ежедневно с девяти утра до пяти часов, за исключением субботы, когда они работают до двенадцати. Воскресенье – выходной. Сейчас на мой звонок ответила женщина. «Капрал Дикинсон у телефона», – представилась она. Я объяснил, что разыскиваю сержанта резервистов по имени Ронни Палмер, надеюсь, мне помогут найти его. Дикинсон попросила немного подождать.

– Сержант Палмер слушает, – раздался в трубке мужской голос.

– Сержант, с вами говорит Мэттью Хоуп. Я адвокат и представляю интересы Джорджа Харпера.

– Да, сэр?

– Вы знали мистера Харпера в годы его службы в армии?

– Да, сэр.

– Насколько мне известно, Джордж звонил вам несколько недель назад, когда был в Майами. Очевидно, в воскресенье, пятнадцатого ноября. Вспоминаете?

– Да, сэр, он позвонил мне домой.

– А не помните, о чем разговаривали?

– Сэр?

– Припомните хотя бы, на какую тему шел разговор?

– Ничего особенного, как обычно, сэр. Мы с ним служили в Германии, Джордж спрашивал, как поживаю, чем занимаюсь и так далее.

– Он случайно не интересовался артиллерийским подразделением?

– Да, интересовался. По правде говоря, я тогда удивился. Понимаете, в Германии я занимался вербовкой новобранцев, служил в этом управлении. Вот почему мне известно, что Джордж проходил службу в армии на особых условиях. Вам известны эти условия, сэр?

– Не совсем.

– Так вот, если человек идет добровольцем на военную службу, он, как правило, подписывает контракт сроком на шесть лет: четыре года действительной службы и два – в резерве. А у Джорджа… все это проходило немного сложнее. Сейчас все объясню. Когда Джордж отслужил четыре года действительной службы, он возобновил контракт еще на три года. И я как раз помог ему остаться в Германии, постарался, чтобы он не попал в какую-нибудь «горячую точку». А потом, когда Джордж вернулся из Германии домой, за ним не было никаких задолженностей, это означает, что ему не надо являться как резервисту на сборы. Вот это-то меня и смутило.

– Кажется, не очень вас понял, сержант.

– Так ведь Харпер расспрашивал меня, может ли парень, который проходил действительную службу в военной полиции, заканчивать свою службу в артиллерии запаса.

– И что вы ему ответили?

– Я сказал, что это вполне возможно. Здесь, в Майами, нет соединений военной полиции для резервистов. Поэтому если парень проходил действительную службу в военной полиции, то его могли перепрофилировать и направить в одну из частей, расположенных здесь, в Майами. Полевая артиллерия – одна из таких частей. Полевой артиллерийский дивизион семь дробь девять.

– Семь дефис девять?

– Нет, сэр, семь косая линия девять. Семь дробь девять, сэр.

– Понятно. И вы сказали об этом Харперу?

– Да, сэр. А потом он спросил меня, где проходят ежемесячные сборы тех, кто прикреплен к семь дробь девять. Объяснил, – все зависит от того, о какой батарее идет речь. Группу обслуживания обычно расквартировывают в Помпано…

– Помпано, понятно… продолжайте.

– Батарея «А» проходит военную подготовку в Веро-Бич, батарея «Б» – в Порт-Чарлоте.

– Все это сказали Харперу?

– Да, сэр, сказал.

– Большое спасибо, вы мне очень помогли, – сказал я.

– Сэр, вы догадываетесь, зачем ему понадоблюсь вся эта информация?

– Кажется, догадываюсь. Джордж пытался разыскать одного человека. Сержант, а не могли бы вы оказать мне еще одну услугу? Не могли бы найти у себя в картотеке Ллойда Дэвиса? Он служил когда-то в военной полиции, и я почти уверен, что сейчас приписан к полевой артиллерии резервного соединения. Не могли бы уточнить, к какой именно батарее приписан Дэвис?

– Мне придется для этого кой-куда позвонить, сэр.

– Сделайте, пожалуйста. И позвоните потом мне, хорошо?

– Да, сэр, – ответил он. – До свидания.

– Спасибо, сержант, – поблагодарил я.

Палмер позвонил через десять минут и сообщил, что капрал Ллойд С. Дэвис начал свое обучение смежным специальностям или переподготовку в дивизионе 7/9 в январе, почти два года назад, и что в следующем январе, четырнадцатого числа, истекает срок его службы в армии. Сержант также сообщил, что Дэвис приписан к батарее «А» 7/9 полевого артиллерийского дивизиона и что сборы у них проходили в Веро-Бич в субботу и воскресенье 14–15 ноября. Сержант батареи «А» рассказал Палмеру, что в воскресенье утром 15 ноября, около девяти часов, Ллойду Дэвису позвонили, и сразу же после этого он явился к сержанту и попросил отпустить его, потому что дома что-то стряслось и ему нужно срочно вернуться. Дэвис пообещал отработать все пропущенные занятия в течение тридцати дней, как того требует устав. Последний раз сержант видел Дэвиса, когда он в красном «тандербирде» с открытым верхом направлялся на Юг. Еще раз поблагодарив Палмера, я повесил трубку.

Детектив Морис Блум позвонил только в конце дня. Я уже собирал портфель и наводил на столе порядок, когда Синтия сообщила, что звонит Блум.

– Мэттью, – сказал он, – мы поймали Харпера. Полицейские сцапали его в Майами около полудня, очевидно, испытывает к Майами особо нежные чувства. Харпер ехал в машине, которую украл в Калузе, – «кадиллак-севиль», вот как. Сейчас Харпер у нас, мы собираемся его допрашивать относительно обстоятельств убийства Салли Оуэн. По-моему, тебе следует приехать.

Я попросил у Блума разрешения переговорить наедине со своим клиентом до начала допроса. Полицейский в форме привел Харпера в пустой кабинет, предоставленный в мое распоряжение. На Харпере были наручники и цепь. Раньше мне ни разу не приходилось видеть человека, закованного, как животное, в цепи. На руках, заломленных за спину, были наручники. Цепь опоясывала его по талии, проходила через связующие звенья наручников и, образовав петлю между ног, была пропущена через связующие звенья ножных кандалов. На лице его запеклась кровь, глаз почти не было видно из-за багрово-синей опухоли. Увидев избитого и закованного в цепи Харпера, я невольно вспомнил, какую кличку дала ему Салли Оуэн: Кинг-Конг.

– Как себя чувствуете? – спросил я.

– Так себе, – ответил он.

– Садитесь.

– Не очень-то посидишь, когда руки связаны за спиной. – Он все-таки примостился на краешке кожаного кресла, устроившись так, чтобы весь вес его огромного тела приходился на одно бедро.

– Почему вы меня ударили? – спросил я.

– За то, что хотели сдать меня фараонам.

– Неправда: я просил вас добровольно явиться в полицию.

– Никакой разницы.

– Боялся, что при задержании вас могут ранить.

– Так меня все равно ранили, видите?

– Кто это сделал?

– Да толком не знаю. Фараоны били всю дорогу от Майами до этого участка, они все с дубинками.

– Что вам опять понадобилось в Майами?

– Осматривал достопримечательности. Искал.

– Ллойда Дэвиса?

Он беспокойно заерзал в кресле, старательно избегая моего взгляда.

– Мистер Харпер, вы поехали в Майами, чтобы разыскать Ллойда Дэвиса?

Он молчал.

– А что скажете о Помпано? Вы были там пятнадцатого, ездили туда искать Ллойда Дэвиса?

Харпер не произносил ни слова.

– А в Веро-Бич? Туда отправились в тот же день. Думали найти там Ллойда Дэвиса?

– Уж очень много вопросов, мистер Хоуп.

– Но пока ни одного ответа. Так станете помогать мне?

– Зачем мне было таскаться по всем этим местам, чтобы разыскать Ллойда Дэвиса?

– Потому что жена Ллойда сказала вам, что он на сборах в артиллерийском дивизионе, а у своего бывшего сослуживца Ронни Палмера вы узнали, где проводят тренировки все подразделения батареи семь дробь девять. Вы не знали, к какой батарее приписан Дэвис, поэтому вам пришлось объезжать все. Зачем вы искали Ллойда Дэвиса?

– Это личное дело, мистер Хоуп.

– Напрасно так думаете.

– Не очень-то понимаю, о чем вы.

– По-моему, вы узнали про него и Мишель, мистер Харпер. Мне кажется, поэтому…

Он оттолкнулся от кресла и рванулся ко мне. Цепь, прикрепленная к ножным кандалам, удержала его. Остановился, натянув цепь до предела, его била дрожь. На мгновение мне показалось, что сейчас он разорвет цепи так же легко, как это делает Кинг-Конг. Но Харпер вдруг зарыдал, так же отчаянно, как тогда, во время первого допроса. Только на этот раз не сидел, а стоял и был похож на громадную скалу, источавшую слезы; его плечи и грудь вздымались от рыдании, все тело дрожало, слезы неудержимым потоком струились по лицу, как расплавленная лава.

Я подошел к нему. Обнял за плечи.

– Все в порядке, – сказал я.

Он покачал головой.

– Садитесь.

Опять отрицательно покачал головой.

– Прошу вас. Садитесь.

Я помог ему устроиться в кресле. Харпер сел, наклонившись вперед, руки скованы за спиной, все тело дрожит, слезы все еще струятся по лицу.

– Как вы узнали об этом? – спросил я.

– Нашел картину Салли Оуэн.

– Ту, которая в гараже?

– Да, сэр.

– Что дальше?

– Нашел ее в чулане, спросил Мишель, что это такое. Спросил, что же такое на этой картине? Белая женщина целуется с черным мужчиной, – что бы это значило? Она сказала, это мы с ней, сказала, это про нас. Сказала, это подарок Салли. Я ответил, что мужчина-то на картине совсем не похож на меня, а если, как она говорит, это про нас, если это и вправду подарок от Салли, так зачем же его прятать в чулан? И тут она… она все рассказала.

– Когда это случилось, мистер Харпер? Когда нашли эту картину?

– В субботу вечером. Я сидел у телевизора, наверное, около часу ночи было, когда вошел в спальню. Мишель весь день провела на пляже, слишком долго просидела на солнце, поэтому легла рано. Вот тут-то я и нашел эту картинку. Собрался на рыбалку на следующий день, в воскресенье, а у меня были старые башмаки, которые лежали там, в чулане. Я пошел взять их и нашел эту картинку, у самой стенки. Удивился, зачем эту вещь сюда поставили. А Мишель в это время поднялась и пошла в ванную, я и спросил ее. И уж тут все открылось.

– Мишель вам сама сказала?

– Сказала, что на этой картинке она с Ллойдом, сказала, что они стали встречаться еще там, в Германии, сразу как познакомились. Сказала, что… Мистер Хоуп, не могу говорить про это, больно мне. Ведь поэтому-то и держал все в себе, понимаете? Потому что стыдно было.

– Расскажите мне, – попросил я.

– Она… сказала мне, что любит его, мистер Хоуп. Сказала, что… любила его с самого начала.

– Что потом случилось?

– Я оделся и уехал в Майами.

– Зачем?

– Хотел разыскать его, – ответил Харпер, вдруг подняв голову и посмотрев мне прямо в глаза. – Чтобы убить его, мистер Хоуп. Вот зачем ездил в Помпано и Веро-Бич. Вот зачем вернулся в Майами, когда не нашел его в этих местах. Чтобы убить его. Решил караулить его в Майами до упора, решил ждать, пока Ллойд не вернется домой. А потом услышал в новостях про Мишель и сразу же поехал прямо сюда, в Калузу. Из тюрьмы сбежал, чтобы найти его, мистер Хоуп. Это дело надо довести до конца, мистер Хоуп. Как только выберусь отсюда…

– Об этом можно подумать и позднее, правда? А вот сейчас вас будут допрашивать в связи с убийством Салли Оуэн. И вы не должны отвечать ни на один вопрос, понимаете?

– А я и не стал бы, мистер Хоуп. Ответил на все их вопросы про Мишель, а меня посадили под замок. Не убивал я и Салли Оуэн, только теперь ничего не скажу им, кроме имени, воинского звания и личного номера.

– Имя, звание и личный номер, все верно, – сказал я и улыбнулся впервые за последние три дня.

В тот вечер вернулся домой чуть позже семи, смешал себе мартини и прошел прямо в кабинет, чтобы послушать записи на автоответчике. Всего три звонка маньяков: sic transit qloria miindi.[32]

Одна из звонивших была моя тайная обожательница Люсиль. «Все еще жду твоего звонка, моя радость», – сказала она и повесила трубку. Кроме нее, звонили еще двое мужчин, которые во всех подробностях расписали, что они со мной сделают, если тот проклятый ниггер не попадет на электрический стул. Главным пунктом была кастрация.

Затем раздался голос Джима Уиллоби.

«Мэттью, – сказал он, – не трудитесь звонить мне, прошу вас. Хочу только сказать, что наш договор расторгнут, я больше не имею отношения к этому делу. Мне не нравится то, что вы делаете, более того, вы сумели напортить даже в том, что можно было использовать для оправдания Харпера. На меня больше не рассчитывайте. Желаю успеха».

Очередной звонок от этого ханжи и зануды Элиота Маклауфлина.

«Мэттью, это Элиот, – обрадовал он меня, – позвони мне, все очень серьезно. Ты нарушил подписанное при разводе соглашение. Догадываешься, наверное, о чем речь, Мэттью?»

«Сукин сын, идиот», – выругался я про себя.

«Мэттью, это Фрэнк, – следующий звонок. – Твой партнер, помнишь такого? Хотел тебе напомнить, что завтра в девять утра ты должен быть в Трайсити, твое заключительное слово. Наш гонорар по этому делу около двадцати тысяч долларов, больше никаких объяснений не требуется? Ходят слухи, что ты открываешь контору в Майами. Это правда?»

Я улыбнулся.

Вхолостую крутилась лента автоответчика.

Отключив автоответчик, набрал номер Китти Рейнольдс. После пятого звонка она подняла трубку.

– Мисс Рейнольдс, – сказал я, – это Мэттью Хоуп.

– А-а-а, – протянула она с неудовольствием.

– Мне хотелось бы, если не возражаете, задать вам несколько вопросов. Я застану вас дома?

– Трудно сказать…

– Да?

– Как раз собиралась пойти пообедать.

– А когда вернетесь, мисс Рейнольдс?

– Не знаю.

– В десять часов будет удобно?

– Ну… а нельзя отложить разговор до утра?

– Если у вас найдется свободная минутка, мне хотелось бы поговорить с вами сегодня вечером.

– Тогда… давайте немного попозже?

– В половине одиннадцатого?

– В одиннадцать?

– Буду в одиннадцать. Предупредите охрану, что приеду, хорошо?

Опустив трубку на рычаг, снял пиджак и отправился на кухню. В морозилке не было ничего, кроме пакетика куриных фрикаделек. Изучив инструкцию на пакете, поставил на плиту кастрюльку с водой, а пока смешал вторую порцию мартини. Когда вода закипела, опустил пакет в кастрюльку, поставил таймер на японских часах на двадцать минут, а сам уселся в гостиной, пытаясь привести в порядок мысли и составить цельную картину из тех обрывков и кусочков информации, которые собрал.

На некоторые вопросы у меня не нашлось ответов. Например: почему Мишель Бенуа, которая была так влюблена в Ллойда Дэвиса, что даже через три месяца после его отъезда из Германии отправилась за ним в Штаты, решила выйти замуж за Харпера?

Почему Мишель сначала провела две недели в Майами, а уж потом отправилась в Калузу разыскивать Харпера?

Куда поехал из Веро-Бич Ллойд Дэвис, отпросившись с занятий рано утром в воскресенье, после встревожившего его телефонного звонка…

Кто звонил?

Где Ллойд находился после этого?

Где он сейчас?

И что такое, черт побери, «орео»?

Немало вопросов.

Зажужжал таймер на моих часах. Выйдя на кухню, выловил ложкой из воды пластиковый пакет и, высыпав на тарелку куриные фрикадельки, уселся за стол поесть. За своей скудной трапезой продолжат думать о том, сможет ли Китти Рейнольдс ответить по крайней мере на один из этих вопросов, когда приеду к ней сегодня в одиннадцать вечера.

Я напрямик спросил ее:

– Что такое «орео»?

Она напрямик ответила мне:

– Представления не имею.

– Что значит для вас это слово?

– Ничего. А что оно означает для вас?

– Оно означает «домашнее печенье». Слой белой сахарной глазури между двумя шоколадными вафлями.

– Ах, да, – сказала Китти, – конечно. Печенье «орео».

Мы сидели с ней в гостиной. На этот раз она была одета более скромно, в простенькое темно-синее льняное платье с голубыми и розовыми поперечными полосками и той же расцветки поясом. В камине горел огонь: очевидно, после нашей последней встречи научилась разжигать камин.

– Печенье «орео» имеет для вас какой-то особый смысл? – спросил я.

– А какой в нем может быть смысл? Вы голодны?

– Нет.

– Тогда почему спрашиваете меня о печенье?

– Жена Ллойда Дэвиса сказала, что Салли Оуэн подарила ей картину, цитирую дальше ее слова: «Когда еще у нас было „орео“».

– Леона – наркоманка, – возразила Китти, – на вашем месте не стала бы обращать внимание на ее слова…

– Да? А вам откуда это известно?

– Так… об этом все знают.

– Недавно виделись с ней?

– Нет, но…

– Виделись с Ллойдом Дэвисом?

– Я с ним не встречалась со времен комитета.

– А Леона уже тогда была на игле?

– Я действительно не в курсе.

– А откуда вам известно, что сейчас она наркоманка?

– Послушайте, мистер Хоуп, я – не свидетель, приведенный к присяге. Я пошла вам навстречу, позволив приехать, – но вы немедленно уберетесь отсюда, если и дальше станете устраивать допрос третьей степени. Мне неизвестно, когда именно Леона стала наркоманкой, просто знаю, что она уже давно принимает наркотики. И мне ничего не известно об этих черно-белых картинах Салли, и я не знаю, что такое ваше «орео»…

– А откуда вы знаете, что картины Салли черно-белые?

– Вы сказали…

– Ничего подобного.

– Мне так показалось.

– А картины и на самом деле черно-белые, верно?

– Если верить вашим словам. Мистер Хоуп, вы начинаете действовать мне на нервы. Я устала, только что вернулась с делового обеда, ко мне из Тампы приезжал продавец дамского белья, – поэтому, если не возражаете…

– Мисс Рейнольдс, – прервал я ее, – если предпочитаете, я вызову вас повесткой в суд и возьму у вас под присягой письменные показания…

– Так вы это сейчас и делаете, – с раздражением ответила Китти.

– Мне хотелось спокойно и разумно обсудить все вопросы в неофициальной обстановке. Кто-то убил двух женщин, понимаете?..

– Да, Джордж Харпер.

– Не думаю, – возразил я. – Приходилось вам видеть картины Салли?

– Если я знаю, что они – черно-белые, тогда, вероятно, где-то их видела.

– Где?

– Наверное, у нее дома. Вы же знаете: я была у нее в доме на одной из встреч нашего комитета.

– Да. Там вы и познакомились с Эндрю, верно?

– Все правильно.

– А также с Ллойдом Дэвисом и его женой.

– Да.

– Эндрю с трудом вспомнил Дэвиса.

– За память Эндрю я не в ответе.

– Вам не кажется странным, что Салли рисовала свои картины исключительно в черно-белой гамме, и этот комитет, который вы организовали…

– Я его не организовывала.

– Ну, та дама с Фэтбэка. Этот комитет состоял из черных и белых граждан, обеспокоенных…

– Да, мы действительно были обеспокоены. Вы пытаетесь высмеять все это, мистер Хоуп. А мы на самом деле были обеспокоены тем, что случилось, мистер Хоуп. Серьезно обеспокоены.

– Комитет назывался «орео»?

– Нет.

– Тогда что же это такое?

– Понятия не имею.

– Так называлась группа, которую вы организовали после развала комитета?

– Не знаю, что это такое, сто раз вам повторяла.

– Видели вы ту картину, которая висит в спальне Дэвиса?

– Мне не приходилось бывать у Дэвисов.

– А Дэвис сюда захаживал?

– Я не жила здесь, когда «орео»…

Она не докончила фразы.

– Да, мисс Рейнольдс?

– Я тогда не жила здесь.

– Угу.

– Не жила!

– Угу.

– У меня была квартира над магазином.

– Угу. Что вы только что хотели сказать?

– Ничего.

– Относительно «орео»?

– Ничего.

– Картина, которую я видел в спальне Дэвиса…

– Мне кажется, вам лучше уйти, мистер Хоуп.

– …на ней нарисована белая женщина, которая не совсем обычным способом занимается любовью с чернокожим мужчиной.

Китти растерянно заморгала.

– Если вам уже известно… – начала она и опять не закончила фразы.

Я молчал.

– Вам хочется, чтобы у меня были неприятности? – спросила она. – Вы пытаетесь и меня втянуть в это дело?

– Уверяю вас, вы ошибаетесь.

– Тогда какое значение имеет, участвовала я в «орео» или нет?

– А вы участвовали?

– А какая, черт побери, разница? Почему бы вам не задать себе вопрос, по какой причине ваш драгоценный клиент убил жену, почему бы вам не спросить об этом у него? Я расскажу вам, мистер Хоуп, почему Джордж убил ее. Потому что узнал о Мишель всю правду, вот почему. А потом убил Салли, потому что все началось в ее доме, все началось с этой троицы.

– Какой троицы?

– Я подумала, что вам уже все известно. Вы же видели картину, я решила, что вы…

– Нет.

– Тогда забудьте об этом.

– Вы зашли уже слишком далеко, мисс Рейнольдс.

– Я зашла слишком далеко в ту минуту, когда поддалась на их уговоры…

Она опять замолчала.

– Рассказывайте.

– Чего вы добиваетесь: чтобы я рассказала со всеми подробностями, мистер Хоуп? Хотите посмотреть порнофильм? У нас был свой маленький клуб, понятно? Началось с Мишель, Салли и Ллойда, а потом привлекли и Эндрю, а однажды вечером спросили меня, не хотелось бы мне присоединиться к ним, я и согласилась. Поначалу нас было пятеро. Трое – на постели, двое – Ллойд и я – на матрасе.

– На том, который на полу?

– Да.

– Дальше.

– Хватит.

– Нет, не хватит.

– Ладно, слушайте, – сказала, тяжело вздохнув, Китти. – Поначалу мы с Мишель были единственными белыми женщинами. Но в комитет входило много других белых, и мужчин и женщин, и в конце концов, когда комитет распался, они перебрались в «орео».

– И сколько же их было?

– В «орео»? Когда наш клуб процветал? Человек двенадцать, наверное.

– Леона тоже входила?

– Только вначале. Потом пристрастилась к героину.

– Джордж Харпер бывал на этих…

– Джордж? Эта обезьяна? Не смешите меня! Он и не подозревал даже, что происходит. Он ведь не сидел дома, ездил, торговал своим барахлом, а жена его в это время развлекалась. А почему, по-вашему, мистер Хоуп, Джордж убил ее? Да потому, что узнал всю правду, вот почему.

– А что за история с этими картинами?

– Салли подарила по картине всем, кто входил в «орео». Вы ведь видели у Дэвиса ту, на которой Мишель с Ллойдом? Как-то ночью они позировали для Салли, по-моему, это было на Фэтбэке, Салли была в ударе и сделала набросок с Мишель и Ллойда. А потом нарисовала картину. У меня до сих пор валяется где-то мое «орео». На моей картине – пантера. Черная пантера. Пожирает беленького котенка.

Я молча кивнул.

– Вам все ясно, мистер Хоуп? – спросила она. – Есть еще вопросы, господин адвокат?

– Только один, – сказал я и, помолчав, спросил: – Зачем?

– Зачем? Отвечу вам, мистер Хоуп. Сначала это был как бы способ общения. Комитет распался, мы ничего не добились и поддерживали между собой отношения таким вот способом. Хотели доказать, что нам наплевать на цвет кожи, доказать, что в постели не имеет значения, кто белый, а кто черный, у нас это не принималось в расчет. А потом…

Она пожала плечами.

На губах у нее появилась задумчивая улыбка.

– Это так возбуждало, – сказала она, – так сильно действовало.

Глава 12

Уже наступила пятница, третье декабря; стрелки на моих часах показывали 12.06, когда я набрал номер домашнего телефона Блума. Я мстительно представлял себе, как мой звонок прервет его супружеские утехи, поделом ему: долг платежом красен. Но, судя по его сонному голосу, Блум спал сном праведника.

– Мори, – сказал я, – это Мэттью.

– Кто? – переспросил он.

– Мэттью Хоуп.

– А-а. Да, – пробормотал он. Я подозреваю, что он пытался разглядеть стрелки циферблата на часах рядом с кроватью. Или, может, на своих наручных часах. Может, Блум спал не снимая часов? Интересно, у него такие же красивые часы со стрелками, как у меня? На моих нажимаешь кнопочку – и циферблат освещается.

– Мори, – начал я, – у меня только что состоялась очень интересная беседа с Китти Рейнольдс.

– Китти – кто?

– Рейнольдс.

– Кто это, черт побери?

– Послушай, пора бы тебе запомнить ее имя.

– Мэттью, уже полночь, больше полуночи, я давно лег. Если у тебя настроение позабавиться…

– Китти была любовницей Эндрю Оуэна, Мори. Из-за этого Салли развелась с ним.

– Прекрасно, – сказал Блум, – и что из этого?

– Из этого много чего следует.

– Так рассказывай, наконец, – взмолился Блум.

– Так и быть.

И я рассказал. Обо всем. О комитете, о картинах, об «орео» – обо всем. Мори слушал не перебивая. Из трубки до меня доносилось его ровное дыхание. Я закончил свое повествование, но он по-прежнему молчал. Я уж решил, что он заснул, убаюканный моим голосом.

– Мори? – позвал я.

– Слушаю, – отозвался он.

– Что ты думаешь обо всем этом?

– Думаю, что следует задать несколько вопросов Ллойду Дэви-су, – сказал он.

Пятница – самый длинный день недели.

Эта пятница, пока я ждал сообщений из полиции о Ллойде Дэвисе, показалась мне самой длинной из всех. В свою контору я вернулся к половине одиннадцатого, закончив дела в суде. Меня уже поджидала в приемной супружеская пара – Ральф и Агнес Уэст. Ральф – племянник нашего старого клиента, который недавно скончался, не оставив завещания, а прямых наследников у него не было. После его смерти супруги несколько раз звонили мне, интересовались, не пора ли им являться за своей долей наследства. Каждый раз я повторял им одно и то же. Но по телефону у меня уходило на это не больше пяти минут. А сейчас наша беседа длилась почти час, потому что оба супруга: а) не блистали умом и б) были преисполнены решимости урвать кусок пожирнее.

– Существуют определенные правила, без соблюдения которых нельзя приступать к разделу имущества, – механически я повторял одно и то же в сотый раз.

– Какие такие правила? – придирчиво спросил Ральф. Физиономия у него была недовольная, да к тому же и небритая. Он сидел на краешке стула, крепко сжав колени, как будто до смерти хотел в туалет. Жена его, с такой же недовольной физиономией, сидела рядом и при каждом его слове кивала в знак согласия. Ее светлые волосы были стянуты в тугой узел на затылке.

– Как я объяснял вам по телефону, – бубнил я, – сначала завещание утверждает суд, затем рассылают уведомления всем наследникам и кредиторам и, наконец, выплачивают налог на наследство. Все эти вопросы необходимо уладить до распределения наследства.

– Об этом вы говорили две недели назад, – ворчливо заметил Ральф, а Агнес поспешно кивнула. – Дядя Джерри умер тринадцатого ноября, в пятницу, – пятница, тринадцатое число, – прошло уже три недели, а мы все еще в глаза не видали наших денег.

– Я уже вам сказал…

– Ведь речь идет о большой сумме, – прервал меня Ральф, – а мы все никак не можем получить своих денег. – Агнес кивнула.

– Состояние покойного оценивается в десять тысяч долларов, – сказал я, – эту сумму предстоит разделить поровну между всеми наследниками…

– Надо было ему оставить завещание, – обратился Ральф к Агнес. Агнес кивнула.

– Но он этого не сделал, – напомнил я.

– Старый дурак, – сказал Ральф. – Если бы оставил завещание, нам бы не пришлось делиться со всеми этими тупицами.

Как человек воспитанный, я промолчал, хотя Ральф с Агнес потеряли последние остатки разума в тот момент, как узнали о смерти дорогого дядюшки Джерри.

– Так сколько времени все это протянется? – спросил Ральф.

– От четырех до шести месяцев, – ответил я.

– Что? – негодующе воскликнул он.

– Что? – как эхо, повторила Агнес.

– От четырех до шести месяцев, – бесстрастно повторил я.

– Бог ты мой! – воскликнул Ральф, а Агнес кивнула. – Какого черта возиться столько времени с этим делом?

Мне пришлось еще раз повторить все сначала: утверждение завещания судом, уведомление других наследников и кредиторов, выплата налога на наследство, – пункт за пунктом, загибая при этом пальцы; я так медленно и подробно объяснял все детали, что пара дрессированных шимпанзе давно бы все усвоила, а Ральф по-прежнему недоуменно качал головой, а Агнес неустанно кивала, как китайский болванчик.

Только в 11.20 мне удалось отделаться от них. Тут же позвонила Синтия: со мной хотел переговорить адвокат Хейгер. Хейгер жил в Мейне, по решению суда он должен был взыскать пятьдесят тысяч долларов с одного из жителей Калузы, Хейгер просил меня помочь ему получить эти деньги. Я попросил переслать мне документы, чтобы представить их в суд, и пообещал сделать все от меня зависящее, чтобы уладить это дело. Потом позвонил один из местных писателей. Его книга, по самым скромным подсчетам, разошлась тиражом не менее двенадцати тысяч экземпляров, автор не получил от своих издателей ни пенни, кроме небольшого аванса. Фирма не отвечала на жалобы и просьбы автора произвести окончательный расчет и выплатить причитающийся ему гонорар. Я сказал, что для начала отправлю им письмо с требованием произвести окончательный расчет и выплатить потиражные, – на самом деле в разговоре с автором я был предельно краток: «Не волнуйся, я надеру им задницы», – сказал я.